Заблудившиеся

Андрей Троицкий, 1994

Это не триллер и не боевик, но без криминала и здесь не обошлось. Это рассказ о людях и нравах Москвы девяностых годов. Главный герой бизнесмен Виктор Сайкин, – натура сложная и противоречивая. Он имеет все, о чем другие люди только мечтают, но ничем не дорожит и сам не может решить, что ему нужно, к чему следует стремиться, а на какую дорогу лучше не заходить. Волею случая Сайкин сталкивается с писателем Алексеем Пашковым, эта встреча навсегда изменит их жизни. Сюжет развивается не очень быстро – таков внутренний ритм книги.

Глава 1

Жизнь писателя Алексея Дмитриевича Пашкова переменилась, когда порог его комнаты переступил человек, назвавшийся Виктором Сайкиным, членом попечительского совета при одном крупном московском издательстве. Пашков удивился, он никогда не слышал о попечительских советах при издательствах, кроме того, писателю с трудом верилось, что его имя еще кто-то помнит.

Он пропустил гостя в комнату и предложил свое кресло, разглядывая дорогой твидовый пиджак посетителя и яркий шелковый галстук с абстрактным рисунком. «Красть у меня все равно нечего», — решил Пашков, и волнение немного улеглось. Гость поерзал в кресле, закинул ногу на ногу, спросив разрешения, закурил и начал вежливо расспрашивать Пашкова о жизни и здоровье. Пашков честно отвечал, что все плохо, и стал гадать, зачем к нему явился этот щеголеватый мужчина.

— Да, есть грех, забываем мы о заслуженных ветеранах литературного производства, — сказал Сайкин.

Пашков сморщился. Роль ветерана производства ему претила, своих заслуг перед литературой он припомнить не мог. Глядя то в серый потолок, то на рассеянный свет весеннего солнца за окном, то на яркий галстук посетителя, он сгорбился на стуле, думал и не мог решить, какая нелегкая занесла к нему этого Сайкина.

— Время сейчас такое, людям не до вечных ценностей, все суета, поиск мгновенной выгоды, — говорил Сайкин. — О тех, кто стоял у истоков, если хотите, современной сегодняшней литераторы, мы, к сожалению, не помним.

— Да уж, — сказал Пашков не к месту. — Не помним.

— Но мало-помалу все встает на свои места, — продолжил мысль Сайкин. — Приходит время отдавать долги.

— Простите, вы в газете в прежние времена не работали? — перебил Пашков.

— Нет. А с чего вы это взяли?

— Ну, фразы у вас какие-то, — Пашков зашевелил пятерней, — Какие-то штампованные.

— Вот оно, чуткое писательское ухо, — одобрил Сайкин неожиданное наблюдение. — Вращаюсь среди чиновников. Поневоле наберешься от них бюрократизмов, всяких штампов. Вы с живым русским словом дело имеете, А мы несколько… — Сайкин откашлялся, — Закостенели мы несколько. Ну, да будем исправляться. Под вашим влиянием.

Сайкин снова откашлялся, закурил новую сигарету и начал объяснять Пашкову задачи попечительского совета, главной из которых остается помощь, в том числе и материальная, писателям преклонного возраста, переживающим нелегкие времена.

— Ведь вы нуждаетесь? — спросил Сайкин, заглядывая в глаза Пашкову. — Впрочем, кто сейчас не нуждается. Так вот, уполномочен выдать вам некое единовременное пособие. — Он вытянул из внутреннего кармана пиджака белоснежный конверт. — Обойдемся без формальностей, без всяких там расписок и подписей. Деньги невелики. Это скорее не материальная помощь, а знак того, что о нас помнят.

Сайкин протянул конверт Пашкову. Взяв конверт, Пашков попробовал на ощупь, толстый ли, наконец, чувствуя на себе доброжелательный взгляд Сайкина, открыл его и увидел несколько крупных купюр.

— Я же говорю, деньги невелики, — улыбнулся Сайкин. — Это просто знак внимания. Не более того.

На языке Пашкова вертелся десяток вопросов, но все они были как-то не ко времени. Он сложил конверт вдвое, встал со стула и, убрав его в дальний ящик стола, вернулся на место. Сайкин продолжал улыбаться.

— Так, значит, обо мне еще кто-то помнит? — спросил Пашков.

Он был растроган. Первое недоверие к Сайкину почти исчезло.

— Я думал, в этом сундуке с нафталином, — Пашков обвел взглядом комнату, — меня никто не найдет. Искать никто не будет.

— Как же, чтобы вас и не помнить? — удивился Сайкин. — Конечно, вас помнят. Правда, не многие. У вас, если не ошибаюсь, опубликована только одна книга?

— Да, только одна-единственная книжка. Рассказы и повесть. Очень давно дело было. Тираж большой по нынешним временам, но что толку.

Пашков вздохнул. Говорить о своей единственной опубликованной книжке ему не хотелось.

— Понимаю, — Сайкин склонил голову набок. — Но наступают другие времена. Писатели возвращаются к нам. То, что хранилось под спудом в силу, так сказать, объективных обстоятельств, теперь занимает почетное место на книжных полках.

— Не знаю, не знаю, какое там место кто занимает, — усомнился Пашков и достал из мятой пачки папиросу. — Я отстал в этой области.

— Жаль, что отстали, литературный процесс набирает обороты. — Сайкин сделался серьезным. — Но мне почему-то кажется, что все эти годы вы не сидели, сложа руки. В вашем рабочем столе наверняка есть вещи, которые заинтересуют издателей. — Сайкин посмотрел на колченогий стол у окна. — Вижу, его прямо распирает от рукописей. Да, пора бы вам возвращаться в литературу.

— Было б с чем возвращаться. — Пашков поскреб затылок. Он верил и не верил в свою удачу.

— Не прибедняйтесь, вижу, — Сайкин продолжал смотреть на письменный стол, — вы не зачехлили пишущую машинку. Значит, работаете и по сей день. Правильно. И вы дождались своего часа. Правда, ничего конкретного я пока обещать не могу. Нужно посмотреть, посоветоваться со специалистами. Знаю, вы относитесь с уважением далеко не ко всем литераторам. Но, уверяю, сейчас ситуация в издательском деле меняется к лучшему. Появилось много новых людей, грамотных и, главное, честных.

Сайкин ушел от Пашкова, держа под мышкой папки с повестью и рассказами.

— Это не лучшие мои вещи, но они мне по-своему дороги, — сказал Пашков, провожая Сайкина до входной двери.

— Это неважно, лучшие не лучшие, главное, убедиться, что ваше перо не затупилось. — Сайкин потряс руку писателя и обещал зайти через неделю.

* * *

Сайкин не обманул, появился в комнате Пашкова в назначенный срок.

— По сущности я идеалист, — сказал Сайкин, устроившись в кресле. — Всегда думал, если человек пишет что-то толковое, то и печататься можно. Увы… Я слишком обольщался, — Сайкин закурил и попросил чашку кофе.

— Так я и знал, — сказал Пашков, когда кофе был допит, — Моя писанина по-прежнему никому не нужна.

— Не огорчайтесь. Как известно, выход есть из любого положения.

Сайкин встал с кресла, прошелся от окна к двери и обратно, сдвинул в сторону горшок с комнатным растением, уселся на подоконник. Сайкин начал говорить. Его выступление продолжалось добрых четверть часа.

— Словом, вы предлагаете мне отказаться от своего авторского права на мои, если так можно выразиться, произведения, передать это право вам? — ошарашено спросил Пашков, когда Сайкин закончил.

— Вы правильно схватили суть моего предложения.

Сайкин сидел на подоконнике, вытянув ноги и стряхивая пепел сигареты на давно немытый пол. Он изучающим взглядом смотрел на писателя, словно прикидывая, сколько стоит этот субъект с серым лицом затворника, вернее, не он сам, а та писанина, что покоится в шатком письменном столе, на полках и антресолях. Сколько стоит та писанина, которую этот серый книжный червь еще способен сочинить. Итак, сколько? Судя по нищенской обстановке комнаты, недорого. Хотя это совсем не главное.

У Сайкина не было уверенности, что перед ним сидит человек, вообще способный написать что-то стоящее. Кроме того, Сайкин инстинктивно не доверял людям, не следящим за своей внешностью, опустившимся, физически слабым. Он смотрел на писателя, и вопросы, вчера еще окончательно решенные, сегодня снова казались ему спорными. Стоит ли вообще связываться с этим человеком? — спрашивал себя Сайкин, пуская в потолок струйку табачного дыма.

Не лучше ли поискать другого писаку, согласного за умеренную плату продавать свои опусы? Может быть, подошел бы какой-нибудь молодой человек или небольшая литературная артель перспективных, подающих надежды писателей, не способных в силу обстоятельств пробиться к успеху и деньгам. Такая мысль уже приходила ему в голову, и всякий раз он отвергал эту затею как слишком рискованную.

Неудовлетворенное тщеславие молодого литератора — опасное чувство, оно может оказаться сильнее любви к деньгам, может толкнуть на измену, предательство, на самый гнусный, непредсказуемый поступок по отношению к нему, Виктору Сайкину. И тогда… Наделенный живым умом, он отчетливо, в деталях представил себе, что будет «тогда». Особенно неприятно, если этим делом заинтересуется — а такое возможно — какой-нибудь ядовитый газетный репортеришка.

И Сайкин уже видел перед глазами грошовую статейку, где его поносили, били, издевались над ним, называя создателем артели литературных рабов, палачом молодых дарований. А заложивший его тщеславный молокосос выглядел чуть ли не героем, вытирающим слезы праведного гнева у одра собственного литературного имени.

Сайкин погасил сигарету в цветочном горшке и посмотрел на Пашкова ласковыми глазами. Этот, видно, не предаст, выдержит испытание чужой славой. Этот Пашков, оставив в прошлом молодое тщеславие, такое опасное, не вытрет о Сайкина ноги. Но вот вопрос, не дающий покоя: сможет ли этот серый сморчок создавать вещи высокого художественного достоинства? Иное качество Сайкина не устраивало. От этих бессмысленных вопросов начинала побаливать голова.

* * *

Повесть, что он в прошлый раз брал у Пашкова, просмотрел известный литературный критик и благосклонно о ней отозвался. Но искренность этого человека внушала серьезные сомнения. Можно ли говорить об объективности оценок, если критик получил за свой лестный отзыв хороший гонорар. А он, Сайкин, имел глупость сболтнуть, что вещицу эту написал лично он. Да, объективной оценки здесь не жди. Сам же Сайкин, прочитавший повесть внимательно, нашел ее довольно скучной и окрестил стариковским рукоделием. В этой тягомотной повести, — и это вызывало возрастающее раздражение, — почти ничего не происходило.

Как бишь она называется? «Штормовое предупреждение» — вот как. Действия нет, одни размышления, да и те пустые. Уже немолодой человек приезжает в приморский городок, опять же неизвестно зачем — догадывайся сам. Осень, непогода, и он слоняется по улицам и пляжам под дождем, заходит в полупустые забегаловки. Что-то связывает героя повести с этим городком, с теми местами, где он бывает. Но что связывает? Ностальгия по ушедшей молодости, тоска от бестолково прожитой жизни, которая могла пойти иначе.

Совесть его нечиста, это ясно, все остальное — сплошной туман. Вот он ходит, вспоминает, слушает неспокойные волны, пьет вино, в голове у него какие-то неясные мысли и образы. Да и может ли, в голове полупьяного человека родиться что-то связное? Кого-то он хочет встретить в этом городке, кого-то ищет. Хочет что-то сказать этому человеку, о чем-то предупредить. Но их пути не пересекаются. А может быть, человека, которого ищет герой повести, и вовсе нет в этом городе, может быть, его нет в живых. Непонятно.

Последнюю ночь этот мужик проводит с девицей, которую накануне подцепил в ресторане, с дешевой потаскушкой. Ей он открывает душу, рассказывает о первой любви, а потом засылает, разочаровав свою гостью. Утром он уезжает неизвестно куда. Вот и вся повесть, пустая, ни с чем пирожок.

Рассказы понравились Сайкину куда больше. В рассказах были события, характеры, действие. Взять вот тот, последний: «Под одним одеялом с дворником». Семейная драма, где причиной разлада, а потом враждебности между супругами становится профессия главы семейства. Жена, стараясь ударить мужа побольнее, повторяет ему: «Лучше спать с веником, чем с тобой». Смягчается она лишь в дни получки, дворник неплохо зарабатывает.

Этот малый, дворник, слишком поздно понимает, что его семейная жизнь кончилась давно, когда он ушел из научного заведения, где за работу почти ничего не платили. Ему хотелось выбраться из нужды. «Мужчина должен быть тщеславным, — говорит жена. — Он должен карабкаться вверх по склону к своему успеху, к своей победе, сдирая ногти. А ты прописался на помойке — тебе это нравится. Лучше бы мы оставались нищими, но имели шанс хоть когда-нибудь подняться». «Такого шанса не было, — отвечает муж, — Я ничего бы не добился в науке, а теперь и подавно отстал».

Он говорит правду. Она знает, что он говорит правду. Она знает, что в науке он вряд ли бы достиг значительных высот. Но она не может простить мужу, что он так легко сдался. Она презирает себя за то, что живет с таким ничтожеством. В общем, все заканчивается на грустной ноте.

Этот рассказ Сайкину понравился, хотя он не любил грустные реалистические истории: он встречал немало стервозных женщин. Сайкин решил, что рассказ жизненный. Все закономерно, все логично: в финале рассказа женщина успокаивается с другим мужчиной. Он водитель, работает на персоналке. Но женщина довольна, она отомстила бывшему мужу и самой себе.

Сейчас здравый смысл звал Сайкина к осторожности. Следовало до времени не раскрывать карты, изучить другие вещицы Пашкова, проконсультироваться с именитыми литературоведами, не пожалев лишнего времени и денег. Но азарт игрока, уже сделавшего ставку на темную лошадку, нетерпение тщеславной натуры камня на камне не оставляли от всегдашней трезвой расчетливости и видимого благоразумия.

В конце концов, связавшись с этим, а не другим писателем, он ничем не рискует, случись непредсказуемые осложнения, а Сайкин был готов ко всему, этот старикашка не посмеет и рта раскрыть. Духа не хватит. Сайкин пересел в кресло, положил ногу на ногу. Он достал новую сигарету, предложил Пашкову, но тот отказался.

* * *

— Вы правильно поняли мое предложение, — повторил Сайкин. — Возможно, оно показалось вам несколько странным, неожиданным. Ведь так или я ошибаюсь?

Пашков кивнул, словно подтверждая, что предложение действительно странное. Сайкин улыбнулся.

— Я человек откровенный, прямой, изъясняюсь просто, без околичностей. — Сайкин распростер руки, будто хотел обнять Пашкова. — Так вот, вкратце суть вопроса такова: у вас есть товар. Рассказы, повести, романы, ваша писанина, которой некультурный человек разве что печку бы растопил.

Сайкин, заскрипел креслом, встал на ноги, прошелся по комнате и устроился на подоконнике.

— Легче написать десять новых книжек, чем издать одну, уже написанную. Хотя вы и порвали все отношения с издателями, работать вы не бросили. Правда, возникал прозаический вопрос: на какие средства существовать? Чем платить за эту комнату, за свет, нужны и носильные вещи. Не в Африке же мы живем. Финансовый вопрос оставался открытым. Но вы решаете его талантливо, творчески. Садитесь на шею родного брата: он таксист, прилично зарабатывает, пусть поделится с родным человеком из любви к высокому искусству. Он делится, он добрый. Как видите, мне и это про вас известно. Я правильно излагаю?

Пашков вместо ответа неопределенно замычал и глубоко затянулся папиросой.

— Сперва вы для вида, чтобы сохранить лицо, отказываетесь от денег брата. Позволяете ему себя уговорить и наконец соглашаетесь принять помощь, изображая на лице внутреннее борение.

Сайкин встал с подоконника и прошелся по комнате. Пашков продолжал молчать, ему было интересно, много ли знает о нем этот пижон.

— Конечно, вы не дошли до полного иждивенчества. Два-три месяца в году, чтобы не сесть окончательно на шею брата, вы подрабатывали. Трудились дворником, ночным сторожем, кажется, в булочной.

— Были силы, работал дворником, верно, — кивнул Пашков, раздумывая, выгнать ли Сайкина немедленно или слушать дальше.

— Впрочем, к чему я все это рассказываю? Подвожу черту. У меня есть все основания полагать, что в обозримом будущем ни одно издательство не включит ваши произведения в план. Я же предлагаю выгодную во всех отношениях сделку. Предлагаю купить у вас некоторые вещицы, а хотите, сразу все оптом. Постараюсь пристроить их где-нибудь, естественно, под своим именем. В конце концов, какая разница, под чьей фамилией будут опубликованы эти вещи. Это мое первое предложение. За ним могут последовать и другие, не менее интересные.

— А если я откажусь? — Пашков посмотрел на Сайкина с интересом. — Меня, видите ли, вполне устраивает собственный стиль жизни. Хоть он и кажется вам копеечным, жалким, лишенным смысла. Вот вам мой ответ. Я не молод и не хочу жить по-иному. Это во-первых.

— А во-вторых?

— А во-вторых, то же самое. Я уже не молод. Поэтому ничего не боюсь.

Сайкин сделал удивленное лицо.

— Неужели вам не хочется, чтобы публика читала ваши вещи, пусть даже под другим, чужим то есть, именем?

— Почему же, это должно быть забавно. Но я уже свыкся с мыслью, что моим, как вы выражаетесь, вещам уготована не самая лучшая судьба. Теперь это меня уже почти не огорчает. Деньги меня не интересуют. Живу скромно. А брат — мой единственный читатель. Прежде были другие читатели, теперь только он остался. И помогает мне брат, правильно заметили, из любви к искусству.

Пашков хотел сказать еще что-то, но Сайкин, сделав протестующий жест, его оборвал.

— Простите великодушно, но у меня сегодня нет времени, чтобы вести эти споры. — Он вытащил из нагрудного кармана пиджака календарик. — Давайте продолжим дискуссию в любой другой день. Вот хоть бы в следующий вторник. Не в моих привычках торопить события. Подумайте спокойно о моем предложении. Уверяю вас, оно стоит того, чтобы его обдумать. И кстати, не дадите ли мне еще что-нибудь почитать. А то один читатель — это слишком мало. Та вещица, что я сегодня вернул, мне не особенно понравилась, скучная. Нет ли чего-нибудь повеселее?

— Что ж, почитать могу дать рассказы, — Пашков встал и согнулся над тумбой стола. — В конце концов, для того рассказы и пишутся, чтобы их читали. Хотя вам и эти вряд ли понравятся, но почитайте.

Он протянул Сайкину папку с длинными, завязанными узлом тесемками.

— Что касается вашего предложения… Может, лет десять назад я бы его и принял. Сейчас не приму.

Сайкин поднялся и сказал, что зайдет на следующей неделе. Взяв из рук Пашкова папку с длинными тесемками, он поулыбался еще с минуту и откланялся…

* * *

Во время своего третьего по счету визита к Пашкову Сайкин чувствовал себя в писательской комнате совершенно раскованно. В тот день у Сайкина было прекрасное настроение.

— Вы думаете, перед вами легкомысленный, самоуверенный человек? — спрашивал он Пашкова, расхаживая из угла в угол. — Так вы обо мне думаете? Но хочу вас разочаровать. Деньги, положение, которого я добился, все эти атрибуты красивой жизни, — Сайкин ткнул пальцем в новый малиновый галстук, — все это далось мне не даром.

— И какого же вы добились положения? — спросил Пашков. — Возглавили попечительский совет? Я ведь о вас толком ничего не знаю. Это почетно возглавлять совет.

— Да при чем здесь этот не существующий совет? — Сайкин, расхаживая по комнате, только махнул рукой.

Пашков криво улыбался. Он давно заметил, что Сайкин не слушает своих собеседников, будто разговаривает сам с собой. Пашков подумал, что люди, некогда верившие в него и его способности, разочаровались, а иных нет на свете. Он почесал затылок и подумал, что этот бойкий малый переспорит, кого угодно и сейчас, пожалуй, не стоит завязывать с ним длинную дискуссию на окололитературные темы.

Подумав, Пашков спросил, не лучше ли заварить кофе, и, получив утвердительный ответ, отправился на кухню. Приближался конец рабочего дня, и никого из соседей на кухне еще не было. Он зажег газ и наполнил из крана чайник.

Деньги, полученные от Сайкина во время его первого визита, уже кончились. Пашков отдал все долги. Минуту он смотрел на голубые язычки пламени и, уже приняв решение, думал, удобное ли сейчас время, чтобы попросить у Сайкина еще денег, хоть немного.

— Будь проклята бедность, — сказал Пашков вслух и грохнул чайник на плиту.