Заблудившиеся

Андрей Троицкий, 1994

Это не триллер и не боевик, но без криминала и здесь не обошлось. Это рассказ о людях и нравах Москвы девяностых годов. Главный герой бизнесмен Виктор Сайкин, – натура сложная и противоречивая. Он имеет все, о чем другие люди только мечтают, но ничем не дорожит и сам не может решить, что ему нужно, к чему следует стремиться, а на какую дорогу лучше не заходить. Волею случая Сайкин сталкивается с писателем Алексеем Пашковым, эта встреча навсегда изменит их жизни. Сюжет развивается не очень быстро – таков внутренний ритм книги.

Глава 5

Ночь Владимир Петрович Крыленко провел на кожаном диване в своем домашнем кабинете. Привыкнув работать допоздна, он засиделся за рукописью. В спальню не пошел, приняв легкое снотворное, заснул здесь же, укрывшись теплым клетчатым пледом, подложив под голову подушку-думку.

Его не потревожило позднее возвращение сына. Такое поведение сына давно стало нормой, и Владимир Петрович, одно время упорно настаивавший, чтобы сын приходил не позднее двенадцати часов ночи, смирился с поздними этими возвращениями и утешал себя, что сам когда-то был молодой и многое позволял себе в ту далекую пору. В конце концов, все это издержки возраста, пена на шампанском молодости, которая пошипит и быстро уляжется, — успокаивал себя Владимир Петрович. Но понимал, что эти утешения — лишь нехитрый самообман.

Сергей, сохранявший с отцом внешне приличные вежливые отношения, становился все менее управляемым и все более скрытным. О том, какую жизнь ведет сын в последнее время, старшему Крыленко оставалось только догадываться. А известные эпизоды биографии Сергея казались отцу настолько скандальными и постыдными, что долго думать о них было нестерпимо.

Иногда, в минуту горькой внутренней откровенности, он бегло окидывал прошедшие годы и сознавался себе, что, кроме больших и малых бед, Сергей почти ничего не привнес в жизнь отца. Надежды найти в сыне утешение и поддержку в старости, как ни больно себе в этом сознаться, пока не оправдались. Впрочем, не все потеряно.

Каких связей, каких денег стоило отцу замять уголовное дело, возбужденное против Сергея в Кисловодске, где тот одно время жил с матерью. Не мелочевка какая-то, серьезное дело.

На огромной даче одного из местных тузов, где несколько суток кряду гуляла компания «золотой молодежи», изнасиловали и убили несовершеннолетнюю девчонку. И поди докажи, что девчонка давала всем желающим по доброй воле, а убийство не что иное, как несчастный случай. На теле-то семнадцать колото-резаных ран.

Труп провалялся двое суток в ванной, пока компания, где главным заводилой считался Сергей, гуляла напропалую. Убитая оказалась бродяжкой без роду-племени, приехавшая в теплые края в поисках приключений. Такие девки, как мухи, слетаются на юг по первому теплу, вызывая раздражение жителей и властей. Это обстоятельство помогло вытащить Сергея, хотя главное дело, как всегда, сделали отцовские деньги.

И по сей день, задумавшись о той памятной попойке сына в Кисловодске, Владимир Петрович не признавался себе самому, что Сергей хоть как-то причастен к убийству этой бродяжки. Сын утверждал на следствии, что находился в полной отключке, а убитую ни разу в жизни не видел. Позднее, когда отец забрал его из изолятора временного содержания, слабого, беспомощного, долго приходившего в себя после оргии, Сергей и ему повторил, что решительно ничего не помнит.

Под тяжелым взглядом начальника городского следственного управления Владимир Петрович, попросивший об этом одолжении, читал протоколы допроса свидетелей и заключение судебного эксперта. Позже наиболее опасные бумаги превратились в пепел в металлической мусорной корзине. Крыленко читал, превозмогая себя, испытывая стыд и гадливость, думая, что напрасно попросил об этой услуге своего земляка. Лучше всего этого не знать, такая грязь.

Главное же, весь этот сброд, эти молодые подонки показали на следствии, что Сергей приехал на дачу в компании двух девиц, одной из которых и была убитая. Все дальнейшие события, воссозданные в протоколах, однозначно говорили о том, что Сергею можно предъявлять обвинение в умышленном убийстве. Но милиция не давила, там знали, дети каких родителей гуляли на даче, знали, что убитая была залетной проституткой. И вели дело, как надо.

Но и в Москве Сергей редко давал отцу спокойно заснуть. За хранение наркотиков он отсидел восемь дней в Бутырской тюрьме. Стараниями Владимира Петровича, пустившего в ход все свое влияние, дело замяли, обвинение Сергею даже не предъявили. Потом были дела попроще. Задержание при покупке на Черемушкинском рынке анаши у кавказцев, то же самое на Савеловском вокзале, где Сергей, уже совершенно обкурившийся, невменяемый, уговаривал какую-то темную личность продать ему несколько косяков за полцены, а потом полез с кулаками.

Седых волос стоило Владимиру Петровичу известие о женитьбе сына на больничной медсестре Лене. Эта особа, играя на слабостях сына, посмела втихаря оформить этот брак, поставив его, Крыленко, перед фактом. Сергей же просто решил, что наркотики обойдутся ему дешевле, если он женится на этой козе.

Владимир Петрович не обмолвился словом сыну о том, что знает о его женитьбе. Крыленко-старший отослал жену проверить дом в Кисловодске, благо, к таким поездкам она давно привыкла, чтобы жена, не дай Бог, не узнала об очередной авантюре Сергея. Сам Владимир Петрович тут же появился на пороге Лениной комнаты в загаженной коммунальной квартире. Легкое волнение не помешало ему твердо и очень доходчиво объяснить медсестре, что все ее расчеты заполучить обеспеченного мужа не оправдались. Если Лена станет упорствовать и не захочет по доброй воле расторгнуть брак с Сергеем, за хищение и сбыт наркотиков ее ждет тюрьма. Лена не верит ему на слово? Ладно, с обыском у нее будут уже через час и обязательно, непременно найдут что надо.

Эта ушлая медсестра, надо отдать ей должное, оценила ситуацию очень быстро, лишь повздыхала и слегка всплакнула. «Сергей пока студент, — сказал Крыленко. — Сперва он закончит университет и только потом подумает о женитьбе. Но, конечно, не на вас».

Владимир Петрович пообещал ей свою дружбу и протекцию в случае, если она навсегда забудет дорогу к Сергею. Крыленко оставил на туалетном столике скромную сумму и церемонно откланялся, пообещав дать денег еще после того, как все формальности будут улажены. Вечером он поговорил с сыном и забрал у него паспорт. Сергей выглядел слегка растерянным, но не более того, пробовал улыбаться, убеждая отца, что Лена — далеко не худший вариант.

Через пару дней Сергей получил свой паспорт назад. Он был чистым. Тем не менее, Лена окончательно не исчезла из жизни сына и семьи Крыленко. О ее существовании напоминали пустые ампулы амнапона или прамидола, использованные разовые шприцы, которые Владимир Петрович время от времени находил в самых неожиданных местах своей квартиры.

Крыленко снова посетил Лену, напомнил ей об их джентльменском соглашении и снова дал понять, что его прошлые угрозы не пустые слова. Лена разрыдалась, Владимир Петрович ушел, не оставив денег. «Что вы, дети, делаете с нами, родителями? Неужели всей нашей жизнью мы заслужили такое?» — обратился он к Лене в дверях и, спускаясь вниз к машине, думал о том, что на такую стерву патетика не действует, а денег, пожалуй, надо было дать.

Он сменил лечащего врача сына, найдя, по отзывам, чудо-доктора. Этот новый Илья Егорович, хотя и запрашивал чрезмерные гонорары, внушал Крыленко, не экономившему на здоровье сына, уважение. А насчет больших гонораров… В конце концов, даже приятно, когда человек знает себе цену.

Доктор стал появляться в их квартире довольно часто и отнесся к Сергею внимательно. Крыленко заметил, что сын прибавил в весе, а руки его дрожат уже не так сильно, как раньше. Иногда по утрам, а в это время Сергей спал особенно крепко, отец заходил в его комнату и внимательно разглядывал локтевые суставы и запястья сына. Свежих следов уколов, похожих на прыщи, не попадалось, и отец думал, что гонорар врачу, если так и дальше пойдет, можно бы и прибавить.

Владимир Петрович не хотел смотреть на сына как на человека пропащего, надеялся спасти его от недуга. Конечно, выздоровление скоро не придет, Крыленко-старший прожил жизнь и далеко не наивен, чтобы надеяться на полное скорое выздоровление. Но сейчас сын, по словам врача, чувствовал себя лучше, чем полгода назад, — а это уже кое-что.

Как бы то ни было, надо бороться за Сергея. На этом пути много трудностей, но нельзя отступать. Последний раз Илья Егорович, привычно поглаживая окладистую седеющую бороду, сказал, что состояние Сергея вполне приличное и, если удастся избежать эмоциональных перегрузок, стрессов, здоровье будет улучшаться и дальше. Врач все поглаживал бороду с глубокомысленным видом, словно собирался сказать что-то важное.

Владимир Петрович, знавший, что наркоманы живут, как правило, не более пяти-шести лет, напрямик спросил, сколько останется сыну в случае возможного рецидива. Но врач ушел от прямого ответа, заявив, что, дескать, многое зависит от тех препаратов, которые станет в случае срыва принимать Сергей. Надо же, «препаратов», нечего сказать, нашел слово. Отрава — вот название.

«В случае срыва желательны химически чистые и относительно слабые наркотики, а не суррогаты», — говорил врач и бесстрастно поглаживал бороду. Крыленко злился, этот бородач изрекал прописные истины, напуская на себя такой умный вид, будто выступал на ученом совете. «Вообще же, — заключил Илья Егорович, — в случае срыва амбулаторное лечение станет невозможным, Сергея придется поместить в стационар, но пугаться такого печального, на первый взгляд, итога не следует». Владимир Петрович подумал, что лучше уж скорая смерть сына, чем такой исход.

Он уже видел, как люди превращаются в животных, и не враг сыну, чтобы желать ему такого. Нет, никаких срывов допустить нельзя. Сергей отошел от края, его состояние значительно улучшилось, скоро он окончит университет, у парня большое будущее, которое он не разменяет на грязноватую мелочь сомнительных, более чем сомнительных, удовольствий. Только вот не мешало бы отцу лучше узнать приятелей Сергея.

Если товарищи сына по университету, ребята в основном из чиновничьего сословия, внушали некоторое доверие, то среди других, неизвестно откуда появившихся знакомых, попадались экземпляры еще те. Какие-то безлошадные люмпены, сопливые актеришки с замашками голливудских звезд с аскетическими фигурами и блуждающими в пространстве взглядами, художники, естественно, авангардисты, потому что ничего, кроме абстрактной пачкотни, и написать не могут, все как на подбор гоношистые, горластые.

Ничего в них нет, кроме неоправданных амбиций. Дешевка. Хорошо, что Сергей серьезно не увлекается этой скотской богемной жизнью. Пусть уж лучше играет в преферанс с однокурсниками и ходит по девкам. В картах Сереже вроде везет, и то ладно.

* * *

Иногда Владимир Петрович задумывался: почему сын, прожив почти четверть века на белом свете, до сих пор не имеет перед собой большой цели, той цели, которой бы стоило подчинить жизнь. Может быть, легкие деньги, безотказность родителей развратили парня, может, затяжная инфантильность — болезнь всего нынешнего молодого поколения? Владимир Петрович не мог найти однозначного ответа.

Казалось, о молодом поколении он способен написать книгу, целое исследование, но не в силах был ответить, почему его родной сын такой. Хорошо еще, мать, Ирина Андреевна, с ее слабым сердцем, по настоянию мужа проводившая большую часть года в Кисловодске, практически ничего не знала о своем сыне. Владимир Петрович давно уже взял все неприятные заботы семьи на свои плечи, как мог оберегал жену от жизненных бурь и серьезных потрясений. Впрочем, сама Ирина Андреевна, привыкшая к тепличной жизни, была слишком занята собой, чтобы посвятить много времени близким людям.

Окружившая себя приживалками, какими-то народными знахарями и самодеятельными портнихами, она жила в этом отгороженном от большого мира замкнутом душном пространстве и, казалось, была вполне счастлива. От мужа она отдалилась давно, и эта дистанция устраивала обоих супругов.

Иногда Владимир Петрович думал, что сыну необходимо чувствовать материнскую любовь и, возможно, следовало бы помочь их сближению. Но, поразмыслив, как следует, Крыленко-старший неизменно приходил к выводу, что мать и сын слишком разные люди, у них нет основы для духовной близости, каждый сам по себе и, кроме уз крови, их мало что роднит. Время, когда эта духовная близость могла возникнуть, упущено давно, теперь ничего не переменить и не вернуть. Пусть все остается, как есть.

Другое дело — отец, с ним Сергей просто не мог не считаться. И Владимир Петрович прекрасно сознавал, что сын, видя силу отца, его влияние, деньги, положение в обществе, на свой лад уважал его.

Это уважение сына льстило Крыленко-старшему и давало некоторую надежду, что со временем Сергей, взявшись за ум, наконец, поймет, что в жизни почем. Набьет на лбу достаточно шишек, чтобы навсегда расхотелось спотыкаться и падать, разбивая в кровь лицо, почувствует интерес к настоящему большому делу, которому отец посвятил ни много ни мало — жизнь.

И может статься, тогда сыну, образованному, позабывшему прежние пороки, сможет отец передать и связи свои, и деньги. Как знать. Эта надежда временами грела Владимира Петровича, но он не обольщался.

* * *

Почти каждый свой день Крыленко-старший начинал с мыслей о сыне.

Вот и сегодня он после ванной заглянул в комнату Сергея. С ночи не выветрился запах табака, видно, парень курил уже в постели. Владимир Петрович взял с журнального столика пепельницу с окурками, по привычке внимательно осмотрел руки сына, лежавшие поверх одеяла, и вышел, прикрыв за собою дверь. Он вытряхнул содержимое пепельницы в мусорное ведро и с некоторым беспокойством выглянул через окно во двор. Спортивная «Тойота» спокойно стояла на асфальтовой площадке перед подъездом, и Владимир Петрович сразу успокоился.

Позапрошлой ночью, уже под утро, какие-то хулиганы обрезком металлической трубы, тут же и брошенной, разбили заднее и два дверных стекла. Сквозь сон, особенно глубокий в предрассветные часы, Крыленко неясно слышал удары и звуки бьющегося стекла, но так и не проснулся. Хулиганы ничего не вытащили из машины, как ни странно, не тронули даже дорогую магнитолу.

По непонятной причине противоугонное устройство, абсолютно надежное, как уверяли специалисты, не сработало, и Крыленко узнал о случившемся от знакомого автомобилиста, поднявшегося к нему в квартиру утром и сообщившего новость. Выйдя на улицу, Крыленко увидел, стоящие рядом машины не тронули, покурочив лишь его одну. Проклиная все на свете, Владимир Петрович поехал на станцию техобслуживания к армянам, в считанные часы они отливали стекла всех форм и размеров.

По дороге он ругал себя за леность — «Тойота» не была застрахована. Армяне брали дорого, в валюте.

Услышав назначенную сумму, Крыленко слегка переменился в лице. «По моим сведениям, вы просили за боковое стекло по пятьдесят долларов», — только и сказал он. «Точно, раньше брали пятьдесят», — армянин не собирался торговаться. Крыленко знал, что такие стекла найти трудно, машину выпустили малой серией.

Владимир Петрович прошуршал в бумажнике деньгами и заплатил вперед. Армянин пересчитал деньги, показал ослепительно белые зубы и велел забрать машину уже завтра вечером, все будет готово. Когда Крыленко приехал на станцию за своей «тойотой», выяснилось, что из автомобиля бесследно исчезла магнитола, которую пощадили хулиганы. Спросить, как всегда, не с кого. Хозяин с ослепительными зубами тяжело помрачнел, позабыл русский язык и начал изъясняться бессмысленными междометиями. Крыленко, проклиная себя, что заплатил вперед, так и уехал ни с чем белый от ярости.

…Завтракая вареными всмятку яйцами, Владимир Петрович думал, что за последние полторы-две недели неприятности следуют безостановочно, ежедневно сменяя друг друга. Слава Богу, Сергей сейчас не доставляет лишних хлопот, их отношения, правда, ограничиваются выдачей сыну денег на карманные расходы, ну да это не беда, с сыном они сойдутся ближе, нужно только покончить с неотложными делами.

Зато обнаружилось, что неприятности может причинять Крыленко-старшему не только собственный сын. Последние дни досадные инциденты, как этот с машиной, поражали Владимира Петровича своей нелогичностью, полной бессмыслицей и, казалось, имели единственную цель — полностью лишить человека душевного покоя.

В офисе неизвестно куда исчезли папки с договорами, заключенными с различными смежными организациями. Эти папки, стоявшие на виду, на застекленных полках, пропали во время обеденного перерыва, когда в помещении никого не оказалось. Документов тут же хватились — стоило сотрудникам занять свои места, потребовались треклятые папки, но папок и след простыл. Обыскали все помещения, пошарили в столах: тщетно. Кому понадобились эти совершенно бесполезные для посторонних лиц папки — непонятно. Теперь на всю эту бумажную канитель уйдет уйма времени. Крыленко снова ругал себя, на этот раз за то, что стал излишне доверчив и не распорядился в свое время оставлять документы под замком.

Без всяких видимых причин домработница Людмила Павловна вдруг заявила, что уходит с места, и попросила ее рассчитать. Это оказалось полной неожиданностью для Крыленко. Людмила Павловна — прекрасная расчетливая хозяйка, обихоженная ее руками квартира Крыленко сверкала чистотой, а жульены или белая рыба в вине, приготовленные ею, приводили в восторг даже неисправимых гурманов.

«Люда, ты же проработала у нас почти четыре года. Я считал тебя чуть ли не членом семьи, думал, в наших отношениях деньги — не главное. Если дело только в этом, готов платить, сколько скажешь», — Крыленко был готов на все, лишь бы она осталась. «Я уже договорилась, поздно уже отказываться, — опустила глаза Людмила Павловна. — Там мне валютой платить будут». «Помешались вы все на этой валюте что ли», — выкрикнул Крыленко, выбегая из комнаты.

Людмила Павловна пошла за ним следом на кухню. Он думал пришла мириться, а она положила на стол ключи от квартиры. Крыленко дрожащими от волнения пальцами отсчитал деньги. Людмила Павловна, поджав губы, попрощалась, взяла со стола купюры и ушла, держа спину очень прямо. «Колода деревенская, валюту ей давай, — метался по квартире Владимир Петрович. — Всем валюту давай. На всем готовом жила, как в раю. Валюты ей, суке, не хватало».

Пока он найдет новую домработницу, квартира стараниями сына превратится в хлев.

Тщательно пережевывая вареное яйцо и бутерброд с маслом, Крыленко думал, что теперь, чего доброго, придется ходить по магазинам самому. Конечно, можно выписать обратно из Кисловодска жену, но она никогда не проявляла способностей хозяйки, откуда эти способности теперь возьмутся. Нет, выход один — срочно искать приличную домработницу с солидной рекомендацией.

Владимир Петрович, перед тем как пригубить чашку с жидким щадящим сердце кофе, снова выглянул во двор, на машину. Нервы… Они давали себя знать.

* * *

Когда же начались эти неприятности?

Да, Владимир Петрович хорошо помнил тот день. С утра он посадил жену, сопровождаемую очередной приживалкой, в мягкий вагон скорого поезда. Как только он прибыл в офис, строго в назначенное время порог его кабинета переступил некто Виктор Степанович Сайкин. Этот посетитель, настоятельно рекомендованный критиком Березиным, к мнению которого по старой памяти Крыленко прислушивался, произвел впечатление уверенного в себе бизнесмена новой волны, от литературы весьма и весьма далекого.

Твидовый пиджак спортивного кроя, не покупной, как отметил опытный Крыленко, шит у дорогого портного. Прекрасные брюки, цветастый, галстук. Владимир Петрович, любивший и умевший одеться, замечал и ценил это умение в других людях. «Да, солидный бизнесмен», — про себя отметил Крыленко.

Начинающие писатели так не одеваются. Внешним видом этого Сайкина Владимир Петрович был несколько удивлен. Правда, этого посетителя ему рекомендовали не только как начинающего прозаика, принесшего на высокий суд свой опус, но как довольно известного предпринимателя, бизнесмена с репутацией в деловых кругах. «Вообще-то настоящий бизнесмен не оставляет в своей жизни места писательскому труду. Или то, или другое — это аксиома», — думал Крыленко. Его богатый опыт, безошибочная интуиция не допускали совмещения большого бизнеса и литературы.

Видимо, критик Березин стареет, принял человека с деньгами, из шальной прихоти ставшего графоманом, за литератора. Он так и сказал в телефонном разговоре: «Володя, прошу тебя по дружбе, отнесись к нему очень внимательно. Я читал его прозу, это добротная литература. Виктор Степанович — очень серьезный литератор, своеобразный, со своим языком».

Крыленко опустил трубку раздраженным: только самородков со своим языком ему не хватало. Этот старый чудак Березин неисправим, думает, Крыленко не деньги делает, а только и ждет, когда очередной непризнанный гений принесет ему свой шедевр. Гении не знают дорогу в его офис, и делать им здесь нечего, никто их сюда не зовет. Пусть сперва сделают себе коммерческое имя. Где-нибудь на стороне. Но отказывать Березину он не стал, старый хрен еще мог пригодиться, с его мнением считались всякие высокопоставленные чинуши от литературы. Конечно, на чиновников Крыленко плевать хотел, сейчас не прежние времена, но все-таки, все-таки…

Этот Сайкин много улыбался, сыпал какими-то шутками, потом вдруг стал серьезным, щелкнул замками кейса, вытащил на свет сброшюрованную рукопись в сером переплете и положил на стол перед собой. Он заявил, что мечтает увидеть издателем своих скромных литературных опытов именно Крыленко, о котором много наслышан.

В этом месте Сайкин как-то двусмысленно криво заулыбался и вдруг подмигнул Владимиру Петровичу. Панибратские отношения с совершенно незнакомым бизнесменом, впервые переступившим порог его кабинета, показались в эту минуту просто невообразимой дикостью. Сайкин вертел рукопись и так и эдак, гладил серый переплет ладонью, листал страницы, но почему-то в руки Крыленко не давал.

Выдержав артистичную паузу, Сайкин сказал, что отобрал и принес на суд уважаемого Владимира Петровича наиболее интересные с его, автора, точки зрения, рассказы и хотел бы видеть эти рассказы изданными вместе, в твердом переплете на бумаге офсет номер один. Впрочем, качество бумаги не столь важно. Тираж можно для начала небольшой, тысяч пятьдесят.

Столь самоуверенные, даже наглые заявления Крыленко не доводилось слышать даже из уст литературных мэтров. Здесь, в его кабинете, даже именитые литераторы не диктовали своих условий, а находились в положении просителей, это считалось нормой человеческих отношений. Крыленко откашлялся и слегка осадил самоуверенного посетителя: «Как я понимаю, вопрос об издании вашей книги в издательстве „Прометей-Европа“ пока вообще не стоит. Я просто сделал любезность нашему общему знакомому, пообещал рассмотреть вашу рукопись — и все. На этом мои обязательства заканчиваются».

Крыленко наблюдал, как его гость сразу же умерил свой аппетит и завел пространный, совершенно бессмысленный разговор о нелегком писательском труде.

«Муки творчества — они ведь болезненны, — говорил он. — Рождение каждой вещи для меня не только нравственный труд, но и сомнения, бесконечные сомнения. Могу ли я сказать людям то, что они ждут от меня? Эта мысль, знаете ли, не дает покоя, не отступает». Сайкин сыпал эту словесную шелуху, а Крыленко время от времени благосклонно склонял голову, его не оставляло впечатление, что гость кривляется в свое удовольствие. Наконец, Владимир Петрович, наслушавшись пустых словесов Сайкина и слегка раздраженный манерами гостя держаться вызывающе, развязно, начал подводить черту под затянувшимся разговором.

Крыленко объявил, что с удовольствием прочитает вещи Сайкина и при следующей встрече выскажет свое мнение. Услышав эти слова, Сайкин поднялся с места и церемонно передал рукопись Крыленко. Полистав сброшюрованные страницы, Владимир Петрович добавил: «Вас рекомендовали мне как бизнесмена с именем. Творческие и деловые качества в человеке сочетаются редко, поэтому познакомиться с вами было интересно. Так вот, перейду на язык практический. Наше издательство, как правило, публикует известных зарубежных авторов. А что пользуется спросом — сами знаете. Тираж реализуем постоянным оптовым покупателям. Нет никакой уверенности, что они заинтересуются вашей прозой. Решительно никакой уверенности, — Владимир Петрович горестно развел руками. — И здесь я не в силах что-либо изменить. — Крыленко выдержал паузу. — Это обсуждению не подлежит».

«Все подлежит обсуждению. — Сайкин посмотрел на него тяжелым взглядом, оставив давешнюю легкомысленную манеру разговора. Но уже через минуту снова заулыбался. — Видите ли, я писатель плодовитый, хочу, чтобы все мои вещи увидели свет», — Сайкин говорил то ли серьезно, то ли шутя. Наконец, назойливый посетитель откланялся, получив обещание Крыленко дать свой отзыв о рукописи дней через десять.

После ухода гостя Владимира Петровича долго не оставляло беспричинное чувство тревоги. Он, оставаясь в кресле, перелистывал рукопись, даже пытался читать, но не мог сосредоточиться. Позже засосала повседневная рутина дел, и он вспомнил о существовании своего нового знакомого только вечером, когда дома раскрыл кейс и увидел в нем серый переплет рукописи.

* * *

Крыленко пил кофе и думал, что вчера прочитал последний рассказ этого хама Сайкина, с визита которого начался отсчет неприятностей издателя. Конечно, это лишь стечение обстоятельств, игра случая. Однако ясно и другое, встреча с Сайкиным удачи Крыленко не принесла.

Теперь, когда рукопись добросовестно прочитана, можно вразумительно, доходчиво ответить автору: нет, ваши писания нам не подходят. В общем-то, чтобы понять, что рукопись не подходит, не требовалось читать ее до конца, два-три рассказа — не больше. Но Владимир Петрович отчасти по добросовестной привычке доводить дело до конца, отчасти из человеческого и профессионального любопытства, прочитал все рассказы. Наливая вторую чашку жидкого кофе, он думал об этой рукописи. От этих мыслей Крыленко отвлекла трель телефона.

Он пошел в кабинет к аппарату. Телефонная трубка помолчала на настойчивые «але», потом вежливым голосом осведомилась, пойдет ли Владимир Петрович на футбол. Тут же раздались щелчки и гудки отбоя. Крыленко, раздраженный, бросил трубку. Эти звонки продолжались уже несколько дней кряду, анонимные оппоненты или бросали трубку или задавали совершенно бессмысленные идиотские вопросы, не дожидаясь ответа, нажимали на рычаг. Владимир Петрович, не видя иного выхода, днями собирался на телефонный узел с требованием сменить ему номер.

Рукопись Сайкина лежала на письменном столе, и Владимир Петрович мысленно вернулся к ней. Почему-то стиль автора, писательская манера, весьма своеобразная, показались Крыленко знакомыми, словно когда-то, очень давно, он уже читал этого автора. Конечно, такого быть не может, просто память с годами все чаще подводит, обманывает. Владимир Петрович отхлебывал кофе небольшими глотками и представлял, с каким удовольствием скажет свое «нет» этому самоуверенному Сайкину.

Он объяснит, что успех книги представляется более чем сомнительным. Именно сомнительным. На подобную прозу читательский спрос невысок. Ну, чтобы подсластить горькую пилюлю, он скажет и утешительные слова. Дескать, лично я получит глубокое эстетическое удовольствие, тронули характеры персонажей, но вот читательская масса пока не готова к восприятию такой прозы. Что-нибудь в этом духе сказать надо — дипломатия. Кстати, натяжки в этих словах не будет, так оно и есть, на свой лад рассказы не плохи. Но сам Владимир Петрович уже не молод, чтобы заниматься созданием литературных звезд. Слишком долго ждать, пока звезда засияет и засияет ли вообще — еще вопрос.

Но последний рассказ сборника, дочитанный уже ночью, запомнился и, в общем, понравился Крыленко. Назывался он «Ночные маневры» и повествовал о том, как человек сходит с ума от одиночества. Самое страшное для героя рассказа, еще относительно молодого мужика, вдовца, комиссованного подполковника авиации, остаться наедине с самим собой. Нет детей, родственников, у бывших сослуживцев свои заботы, они быстро забывают отставника.

А он бесится в своей квартире, стараясь чем-то заполнить душевную пустоту. Рыбачит, читает подряд все газеты и все острее чувствует свою потерянность в мире. Он сближается с соседом, придурковатым юнцом, безотцовщиной, который тянется к внешне сильному летчику. Парень, такая же одинокая душа, готов часами слушать байки о слепых полетах, затяжных прыжках с парашютом и других подобных разностях, выдуманных и происходивших в самом деле, он начинает подражать походке, манере говорить бывшего летчика, ставшего для него живым воплощением мужественности.

Но общества подростка летчику не хватает, его энергия рвется наружу и не находит применения, часы одиночества мучительны, он томится в поисках дела, которое бы отняло все его время, все силы без остатка. Попытки устроиться продавцом в табачный киоск оканчиваются неудачей. Тогда бывший летчик начинает собирать, клеить пластмассовые модели самолетов и скоро превращает свою квартиру в аэродром, но одиночество не проходит.

Однажды его посещает мысль, что, начнись сегодня или завтра война, постигни город глобальное стихийное бедствие, люди, живущие с ним под одной крышей, окажутся совершенно не готовы к экстремальным событиям. Он удивился до глубины души, почему эта простая и вместе с тем очень глубокая мысль не приходила к нему раньше. Постепенно идея беззащитности человека перед силами войны или стихии захватывает сознание полностью, и он начинает действовать.

Летчик ходит по кабинетам чиновников, просит военкомат и муниципалитет помочь ему в организации секции гражданской обороны по месту жительства. Но чиновники смотрят на летчика, как на сумасшедшего. Такое пренебрежительное отношение районного руководства только усиливает его страхи за людей. Значит, решает он, нужно действовать самому. Стараниями бывшего летчика и его юного друга подвал дома переоборудуется в некое подобие лектория, где местные малограмотные старухи от нечего делать, сидя на самодельных скамейках, выслушивают его бесконечные наставления о том, как спасаться в обстоятельствах чрезвычайных.

Пользуясь старыми связями, летчик достает в воинской части партию списанных противогазов и ходит по дому, выдавая их жильцам под расписку и обстоятельно инструктируя каждого, как пользоваться этим средством индивидуальной защиты. При инструктаже неизменно присутствует юный сосед-недотепа, сделавший противогаз, танкистский шлем и летные очки неизменными предметами своего туалета.

Вечерами старый и малый обсуждают прошедший день, рассуждают, как лучше превратить подвал в надежное бомбоубежище, спорят друг с другом, что опаснее для жизни людей, радиационное облучение или сила взрывной волны. В такие минуты жизнь кажется им наполненной до краев, смысл ее не подвергается сомнению, а одиночества как и не бывало. Бывший летчик и придурковатый пацан планируют объявить в доме ночную учебную тревогу.

* * *

Вернувшись на кухню, Крыленко допил кофе и позволил себе сигарету, такую сладкую после первого завтрака. Он услышал глухой металлический звук, это стукнула крышка почтового ящика на входной двери. В этом доме почтальоны еще разносили корреспонденцию по квартирам.

Крыленко, обычно просматривавший свежие газеты в офисе, на этот раз подумал, что несколько свободных минут еще осталось и можно бы полистать прессу сейчас. В ящике лежали три газеты и один толстый журнал, опоздавший с появлением на свет аж на три месяца. Владимир Петрович аккуратно вытащил все это из ящика и по пути в кабинет пробежал заголовки на первой полосе одной из газет. В кабинете он устроился в глубоком кожаном кресле и развернул первую газету. В центре второй полосы он увидел портретный снимок мужчины с приятными чертами лица.

В газетном портрете Крыленко без труда узнал Сайкина, встреча с которым была назначена на вторую половину сегодняшнего дня. Портрет излучал самодовольство. Самодовольство веяло и от заголовка интервью, помещенного под снимком: «Я улыбаюсь жизни».

«Да, этот Сайкин, безусловно, не так прост, — подумал Владимир Петрович. — Строит из себя рубаху-парня, жизни он улыбается, а самому пальцы в рот не клади, нет, не клади. Интересно, во что обошлась ему публикация этого опуса?» Замечая свое, казалось бы, беспричинное раздражение и до конца не отдавая себе отчета, почему самодовольная физиономия Сайкина на газетной странице вызывает отрицательные эмоции, Крыленко начал читать интервью.

Так и есть, одно пустозвонство, самореклама, не более того. Знакомя читателей с Сайкиным, журналист, не брезгуя восклицательными знаками, расписывает своего героя, как предпринимателя новой волны, призванного изменить к лучшему жизнь страны, а значит, переустроить быт людей.

Одна из ближайших целей Сайкина — реализация крупного проекта строительства домостроительного комбината. Герой интервью осуществляет проект собственными силами, без всякой финансовой поддержки извне, без помощи государства. Цель «предпринимателя нового поколения» — обеспечить дешевым индивидуальным жильем и квартирами всех желающих, по мере сил утолить жилищный голод. «Да уж, цель благая, нашелся наконец-таки Альтруист с большой буквы, — думал Крыленко, внимательно проглядывая газетные строчки. — Что он, интересно, дальше запоет?»

Владимир Петрович даже закурил вторую сигарету, хотя ограничивал себя в табаке в первой половине дня, не уставая повторять знакомым, что утреннее курение, когда организм еще до конца не проснулся и не может оказать сопротивление вредным веществам, особенно вредно.

Отвечая на вопросы корреспондента, Сайкин заявил, что его цель не делать деньги ради денег, а вкладывать капиталы в важнейшие, с его точки зрения, социальные программы, облегчающие жизнь своих сограждан. Весьма умеренно и безадресно покритиковав дельцов, строящих личное благосостояние на тяготах народа, Сайкин ловко свернул с этой скользкой дорожки и, сменив тему, заговорил о своих личных пристрастиях и увлечениях. Как выяснилось, уже давно и серьезно он увлечен современной прозой.

Нет, он не просто рядовой читатель, из-под пера Сайкина вышел целый ряд повестей и рассказов, главным героем которых стал наш современник с его стремлениями и чаяниями, сложным внутренним миром. «Боже мой, что за стремления и чаяния у его героев? — думал Крыленко, глубоко затягиваясь сигаретой и вспоминая двух придурков из „Ночных маневров“. — Поднять среди ночи мирно спящий дом, устроить, как в казарме, учебную тревогу. В этом чаяния? Это их сложный внутренний мир?»

«К сожалению, — продолжал Сайкин, — в условиях, когда направление движения литературы во многом определяют не вкусы и запросы нашей читательской аудитории, на мой взгляд, очень высокие, а сиюминутные интересы дельцов, моим произведениям выход в свет заказан». Далее Сайкин, поругав этих самых дельцов, делающих деньги на коммерческой прозе и формирующих низкий вкус молодежи, закончил интервью на оптимистической ноте. Он сказал, что верит в возрождение интереса к современной русской литературе, чистой и незамутненной, и тому уже есть добрые знаки. «Какие такие знаки?» — все более раздражаясь, думал Крыленко.

По Сайкину выходило, что некоторые из далеко мыслящих издателей, набравших силу на суррогатном молоке бульварной западной литературы, теперь поворачиваются к русским писателям. Вот издательство «Прометей-Европа», еще недавно проявлявшее интерес исключительно к зарубежным авторам, сегодня готово смело взяться за издание его, Сайкина, прозаических произведений. С руководством «Прометея» якобы достигнута об этом предварительная договоренность. И это хорошо, такая тенденция обнадеживает.

Не веря своим глазам, Крыленко перечитал абзац и, откинувшись на мягкую спинку кресла, выронил газету из рук и застонал. Посидев минуту неподвижно, он поднял газету. Так и есть, с издательством достигнута предварительная договоренность о публикации прозаических произведений Сайкина. И слово-то выбрал «произведения», ни больше, ни меньше. Живой классик.

В заключение корреспондент желал Сайкину творческих успехов, а тот обещал оправдать ожидания читателей. Как будто читатели что-то ждали от него.

* * *

Крыленко вскочил с кресла и принялся ходить взад-вперед по кабинету.

Возмущал не только самоуверенный, даже наглый тон газетного материала, прямая речь Сайкина, скрытые и откровенные упреки в адрес издательства «Прометей». Оно-де грело руки на низких вкусах определенной части читателей, навязывало им вместо большой литературы низкопробный суррогат — все это читалось между строк. А вот теперь издательство — уж совсем непонятно почему — решило повернуться к тем литературным вершинам, которых достиг никому не известный Сайкин.

Какая чушь, какая непроходимая темнота в сочетании с наглой амбицией. Владимир Петрович заскрипел зубами. А он-то сам хорош, сначала принял этого выскочку, самоуверенного болвана, думал, Сайкин солидный бизнесмен с маленькой слабостью к литературе, простительной человеку с большими деньгами. Прожить жизнь и так ошибаться в людях, нет, это непростительно. И зачем нужно было Сайкину врать корреспонденту, что его рассказы готовы издать в «Прометее»? Безответственная ахинея — и только. Крыленко в их разговоре и словом не обмолвился ни о каком издании, не выписал ни одного векселя. Взял рукопись, чтобы с ней ознакомиться — только и всего.

Ну ладно, он припомнит этому выскочке мифическую договоренность об издании его рассказов, живо поставит его на место. Разговор еще впереди, этот разговор будет коротким и жестким. В память Сайкина он врежется. Но Березин, рекомендовавший этого хама… Хорош Березин. Откуда он только выкопал этого с позволения сказать писателя, почему в нем заинтересован? Вот уж подложил Березин свинью, спасибо. Владимир Петрович хотел было достать из пачки еще одну сигарету, но подумал, что слишком разволновался, хотя серьезного повода, если разобраться, нет. Мало ли какие иллюзии могли возникнуть после их разговора у Сайкина.

Ну, принял человек желаемое за действительное и теперь звонит во все колокола. А газета, что с нее взять, кто в наши дни серьезно воспринимает эту печатную чепуховину? Сегодня напишут одно, завтра другое. Нет, не стоит так волноваться по пустякам. Просто нервы в последние дни пошаливают. Да и немудрено, окружающие словно сговорились все делать ему назло.

Тут и покалеченная автомашина, тайная гордость Владимира Петровича, и совершенно неожиданный, подлый уход домработницы в то время, когда ее присутствие в доме так необходимо, и эта неприятность с неизвестно как исчезнувшими из канцелярии документами, изматывающие душу анонимные звонки, наконец, Сайкин с его рукописью и наглое интервью «Я улыбаюсь жизни».

Можно, конечно, пустив в ход свое влияние и связи, ответить Сайкину через газету, публично поставить его на место. Можно и так поступить, но Крыленко не глуп, чтобы ввязаться в публичные дрязги, нет, он не глуп. Собираясь на службу, Владимир Петрович бросил в кейс сброшюрованную рукопись Сайкина, испытав неприятное ощущение от одного лишь прикосновения к ней.

* * *

Пройдя в спальню, он, надев однотонную рубашку, бежевый, очень молодивший его полуспортивный пиджак, достал из внутреннего кармана бумажник, чтобы отсчитать и оставить на кухонном столе деньги на карманные расходы Сергея. Еще не раскрыв его, чуткий Крыленко заметил, что бумажник немного похудел.

Недоброе предчувствие мелькнуло и тут же исчезло как тень — взять деньги из бумажника некому. Крыленко расстегнул металлический клапан, в левом отделении лежало несколько крупных рублевых купюр, в правом долларовые банкноты. Он вынул и сосчитал рубли, все на месте. Пачка долларов оказалась тонкой, так и есть, не хватало десяти двадцаток. Памятливый на деньги Владимир Петрович вздохнул и засунул бумажник на место, стараясь вспомнить, не перекладывал ли деньги в другое место.

К долларам он не прикасался с тех самых пор, как рассчитался с армянами за автомобильные стекла. Может, домработница прихватила соблазнительные зеленые бумажки, покидая место? Нет, в воровстве Людмила Павловна никогда замечена не была. Так кто же взял деньги?

Крыленко не хотелось сознаваться себе в этом, но украсть доллары мог только Сергей и, скорее всего, сделал это нынешней ночью, когда Владимир Петрович, сомлев от снотворного, спал в своем кабинете. Сергей, вернувшись домой за полночь, вошел в спальню и, не спеша, без помех покопался в карманах отца. Крыленко решил не поднимать шума сейчас, подождать до вечера и серьезно поговорить с сыном.

Он снова вытащил бумажник, отсчитал деньги на расходы Сергея и, выйдя на кухню, положил их на стол. Пусть думает, что пропажа долларов пока не обнаружена, мерзавец этакий. Все решили его доконать, даже собственный сын вбивает очередной гвоздь в крышку отцовского гроба, мразь, какая мразь. Ни в чем не знает отказа, и все равно тянет поганые свои руки к отцовскому кошельку.

Владимир Петрович слышал, как в ванной комнате из крана льется вода, значит, Сергей поднялся. Крыленко подхватил кейс, собираясь уходить, но тут щеколда в ванной повернулась, и в кухню вошел Сергей с мокрой головой и полотенцем через плечо. Крыленко посмотрел на него внимательно, неприятно поражаясь тому, как болезненно бледно лицо сына.

Он поздоровался с Сергеем ровным голосом и, не произнося больше ни слова, пошел к двери, гадая, почему Сергей так бледен. Злость на сына уступала место беспокойству за него. «Сегодня нужно обязательно позвонить доктору, пусть осмотрит парня», — подумал он на ходу.