Клуб Элвиса Пресли

Андрей Тавров, 2017

Роман, действие которого разворачивается в наше время, продолжает тематическую линию, представленную именами Борхеса, Сэлинджера и Леонида Андреева. Странные и, на первый взгляд, нелепые персонажи отправляются с тропического побережья Сочи, этой «русской Флориды», в Кавказские горы на поиски пропавшей девушки, для того чтобы заново обрести смысл жизни, чтобы заодно спасти весь мир от надвигающейся бессмыслицы существования. Спасительный выход из нравственного тупика им должна подсказать встреча с местным богом убыхов, загадочного кавказского племени, исчезнувшего с лица земли. И члены местного «клуба Элвиса Пресли», чудаки и «чуваки», решившие лично спасти мир, бросив для этого дома, работу и семьи, действительно, встречают личного бога и получают желанный ответ, но ответ – весьма неожиданный. Трагикомическое повествование изобилует фантастическими образами и ситуациями, соседствующими с вполне житейскими положениями, и насыщено той радостной мудростью, которая дается «дураку» и скрыта от мудреца.

14

Профессор вошел в дом, когда Николай рассказывал про пиявку, и, когда он закончил, Савва представил гостя из Москвы.

— Друзья, пропала дочь моего ближайшего друга, — сказал Воротников. — И Савва посоветовал мне обратиться к вам за помощью.

Эрик уставился на профессора и узнал в нем того субъекта с собачьей улыбкой, что совсем недавно кормил бобика на ступеньках продуктового магазина.

— Ее зовут Офелия, — сказал Савва из угла, — гы!

Эрик, услышав заветное имя, вздрогнул.

Савва помолчал, дергая кадыком и глотая. Потом наморщился, длинная судорога пробежала через его горло, но он, давясь воздухом, все же проглотил то, что ему мешало, задышал неожиданно часто и улыбнулся.

— Простите, я не нарочно сказал «гы!», — сказал Савва. — Это у меня бывает, когда подступает сильное напряжение. И если я не скажу «гы», то могу даже на какое-то время ослепнуть. Поэтому не обращайте, пожалуйста, на это слово внимание, даже если я еще несколько раз его скажу.

Лицо Саввы стало прекрасным и светлым, а на лбу его замерцал пот, словно ледышки под фонарем. Он кашлянул, втянул с шумом воздух через ноздри и добавил:

— Приехала сюда пожить и пропала. Вот ведь! А профессор хочет ее разыскать.

— Да, разыскать, — сказал профессор, — и мне нужна ваша помощь. — Тут он снова улыбнулся своей жалкой собачьей улыбкой, и Эрику показалось, что гость сейчас залает, но не басовито и раскатисто, как какой-нибудь породистый пес-доберман, вышедший на прогулку с хозяином в хороших джинсах, — а залает мелко, визгливо, забрешет так, что самому сделается неловко и страшно от вяканья, какое издает только щенок, что собакой еще не стал, а суматошно частит по улице так, что задние ноги его все время наступают на пятки передним.

— Офелия — хрупкая девушка, — сказал профессор.

— Хрупкая, — сказал Савва и засипел.

— Да, — сказал Воротников, — очень.

— Очень, — сказал Савва. — Совсем девочка.

— Да, — отозвался профессор.

Сейчас заплачет, — подумал Эрик, — сейчас. Но профессор не заплакал, а продолжил:

— Она очень любит музыку и книги. В этом все дело.

— Почему, — спросил Эрик. — Почему все дело в музыке и книгах?

Но профессор не успел ответить, потому что из коридора раздался грохот, словно упал таз, потом крик, и на порог вбежала бледная Марина.

— Лева повесился, — крикнула она профессору в лицо.

— Где повесился, где? — закричал Савва и выбежал в коридор.

В кладовке рядом с сорвавшимся со стены корытом на полу лежал Лева с обрывком бельевой веревки на шее, похожий то ли на овцу, то ли на крокодила, потому что рот у него был раскрыт так широко, как будто бы он собирался откусить невообразимо большой кусок бог весть от чего, но не смог, а с губ текла слюна и какая-то дрянь, вроде сукровицы.

— Лева, встань! — сказал Савва.

Но Лева продолжал лежать и склабиться, словно поломанная кукла, у которой лопнула пружина, и от этого она больше не хочет жить и посмеивается. Лицо у него было бледное и страшное, а глаза навыкате, можно сказать, что это было вовсе и не Левино лицо, а другого человека.

— Лева, вставай, — повторил Савва, — я же вижу, что ты живой, потому что у тебя щека дергается.

— Да не напирайте же, — обернулся тут Савва ко всем остальным членам Клуба, сгрудившимся у него за спиной. — Ты как, Лева, не повредился?

— Нет, — сглотнул Лева и лязгнул зубами, — я не повредился. Вот только локоть рассадил об это корыто. А я и не видел, Савва, что у тебя на груди голая тетка, — добавил он, и глаза его стали оживать, превращаясь из белых и плоских в серые и печальные.

— Это я с тоски наколол, — признался Савва. — Когда бой проиграл Рою Джонсу по очкам. Я бы его сделал, да судья подсуживал, засранец. Он хороший малый, потом ко мне в раздевалку заходил, руку жал. Только я не помню, то ли он заходил, то ли еще кто, но руку жал, это я хорошо помню.

— Морда у него белая была или черная? — спросил Лева.

— Вроде черная, — сказал Савва. — А я знаю? Я тогда расстроился, пошел в салон тату и сделал эту летучую мышь на грудь. Три часа сидел, пока он меня накалывал. Маленький какой-то, захудалый, как не свой. В Америке дело было, не помню, как улица называется, — океан там.

— Бабу, — сказал Лева и взвизгнул на вдохе. — Бабу ты сделал, а не мышь. У тебя, Савва, все мозги отбиты. Ты себе на грудь глянь.

— Да, наверное, бабу, — согласился Савва. — А у тебя, Лева, шишка на лбу. Только сейчас разглядел.

Савва подошел к Леве и стал поднимать его на ноги, но Лева никак не мог сделать так, чтобы его ноги выпрямились и уперлись в пол, а наоборот, все время их подворачивал и передергивал.

— Ты, Лева, вспомни, как мы на Красном Штурме утром купались, — посоветовал Савва. — Помнишь, на электричке приехали, спустились с насыпи, а там вода такая голубая и зеленая, просвечивает насквозь, и видно водоросли и камни. И еще на камнях крабы сидят и греются.

— Я все помню, — сказал Лева и заплакал. И от этого ноги его окрепли и стали его держать. — Ты там нырнул в голубую бездну, — сказал, дрожа, Лева. — Только ты ботинок забыл снять с одной ноги.

— Ты зачем вешался, Лева? — спросил Николай-музыкант. — Ты чего, совсем с ума сошел?

— Чтобы изменить свои мысли и чтобы снова быть, — сказал Лева твердым голосом. — Потому что если не отдать свою жизнь всю до конца, то так и будешь бледной тенью и не сможешь быть. Чтобы быть, нужно отдавать жизнь.

— Правильно, — сказал Савва, — я тоже так думаю. — Вот когда из отключки поднимаешься с ринга, так сразу крепнешь, и жизнь начинается заново. Я три боя выиграл после отключки, а никто не верил, что такое возможно. Потому что в отключке есть своя живая вода. Не знаю, где она там течет, но иногда вспоминаю форму русла — оно такое, как ручей — серебристое и звенит.

Савва взял Леву под руку, и тот, переступая ногами, вышел с ним во двор, под виноград и звезды. Там они сели на лавочку, и Савва погладил Леву по голове.

— Не делай так больше, ладно? — сказал Савва. — Обещаешь?

— Не… — сказал Лева, — не…

— Ну и ладно, — сказал Савва, — может, у тебя путь такой, особый. Слушай, Лева, может, ты хочешь чаю, я сейчас тебе принесу.

— Хочу, — сказал Лева. — Только я не чаю хочу, а знания.

— Чего же ты хотел узнать? — наклонился к нему Савва и добавил: — Дай-ка я веревку с тебя сниму, а то некрасиво как-то.

— Я хочу знать, зачем мы не отличаем себя от плохих мыслей, — сказал Лева. — И еще: когда шакалы кричат, почему они так похожи на пьяных девчонок, а? Может, с ними пьяные девчонки ходят, как ты думаешь?

— Может, и ходят, — сказал Савва. — Пропала наша девочка, слышал? Офелию похитили.

— Я знаю, кто ее похитил, — сказал Лева. — Знаю.

— Как бы ее не убили, — ответил Савва, — так что ты лучше скажи, кто это сделал.

— Сейчас, — сказал Лева, — сейчас. Вот только понимаешь, — он посмотрел на темное небо в хворосте звезд и дрожащих лучей, — понимаешь, Савва, меня мама неправильно родила, не по любви. Но ведь моя звезда все равно входит во все остальные.

Меня вот Марина все спрашивает — давай гороскоп тебе сделаем, а зачем мне гороскоп, если все дело в воле и подозрении.

— Каком подозрении?

— Подозрении, что у тебя есть своя звезда и никто тебе не мешает быть бессмертным, а если и мешает, как тот настройщик, то все равно у меня есть сила и звезда.

— Что за настройщик?

— К маме ходил. Рояль настраивал. Тяжелый такой рояль. Бок блестит, а клавиши с боков пожелтели. Я на нем занимался.

— Поиграешь как-нибудь? — спросил Савва. — Шютца. Я Шютца люблю, Лева.

— Поиграю, — сказал Лева. — Только я Шютца не очень. Хочешь, я тебе Моцарта поиграю?

— Не, — сказал Савва, — мне бы Шютца. Я его один раз слышал и сильно запал. Я так чувствую, что навсегда.

— Ладно, — сказал Лева, — ты меня уговорил, Савва, только ноты надо найти.

Тут цикады запели с такой силой, что казалось, будто во всех кустах и деревьях закрутились серебряные колесики, и лишь иногда в их монотонный звон вклинивалась какая-то ерунда и произносила ужасным голосом: Уху! Уху! — так, что холодело в животе и возникали разные мысли. Но потом она замолкала, и цикады продолжали пение как ни в чем не бывало, хотя, может, это были и не цикады, а какие-нибудь обыкновенные кузнечики.