Бойкие рассказы

Андрей Ревягин (2024)

Поначалу автор, как и все продуктивные писатели нашего времени, кинулся писать романы. А что там такого: в первой главе «повесил ружьё», чтоб читатель сглатывал слюну, предвкушая… А в эпилоге «выстрелил» — и все дела!.. Но как-то раз ему на глаза попался указ Петра Первого: «Указую боярам говорить по ненаписанному, дабы дурь каждого видна была». И автор решил поостеречься и стал писать маленькие рассказики — попробуй-ка там дурь-то отыщи (если её изначально в малый формат вставить непросто)…

Аленькое яблочко

Сейчас по инету много рассказов ходит однотипных. Типа послала раз жена мужа в гараж (в сарай, в дровяник) за банкой огурцов, он, хоть и с неохотой (видать, в такие моменты человек чувствует что-то), пошёл… А обратно домой пришёл с банкой огурцов, только через два месяца. И не помнит ничего. И полиция (а ведь пришлось заявлять пропажу человека) выяснить ничего не смогла. И никто не видел и не слышал ничего!..

А он, этот муж, как был небритый с утра, так таким и явился (и есть не хочет, и пить не хочет, и в туалет не спешит). Как треники на нём были слегка замызганными, такими и остались (даже ни одной дырочки новой жена на трениках не выявила).

Такие вот случáи с людьми случаются. И, говорят, много случаев таких.

А вот давеча и со мной такое тоже случилось. И тоже не всё понятно, а что мне понятно — то я «опускаю» (только вам расскажу). И вот как всё было.

Шли мы по весне с Наташкой, гуляли… А она девчонка очень красивая! Такая что скажет, то и будешь делать. А куда деваться, тем более что я всё могу сделать: руки-крюки, морда (как говорят) ящиком — не хуже самого де Пейрака страхилат…

А уже яблони расцвели. И вот Наташка говорит:

— Сорви мне цветочек аленький!

Я сорвал цветок с ближней ветки.

Она говорит:

— Не этот. Вон тот, аленький!..

И на самую верхотуру яблони показывает. А там — точно вижу! — один цветочек аленького цвета виднеется, а все остальные вокруг такие — беленькие.

Делать нечего — полез я (руки-крюки, морда — ящиком)… И пропал… Как потом рассказывали.

Потом, рассказывали, Наташка меня уж прямо иззвалась вся. «Ондря!» да «Ондря!» кричит, вокруг яблони бегает, плачет…

Народ собрался, полиция приехала, пожарные. И вот тут не ясно: или Наташка проговорилась, что я полез именно за цветочком аленьким, или этот цветочек аленький уже ранее кто-то заметил на дереве да и запомнил его, потому что все вокруг про цветочек аленький только и говорили.

Ну, полиция, понятно, фонариком по ветвям да по кустам посветила — никого нету. Потом начали из баллончиков вверх брызгать, кто-то за кошками сбегал, чтобы с их помощью меня из ветвей выцарапывать, живого или же уже мёртвого. Бросали «инструмент» несколько раз, никого не выцарапали.

Пожарные шланги свои размотали и давай сильную струю пущать снизу вверх параллельно оси ствола, чтобы я, мол-де, отлип, если прилип к чему. Нету меня.

Наташка — в рёв!

Кто-то кричит:

— Миноискателем надо обследовать!.. А я какой «миноносец», если уж сейчас мозгами раскидывать… У меня что, яйца чугунные?! В общем, потом много чего мне рассказывали, что творилось и приключалось вокруг. Кто-то предлагал сокола-стервятника выпустить туда, в область кроны ветвей, мол, он-де меня разглядит своим немигающим взором (цапнет меня за одно-два места своим кривым и страшным клювом). Кто-то предлагал из цирка медведя привести да на дерево подсадить, намазав предварительно кору мёдом. Этому оратору многие пеняли, что медведь-то де ручной (в цирке же работает!), и как он может меня напугать своей свирепостью, да и вообще, захочет ли он на меня рычать и меня с дерева сдёргивать или он только-де осмелится мне пятки мои розовые пощекотать, предлагая покататься на его мотоцикле?

Одно мне понравилось: что Наташка откровенно и громко рыдала и не сразу вышла замуж за другого. «Я, — говорит (мне потом другие пересказывали), — своего Жоффреюшку (это она так обо мне) не смогу забыть, хоть он и на все сто долбанный!»

А чё я долбанный?! Сама сказала: «Лезь за цветочком аленьким», — я и полез…

А слез я с той яблони, ребятки мои родненькие, только через два месяца.

Уже и Наташка вся отрыдала-отплакала. Она каждый день приходила — рыдала. В автомате девчонка плакала, если дождь был… А меня — нет как нет!

И вот через два месяца я слезаю. Весь бодрый такой (будто только что залез), как Шварценеггер после блинов, а уже столько времени прошло… И уже в руках у меня (тут, на минуточку, внимание!) не цветочек аленький, а уже яблочко и тоже аленькое. Тут сразу птица вспорхнула перед моими очами (воспалёнными отчего-то — от яркого солнца?), я шарахнулся в сторону, глядь — супротив меня бабка стоит, вся в чёрном, а тапочки, наоборот, белые.

— Дай-ка яблочко-то, милок! — говорит мне ласково. — Только сперва дыхни на него.

Я дыхнул на яблоко и протянул его бабке. Бабка бережно взяла яблоко, плюнула на аленький его бочок, пошептала и растёрла.

— Вот теперь пользуй, родимый, активировала! — проговорила бабка.

Она вернула мне яблоко, сверх этого подала трёхлитровую банку и исчезла, сверкнув белыми тапочками.

— А что делать-то с яблоком?.. — спросил я уже как бы в сиреневую дымку.

— Там узнаешь!.. — послышался, как из самого небытия, бабкин голос.

Тут же подошли (нарисовались, как говорят) двое, сунули красные корочки под нос:

— Где был два месяца? — спрашивают.

— А я — знаю?.. — начал я, сам ничего ещё не понимая.

Но вижу, что пока я лазил туда-сюда, как говорится, многое изменилось (а по моим меркам-прикидкам, и пятнадцати минут не должно было пройти). Да ещё и яблочко в руке (а должен был быть цветок)…

— Все так говорят, когда обратно возвращаются, — продолжают эти двое, пристально меня обзыркивая со всех сторон. — А что это у тебя в руке?..

— Банка, — говорю.

— А во второй?

— Цветочек аленький, — отвечаю.

— Ты нам Лазаря не пой, мы учёные, — отвечают эти двое. — Какие цветочки, когда уже яблоки выросли? Яблоко там у тебя. Аленькое… Ну-ка, дай сюда!

— Да вон яблоки, берите, — говорю я и показываю на яблоню.

— Там зелёные, — отвечают эти двое. — А ты нам дай это своё, аленькое.

Я тогда ещё сразу поразился: и откуда эти спецслужбы уже всё наперед знают? И чуют? И чувствуют? И предчувствуют?..

А я в это время незаметно скинул яблоко в банку.

Смотрю — оно исчезло…

— А в банке что? — спрашивают эти двое.

— Брага, — говорю.

Пошутил типа я (пришлось, можно сказать, пошутить, поскольку я был просто окрылён исчезновением яблока). А чего теряться-то, даже и при агентах спецслужб?

Один понюхал.

— Точно! — говорит. — Брагой пахнет.

Тут я сразу бабку в чёрном вспомнил: «Ведёт она меня, сердешная!»

— Ладно! — подобрались эти двое, механически запереступая ногами, и снова давай меня обзыркивать и ощупывать, заставив вывернуть карманы. — Пока свободен.

И они призрачно и неслышно (как они умеют) удалились. А я боком-боком, бережно прижимая банку к печени, завернул в какой-то двор. Там вижу — бомжи на детской площадке ненапряжённейшим образом отдыхают. Глянул в банку — вижу, яблоко появилось, всплыло. Я его сцапал, дыхнул на него (плевать не стал) и пошоркал о рукав (для порядку — многое скоро ведомый начинает понимать уже сам без подсказок и потачек ведущего). Из трёхлитровой банки глотнул — какая там брага! Чистейший плодово-выгодный продукт — портвейн, восемнадцати градусов!

… Пока бомжи распивали мою банку, я извертелся весь, переминаясь с ноги на ногу, как создатель радио Попов, вслушивающийся в эфир, или как не менее какой-нибудь знаменитый изобретатель Уатт, растапливающий котёл воды для получения пара как движущей силы локомотива… Да хоть братьев Черепановых возьми с Теслой в придачу.

— Да вон кусты-то! — подсказали бомжи. Я схватил пустую банку, кинулся к кустам и опять сбросил (аккуратненько!) в банку яблоко. Меня вело предчувствие, а вернее, это бабка вела меня.

Яблоко опять исчезло.

Пока я шёл к Наташке (а это два квартала), яблоко опять всплыло — в чистейшем плодово-выгодном продукте! Наташка сначала мне не поверила. А кто поверит? Но дело-то ведь быстро делается и буквально на глазах… Сейчас у нас магазин. Но об этом — никому!

А где же я был целых два месяца?

Мне потом один «предысторик» рассказывал (портвейн мой нахваливая), что это я сам-де в тот цветочек аленький превратился на два месяца (из любви, дескать, к Наташке, как типа истинный де Пейрак, мол, да ещё и на поверку — что мне якобы должно предельно льстить — страшней того самого Жоффрея), и всё это и привело к такому-де результату.

«А как же бабка, её белые красноречивые тапочки, белее снегов Калиманджаро, о которых нам писал Хэмингуэй? — парировал я. — Да и меня же самого могли сорвать по ходу!.. Дураков-то мало, что ли?..

«Это точно!.. — сторожко наливая портвейн из банки (наполовину ещё полной), констатировал «предысторик». — В нашей жизни всё неимоверно сложно!..