Сотник. Чужие здесь не ходят

Андрей Посняков, 2024

1130 год, Турово-Пинское княжество. Через его друга, туровского «сыскного» человека, местного князя Ставрогина, Михайле-сотнику передают анонимное послание, из которого становится известно о том, что в Ратное на предстоящую ярмарку прибудет человек с недобрыми целями… В окрестностях Ратного происходит целая серия загадочных и жестоких убийств, в которых можно подозревать многих: лесных разбойников-татей, скоморохов-язычников, соседей из земель боярина Журавля… Михаил чувствует – главный враг где-то совсем рядом, он мстителен, коварен и неуловим. Вычислить и схватить незваного гостя – вот нынче цель сотника, ведь под удар поставлена не только его репутация, но и жизни близких людей

Глава 2

Погорынье — Туров. Август 1130 г.

В распахнутых глазах мертвой девушки отражалось бледно-синее, с плывущими облаками, небо. Пахло пряной травою и сладким медовым клевером… а еще — кровью. Над лужей потемневшей и уже запекшейся крови жужжали противные изумруднозеленые мухи.

Природа же радовалась погожему летнему дню, ей было все равно, кого там убили… Ярко зеленела трава, высокая и густая, тянулись к небу бодрые цветики Черноголовки, рядом, у зарослей ольхи, теснились желто-синие соцветия иван-да-марьи. Синие — «иваны», желтые — «марьи». Там, где посвежее, в тени, росли больше «марьи», правда, не такие уже радости ©-золотые, а какие-то пожухлые, безрадостные.

Невдалеке у неширокого ручейка зацепилась за высокие стебли таволги атласная голубая лента.

— Говорю ж — женихаться пришли, — указав на ленту, шепотом пояснил Хромец. — Я не трогал… все как есть оставил…

— Правильно, — сотник наклонился и, сорвав листочек щавеля, бросил его в рот, пожевал, стремясь избавиться от стойкого запаха смерти.

Миша всегда хотел быть воином и стал им, но вот к убийствам и трупам… не то чтобы не привык — какой же воин не привыкает к смерти? Но одно дело, когда в бою и кругом враги, и совсем другое — вот так… когда своих… неизвестно кто… подло… Да и убитые-то — почти дети еще…

Похоже, девчонку еще и изнасиловали. Сволочи!

— Двое их было, — подковыляв, все так же негромко промолвил колченогий калека. Сказал и, предваряя последующие вопросы, заговорил куда быстрее и громче: — Они вдоль реки пришли, по рыбацкой тропке. Я там следы видел… Хочешь, господине, так и сам взгляни…

— Взгляну! Дальше! И… почему ты сказал — «они»?

— Они, — Зевота убежденно дернул реденькой бороденкой. — Эвон, у воды — следы. Вон там, где мокрее. Одни — широкие, большие, другие — куда как меньше и длинные, узкие…

— И впрямь… — не поленясь, сотник подошел к реке, склонился над серовато-желтой песчаной полоской. Как именно были обуты злодеи — на мокром песке не увидеть, не угадать — постолы ли плетеные, сапоги, кожаные башмаки-поршни… Бог весть. Однако если присмотреться, видно — следы-то разные.

— Та-ак… Давай, Хромец, говори дальше. Смотрю, ты тут времени не терял…

— Да я немножко… Сперва они там вон, в ольховнике, схоронились — ветки обломанные, свежие… — ковыляя обратно, пояснял Хромец. — Видать, шли себе, вдруг голоса услыхали — остановились, поднялись незаметненько по кустам… Там посидели недолго. Оттуда же и напали. Сперва парня взяли на стрелу, потом — к девке…

— Добро, — искоса глянув на Зевоту, Миша одобрительно покивал. — Что еще скажешь?

— Не особо они кого боялись, — неожиданно промолвил хромой. — Спокойно все делали, не торопясь. Пока один насильничал, другой смотрел… И на стороже не был. Эвон, листочки примяты…

Нежные и пушистые медвежьи ушки невдалеке от убитой девы были не то что примяты — раздавлены. И впрямь кто-то стоял…

Сотник подошел, встал… Оглянулся…

— А всей-то реки отсюда не видно. Ольховник мешает и вон, рогоз. Спокойны, говоришь? Значит, еще кто-то был… или были. Невдалеке. Сторожа.

— Челнок могли сторожить, — согласно тряхнул бородкой Зевота. — Мыслю так. Не пешком же вдоль реки шлялись? Если не «журавли»…

Михайла нервно дернул шеей:

— «Журавли» — вряд ли. У нас с той стороны караулов достаточно. «Лешаки», правда, могли пробраться… Одначе незачем — у них там и своих дел полно — все-то власть делят. Да с новым старостой их, Глебом, мы вроде как в друзьях… Нет, не «журавли», вряд ли… Парни, что там с вещами?

— Серьги серебряные на месте, браслетики тож… — деловито доложил один из парней. — На отроке поясок кумачовый, да ложка, да нож… Тоже не взяли.

— И ленту атласную, — усмехнулся Хромец. — Не за-ради навара убили, господине. Силу свою показать! Ленту да серьги не взяли, убитых не спрятали… Слыхал от гостей торговых — бывают такие лиходеи, коим и не прибыль нужна, а вот так, покуражиться!

— А еще бывает, новых разбойников кровью вяжут, — сотник задумчиво покусал губу и нахмурился. — Однако сие не есть хорошо. Знали ведь наверняка, на чьей земле безобразничают. И тем не мене — пакостили… В зародыше сие надо пресечь!

Последнюю фразу Михайла воскликнул с гневом, пнул ногою подвернувшуюся корягу, схватился за рукоять меча… Хотел было послать гонца в Михайлов городок — усилить бдительность, досматривать всех… Хотел, но раздумал — и так уже там все было сделано. Усилено, углублено… Всех чужаков проверяли!

Впрочем, как сказать — проверяли? Паспортов-то еще не придумали, да и номера на лодки да повозки — тоже. Расспрашивали, досматривали — так и определяли, не злодей ли — на глаз…

— Найдем… — погладив меч, хмуро пообещал Миша. — Чай, не призраки. Как-то они сюда пришли, как-то ушли… Не по воздуху же прилетели… Говоришь, у них челнок мог быть?

— Мыслю тако, господине, — Зевота снова покивал.

— Или вообще — ладейка…

— Не, господине, — неожиданно возразил Хромец. — Ладейка — приметлива слишком. Всяко увидят, узнают… Ине дело — челнок. На челноках коробейники шастают — много… Поди узнай…

— И то верно…

Сотник посмотрел на калеку с нескрываемым уважением — насколько тот оказался приметлив, умен, рассудителен. А с виду не скажешь! И как раньше-то такое сокровище на глаза не попалось? Хотя… кого попало, старшим на покос не пошлют. Тем более — хроменького.

— Давайте тела в ладейку, — распорядившись, Миша вновь обернулся к Хромцу: — Ты чьих будешь?

Спросил — и едва не расхохотался. Ведь в лучших традициях советского кинематографа вышло — «чьих будешь, холоп?»

Собственно, и ответ оказался похожим:

— Бобыль я… Был… Ныне — Собакина Гюряты обельный холоп. Шестое лето уже.

— Собакины? Знаю.

Клан Собакиных жил на южной окраине Ратного, на самой околице, владея просторной усадьбой, небольшим заливным лугом с пасекой, рябиновой рощицей и водяной мельницей на бурном притоке Горыни-реки. Само собой, и пахотная земелька имелась, да в таком количестве, что запросто хватило и для трехполья. Не бояре, но где-то рядом. Своеземцами таких звали. Как вот в землях Журавля Костомара-вдова… Ах, Костомара…

— Так! — Михаил всегда был парнем решительным — соображал и действовал быстро. — Давай быстро вези хлеб на покос… потом нас нагонишь. Где, говоришь, подростков-то убили?

— Кого, господине? — непонимающе моргнув, скривил губы Хромец.

— Отроков злодеи где побиваша?

— А! Так чуть вверх по реке… версты три. Я догоню, господине!

— Давай.

Вежливо поклонившись в пояс, обельный^[1] холоп Зевота Хромец поковылял к утлому своему челноку, сильно припадая на правую — явно «сухую» — ногу. Полиомиелит, что ли? Эта хворь и в том, современном, мире жуткая, а уж здесь и подавно. По сути — верная смерть. А Зевота вот как-то умудрился выжить… Тут либо ремеслом каким нехудо б владеть, либо — иметь мозги. В случае с Хромцом явно — последнее.

Зевота не подвел — догнал, и даже обогнал, поплыл впереди, указывая путь к очередному месту происшествия.

— Эвон, сюда… к омутку… От тут они и ловили. Все четверо. Всех четверых и… — ткнув челнок носом в густые заросли рогоза, камыша и осоки, Зевота перекрестился и выбрался на берег. — Наши их забрали уже, господине… Да я говорил.

На круче, над омутком, на опушке чернело кострище. Дальше начинался лес, а вокруг кострища теснились густые заросли орешника, ольхи, вербы…

— От ракитника тати явилися, — дождавшись сотника, пояснил Хромец. — Во-он, поднялись от реки… Собаку убили там еще… Отроки же — у костра. Похлебали ушицы, спали… Тут их и… На ножи! Опять же, ничего не взяли…

— Нелюди! — один из сопровождавших Мишу воинов выругался и сплюнул. — И зачем такое творить?

— А вот ведь верно — зачем? — хмуро обернулся сотник. — Сам как думаешь? В глаза смотреть! Отвечать!

Повысив голос, Михайла специально привлек внимание всех — хотел всех и выслушать, у кого какие думы…

— Мыслю, спугнул кто-то татей, — почесав затылок, промолвил молодой страж — плотненький, но еще совсем юный, безусый….

Миша покивал:

— Добро. Следующий… Ты! Чего тати хотели?

— Чего-то украсть, господин сотник! — браво доложил следующий. — На то они и тати.

— Та-ак… А ты что думаешь, господин младший урядник?

Младший урядник Регота Сивков важно пригладил едва пробивающуюся бородку — три волосины на подбородке:

— Мыслю, самих отроков украсть и хотели! Да потом гостям торговым продать. А то чего у них тут еще красть-то?

— Молодец! — одобрительно кивнул сотник. — Значит, кто-то спугнул… И тех, кто спугнул, хорошо б поскорее найти. Они ведь не тати, прятаться не будут… Все! Давайте все на ладью, нам еще к излучине… и хорошо б к обеду управиться.

— Есть, господин сотник!

Парни спустились к лодке, колченогий же поспешал медленно — в меру своих сил. А вот и вообще остановился… Обернулся, глянул…

— Дозволь доложить, господине!

Миша повел плечом:

— Так изволь, докладывай. Что-то еще заметил?

— Так это… несуразица… — хмыкнув, развел руками Хромец. — Ежели отроков украсть задумали — зачем же их убивать? Кому ж мертвые-то нужны?

— Да много кому, человече… — невесело улыбнулся сотник. — Жрецам, колдунам, лекарям… человечий-то жир знаешь сколько стоит? Правда, тут еще надо знать, кому продать…

— А может, куда проще все, господине? — видя, что к его мнению прислушиваются, Зевота вконец осмелел. — Может, их убили за то, что увидали случайно что-то не то… или кого-то не того… да значения не придали… Вот их и того… на всякий случай.

— А вот это — объяснение, — улыбнувшись, согласно кивнул Михаил. — Правда, есть и другое… И очень недоброе, к слову. Убили отроков просто так. Могли убить — и убили. Этак походя… Как и тех, полюбовничков… Показать чтоб — нет в Погорынье порядка! Не навели. Ни воевода, ни сотник, ни староста — никто толком управлять не способен! Что смотришь? Так ведь было уже… и совсем-совсем недавно. Думали тогда — справились… ан, выходит, нет… Ладно, поглядим, те ли это люди… Если те — Брячислава-вдовушка наверняка в курсе… Правда, трогать ее пока нельзя — княжье слово. Сказано только «следить», но не «имать». Впрочем, тут что-то придумать можно…

Своеземец дед Коряга тоже был в Ратном человечком не из последних, хоть и на первые роли не лез. Землицей владел преизрядно, хотя по боярским-то меркам и маловато будет. Хитрован себе на уме и, скорее, консерватор — трехполье одним из последних пользовать начал. По селу ходили упорные слухи о том, что дед — тайный приверженец старой веры, почитатель Даждьбога, Перуна, Велеса и прочих древних богов, коих официальными властями давно уже было велено именовать не иначе как «прельстительными богомерзкими идолищами». Так и именовали. Но многие им продолжали молиться. Кто — тайком, а кто и открыто — как та же волхва Нинея, давно уже поутратившая прежнее свое влияние и силу. А все потому, что оскудела Нинеина весь, обезлюдела: после недавнего страшного мора все, кто мог, в Ратное перебрались, благо там привечали всех. А где большое село или город, там старой вере места почти что и нет. Старая вера по деревням, по урочищам да весям таится, правда, и не исчезает, да и вообще, никуда деваться не собирается.

— Так… — простившись с Зевотою, сотник махнул рукой. — Двигаем дальше. Где там Корягиных-то убили? На плесе у Медвежьего урочища… Три покойничка, ага… Значит, по словам стражей получается — два холопа и Ефим-рядович…

— Господине! — подпрыгнул у кормового весла младший урядник Регота Сивцов, назначенный ныне над прочими парнями страшим. — Дед Корягин обещал своего человечка прислать. Ну, мало ли, пояснить что-то…

— Скорей, чтоб самому все побыстрей разузнать, — хмыкнув в усы, Михайла поправил висевший на поясе меч в зеленых сафьяновых ножнах. Тяжелый, с массивным навершием и лезвием длиной около метра, он ничуть не напоминал коротенькие тесаки Младшей стражи, кои те гордо именовали «мечами». Оружие рыцаря, стоившее немерено и являющееся символом власти.

— Ладно, посмотрим… пришлет — так увидим.

Теперь плыли вниз по течению, быстро, с ловкостью огибая мели и торчащие на излучинах камни. Регота орудовал веслом, словно заправский кормщик, — и Миша, как опытный командир, не преминул это отметить. Люди — ресурс, и всегда не худо знать, чем именно сей ресурс особо полезен.

У Михайловского городка, у пристани, лодейка причалила — парни, перекрестясь, вынесли завернутые в холстины трупы. С пристани тут же спустилась стража — парочка отроков в коротких кольчугах и шлемах. Первогодки, гордые порученным делом. Следом за отроками спускалась к реке какая-то девица в красной запоне с узорами. Стройная, сероглазая, с длинной золотистой косою. Подойдя к ладье, поклонилась сотнику:

— Здрав будь, Михайле Фролович.

— И ты будь здрава, Звенислава Путятична, — столь же вежливо поздоровался Миша. — Дед послал?

— Он…

— Ну, садись в лодку… Вон, на корму…

— Я бы на носу лучше. Люблю вперед смотреть.

— Как знаешь…

Юную красавицу Звениславу (в крещенье — Елену) сотник знал уже около трех лет, их личное знакомство состоялось в далеком Царьграде-Константинополе, в тот самый год, когда Миша вызволял туровских девушек из самого гнусного рабства. В том числе и Звениславу тогда вызволил… и многим именно она тому вызволению помогла, подсобила. Умная! Не так уж редко это встречается, чтоб красивая, да еще и с умом… впрочем, не так уж и часто.

Ныне Звенислава — или просто — Звеня — разменяла уже семнадцатую весну… Если не восемнадцатую! Не юница уже, давно пора замуж да деток рожать, как у всех людей принято… А вот дед Коряга, судя по всему, придерживался несколько иного мнения. Ходили упорные слухи, что именно Звенислава ведет в большой семье Корягиных все финансовые дела, и с ее уходом деду придется очень даже не сладко. Вот и тянет хитрован-большак с замужеством внучки, всех женихов под разным предлогом отваживает, Звеню же держит в строгости, даже на гулянки девичьи не пускает. Да она и сама не идет, что ей там, средь четырнадцатилетних соплячек, делать?

Вот если б попался выгодный жених, тогда, конечно, другое дело… Но дед Коряга все же боялся прогадать. Вот не спешил… И все же понимал — рано или поздно, а отдать внучку замуж таки придется. Ну, еще, пожалуй, год — и все…

В ладейку еще заскочил и Глузд — из той смены, что, возвращаясь, наткнулась на утопленников…

— Можно мне на нос? Ой… разрешите, господин сотник?

— Рядом там примостись. Со Звениславой…

— Ага.

Скрипнули уключины. Вспенили воду весла. Отвалив от пристани, ладейка ходко поспешила вниз по реке…

Излучина напротив Медвежьего урочища выдавалась далеко в реку пологим лесистым мысом, или лучше сказать — сама Горынь-река делала здесь весьма крутой изгиб. За следующим мысом уже синела широкая Припять. Там же располагался и дальний пост Младшей стражи.

— Вон! — замахал руками Глузд. — Вон оно, плесо!

Звенислава недовольно дернулась:

— Тихо ж ты, скаженный! Едва в реку не сбросил… Нельзя спокойно сказать?

— Дак я и спокойно…

— А зачем так руками махать? Ровно как мельница… Ты вообще спокойно-то хоть когда-нибудь можешь?

— Да я…

Повернув, лодейка резко ткнулась носом в песок… Не удержавшись на ногах, Глузд кубарем полетел в воду.

— Ну вот! — засмеялась девчонка. — Что я говорила? Хорошо, не глубоко, не утонет.

Миша тоже соскочил на отмель:

— Ну, где тут твои утопленники? Веди, показывай…

— А вон, господин сотник! Прям за осокой…

За камышом, за высокой осокою, грустно покачивались на ветру тяжелые, еще зеленые, венчики рогоза, чуть выше, в густой траве, лежали уложенные рядком мертвецы. Все трое.

— Какие ж это утопленники? — подойдя, присмотрелся сотник. — И что там такое торчит? Не стрел ли обломки?

— Так я и не говорил, что утопленники… — Глузд обиженно повел плечом. — Доложил только, что мертвяки. Корягины, я их знаю…

— Митоня Хряськов… Елизар Ухметьев… Ефимушко… — глянув, сразу же пояснила Звеня.

Сказала и вдруг, схватившись за сердце, тяжело опустилась в траву.

— С Митоней я в детстве играла… Елизар мне всегда мед лесной приносил… А Ефимушко… Ефимушко как родной у нас — тиуном… Господи-и-и… Кто ж их? За что? Господ-и-и-и…

Подтянув коленки к груди, девушка уткнулась в ладони лицом и зарыдала…

— Пусть поплачет, — тихо промолвил Михайла. — Поплачет — полегче станет… Однако, друже Глузд, скажи-ка, откуда их могло на отмель-то вынести?

— Так ясно ж, господин сотник, — из реки!

— Понятно, что не с неба! — сотник не удержался, съязвил, зорко оглядывая округу.

— От Щучьих мостков могло принести, — подумав, сообщил Регота. — Ну, мостки там старые… мы проплывали…

— А! — вспомнил Глузд. — Там деревня когда-то была старая… После мора забросили… Потому как вымерла вся! Дома да тын на бревна мужики забрали, а мостки остались… они уж старые все, гнилые…

Сплавали, не поленились, к мосткам… где обнаружили еще трех метрвецов! Увидел их Глузд, который отошел в камыши отлить…

Увидев трупы, перекрестился, оглянулся:

— Господин сотник! Тут…

— Этот — наш, этого я не знаю… А этот вот… — Звенислава вдруг закусила губу. — Это — Твердило Лодочник… Арсений. Он любил, чтоб Арсением звали… Давно уж в Туров уехал… По праздникам все наезжал, ко мне захаживал. Но так… дед велел его на порог не пускать. Так и сказал: буде появится — гнать взашей нищеброда!

— Не похож он на нищеброда… — склонившись над мертвецом, Миша тщательно обыскал одежку. — Пояса нет — видать, сняли… Рубаха недешевая… но, видно, побрезговали или просто не захотели возиться… Звеня, ты сказала — лодочник?

— Ну да, в Турове-то он — на перевозе, у пристани.

— А где тогда лодка? — вскинул глаза Глузд.

Девушка отмахнулась:

— Не лодка — челн… Ой! А у наших ведь тоже лодка должна быть! Новая! Они в Туров-то за ней и ходили — купить. Сговорились дешевле, чем у Неждана Лыка. Ну, еще хомуты там, упряжь — по мелочи…

— И этих — стрелами…

— А лодку, видно, забрали.

— Или — утопили… Господин сотник?

— Да! Осмотрите все здесь.

Больше всего сейчас сотника интересовал неопознанный труп. Кто же это? Попутчик? Знакомый? Или — один из убийц…

— Глузд, ну-ка рубаху на нем задери… И кровь сотри… Ага-а… Не на стрелу — на нож взяли. — Выпрямившись, Михайла задумчиво почесал бородку. — Довольно ловко — прям между ребер. Так бить не каждый сумеет… Тут особая сноровка нужна.

Коренастый, серая сермяжная рубаха, порты, обмотки… кожаные башмаки-поршни. Редкая рыжеватая борода, приплюснутый нос… По виду — крестьянин, смерд… Хотя судя по ладоням — вряд ли! Мозолей-то от сохи нет! Да и от косы — вот здесь вот, у большого пальца… Зато на подушечках пальцев — характерно! Такое у гитаристов бывает… и еще — у лучников!

— Из лука он бил, — усмехнулся Миша. — Думаю — вполне умело.

Звеня вскинула брови:

— Так что ж это получается — тать?

— Очень может быть… может… Однако следов драки не видно… Глузд!

— Я, господин сотник!

— Как думаешь, откуда мертвецы в осоке взялись?

— Так — с мостков же! Упали — их теченьем-то и принесло… Этих вот двоих — от мостков. А вот этого… — парнишка указал на плосконосого незнакомца. — Этого могло и от берега. А те, что на плесе, — тех от самого конца мостков. Оттуда они и упали…

— Или — с лодки, — подсказала Звенислава. — Что же, выходит, лодку-то нашу купленную тати с собой увели? Уплыли…

Сотник повернул голову:

— А что была за лодка?

— Откуда ж я знаю? — резонно возразила дева. — Но должны были большую купить. Сено с покоса возить, ну и в город чего-нибудь на продажу. Вот, верно, как ваша ладейка… только поуже да раза в два поменьше.

— Однодревка с бортами-насадами, — покивал Миша. — Шесть весел, трое гребцов. Значит, лиходеи ее и прихватили…

— Господине! — урядник Регота Сивков вдруг закричал с мостков. — Лодку затопленную нашли! Эвон…

— Ага, — хмыкнув, потер руки Михайл а. — А пошли-ко и мы — поглядим…

Затопленная лодка оказалась не особенно и большой — узкий челнок с местом для гребца на корме и двумя скамеечками для пассажиров посередине. С пробитым дном, она лежала на боку, на отмели, не так уж и глубоко.

— Узнаешь? — зайдя в воду, Миша обернулся на Звениславу.

Та быстро разулась, подвернула подол…

— Его челн. Арсения… — тихо промолвила девушка. — Катал меня как-то… Господи… вот ведь — судьба. Хотел из бедности выбиться… выбился… Ох ты ж, Боже, Боже…

Шмыгнув носом, девушка поспешно отвернулась и пошла к берегу… Худенькие плечи ее дрожали, по щекам текли слезы…

— Арсений, Арсений… Хоть и не люб был… Да за что же тебе судьбина такая злая?

— Господин сотник, — обратился Регота, дождавшись, когда Михайла выберется на мостки. — Покойнички-то все на лодью не поместятся…

— Потом за ними вернетесь… Да! Оставь кого-нибудь присмотреть.

Усевшись в лодейку, сотник поманил пальцем Глузд а:

— А ну-ка, парень, рядом здесь примостись… И, пока плывем, кое-что поведай… ты ж у нас утром с дальнего поста сменился, так?

— Так, господин сотник, — присев на край скамейки, парнишка согласно кивнул. — Хотите спросить, не было ли чего подозрительно? Так ничего такого… Мы доложили бы, кабы было…

— Поутру кто-то по реке плыл? — быстро спросил Миша. — Из незнакомых.

— Отрок один был, из «журавлей». На вид — как нашим первогодкам, тощий, скулы такие… широкие… И немножко выпученные глаза… А лодка у него большая — едва управлялся!

Глузд, пока говорил, то поворачивался, то дергал шеей, хватался то за собственное ухо, то за рукоять весла — ни секунды не мог посидеть спокойно, такой уж был человек.

— Лодка, говоришь? А подробнее!

— Подробней Остроухин Кирьян видал, из моей стражи. Он близко подходил — а я в кустах, на стороже. Подослать Кирьяна, господин сотник?

— Да. Пусть до обеда зайдет. — Сотник прищурился и покусал губу. — Отрок в большой лодке — один… А говоришь — ничего подозрительного!

— Так его на Припяти-реки свои ждали.

— Это он так сказал?

— Он.

Вернувшись обратно в Михайловский городок, Миша напился квасу и принялся думать, расхаживая по горнице взад и вперед, благо помещение было просторным, без обязательных лавок вдоль стен.

«Ну, что скажете, сэр Майкл? И кто все это устроил? На покосе, у омутка, у старых мостков… Это все одни и те же злодеи — или все ж таки разные"? С покосными, скорее всего, одни и те же расправились — там рядом все. А вот с корягинскими холопами и лодочником — тут и обычные лиходеи могли — мало ли разбойничьего люду по рекам да весям шастает? Народец ловкий — ни одна сторожа не уследит, к каждому дереву часового не приставишь. И кто же все-таки тот незнакомец с приплюснутым носом и редкой рыжеватой бородой? Вообще-то, запоминающийся тип, этакий красавец… Разбойник, убитый при налете? Да нет, лиходеи-то Корягиных на стрелы брали… ловконько положили — не дали опомниться. Хороший стрелок в секунду стрелу может выпустить, тут в навыке дело — а навык сей с детства формируется… Хорошо, сэр Майкл, пусть не в секунду, пусть в две секунды стрела, даже в три, в пять, наконец… Это на пятерых — двадцать пять секунд выходит. Меньше чем полминуты… А лучников, скорее всего, было несколько. Корягинские бедолаги и сообразить не успели, как их уже… того… Никакой рукопашной не было! Следы борьбы полностью отсутствуют — ни колотые или резаные раны, ни синяки, даже одежка не порвалась. Значит, что? А то, что плосконосого-то прирезали свои же! Видать, не поделили добычу… А добыча — лодка? Хорошая новая ладья — даже небольшая — немалых денег стоит… да и добычу на ней легче увезти… А почему тогда челн не взяли? И вообще, что же они, у реки без лодки безобразничали? Могли и без лодки — лодку-то заметить можно, а вот людей — коли тропки тайные знают — так поди еще, попробуй… Ладно, как они тут оказались, зачем и кто послал — это все пока что из области ненаучной фантастики. Фэнтези, так сказать, — пустое гадание на кофейной гуще. Надо бы, сэр Майкл, даже в предположениях отталкиваться от чего-то более существенного. От чего? Ну, хотя бы так… Челнок-то они затопили не просто так, а… потому что элементарно не смогли бы угнать — народу-то в шайке осталось мало. Человечка два-три, из них один подросток — тот самый, кого видели воины Младшей стражи. Если отрок сей, правда, при делах…

Человечка два-три… если пользоваться социологическими терминами — типичная малая группа. А группы у нас бывают формальные — с уставом, четким подчинением и всем таким прочим… и неформальные — просто так собравшиеся… вина там попить, на завалинке девок пощупать… Интересно, эта шайка к каким относится? Не такой уж пустой вопрос… Одно дело, когда лиходеи случайно в кучу сбились, и совсем другое — коли их специально собрали да кое-что поручили. Кто собрал? Что поручил? Зачем? Это все надо выяснить… Пока же единственная ниточка — пропавшая лодка…»

Чу! Миша вдруг перестал шагать — кто-то стоял за неплотно прикрытой дверью. Подслушивал! Ну да — вон тень…

Сотник собрался было резко рвануть дверь… да та сама распахнулась.

— Разрешите доложить, господине? — вытянулся дежурный отрок или, как его называл Миша, — дневальный.

— Ну?

— Явился Остроухин Кирьян, из десятка рыжего Велимудра. Говорит — велено.

Михайла недовольно хмыкнул:

— Что еще за Кирьян? А-а-а! Пусть войдет… Стой! А ты давно тут — под дверью?

— Да уж постоял, — звякнув кольчугой, смущенно признался отрок. — Боялся заходить. Десятник наш предупреждал, чтоб никогда не мешали господину сотнику думать.

— Это он прав… Ладно, зови Кирьяна…

Возникший на пороге юноша произвел впечатление человека неглупого и весьма обстоятельного. О случае с лодкой он доложил в подробностях, но без лишней «воды».

— Отрок? На вид лет двенадцать, может, чуть боле. Скуластый такой… лупоглазенький, растрепанный, тощий… но видно, что жилистый, сильный…

— Сильный? — тут же уточнил Михаил. — С чего ты взял?

— С веслом один управлялся, а лодка тяжелая, на трех гребцов.

— Так по течению ж!

Кирьян пригладил волосы:

— Так-то оно так, господине… Так ведь и по течению — сноровка нужна, тоже нужно веслом ворочать, коли не хочешь на мель да на плесо попасть или того хуже — на камень. Неудобно одному, господине! А этот управлялся… И сам по себе — дружелюбный. Улыбался все время, что-то рассказывал…

— Что-что рассказывал?

— Да про то, что из «журавлей». Мол, соседи… Сказал, что свои его на Припяти-реке дожидаются — что недолго уж ему одному плыть осталось. А потом они уж со своими — в Туров.

— Хм… — Миша недоверчиво покачал головой. — А что свои-то без лодки?

— Вполне могли быть, — неожиданно улыбнулся отрок. — Там Потехино, деревня. Журавлевы там завсегда невест выбирали… Вот, верно, и загостились… бывает и так.

— Да уж, бывает, — сотник согласно кивнул и прищурился. — А про Потехино тебе тот лупоглазый парень сказал?

— Не-е! Про Потехино и «журавлей» я и сам знаю. Да все знают, да.

— Хм… все? Я вот, к примеру, не знал, — задумчиво скривившись, Михайла махнул рукой. — Ладно. Что о лодке скажешь?

— Большая, новая… — парнишка закрыл глаза, припоминая. — Пять саженей на полторы. Шесть весел на трех гребцов, скамейка посередине съемная, нашивы невысокие — в одну доску… — сено удобно возить или еще какую поклажу.

— Нашивы или насады? — снова уточнил Михаил.

— Насад — ладья большая, под парусом, а эта именно что лодка, — Кирьян пояснял со знанием дела, степенно. — Гости торговые такую бы для себя не взяли. А в хозяйстве каком — в самый раз. Добра можно зараз увезти — как в трех телегах!

— Так уж и в трех?

— Ну, если пароконные телеги — то в двух…

— Похоже, именно такую лодку дед Корягин и купил, — тихо, себе под нос, протянул Миша. — Именно за такой и посылал. В Туров посылал! А кто там лодки такие делает? Да не так уж и много людей.

— Что, господин сотник? — прислушался Кирьян.

— Молодец, отроче, — все, что надо, запомнил… Теперь ступай.

Поклонившись, Кирьян покинул горницу, тщательно прикрыв за собой дверь.

Миша подошел к окну и, щурясь от солнца, взглянул в голубое летнее небо. Лодку в Турове отыскать — не проблема. К тому же перевозчики наверняка погибшего лодочника знали. Насколько хорошо — Бог весть, но знали, все ж таки — коллеги.

Итак — Туров…

Подойдя к порогу, сотник распахнул дверь:

— Дневальный! Ермилу-десятника покличь! Пусть заглянет.

Уж, конечно, ехать самолично в Туров (как поступил бы еще года два-три назад) Михайла вовсе не собирался — не позволяла занимаемая должность. Не дело сотника так вот мотаться, на то подчиненные есть… Не зря ведь в управленческой науке придумали делегирование полномочий. А без этого какое же управление? На семь частей при всем желании не разорвешься никак. Не нужно это. Да и несолидно — так и уважать перестанут совсем.

— Поручик Ермил… по вашему приказанью…

— Да не тянись ты, друже… Садись вон, кваску испей… Только сам себе наливай вон, из кувшина. Мне заодно плесни — жарко.

Славный юноша. Сколько ему — шестнадцать? Да, где-то около того. Как и рыжему Beлимудру-Вельке. Вытянулся уже, но еще не успел заматереть. Смуглый, узкое, обрамленное длинными темными волосами, лицо. Ермил чем-то походил на ромея или венецианца. Умен, начитан, предан. Всегда спокоен, несуетлив. Перед начальством не заискивает, себе цену знает. Серые глаза смотрят по-взрослому, цепко. Сирота. Выходец из Нинеиной веси, но со старой волхвой не дружит… мягко говоря… Дружит с землячком своим — Велькой, и еще с одной девушкой, Добровоей Истоминой. Правда, девица эта та еще — воин в юбке. Из лука, из арбалета бьет, с рогатиной управляется, с мечом…

— Ну, как? Вкусен квас-то?

— Ага…

Серые глаза юноши вопросительно смотрели на сотника… Правда, никакого нетерпения Ермил не выказывал — спокойно пил себе квас. Раз уж угостили.

— Сегодня же отправляйся в Туров, Ермиле, — сотник не стал мучить парня ожиданиями. — Там встретишься со Ставрогиным… Помнишь его?

— Артемия Лукича? — Ермил спрятал улыбку. — Да помню — дознаватель княжий.

— Ну и хорошо. Как смеркаться начнет, подойдешь к детинцу, прямо к мосточкам, к башне… Там и стой…

— И долго?

— Увидишь… Да уж не до утра, парень! — усмехнувшись, Миша протянул посланцу берестяную грамотцу, саму собой скрутившуюся в свиток. — Послание мое передашь. Там — так себе — поклоны да просьба немножко помочь… Самое главное обскажешь на словах. Слушай…

Проводив юношу, сотник вновь принялся ходить по горнице — думал, как всегда, мысленно разговаривая сам с собой, сам с собой споря. Пока не имелось конкретики, можно было обдумать так сказать — общее…

«Почему убийства произошли именно сейчас? Ведь почти год все было спокойно… А? Что скажете, сэр Майкл? Может быть, есть какое-то важное дело, событие… которое кому-то очень хочется сорвать!

А ведь есть такое! В двадцатых числах сентября — на «осенины» — запланирована большая суконная ярмарка или, как тогда говорили — «торжки». Ярмарка — слово немецкое, пока что неведомое, поэтому и «торжки». На торжки обычно собирались по отраслям — скажем, тележных дел мастера и саночник, или горшечники, кузнецы, ювелиры… На этот же раз — суконники. Впервые в Ратном. И тут не только в престиже дело, хотя и не без этого — среди сукноделов и торговцев сукном бедняков не водилось. К тому же-и это главная причина — я на паях со старостой Аристархом совсем недавно открыли сукновальную мануфактуру, опередив «осевое время» (выражаясь словами философа Карла Ясперса) веков этак на пять. Ну, а почему бы не открыть? Производительные силы для этого имелись — и сукновальные станки (изобретать не надо), и ткацкие станы, и двигатель — верхнебойное водяное колесо. Ну и рабочая сила… Еще имелись малоимущие свободные люди, еще не всех закабалили — вполне можно было нанять, тем более в законах — в «Русской правде» — договор найма был прописан особо. Наймитами там называли закупов. Согласно статье семьдесят третьей «Русской правды» наймиты находились фактически на положении временных холопов, поскольку должны были работать на хозяина до возвращения купы — денежной или вещевой ссуды, то есть «лицо, лишенное права отходить от своего хозяина, пока он долга своего не заплатил или не отработал». За попытку уйти от господина не расплатившись и за кражи закуп может быть обращен в полное холопство согласно дополнениям к основному закону — статьям пятьдесят пятой, пятьдесят шестой, шестьдесят четвертой — так называемой «Пространной правды». Я правда немножко иначе смотрю на «купу» — разбив ее на две части: собственно «купу» — аванс — и — зарплату.

Слава богу, цеховое движение еще не имеет на Руси такой силы и распространения, как в Европе — не надо отчитываться перед цеховыми старшинами за количество станков и работников, размер оплаты труда и время работы. Эта вот правовая отсталость, неразработанность трудового права, нынче мне на руку. А что? Может, и выгорит дело. Да обязательно выгорит!»

Давно размышляя над безопасностью родного села — по сути-то давно уже города или, лучше сказать, торгового поселения, «рядка», — сотник пришел к выводу, что такую безопасность (пусть даже и относительную) может дать не только благоволение князя, но и деньги! Хорошие, большие деньги, на которые можно много чего сделать! Такие вот денежки ратнинцы понемногу и зарабатывали — открывали мануфактуры: оружейные мастерские, бумажную мельницу, даже ткацкая имелась…

Тут другое нужно было продумать — кое-что об уважении и отношении людей. Богатство — от Бога, трудись и богатей — это ведь протестантская этика, а до появления протестантизма, до знаменитых девяноста пяти тезисов Мартина Лютера еще ого-го сколько! Да и… Где германские земли, а где — Русь? Впрочем, и на Руси что-то подобное появлялось… появится — в Новгороде, лет через триста. Стригольники, жидовствующие и прочие ереси — самый настоящий русский протестантизм! Ну, до того далеко еще… Хотя — надо! Если уж думать глобально, то без идеологии — никуда.

«Ох ты ж, сэр Майкл! Не слишком ли замахнулся? Ишь ты — протестантизм! Философ, ага… Марк Аврелий… Бэкон… Спиноза…

Давай-ка, сэр Майкл, — спустись с небес на землю, о земном подумай! О насущном. Как там у Блаженного Августина? Град Земной и град Божий? Так вот — о граде земном. О Божьем — уж потом как-нибудь, на досуге… Пока же конкретные проблемы нужно решать — и как можно быстрее!

Итак, сэр… Что вырисовывается? А то, что кто-то очень хочет сорвать торжки — вот что! Конкуренты — мастера-суконники, возможно — купцы. И очень может быть — их кто-то умело и тонко направляет… Ясно кто — Юрий, суздальский князь, старый и упертый вражина, интриган, каких еще поискать! Между прочим — будущий основатель Москвы! А ведь когда-то не так и давно боярин Сан Саныч Журавль с Дамиром-мастером (люди из будущего!) предлагали Юрию все! Технологии, обучение войска, социальная инженерия — все ради того, чтоб Русь вновь стала единой, крепкой… Пусть даже под Юрием… И не было бы никакого ига! А к Юрию имелись подходы — просто сложилось так… Отказался! Не захотел быть кому-то обязанным, сам замыслил всех под свою власть! Вот уж точно — Долгорукий… С той поры «журавли» — а потом и ратнинцы — самые главные его враги. Слишком уж много узнал Юрий-князь… Слишком уж многое ему поведали… Надеялись… Увы!»

Добравшись до Турова с попутным купеческим караваном — три большие ладьи и две долбленки, — Ермил первым делом зашел в корчму. В ту, что на самой пристани…

Уселся в углу, заказал на половину ромейской медяхи сыто да пирожки с горохом — пищу бедняков, да, потягивая сладковатый напиток, незаметно поглядывал на посетителей, а больше — слушал. В корчме ведь много чего говорили, тем более сейчас, ближе к вечеру.

Народишку собиралось все больше, и люд-то был самый простой — грузчики, лодейщики, артельщики-каменотесы, плотники да прочие мастеровые, из тех, кому на заезжий дом Галактиона Грека путь заказан, потому как там — только для «лучших» людей, для купцов да приказчиков — гостей торговых. Здесь же, у пристани, народец попроще… Песни пели, болтали, с азартом следили за петушиным боем, устроенным каким-то смуглявым типом, потом подрались — но пока что так, вполсилы, не взахлеб.

— Парень… пирожка не отломишь? — уселась рядом какая-то тощая девка. Босая, в серой посконной рубахе до щиколоток, запона сермяжная, веревкой простой подпоясана, на голове — черный платок, из-под платка — белесые пряди. Лицо узкое, смуглое… хотя нет — скорей, просто загорелое… впалые щеки, длинный тонкий нос да большие светло-серые очи.

Несмотря на молодость, Ермил был юношей умным и в высшей степени наблюдательным, да и господин сотник много чему научил.

Девчонка… Паломница, верно, или просто нищенка. Не сказать чтоб уродка, но и красивой не назовешь. Хотя смотря как поглядеть… Вон, Добровоя тоже не всем красавицей кажется… Может, и эта — если отмыть да приодеть…

— На, кушай! — отломив полпирога, Ермил щедро поделился с нищенкой. Да тут же, вспомнив присказки сотника, не удержался, съязвил: — Ни в чем себе не отказывай, дщерь! Сыта тебе купить? Или пива хочешь?

— Спаси тя Бог, милостивец! — мотнув головой, нищенка перекрестилась и с жадностью впилась зубами в пирог.

— Кушай, кушай… Эй, человече! Сыта еще принеси… И пирог гороховый…

— Гороховых нету, господин, — оправив рубаху, поклонился корчемный служка. — Не спеклись еще.

— А что есть?

— С белорыбицей да с куриными потрошками! Вкусные зело.

— Окстись — с потрошками! Сегодня ж пятница — постный день!

— Так какие нести?

— Давай уж с белорыбицей.

Прислушиваясь к разговорам вокруг и посматривая на девчонку, Ермил напустил на себя самый благостный вид… И лихорадочно соображал, думал! Вот эта нищенка… Зачем она подсела именно к нему? Для встречи Ермил оделся уж очень просто — в сермягу да лапти, едва ль не во рвань — а тут, в корчме, были куда более зажиточные посетители… У них бы и выпрашивала! Подали бы не в пример больше… Значит, тут другая цель. Верно, что-то разузнать на первое время. А Ермила выбрала, потому как тот все же производил впечатление человека, которого можно было не опасаться. Этакий простоватый деревенский парень…

— Тя как звать-то?

— Фекла. Паломница я. Из Стародуба.

Ишь ты — Фекла! А ведь не врет, что паломница. «Фиту» — «Ф» — выговаривает уверенно. Местные бы сказали — «Хвекла».

— А на богомолье-то куда?

— Да возвращаюсь уже. С Волыни, с обители дальней. Вот в Турове помолюсь, в ваших краях обителей много! Да тут и сытно все ж, — со всей откровенностью вдруг призналась девчонка. — Осень скоро. Говорят, где-то рядом торжки будут…

— Кто говорит? — Ермил навострил уши.

— Так на пристани… И вон тут, в корчме, болтают.

И впрямь — болтали. Кто-то вспоминал своих знакомых сукноделов, ткачей, кто-то собирался продать на торжках шерсть… Ну, понятно все — событие! Не часто такие торжки проходят… ну, дай Бог — будут и каждый год.

С другого боку уселся на скамью бугаистый парень, по виду — мастеровой, плотник или каменщик. Одежка посконина — и красного атласа кушак! Одна-ако…

Заказав хмельной квас, парняга сразу же намахнул кружку и довольно передернул плечом:

— Ух, и славно ж!

— На здоровьице! — с улыбкой покивал Ермил.

— И тебе… — парняга ухмыльнулся. — Меня Кондратом зовут. Каменотес я.

— А я — Ермил.

— А что ж ты хмельное-то? — испуганно моргнув, нищенка покачала головой. — Пост ведь!

— Так ведь не строгий пост-то — пятничный.

Парниша широко улыбнулся и заказал пива еще. Две кружки! Угостил Ермила:

— Пей, брате… Тебе, дева, не предлагаю — пост.

— Да я б и не стала бы — мне еще в церковь идти… — перекрестившись, Фекла поправила сбившийся на голове платок.

— Тогда вот — пирожка откушай!

— Благодарствую… Так вы оба из Турова?

— Из округи…

— Ой, как славно-то! Так вы мне пути-дорожки подскажете? К обителям славным, или вот… торжки, говорят, тут у вас…

— Так эт осенью, в хмурень-месяц!

— А я и не тороплюсь. Осень — время сытное… Ладно, пора и в церкву… Благодарствуйте.

— И тебе не хворать, дева.

За распахнутой настежь дверью уже фиолетился вечер, тихий, спокойный, летний. Народу в корчме заметно прибавились, правда, некоторые ушли — отстоять вечерню.

— Заказать лодку? — Кондрат почесал кудлатую бороду. — Эт смотря какую. Ежели простой челнок — так к Никодиму, а поболе что — к торговому гостю Никифору.

— Это к тому, у которого в Ратном в боярах родичи? — Ермил хорошо помнил, что Никифор-купец приходился сотнику родным дядькой. Правда, себе на уме был черт!

— К нему… — подняв кружку, каменотес ухмыльнулся. Он, похоже, знал ситуацию куда лучше, чем ее непосредственные участники. — Да какие там бояре, в селе? Так, одно название… Сам-то подумай — как такое быть может, что в семье один — простой купец, а другой — боярин?

— Так там сестра…

— Вот! Я и говорю. Боярином только родиться можно… — хмыкнув, парняга поставил опустевшую кружку на стол и вопросительно глянул на собеседника… или, уж лучше сказать — собутыльника. — Еще по одной?

— Даже не знаю… — растерянно улыбнулся отрок. — Разве что теперь — за мой счет!

— Славный ты парень, Ермиле! Ну, еще разок — за знакомство…

— За знакомство… ага…

— А мастерская Никифора-гостя — на Луковицком вымоле, там, за городом чуть пройти, да к реке… Ну, спросишь — покажут, народу там всегда — тьма. И рыбаки, и перевозчики, и мужики-смерды — кого только нету.

Кто-то вдруг шевельнулся на соседней скамье, сзади — буквально спина к спине… Ермил резко обернулся… и громко захохотал, увидев все ту же девчонку, Феклу:

— Ты что же, не уходила никуда, что ли?

— Да прям! Просто уже пришла, — улыбнулась паломница. — Вечерня-то кончилась.

— Да и мне, пожалуй, пора, — смущенно признался отрок. — Я ж тут не один, со своими… У боярина нашего, на подворье ночуем.

— А что за боярин-то?

Прощаясь, Ермил ответствовал на ходу — просто прокричал что-то неразборчивое — поди пойми…

Выйдя из корчмы, юноша пересек пристань и зашагал по мощенной дубовыми плашками улице. Торопился — темнело уже, и ночная стража вполне могла перегородить главные улицы рогатками — доказывай потом, что ты не разбойник, договаривайся, плати…. Что же касаемо тех, кто до сих пор гулеванил в корчме — так большая часть их явно была с ладей, кто-то жил рядом, а некоторые так и вообще прямо в корчме и ночевали.

Чистенькая и широкая улица, окруженная высоким липами и вязами, называлась Торговой. Смеркалось уже, но пока что было довольно людно. Всяк спешил по домам. Пройдя мимо большого и красивого каменного храма — собора Петра и Павла, — Ермил снял шапку и перекрестился, попросив удачи в делах. Спрямляя путь — чай, не впервые в Турове, — пересек торговые ряды и остановился напротив узеньких деревянных мостков, ведущих в княжескую крепость — детинец. Мощный подъемный мост ввиду позднего времени был уже поднят. Выглядел детинец очень даже солидно — глубокие рвы, валы земляные, укрепления из толстых дубовых бревен — стены и башни. Крепкие ворота, подъемный мост — попробуй, возьми!

— Эй, паря! Ждешь кого? — свесившись из надвратной башни, угрюмо поинтересовался стражник в кольчуге и шлеме.

— Да нет, — улыбнулся Ермил. — Так, смотрю просто. Из деревни мы…

— То-то я и смотрю, что из деревни, — стражник хохотнул и поправил на голове шлем. — Ну и как тебе город — глянется?

— О-чень! Красивый, могучий!

— То-то! — пригладив бороду, довольно покивал страж. — Только ты, паря, это… долго-то не смотри. Стемнеет — никуда по городу не пройдешь, везде стража…

— Да язм про то ведаю. Посейчас и уйду…

— Ведает он… Ну, добрый путь, деревня!

Ермил не сделал и пару шагов — догнали:

— Добрый путь… Дэрэвня…

Стройный подтянутый горожанин лет чуть за тридцать, с круглым простецким лицом. Светлая борода, волосы подстрижены в кружок… Взгляд не простой — пристальный, цепкий. Одет, как все небедные горожане — длинная (ниже колен) туника по византийской моде, изумрудно-зеленого цвета, с оплечьем и кожаным поясом. На поясе — кожаная сумочка — калита — и кинжал в красных сафьяновых ножнах, на ногах — легкие башмаки — поршни.

Слово «деревня» мужчина произнес через «э», с выражением крайнего презрения на лице. Видать, какая-то личная обида на деревенских…

— Артемий Лукич! — узнав Ставрогина, обрадованно воскликнул отрок.

— Тсс! Не орите на всю улицу, дружище… э-э… Ермил… Вас ведь так зовут, кажется?

— Ну да, так… Я от…

— Я понимаю, от кого вы… — дознаватель оглянулся по сторонам и махнул рукой. — Идемте. Давно за вами наблюдаю… Значит, помнит Миша о месте встречи.

— Помнит, помнит… — поспевая за быстро идущим Ставрогиным, покивал Ермил. — Он еще сказывал как-то — место встречи изменить нельзя! А почему нельзя — про то не сказывал.

— Любит он такие непонятные присказки говорить, — тихо засмеялся Артемий Лукич. — Причем никак их не объясняет… Здесь вот налево сейчас…

Высокие заборы, ограды, тыны… Запертые ворота, лающие истошно псы… На улицах людей все меньше и меньше… Стемнело уже… В высоких башенках-теремах замерцали оранжевые огоньки свечей, улицы же так и оставались темными. Так а зачем их освещать? Кто там ночью и шастает? Одни шпыни ненадобные!

Снова забор — дли-инный. За забором, похоже, сад — яблони, груши… Запах-то! Скоро яблочный Спас, праздник…

Закончив все разговоры, Ставрогин быстро шел впереди… лишь на углу вдруг резко остановился.

— Кто-то идет следом… Схоронись здесь, в кустах… погляди… Ежели что — схватим…

Ермил так и сделал, — а Ставрогин быстро свернул в какой-то проулок… Где-то совсем рядом истошно залаяли псы! Юноша невольно поежился — хорошо хоть, за оградою…

Ага! В свете выкатившейся на небо луны чья-то зыбкая тень показалась вдруг из-за поворота!

— Лови-и! — выглянув, закричал Артемий Лукич…

Ермил выскочил из кустов:

— Стой!

Закутанная в плащ фигура взмахнула рукой… и бросилась прочь! Ставрогин метнулся следом.

Что-то ударило Ермила прямо в лицо… царапая щеки…

— Черт… ушел! — возвратившись, Артемий Лукич с досадою выругался. — Где-то ему калитку открыли… Завтра подумаю на досуге — где бы могли… Ты что молчишь-то?

— Что-то бросили… — юноша быстро наклонился, подняв какой-то предмет, совсем небольшой, легкий… Берестяной свиток!

— Вот…

— Ану, дай-ка… Ладно, на свету посмотрим… Идем!

За заборами снова залаяли псы. Да они и не умолкали! Вот ведь заполошные…

— Тут осторожнее — яма… Теперь — сюда…

Было такое впечатление, что путники ходили по кругу. Вернее, Ставрогин вел, Ермил же послушно шел следом. Пока, наконец, дознаватель не остановился у старой покосившейся ограды.

— Пришли…

Осмотревшись, Артемий Лукич стукнул в калитку. Не просто так стукнул, а по-особому: сначала — три раза подряд, потом — после паузы — еще два раза…

Калитка немедленно отворилась. Выглянувший оттуда здоровенный бугай молча пригласил войти…

Деревья… амбары… тут, похоже, конюшня, правда, очень большая, вытянутая… И у кого может быть столько коней?

Ставрогин шагал вполне уверенно, а бугай-привратник куда-то делся… Наверное, остался сторожить калитку.

«Господи! — про себя ахнул Ермил. — Да это ж — заезжий дом! Ну точно, по кругу ходили! Зачем? Ах да, кажется, Ставрогин кого-то ловил…»

Заезжий дом Галактиона Грека — местечко далеко не для всех и каждого — располагался на узкой улочке с платанами и рябиной. Обширный двор, пристройки — конюшня, амбары, кухня, сложенные из толстых бревен гостевые хоромы — два этажа, серебристая крыша из осиновой дранки.

На первом этаже, как водится, располагалась корчма. Туда и вошли путники. В тусклом свете свечей виднелись длинные столы, лавки, чадивший в глубине очаг. Вдоль прокопченных стен тянулись подставки для тарелок, полочки с кувшинами, пучки пахучих трав, на дощатом полу было разбросано свежее сено.

Народу в корчме практически не было, если не считать пары человек в самом дальнем углу — сидели, бросали кости да негромко переговаривались…

— О! Добро пожаловать! — навстречу гостям вышел седовласый дед в длинной вышитой рубахе и накинутом сверху плаще.

— Здрав будь, Христофор, — вежливо поздоровался Артемий Лукич. — Нам бы на часок келейку. И чтоб никто ничего…

— Само собой, господине… За мной ступайте.

Расположенная на втором этаже «келейка» оказалась весьма просторным альковом. Судя по застеленным синим бархатом лавкам, тяжелым атласным портьерам и низенькому резному столику, «келья» сия предназначалась для тайных любовных утех. Впрочем, и переговорить без лишних ушей здесь тоже было можно.

В бронзовом подсвечнике ярко горели свечи. На столе стояли изящный высокий кувшин, два серебряных кубка и большая золоченая братина с колотыми орешками, яблоками и сыром.

— В кувшине — ромейское вино. Захотите чего большего — дерните вон тот шнурочек.

Сделав необходимые пояснения, Христофор тут же получил от Ставрогина серебряную арабскую монетку и, довольный, откланялся.

— А ну, поглядим… — усевшись, Артемий Лукич развернул грамотку. Прочел и, пожав плечами, протянул бересту Ермилу. — Глянь. Тут, скорей, вам — Ратному…

«Михаилу, сотнику, скажи. Известно стало о том, что уже очень скоро объявится в Ратном некий важный гость. Придет он не с добром. Пусть будут все осторожны. Трижды именем Христа заклинаю отнестись к вести серьезно. Ваш друг».

— Ну, что скажешь? — глаза Ставрогина смотрели настороженно, однако с некой толикою насмешки.

— Господину сотнику доложу, — задумчиво отозвался отрок. — У нас и так сейчас — одно на другом. То одних побьют, то других… Тати безобразят!

— Тати сейчас везде безобразят, — Артемий Лукич покачал головой. — Время такое — сытное. Торговля везде, урожай собирать скоро — есть чем поживиться, чего взять… Ну? Миша-то что хотел? — неожиданно ухмыльнулся Ставрогин. — Ведь не просто же так ты у мостика ошивался. Меня поджидал.

— Поджидал. Вот.

Быстро кивнув, Ермил нагнулся и вытащил спрятанную в обмотки грамотку, протянул…

— И чем я могу помочь? — прочитав, осведомился рядович… Ну да, ну да, княжий дознаватель Артемий Лукич Ставрогин исполнял свою важную должность по договору, «ряду», заключенному с туровским князем Вячеславом Владимировичем, младшим братом главного киевского князя Мстислава. То есть Ставрогин был человеком не свободным, почти что холопом, но зависимым только от самого князя, что делало его человеком, несомненно, влиятельным и нужным. — Кого ищете-то?

— Покупателей большой лодки. И — самое главное — продавцов, — пояснил посланец. — Продавцы, скорей всего, убийцы.

— Может быть, — согласно кивнув, Артемий Лукич хитровато прищурился и хмыкнул. — А может, и нет. Вполне могли и через третьи руки…

— Думаю — нет, — смахнув рукой упавшую на глаза прядь, возразил Ермил. — Лиходеи промеж собой не поладили. Пожалуй, вряд ли будут что-то мудрить — зачем? Им бы поскорее. Господине! Мне б тех, кто мог лодку купить… остальное-то я и так…

— Поможем, чего уж, — Ставрогин задумался. — Непросто, конечно, будет… Но кое-кого напряжем… Давай так. Завтра вечером здесь же и встретимся, как стемнеет. Христофора я упрежу. Что-то ты вызнаешь, что-то — мои люди. Не журись, отроче! Лиходеи твои — не невидимки, чай! Найдем… А сейчас — мне уже пора, а ты отдохни малость… Христофор поесть принесет.

Бросив в рот пару орешков, Ставрогин поднялся на ноги и, улыбнувшись, откланялся. Вскоре явился и Христофор — принес корзинку с пирогами и прочей снедью…

В лодочную мастерскую купца Никифора, что на Луковицком вымоле, Ермил заглянул прямо с утра. Несмотря на ранний час, там уже ошивалась целая куча народа — рыбаки, перевозчики, мужики-смерды… Солнышко едва только встало, сказочными бриллиантами сверкала в траве роса, с реки тянуло туманом.

— А вот мы на утренней зорьке…

— Да разве ж посейчас клев? Раньше надо было!

— Да уж, спать нынче некогда…

— Мужички! — прикинулся сироткой отрок. — А где мне тут про лодки спросить? Хозяин послал…

— А эвон — Никита-мастер. У него и спрашивай. Да торопись, пока работой не занялся.

За распахнутыми воротами мастерской, похожей на большой длинный сарай, виднелись остовы лодок. Тянуло дымком. Вкусно пахло разогретой смолой и древесной стружкой.

— И какую твоему хозяину лодку? — плечистый мужик с окладистой бородой в длинной посконной рубахе — Никита-мастер — искоса взглянул на Ермила.

— Большую бы! — тут же выпалил отрок.

— Ладью, что ль? Так это не ко мне.

— Не, не ладью. Лодку. Такую ж, как мужики ратнинские недавно купили. Деда Коряги мужики…

— A-а, Ефимко-тиун! — тут же вспомнил Никита. — Как же, как же! Их Арсений привел, перевозчик… Сказал — земляки. Его Лодочником еще кличут. Ну, это у них, в деревнях… у нас тут таких лодочников — тьма! А Сенька ножиком еще хвастал — купил… Ленты еще, подарки всякие. Зазнобе, говорит… Так что они, на лодку не жаловались?

— Да не жаловались… А лодки-то можно посмотреть?

— Так смотри… Хозяин-то твой цены знает? Еще и обождать придется — заказов нынче много.

Знатные были лодки! Вместительные, добротные, красивые. Ну, конечно, красивые! Разве любая вещь, сделанная с душой, — не красива? Так красива морская ладья, жутко красив и варяжский драккар… И вот эти — казалось бы, вполне обычные лодки — тоже красивы, не оторвать глаз!

Что же — теперь точно установлено, лодку Корягины покупали здесь, у мастера Никиты. И что с того? Что это дает-то? Тут Ермил пока что ответить не мог, но точно знал одно — именно так действовал бы сейчас сотник, именно так он и учил.

Простившись с мастером, Ермил направился в город, раздумывая — не упустил ли чего? Так вот, в раздумьях, и встал возле уютной деревянной церковки Рождества Богородицы, рассеянно перекрестился, глядя, как дерутся в пыли воробьи… Рядом, на паперти, сидел какой-то мелкий отроче и деловито стругал ножиком палку… Удочку, что ли, выстругивал?

Нож! Арсений Лодочник хвастался ножом — об этом обмолвился Никита-мастер. Так, невзначай, между делом. Подумаешь — хвастал, подумаешь — нож… Подумаешь — да не скажешь! Не каждым ножом похвастаешь, далеко не каждым… На торговой площади таких дешевых ножиков…

Значит, этот — не дешевый! Значит — дорогой, на заказ сделанный… Такой, какой Кузнечик когда-то выковал — стальной, с наваренными железными щечками, сам собой затачивается!

А где у нас тут кузнецы? Да в Заречье — у реки…

— Господи, помилуй… Здрав будь, Ермиле!

Вздрогнув, юноша резко обернулся:

— Фекла! Ты как здесь?

— Вот, — поправив платок, юная странница кивнула на церковь. — Заходила… Посейчас вот в храм пресветлый Петра и Павла… Пошли-ко, отроче, со мной — отстоим обедню!

— По-ошли…

Ну а как было отказаться-то? Да и нужно ли? И так-то, прости Господи, сегодня все на скорою руку — помолился наскоро, заутреню вообще пропустил… Ну, хоть обедню, а то все как-то не по-христиански…

— А я тебя на дворе у Галактиона Грека видала! — на ходу сообщила девчонка.

Отрок хмыкнул:

— А ты-то там как?

— Пустили добрые люди. Ночую.

После обедни Фекла увязалась за Ермилом в Заречье. Правда, до кузнецов не дошла — свернула к Ипатьевской женской обители.

— Я уж там была. Красиво, глаз не оторвать! Там цветник, сад яблоневый… и сестры такие… такие добрые-добрые! А ты, Ермиле, вечером где будешь? Там же, у Грека на корчме?

— Не знаю еще…

— Ну. Бог даст — свидимся…

Вот ведь, без году неделя знакомы, а девчонка уже — Ермиле, Ермиле… Ну так и незачем ее отталкивать, обижать. Вон она вся какая — восторженная…

Гюрята Коваль был первым, к кому заглянул сейчас отрок. Ну а кому еще, как не к земляку и старому знакомцу? Так ведь и покойный Арсений Лодочник, скорее всего, рассуждал точно так же…

— Арсений с Перевоза? Нож? У меня заказывал, да… Славный нож! Себе такой не хочешь?

— Да у меня есть уже.

— Смотри-и-и… Ну, Михайле-сотнику поклон. Всю жизнь его добро помнить буду. А? Были ли у Арсения враги? Того не ведаю. Не, никто про него не спрашивал. Да кому он нужен-то? Чай, не князь, не боярин — обычный себе лодочник.

О том, что Лодочник убит, Ермил никому не рассказывал. Узнают, конечно же, но… покуда вести — слухи дойдут… Позже, много позже…

Возвращаясь в город, Ермил свернул к пристани — к дальнему рыбацкому вымолу. Там, у отмели, собралась толпа… Интересно, что такое случилось?

И снова на пути оказалась Фекла… Правда, выглядела она как-то испуганно.

— А я из обители уже… Иду, смотрю — народ…

— Да что там такое-то?

Паломница истово перекрестилась:

— Утопленники там, друже… Стра-ашно!

Примечания

1

Полностью зависимый от хозяина.