Разящий клинок

Андрей Посняков, 2019

Наш современник по чьей-то злой воле оказался в прошлом, угодив в тело гусара и поэта Дениса Давыдова. Сам Кутузов, главнокомандующий русской армией, благословил полковника Дениса Давыдова на партизанскую войну, придав ему отряд ахтырских гусар и казаков. Засады, лихие налеты ахтырцев, захваты французских обозов, отступающих с богатой добычей по Смоленской дороге… Однако в окружении гусара находятся люди, готовые предать его за деньги, за идею… Или, может быть, из зависти?

© Андрей Посняков, 2019

© ООО «Издательство АСТ», 2019

Выпуск произведения без разрешения издательства считается противоправным и преследуется по закону

Глава 1

Уланы вылетели наметом! Синей всесокрушающей лавою. Выскочили из реденького лесочка, понеслись, молодецки поигрывая пиками. Играли на синих рейтузах алые широкие лампасы, покачивались на всем скаку четырехугольные уланские шапки. Яростно крича, уланы летели в бой. Вот уже кто-то не выдержал, метнул пику, послышались выстрелы, крики, свист…

— Эй, молодцы-ахтырцы! К бою! — обернувшись в седле, подполковник Давыдов подмигнул своим гусарам и, поправив на плече коричневый, с желтыми витыми шнурами, ментик, выхватил из ножен саблю.

Уланы, конечно, не кирасиры… Легкая кавалерия, только вот кони у них куда выносливее гусарских, в гусарские-то полки лошадей больше по красоте да изяществу подбирают… в уланах — не так. Да и много вражин-то, куда больше числом потрепанных непрерывными боями ахтырцев.

Призывно запела труба. Колыхнулись коричневые ряды, взметнулось над киверами знамя, грозно вскинулись штуцеры и пистолеты.

— Не стрелять, — на скаку предупредил подполковник. — Ближе подпустим.

— Подпустим, Денис Васильевич! — скачущий рядом поручик ухмыльнулся и азартно сверкнул глазами. — Покажем врагам, ужо! Ах ты ж… ну и рожи! Это что же. Так это татары, что ли?

— Не татары — поляки, — усмехнулся Денис. — Наполеон же обещал возродить Великую Польшу! Так что биться будут от души. Вы уж держитесь, братцы!

— Есть держаться, господин подполковник!

Выстроившись полукругом, вражеские кавалеристы огибали заливной луг, тянувшийся до самой реки, что блестела за ольховыми зарослями и ракитой. Кабы знать, так можно было там заранее устроить засаду… Кабы знать… Хотя, верно, и нынче не поздно! Попытка не пытка, ага.

— Корнет! — придержав лошадь, Давыдов подозвал вестового.

Подскочил, вытянулся в седле юный мальчик в новеньком, но уже изрядно потрепанном ахтырском мундире — тепло-коричневые, с золотом куртки (доломан и ментик), синие, с золоченым шитьем рейтузы-чакчиры. Узкое еще безусое лицо, вряд ли знавшее бритву, карие, восторженно сияющие глаза, темные, с завитками, волосы. Не мальчик, нет — гусар гусаров! В одной руке сабля, в другой — пистолет. Хват! Уж куда грознее.

— Вот что, Коленька, скачите живенько к артиллеристам…

— Но, ваше-бродие… Сейчас же… тут же… битва же!

Ах, как рвалось в бой юное сердце! Обиделся корнет, чего уж… Все в бой, а его в какие-то кусты посылают.

Пришлось прикрикнуть:

— Корнет Розонтов! А ну-ка, исполнять приказ. Живо!

Тут уж ничего не поделать, приказ есть приказ — обидно, да исполнять нужно. Шмыгнул мальчишка носом:

— Слушаюсь, господин подполковник.

Снова вытянулся. Скосил обиженные глаза на улан. Вздохнул да, поворотив коня, поскакал прочь.

— Ну, вот, — Денис усмехнулся в усы. — Так-то лучше будет.

Уланы и гусары, синяя лава и коричнево-золотая, неумолимо приближались друг к другу. Вот-вот столкнутся, схватятся… вот-вот. Летели из-под копыт желтые лютики, ромашки и прочие анютины глазки. Позади гусар блестела река. В выцветшем бледно-синем небе сверкало яростное жаркое солнце.

— А вот теперь и постреляем! — подполковник махнул рукой. — Огонь!

Разом, один за другим, жахнули пистолеты и штуцеры — короткие нарезные ружья. Часть улан повалилась из седел… что нисколечко не замедлило атаку. Подумаешь, выстрелы, подумаешь — смерть. À la guerre comme à la guerre! — как говорят французы. На войне, как на войне.

Упали пистолеты и штуцеры в седельные кобуры, перезаряжать некогда. Еще какие-то секунды и…

— Ур-ра-а-а-а!

Взметнулись к небу сабли! Опустились со звоном, скрестились, заскрежетали… Началась рубка! Полетели кругом алые брызги крови, послышались стоны и крики, хрипы коней, ругань, какие-то непонятные вопли — все то, что составляет пьянящую музыку боя.

— Ур-а-а-а!

— Постоим за Россию-матушку!

— Та ще Польска не сгинела, пся крев!

Звенели сабли. Дрожала земля. Хрипели лошади и люди. Кто-то вылетал из седла и падал, находя гибель под копытами коней… своих или чужих — не важно.

Пригнувшись, Денис проскочил под уланской пикою и ударил врагу снизу вверх, в подбородок рукоятью сабли. Слишком уж близко сошлись, сшиблись… не размахнуться для доброго удара. Впрочем, и так вышло нехудо — правда, не смертельно, но на какое-то время враг из боя вышел, запрокинул голову…

Давыдов не стал его добивать — некогда, — отбиваясь от шальных сабель, маханул по склону холма вверх, к опушке. Он же не просто гусар — командир, надо бы увидеть, оценить остановку.

Выносливый конь вынес подполковника на вершину пологого холма. Денис тотчас осмотрелся — синие и коричневые мундиры хорошо заметны даже в гуще боя. Видно было, что синих гораздо больше, навскидку — раза в три, вот они и теснят давыдовский арьергард, ахтырцев…

Та-ак… что там у нас у речки?

Подполковник обернулся, пристально вглядываясь в ольховник… Что-то сверкнуло там… Показалось? Или просто рыба на излучине играет? Да нет, не рыба… Вон и люди, и лошади… И кто-то скачет прямо сюда, на холм! Прямо летит. Крыльями развевается за плечами коричневый с золотом ментик… Свой! Гусар!

— Коленька!

— Разрешите доложить, господин подполковник! Ваше приказание выполнено…

Сверкнул карими глазами корнет, потупился:

— Денис Васильевич! Теперь разрешите в бой! В схватку…

— В бой, говоришь? А ну-ка, зови сюда трубачей… И красный флажок на пику.

Красный флажок — это был сигнал: скачите за мною. Трубачи же… Трубачи заиграли отход! Отступление.

— Что же это? — водрузив на трофейную пику флажок, запечалился Коленька. — Мы что же это? Отступаем? Бежим?

Давыдов его не слушал. Тронув коня, помчался по склону холма вниз, к реке… за ним (а куда деваться?) и разобиженный вестовой — корнет Розонтов — с сигнальным флажком, дальше — трубачи, а уж за ним — все остальные. Кто смог… Нагоняя своего командира, неслись прямо ветром! Уланские кони выносливее, а гусарские — быстрее. Понимали — лихой подполковник с такой прытью бежать от врага не станет. Значит — задумал что!

И впрямь задумал. Вот уже совсем рядом заблестела река, вот уже и ольховник, а за ними… за ними — русские пушки! Все четыре батареи, приданные ахтырскому полку.

Подскочив, Денис вздыбил коня:

— Братцы пушкари, готовы?

— Готовы, ваш-бродь!

— Наших пропустим и…

Летела к реке золотисто-коричневая рать, за ней, преследуя — синяя. Гусары вырвались вперед, но и уланы не слишком-то отставали. Смеялись, орали, улюлюкали! А глаза аж светились от счастья. Это ж надо, так уделали москалей! Бегут, пся крев. Драпают. Так бы и до самой Москвы, а еще лучше — до Санкт-Петербурга. Вот вам разделы Польши! Русские, австрияки да пруссаки Польшу уничтожили, а Наполеон Бонапарт — возродил.

— Niech żyje imperator!

— Императору Наполеону — слава!

Так и орали уланы, так и летели, вне себя от счастья… Не заметили батареи… а когда заметили, так уже поздно было.

— Первая батарея… Пли!

Ахнули пушки. Просвистела над травою картечь.

Вторая батарея… Третья… Четвертая…

Словно какой-то недобрый великан скосил косой неудержимую польскую лаву! Вот только что были уланы… все такие из себя грозные, удачливые, веселые… И вот вам!

— Батарея залпом… Пли!

Слабый ветер не сразу уносил дым. Но куда стрелять, артиллеристы знали точно. Когда ж дым развеялся…

Императорские уланы представляли собой весьма жалкое зрелище!

Большая часть погибла — на поле брани вперемешку лежали и люди, и кони. Те же, кому повезло, чуть помешкав, повернули обратно… понеслись прочь… Кто смог. Очень и очень немногие.

* * *

— C’était merveilleux, monsieur le lieutenant-colonel! — подбрасывая в костер хворост, заходился в восторженном уважении юный корнет Розонтов. — Нет, право же, чудесно! Как вы их… как вы здорово все придумали с этими пушками.

— Ну, полноте, полноте, корнет, — Давыдов нарочито конфузливо кривился, набивая трубку трофейным французским табаком. Набив, вытащил из костра горящую головню, прикурил, пуская клубы дыма.

— Господин подполковник, Денис Васильевич, — не отставал подросток. — А вы, верно, вскорости на эту победу оду напишете? Подобно тому, как генералу Кульневу писали… Ведь напишете же, да?

Денис ухмыльнулся:

— Что ж, может, и напишу… Эх, где же сейчас Кульнев, друг мой славный? Сколь военных верст пройдено с ним… И верст — победных, не нынешних.

Тут все помрачнели. Слишком затянувшееся отступление не приносило радости никому. Узурпатор пер, как бык, упорно и неотвратимо. Правда, он так и не смог разбить русские армии в приграничном сражении, но… Но все же отступать было не комильфо! Ладно раньше, в Восточной Пруссии, под Аустерлицем и Фридландом… но здесь, на своей земле! Отдавать на разграбление врагу нивы, города и села… Что-то не то делал главнокомандующий и военный министр Барклай-де-Толли! Что-то не то… То ли это слишком затянувшаяся осторожность, присущая невозмутимому шотландцу, то ли… То ли дело пахло откровенным предательством!

От осознания всего этого не хотелось ни обмывать случившуюся победу, ни петь. Поднявшись на ноги, Денис Васильевич лично обошел караулы, проведал раненых да отправился спать в походную свою палатку, разбитую расторопный слугою Андрюшкою, верным крепостным парнем, что скитался вместе со своим барином уже далеко не первый год. И под Прейсиш-Эйлау были, и в Тильзите, и в снежной Суоми…

Суоми…

Колдун! Проклятый финский колдун…

Не доходя до палатки, Давыдов присел к догорающему костру, снова раскуривая трубку. Пристрастился к курению, чего уж! Зато пить — особо не пил и — боже упаси — никогда не игрывал в карты.

В темном бархатном небе мерцали холодные звезды. Кусок серебристого месяца, похожий на горбушку ржаного крестьянского хлеба, зацепился за вершину высокой раскидистой липы, запутался в ветках, завис, заливая тусклым светом разбитый гусарский лагерь. Догорающие кострища, стреноженных лошадей, стройные ряды палаток и шалашей.

Палатки… Затянувшись, Денис выпустил дым и прикрыл глаза. Вдруг подумалось — вот сейчас бы услышать гитарный перебор да какую-нибудь туристскую песню… можно про перекаты или про жену французского посла. Или даже — «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались»!

Или Визбора… Ибо в теле гусарского подполковника и знаменитого поэта вот уже седьмой год находилась душа его почти полного тезки, тоже Дениса, и тоже Давыдова, только не помещика, не хвата, а… А недоучившегося студента академии полиции, человека двадцать первого века! Дениса… или, как его звали все — Дэна… Просто как-то раз вызывали духов… И душа Дэна вдруг оказалась в теле гусара… А потом и осталась там навсегда, ибо суровый лапландский колдун Кройто отнял и погубил душу истинного гусара. Остался Дэн. Который, правда, теперь знал и умел многое… и многое помнил не своего, к примеру — как и все дворяне, бегло говорил по-французски.

Ах, Кройто, Кройто, чертов колдун. Все бы по-хорошему, кем бы сейчас был Денис в той, прошлой, жизни? Может быть, в РОВД, опером. Уже бы до капитана дослужился… Ну да — двадцать восемь лет, возраст солидный. Или не опером, а в следственном комитете — старшим следователем. Или… да всякое могло быть! Могло… А он вот здесь, летом 1812 года, командует Ахтырским гусарским полком.

И ведь неплохо, к слову сказать, командует — стыдиться нечего! Если бы вот еще не отступали…

Нельзя сказать, что Дэн не пробовал вернуться обратно. Пробовал. Даже связался с одной лапландской ведьмочкой. Та ему и нагадала — не вернешься, мол, никогда. Поскольку там, в будущем, ты уже есть… или следователь… или опер… или кто-нибудь еще. Наверняка женился уже… впрочем, может, и нет…

Дэн заснул лишь под утро, устав не столько от боя, сколько от нахлынувших мыслей. Утром разбудила труба, а потом был длинный переход под Царево-Займище, и опять отступление, и изнуряющая жара. А вскоре пришло радостное известие: государь-император высочайшим рескриптом назначил нового главнокомандующего: Михаила-Илларионовича Кутузова!

Денис немедленно помчался в штаб второй армии. И вовремя — светлейший князь Кутузов как раз проводил войсковой смотр, на котором присутствовали многие прославленные — и не очень — генералы. Давыдов узнал самоуверенного наглеца Беннигсена и чем-то похожего на бульдога Толя. Долговязый Барклай невозмутимо держался чуть позади всех, рядом же с ним Денис, к радости своей, заметил князя Петра Ивановича Багратиона и румяного генерала Ермолова, двоюродного своего братца.

К нему-то и подскочил Давыдов, как всегда — «в ожидании новостей».

Ермолов расхохотался:

— Да новости все ты уже видел! Приехал Кутузов…

— Бить французов! — немедленно скаламбурил молодой человек.

Тем не менее и при новом главнокомандующем армия продолжала отступать. Давыдов на привалах раздумывал, пыхтя неизменной своей трубкой, что-то прикидывал, рассчитывал, вспоминал…

И, кое-что удумав, напросился-таки на аудиенцию к бывшему своему командиру князю Багратиону.

Прославленный военачальник встретил гостя с радостью:

— Ах, Денис, Денис! Жаль, нынче ты не у меня в адъютантах… Понимаю — сам командиром стал! Подполковник, ишь ты… Лихо ты улан, лихо! Чего пришел-то? Вижу, вижу — глаза хитрые. Небось, задумал что.

— Задумал, Петр Иваныч, — скромно потупился гусар. — Правда, не я это все придумал… Испанцы еще — герильяс… или вот Барклай тоже отправлял «партии».

— Герильяс, говоришь? — князь настороженно почесал длинный свой нос. — Партии? А ну-ка, давай, рассказывай!

Идея эта — тревожить растянувшиеся коммуникации врага лихими налетами партизан — естественно, Денису не принадлежала, а была многократно использована и до него. Тут можно было вспомнить и Великую Отечественную, и Вьетнам, и уже упомянутых испанских «герильяс». С этим все было понятно, только вот Давыдов как-то не видел себя в качестве партизанского командира. Не видел… до встречи с одной девушкой.

Это случилось возле небольшого уездного городка Юхнова, уже после кровопролитного Смоленского сражения. Поредевший арьергард Давыдова, прикрывая отступление основных частей второй армии, добрался до городка последним. Вечерело. Садившееся за дальним лесом солнце золотом разлилось по реке Угре, возле которой рассыпался яблоневыми садами Юхнов. Двухэтажные деревянные домики, бредущие с лугов коровы, свиньи, вальяжно валяющиеся в дорожной пыли.

Город притих, словно бы вымер. Жители со страхом ждали французов. Кто успел уйти — ушел, большинству же просто некуда было уходить, их никто и нигде не ждал. Тишину вечерних улиц нарушало лишь мычание коров, да у кого-то за плетнем гоготали гуси. Еще мальчишки бежали на реку — купаться.

Вот и Денис решил выкупаться, смыть с себя дорожную пыль, а заодно, как всегда, проверить только что выставленные караулы. Выбрав заросли погуще, бравый гусар привязал коня в кустах, скинул доломан, рубаху… да так и застыл, услыхав негромкий девичий смех. Любопытствуя, Дэн осторожно раздвинул ветки плакучей ивы, клонящейся к самой воде…

Прямо напротив него купались девушки! Одна — крепенькая, с загорелыми ногами и большой грудью. Рыжие, собранные в пучок, волосы, широкое крестьянское лицо с вздернутым, как у Дениса, носом… Симпатичненькая… А вот вторая — просто красавица! Худенькая томная брюнеточка с гибким грациозным телом и синими, как небо, очами, сразила гусара наповал! Прямо в сердце. Темные, с изысканным оттенком рыжины, волосы, не короткие, но и не длинные, тонкая шейка, изысканный носик, пухлые, слегка приоткрытые губки, которые хотелось целовать с такой неодолимой силою, что Денис почувствовал, как потихоньку сходит с ума. Еще бы! Ведь эту девушку он уже видел. Мало того — хорошо знал! Знал еще раньше, там…

— Леночка Крутова! — тихо прошептал Денис. — Боже… Похожа — просто до невероятности!

В Леночку Дэн был тайно влюблен… еще там, в прошлой своей жизни. Именно ради нее, ради ее синих глаз, ради жемчужной улыбки — и ходил Денис на спиритические сеансы… Эх, знать бы, чем все дело кончится! Леночка вышла замуж… а он… он теперь здесь…

Но, боже, боже… невероятно!

Молодой человек был не в силах оторвать глаз! Леночка — Денис пока называл ее так — вышла из воды… наклонилась… Вторая девушка тотчас же накрыла ее полотенцем… Похоже, эта крепенькая — служанка, да…

— Ах, барышня, не пора ли нам домой? Порфирий Кузьмич уж, поди, все глаза проглядели, вас дожидаючись.

— Да уж и пора! Пожалуй, — «Леночка» томно потянулась, выгнула мокрую спинку… ах…

— Давайте-ка я вас, барышня, вытру… да будем одеваться.

— Ага…

Познакомиться! Наконец вышел из оцепенения Дэн. Немедленно познакомиться… вот прямо сейчас. Нет! Сейчас, пожалуй, слишком уж будет фривольно. Куда лучше встретить девушек на дороге. Как бы невзначай. Верно, у них и лошадь, коляска где-то недалеко… не пешком ведь пришли… там более эта… барышня…

Стараясь не шуметь, Денис натянул доломан и, набросив на плечо ментик, поднялся к лошади. Погладив коня по гриве, отвязал, взял под уздцы… Тотчас послышалось ржание и на дороге показалась легкая одноколка с сидящими в ней девушками. Теми самыми.

— Bonjour, beautés! Quelle joie de vous voir. Permettez moi de me présenter — le lieutenant-colonel Davydov, Denis, — дождавшись коляски, гусар подкрутил усы и отвесил изящный полупоклон.

— Ай! — вдруг воскликнула крепенькая. — Француз! Француз! Скорее, барышня, едем!

— А ну-ка. Фекла, не ори! — юная красавица враз перехватила вожжи. — Никакой это не француз. Подполковник Давыдов… Oh! Est-ce que, vous — même monsieur Davydov? Le poète! (Ой! Неужели вы — тот самый господин Давыдов? Поэт!)

— Да, тот самый, — Денис скромно потупил глаза, в который раз уже в жизни своей полагая, что слава — не такая уж и плохая вещь.

— Ах, боже мой! — округлились синие глазки. — Ну, надо же, какая встреча. А я — Софья. Софья Половцева, дочь местного помещика, Порфирия Кузьмича Половцева. Ах, мой папа уже записался в ополченцы. Как и Арсений, мой сводный брат. Знаете, что? А заезжайте к нам в гости… ну… гм…

Красавица задумчиво наморщила носик:

— Ну, хотя бы завтра. Право же, завтра будет удобно.

Денис, конечно, заехал бы, но…

— Увы, мадемуазель — служба.

И впрямь, завтра ахтырцам уже надлежало быть близ Москвы.

— Служба… Понимаю… Только от вашей службы толку!

Софья вдруг недобро прищурилась, пушистые ресницы ее затрепетали, щеки окрасил нежный румянец:

— Все отступаете… А кто нас защищать будет? Похоже, что никто. Самим придется. Comme les espagnols «герильяс».

— Мы все же вернемся, — виновато — за всю армию — развел руками гусар. — Обязательно вернемся, милая мадемуазель Софья… И я, быть может, куда как ранее других.

Засим и распрощались, без особенного политесу. И все же не только синие Сонечкины глаза запали в душу Давыдову после этой беседы. Не только глаза… но и «герильяс»…

Благодаря протекции Багратиона, с этой своей (впрочем, не только своей) идеей Денис в самом скором времени предстал и пред очами главнокомандующего… вернее — перед единственным его оком. Грузный, седой, как лунь, Кутузов долго всматривался в лихого гусара, забавно склонив голову набок:

— Герильяс, говоришь? Партизаны? Вот и Барклай твердит о том же…

Известие о неожиданном союзнике в этом деле сильно окрылило гусара. Барклай-де-Толли твердил о партизанах! Мало того, он первые отряды и организовал… правда, весьма малочисленные. Похоже, никакой Барклай не предатель. Просто осторожный… где-то даже слишком. Правда, ведь и Кутузов продолжал отступать.

Как бы то ни было, а за несколько дней до знаменитой Бородинской битвы подполковник Давыдов, получив под свое начало полсотни ахтырских гусар и полторы сотни казаков, немедленно отправился в «поиск» по ближним французским тылам. Сам главнокомандующий напутствовал его, трижды перекрестив и обняв:

— Ну, действуй в охотку, Денис… Воюй так, как батюшка твой воевал, бывало. Надейся сам на себя, не плошай… И бей врага и в хвост, и в гриву!

Поприветствовав своего командира, новоявленные «партизаны» пришпорили коней, гикнули, крикнули — и помчались бить вражин, как то и приказал Кутузов. Передвигались скрытно, по лесным дорогам, города и селения объезжали. Пока… Ехали молча, всех, даже юного корнета Коленьку Розонтова, охватило чувство важности поставленной перед ними задачи, и от того на душе даже стало как-то спокойно.

Стелилась под копытами коней заросшая высокой травой лесная дорога, ветви осин и елей били в лица всадников. В голове Дениса словно сами собой возникали строчки:

И мчится тайною тропой

Воспрянувший с долины битвы

Наездников веселый рой

На отдаленные ловитвы…

Заночевали здесь же, в лесу, на небольшой полянке, утром же, едва рассвело, стали ставить более надежный лагерь.

— Здесь вот, меж болотцами, хорошо, ваш-бродь, — указывал ушлый казак Иван Ситников, Иловайского казачьего полка урядник.

Молодой — ровесник Дениса, — но уже битый жизнью, Ситников оказался расторопным на все руки: мог и кашу на свой десяток сварить, и надежный шалаш сладить.

— Тамоку, позади, урочище… — продолжал казак. — Мы его чуток подрасчистим, чтоб, в случае чего, схорониться можно. Да и — схрон. А коней можно тут, на поляне, пасти. И вот еще что, ваш-бродь. Тут ведь, хоть и кажется, что глушь, а все ж деревни рядом. Вон и пожня, а вон — санный след.

— Санный?

— От саней-волокуш. Крестьяне на них и летом ездят. По бездорожью-то — добро как славно.

Поправив на голове казацкую шапку с малиновым верхом, Ситников лихо закрутил чуб и, спешившись, подозвал к себе своих казаков:

— Пошли-ка, ребята, в овражек. Поглядим, чего там.

Утро выдалось росистым, по всему, предстоящий день обещал быть солнечным и теплым. С первыми лучиками еще невидимого из-за деревьев солнца пробудились, защебетали утренние птахи, оживились, загудели шмели, а вот разноцветные бабочки не показывались, выжидали настоящего дневного тепла.

Проехав версты две по лесной дороге, с полтора десятка гусар и казаков (разведчики, возглавляемые лично Давыдовым) придержали коней на опушке. Впереди рвались в голубое небо дымы, виднелись серые заборы и соломенные крыши изб. Слышно было, как кукарекали петухи, мычали коровы, а кто-то из вставших уже крестьян громко бранился, бог знает на кого.

— Большая деревня, — подполковник передал зрительную трубу Ситникову. — Похоже, французов там нету. А ну-ка, Иван, глянь.

Казак поправил шапку, всмотрелся и покусал левый ус:

— В деревне — не видать. Ни французов, ни чужих коней… А вот на дороге — следы.

Ловко спрыгнув с седла, Ситников нагнулся к лошадиным следам, четко отпечатавшимся в глинистой почве, и, похоже, принюхался…

— Французы! Вона, подковы-то не как у нас. И телеги — слишком уж колея глубокая. Груженые… Обоз! Вечерком вчера проезжали… или ночью уже.

— Ночью, говоришь? — задумчиво пробормотал Денис. — Обозы груженые — всяко догоним… Да и поможем разгрузить! А, братцы?

— Знамо дело, ваш-бродь!

Сказано — сделано. Послав одного казака за подмогою, Давыдов пустил коня мелкой приемистой рысью прямо по лугу — на всякий случай огибая деревню, где враги, вполне возможно, могли оставить наблюдательный пост.

Выскочив немного погодя на дорогу, всадники прибавили ходу, бросив лошадок в аллюр. Таким вот бодрым аллюром и ехали, и впереди — многоопытный казачий урядник Ситников. Он и предупредил, резко заворотив коня:

— Навоз, господин подполковник! Свежий. Видать, близко уже.

Приказав придержать коней, Денис прихватил с собой урядника и повернул к березовой рощице. Там разведчики спешились, привязали коней и дальше уже пробирались пешком. Недолго.

Из-за рощицы вскоре потянуло дымком, донесся густой запах ячневой каши, затем послышалось лошадиное ржание…

— Бивак у них там, ваш-бродь, — указал нагайкой казак. — Проснулись, сволочи. Видать, в путь собираются.

— Глянем!

Гусар выплюнул изо рта травинку и решительно зашагал вперед, пока за чахлыми кустами жимолости не увидел телеги, лошадей и суетящихся вокруг них людишек — солдат в зеленых мундирах.

— Вестфальская пехота, — шепотом пояснил подполковник. — Мундиры на наши похожи, путали издаля.

— Вестфальцы — с французами…

— С ними, да…

Давыдов и Ситников удалились так же осторожно, как и пришли. Отвязали коней, поскакали к своим — как раз подоспела и подмога, еще сотня казаков и гусар.

— Кажись, дело! Ужо, покажем вражинам. Ужо! — радостно потирал руки Коленька Розонтов.

Ярко начищенные пуговицы на его доломане горели золотом, ментик был лихо наброшен на плечо, да и кивер, казалось, сидел как-то лихо, по-молодецки. Денис улыбнулся, вспомнив давнего друга Алешку Бурцова. Ну, Коленька — гусар гусаров. Еще бы усы! Увы, с усами покуда было плохо. Не росли — в силу младости.

— Ну, что, братцы? — подполковник улыбнулся в седле. — Вперед! А то что-то расслабился враг — совсем ничего не боится.

И снова всадники взяли в намет, понеслись, пригнувшись к холкам, молча и деловито, словно почуявшие добычу волки. Зачавкал под копытами неглубокий, но широкий ручей, показалась рощица, а впереди, за деревьями — крытые рогожками возы. Вестфальцы!

— Не одни ветсфальцы там, — Давыдов углядел красные мундиры саксонцев — легкой кавалерии союзника Наполеона принца Альбрехта. — Ничего! Никуда-то вы не денетесь, братцы. Ничего…

Проскакав еще немного, Денис вытащил пистолеты и обернулся в седле:

— Урядник! Давай слева, в обход — не дайте уйти. Остальные — за мной. Живо! Вперед! Ура-а-а!

— Ур-ра-а-а-а! — разнесся на всю округу грозный боевой клич.

Грянули выстрелы. Выскочившие к обозу партизаны выхватили сабли… Началась рубка с саксонцами, один из них — дюжий красномордый (в цвет мундира) усач бросился прямо на Давыдова, угадав в нем главного.

Со звоном скрестились сабли. Ловко отбив удар, Денис тут же перешел в контратаку с такой яростью, с таким неудержимым порывом, что в прищуренных глазах саксонца внезапно промелькнул страх… Гусар быстро провел ложный выпад, враг уклонился и тотчас же угодил под удар. Захрипел, согнулся в седле, держась за окровавленную шею… а бравый подполковник уже скакал дальше, врываясь в самую гущу схватки:

— А ну, наддайте-ка, братцы! Ур-ра-а-а!

Минут через десять все было кончено. Кто-то оказался убит, кто-то ранен, а пару дюжин вестфальцев, видя полную свою безысходность, предпочли сдаться в плен. Что делать с пленными, Давыдов пока не придумал. Одно было ясно: пленные для партизан — обуза, и лучше бы их вообще не брать. Да, не брать — зарубить на месте! В конце концов, в Россию-то их никто не звал. Зарубить! Беспощадно! Так бы и сделать… Однако Дэн все же был гуманист.

— Пленные пусть лагерь строят, — подполковник покусал губу. — Землянки в три наката… ха-ха! Чтоб бомбардировщиков выдержали… хотя какие тут, к черту, бомбардировщики.

— Хорошо бы еще гать через болото замостить, — осмелился посоветовать Ситников.

— Замостят, — кивнув, Денис Васильевич обратился к пленникам по-французски: — Hé, seigneur! Sapeurs parmi vous? Саперы есть, спрашиваю?

— Ich bin Sapper, Herr Offizier! Und Sie — auch, — вытянувшись, браво доложил худющий и сутулый вестфалец с густыми пшеничными усами. — Ми есть саперы, я, я!

— Отлично, — Давыдов потер руки и повернулся к телегам. — Ну, что там есть-то, братцы?

В захваченном обозе, состоявшем из дюжины тяжело груженных возов, нашлось много всякого добра: мешки с мукой, пара ящиков вина, корзины с яйцами, явно реквизированными у местных крестьян, и много всего прочего. Особенно обрадовал партизан фураж — овес для лошадок.

— О, це добре! — радостно ухмылялся здоровенный казак, пересыпая трофейный овес на ладони.

— Добре-то добре… — подойдя, заметил плечистый здоровяк — один из казацких командиров, хорунжий Епифан Талаев. Епифан был из простых казаков и своим заработанным потом и кровью званием, пусть и невысоким, но офицерским, по Табели о рангах равным подпоручику, гордился нешуточно.

— Добре-то добре… Однако, господин подполковник, что мы с этими коняками делать будем? Опять же — телеги куда денем? Сожжем?

Давыдов повел плечом:

— Отчего же сожжем, хорунжий? И телеги, и тяжеловозов этих крестьянам местным раздадим. Уж они-то трофеи сии к делу пристроят!

— Они-то пристроят, ваш-бродь, — подал голос еще один казачий урядник, не Ситников, а другой — Крючков. Тоже Иловайского полка казак, только не из пятого, как Ситников, а из десятого.

— Они-то пристроят, только вот французы придут — снова отберут все!

— Это может быть, — покачал круглой головою хорунжий. — А может и не быть. Крестьяне-то наши — хитрованы еще те! Ежели что — все трофеи спрячут.

— Смотрите-ка, смотрите! — внезапно закричал от крайней телеги корнет. — Господин подполковник! Взгляните-ка…

Действительно, было на что взглянуть. Вся телега была заставлена сундуками, полностью забитыми золочеными ризами, рясами, кадилами и всем таким прочим, явно награбленным в церквах. Даже иконы — и те имелись. Лежали себе в сундуках, таинственно сверкая золотыми и серебряными окладами.

— Вот ведь нехристи! — тихо присвистнул хорунжий. — Правду люди говорят — этот Хренапард-Бонапарт — исчадье адское.

Все тщательно осмотрев, партизаны заворотили обозы и, выстроив немногочисленных пленных в колонну, тронулись в обратный путь. В высоком ярко-бирюзовом небе вовсю сверкало солнце… правда, золоченые пуговицы на доломане корнета Розонтова сверкали куда как ярче!

Юный корнет явно гордился своей формою, постоянно чистил ее самолично, не доверяя ординарцу, и результат, что называется, был налицо. Коленька выглядел на все сто — как на картинке… вот только бы усы… Но зато все остальное сияло так, что больно было смотреть.

Ехали не быстро, приноравливаясь к тяжелой поступи неторопливых обозных коней, лишь корнет, понукая лошадь, то и дело вырывался вперед и снова возвращался обратно.

— Ах, Коленька — молод, горяч! — покачал головой один из сослуживцев Дениса, штабс-ротмистр Ахтырского полка Николай Бедряга.

Широкогрудому, осанистому, с лихо закрученными усами и вытянутым немного скуластым лицом, штабс-ротмистру, верно, было бы лучше служить в лейб-гвардии или хотя бы в кирасирах! Уж больно силен, в гусарах же не сила важна — быстрота, ловкость. Впрочем, и гусар Бедряга отнюдь не позорил, служил исправно. Да что там говорить, Давыдов взял с собой в «партию» людей отборных, проверенных! Даже тот же Коленька Розонтов, несмотря на малые свои года, уже успел нюхнуть пороху, что уж говорить о таких, как Бедряга! А еще были славные рубаки — поручики Бекетов и Макаров, и ушлые гусарские вахмистры — Шкляров с Ивановым… Да всех и не счесть! Это казаков Денис пока знал плохо, но за каждого из своих гусар мог поручиться головою.

— Молодость, молодость, — улыбнулся Давыдов. — Да уж, штабс-ротмистр… давно ли сами таким были?

Бедряга подкрутил усы:

— Да недавно совсем. Но кажется, что давно.

Вокруг щебетали птицы, радуясь теплому дню, порхали разноцветные бабочки, проносились стремительные синекрылые стрекозы. Еще пахло летом, да еще и стояло лето — самое начало сентября одна тысяча восемьсот двенадцатого года. Правда, все чаще попадались средь густой зеленой листвы золотистые пряди — предвестники наступающей осени. Уже сбивались в стаи перелетные птицы, а в лесу было полно ягод и грибов. Грибы даже вот здесь росли, вдоль дороги: подосиновики, моховики и даже, кажется, белые…

Благодать вдруг резко разорвал выстрел! Затем — еще один… и еще. Стреляли где-то впереди, за поворотом… в кого?

— Бог мой… Коленька! — поискав глазами корнета, спохватился Денис. — А, братцы, живо за мной. Под пули зря не лезьте!

Рванулись всадники, понеслись… едва не столкнувшись с вылетевшим из-за поворота Розонтовым.

— Там… там… засада, господин полковник! Враги. Мне вот кивер прострелили.

— Кивер не голова, — вытаскивая саблю, холодно бросил Давыдов. — А ну, братцы…

Гусары вылетели наметом… и сразу же попали под огонь! Не такой уж и плотный, но все же…

— Ах ты ж черт!

Впереди, сразу за поворотом, дорогу перегораживала баррикада, составленная из крестьянских телег и наспех наваленных бревен! Именно там, за баррикадою и притаились стрелки… коих нужно было оттуда выбить.

— Спешиться всем! — Денис спрыгнул с лошади. — Поручик — обходите слева… Вахмистр — справа…

— Постойте-ка, господа…

Хорунжий Епифан Талаев, прищурившись, видно, что-то узрел и, расправив плечи, вдруг разразился самой отборной руганью, от которой, несомненно, покраснели бы и лошади, коли бы умели краснеть.

— Эх, мать вашу ити… Так вас разэтак-растак! Вы что там, осатанели все?

— Хо! Выходит, свои, русские? — показались над баррикадой крестьянские шапки.

— Русские, русские, — подходя ближе, Талаев заорал еще громче: — Глаза-то протрите, эй! А ну, поприветствуйте господина подполковника! Живо!

Быстро сообразив, что к чему, Денис Васильевич прыгнул в седло и подъехал к баррикаде:

— Здорово, мужички-молодцы!

— И ты будь здрав, батюшка-подполковник!

Выбравшиеся из-за телег с десяток бородатых мужиков во главе с хитроглазым седым дедом принялись ломать шапки и кланяться.

— Здрав буде, барин. Ты уж извини, что так… — развел руками старик. — Мы, вишь ты, думали — хранцузы вы.

— Да что же — по форме не видно? — Давыдов изумленно вскинул брови.

— Дак ведь и не видно, батюшка, — хитро прищурился дед. — Хранцузы тоже в форме… и все похожи. Они на вас, а вы — на них. И говорите одинаково — не по-русски. Уж ты не серчай, барин… А хочешь — в баньку! У нас как раз топится…

— В баньку, говоришь… А ты кто будешь-то, старче?

— Я-то? — дед теперь почему-то не казался таким уж старым. Ловок еще, рукаст! — Селиваном Карпычем меня кличут или просто — Карпыч. Староста я тутошний, ага… Ну, гостюшки дорогие, добро пожаловать! Прошу не отказать. Как говорится — уж чем богаты…

В деревне уже вовсю сновали бабы да молодушки в поневах, сарафанах да цветных платках. Накрывали столы, староста же степенно пригласил «господина полковника» к себе в избу и все потчевал, потчевал, потчевал…

Тут и пироги, и щи кислые, и налимья ушица, и пиво, и медовый перевар, и хмельная бражица!

— Значит, говоришь, за французов приняли?

— Так, барин, так.

— Угу…

— А ну, Анютка, неси-ка еще бражки… Там, в леднике, есть… — махнув рукой смешливой крестьянской девчонке, Селиван Карпыч совсем раздухарился, приятно было старику. Еще бы — не каждый день за одним столом с господами офицерами кушал!

— Мы это… графа Гольцева крепостные… Сам-то граф незадолго до хранцузов куда-то утек. Управляющий тоже сбежал… Так что, стало быть, один я из начальства-то и остался… Вы пироги-то кушайте, господа мои… Вот и ушица…

Чуть помолчав, староста запрокинул полкружки браги и, крякнув, поинтересовался: откуда тут вообще русские-то войска взялись?

— И что, стало быть, не все в Москву ушли-то? Стало быть, есть еще тут русские воины! А нам, крестьянам, как быть?

На все вопросы Давыдов отвечал осторожно: да, отряды русские есть, селян в обиду не дадим…

— Но и вы, братцы-мужички, должны помочь.

— Дак мы-то с радостию! — Карпыч перекрестился на висевший в красном углу богатый киот.

Вообще, судя по избе, староста явно не бедствовал: крепкий дом-пятистенок, просторная горница, выложенная изразцами, топящаяся по-белому печь.

— Мы-то с радостию… Уж эти поганцы… ужо! Ни один живым не уйдет.

— Однако же на рожон, как вот сейчас, не лезьте, — дохлебав душистую ушицу, предупредил Денис. — Буде объявятся французы — встретьте приветливо. Накормите, напоите поболе… Пить-то они мастаки. А, как упьются… — тут голос гусара зазвучал глухо и грозно. — Как упьются — перебейте всех. Потом закопайте где-нибудь в овраге… чтоб никто ничего.

— От это правильно, господине! — тряся седой бородою, возрадовался Селиван. — Тако и сделаем. Ну, что? В баньку?

Гусар улыбнулся:

— А, пожалуй что!

В баньку пошли веселой гурьбою, с поручиками, с вахмистрами. Звали и Коленьку, да тот не пошел — все болтал с какой-то местной смешливой девчонкой. Гусары же парились крепко да еще несколько раз посылали за брагою верного слугу Андрюшку. Он же, ближе к ночи уже, и предупредил своего барина:

— Староста просил не торопиться из баньки-то уходить. Есть у него к тебе, Денис Васильевич, какое-то слово.

— Слово так слово. Выслушаем.

Так вот вскорости Денис и остался один. Посидел немножко на лавке пред банькою, да, устав от надоедливых комаров, зашел обратно, окатился водицею да забрался опять на полок — греться. Тут вот дверь-то и скрипнула…

— Быстро ты, Селиван Карпыч… Ой!

Вот именно, что ой! Вместо старосты возникла на пороге парной нагая крестьянская нимфа! Рыжеволосая, крепенькая, с большой налитой грудью и тонким станом, она показалась вдруг Денису олицетворением истинно русской красоты. Рыжие локоны крепостной красавицы, рассыпаясь, падали по плечам, круглое лицо сияло здоровьем, зеленые очи лукаво поглядывали на гусара.

— А Селиван Карпыч меня посла… Спинку потереть… попарить…

— Ну, иди сюда… — не стал отказываться гусар. — Давай-ка сначала я тебя попарю… а потом уж можно и спинку… Тебя как звать-то, красавица?

— Аглая…

— Аглая? Ну, надо же!

Дэн вдруг почувствовал, что откуда-то знает это имя, более того — оно ему чем-то дорого… и даже причиняет некую щемящую боль. И сразу же, словно сами собой, всплыли строки:

Но, Аглая, как идет к тебе

Быть лукавой и обманчивой!

Ты изменишь — и прекраснее!

И уста твои румяные

Еще более румянятся

Новой клятвой, новой выдумкой…

— Славный стих, — укладываясь на полок, улыбнулась парильщица.

— Еще бы!

Ухмыльнувшись, Денис принялся с упоением охаживать веником спинку и ягодицы прелестницы… а когда та лукаво обернулась, взял ее за руку и повел в предбанник… В парной-то для этого дела жарковато, ага!

Ах, эта пышная юная грудь… в ней тоже есть своя прелесть… как в этих крутых бедрах, в этой спинке… в этих…

— А ну, повернись-ка… нагнись вот, к лавочке…

* * *

Буквально на следующий день после возвращения победителей в лесной лагерь господин подполковник с верным своим Андрюшкою вновь навестил деревню, и вовсе не для новой встречи с юной прелестницею Аглаей. Получив от старосты Селивана Карпыча целую телегу всякого крестьянского добра, выставил ее перед оврагом да велел трубить общий сбор исключительно для ахтырцев, казаки и так выглядели, как надо.

— Ну, вот вам, господа гусары! — дождавшись, когда все собрались, Давыдов усмехнулся в усы. — Чтоб нас крестьяне с французами не путали — выбирайте-ка себе одежонку по вкусу.

Сам подполковник уже облачился в армяк из темно-синей тафты, сменил кивер на татарскую шапку, бросил стричь волосы и, в дополнение к усам, отпустил бороду, став похожим то ли на известного бунтовщика Пугачева, то ли на Стеньку Разина. Впрочем, больше все же напоминал…

Сплюнув, Денис Васильевич подошел к небольшому зеркальцу, повешенному на сосне в целях бритья гусар:

— Распутин! Как есть Гришка… Вернее, популярный актер Машков в роли оного.

Не все гусары отнеслись к затее с переодеванием с пониманием, особо разобиженным оказался Коленька Розонтов. Еще бы, в армяке и смазных сапогах он и вовсе перестал походить на гусара, обликом напоминая юного приказчика или подпаска, а, когда подросли волосы, и вообще стал похож на смазливую крестьянскую девку!

— Сирота казанская, — шутили гусары. — Как есть сиротинушка.

Хорошо хоть сабля на боку висела… Впрочем, и ее господин подполковник вскорости отнял, наладив корнета в разведку.

— С девчонками здешними пойдешь, — в тайности проинструктировал командир. — Вроде бы как по грибы или за ягодами. На самом же деле — смотри в оба! Староста Селиван сказывал — мародеры по окрестным селам бродят. Вот ты, Николай Петрович, их мне и сыщешь. Дело, сам видишь, опасное, важное… Да ты для таких и создан, гусар!

При таких словах Коленька окрылился душою и даже пустил скупую слезу, украдкой вытерев глаза кулаками. За сим и простились, договорившись встретиться к вечеру. Можно было, конечно, отправить в разведку и простых крестьян — что-нибудь, да высмотрели бы… Однако корнет еще и французский язык знал, как родной… даже, пожалуй, лучше.

Замаскировали корнета на славу — ну пастушонок и пастушонок, — в жизни никто не догадается, что гусар. Однако сердце у Давыдова все же не на месте было. За всеми делами Денис Васильевич частенько спрашивал — не вернулся ли Розонтов? Не явился ли для доклада? Нет, не явился пока…

Между тем уже начинало темнеть. Похолодало, и темно-голубое, с оранжевыми отблесками заката, небо на глазах становилось черным. Блекло-серебристые звезды вспыхнули золотом, засиял в небе молодой месяц, а где-то невдалеке вдруг послышался тоскливый волчий вой.

— Ничего, барин, — утешил Андрюшка. — Волки сейчас сытые, на человека не бросятся. Чай, не зима.

— А вдруг все же бросятся? — Дэн покусал губу. — Корнет-то мальчишка совсем. Со зверем сладить — силенок не хватит.

— А может, он просто в лесу заплутал?

А вот это могло быть! Вполне. Откуда корнет родом? Из Москвы… имение рядом — лесов мало. Да и те. Что есть, не такие густые, как здесь.

Подумав, Давыдов велел было пригласить к штабному костру двух урядников — Ситникова и Крючкова. Оба ушлые, деревенские, да и внешне схожи… Впрочем, что толку в казаках? Они не к лесу, они к степи привычны. Однако здесь ведь не степь… Местных надо!

— Вот что, Андрей Батькович! Седлай коня, скачи к Селивану. Скажешь… В общем, знаешь, что сказать…

— Знаю, — слуга покивал, потряс рыжеватой своею башкой и вдруг улыбнулся. — Денис Васильевич! А ведь парень-то, мыслю, где-то вокруг бродит. Девки в деревню ушли, а он с дороги сбился. В темноте-то немудрено. Далеко уйти не мог — чай, не конный. А хранцузы в пареньке ратника не заподозрят!

Денис улыбнулся:

— Это уж точно, не должны. Ну, скачи уже, узнай насчет девок. Вернулись, аль как?

— Ага… — ординарец все же замешкался, обернулся, отойдя от таявшего костра лишь на пару шагов. — Барин! Я вот смыслю, может, сигнал какой корнету подать? Ну, собакой там полаять…

— Нет! Он ведь знает, что в лагере нашем собак нет… — Дэн задумался, лихорадочно прокручивая в уме все приходившие одна за другой мысли. Эх, был бы магнитофон… включили бы на полную громкость… Какой-нибудь блэк метал! Небось, услышал бы! Магнитофон… А что? Никакой француз ночью в лес не сунется!

— Вот что, Андрей! Давай-ка, офицеров зови… Бедрягу, поручиков, хорунжего… И вина пусть с собой прихватят! Того, трофейного… ящик. Нет — два.

Собрались быстро, с вином, все довольные. Повоевали неплохо, можно и попировать малость. Тем более никакие французы сюда не доберутся — ночь, страшно!

— А корнета-то нет еще, — тем не менее доложил штабс-ротмистр.

Давыдов покривил губы:

— Знаю! Вот что, друзья. Думаю, заплутал наш корнет. Так мы ему сейчас поможем! Песню запоем громкую, славную! Так, чтоб услышал…

— А песню-то твою, Денис Васильевич? — ухмыльнулся Бедряга.

Подполковник повел плечом:

— Можно и мою! Но для начала — выпьем. Горло-то смазать надо.

Выпили. Не такое уж и поганое оказалось вино, ничуть и не скисло. Но, конечно, не жженка, да и некогда со жженкой возиться, да и рома, и шампанского нет. Жженка — это уж для лучших времен.

— А ну, запевай, ребята!

Выкрикнул, выпил и первым же затянул:

Я на чердак пере-е-еселился:

Жить выше, ка-а-ажется, нельзя!

С швейцаром, с ку-у-учером простился,

И повара лиши-ился я.

— С швейцаром, с кучером простился, — громогласно подхватили офицеры. — И кучера лишился я!

Коленька появился минут через десять. Вышел прямо на караул. С расцарапанными щеками, босой, но довольный…

Вытянулся:

— Разрешите доложить, господин подполковник!

— Докладывайте, господин корнет!

— Ваше благородие, корнет Розонтов задание выполнил.

— Молодец! Почто так долго шел?

Подросток сконфузился:

— Так это… как с девками простился, так и заплутал малость. А песню гусарскую услыхал — и вот…

— Ну, что же… — похлопав корнета по плечу, Денис Васильевич довольно прищурился. — Вижу, ты молодцом. Проголодался, небось? Давай-ка, брат, к костру. Заодно и доложишь.

Обжигаясь горячей ушицею, Коленька кратко, но весьма обстоятельно рассказал обо всем, что увидел и услыхал. Французов «грибники» встретили на большаке, в пяти верстах от большой деревни Токарево.

— В девять телег обоз, у десятой ось поломалась — бросили, — облизал ложку корнет. — Две телеги — полные, остальные пусты. Около сотни человек солдат и офицеров. Французы, пехота, плюс интендантский взвод из вольнонаемных. Там всякой твари по паре. И поляки, и саксонцы, и литовцы есть. С десяток офицеров — у тех пистолеты, палаши. У остальных — ружья да тесаки. Командир — капитан Ренье, эльзасец.

— О! — удивился хорунжий. — А ты откуда узнал, что эльзасец?

— Разговор подслушал, — Коленька улыбнулся и потянулся к котелку за добавкою. — Мы по дороге-то рядом шли, солдат ягодами угощали. Вот я и слушал, что говорили…

— И что же? — уточнил Давыдов.

— По окрестным деревням они шарятся, — зачерпнув ушицы, пояснил корнет. — Мародеры! Все подчистую гребут — яйца, молоко, масло, фураж. Ну и церкви тоже не пропускают. Когда платят, а когда и… О Токареве говорили… Там ведь две церкви, старинные… Радовались — мол, наверняка поживятся.

— Вот ведь нехристи! — хорунжий Епифан размашисто перекрестился и, сплюнув, погрозил неведомо кому кулаком. — Ужо, доберемся! Ужо.

— Беспечно едут, — покушав, добавил Розонтов. — Ни охранения боевого не выставляют, ни часовых. Как у себя дома!

Денис Васильевич покачал головою и скривился:

— Так они и считают себя дома! Ну, почти… Ничего, нам эта их наглость на руку. Какая там деревня-то, говоришь?

— Токарево. Я дорогу запомнил… Утром показать смогу!

— Сможешь, говоришь? Ну, вот и славненько.

Утро выдалось туманным, промозглым. Хмурое небо царапало вершины высоких сосен и елей, однако пока обходилось без дождя, хотя под копытами лошадей хлюпало. Все гусары уже переоделись в крестьянское платье, так что почти ничего не выдавало в партизанах Давыдова кадровый отряд русской армии. Ехали сноровисто, быстро. Впереди, на пегом коньке, указывая дорогу, скакал юный разведчик Розонтов, за ним — командир со штабс-ротмистром и поручиками. Сначала — гусары, потом — казаки.

— Вот по этой дорожке дальше, — придержав на развилке лошадь, указал корнет.

Где-то там, в той стороне, вдруг гулко ударил колокол.

Подросток закусил губу:

— Грабят уже!

— Да нет, не грабят, — перебил парня поручик Дмитрий Бекетов — ловкий розовощекий гусар с соломенно-золотистою шевелюрой. — Звонят к заутрене.

— Как раз и французы проснутся, — Денис Васильевич усмехнулся и приказал всем молчать, слушать.

По туману, да вдоль протекавшей невдалеке реки, звуки распространялись прекрасно… Через пару минут из-за рощицы донеслось лошадиное ржание, немного погодя послышались и голоса. Кто-то что-то болтал, смеялся… Вот уж прав корнет — беспечные…

— Слушай сюда, парни, — негромко приказал Давыдов. — На околице засаду устроим. Сейчас — живо туда. Да! И передайте хорунжим, чтоб часть казаков вдоль дороги выставили. Мало ли…

Всадники тронули лошадей. Где-то за Угрой-рекой, за деревьями, за дальним лесом вставало солнце. Тусклое, скрытое туманом, оно повисло над холмами маленьким желтым шариком. Казалось — взять сейчас теннисную ракетку, ударить — и долетит шарик-солнышко аж до самого Парижа! Прокатится по бульвару Распай, перелетит Сену — да шмальнется об церковь Мадлен!

Усмехнувшись странным своим мыслям, Денис внимательно осмотрел местность и тут же отдал все необходимые распоряжения:

— Бедряга — по центру, возле овина. Бекетов — левый фланг, у кузницы. Макаров — правый, у реки. Казаки — у дороги… Занять места! Приготовиться… Стрелять по моей команде, да пуль не жалеть! Еще наплавим.

В те времена так и приходилось действовать. Оружие-то было самого разного калибра, солдатам в качестве боеприпасов, окромя пороха, выдавали еще и свинец, из которого они и отливали пули, по-походному плавя свинец на костре. Каждый же снаряжал и бумажные патроны, отсыпая меркою порох, заправляя пули. Возни много, зато особых проблем с боеприпасами нет: и трофейные пули можно запросто переплавить.

— Вон, вон! Вот они, — завидев показавшиеся из-за деревьев телеги, азартно зашептал корнет.

Давыдов взвел курки пистолетов… Выждал пару минут… Да дал коню шенкелей:

— За мной, ребятушки! Ур-ра-а-а!

Сразу же и выпалил, сунул пистолеты в седельную кобуру, выхватил саблю… Со всех сторон грянули выстрелы, загремело «ура». Выскочив из засады, гусары и казаки коршунами набросились на врага.

Французы не ожидали нападения. Кто-то пару раз выстрелил, да несколько офицеров взялись за оружие… и были тут же изрублены в куски казаками.

— Козак, козак! — в страхе заорали мародеры.

Часть солдат бросились в лес — по пути их перехватили все те же казаки. Кто-то — поумнее или, наоборот, поглупее — понадеялся искать спасения в деревне. Вовремя подскочившие мужички подняли лиходеев на вилы!

Видя такое дело, остальные предпочли сдаться. Просто падали на колени, поднимая вверх руки, и жалобно стенали. То еще воинство! Мародеры — мародеры и есть.

— Culottes! Traîtres! La racaille! (Трусы! Предатели! Подонки!), — размахивая шпагой, орал какой-то высокий офицер в синем мундире и трехцветном республиканском шарфе. — Je ferai de vous livrer devant une cour martiale! Non… fusiller! Ici même. Maintenant! (Я велю предать вас военно-полевому суду! Нет… Расстреляю! Прямо здесь же. Сейчас!)

Прыткого французика тотчас же окружили казаки и переодетые в крестьянские кафтаны гусары.

— Vous devez être le capitaine Rainier? Je suis le lieutenant-colonel Davydov. Je suggère d’abandonner (Вы, должно быть, капитан Ренье? Я — подполковник Давыдов. Предлагаю сдаться), — подъехав, громко предложил Денис.

Капитан окинул его презрительным взглядом:

— Abandonner? Vous? Vous êtes un homme, et non l’agent! Donc ne font pas la guerre. Ainsi détournée… (Сдаться? Вам? Вы — какой-то мужик, а не офицер! Так не воюют. Так подло, так…)

— Alors vous tueront (Тогда вас убьют), — Давыдов безразлично причмокнул и поворотил коня.

— Attendez! Attendez-même, le diable vous emporte! Je… je suis d’accord. Je me rends. Voici mon épée. (Постойте! Постойте же, черт вас побери! Я… я согласен. Сдаюсь. Вот моя шпага.)

Закричав вослед подполковнику, капитан протянул шпагу…

— Заприте его пока в амбаре, — распорядился Денис. — Там поглядим.

Почти все отбитое добро Давыдов приказал раздать крестьянам. Староста и оба местных священника просто умоляли партизан остаться хотя бы до вечера в их деревне — на пир!

— Понимаете, сын мой, у нас так мало радостей осталось, — вкрадчиво уговаривал Дениса священник, отец Николай. — А тут, с вами — радость! Нечаянная большая радость. От того, что вы есть.

Уговорил. Остались. Ненадолго, правда — пообедали да подались обратно в лагерь. По пути решали, что делать с пленными. Хорунжий Епифан предлагал всех их к чертовой матери расстрелять, гусары же, в большинстве своем, такой мере противились, но что делать с таким количеством пленных — не знали. Их ведь нужно было хоть как-то кормить, где-то содержать, охранять.

Здравую мысль неожиданно высказал Коленька:

— А завести их в лес, в самую чащу, да бросить. Выйдут так выйдут, а нет — и суда нет. Мы их к себе не звали!

Вот именно, не звали… Идея понравилась, ее и воплотили в жизнь почти сразу же. Предварительно допросив, казаки отконвоировали пленников в дальний лес. Вели, покуда не стемнело — там велели строить шалаши да разводить костры… Потом, якобы выставив охранение, незаметно скрылись…

Что там сталось с мародерами дальше, никто не знал. Поели их волки или сами пленники передохли от голода, или все же — хотя бы кто-то — выбрались, бог весть. Правда, говорят, капитана Ренье потом видели в какой-то интендантской роте… Но это все опять же — слухи.

Между тем пленники поведали немало интересного, по их показаниям партизанский отряд подполковника Давыдова немедленно, уже буквально на следующий день разгромил неприятельский обоз, захватив около трехсот пленных и полный комплект амуниции тринадцатого вестфальского полка!

— Башмаки! Ремни! Седла! — радовался Денис. — Уж теперь-то все будем справны.

Крестьяне окрестных деревень, воодушевленные примером Давыдова, и сами стали создавать небольшие отряды, нападать на обозы, убивать мародеров и вестовых. Официальная имперская пропаганда представляла французов в образе нехристей и исчадий ада, да и сами они вели себя вполне соответствующе, а потому крестьяне не брали их в плен, а кого — случалось — и брали, так тут же и убивали, причем иногда — самым изуверским способом. Закапывали в землю живьем, сжигали, забивали палками… А что еще делать с прихвостнями Сатаны? Прекратить весь этот беспредел Дэн не мог, да и не собирался: вторгаясь в чужую страну, французы получили то, что и должны были получить. Единственное, подполковник просил старост все же допрашивать пленников и сообщать ему обо всех «наиболее важных птицах».

Вот об одном таком пленном и принесла весть одна из местных девчушек. Та самая, что не так давно хаживала с корнетом по грибы.

— Важной такой, — наморщив веснушчатый носик, девчонка описала руками круг, видимо, показывая всю «важность» непрошеного гостя. — От этак по плечу — лента шелковая, на другом плече — бахрома.

— Офицер, — покивал Денис. — И в чинах немалых. Так он у вас?

— Так прибили уже, — юная крестьянка улыбнулась, показывая, как именно «прибили» врага. — Мужик наш, Онфимко-кузнец, вилы взял — и оп! Кишки-то вражине и выпустили. А чего ж? Он наших троих пристрелил и одного проткнул саблей. Дядю Костю Махова… От жаль-то! Справный был мужик. Онфимко-то ему племяшом приходится.

— Так вы его что, и не допросили? — покусал ус Давыдов.

— Кого — Онфимку?

— Да не Онфимку… Офицера этого.

— Допросили, батюшка, — девушка поклонилась. — Староста все обписал — он у нас грамотей, однако. Вот!

Сунув руку за пазуху, девчонка протянула Давыдову сложенный вчетверо листок.

— Так-так… — почитав известие, лихой партизанский вожак поблагодарил юную вестницу и приказал тотчас же собирать совет.

— Обоз французы отправляют, — обведя глазами собравшихся, негромко начал гусар. — В Смоленск, к губернатору. Добра там много — иконы в окладах, книги старинные… Ну, и пленные. Их там, в Смоленске, показательно расстрелять хотят. При всем честном народе! Чтоб боялись. Чтоб неповадно было.

Первым поднялся Епифан Талаев, хорунжий.

— Освободим, освободим пленных! Налетим да… И добро отобьем. Впервой ли? Верно я говорю, братцы?

Офицеры — и гусары, и казаки — одобрительно загалдели.

— Верно-то верно, — нахмурился Денис. — Только охраны там — шестьсот человек, не считая обозных. Егеря — народ опытный, жженый.

— Так мы наскоком! — вздернулся хорунжий.

Подполковник покачал головой:

— На этот раз не выйдет наскоком, Епифан. Говорю же — народ там ушлый. Егеря и охранение выставят, и авангард — арьергард… Все, как надо. А у нас людей…

— Так крестьян позвать! — подкрутив усы, неожиданно предложил штабс-ротмистр Бедряга. — Хватит им уже по своим деревням отсиживаться!

— Так они не отсиживаются.

— Ну… все равно. Как-то повеселей воевать надо!

— Крестьяне — это хорошо, — Денис Васильевич задумчиво раскурил трубку. — Их тут, по деревням, и в самом деле немало. И воевать будут не вилами — трофейные ружья им раздадим, палаши, сабли…

При этих словах вскинулся обычно молчаливый поручик Петр Макаров. Тощий, сутулый, неразговорчивый, он почти не имел друзей и даже предпочитал уклоняться от дружеских гусарских пирушек. Зато воевал справно! Знатной доблести был человек.

— Armer les hommes? Вооружить мужиков? Бог с вами, господа. Я думаю, это было бы неразумно. Французов рано или поздно прогоним… А оружие мужички припрячут! Так и до бунта недалеко, господа мои. Как говорят на Востоке — не выпускайте из бутылки джинна.

— А мы выпустим! — светски улыбнулся Давыдов. — Пойми, Петр Иваныч, нам деваться некуда. Или ты хочешь, чтоб наших людей расстреляли супостаты? Чтоб над иконами святыми глумились?

— Да ничего я подобного не хочу! — поручик замахал руками. — Напасть на обоз надо обязательно. Только вот — крестьянам оружие… Опасаюсь я.

— А ты, ваш-бродие, не опасайся, — хорунжий Епифан угрюмо посмотрел на гусара и хмыкнул.

Большинством голосов (Дэн все-таки устроил голосование!) решили оружие крестьянам дать! Длинные французские мушкеты, палаши, сабли… Еще и порох, и пули — свинец.

По всем окрестным деревням Давыдов отправил посланцев, и уже на следующий день, ранним утречком, крестьянские отряды собрались у старого моста — там, где и была назначена встреча. Из-за леса потихоньку поднималось солнышко. Плечистые крестьянские парни переминались с ноги на ногу, искоса поглядывая на казаков.

— Здорово, молодцы! — вылетел на коне Денис. — Я — подполковник Давыдов. Думаю, знаете.

— Знаем, ваш-бродь, — вразброд откликнулись парни.

Гусар довольно усмехнулся:

— Рад, что вас так много пришло. Сотни три! Славно! Сейчас каждый получит ружье, порох и пули. Как снарядить патроны — покажут. Еще кому вдруг приглянется палаш или сабля — не стесняйтесь. Однако же — поспешайте. К обеду выступим, с Богом.

К обеду выступили. Первыми пошла вскачь разведка — дюжина казаков под командованием ушлого урядника Крючкова. За ними следовали гусары и все остальные казаки. Крестьяне же шли пешком. Перепоясавшись палашами и саблями, положив на плечи ружья, парни приосанились: ныне они и впрямь почувствовали себя воинами. Даже те, кто постарше — солидные бородатые мужики — и те радовались.

— Ужо покажем супостату!

— Увидит Бонапартий, где раки зимуют!

Весело шагали, уверенно, быстро. Того и гляди — песню запоют, словно заправские солдатушки-ребятушки. Что же касаемо конницы, то уже через пару-тройку часов гусары с казаками выбрались на старую смоленскую дорогу. Именно по ней воинство Наполеона шло на восток, именно по ней проходили самые важные обозы. По обеим сторонам дороги чернели сожженные нивы, щурились разбитыми окнами разграбленные деревни. При виде всего этого у Давыдова сжалось сердце. Подогнав коня, Денис подозвал прятавшихся за деревьями ребятишек. Трое — двое мальчишек и девочка с русой косою. Чумазые, оборванные, босые.

— Почто прячетесь? Хлебца хотите?

— Ой, батюшка-барин, хотим! А вы… а вы, чай, не хранцузы?

— Да что мы, на них похожи, что ли? — улыбнулся гусар.

— Не…

— Вот то-то и оно, что «не»! — хмыкнув, подполковник обернулся к соратникам. — А ну, братцы! У кого там что есть?

В переметных сумах гусар нашлись и пироги, и сало. Одарили детишек, а уж те-то как были довольны! Жадно набросившись на еду, кланялись, благодарили с набитыми ртами:

— Флафофафофы, фофопфа…

— Благодарствуем, господа хорошие. Дай вам Бог всего.

— Кушайте на здоровье, — Денис Васильевич погладил округлую свою недавно отпущенную бородку и поинтересовался, не видали ли ребята французов.

— Не проходил тут обоз большой?

— Не-а, не проходил, — дружно загалдели все трое. — Ни большой, ни малый.

— Значит, скоро пройдет, — подполковник задумчиво покивал и снова погладил бороду — все никак не мог к ней привыкнуть.

— Так, слушай мою команду! Гусары — налево, казаки — справа… — быстро распорядился Денис. И, чуть помолчав, добавил: — А вы, штабс-ротмистр, крестьян дожидаться будете. В помощь вам — корнет и урядник. Чтоб в бой толпой не бросались! Ясно?

— Ясно, ваш-бродь! Исполним.

Лишь корнет Розонтов обиженно скривился. Уж так хотелось ему на лихом коне ринуться на врагов первым! Помахать вдосталь сабелькой. А тут, вишь ты, приходится крестьян ждать, лапотников. Как ими командовать-то? Чай, не солдаты.

— А нам чего делать, дяденька барин? — подала голос девочка. — Сироты мы. А деревню нашу спалили.

— Сироты… — озадаченно протянул гусар. — Вы вот что… спрячьтесь пока подалече, в лесу. А, как все кончится, с нами пойдете… Деревень много, пристроим куда-нибудь, ничего.

— Господин подполковник. Гонец!

Давыдов поворотил коня. Из-за поворота, поднимая столб пыли, показался несущийся в галоп казак. Из тех, что были отправлены в разведку.

— Обоз, ваш-бродь! Идут, едут. Через полчаса здесь будут.

— Ну, вот и славненько. А ну… живо попрятались все! Без команды не стрелять, не высовываться. Слушать сигналы.

Сигнальщики да вестовые — эти в бою всегда при Денисе были. Ну, а как же? Командир он или кто? А без связи какое командование? То-то и оно — никакое.

Как доложил все тот же гонец, пушек при обозе не имелось. Да правда и есть — зачем в тылу пушки? Артиллерия, чай, под Москвой нужнее.

— Готовсь! — передалось, прошелестело по всем эскадронам.

За поворотом вздыбилась к блеклому небу желтая дорожная пыль. Послышались голоса погонщиков, ржание лошадей… песня! Ну да, пели французы — беспечны, ничего не боялись! Да и чего опасаться-то? Кто посмеет напасть на хорошо охраняемый обоз, тем более здесь, в тылу? Обнаглели вражины, расслабились. Ну да ничего… ужо!

— Гусары — пистолеты к бою! Пли! В атаку, братцы. Ур-р-а-а!

Резко запела труба. Рванули осеннюю тишину выстрелы. Откуда ни возьмись выскочили, понеслись на обозных страшные «козакес»! Настоящие дикари-разбойники. С саблями, с посвистом, с громовым «Ура»!

Дрожала земля. Гремели выстрелы. Свистели пули.

Увлекая за собой всех, Давыдов ворвался в самый вражеский авангард из десятка драгунов. Словно молнии, сверкнули палаши и сабли, Денис рубанул одного, второго, третьего… Наотмашь, с протягом, по-казацки. Кто-то упал, кто-то схватился за плечо. А кто-то и уклонился, подставил палаш под саблю. Началась рубка, такая, что, верно, самим чертям бы стало тошно в аду! Со всех сторон звенело, гремело, ахало. Кто-то ругался, кто-то орал…

Как стало чуть тише, лихой партизанский командир, улучив момент, прихватил вестовых и выбрался из сечи, бросив коня на пологий холм. Осмотрелся… знатно бились и гусары, и казаки. На иное и не рассчитывал. Однако врагов-то было куда как больше… Где же крестьяне, где?

— Кажись, идут, ваш-бродь! — один из вестовых указал нагайкой на лесную дорогу.

Давыдов резво вытащил подзорную трубу, приложил окуляр к правому глазу… Ага… Вот деревья качаются, вот пыль. А вот какой-то всадник. Коленька! А за ним — мужики, парни…

— Вестовой — к корнету! Пусть мужики растянутся цепью. Потом — пусть стреляют. По вражескому авангарду! Залпами! Ну, поручики знают, не мне учить. Все понял?

— Ясно, ваш-бродь.

Отдав честь, вестовой бросил коня к лесу.

— Трубачи! — тут же подозвал Дэн. — Готовьте трубить отход… Не сейчас…

Подполковник вновь вскинул подзорную трубу, всмотрелся:

— Ага… Вот уже вышли… Выстроились… Трубите!

Сверкнули, вздернулись к небу трубы. Заиграли отход. Казаки и гусары выполнили команду четко. Мигом поворотили коней да поскакали в разные стороны. Враг возликовал, вскинул знамена… И тут — залпы! Один, другой, третий…

— Заряжай! — вдохновенно командовал Коленька. — Целься… Пли!

Снова ахнули ружья. Трофейные французские мушкеты. Их тридцатиграммовые пули легко ломали корабельные борта. Правда, вот с прицельностью было не очень… Да у всех тогда было не очень, кроме разве что нарезных штуцеров. Но те заряжать — умаешься.

Зато залп, как залп! Обозных, драгунов просто снесло! И все вокруг затянуло пороховым дымом.

— Еще два залпа, — отправил вестового Денис. — Понимаю — дым. Так пусть бьют примерно, не целясь.

Снова ахнули ружья. Опрокинувшись, заржала, застонала раненая лошадь… жалко лошадку… жалко…

Авангард, похоже, был выбит.

— Трубачи! Контратака!

В унисон задорно запели трубы. Пришпорив коней, партизаны вновь бросились на обоз. За ними, сверкая штыками и лезвиями тесаков, шагали в бой угрюмые крестьянские парни. Многие — из разоренных французами деревень.

Обогнув обоз полем, Давыдов со своими гусарами выскочил к арьергарду, к повозкам, в коих везли самых важных пленников… Увидав всадников, охрана поспешно разбежалась. Денис дернул дверцу кареты — старой скрипучей колымаги размерами со средней руки грузовик. Внутри находились испуганные дамы самого различного возраста, судя по платьям и шляпкам — дворянки.

— Je suis le lieutenant-colonel Davydov. Vous êtes libres! À partir de maintenant et dans les siècles des siècles (Я — подполковник Давыдов. Вы свободны! Отныне и во веки веков.), — галантно представился Дэн. Понимал — эти напыщенные помещицы по-русски сейчас, верно, не поняли б, уж слишком напуганы были.

— Oh, au fait, en russe? Quel bonheur! Enfin, vous nous délivrent de ces français barbares! — прокудахтала какая-то морщинистая старушенция в белом чепце. (О, вы и в самом деле русский? Какое счастье! Наконец-то вы избавили нас от этих французских варваров!)

— Toujours heureux de vous aider, madame! — светски улыбнулся гусар. — Всегда рад помочь.

— Oh, oui, nous semble familier! — послышался вдруг миленький звонкий голосок. — Мы, кажется, знакомы!

С этими словами из кареты выглянула… та самая милая синеглазка, красавица, каких невозможно себе вообразить… Софья!

— Moi aussi je suis content de vous voir, mademoiselle! (Я тоже рад видеть вас, мадемуазель!) — помогая девушке выбраться, гусар почувствовал, как захолонуло сердце.

Между тем Софья оглянулась по сторонам и вдруг ахнула:

— Там, там, у леса! Там французы.

— И что же? — подал плечами Денис. — Они ведь бегут.

— Но… там наша заимка. Там мой брат Арсений… Он, верно, ранен. Ах, господин подполковник, они ведь его убьют!

Милое личико Софьи исказилось таким страданием, что Давыдов счел возможным ласково погладить девушку по руке.

— Ничего, мадемуазель Софи. Мы конечно же не оставим в беде вашего брата. Сейчас я пошлю людей…

— Ah, mon dieu, mon Dieu! Quelle est la déroute. Terrible. C’est à dire, je voulais pris dans la — jolie. Donc, pour eux, ces barbares, et il faut, — из кареты, выбралась, наконец, та самая бабушка, какая-то богатая помещица и, как выяснилось, патриотка. — Ах, боже мой, боже мой! Какой разгром. Ужасный. То есть я хотела сказать — прекрасный. Так им, этим варварам, и надо.