Разящий клинок

Андрей Посняков, 2019

Наш современник по чьей-то злой воле оказался в прошлом, угодив в тело гусара и поэта Дениса Давыдова. Сам Кутузов, главнокомандующий русской армией, благословил полковника Дениса Давыдова на партизанскую войну, придав ему отряд ахтырских гусар и казаков. Засады, лихие налеты ахтырцев, захваты французских обозов, отступающих с богатой добычей по Смоленской дороге… Однако в окружении гусара находятся люди, готовые предать его за деньги, за идею… Или, может быть, из зависти?

Глава 2

Охотничья заимка располагалась на небольшой полянке. Небольшая бревенчатая избенка с подслеповатым оконцем без стекол, закрывавшимся на ночь ставнями. К завалинке привалились старые широкие лыжи, подбитые рыжим лисьим мехом, удочки и снеговая лопата, такая же старая, как и лыжи. Никаких французов поблизости видно не было, да и вообще заимка производила впечатление пустой.

— Похоже, нет там никого, — придержав коня, Давыдов отвел рукою ветки красной от ягод рябины…

Тотчас же прозвучал выстрел! Пуля пролетела вверху, метрах в двух от подполковника.

— Из окна палят, ваш-бродие, — тихо заметил вахмистр. Старый седоусый гусар Евсей Михалыч Васенцов. Все звали его Михалыч и весьма ценили за боевой опыт и неустанное доброе слово. — Я сейчас сзади обойду и…

— Хорошо, — Денис пригладил бородку и погнал лошадь чуть в сторону, чтоб не так было легко попасть.

— Je ne cédera pas, maudits barbares! — внезапно закричали из избы. — Ne cédera pas, au moins vous serez Bonaparte lui-même.

— Французы! — ахнул вахмистр. — Чего они такое орут-то?

Денис прислушался:

— Похоже, орет только один. И вряд ли это француз. Наоборот. Обзывает французов варварами и кричит, что не сдастся даже самому Бонапарту!

— Эко! — покачал головой Васенцов. — И все же я обойду…

— Давай… Хотя! — подполковник вдруг улыбнулся. — А не тот ли это, кого мы ищем? Погоди-ка…

Приложив руки ко рту рупором, гусар громко закричал:

— Эй, там! С чего вы взяли, что мы французы!

— Хорошо говорите по-русски, сволочи!

Снова прозвучал выстрел, сбил гроздь рябин.

— Да хватит уже вам стрелять! — возмутился Давыдов. — Вы, верно, Арсений? Ваша сестра просила…

— Я-то Арсений! — в окне показалось чье-то бледное узкое лицо. — А вот вы кто?

— Я — подполковник Давыдов, Денис, — приосанился Дэн. — Из ахтырских гусар.

Маячившее в окне лицо тотчас убралось, вместо него вновь блеснул пистолетный ствол… Да сколько ж там пистолетов? Два ствола уже выстрелило. Этот — третий. Вряд ли Арсений успел их так быстро перезарядить. Или… или он в избе не один? Есть еще кто-то?

— Говорите — Давыдов, гусар, — напряженный голос Арсения звучал с явной насмешкой. — Ну, ежели так… Докажите! Прочтите стихи.

— Да извольте! Какие вам стихи? Любовные, военные?

— Да любые! Только прочтите…

— Ну…

Поэт откашлялся:

Обжоры, пьяницы! хотите

Житье-бытье мое узнать?

Вы слух на песнь мою склоните

И мне старайтесь подражать.

Дверь отворилась, и на пороге возник лохматый молодой человек в пенсне, грязных панталонах и порванном на локтях сюртуке. В левой руке его дулом вниз был пистолет, правая же кровавилась раной.

— Ах, боже мой… — рассеянно произнес юноша. — Денис Давыдов! Это… это и в самом деле вы! Je vous prie de m’excuser.

— Ну, полноте, полноте, не извиняйтесь.

Польщенный гусар тронул коня и, подъехав к самой заимке, спешился. В этот же самый момент из-за угла выскочил вахмистр, ловким движением выхвативший у молодого человека пистолет.

— Сейчас я его, ваш-бродь!

— Постой, Михалыч! Его бы перевязать… Идемте с нами, Арсений.

— Да-да, да-да… — подняв упавшее наземь пенсне, юноша зашагал рядом с гусарами. Нескладный, сутулящийся, с узеньким бледным лицом и вислым носом, он, скорее, был некрасив, но все же имел какое-то обаяние, иногда свойственное провинциальной дворянской молодежи.

— Да-да, да… Вы знаете, я принял вас за французов. Когда они пришли, начали грабить, я… я не мог на это смотреть… я стрелял в их полковника, и, кажется, убил… Потом бежал, спрятался здесь… и вот… вот…

— Да не волнуйтесь вы так, — как мог, утешал Давыдов. — Сейчас вас перевяжут… Кстати, ваша сестра вас заждалась!

— Сонечка?! Мы не родные… сводные… Что с ней?

— Все в порядке, Арсений. Вон, она, кажется, бежит…

В честь освобождения пленных местный помещик, Порфирий Кузьмич Половцев, отец Сонечки и Арсения, устроил следующим вечером бал. По нынешним военным временам — весьма непритязательный и скромный, но тем не менее Порфирий Кузьмич постарался не ударить в грязь лицом.

Дородный, в шитом золотом старомодном камзоле если не екатерининских, то уж, по крайней мере, павловских времен, господин Половцев здоровался со всеми гостями лично, встав напротив дверей и опираясь на резную палку. Породистое, несколько одутловатое, лицо его, с вислым, с красноватыми прожилками, носом, излучало полнейшее радушие и любезность.

Небольшой оркестр из крепостных музыкантов негромко наигрывал в дальнем углу обширной залы, у больших «французских» окон были накрыты столы. Кое-что взяли в обозе, а что-то нашлось и у самого помещика. Всякие там наливочки, грибочки, соления. Видать, не все французы разграбили, далеко не все!

Гостей тоже набралось порядочно. Конечно, в первую очередь — господа офицеры, ради такого случая сменившие уже ставшие привычными крестьянские армяки на гусарские доломаны и ментики. Особенно радовался сему юный корнет Розонтов! Улыбка с его лица не сходила на протяжении всего бала. Теперь-то уж все видели, что — гусар! Вояка лихой, бравый. Вот еще бы усы…

Кроме военных, пожаловали и местные помещики, так, из мелочи, по полсотни-сотне душ, крупные-то землевладельцы давно уже уехали в Санкт-Петербург да в Москву, где имели собственные особняки. Некоторые, говорят, записались в ополчение. Из тех, что не служил, статский.

— Алексей Петрович Селиков, помещик, с супругой, Натальей Кирилловной, — представлял гостей Порфирий Кузьмич. — Смею заметить, сии достойные люди весьма пострадали от супостатов, весьма… А это вот, Верижины, Ирина Дементьевна и Иван Иваныч, майор от инфатерии в отставке… А вот — господин Бельский.

Высокий нескладный господин в мундире с шитым золотом воротником лихо подкрутил усы и, щелкнув каблуками, гаркнул:

— Рад представиться, господин подполковник! Отставной капитан Бельский, девятый сумской пехотный полк.

— Вижу, вы бравый вояка, — Денис одобрительно улыбнулся. — Чего не в ополчении?

— Так был назначен! Да собрать не успел, — скорбно развел руками капитан. — Собирался, но… Опоздал! Слишком уж быстро пришли супостаты. Да и…

А дальше поведал такое, о чем Дэн догадывался и раньше. Пользуясь относительным спокойствием, местные помещики отнюдь не спешили вооружать своих крестьян, коих опасались ничуть не меньше французов! Да и французы на первых порах не везде своевольничали — под приглядом начальства старались за все платить.

— Ничего, — насмешливо утешил Давыдов. — Еще не поздно в командование вступить. Нормальное ополчение когда организовать сможете? Не дюжину помещиков в охотничьих куртках, а настоящее ополчение! Чтоб супостата бить.

— Ополчение! Да я… Господин подполковник… Да я же… Я — враз! — от волнения Бельский даже начал заикаться. — Я бы давно… Да ведь — кабы чего не вышло! Разрешения-то от властей нет… А вы, господин подполковник, не могли бы…

— Дам, — пряча ухмылку, заверил Дэн. — Самолично выпишу. И — с Богом!

При таких словах ошалевший капитан выпятил грудь и гаркнул так, что едва не задул горевшие в бронзовых канделябрах свечи:

— Служу Отечеству, господин подполковник. Отечеству и государю-императору! Государю-императору Александру Павловичу — виват!

— Виват! Виват! Виват! — дружно подхватили все.

Крепостной оркестр — литавры, виолончель, два тромбона и скрипка — грянул какой-то бравурный военный марш. Под музыку сию как раз и появилась припоздавшая гостья, та самая старушенция, из кареты…

— О, графиня! — Половцев бросился к ней со всех ног. — Ах, Марья Алексеевна, душа моя! Как я рад, как рад! Уж думал, не придете. Oh, ma joie, le vrai, n’a pas de limites! Радость моя поистине не имеет пределов.

— Ну, что вы, Порфирий! Comment pouvais-je ne pas venir, ne pas voir ces braves hussards! Oh, il semble, aujourd’hui, ils sont vraiment — les hussards. Vous ainsi va cette tunique, monsieur le colonel! (Как же я могла не приехать, не посмотреть на этих бравых гусар! О, кажется, нынче они и впрямь — гусары. Вам так идет этот мундир, господин полковник!)

Последняя фраза, естественно, была адресована Давыдову.

— О, пока еще только подполковник, — с самой светской улыбкой поклонился гусар.

Старушенция поджала губы, похожие на гусиную гузку, желтое, усеянное сеточками морщин, лицо ее скривилось.

— Portez toujours la forme, monsieur le hussard! Rien à se mélanger avec les paysans même de l’esprit, — наставительно заметила Марья Алексеевна. — Всегда носите форму, господин гусар! Нечего смешиваться с крестьянами даже по виду. Мужичье — оно и есть мужичье. Подлое, необразованное сословье. Моя бы воля — секла бы каждого каждый день! Так, для порядка.

— Круто вы с ними, — Денис передернул плечами.

Графиня отмахнулась:

— Отнюдь! Знаете, я ведь из Саратова. Там и детство прошло, и юность. Застала еще Емельку Пугачева! Ох, не приведи Господи.

За столом посыпались тосты: за государя-императора (выпили стоя), во славу русского оружия, за славных героев-партизан (имелись в виду, конечно, отнюдь не крестьяне), конкретно — за подполковника Давыдова…

— Ах, Денис Васильевич, — сидевший напротив Арсений погладил перевязанную руку. — Вы ведь прочтете свои стихи?

— Да-да, — высказанную помещичьим сыном идею горячо поддержали смешливые девчушки в бело-голубых бальных платьях. Да и Софья… Сонечка… задорно сверкнула синими своими глазищами:

— И правда, почитайте, а! Ну, право же, Денис Васильевич, ну, пожалуйста.

— Всем юным нимфам не могу отказать!

Денис поднялся, опустил веки и принялся читать нараспев…

Так мне ли ударять в разлаженные струны

И петь любовь, луну, кусты душистых роз?

Пусть загремят войны перуны,

Я в этой песне виртуоз!

Выслушав, гости грохнули аплодисментами:

— Ой, Денис Васильевич! Славно как. Вот, право слово, славно!

— Черт возьми, хорошо сказано! Как раз по нынешним военным временам.

— Не поминай нечистого, Иван Иваныч. А то ка-ак дам сейчас по затылку!

Грозная супружница отставного капитана, судя по глазам и бегающему взгляду последнего, запросто привела бы озвученную угрозу в исполнение, кабы не чей-то тоненький голосок:

— И все же, Денис Васильевич. О любви бы хотелось очень-очень!

Это высказала не Софья, какая-то другая девушка — светленькая, с серыми сияющими глазками. Ее тут же поддержали подружки, коим, судя по виду, едва исполнилось четырнадцать. Впрочем, по тем временам — вполне солидные дамы, невесты, кто-то уже и замужем наверняка.

— Мы бы записали пока на салфетках… потом бы в альбом… Сонечка, Сонечка! Вели принести чернила, ага.

На салфетках… Ну да, диктофонов нет. И все же… какая бешеная популярность! Дэн сглотнул слюну… С каким обожанием смотрели на него сейчас все эти девочки. Не хуже, чем на Диму Билана! Вот она, слава-то… Что ж, приходится соответствовать.

— Ну, что, девчонки? Готовы слушать-записать?

— Ой, Денис Васильевич! Читайте.

О несчастной любви читать не хотелось… и Дэн вдруг припомнил басню. Просто, словно сами собой, возникли в голове строчки:

«Мне быть неверным? Никогда! —

Поет любовник легкокрылый. —

Напротив, страсть моя тогда

Еще усилится, друг милый!»

И много еще чего прочел. Особенно — когда еще выпил. Ярко горели свечи. За столами рекой лилось трофейное шампанское и шато-рез. Снова заиграла музыка… Традиционный первый танец — торжественный и чопорный полонез — Денис вынужден был подарить самой знатной гостье — графине Марье Алексеевне, второй — распорядительнице бала, местной помещице и доброй подруге вдовца Порфирия Кузьмича.

Третьим танцем был вальс, считавшийся, особенно в провинции, весьма фривольным и даже не очень приличным. В газетах писали: «Танец сей, в котором, как известно, кружатся и сближаются особы обоего пола, требует надлежащей осторожности, чтобы избегать излишнего сближения, оскорбляющего приличие».

Наплевав на приличия, Денис наконец-то пригласил к танцу столь любезную его сердцу Сонечку. Девушка чуть покраснела — все же вальс! Была бы мазурка или там, контрданс — другое дело, но вальс… Потом ведь вся округа судачить будет не один год! Одно слово — провинция. А, впрочем…

— А впрочем, Денис Васильевич, идем!

Задорно сверкнув глазами, юная Софья увлекла гусара за собой в потоки музыки и неги. Девушка выглядела сейчас настолько обворожительно, что у Дэна захватило дух. Сонечке так шло бальное светло-голубое платье из шуршащей невесомой ткани. Очень даже модное, с завышенной талией, с голыми плечами и едва прикрытой грудью… трепетно вздымающейся, волнующей… манящей…

Под мягким корсетом, вернувшимся в моду не так и давно, прощупывалась тонкая талия и даже линия позвоночника… правда, Денис не слишком давал волю рукам, стараясь не сбиться с такта.

Раз-два-три — влево… Раз-два-три — вправо… И снова раз-два-три…

Щеки Сонечки окрасил нежный румянец, синие глаза сияли, трепетно подрагивали черные пушистые ресницы. Темно-каштановые волосы девушки были собраны в изысканную прическу, несколько локонов спускались на плечи, восхитительно белые, нагие, кои так хотелось поцеловать! На изящной шейке поблескивало серебряное колье с сапфирами, такие же благородные синие камни сверкали и в сережках. Под цвет глаз!

Все кончается. Кончился и вальс.

— Ах, милая Сонечка… — Давыдов галантно поцеловал даме ручку. — Позвольте мне вас так называть.

Девушка улыбнулась:

— Меня все так зовут. И батюшка, и подружки, и брат. Даже служанки… Денис Васильевич! А хотите, я покажу вам свой альбом?

— Конечно! — азартно сверкнул глазами гусар. — Почту за честь, мадемуазель, почту за честь.

— Тогда идемте! Туда, на второй этаж. У нас там небольшая гостиная.

Сонечкин альбом, как и альбомы всех барышень той славной поры, сильно напоминал альбом дембельский из куда более поздних времен. Принцип был одинаков — бархат, виньетки и прочая «невероятная красотень», ну и, за неимением фотографий — рисунки. И конечно, стихи. Самые разные.

Рисунки, к слову сказать, иногда попадались отличные. К примеру, графическое изображение нагой греческой нимфы… в коей без труда узнавалась Сонечка. Правда, хитрый гусар не показал виду, что кое-кого признал… хотя, вполне может быть, что девушка специально ему себя таким вот образом показала!

— Чей это рисунок?

Софья сморщилась и нервно покусала губу:

— Это нарисовал один… один человек, слышать о котором мне до сих пор неприятно. И слышать… и видеть…

— Что же случилось? Впрочем, прошу прощения за излишнее любопытство.

— Ничего… — девушка чуть помолчала и вскинула голову. — Денис Васильевич! А вы напишете мне в альбом свои стихи? Вон и чернильный прибор…

— О, милая Сонечка! С превеликой охотою. Право слово!

Подвинув поближе к диванчику небольшой столик с гнутыми ножками, бравый гусар написал на свободных листах несколько своих стихов — и о любви, и о войне, и так… на общие темы.

— Ах, Денис Васильевич, ах!

Восторженно ахнув, Сонечка вдруг бросилась Денису на шею и крепко чмокнула в губы. Поцеловала и тут же отпрянула, покраснела. Потупилась, завитый локон упал на лоб… а глаза-то смотрели лукаво!

— Кхе, кхе… вот вы где! — идиллию прервал Арсений, поднявшийся в гостиную с неким молодым человеком, коего тотчас и представил в качестве своего старинного друга.

— Позвольте представить — Вольдемар Северский, местный помещик и мой друг. А еще — поэт! Почти как и вы, Денис Васильевич.

Софья вскочила с дивана:

— Ну, я, пожалуй, пойду. Покажу новые стихи подружкам. А вы поговорите пока!

— Да мне тоже пора бы, — с сожалением молвил Арсений. — Батюшка просил. Да-да, господа, прошу извинить — я вас ненадолго оставлю.

Поклонившись, молодой человек резво сбежал по лестнице вниз.

— Там, внизу, играют, — чуть улыбнувшись, сообщил Вольдемар. — А я, увы, не игрок. Не везет в карты, и батюшке моему не везло.

— Моему тоже, — Давыдов по привычке хотел было пригладить бороду… да не нашел таковой вовсе! Ну, а как же — перед балом побрился, оставив только усы. Борода дело наживное — отрастет.

— Арсений сказал — вы пишете стихи, Вольдемар?

— Ну… вряд ли это можно назвать стихами. Однако да, пишу. Вернее сказать, пытаюсь.

Северский развел руками. Большие, чуть оттопыренные, уши его покраснели, тонкие губы скривились — вот-вот заплачет. Вообще, новый знакомец чем-то напоминал большого ребенка: неловкий в движениях, пухлый, правда, довольно рослый, выше Давыдова на голову. Круглое дружелюбное лицо, светлые короткие волосы, белесые ресницы, длинный породистый нос. Вроде бы — рохля, но все же, несмотря на общую неловкость, неприспособленность, чувствовалась в этом еще достаточно молодом человеке какая-то внутренняя, а, впрочем, и внешняя, мускульная, сила.

Вольдемара нельзя было бы назвать смазливым, но все же какая-то притягательная приятность в нем имелась, такое же скрытое обаяние, как и у Арсения.

— Я, видите ли, с июля здесь, — улыбнулся господин Северский. — Имение у меня под Смоленском. Пришли французы, спалили. Я уехал, бежал… хотел в Москву, в ополчение. Да вот по пути заболел, слег с лихорадкой. Думал, все уже… Да вот спасибо Половцевым — выходили. Теперь вот намерен пробираться опять в Москву… Или здесь, к Бельскому в ополчение. Вы ж ему карт-бланш дали! А у меня, сказать по чести, руки рвутся врагов бить!

Денис покусал ус:

— Ну, коли уж руки рвутся — тогда к Бельскому. Как еще до Москвы доберетесь? Да и что там — бог весть…

Об оставлении Москвы Давыдов узнал совсем скоро, буквально на следующий день, здесь же, в Юхнове, точнее говоря в его окрестностях. С грустным известием сим явился в Юхнов сын местного предводителя дворянства, лихой уланский майор Степан Храповицкий, коего Денис помнил еще по прусскому походу. Они и нынче встретились, как старые друзья, обнялись, расцеловались…

— Так что сдали французам Москву, — со вздохом поведал Храповицкий.

Известие сие, несомненно, сильно огорчило бы Дениса Васильевича… истинного Дениса. Однако Дэн все-таки прекрасно знал, чем все дело закончится, зачем «Москва, спаленная пожаром, французу отдана». Так что бравый гусар при этом известии особенно не расстроился, лишь немного погодя настигла его по-настоящему недобрая весть о двух смертях — генерала Якова Петровича Кульнева и князя Петра Ивановича Багратиона. Вот здесь Дэн по-настоящему затосковал и пару дней вообще не мог никого видеть.

Однако же боевая обстановка взяла свое, отряд (или, как тогда называли — «партия») Дениса Васильевича Давыдова — теперь уже полковника — разросся до вполне приличных размеров. Учитывая прибившихся ополченцев и казаков генерала Шепелева, теперь стало возможным планировать и крупные операции… чем Денис и занялся уже в самое ближайшее время.

Доверенные лица, глаза и уши партизан, нынче были повсюду! Узнав от своих соглядатаев о появлении возле Вязьмы тяжелого артиллерийского обоза, Давыдов тотчас решил немедля напасть на оный, разжиться боеприпасами и артиллерией — буде сыщутся у врага легкие полковые пушки.

Налет был страшен! Партизаны вынеслись на обоз сразу, как только заметили. Завязался бой, взбороздили небо ядра, засвистела над самой землею картечь.

— Быстрей, быстрей, братцы! — собственным примером увлекал своих партизан Денис. — В быстроте да лихом неотвратном натиске наша сила. Особенно сейчас.

Около сотни французских солдат залегли с ружьями вдоль телег, выпалили… положили несколько человек. Произвести следующий залп Давыдов врагам не дал! Вынесся, взял в сабли да на казацкие пики!

Партизаны рубили, кололи и почти не стреляли, словно битва происходила в какой-то уж совсем невообразимой древности, когда надежда была лишь на меч да копье. Ну да копье, не казацкая или уланская пика, пикой-то управляться не каждому дано — тут и конь должен быть выезженный, справный, и всадники — умелые. Как казаки… Любо-дорого было смотреть, как эти храбрые парни орудуют пиками! Крутят их, словно шесты в у-шу, колют, бьют!

— Ура, братцы!

— Вот вам за спаленную Москву!

— За веру, царя и Отечество!

— Ура-а-а-а!

С первой линией охраны было покончено в пару минут. Видя такое дело, остальные французы предпочли сдаться. Шесть офицеров. И около трех сотен солдат! А уж сколько полезного добра оказалось в военных фургонах! Двадцать подвод с провиантом и фуражом, дюжина — с боеприпасами: порохом, ядрами, свинцом…

— Славная победа, господин полковник! Вот ведь, право же, славная! — словно ребенок, радовался корнет. Впрочем, он и был ребенок — пятнадцать лет… Однако же по тем временам — все же уже взрослый. Ратник. Воин. Гусар. И — лихой партизан, вот уж этого у Коленьки не отнимешь, недаром Денис Васильевич представил его к награде первым же, отправленным самому Кутузову рапортом. Что и говорить — гусар гусаров, партизан. Вот еще бы усы поскорей выросли…

С командованием была налажена постоянная двусторонняя связь, с коей доставили и рескрипт о присвоении Давыдову звания полковника, и благодарственное письмо от генерала Коновницына, дежурного генерала генерального штаба. В сием письме генерал благодарил партизан за проведенные ими действия, не только от себя лично, но и от имени главнокомандующего, Михаила Илларионовича Кутузова.

«Партия» лихого гусара быстро пополнялась людьми, в основном — бывшими пленниками, освобождаемыми во время рейдов — «поиска». Эти изможденные люди всей душой ненавидели врагов и стремились остаться в отряде. Давыдов не противился, правда вот, пришлось одеть напросившуюся «пехоту» в трофейные французские мундиры, правда, фуражки старались нацепить свои — уж если не армейские, то хотя бы какие-то статские картузы.

Утром пришла весть о еще одном обозе, большом и довольно хорошо охраняемом. Весть сию принес невзрачный парень в темно-зеленой охотничьей куртке — помещичий сын, недоросль, ополченец из отряда отставного капитана Бельского.

— Обоз, говоришь? — Денис Васильевич задумчиво раскуривал трубку. — Большой?

— Большой, господин полковник, — тряхнув белобрысою челкой, уверенно закивал ополченец. — Дюжины три фургонов! Идет к Москве. Значит — амуниция, боеприпасы, фураж и все такое.

— Соображаешь! — партизанский вождь одобрительно кивнул и выпустил из трубки густые клубы зеленого табачного дыма.

Покраснев от похвалы, недоросль гордо выпятил грудь и, спохватившись, поведал о «славной виктории» ополченцев:

— Фуражиров взяли, господин полковник! Вместе с возами. Они про тот обоз и поведали.

— Возы поведали? — пошутил Денис.

Парень растянул толстые губы в улыбке:

— Не, не возы. Фуражиры.

Упускать столь богатую добычу Давыдов, естественно, не собирался. Для быстрого натиска людей хватало, оставалось лишь одно — не медлить. Выстроив «партию», полковник кратко изложил задачу. Партизаны развеселились — порох с ружьями, продовольствие, фураж — худо ли? Тем более осень — теплая одежда бы не помешала, хотя бы французские шинели, крестьянских армяков на всех не хватало, тем более — на вновь прибывших.

— Мы ж тоже вам поможем, господин полковник! Вместе нападем, — сверкнув глазами, уверил недоросль — звали, его, кстати, Феденькой, и сей славный вьюнош приходился родным племянником командиру юхновского ополчения отставному капитану Бельскому.

Румяный поручик Дмитрий Бекетов, услыхав таковые слова, расхохотался:

— Уж с ополченцами-то нам никакой Бонапарт не страшен! Особенно — с господином Бельским.

Подгоняя своего конька серой «мышастой» масти, Феденька ехал в первых рядах и указывал дорогу.

— От юхновского тракта налево… Вот тут… Дальше все прямо — во-он до тех елок. А там уж увидим.

Узкая песчаная дорожка, взбираясь на пологий холм, скрывалась в ельнике, за которым открывалась лощина, полная красно-желтых кленов и усыпанных кроваво-алыми гроздьями рябин. Лощиной этой как раз и тянулась старая Смоленская дорога, ведущая к оставленной неприятелю Москве.

Над дорогой клубилась серовато-желтая пыль, поднятая копытами коней и колесами провиантских фургонов. Обоз!

Вытащив зрительную трубу, Давыдов приложил окуляр к правому глазу, с ходу насчитав около тридцати возов. Арьергард прикрывала пехота, впереди же, в авангарде, виднелись желтые гусарские мундиры…

— В желтом у нас кто? — скосил глаза полковник.

Поручик Бекетов подкрутил усы:

— Должно быть, гусары генерала Жакино. В составе армий Мюрата. Верно, подкрепление. Рубаки лихие! Впрочем, как и их славный маршал.

— Да, Мюрат — известный храбрец, — покивал Денис. — Истинный рыцарь.

— А в арьергарде — поляки, — навострил глаза юный корнет Коленька Розонтов.

Бекетов ухмыльнулся:

— С чего ты взял, что поляки, о, мой юный друг?

— Так по мундирам видно, — уверенно покивал корнет. — Темно-синее сукно, красные эполеты, угловатые кивера. Точно — поляки. Вислинский или Северный легион. Я их еще из-под Смоленска помню.

— Жолнежи, значит, — полковник холодно прищурился и посмотрел вдаль. — Эти тоже до последнего драться будут. Ладно! Что время зря терять? Вперед, братцы! Вперед.

Быстро спустившись с холма, партизанская армия растеклась по лощине, с ходу забирая обоз в клещи. Казаки и подоспевшая пехота атаковали арьергард, гусар же Денис бросил на французскую конницу в желтых мундирах. Грянули выстрелы, один за другим плыли над дорогой облачка порохового дыма.

Всадники помчались галопом. Ударил по лицам ветер. Разрядив на ходу пистолеты, Денис выхватил саблю — желтые гусары генерала Жакино уже оказались рядом, вот! Уже видны были их злые глаза, скалящиеся лошадиные морды… А вот и зазвенели сабли! Враги сшиблись, сошлись, завязалась лихая рубка.

Давыдов от плеча рубанул одного, другого… сам подставил клинок под удар. Кто-то совсем рядом выпалил из пистолета. Пуля просвистела над левым виском, кто-то вскрикнул… Бекетов? Корнет? Нет, те дрались отчаянно чуть в стороне.

Снова удар. Такой силы и ярости, что из клинков высеклись искры! Широкогрудый француз в желтом доломане орудовал саблей, словно профессиональный бретер — охотник до дуэлей. Впрочем, и Денис Васильевич был не лыком шит… Удар сыпался за ударом, в ушах звенело, будто на колокольне в благовест! Снова ударил выстрел. Ахнуло совсем рядом, противно чмокнула пуля, и полковник почувствовал, как падает, заваливаясь на бок, его боевой конь.

Убили, убили лошадушку, супостаты… или ранили, бог весть… Проворно выпрыгнув из седла, Давыдов подставил саблю… Торжествуя, вражина поднял коня на дыбы, занес над головой саблю для последнего, страшного, удара, коими обычно разрубают человека пополам — от плеча до пояса. Сверкнул на солнце клинок, крыльями взметнулся за плечами француза желтый ментик…

Давыдов не ждал удара, отпрыгнул, метнулся в сторону. Где-то рядом вновь грянул выстрел. Враг схватился за грудь, зашатался в седле… Выпав из враз ослабевшей руки, повисла на темляке сабля.

Готов!

Денис обернулся, поискал глазами спасителя. Какой-то мальчишка в синем двубортном сюртуке и узких французских панталонах, заправленных в невысокие сапоги, подскочил к нему с пистолетом в руке. Сверкнул синими глазами:

— Где ж ваша лошадь, полковник?

— Софья! — узнав, ахнул гусар. — Вы… как здесь?

— Я тоже в ополчение записалась! И мы к вам на помощь… пришли… Моя лошадь — вон там, в кустах…

— Так скачите же прочь! — Денис закричал и хотел было выругаться, да постеснялся. Только вот этой рафинированной барышни сейчас здесь и не хватало! Изрубят ведь… или попадет под шальную пулю.

— Прочь? — девчонка засмеялась. — Ну уж нет! Коль пошла такая сеча… Сейчас я перезаряжу пистолет и…

Не успела! Еще два конника, вырвавшись из гущи сражающихся, понеслись прямо на сладкую парочку. Денис отбил атаку одного… другой оказался сзади… Вскинул саблю… и вдруг охнул, ни с того ни с сего заваливаясь на бок.

— Вот тебе! — яростно выкрикнула Сонечка. — Прочь с нашей земли! Прочь…

Задрожала под копытами земля. На выручку своему командиру уже неслись партизаны. Коленька Розонтов, поручик Бекетов, осанистый штабс-ротмистр Бедряга… Налетели, словно вихрь, окружили…

— Лошадь убили, — пояснил Денис, и штабс-ротмистр тотчас же отдал ему свою. Все правильно: полковнику нужно было глянуть на все, оценить обстановку. Вскочив в седло, Давыдов махнул рукой Сонечке и помчался на холм. Остановился на склоне, повернул коня, цепко вглядываясь в картину боя.

Тут подоспели и сигнальщики, и вестовые…

— Хорунжему! Казаков из засады — на арьергард. Пусть потреплют жолнежей!

— Есть, господин полковник.

— Ополченцы, если хотят помочь, пусть не бегают бестолково по полю. Передайте Бельскому, чтоб наступали по центру обоза. В рукопашную лезть не надо, пулями бить.

— Передам, господин полковник, — звонко отрапортовала Сонечка.

Давыдов вздрогнул:

— Господи… Вы здесь?

— Сами же за собой позвали!

— Ровно бы других вестовых не найти… — себе под нос пробурчал гусар.

Девушка насторожилась:

— Что-что?

— Нет-нет, ничего, это я так… Скачите! Хотя постойте-ка… Это вы того француза так?

— Я! — сверкнув глазищами, приосанилась Сонечка. — Ножом. Я хорошо метаю. В детстве еще научилась у цыган.

— Надо же…

— Так я поскачу! Передам приказ…

— С Богом!

А что Денис мог еще сказать? Прогнать эту взбалмошную девчонку с поля боя куда подальше? Так не послушает. Тоже еще — ополченец… Как хоть Бельский ее взял? Впрочем, барышня, верно, особо не спрашивала. Явилась с лошадью, с пистолетами… С ножом! Цыгане кидать научили, вишь ты.

Ничего не сказал Денис. Лишь перекрестил отъехавшую Софью да помолил Господа…

Между тем схватка уже подходила к концу — отсюда, со склона холма, это было хорошо видно. Конные партизаны уже взяли в кольцо желтых гусар Жакино, заметно поредели ряды польских жолнежей — пехоты, еще немного, и…

— Господин полковник! — один из вестовых вдруг с тревогой указал куда-то на восток, где над лесом поднималась густая полоса пыли. — Французы! Подмога обозным. Прикажете трубить отход?

— Погоди-ка, — покусал губы Денис. — Французы могли бы только с запада прийти. Из Смоленска. А с востока… что же они отступают, что ли? Больно уж рано! Хотя… А ну-ка, за мной… Глянем, увидим, разберемся.

Минут десять неслись гусары. Нырнули в лес, спешились, выглянули из-за елок. По дороге пылила конница! Судя по одежке — казаки!

— Кажись, свои, ваш-бродь!

— Сам вижу, что свои. Ладно! Из лесу, ровно тати, выскакивать не будем. Поскачем обратно — устроим встречу.

Конники оказались казаками из двух донских полков, отправленных командованием Давыдову на подкрепление. Так что теперь под началом бравого гусара оказалась целая партизанская армия, с которой можно было уже не просто перехватывать обозы, но и громить регулярные вражеские части, захватывать — освобождать — города. Пусть пока небольшие, но все-таки.

Вечером к Денису Васильевичу подошли ополченцы, попросились в отряд. Поэт Вольдемар Северский, помещичий сын Арсений Половцев… и его юная сестра Софья. Последнюю Давыдов ни за что не хотел брать — опасно.

— А у нас, у Бельского, не опасно? — резонно возразила девушка. — Пожалуй, куда поопаснее будет. У вас партия большая, а у Бельского что? Все одно с вами вместе действовать!

— Вот то-то и оно! — Денис поднял вверх указательный палец, покачал им наставительно и еще раз повторил: — Вот то-то и оно. Все равно вместе. Так какая вам разница, кто ваш непосредственный командир-начальник?

Видя непреклонность полковника, вся троица в задумчивости отошла к соседнему костерку… а потом потянулась обратно к Давыдову — уже поодиночке.

Плыл чудесный сентябрьский вечер, тихий и пока еще теплый. Темно-синее небо еще расплывалось на западе оранжево-золотистым закатом, однако звезды уже начинали мерцать все ярче, и все ярче сверкала луна. Партизаны, хоть и уставшие, не торопились спать — больше жались к кострам, поначалу пели протяжные песни, а ближе к ночи, угомонясь, просто разговаривали, болтали о том, о сем. Кто-то вспоминал недавние схватки, кто-то травил байки про Наполеона, а кое-кто из старых гусар с грустью рассказывал об Аустерлице.

Попив у костра горячего, с мятою, чая, заваренного верным ординарцем, полковник направился в палатку — спать. Тут-то его и нагнал Арсений.

— Я не хотел при всех, господин полковник… Знаете, Бельский не тот человек, которому хотелось бы подчиняться… Совсем-совсем не тот! Он не очень-то любит нашу семью… мы даже как-то судились из-за сущего пустяка. Прости, господи — из-за старого пруда, затянутого тиной. Там всего и добра-то, что одни лягушки, однако же господин Бельский ни за что не хотел уступать. Едва потом помирились. Сонечка, сказать по чести, капитана до сих пор терпеть не может! И в отряд-то его пошла только ради того, дабы отечеству быть полезной… Ну, ведь верно, скоро же наступление! Ведь не вечно ж Бонапарт будет сидеть в Кремле! Погонят скоро французов… даст Бог, с нашей помощью… а потом Сонечка… Как французов прогоним — она домой, в усадьбу… Поверьте, Бельский уж такой человек! Картежник, фат… и на женщин падкий, несмотря на то, что женат. Вот я за сестру и опасаюсь. К тому же она прекрасно знает польский! У нас была гувернантка, пани Катаржина…

Выслушав, Денис махнул рукой — ладно. Пусть уж будут ополченцы при нем, и впрямь — пожалуй что безопаснее. Да и, правду сказать, Сонечку приятно будет каждый день видеть. Тем более — польский язык… Допрашивать пленных поляков — вполне сгодится.

Окрыленный удачею, молодой человек поспешил обрадовать сестрицу. Однако же Давыдов не сразу добрался до палатки. Подошел Северский, с той же самою просьбой. Круглое лицо его дышало решимостью, тонкий породистый нос дрожал, словно у почуявшей добычу гончей.

— Поймите, господин полковник… Я… я хочу не просто прогнать врагов из уезда… Я хочу бить их до самого конца! Чтоб было неповадно, чтоб… Ополченцы же не пойдут до самой границы, нет! Нет, конечно, сейчас-то я могу остаться и у капитана. Но, когда все начнется, когда наши войска начнут наконец наступать…

— Я понял вас, Вольдемар, — покивал Денис. — Что же, похвальное желание.

— И вот еще что… — трепетнули белесые ресницы. — Откроюсь только вам, Денис Васильевич! Comme un poète — poète. Как поэт — поэту! Я, может быть, соберусь написать оду обо всей этой войне… Вы можете смеяться, но, право, это было бы славно. И, быть может, вы, как человек в этом деле многоопытный, кое в чем направили бы меня… Не осмелюсь просить, но все же…

Уговорил и этот! Что ж, истинный поэт, верно, и впрямь должен пройти всю войну, прочувствовать все лично: и горечь поражений, и сладость побед.

Получив согласие командира, Северский не рассыпался в благодарностях. Просто крепко пожал Давыдову руку да отправился спать.

Денис тоже забрался в палатку, растянулся на накрытом шинелью лапнике, однако же далеко не сразу заснул. В голову назойливо лезли мысли о юной красавице Сонечке Половцевой, так похожей на старую любовь Дэна еще в том, своем мире… который, положа руку на сердце, молодой человек уже давно перестал считать своим. Ведь здесь, в этом времени и в этом теле Денис находился уже семь лет! Семь лет… Надо же! И все семь лет — война! Пруссия, Финляндия, Молдавия… А по возвращении домой — пиры, стихи, песни. Какое уж тут прошлое, вернее — будущее! Даже сны из той поры снились все реже и реже.

Нет, вот если встретить бы какую-то ведьму, которая, может быть, смогла бы… Мало ли что говорила юная лапландская колдунья! Мол, останешься здесь навсегда и будешь счастлив… Да мало ли что она там плела! Может, врала… Хотя нет… судя по глазам — нет. Так ведь и правда же, ежели он, Дэн, здесь очутился — так, верно, не зря! Верно, должен он выполнить некую миссию, а уж какую именно — сам для себя решить. Не тащиться тупо в русле судьбы гусара, а стать куда более действенным! Совершить что-то такое, чего в официальной истории не было: пленить Наполеона, поскорее закончить войну… А еще… еще… Отменить крепостничество?! Ну, это даже для посланца из будущего — слишком. Он что, государь-император? Что-нибудь поскромнее надобно… Скажем, жениться на Сонечке! Настоящий-то Давыдов на ком там был женат? А черт его знает, на ком… Литературу начала девятнадцатого века в Академии преподавали не то чтобы плохо, но без излишних подробностей, больше напирая на «золотой фонд» — Пушкина, Лермонтова, Грибоедова, Гоголя — а уж никак не на гусарских поэтов. Ладно, пусть оно пока будет, как будет. Вот только Сонечка… Ишь ты — цыгане научили ножи метать! Что и говорить — крутая.

Скучать отряду полковника Давыдова не приходилось. Кроме собственного «поиска» — мародеров, фуражиров, обозов, — еще нужно было выполнять разного рода приказы, регулярно доставляемые из штаб-квартиры; что-то прояснить, разведать или даже уничтожить какой-то значительный французский отряд. Кроме Давыдова, подобные же «партии» были у Сеславина, Фигнера и других, и никто не сидел без дела. Действовали, и весьма активно, так что иной раз и отдохнуть было некогда! Именно армейские, профессиональные, партизаны гвоздили врага, не давая ему ни отдыха, ни покоя! Армейцы. Давыдов, Сеславин, Фигнер… А не какая-то абстрактная «дубина народной войны», столь блистательно выписанная Львом Толстым в «Войне и мире». Какая там, к черту, дубина! Не пустить французов в свою деревню, побить мародеров, разграбить небольшой обоз или убить заплутавших вестовых — это да, это крестьяне — завсегда пожалуйста! А вот что-то еще… тем более — за пределами родной округи… Ох, и много же сил надо было приложить, чтобы вытащить мужичков на какую-то большую общую операцию, непосредственно не касающуюся их родной деревни… Кстати, с ополченцами дело обстояло ничуть не лучше, поэт Вольдемар Северский в этом вопросе оказался абсолютно прав. Так что не «дубина народной войны», а именно армейские партизаны ковали победу!

Где-то к концу сентября Давыдов вновь получил секретное указание из штаб-квартиры, а точнее, лично от директора Высшей воинской полиции барона фон Розена. По долгу службы Денис был прекрасно осведомлен о том, что под скромной вывеской армейской полиции скрывалось отделение военной контрразведки. Сам фон Розен считался весьма способным на сем поприще и зря ни от кого ничего не требовал.

В полученном «указании» требовалось как можно скорее выполнить весьма деликатную миссию, а именно — узнать, зачем к Наполеону, до сих пор остававшемуся в захваченной Москве, столь срочно направляется некий маркиз Луи-Жан де Монтегюр, давний друг и приятель Бонапарта, высокопоставленный масон.

Масоны… Об этом тайном ордене Денис, вернее сказать, Дэн, справлялся еще пару-тройку лет назад, в своих личных целях, когда все же пытался найти выход к своей прежней жизни. Ничего тогда не сложилось, но все же кое-что Давыдов о масонах узнал и сейчас вот припомнил. Масоны, или «вольные каменщики». Некая тайная псевдорелигиозная организация, имеющая множество отделений — «кораблей» или «лож», ее высшими посвященными «мастерами» обычно являлись сильные мира сего… как, к примеру, столь нелюбимый Давыдовым император Павел Петрович. Сильные мира сего обычно использовали «ложи» в своих корыстных, а чаще корыстно-политических целях. О «мировом» масонском правительстве, как и о мировом заговоре масонов, всерьез говорили разве что на российском РЕН-ТВ… да и там, честно говоря, не всерьез, а опять же — в корыстных (корыстно-рекламных) целях.

Тем не менее нельзя было не признать, что в начале девятнадцатого столетия «вольные каменщики» имели большое влияние во властных кругах. Был ли масоном Наполеон Бонапарт? А черт его знает! Однако в его ближайшем окружении высокопоставленных мастеров различного рода «лож» вполне себе хватало. Другой вопрос, осмеливались ли они советовать императору? Разве что так, втихаря… С другой стороны, сам брат Наполеона Жозеф Бонапарт возглавлял масонскую ложу «Великий восток Франции»! Брат! Это вам не хухры-мухры…

«Маркиз сей остановится на несколько дней в Вязьме, у некоего полковника Фурнье… — уединившись, шепотом читал Денис. — Передвигается в бывшем королевском дормезе».

Полковник Винсент Фурнье, к слову сказать, был правой рукой генерала Бараге-Дильера, французского губернатора Смоленской губернии.

«…после чего, под большой охраной проследует в Москву, к Бонапарту с неким посланием от “общества вольных каменщиков”, кое нам следует знать».

Прочитав, Давыдов присвистнул. Вот так вот, ни больше, ни меньше. Выкрасть у масона письмо, снять копию, положить обратно — и все это ловко, незаметно и быстро. Всего-то и дел!

Нужно было кого-то отправлять в Вязьму… или, куда лучше, отправиться самому, учитывая всю важность и секретность дела. Решив так, Денис задумался, прикидывая, кто бы мог почти беспрепятственно передвигаться в глубоком тылу французских войск? Да ясно, кто! Коммивояжеры, маркитанты, снабженцы. Не только французы — австрийцы, итальянцы, поляки… даже сочувствующие Бонапарту русские (находились и такие), в общем — всякий сброд!

Вот кого-то из этого сброда и нужно было выловить, о чем полковник тотчас же направил устный приказ по всем своим «партиям».

— Может, даже и сейчас кто-нибудь подходящий из пленных есть, — инструктировал Денис Васильевич вестового — корнета Коленьку Розонтова. — Ты пробегись тут, по округе. К Бельскому в отряд загляни, в деревни.

Кроме Розонтова, и еще были посланы люди, в том числе и Арсений. Денис послал бы и Северского, да тот еще загодя отпросился в город по каким-то своим делам. Ну, нет и нет — обошлись и без него. Посланцы вернулись часа через три, как раз к обеду.

— Были, были подходящие людишки в Токареве, — радостно доложил корнет. — Один — маркитант, другой — снабженец, фуражир. Одного мужички на вилы подняли, другого в землю зарыли — живьем.

— Это как — живьем? — нахмурился Дэн.

Розонтов пожал плечами:

— А так, господин полковник — лопатами. Дьячок местный сказал, дескать, французы все — сатаны дети. Так что с нечистой силой делать? Водицей святой побрызгали — и в землю. А кто попытался бежать — того вилами.

— Круто, — покачал головой Денис. — Что уж тут говорить. Эх, зря они так! Маркитант бы нам сейчас пригодился.

О ситуации в ополчении Бельского доложил Арсений. Бледное лицо его при этом сияло довольством, тонкие губы кривились в улыбке.

— Есть там некая парочка, муж с женой. Обрусевшие поляки. По фамилии Корчевские, коммерсанты из Вильно.

— Так-так-та-ак! — насторожившись, Давыдов азартно потер руки.

— У них даже имеется рескрипт, подписанный самим Бараге-Дильером!

— Губернатором?!

— И в Вязьме они раньше не бывали!

— Вот это славно! Так нам, похоже, свезло.

На следующий день, с утра, покатила по лесной дорожке пароконная бричка. Поскрипывала, покачивалась на ухабах, но лошадки оказались резвыми: уже к обеду, миновав Смоленскую дорогу, бричка свернула к Вязьме.

— Эй, кто вы есть там? Бумагу давай! — на въезде в город застил дорогу будочник, похоже — немец или австрияк. Вытянутое лицо с красным носом, осоловелый взгляд… и сильный запах перегара.

— Кор… чев… ские, — будочник прочел по слогам, — месье Андре… и мадам Ванда. Поляки?

— Из Вильно, — «месье Корчевский» попытался по привычке пригладить бороду… или подкрутить усы. Увы, ни того, ни другого нынче не имелось — в целях конспирации пришлось сбрить.

В тех же целях Денис взял с собою и Софью — «рескрипт» был выписан на двоих, к тому же девушка неплохо знала все здешние места и, самое главное, бегло говорила по-польски — гувернантка научила.

— Co wy tam tak długo, panie władzo? Czy wy nie umiecie czytać? Podpis pana gubernatora nie rozpoznałeś? (Что вы там так долго, господин офицер? Вы что, не умеете читать? Подпись господина губернатора не разглядели?)

Сонечка лихо сыграла недовольство и даже некий вполне себе шляхетский гнев. Раскраснелась, дерзко стрельнув синими глазищами. В простом сером платье и дорожном плаще из толстого сукна, девушка все же надела модную шляпку, ранее принадлежавшую истинной пани Корчевской. Шляпка должна была показывать всем: ее обладательница — дама не из простых.

— И куда направляетесь? — служака был неумолим.

— Мы записаны на прием к полковнику Фурнье! — влет соврал Давыдов. — Знаете такого?

В ладонь красноносого упала старая серебряная монетка — экю. Упала — и исчезла.

— Проезжайте, — будочник тотчас же вернул рескрипт и повернулся к давно дожидавшейся крестьянской повозке.

Копыта запряженных в бричку лошадок зацокали по булыжной мостовой. «Супруги Корчевские» искали подходящий постоялый двор. Желательно, чтоб окна его опочивален выходили на здание городской думы.

— Нам на центральную площадь надо, — негромко промолвила Сонечка. — Во-он тот поворот, где трактир без стекол.

Он был и без крыши — этот трактир, — судя по всему, сорвало взрывом артиллерийской бомбы. Да и вообще, захваченная французами Вязьма представляла собой довольно печальное зрелище. Грязные, давно не метенные улицы, разрушенные дома, загаженные скверы. Повсюду запах конского навоза и тлена. Прямо на глазах у прохожих пятеро французских солдат, поставив длинную лестницу, деловито сшибали золоченые кресты с православного храма!

— Вот уж поистине — исчадия ада! — украдкой перекрестилась Софья. — Правы мужички, ох правы…

Нужная гостиница обнаружилась на центральной площади слева, выходя фасадом как раз на ратушу, кою занимала нынче штаб-квартира полковника Фурнье, заместителя губернатора, генерала Бараге-Дильера, по всему уезду.

Как и во всех провинциальных гостиницах с самого порога шибал в нос неистребимый запах кислых щей. Внизу, как водится, располагался трактир, на втором этаже — меблированные комнаты для богатых путешественников, а общие опочивальни для народа попроще — на третьем, под самой крышею.

Сонный приказчик-портье, подремывавший за трактирной стойкою, при виде посетителей нисколько не оживился, лишь безразлично приоткрыл левый глаз… и снова его закрыл, даже не спросил — чего изволите? По стойке резво пробежал большой рыжий таракан. Сонечка фыркнула и покрепче ухватила «супруга» за локоть.

— Hé, arrêtez de dormir! (Эй, хватит спать!) — Сняв перчатки, Давыдов пристукнул по стойке ладонью. Любопытный таракан ничуть не испугался, лишь отбежал в сторону да притаился возле чернильного прибора из позеленевшей бронзы. — Послушай-ка, любезный! — нагнувшись, гусар гаркнул приказчику в ухо. — Мы бы хотели снять комнату!

— Под лестницей — два рубля! — нелюбезно указал рукой портье. Рыжий, с торчащими в стороны усами, он и сам чем-то напоминал таракана.

— Два рубля?! — ахнула Сонечка. — Под лестницей? Раньше по семьдесят копеек брали.

— То раньше, — приказчик философски вздохнул и открыл уже и другой глаз. — Можете и французскими деньгами заплатить — мне все равно.

— А если ассигнациями? — Денис с готовностью запустил руку за отворот сюртука.

— Можно, — кивнул рыжий. — Тогда — восемь рублей с вас. Если ассигнациями.

Давыдов покачал головою:

— Однако — курс! И это за «под лестницей». А меблированные комнаты сколько стоить будут? Не сомневайся любезный, деньги, слава богу, есть.

Вот тут «таракан» оживился:

— С пансионом брать будете?

— С пансионом.

— У нас только щи да каша.

— Все равно. Но комнату лучше с видом на площадь. Не любим, знаешь ли, по задворкам.

«Пан Анджей» вытащил из-за пазухи целый ворох ассигнаций, экспроприированных у французских мародеров.

— Ассигнациями будет… будет — тридцать два рубля!

— Вот вам! И вот… еще сверху… тебе лично, любезный! — Денис деловито отсчитал деньги.

— О, господа мои! Прошу, прошу же, — снимая со стены ключ, возликовал приказчик. — Это наш самый лучший номер. Я могу, коли надобно, и водицы согреть… За особою плату.

— Грей! В обиде не будешь.

— Тогда идемте, господа мои. Я вас провожу… Да! А вещички ваши…

— В бричке. Дорожный сундук и два саквояжа.

— Сей же час пошлю мальчика!

«Лучший номер» оказался той еще комнатенкой! Узенькой, как пенал, с большой скрипучей кроватью, угловым столом и колченогими стульями. Хорошо хоть большое трехстворчатое окно выходило на площадь, хоть в этом прощелыга приказчик не обманул.

— Ну, нам тут не жить, — успокоил свою спутницу бравый гусар. — Дождемся гостя и…

— Как же мы его узнаем?

— По дормезу, душа моя! По дормезу и суете.

Дормезом в те времена называлась большая дорожная карета, оснащенная разного рода столиками и нишами, в которой можно было и принимать пищу, и что-то писать, и спать.

— Что-то табаком пахнет, — девушка вдруг наморщила носик. — А вы ведь, Де…

— Тсс! — приложив палец к губам, Денис красноречиво указав на стены.

— Ах, мой дорогой супруг… — одарив гусара улыбкою, перешла на польский Софья.

— Видно, здесь есть отверстие… Чтобы послушать… — быстро осмотрев комнату слева направо, Дэн перешел на шепот и указал на дырку в портьере. — Впрочем, нас будут не только подслушивать… Еще и подсмотрят!

— Что ж, — так же тихо откликнулась Сонечка. — Будем вести себя, как муж с женою. Чтоб не навлечь подозрений, ага.

Тут как раз появился лохматый запыхавшийся мальчишка с баулами. В крестьянском армячке, под которым виднелась посконная расстегнутая рубаха, босой.

— Сундук ваш посейчас принесу, — поставив саквояж на пол, поклонился парнишка. — Уж больно тяжел.

Софья скривила губы:

— Что-то ты долго, парень.

— Так это… пока дотащил.

Получив монетку, парнишка ушел, и Давыдов, поставив Сонечку спиной к портьере — закрывать дырку — внимательно осмотрел саквояжи. Их вскрывали, это понятно, впрочем, в дорожных вещах разведчиков ничего подозрительного не было. Ну, не считать же подозрительным пару пистолетов и трость с встроенной в нее шпагой? Предосторожность отнюдь не лишняя по нынешним лихим временам.

Заказав завтрак (или, скорее, уже обед) в номер, молодые люди наскоро перекусили и ближе к вечеру вышли на променад. Прошлись под ручку по главной площади, заглянули в одну из еще действующих церквей с разграбленным иконостасом и, пользуясь прекрасной погодою, прогулялись вдоль витиеватой ограды особняка городской думы — ратуши. Видно было, что в особняке кого-то ждали: по двору сновали какие-то мастеровые и солдаты, что-то подметали, закапывали, подкрашивали.

— Верно, завтра и прибудет наш маркиз, — негромко промолвил Денис. — Или даже сегодня ночью… Хотя нет — в темноте побоится ехать.

— Как мы прочтем послание?

Софья прищурилась, окидывая внимательным взглядом все подступы к особняку и внутренний двор с небольшим садом и узенькими дорожками. Солдаты, сбросив мундиры, деловито посыпали дорожки желтым речным песком.

— Здесь везде часовые, — нахмурилась девушка. — Даже не представляю, как мы проникнем внутрь?

— Может быть, и не придется никуда проникать, — задумчиво протянул гусар. — Нам нужно срочно разузнать о маркизе всё! Всё, что сможем.

Сонечка с сомнением покачала головою:

— И как же мы это все разузнаем?

— Просто посидим в трактире, где собираются господа французские офицеры.

— Вряд ли они в нашем будут…

— Поищем. Найдем.

Шуршали по мостовой уносимые ветром бурые опавшие листья, стаи перелетных птиц, надрывно крича, потянулись к югу. Ночи уже были холодными, все чаще шли дожди, а по утрам иногда высыпала серебристая изморозь.

Искомый трактир «Корчевские» отыскали быстро — достаточно было просто постоять на углу площади да посмотреть, куда направляются господа в разноцветных мундирах. Невдалеке, на широкой улице, выходящей к площади, в тени высоких золотистых лип расположилось весьма уютное заведение под названием «Restaurant». Двери в заведение, похоже, не закрывались — в них постоянно сновали какие-то люди: офицеры, статские в цветных сюртуках, девушки. Пахло табачным дымом, изнутри то и дело доносился веселый смех.

Переглянувшись, Денис и Софья быстрым шагом направились в «гнездо разврата». Там и впрямь было весело! Сидели, пили, веселились. Играли в бильярд и в карты. Седобородый старик в углу негромко наигрывал на скрипке, ему вторил длинноволосый мальчик на фисгармонии.

— Bonsoir! Quoi voudrez? (Добрый вечер! Чего изволите?) — завидев новых посетителей, тотчас же подскочил служка — официант в зеленой ливрее. Молодой длинноносый парень с гладко выбритым лицом.

«Ему бы в ополченцы, — неприязненно подумал Денис. — А не тут, у вражин, подвизаться».

Тем не менее Давыдов натянул на лицо улыбку:

— Nous aimerions le dîner. Pas très cher, mais c’est délicieux. (Мы хотели бы поужинать. Не очень дорого, но вкусно.)

— Alors vous recommande de bortsch russe avec de la crème et le ragoût de veau. De merveilleuses choses! (Тогда порекомендовал бы русский борщ со сметаной и тушеную телятину. Изумительные вещи!) — гарсон изогнулся в угодливом поклоне и указал на свободный столик в дальнем углу зала. — Asseyez-vous s’il vous plaît, messieurs! Пожалте, садитесь.

— Ну, борщ так борщ, — усадив свою спутницу, Давыдов уселся и сам, да не удержался, хмыкнул. — Однако посмотрим, чем у них тут потчуют.

Борщ принесли быстро, как и вино, а вот с телятиной пришлось подождать. За это время ресторан просто переполнился посетителями, и длинноносый гарсон, испросив разрешения, подсадил к «супругам» еще две пары гостей. Двух лейтенантов, кирасира и драгуна, и с ними — девушки… лучше даже сказать — «дамы полусвета».

Давыдов искусал себе все губы — ладно, кирасир, но еще и драгун! Драгун — тяжелую конницу, «ездящую пехоту» — гусары традиционно презирали, считая их откровенно тупыми.

Впрочем, с этими познакомились — раз уж нужно было для дела. Представившись удачливым коммивояжером, Денис угостил французов водкой, заказав сразу четверть, которую господа тяжелые кавалеристы выкушали минут за двадцать, так что полковнику оставалось только удивляться — вот же, черти, привыкли русскую водку пить!

Слово за слово, завязалась беседа. Кирасир Жан-Пьер оказался из Льежа, а Рене, драгун, из Нормандии, из Кальвадоса. Все хвастал своей яблочной водкой… впрочем, и русскую тоже хвалил.

— La vodka russe est un très, très bon!

— Да, да, — согласно покивал Дэн. — Хорошая. Ну, за императора!

Тут все поднялись, выпили стоя.

— Aimez-vous, les polonais, notre empereur! (Любите вы, поляки, нашего императора!) — усевшись, здоровяк Жан-Пьер закусил водку салом.

— Les russes ont enlevé, nous avons Patrie… Et Napoléon Bonaparte a donné! — вполне в тему высокопарно заметила Софья. — Русские отняли у нас Родину… А Наполеон Бонапарт — дал!

— Oh, oui, oui! Vous avez parfaitement raison, madame! (О, да, да! Вы совершенно правы, мадам!) — драгун Рене одобрительно покивал и снова налил мужчинам водки. Женщины пили вино.

Подружки офицеров оказались особами весьма смешливыми и, выпив, болтали без умолку. Да все болтали, смеялись — Давыдов рассказывал уморительные истории из жизни польских дворян, на ходу переделывая для этой цели скабрезные российские анекдоты. Посмеялся и сам, после чего непринужденно перевел разговор на особняк… мол, там что-то все красят, подметают, явно ждут большое начальство.

— Oui, viendra un marquis. Les uns le Joseph Bonaparte! Oui, il est à nous, militaire, n’a aucun rapport… Disons, grand coureur de jupons! (Да, приедет один маркиз. Друг самого Жозефа Бонапарта! Да он к нам, военным, никакого отношения не имеет… Говорят, большой бабник!) — рассмеялся Жан-Пьер.

Бабник — это было очень хорошо! Теперь Давыдов знал, на какой крючок ловить сию жирную рыбку. Все это прекрасно понимала и Софья.

— Я знаю, что должна делать, — шепнула она в танце. — Не беспокойтесь, господин полковник. Сделаю всё!

Музыканты — старик и мальчик — играли менуэт. Потом мальчик запел какую-то грустную итальянскую песню. Пел негромко, проникновенно, время от времени покачивая головою. Темная прядь упала на лоб, в серых глазах застыли слезы.

Впрочем, грустить долго не пришлось. Кто-то из новых друзей ввязался в хорошую драку! То ли кто-то задел кирасира… то ли он кого… то ли вступился за драгуна или за девчонок…

Как бы то ни было, а понеслось! С маху ухайдакав кулаком какого-то нафанфароненного капитана в белом мундире, Жан-Пьер заехал локтем прыгнувшему на него улану, тощему и длинному, как жердь. Тут же в драку кинулись все бывшие в заведении, уланы, драгуны же и кирасиры тоже поддержали своих. Со всех сторон доносились звуки ударов, слышались крики, билось бутылочное стекло… Кто-то вышиб дверь головою — вылетел… Вернулся опять — разъяренный, словно бык… Тускло сверкнул палаш…

Видя такое дело, Денис вскочил на ноги и, выхватив пистолет из-за пояса оказавшегося рядом гренадера, выпалил в потолок! Посыпалась штукатурка. Пуля, отрикошетив, впилась в стол.

— Тous les, seigneur. À la fin! C’était la plus glorieuse de la bagarre, mais pour tuer, personne ne il faut. Vive l’empereur! (Все, господа. Конец! Это была славная драка, но убивать никого не надо. Да здравствует император!) — громко завопил Давыдов.

— Vive l’empereur! — Да здравствует император! — этот клич помирил всех. Быстро и сразу.

Жан-Пьер и Рене заказали еще водки, на этот раз выпив за храбрость «месье Корчевски». Ну, а как же — если бы не Денис, потасовка вполне могла бы закончиться весьма плачевно для всех ее участников.

В номере была только одна кровать. Массивная, деревянная, с периной. Матрас местами протерся — лезли перышки. По возвращении молодые люди улеглись спать, особо не раздеваясь, и уснули сразу же — сказывались нервное напряжение и накопившаяся усталость. Правда, уже ближе к утру соратники проснулись от уличного шума. Кто-то стрелял, кричал, кого-то ловили. Кого именно, разобрать было нельзя — едва только начинало светать.

Утром Денис велел служителю нагреть воды и принести кадку: после всех лесных дел Сонечке хотелось хоть немного вымыться. Гостиничный мальчишка, притащив ведро горячей воды, вылил его в кадку и шмыгнул носом:

— Посейчас и второе нагреется. Принесу.

— Что там у вас ночью-то творилось? — зевнув, осведомился гусар.

Служка радостно сверкнул глазенками, видать, ему и самому хотелось все рассказать, посудачить:

— То, барин, не у нас — на улице, у французов. К ним какой-то важный господин приехал, в карете. Карета такая — у-у-у! — парнишка развел руками. — В таких, верно, только цари ездят. Вся блестит, будто золотая! А в окнах — стекла.

— Так-так, — нетерпеливо перебил Денис. — И что с этой каретой? С важным господином что?

— Напали на него, вот что! — трактирный весело улыбнулся и поковырял в носу. — Разбойники, або эти… партизаны. Цельная шайка! И все — из трактира. Он как-то по-французски называется… Ректо… рикто…

— Ресторан! — подсказала Софья. — И что там за шайка-то?

— А двое музыкантов — старик и молодой вьюнош, и еще половой. Носатенький такой, бритый, я его знаю — Василием звать.

— Василий, значит… — рассеянно протянул Дэн. Вот так иногда и бывает: думаешь о человеке невесть что, а он на поверку героем оказывается!

— Втроем и напали, — между тем продолжал мальчик. — Старик и половой — с пистолетами, а вьюнош — на стрёме. Окошко в карете прострелили! Француз прямо оттуда выскочил… тут и стража забегала, стреляли… Старика с половым убили, а вьюнош убежал. Небось, схоронился где-то. Сейчас ищут. Солдаты по всем нумерам ходют, заглянут и к вам.

— Ага… — снова протянул Давыдов. — Так, важный-то француз не пострадал?

— Не, даже не ранен. Промахнулись!

Шмыгнув носом, трактирный вышел в коридор. Снизу и впрямь доносились чьи-то грубые голоса, шаги… Кто-то поднимался по лестнице, похоже — солдаты. И — от лестницы же — прошмыгнула в номер разведчиков тоненькая и ловкая фигурка в белой батистовой сорочке и серых коротких штанах — кюлотах.

Темные длинные волосы, серые глаза… на этот раз смотревшие весьма решительно, с вызовом, упорством и злостью. Да что там глаза, в руке — пистолет! Холодный ствол уткнулся в грудь гусара:

— Je vais tirer! Je te tuerais… Je la tue! (Я буду стрелять! Я убью вас… Я убью её!)

С этими словами юный гаврош направил пистолет на Сонечку… И сделал он это совершенно зря! Денис не очень-то любил, когда ему в грудь пистолетом тычут… тем более когда направляют оружие на беззащитную девушку.

Секунда — прием «загиб руки за спину» — и Дэн, обезоружив парнишку, прижал его к полу…

Хотел было еще и пристукнуть наглеца, да пожалел — мал больно! Солдат ребенка не обидит, а уж гусар — тем более. Потому Давыдов лишь усмехнулся и посмотрел на Софью:

— Сонечка, у вас ведь, кажется, есть еще одно дорожное платье?

В коридоре уже слышались шаги, голоса, ругань — французы искали преступника. Минуты через две настойчиво постучали и в «нумер» «супругов»:

— Le nom de l’empereur! Ouvrir! (Именем императора! Открывайте!)

— Entrez, — пожал плечами Денис. — Входите же, господа.

Вломившиеся в нумер трое солдат с унтер-офицером застыли на пороге. Еще бы! Прямо перед ними, в кадке, спиной к двери, сидела нагая девушка с мокрыми волосами. Стоявшая позади нескладная служанка с серыми глазами старательно поливала свою юную хозяйку теплой водой из кувшина.

— Vous avez quelque chose de voulu, seigneur? — «пан Корчевский» вопросительно глянул на вошедших. — Вы что-то хотели, господа? Ну, не стесняйтесь же!

Тут же повернулась и сидевшая в кадке Сонечка. Прикрыла рукою грудь, возмущенно сверкнув глазами:

— Ой!

— Прошу извинить, мадам, — унтер-офицер поклонился, пряча улыбку в усах. По-русски он изъяснялся неплохо, наверное, не так давно служил гувернером у кого-нибудь из местных помещиков средней руки. — Вы никого здесь не видели? Никто не заходил?

— Нет, нет, никто, — хором промолвили «супруги».

— Тогда еще раз прошу извинить. Все, что надо, мы уже увидели.

Вежливо отдав честь, унтер повернулся к выходу, не забыв прихватить и своих солдат, довольно пялившихся на Софью:

— Eh bien, que vous vous êtes levés, fous? Pas vu des femmes nues? (Ну, что вы встали, олухи? Не видели голых женщин?)

С этими словами бравые вояки спешно покинули помещение.

— Ой!

Проворно выскочив из кадки, Сонечка поспешно завернулась в простыню и укоризненно погрозила пальцем «служанке»:

— Ты что же воду-то льешь, черт бы тебя взял! Студеная же!

— Прошу простить… — покраснев, мальчишка смущенно потупился. — Я… я сейчас уйду… И… благодарю вас!

— Нет, сейчас ты никуда не пойдешь, — покачал головою гусар. — Что, не видишь — облава. Попадешь, как кур в ощип.

— Сейчас я спокойно оденусь, — юная Сонечка одарила парнишку улыбкой. — И мы все отправимся на променад по городским лавкам. Там ты от нас и отстанешь. Есть куда идти?

— Есть, — хлопнув глазами, подросток закусил губу. — Пока есть… Хоть и все мои друзья погибли… почти все.

— Трактирный прислужник Василий и старик-музыкант? — помогая Софье одеться, педантично уточнил Давыдов.

— Да, Исаак, — мальчишка снова вздохнул. — Он не старик, просто седой.

— А тебя как зовут?

— Эфраим. Эфраим Белькович.

— Значит, ты — иудей! — завязывая шнурочки на ботах, ахнула Сонечка. — И старик — иудей…

— А Василий — выкрест, — Эфраим покусал губы. — Мы дружили. До войны моя семья имела лавку… Потом пришли французы… разграбили и забрали всё. Отца и братьев убили… просто пристрелили, как собак. Хорошо, матушка умерла раньше… не дожила до того дня.

— Так место твое — надежное? — спускаясь по лестнице, Денис с самым безмятежным видом кивнул портье.

— О, вполне надежное, да. Мы там бы и спрятались, отсиделись бы, пока… Пока французов бы не прогнали, — махнув рукой, Эфраим едва не запутался в платье и чуть было не упал. Хорошо, Софья вовремя поддержала его под руку.

— Прошу извинить, мадам…

— Ничего, — выйдя на улицу, Денис внимательно осмотрел двор… у всех телег и колясок уже прохаживались французские солдаты.

— Мы сейчас пойдем с тобой, Эфраим, — не переставая улыбаться, тихо промолвил полковник. — Видишь ли, французы вовсе не дураки. Унтер уже опрашивает коридорного, солдаты шарят везде. Так что, о тебе скоро все выяснится, мой юный друг. Вернее — о нашей служанке… Которую по приезде никто из обслуги в глаза не видал.

Конец ознакомительного фрагмента.