Потом и кровью

Андрей Посняков, 2017

В Москве при странных обстоятельствах погиб сын Ивана Грозного, царевич Иван Молодой. Через пару месяцев по всей Ливонии и Речи Посполитой проносится череда циничных и необъяснимых убийств. Безжалостная тень неведомого убийцы нависла над королем Магнусом Ливонским и его семьей! В это же время резко обострилась борьба за вакантный польский трон. Выставил свою кандидатуру и Магнус – наш современник Леонид Арцыбашев, угодивший в прошлое по глупой случайности, но теперь вовсе не желающий покидать это страшное и такое притягательное время. Здесь у него семья, корона… и целое сонмище врагов, включая могущественного Семиградского князя Стефана Батория с его покровителем – турецким султаном Мурадом, и шведского короля. Между тем велением царя Ивана воевода князь Федор Мстиславский силой увез в Москву юную королеву Марию…

Глава 2

Август 1575 г.

Ливония

Письма принесли утром. Сразу два. Одно передали через виленских купцов, что заехали в Оберпален по пути в Нарву, другое доставил верный человек из Москвы, тоже с купцами, только не с виленскими, а со смоленскими.

Магнус поудобнее устроился в кресле и сорвал печать с первой попавшейся грамоты — из Вильны. Мелкий убористый почерк, немецкий язык, точнее тот его диалект, на котором говорили в Прибалтике, плюс кое-что по латыни.

«С уважением, которого вы заслуживаете, предлагаем вам, ваше величество, кроме Ливонии принять на себя и корону Речи Посполитой, в чем будет вам помощь от верных людей из Вильны и Кракова. Смеем вас уверить, ваше величество, вы будете иметь много голосов на элективном сейме, ибо многие выступают как против Иоанна Московского, так и против шведов. Император-кесарь Максимилиан также не имеет достаточной поддержки среди шляхты короны и княжества…»

«Корона» и «княжество», — король задумчиво покусал губы. Польша и Литва, все вместе, вот уже шесть лет объединенное государство Речь Посполитая, искаженное «республика» — «власть народа». Магнаты обещают поддержку, и еще — часть шляхты, и почти все горожане — зажиточные немецкие бюргеры, купцы. Так уж сложилось, что и в Литве, и особенно в Польше собственного купечества мало, в основном немцы.

Обещают поддержку, хм… Чего же не подписались? Побоялись, что письмо перехватят? И что с того? Впрочем, что ему-то, Магнусу Ливонскому, за дело до польско-литовских интриг? С другой стороны, может, и стоит побороться? Речь Посполитая — это вам не Ливония! Государство огромное, сильное. Правда, слишком уж слабая центральная власть, все права у магнатов да шляхты. Так это можно исправить! Не сразу, потихонечку, постепенно, опираясь на города и часть магнатов — тех, кто ненавидит шведов. Таким много, очень много, и в Польше и в Литве. Однако же почти все они ненавидят Ивана Грозного, а ливонский властелин, как ни крути, его прямой вассал. Правда, получив новую корону, вассалитет можно будет оспорить… что неизбежно вызовет войну. Хотя она и так идет вовсю.

— Из Вильны послание, милый? — красавица Маша, неслышно подойдя сзади, заглянула через плечо. — На трон зовут?

— Ну, а куда же еще-то?

Магнус расхохотался и, приобняв жену, чмокнул ее в губы:

— Думаю, с этим надо что-то решать.

— Я тоже — думаю, — Марья Владимировна посмотрела на мужа совершенно серьезно, без всяких там глупостей. — Думаю, дело того стоит. Рано или поздно Иоанн раздавит нас. Выберет удобный момент и…

— Но пока он нам помогает!

— Вот именно — пока! — синие очи юной королевы вспыхнули ненавистью и гневом. — Иоанн казнил моего отца и мать. И многих других родичей. Брат вот умер…

— Кстати, а вот из Москвы письмо, — король взял в руки второе послание. — От верного человека. Сейчас прочтем.

Развернув желтоватую бумагу, Магнус недовольно хмыкнул: письмо было написано скорописью — с пляшущими во всем стороны буквами, с сокращениями да еще так неразборчиво, российские медики отдыхают!

— Из Москвы! — обрадованно молвила Марьюшка. — Дай-ка сюда, прочитаю.

— Тогда уж давай вслух.

Как и всегда, послание от «верного человека» было составлено хитро, так что не понять — кому написано и от кого. Ни тебе поклона, ни привета, ни послания здравия — сразу быка за рога:

— «Верно, уже дошли и до вас горестные вести о безвременной кончине царевича Ивана, — Маша негромко зачитала первую строку. — По Москве ходят разные слухи, один другого нелепее. Говорят, дескать, сам царь Иоанн убил сына своего в припадке гнева. Не верьте. Сие есть ложь, неправда. Истина же в том, что царевич сильно занемог и скончался. Многие на Москве считают, будто его отравили…» Отравили! — королева многозначительно подняла указательный палец. — «Кто-то винит поляков, кто — шведов, а иные — царя Иоанна, хотя тому травить сына своего незачем. Сии слухи все — тайные, говорят, Щелкаловы дьяки вышли на след, опять же — ничего от них толком не дознаешься, интриганы старые и каждый свою выгоду блюдет».

Далее шло беглое описание состояния внутренних московских дел: кого казнили, кого отправили в ссылку, все имущество отобрав, — и в самом конце письма уведомлялось, что кто-то из польских магнатов вновь пригласил царя попытать удачи и занять трон Речи Посполитой.

— Правда, Иоанн, что такое элективный сейм, не понимает ни разу, — Марьюшка злорадно повысила голос. — Еще бы понимал! Он что — королева английская? Вот и тут пишут… Иоанн, де, считает, будто поляки с литвинами, задумав звать его на трон, кланяться станут, слезно просить и в ноги бросятся. Что такое выборы, ему невдомек! — синие глаза вновь вспыхнули. — Интер-е-е-сно, у кого хоть вообще умишка хватает тирана этого на трон польский звать? Что они, не понимают, что ли? Хотят, чтоб Иоанн кровью все коронные да княжеские земли залил? Он и зальет. Он может, кровопивец чертов!

Юная королева разволновалась, царя Ивана Васильевича она ненавидела искренне и всей душой — так ведь и было за что. Род Старицких пострадал от московского государя немало! Опять же, частенько не просто так, а за дело. Батюшка Машин, князь Владимир Старицкий, много в каких заговорах участвовал, почитай, ни одного не пропустил! И права на корону государя российского имел ничуть не меньше Ивана. Как и Машенька, к слову сказать! Как и сын королевской четы — Вольдемарус-Володенька. Тот мог уже и на датский трон претендовать, и, отчасти, на шведский.

Обняв присевшую рядом супругу за плечи, Магнус покачал головой:

— Скажу так, милая. Иоанн многим в Речи Посполитой люб вовсе не потому, что тиран. Кто в нем защиту от шведов видит, кто — от турок. А кое-кто — от произвола магнатов. Горожане же и крестьяне надеются, что Иван шляхту прижмет.

— От произвола, говоришь? — гневно дернулась Маша. — Так он сам, Иоанн, тиран поганый, произвол и есть! Защитит он их, как же! Кровавыми слезами умоются, вот посмотришь… Тьфу! Что я говорю-то? Не бывать Ивану на польском престоле никогда! Тебя, кстати, туда еще не зовут?

— Зовут. Вон, письмо лежит. Хочешь — ознакомься.

Внимательно прочитав виленское послание, королева довольно кивнула:

— Вот так и давно бы!

— Думаешь, стоит попытаться? — Магнус скосил глаза, незаметно забираясь ладонью под Машино платье — фламандское, с вырезом и кружевным воротом. Поласкав нежное плечико, Магнус погладил супруге спинку, уж докуда достал — меж лопатками, потом поцеловал шейку, потрогал под платьем грудь…

— Ой, что ты делаешь!

— Тебе не нравится?

— Нравится… А вдруг войдет кто?

— А мы сейчас дверь на засовец закроем…

Вскочив со скамьи, молодой человек проворно задвинул засов и бросился обратно, помогая супруге раздеться. Не столь уж и простое дело, учитывая модный кринолин! Пока все завязки развяжешь — упаришься.

Наконец, справившись со всем этим, Магнус усадил голую женушку на стол и, обхватив бедра, накрыл губами нежные быстро твердеющие сосочки. Маша застонала, закусила губу, и король, чуть отпрянув, принялся покрывать поцелуями ее плоский животик, пупок, лоно… Страстное нарастающее желание охватило обоих, распаленные супруги, наконец, слились воедино — здесь же, прямо на столе, на письмах…

— Ну, ты и срамник, милый, — придя в себя, Машенька взъерошила мужу волосы. — Мы с тобой прямо как римские патриции.

— Вот именно, заинька моя — мы с тобой…

— Знаешь, я когда-то в девичестве еще прочла про патрициев книжку… по-латыни, конечно же, но таку-у-ую! Как ты иногда говоришь-то? Заниматься любовью? Вот там любовью и занимались, на каждой страничке да по-всякому. Ну… — юная женщина чуть замялась и тут же продолжала с самой томной улыбкою: — Примерно как мы с тобой. А еще: господа со слугой, и — со служанкой, с двумя слугами сразу… Был у нас при дворе один молодой рында, Иоанн потом его казнить велел. Красивый такой парень, молодой. Так я иногда представляла, как будто я — с ним… В животе внизу тягостно становилось, а в лоне — жарко… Стыдно так, но приятно… греховно, ага.

В дверь неожиданно постучали. Было позднее утро, наверное, часов одиннадцать или чуть больше, вполне понятно, что государей уже хотели видеть.

— Подождите, — быстро одеваясь, король проводил взглядом убежавшую в опочивальню жену и улыбнулся. Все ж таки повезло ему с Машенькой! Красивая невероятно, да еще и сексуальная, не в пример прочим. Никакого ханжеского стыда, слава богу, нету — сама ведь призналась, какие интересные книжки в детстве читала.

— Заинька, тебе служанку прислать?

Разлохмаченная голова Маши показалась из-за двери, синие очи удивленно блеснули:

— Зачем служанка? Нам с тобой и вдвоем хорошо.

— Я в смысле — одеться помочь… Но ход твоих мыслей мне представляется весьма забавным.

Хмыкнув, юная королева захлопнула дверь.

— Войдите, кто там есть, — пригладив волосы, его величество гостеприимно распахнул дверь.

Вошел Анри Труайя, поклонился, придерживая шпагу. Настоящий боевой клинок, не какой-нибудь там придворный, плюс темный испанский костюм с минимумом украшений, но весьма элегантный, черт побери!

— Видно, хотите доложить о ходе расследования убийств, друг мой?

— Скорее о новом убийстве, мой король! На этот раз — в Руийяне.

— Это что хоть такое? — искренне удивился король.

Ответственный за тайные поручения невозмутимо повел плечом:

— Дыра, ваше величество. Замок и небольшой посад, пригород. Правда, недалеко — в семи верстах от Пайде. Впрочем, здесь, в Ливонии, все недалеко. Чай, не Русь!

Последнюю часть фразы Труайя произнес по-русски, с явным новгородским выговором, с цоканьем — не «чай», а «цай»! Магнус давно уже догадывался о происхождении «доблестного нормандского дворянина», однако же не расспрашивал старого своего приятеля ни о чем. А зачем? Захочет — расскажет.

— Так что там, в дыре? Снова аптекаря порешили? Или зеркальщика?

— Нет, ни зеркальной мастерской, ни аптеки там нет. На это раз не повезло ученику художника. Их там целая артель — подновляют православный храм. В лесу там, рядом, часовенка, с давних еще времен.

— Артель московская? Виленская? Или еще какая? — быстро уточнил король.

— Псковская, — Труайя потеребил кончик левого уса. — В часовню воры ночью забрались, а ученик там ночевал, вот и…

— Надеюсь, убийц вы все же найдете, — недовольно промолвил Магнус.

— Ищем, ваше величество. Поверьте, делаем все.

— Быстрее ищите, — король нахмурился и покачал головой. — Месяц уже почти колупаетесь, а?

— Ваше величество! Всего-то третья неделя пошла.

— Ну, так и что? Ладно, ладно, ищите…

Ливония, все же имела свою специфику, проявлявшуюся и в ходе войны, и во всем прочем. Небольшие расстояния, огромное количество укрепленных городков и замков, всякого рода каменных фортификационных сооружений, строящихся и совершенствующихся веками. Много дорог — и дорог хороших! — убийца (или убийцы) могли запросто затеряться, покинув место преступления как можно быстрей. Нужно было выставлять посты, перекрывать пути-дорожки. Впрочем, Анри свое дело знал, в чем его величество не раз уже убеждался, а потому и сейчас ворчал лишь для порядку.

— Та-ак… еще чего плохого в нашем королевстве случилось за последнюю ночь?

— Войска царя Ивана взяли Пернов.

— Взяли-таки? — Магнус покачал головой. — Ну, предлагали же тамошним ратманам к нам. Так нет, на шведов понадеялись. И что, сильно помогли им шведы? Иван Васильевич и Ригу бы взял… кабы не поляки, их ведь Рига теперь.

— Поляков в Риге не жалуют.

— И хорошо! — Арцыбашев всплеснул руками. — А надо еще людишек верных туда послать, и газетку распространить нашу… Чтоб рижане поляков еще больше не жаловали, да чтоб не к шведам хотели, а к нам!

— Сделаем, ваше величество, — Труайя браво выпятил грудь и, по привычке понизив голос, сообщил самое важное, ради которого, собственно, сюда и явился: — Один человек ищет с вами встречи, мой государь.

— Что за человек? — тут же оживился Магнус. — И почему именно со мной? Тебя ему уже недостаточно?

— Нет, мой король. Дело уж больно важное. И доверить его, кроме как вам, никому нельзя. Речь идет о троне…

Его величество разочарованно зевнул и отмахнулся:

— Я даже знаю, о каком! У меня тут писем уже…

— Письма письмами, а тут люди, — возразил Анри. — И люди, судя по всему, серьезные.

— Ну, так давай сюда своего серьезного человека! — Арцыбашев гулко рассмеялся. — Так и быть: примем, выслушаем… Надеюсь, ты его уже привел?

— Ждет на заднем дворе, — покивал француз-новгородец. — Надо бы тайным ходом…

— Хорошо. Проведи.

Представитель «серьезных людей» оказался невзрачным светлоусым мужичком в потертом телогрее-кожухе и дешевом шерстяном плаще. Несмотря на непрезентабельный внешний вид, держался мужичок с гонором — сразу видно, шляхтич. И не столь уж и прост, как кажется. Начал сразу же, без всяких предисловий, лишь только отвесил его величеству уважительный низкий поклон:

— Я знаю человека, который может помочь вам получить польскую корону.

— Речь идет о короне Польши и Литвы? — педантично уточнил Магнус.

— Хм, Литва… — визитер презрительно скривился. Ну, точно шляхтич, поляк!

— Что же он сам-то не явился, этот ваш человек? — хитро прищурился Арцыбашев. — Зачем было кого-то посылать? Или он мне заранее не доверяет?

— Доверяет, что вы! — шляхтич яростно сверкнул светлыми, чуть навыкате глазами. — Одному вам, пан круль, и доверяет. Он… очень большой человек и знаком со многими влиятельными людьми. Только сейчас, увы, схвачен и брошен в узилище в Вильне.

— Ах, вон оно что! — не выдержав, рассмеялся король. — Брошен в узилище в Вильне! Интересно, за что его так?

— Шляхта обвинила его в государственной измене, — пояснив, посетитель пригладил усы.

Он назвался пан Вилек Кварский, впрочем, вряд ли это было настоящее имя. Но вот имя того виленского сидельца вряд ли нужно было выдумывать.

— Его зовут Кшиштоф Граевский. Он шляхтич и ясновельможный пан, связанный с таким людьми, которых я затруднюсь и назвать от вящего ко многим почтения, — с удовольствием отпив вина из предложенного кубка, продолжал свой рассказ пан Кварский. — Сего достойного пана взяли в Вильне сразу же из Москвы…

— Ах, из Москвы! — Магнус тут же насторожился. — Вот с этого-то начинать и нужно! А ну-ка поподробнее, многоуважаемый пан!

Собрать сведения о таинственном шляхтиче оказалось не столь уж и сложным. Пана Кшиштофа Граевского в Речи Посполитой знали многие, особенно в Литве. Однажды старый знакомый Граевского по Вильне, некий Антоний с простой английской фамилией Смит, узнав о финансовых затруднениях пана Кшиштофа, предложил тому приобрести за тысячу злотых рубин у одного краковского еврея, а затем — продать рубин в Московии, вернее, обменять на товар — в десять раз дороже. В десять! Дело вроде бы выгодное, только вот Граевский весьма странно его исполнял, зачем-то мотаясь по всем польским и литовским землям, и даже кусок немецких земель захватил. Вильна, Краков, Данциг, Торунь, Мальборк, снова Данциг, потом — в обход Вильны — Полоцк, Москва… Странные вояжи для в общем-то простой финансовой спекуляции. Особенно если учесть, что в Мальборке находился сандомирский воевода Ян Костка — один из претендентов на польский престол!

— Встречались ли они, установить не представилось возможным, — примерно через неделю доложил Труайя. — Тамошние купцы ничего такого не слышали, а посланные в Мальборк люди еще не вернулись. Подождем?

— Нет, — король резко дернул шеей и усмехнулся. — Боюсь, наше долгое выжидание окажется для пана Граевского фатальным. Человек он, я вижу, серьезнее некуда. Что ж, надо вытаскивать бедолагу. У нас есть кто-нибудь в Вильне?

— Сыщем, мой король.

С польской короной следовало спешить. Уже очень скоро период «бескоролевья» в Речи Посполитой должен закончиться. Королем изберут семиградского князя трансильванца Стефана Батория. Того самого Батория, который своей хваткой и воинскими успехами принесет много вреда Московии. Именно его проталкивал на престол турецкий султан Мурад, внук знаменитого Сулеймана Кануни — Великолепного. Мурад еще раньше прислал польским панам грамоту с требованием, чтобы поляки не выбрали в короли императора Священной Римской империи Максимилиана II, а выбрали кого-либо из польских вельмож, например Яна Костку, или если короля из других держав, то Батория или шведского королевича Сигизмунда Вазу. Максимилиан Габсбург — явный враг султана, в 1571 году Габсбурги при поддержке Венеции наголову разгромили турецкий флот в битве при Лепанто. Флот, правда, быстро восстановили, но Мурад очень бы не хотел, чтобы Габсбурги пришли к власти еще в Польше!

Иван Грозный тоже не катил: Турция всегда поддерживала своего вассала — крымского хана, того самого, что на «Изюмском шляхе безобразничал». И не только на Изюмском… Три года назад крымский хан Девлет Гирей сжег Москву. Правда, вскоре его войско было разбито русскими воеводами в прах в битве при Молоди… В общем, для султана Иоанн тоже не кандидат. А Магнус — вассал Иоанна…

— С этим Граевским надо обязательно встретиться, мой милый супруг, — выслушав мужа, посоветовала Маша. — Помочь ему бежать и… Сейчас же отправь людей в Вильну!

Король так и сделал, наказав верным агентам в Литве действовать осторожно, но действенно: если не помогут деньги, то пустить в ход другие средства — запугать, шантажировать тюремщиков и судей, либо организовать побег.

Именно побег и организовали, подкупив тюремщиков, на что понадобилось не так уж и много золотых монет. Организовали, доставили, так что уже к концу августа пан Кшиштоф Граевский предстал перед королевской четою Ливонии.

Это был красивый, еще совсем не старый мужчина с аккуратно подстриженными усами и модной «испанской» бородкою, как носили по всей Европе, без различия вероисповеданий. На прием к королю Граевский потребовал от агентов денег на приличный костюм, и, получив таковые, явился на аудиенцию облаченный в шелковые штаны-чулки, парадные лаковые туфли и расшитый жемчугом камзол с большими разрезными буфами. Ну и, конечно же, накрахмаленный воротник — брыжи, — напоминающий небольшой мельничный жернов — куда же без этого?

— Ваше величество, позвольте выразить мою безмерную благодарность и заверить в самом добросердечном почтении к вам и вашей венценосной супруге! Кроме того…

— Давайте ближе к делу, достопочтенный пан, — светски улыбнулся Магнус. — Я буду задавать вопросы, вы — отвечать. Договорились?

Шляхтич поклонился:

— Как будет угодно вашим величествам.

Похоже, он не ожидал встретить на аудиенции еще и королеву и рассчитывал обаять лишь одного короля, и теперь быстренько, на ходу, исправлялся, даже пытался шутить.

— Вы встречались в Москве с важными сановниками царя Иоанна? — переглянувшись с Машей, спросил король.

— Я встречался с самим государем! — пан Кшиштоф горделиво задрал голову. — Иоанн доверил мне передать письмо членам сейма. Чего я, увы, не сделал. Не успел.

— А бояре вас посещали? — тут же уточнила Мария.

Граевский скривился:

— Афанасий Нагой и дьяк Петр Ерш Михайлов. Просили меня передать послание виленскому гетману Яну Ходкевичу…

— И он засадил вас в темницу! — усмехнулась Маша.

— Не он, — шляхтич тряхнул головою, силясь понять, что нужно от него этой красивой и, конечно же, глупенькой девочке-королеве. Бывшей московитке, дикой, как все русские. Правда, сейчас она дикой не выглядела, но… — Интриганы, знаете ли.

— Нагой и Михайлов тоже интриганы те еще, — холодно молвила королева. — Это хорошо, что вы не успели передать письмо Иоанна сейму. Хотя… думаю, оно не слишком бы обрадовало польских дворян.

— Да-да, — Магнус изобразил на лице улыбку и как бы между прочим спросил: — Так что там было, в этом письме?

— Я не вскрывал, но… Думаю, все то, что я советовал русскому государю.

— И что же вы советовали?

— Многое, — шляхтич тоже улыбнулся. — То же, что сейчас посоветую и вам, ваше величество. Буде и вы все же решитесь выставить свою кандидатуру на престол Речи Посполитой!

Советы и впрямь оказались весьма ценными, видно было, что пан Граевский представляет не самого себя, а некую группу знати, о которой он еще должен будет рассказать. Пан Кшиштоф особо обращал внимание на то, что выборность короля необходимо сохранить, но предлагал некое дополнение: «Среди потомков государевых вольно одного избрать, которого все полюбили». Кроме того, в предвыборной борьбе следовало ограничиться только двумя артикулами. В первом говорилось о том, чтобы «новых обычаев не вносить, а в старых не изменять без общего согласия всех сословий», а также «чтобы был один народ во всем между собой равный, одна Речь Посполитая, один совет, одна оборона, один государь, всеми вместе свободно избранный». Магнус сразу понял, что этим самым Граевский пытался сыграть на трепетном отношении шляхты к своим вольностям. Весьма полезным следовало признать совет выбрать место для переговоров там, где «Литвы немного было, а польских и русских панов было бы там больше», чтобы пока ни в коем случае не поднимать вопроса о принадлежности Ливонии и Киева. В вопросе о вере — не торопить событий, а устроить богословский диспут. Главная же идея была в том, что в первую очередь следовало предъявлять не все статьи будущего договора и по спорным вопросам пока соглашаться — только для того, чтобы обеспечить избрание.

— Кто же ваши могущественные покровители, любезный пан Кшиштоф? — наконец поинтересовался король.

Граевский отвечал с пафосом:

— Все те, кто не хотят видеть Польшу и Литву под шведами или турками! Те, кто сражается против татар и… хочет кое в чем обуздать магнатов, магнаты же — шляхту. Отменить в сейме право вето для загоновых!

— Для кого?

— Для совсем уж нищих дворян, — Маша повернулась к супругу. — Магнатов я многих знаю, почти все роды там по крови русские, много православных. Князья Вишневецкие, Острожские, Сапеги — все наши люди. Ненавидят Ивана, но и к папе римскому относятся настороженно.

— А лютеранство?

— Лютеранство в городах. Не во всяких — в приморских. Там, где полно немцев.

Сохраняя тайну, пан Кшиштоф не назвал ни одного своего покровителя вслух. Лишь написал несколько имен на бумаге золоченым королевским пером. Прочитав, Магнус округлил глаза, шляхтич же вдруг улыбнулся:

— Позволено ли мне будет преподнести некий подарок ее величеству?

— Позволено, позволено! — весело засмеялась Марьюшка. — Подарки — всегда хорошо. Просто интересно, что вы мне такое подарите?

— А вот! — сунув рук в висевший на поясе кошель, Граевский вытащил оттуда небольшое, но очень изящное зеркальце в золотой оправе с рисунком в виде маленьких золотых зернышек, искусно припаянных друг к другу.

— Зернь! — восхищенно воскликнул Магнус. — Вроде бы как во время монголо-татарского ига сия техника напрочь исчезла. Оказывается, нет…

— И при чем тут монголы? — Маша откровенно любовалась подарком, еще бы — этакий эксклюзив! — И где ж такие чудеса делают? В Вильне?

— Тамошний ювелир, — охотно покивал шляхтич. — И — зеркальщик. Представляете, недавно в Вильне целую зеркальную мастерскую ограбили! Убили двух подмастерьев, хорошо — мастера не тронули, видать побоялись.

— Что вы говорите! — Арцыбашев сразу вспомнил все странные «полицейские» дела с загадочными убийствами. — Подмастерьев, говорите, убили?

— Я лишь передаю слухи, — развел руками визитер. — Подробностями же не владею.

— Жаль.

— Пан Граевский, — отложив зеркало, юная королева посмотрела посетителю в глаза. — Вы были в Москве. Что-нибудь знаете о смерти царевича Ивана?

— Болтают разное…

— Нас не интересуют слухи! Что вы лично думаете?

— Думаю, царевич отравлен, — тихо промолвил гость. — Хотя мог и умереть. Мало ли таких внезапных болезней?

— Пневмония, бронхит, грипп, — Магнус цинично ухмыльнулся. — Даже обычное ОРЗ с осложнениями. Антибиотиков нет — ноги промочил, и пожалуйста — на погост!

Маша быстро пихнула мужа локтем в бок:

— Ну сколько раз говорила? Не рассуждай непонятными словами.

— Пневмония — это, конечно, латынь… — показал свою осведомленность пан Кшиштоф. — А брон-хит и гриб… наверное, греческий.

На следующий день Магнус вновь вызвал к себе Анри Труайя и снова имел с ним беседу по поводу убийства аптекарей и зеркальщиков.

— Подготовьте мне список жертв, Анри, — попросил король. — А также и тех, кто остался в живых, кого не тронули.

— Я и так могу это сказать, ваше величество, — Труайя задумался и перечислил все, что было известно: — Почти все убитые — молодые парни, подмастерья, возрастом лет от тринадцати до восемнадцати. Правда, убили и старика аптекаря…

— А он не мог оказаться в аптеке случайно? — быстро перебил король. — Пришли не за ним — за учеником, подмастерьем.

— Может, и так, — француз-новгородец покачал головою. — Только странно все это — кому эти подмастерья нужны?

— Надеюсь, вы уже установили, что связывает меж собой всех убитых?

— Да ничего не связывает! — Анри всплеснул руками. — Все в разных местах жили, знакомы между собой не были. Разве что — возраст…

— Вот-вот — возраст, — покусав губу, Арцыбашев подошел к окну и долго смотрел во двор, после чего обернулся и продолжал: — А может быть, еще и внешность? И что-нибудь другое? Ищите, Анри!

Труайя явился с докладом уже к вечеру. И в самом деле, внешне почти все убитые отроки оказались похожими, словно близнецы-братья. Худые, узколицые, густые темно-русые волосы, карие глаза.

— И еще — всех их наняли недавно, — подумав, дополнил Анри. — Все — не местные, чужаки из других краев. Да-да, чужаки. Немцы!

— Вот видишь?! — Магнус радостно потер руки. — Кажется, мы с тобой напали на след, дорогой Анри. Туше, как говорят у вас, фехтовальщиков! Я даже знаю теперь, как предотвратить очередное убийство… и поймать убийц.

— Трудновато будет, — признался вельможа. — Пока всех подмастерьев проверишь…

— Но ведь аптек и зеркальных мастерских не так уж и много, мой друг.

Вечером играли в карты. Приехала Сашка — вдовствующая баронесса Александра фон дер Гольц, еще заглянул Михутря и — чуть позже — Анри. Таким вот узким дружеским кружком и сидели. Играли по маленькой, болтали о том о сем, а когда пришел Труайя, Магнус тут же озадачил его вопросом. Все тем же!

— Нет никого похожего, — тихо отозвался Анри. — Ни в мастерских, ни в аптеках. В Оберпалене и окрестностях — нет.

— А кого ищете-то? — отложив карты, Александра вскинула чудные жемчужно-серые очи. — Может, я своих парней дам? Они помогут — ушлые.

— Так у них и своя работа есть — в печатне, — неожиданно расхохотался Михутря. — Силантий, вон, жаловался недавно, будто ты, Александра, подмастерье у него сманила. Сейчас еще и парней заберешь — и кто газеты выпускать будет, а? Один Силантий не справится.

Сашка сверкнула глазищами:

— Да никого я не сманивала! Просто сказала парням, что ищу проворного секретаря, грамотного, чтобы знал и немецкий, и польский, и русский. Вот Феденька мне и рассказал про Франца. Ну, парня из печатни. Федя сказал, что тот и сам уже уходить собирался… А ко мне перешел с удовольствием!

— Ну и как?

— Добрый работник, — баронесса довольно улыбнулась. — Грамотей, языки знает. И, знаете, немного чудной.

— Что значит чудной? — тут же уточнил Магнус.

— Ну, такой… странный, — Сашка несколько замялась и шмыгнула носом. — Третьего дня волосы хной покрасил — рыжий теперь. А сам в замке сидит сиднем, никуда не вылазит, хотя я его не неволю и взаперти не держу.

Труайя и король переглянулись.

— А про прошлую жизнь ты своего секретаря не расспрашивала? — быстро спросил Магнус. — Откуда он русский знает?

— Говорит, в Нарве от новгородских купцов научился, — баронесса неожиданно насторожилась. — Врет! Не цокает он по новгородскому, а по-московски акает. И такие словеса знает, что только в Москве и говорят. Жил он там — точно!

— Так-так, — тихо протянул Анри. — Так-так…

Франца допросили прямо в Сашкином — теперь уж и по бумагам Сашкином! — замке. Трясущийся от страха подросток, увидев пред собой короля, со слезами повалился в ноги.

— Не реви! — гулко прикрикнул Магнус, указывая на невысокую скамеечку у самой стены. — Садись, вон.

— Ваше величество-о-о…

— Анри, подними его!

— А ну, живо, парень!

Вздернув отрока за плечи, Труайя силой усадил его на скамью и похлопал ладонью по щекам:

— Сказано тебе — не реветь!

— П-прошу п-простить, — заикаясь от страха, подросток все же утер слезы и сопли. — Я… я ничего такого не делал…

— Ты боишься, — утвердительно молвил король. — И боишься не нас! Кого? Говори! Живо!

— Они нашли меня, — подняв голову, Франц сверкнул глазами. — Те страшные люди из Москвы… Я узнал их, узнал! Они крутились возле печатни, расспрашивали. Главный — Акинфий Белоус, приказчик московский. Не только приказчик, он на всё готов, на всё способен. Я узнал, узнал: борода черная, кудлатая, взгляд как у оборотня — злой! Посмотрит — словно огнем жжет. Я, как его чрез окно увидал, сразу бежать собрался… Но вот госпожа фон дер Гольц в замок взяла. Сюда-то они не доберутся!

— Понятно, — внимательно выслушав мальчишку, Магнус задумчиво скривился и спросил главное: — Теперь скажи, почему они тебя ищут? Почему хотят убить?

Заметив смятение, мелькнувшее в карих глазах отрока, его величество повысил голос:

— Рассказывай все без утайки! Только тогда мы сможем тебе помочь.

Заикаясь, Франц рассказал всё. Или почти всё. По крайней мере, Арцыбашеву стало более-менее понятно и с убийствами подмастерьев, и кое с чем еще.

Юный Франц родился и вырос в Нарве, в семье приказчика из Мекленбурга. Родители умерли от чумы — в те времена почти треть населения Прибалтики вымерла. Оставшись один, мальчишка мыкался по родственникам и знакомым, а затем встретил богатого купца — доброго знакомого отца, с ним и подался в Московию, где купец порекомендовал его немцу-аптекарю по имени Иоганн Гетфильд. Герр Иоганн держал в немецкой слободе аптеку, услугами которой пользовались весьма влиятельные люди: дьяки, подьячие, думные дворяне, даже некоторые бояре и московские служилые чины.

Московский приказчик Акинфий Белоус — так он представился — впервые заглянул в аптеку где-то в конце июня, а потом заходил еще несколько раз. Покупал сулему — ртутное вещество, посредством которого выводили веснушки и лечили разного рода интересные болезни, заводящиеся от плотской любви.

— Это яд вообще-то, — понемногу приходя в себя, пояснил Франц. — Соединение ртути. Еще сулему в амальгамах используют… ну, для зеркал. И в шляпных мастерских — для фетра.

— Так этот приказчик, стало быть, веснушки решил вывести? — король перешел на русский.

Мальчишка отозвался на том же языке, довольно правильно, лишь с забавным акцентом:

— Не, веснушек у него не было. Да и сулему, сказал, не для себя берет — для брата. Дескать, тот подцепил что-то от гулящих девок, а уж таких на Москве множество. А потом, июля месяца тридцатого числа, Акинфий убил моего хозяина, герра Иоганна! Просто где-то под вечер зашел в аптеку и убил. Зарезал ножом, словно курицу! Ловко так… умело.

— А ты откуда знаешь, что именно он? — удивился Магнус.

— Я ж видел все! — подросток дернулся. — С утра еще хозяин послал меня на рынок за лечебными травами, там один мужик из крестьян ими торгует. Ну, вот я и пошел — а торговли-то в этот день и не было! Зато народищу-у-у! И стрельцы кругом, и глашатаи. Царевич Иоанн умер, вот о горе таком народу и объявили — отчего я и число-то запомнил. На всех улицах — разъезды да стражи пешие, я припозднился. Чуть раньше вернулся бы — и сам с хозяином своим лег кинжалом пронзенный. А так… Только дверь открыл — хорошо, петли недавно барсучьим салом смазали, неслышно было, как и вошел… Заглянул, а там трое! И один — Акинфий, приказчик. И в руке его кинжал окровавленный, а герр Иоганн на пол упал, и в груди, под самым сердцем, рана. Оглянулись все трое ко мне — а глазищи-то стра-ашные! Я ноги в руки — и бежать. Акинфий со своими по пятам шли, да не догнали. А я — к купцам нарвским, с ними домой добрался… И там, в Нарве, вдруг случайно увидел Акинфия!

Отпустив Франца, Магнус и его доверенное лицо принялись строить догадки — что бы все это значило? С одной стороны, могло иметь место и обычное ограбление. Злодеи просто-напросто воспользовались суматохой, возникшей в городе после объявления о смерти царевича Иоанна, а к аптеке, верно, присматривались давно. С другой стороны, тогда возникает вопрос: зачем они столь упорно преследовали помощника аптекаря, случайно оставшегося в живых? Заметали следы? Хм… Ладно бы в Москве отыскали парнишку да, не говоря худого слова, убили, но чтоб тащиться за ним в Нарву и дальше — по всей Ливонии? Для этого нужно было иметь о-очень веские основания, а значит, тривиальным ограблением тут и не пахло. Тем более беглого отрока не просто искали — убивали всех, похожих на него. Так, походя, на всякий случай. Похоже, ставка была высока!

— Ну? — король посмотрел на своего верного помощника во всех тайных делах.

— Я думаю то же, что и ты, государь, — Труайя приложил руку к сердцу. — Этот приказчик как-то связан с загадочной смертью царевича! Думаю, он его и убил. Конечно, не сам по себе — по чьему-то приказу.

— Понятно, что по приказу, — покачал головой Леонид. — Интересно, кто б мог царевича заказать? Кому выгодно было?

— Да много кому, — сановник пожал плечами. — Шведскому королю, литовскому и польскому сейму… а может, и иным московским князьям. Думаю, они не только царевича отравили, но намеревались убить и самого государя. Да не вышло! Что-то пошло не так, вот и бросились следы заметать, аж до Ливонии добрались! А что делать? Крутой нрав Иоанна хорошо известен.

Ловить отравителей решили на живца. Прямо здесь, в замке. Логично рассуждая, Арцыбашев прекрасно понимал, как злодеи будут действовать дальше. Первым делом, конечно же, попытаются установить, куда делся Франц из печатни. Если уже не установили — это ведь никакая не тайна. Значит, именно в замке фон дер Гольцев и стоило их ждать.

— Чужаки в замке не появятся! — обломила друзей юная баронесса Сашка. — Просто не смогут. Подъемный мост у меня, ворота, стража верная — все как у людей. Ну как проникнуть-то?

— Очень просто — подкупить стражу, — Анри громко расхохотался. — Серебро и золото совершают чудеса. За добрую сумму отрока из замка вынесут наготове, в мешке. Запросто! А вот убивать парня в замке я б, на их месте, не стал — потому как труп куда девать прикажете? Разве что в ров — так ведь заметить могут.

— Мешок тоже заметят, — усмехнулась Александра. — А ночью ворота без моего приказа запрещено отворять. Не-ет, чужим в замок не проникнуть, а свои — побоятся. Тут ведь все друг за другом следят. Покойный барон так устроил. Раньше ему обо всем доносили, теперь — мне. Отравители… ишь ты! Я б, ваше величество, о кухне дворцовой побеспокоилась. Врагов у вас больно уж много.

О кухне Арцыбашев побеспокоился давно, точнее сказать, не он сам, а Маша. В королевском замке за слугами, стараниями того же Анри Труайя, следили весьма тщательно, а уж за кухней — особо. Уж такой век на дворе стоял — отравительский.

— На живца — идея хорошая, — уже на обратном пути, сидя в королевской повозке, одобрительно покивал Труайя. — Я вот думаю, не только убийц на него ловить, но и возможных отравителей. Это плохо, что у нас во дворце все так строго.

— Чем плохо-то? — Магнус усмехнулся, искоса посматривая в окно. — К тому же ты сам такую строгость и ввел.

— Думаю, государь, если кто тебя отравить попытается, все одно непременно кого-нибудь в помощники да найдет. Так лучше бы, чтоб злодеи на наших людей вышли. Кому-нибудь из поварских помощников надобно все разъяснить да жалованье тайно прибавить. Я бы подумал, кому. Могу ли?

— Делай, как знаешь.

Махнув рукой, король вновь посмотрел на мелькавшие за окном кареты поля, луга, перелески. От замка в Оберпален шла хорошая мощеная дорога, так что повозка почти не подпрыгивала на ухабах, и в пути можно было спокойно поговорить, не опасаясь прикусить язык или сломать зубы.

* * *

В начале сентября в замке юной баронессы собирали оброк и арендную плату за землю, в основном продуктами. На просторном дворе разгружали объемистые крестьянские возы, становилось необычайно людно, везде звучали голоса — кто-то ругался, кто-то шутил, шумно обменивались последними новостями.

Кибитка хуторянина Эйнара Копны выехала с хутора довольно рано, почти сразу с рассветом. Этим летом у Эйнара сильно увеличилось коровье стадо, своей собственной земли уже не хватало, пришлось арендовать у баронессы Александры заливной луг, за который пришла теперь пора расплачиваться, слава богу, не деньгами — договорились на сыр да на масло. Их теперь хуторян и вез, по дороге прикидывая, насколько дороже вышло бы деньгами. Пожалуй, раза в два! Ну, если и не два, то в полтора точно. Просто юной баронессе очень нравился сыр, именно тот, что делали на хуторе дядьки Копны. Что ж…

Проходящая меж высоких сосен дорога обогнула овраг и резко свернула к югу мимо дубравы, на опушке которой хуторянин заметил неизвестно откуда взявшегося мужика. Не высокого, но и не низкого, лет тридцати, с вислыми сивыми усами и одетого как обычно одеваются городские приказчики и зажиточные хуторяне: камзол, конечно, не как у господ, но что-то вроде — даже рукава с буфами, но накрахмаленного воротника, конечно, нет, зато пояс какой! Ах, какой пояс! Эйнар и сам не отказался бы от такого — из хорошо выделанной кожи, с серебряными нашлепками, щегольской. Пояс, не кушак — на него много чего повесить можно: и кошель, и ложку, и ножик, огниво даже. Интересно, где выделывают такие пояса? Не иначе как в Нарве или даже в Пярну, или в самом Ревеле!

— Эй, дядько, не подвезешь ли до города?

Незнакомец спросил по-немецки, хотя выглядел как обычный сосед и, верно, должен был знать и язык местных эстов. Но вот почему-то не знал. Впрочем, это не насторожило Копну — хотя должно было насторожить, хуторян отличался подозрительностью, только вот нынче пояс его отвлек.

— До города, говоришь? Так я в замок.

Дядько Эйнар Копна нарочно ответил на своем родном языке — языке южных эстов. Незнакомец должен был бы его понять, хоть и относился к тем самовлюбленным типам, что корчили из себя немцев и не уважали собственную родную речь.

Так понял или нет?

— Говорю, в замок еду…

Больше дядько Эйнар не успел ничего сказать: вылетевшая из придорожных кустов стрела пронзила ему грудь под самым сердцем! Кулем повалившись в телегу, хуторянин дернулся и застыл, уставив невидящие белесые глаза в столь же белесое, затянутое облаками небо.

— Ну, вот и славненько, — выйдя из кустов, здоровенный темноглазый мужик в морской кожаной шапке забросил за спину добрый тисовый лук и, толкнув мертвое тело рукою, довольно пригладил могучей дланью черную кудлатую бороду: — Отошла душенька, отлетела. Давай-ка его в кусты, Дементий.

Сивоусый Дементий, кивнув, ухватил убитого за ноги. Вдвоем злодеи легко спрятали труп в кустах и взгромоздились в телегу.

— Сыром пахнет, ага, — втянув ноздрями воздух, Дементий засунул руку под прикрывавшую телегу рогожку. — Точно — сыр! Поедим, Акинфий Иваныч?

— Не поедим, а поедем! — взяв в руки вожжи, чернобородый подогнал запряженную в телегу кобылку. — Н-но, милая, н-но!

— Быстро мы нынче управились, — подхалимским тоном промолвил примостившийся на краю кибитки Дементий. — Ловко ты, Акинфий Иваныч…

— Мы-то быстро, — Акинфий почмокал губами, словно раздумывал: может, и вправду попробовать сыр? От воза-то, чай, не убудет! — Мы-то быстро… Интересно, успел ли Ганс девчонку найти? Управился ли?

Последнюю часть фразы чернобородый произнес по-немецки, хотя до того беседа шла на русском языке, в той его версии, что использовалась в Великом княжестве Литовском.

— Управился, — ухмыльнулся усач. — Ганс да не управится с девками? Любую соблазнит, только волю дай. А гулящих нынче тут много — маркитантки, мать их дери.

— Да уж, кому война, кому мать родна — так ведь говорят в Московии. Ганс за дубравой должен ждать?

— Да, за дубравой.

Акинфий подогнал лошадь, и груженный плетеными корзинами с сыром и маслом воз тяжело покатил по узкой лесной дорожке. Вокруг густо росли папоротники, краснотал и бредина, тянулись к небу высоченные липы, пахло можжевельником, грибами и сладким клевером. Воздух стоял такой густой и тягучий, что казалось, его можно пить. Да что там пить — есть, хлебать ложками! Медвяной запах трав плыл над показавшимся за дубравою лугом, покачивался в орешнике меж ветвей и уже наливавшихся первым молочным соком плодов — орехов.

Как раз под кустом стояли двое, щелкали орехи да о чем-то, смеясь, болтали. Длинный молодой парень с рыжеватый шевелюрою и голубыми сияющими глазами был явно из тех, что так нравятся женщинам, особенно не сильно избалованным любовными ласками вдовушкам и всем таким прочим. К коим явно не относилась собеседница парня: судя по виду, оторва еще та! Невысокая, стройная, с упругой грудью и смазливым личиком, она так высоко задрала юбку, что стали видны коленки.

— Вот видишь, славный Ганс, какой у меня синяк? А всего-то через овраг перебралась. Ну, где твои друзья? Что-то они запаздывают.

— Да вон, похоже, они. Едут! — всмотревшись в показавшуюся из-за дубравы кибитку, Ганс, видно, узнал седоков и поспешно замахал рукою: — Эгей, эй! Мы здесь! Здесь мы…

Воз послушно свернул к орешнику, покатил, сминая колесами заросли пастушьей сумки и высокие стебли таволги.

— Вона вы где! — пригладив бороду, усмехнулся Акинфий. — А мы вас у дубравы высматривали.

— Так тут орехи!

— Орехи… Ладно, дружище Ганс. Давай, знакомь со своей дамой.

Дама оказалась понятливой. И довольно алчной. Не глядя, запросила за услуги талер!

— Талер? — изумился Дементий. — Столько добрый воин иногда и за месяц только получит! А тебе тут работы — с час.

— Дадим, дадим талер, — Акинфий успокаивающе покивал и вытащил из сумы серебряную монету. — На вот, дама, бери. Тебя как звать-то?

— Марго.

Попробовав талер на зуб, девушка проворно спрятала его куда-то под юбку и с готовностью облизнула губы:

— Ну, что, господа мои? Мне юбку сразу снимать?

— Постой, — хмыкнув, старшой улыбнулся в бороду. — Не так быстро, фройляйн. Видишь ли, мы сейчас поедем в замок. Так там, в замке, есть один нужный нам человек. Совсем еще молодой мальчик…

— И его я должна ублажить, — маркитантка оказалась очень даже понятливой. — Прямо там, в замке? Надеюсь, там найдутся укромные местечки.

— В кибитку его завлеки, там все и сладь, — хмуро пояснил Акинфий.

— Уж не извольте беспокоиться, завлеку, — Марго вдруг улыбнулась самой обворожительною улыбкою, которой никто сейчас от нее не ждал. Светло-голубые глаза ее искрились, пухлые розовые губки казались вырезанными из коралла… или сердолика самой высокой пробы. Красавица! Как есть красавица. Кто же откажется от такой? Уж точно не подросток.

— Мы знаем, ему именно такие, как ты, и нравятся, — ухмыльнулся Акинфий. — Стройненькие светлоглазые брюнетки. Так что уж не подведи.

— Сказала уже! — девчонка шмыгнула носом и с хитрецой взглянула на мужиков. — Вы-то сами не того? Не будете?

— Некогда, — сказал как отрезал старшой. — Все, залезай — поехали. Некогда тут лясы точить.

* * *

— Десять, одиннадцать… дюжина! — исполняющий обязанности фогта бывший паж Эрих фон Ландзее тщательно пересчитал аккуратно сложенные в корзину крупные, в серую крапинку, яйца и, обернувшись, бросил Францу: — Все, можно. Записывай.

Мальчишка аккуратно внес в оброчную грамоту дюжину гусиных яиц от Антса.

— Ну, что тут у вас? Теленок? Это кто — телочка или бычок?

Узнать ответ Эрих не успел: на опоясывающей главную башню террасе вдруг показалась Александра. В зеленом, с отливом, платье с кринолином и буфами, с модным накрахмаленным воротником, похожим на небольшой мельничный жернов, юная вдовушка казалось живым олицетворением всех мыслимых дворянских добродетелей. Серые глаза ее взирали на происходящее во дворе спокойно и строго, лишь легкая улыбка тронула лицо при виде Эриха. И паж, словно бы почувствовав, что на него смотрят, резко обернулся.

— Заходите в залу, Эрих, — помахав рукой, крикнула баронесса. — Ну, заходите же!

— Но я еще не все…

— Франц все примет по описи, — юная вдовушка засмеялась. — Он сможет, он умный. А я ему потом заплачу отдельно. А, Франц?

— Что вы сказали, госпожа? — парнишка тоже обернулся и, посмотрев вверх, улыбнулся. Ибо при виде красавицы баронессы обычно улыбались все, исключая разве что совсем уж откровенных женоненавистников и подлецов.

— Закончишь все сам, Франц? Мне Эрих нужен.

— Ну да, ну да. Закончу.

Охотно кивнув, Франц вернулся к возам:

— Та-ак… Значит, это у вас — бычок. Нетель.

Эрих фон Ландзее вбежал в башню на крыльях любви — ну как же еще можно было назвать то светлое и томительно радостное чувство, охватившее его еще при жизни старого барона! То, что испытывал юный паж к своей сеньоре, так и называлось — любовь. Юноша любил Александру фон дер Гольц тайно и был счастлив уже и этим. Однако все изменилось после смерти барона… и особенно после того, как Эрих помог своей возлюбленной бежать и, королевской волею, обрести доброе имя.

— Ах, милый Эрих… — едва юный рыцарь вошел, а точнее сказать, ворвался в залу, баронесса бросилась ему на шею и, одарив поцелуем, увлекла за собой в покои.

Его величество ведь просил отвлечь Эриха, так почему бы это не сделать? Так, чтобы приятно было и самой. Немножко поиграть в любовь, ведь Эрих фон Ландзее — такой милый мальчик!

— У меня что-то чешется под левой лопаткой, — Сашка вовсе не стала придумывать каких-то изысканных обольщений. Вполне хватило и обычных, деревенских. — Ты б посмотрел, а?

— Где?

— Ну, вот… Развяжи ленточки…

Честно сказать, стягивающие лиф платья шелковые шнурочки уже были давно ослаблены Сашкой, осталось только потянуть, и…

Эрих и потянул. И восхищенно замер, узрев пред собой оголившуюся спинку баронессы! Белую, с такой нежною шелковистою кожей и трогательными веснушками на плечах… Не удержавшись, юноша погладил плечико своей юной пассии, потом робко поцеловал ее в шею.

Александра фон дер Гольц резко обернулась, уже нагая до пояса — осталось сбросить лишь кринолин.

— О, госпожа моя…

Эрих не верил своему счастью.

— Иди сюда, мой рыцарь, — томно облизав губы, прошептала баронесса. — Иди…

Между тем внизу, во дворе замка, помощник фогта Франц заканчивал приемку оброка.

— Девять локтей полотна… Что так мало-то?

— Лен плоховато уродился, господин. А я еще бобровыми шкурками добавлю. Вот, вместо пяти — полдюжины!

— Ладно. Пусть будут шкурки.

Наконец остался уже один воз — кибитка. Хозяйка ее, молоденькая смазливая хуторянка, вдруг улыбнулась обворожительно и маняще и так стрельнула глазками, что у парня захолонуло сердце. Стройненькая брюнетка с голубыми глазами… такая, как в сладостных детских мечтах.

— Меня зовут Марго, молодой господин. Я с дальнего хутора.

— С какого именно?

— А вас как зовут?

— Франц. Так с какого же?

— Жарко сегодня, милый Франц… Ведь правда?

Жарко, вообще-то, не было. Наоборот, все небо с утра затянула какая-то белесая хмарь, а с реки явственно тянуло холодом.

Тем не менее ушлую хуторянку это, похоже, ничуточки не смущало. Распахнув черный бархатный жилет, она вытащила из-за пояса веер, томно обмахнулась… и, неловко уронив веер к ногам, наклонилась — так, что взгляд Франца невольно попал в разрез белой льняной сорочки. Весьма глубокий разрез, ничего по сути не скрывший.

Ах, какая у этой девчонки кожа! Золотисто-смуглявая и, верно, шелковистая наощупь… Франц даже покраснел. Видя такое дело, Марго еще подлила масла в огонь:

— Отец впервые отправил меня в замок одну. Я так волнуюсь, так волнуюсь… Послушайте, как бьется сердце!

Схватив потную ладонь юноши, Марго приложила ее к своей груди. Нащупав крепнущий сосок, Франц закусил губу.

— А хотите квасу? — томно, в самое ухо, прошептала девушка. — У меня есть… там, в повозке… Пошли.

Не дожидаясь ответа, гулящая схватила парня за руку, увлекая за собою в кибитку. Франц шел как будто во сне — шагал как тот теленок… или нетель.

— Вот сюда поднимайтесь, мой господин… Ага! Я сейчас опущу полог. Во-от…

— Зачем же полог-то… Ой…

Франц напряженно застыл, почувствовав у своего горла разящее острие кинжала!

— Поклон тебе, парень, от герра Иоганна Гетфильда. Аптекаря из Москвы, — с насмешкою произнес чей-то грубый голос.

— Так герр Иоганн жив? — искренне обрадовался мальчишка. — А я-то думал…

— Ну, вот мы с тобой и встретились, паренек.

Холодное лезвие уже готово было перерезать несчастному юноше горло, однако помешали снаружи:

— Эй, чья это повозка? А ну, живо убирайте ее со двора!

Луч света ворвался в кибитку — кто-то приподнял полог, заглянул… Человек короля Магнуса! Тот, кого называли Анри Труайя!

— Говорю, убирайтесь, живо! А-а-а, и ты здесь, Франц. Они что же, тебя до города подвезут?

— П-подвезут…

Убравшийся от горла кинжал уперся под лопаткой в спину.

— Ага… ну, пусть подвозят… Франц — беги!

Что было дальше, Франц толком не понял. Рванулся, прыгнул, закричал… Ткань кибитки с треском разорвалась, и воины Анри Труайя поразили злодеев копьями! Правда, не всех, самому главному — Акинфию — удалось уйти. Выпрыгнув из кибитки, он бросился не к воротам, как следовало бы ожидать, а к приставной лестнице, ведущей на крепостную галерею, как поступил бы опытный и хладнокровный воин.

Взобравшись на галерею, Акинфий отбросил лестницу носком сапога, бегом поднялся на стену, встал меж каменными зубцами и, не оглядываясь, бросился вниз, в ров.

— Смотрите, смотрите! — на башне закричали стражники. — Прыгает, ага… Ой!

Труайя, конечно же, послал ко рву воинов, однако было уже поздно — злодею удалось скрыться в густых лесах, начинавшихся невдалеке от замка и тянувшихся до самых псковских земель. Еще двое злодеев оказались ранены, Марго же лишь плакала да говорила, что не виновата ни в чем. Ее просто попросили… наняли… просто доставить удовольствие… вот она и хотела… а они…

* * *

Раненного в руку злодея — назвался он Дементием — перевязали и увезли в Оберпален, где поместили в подвальное узилище под угловой башней выстроенного еще крестоносцами замка, нынешней резиденции короля. Приближался праздник — день урожая и день святых Флора и Лавра, почитаемых как католиками, так и православными жителями Ливонии.

Флор и Лавр при жизни был каменотесами, однако же их праздник почитался как лошадиный день, особо отмечали его те, кто хоть как-нибудь был связан с лошадьми: кузнецы-подковщики, мастера по конской сбруе, конюхи… ну и всадники, само собой, а всадниками в то время были почти все — другого-то транспорта не имелось!

Уже с утра по городку и окрестностям ездили повозки, запряженные лошадьми, в гривы которых вплели разноцветные ленточки. Катали всех желающих: взрослых — за небольшую денежку, детей же бесплатно, за счет королевской четы. На ратушной площади развернулся рынок, бойко торгующий овощами, фруктами, всякого рода зеленью, дичью, копченой рыбой и всем прочим немудреным, но обильным товаром. Настолько обильным, что весь на узенькой площади не поместился, пришлось организовать еще одно торговое место — недалеко от городских ворот на лугу, заросшем ромашками, васильками и клевером.

Рядом с торговыми рядками, под развесистыми вербами расположились и бочки с пивом, сваренным как раз к празднику. Степенно прогуливающиеся горожане, отправив детишек к устроенным тут же, рядом, качелям, неспешно потягивали пиво из больших деревянных кружек да судачили о том о сем, не забывая выпить за своих достойных правителей — короля Магнуса и королеву Марию.

На лесной опушке неподалеку от торгового места играла музыка: лютня, испанская гитара, флейты. Уже танцевали первые пары, но большая часть горожан пока просто слушала да приглядывалась, все знали — самые танцы начнутся уже ближе к вечеру, когда все накушаются пива, выпьют вина.

Музыка была слышна издалека, и путники, идущие да едущие по лесным дорожкам на праздник, поспешно прибавляли ходу — не опоздать бы! Прибавил и дровосек: потянул нагруженного вязанками хвороста ослика, тот послушно засеменил, кивая большой ушастою головою. Однако же как ни поспешал дровосек, а все же кое-кто шел куда быстрее. Высокий плечистый монах в длинной черной рясе с накинутым на голову капюшоном, перебирая четки, нагнал ослика:

— Бог в помощь работному человеку!

— Благодарствую, святый брат! Не благословите ли? — дровосек, как и многие выходцы из здешних крестьян, оказался католиком. Что ничуть не удивило монаха.

— Благословляю тебя, сыне. На праздник?

— Туда, — дровосек мотнул круглой, как шар, головой, едва не потеряв суконную шапку. По-крестьянски плотный, низенький, он казался весьма энергичным и бойким. — Вот только сначала отвезу хворост, брате…

— Меня зовут… брат Бенедикт, — поспешно представился чернец, сверкнув из-под капюшона черными, глубоко посаженными глазами. Тяжелая, какая-то квадратная челюсть его, с небольшой ямочкой на подбородке, была тщательно, до синевы, выбрита.

— А я Эвальд-дровосек! Меня в Оберпалене каждая собака знает.

— Так и я про тебя слыхал, — усмехнулся брат Бенедикт. — Не ты ли в королевский замок хворост носишь?

— Ношу, — Эвальд с гордостью выпятил грудь. — И в замок, и на кухню… и много куда еще, да-а!

— Ты-то мне и нужен, — прошептал про себя монах, снимая с могучего плеча суконную крестьянскую котомку.

— Что-что? — не понял дровосек.

Чернец улыбнулся, нехорошо так, не по-доброму, натужно, словно бы через силу натянул улыбку:

— Говорю, музыка славная! Тарантелла!

— Тара… — Эвальд тоже прислушался.

— Нет, все ж таки — баркарола. Слышите, друг мой — та-та-та… та-та-та…

— Слы…

Отвлекая наивного дровосека вопросом, брат Бенедикт в одно мгновенье выхватил из котомки кинжал и с необычайной ловкостью и проворством воткнул его бедолаге под сердце. Несчастный медленно осел наземь, и монах быстренько отволок его в кусты, где и бросил. Сам же, сняв сутану, оказался обычным деревенским молодцом, правда, довольно угрюмым. Узкие серые штаны, стоптанные башмаки, темная суконная куртка с деревянными пуговицами… Подумав, убийца вернулся-таки к трупу и, сняв с его головы шапку, натянул себе на самый лоб.

— Вот теперь хорошо.

Удовлетворенно кивнув, лжемонах подхватил под уздцы ослика и чмокнул губами:

— Ну, что, труженик, пошли… Да ты не переживай, по пути подкормлю, в обиде не будешь. Куплю тебе овса, клянусь Флором и Лавром. Хоть ныне и не твой праздник, а лошадиный, а все же куплю.

Похоже, убийца любил животных куда больше, чем людей. И ослик это почувствовал — забыв про прежнего хозяина, поспешил за новым с чрезвычайной охотою. Даже не закричал свое обычное «и-а-а-а».

* * *

Праздника хотелось всем, и стражникам королевской темницы — ничуть не меньше других. Что же они, не люди, что ли? Всем Флор и Лавр, а им что же? Хоть и не лошади, а все же выпить охота, тем более что начальник всей дворцовой стражи, капитан Альфонс ван дер Гроот, нынче тоже празднует. Да и вообще, день-то сегодня какой? Воскресенье!

— В воскресенье сам Господь отдыхал, а уж мы-то, грешные… — вытянув ноги к камину, начальник караула бравый капрал, усач Людвиг Фирс накинул на плечи плащ и зябко поежился.

Караульное помещение располагалось тоже в подвале, там же, где и темница для разного рода злодеев, которых в те времена имелось с избытком. Не в таком, правда, количестве, как в начале двадцать первого века, но были, были. Впрочем, почти все лиходеи — в отличие от двадцать первого века — хоромы себе не строили, потому как быстро ловились, бились кнутом да вешались, оттого и убытков казне ливонской покуда что не было. Да и экономили, что и говорить, на всем. Вот и на караулке — тоже. Ну, скажите на милость, зачем летом печи да камины топить? Разве что ночью да в дождь… или вот здесь, в подвалах, где вечный холод да сырость стоит несусветная. Со стен капает, кругом мокрицы ползают. Даже крысы и те ушли, побрезговали. А и правильно — нечего мерзким злодеям условия райские создавать!

Оно, конечно, так, злодеям нечего, однако же в таких же точно условиях и караульная стража обреталась. Не часто, правда — через день на ремень, раз в сутки менялись. Но все же посиди-ка целый день в холоде да в сырости! Живенько ревматизм заработаешь или какой-нибудь, не дай бог, артроз, что в народе отложениями солей называется.

Вот и Людвиг Фирс, хоть и выглядел браво — усищи черные да грудь колесом! — а все же страдал уже: и в спину стреляло, и шея иногда не поворачивалась. Кстати, супруга капрала иначе считала, не от сырости, от вина это! Любил Людвиг выпить, чего уж. Все его соседи об этом знали, да Эвальд-дровосек пропускал иногда в караульне стаканчик-другой.

Из-за сырости да от холода, в мае еще написали караульные челобитную господину капитану. Мол, неплохо бы деньжат на дровишки и летом подбрасывать, совсем-совсем не худо. Снаружи-то, на улице, оно понятно — тепло, жарко даже, а здесь? Вот уж поистине — не вспотеешь!

Капитан к самому королю пошел. Выделили денежку, дали. Лично Людвиг Фирс самого дешевого дровосека нашел, круглоголового эста Эвальда, что жил на улице Очисток с женой и тремя малолетними детьми. С того времени каждый день привозил дровосек на своем ослике пару вязанок хвороста. А больше и не надо было! Каждый день привозил, а ныне вот что-то запаздывал. Хотя… нет!

Вскинув голову, капрал услыхал знакомое цоканье копыт и улыбнулся. Ну, наконец-то! Сейчас хоть согреться да выпить винца…

Вскочив со скамьи, начальник караула самолично отворил дровосеку обитую железом дверь… и озадаченно замер на пороге. Вместо знакомой физиономии Эвальда оказалась другая — вытянутая, с квадратной челюстью, чем-то похожая на лошадиную морду. Незнакомая какая-то морда, не та! Но ослик-то был — тот. И хворост.

Не зная, что и сказать, капрал Фирс просто открыл рот и протянул:

— А-а-а!

— Будьте здоровы, доблестный капрал господин Людвиг Фирс! — осклабился незнакомец. — Дружок мой старинный, Эвальд-дровосек, велел вам кланяться. Сам-то он с женою и детишками на праздник пошел, а хворост меня попросил отвезти. Так куда сгружать-то?

— Туда, в караулку, неси…

— Ага, ага, сейчас… — сгрузив вязанки к камину, дружок дровосека расправил плечи и снял с плеча котомочку. Улыбнулся, вытащил плетенную из лыка баклажку: — Эвальд вам лично доброго вина прислал. Из уважения, чтоб сильно не ругались. Дескать, сам не явился да бог знает кого прислал… Попросил вас сразу отпробовать, да ежели по вкусу придется, он еще баклажку пришлет.

— Отпробовать, говоришь? — подумав, капрал быстренько вытащил из стоявшего в углу сундука пару стаканов. — А чье вино-то? У кого Эвальд его брал?

— Говорит, у Гирша.

— У Гирша вино доброе, ягодное. Некоторые его, правда, брагой зовут, но по мне, так и брага — вино, верно ведь? Ну, за Флора и Лавра!

Разлив вино по стаканам, караульщик чокнулся и тут же, одним махом, выпил. Крякнув, вытер рукавом усы:

— Эх, хор-рошо! А ты чего не…

Верно, хотел спросить, чего ж это дружок дровосека не пьет, не торопится? Хотел, да не успел. Откинулся бравый капрал на скамеечку, захрапел, заулыбался, довольно пуская слюни. Наверное, уже и сны ему снились. Может быть, красивая и добрая женщина, а может — и лошадь. День уж такой сегодня, лошадиный — святых Флора и Лавра праздник.

Заботливо накрыв спящего плащом, «друг Эвальда» вытащил из котомки рясу и проворно натянул ее на себя, вмиг преобразившись из дровосека в монаха. Вышел, неслышно прикрыв дверь, и, четко печатая шаги, пошел по гулкому, освещенному единственным факелом коридору.

— Стой, кто идет? — немедленно последовал окрик. Выступивший из темноты часовой грозно выставил вперед алебарду.

— Я отец Бенедикт, — перекрестив стражника, улыбнулся монах. — С соизволения его величества явился исповедовать раненого. Того, что привезли из замка фон дер Гольца.

— Исповедовать? — изумленно переспросил караульный. — Так вроде рана у него… Ой! Неужто его… того…

— Да, завтра на площади и казнят по королевскому приказу.

— Вот те на-а… А мы тут и не знали! Вон туда проходи… Погодь, сейчас я засов отодвину.

Без разрешения начальника караула никто с улицы не мог бы сюда зайти никогда. Вот часовой и не парился: раз пришел священник, значит так надо. Тем более дело-то такое…

Лязгнув дверью, монах вошел в узилище, освещаемое дневным светом сквозь узенькое, забранное надежной решеткой оконце под самым потолком.

— Кто здесь брате Дементий? — наскоро прочтя по-латыни молитву, громко осведомился чернец.

В узилище находилось человек десять, кто-то спал, зарывшись с головою в солому, кто-то резался в кости, а какой-то доходяга в дальнем углу — молился.

— Я Дементий!

Монах быстро пошел на голос, уселся рядом:

— Явился утешить тебя, сын мой. Пойдем-ка в уголок…

Прогнав доходягу, священник и злодей расположились в дальнему углу.

— Акинфий, ты! — шепотом обрадовался Дементий. — Вот не узнал, без бороды-то. По голосу только…

— За тобой пришел, брат, — так же шепотом отозвался «монах». — Ночью побег готовлю. Сейчас скажу, как… Пока же я помолюсь, а ты откинься спиной к стене и делай вид, что слушаешь. Патер ностер…Отец наш небесный…

Дементий так и сделал: откинулся, слушая монотонный, какой-то убаюкивающий голос сотоварища, даже чуть было не уснул. Может, и уснул бы, кабы не узкое лезвие стилета, угодившее прямо в сердце. Опытный лиходей Акинфий, незаметно вытащив клинок, ударил снизу вверх, без замаха. Так бьют наемные убийцы в Венеции — брави.

Ударил, убил — никто и не заметил! Не вскрикнул Дементий, как сидел, так и остался сидеть. Лжесвященник же поднялся на ноги:

— Прощай, брат. Мужайся! И вы все, братие…

— Благодарствуем, святой отец.

Лиходей покинул тюрьму, не вызвав никаких подозрений, тем более что начальник караула, бравый капрал Людвиг Фирс, все так же крепко спал. И видел во сне женщин… а может быть, лошадей. Потому как — день Флора и Лавра.

* * *

— Как убит? — вернувшийся к обеду в замок ливонский властелин был вне себя от бешенства. — Как такое вообще могло случиться? Проникнуть в королевскую тюрьму, убить, и вполне свободно выйти обратно! Там что, проходной двор, что ли?

— Разбираемся, ваше величество, — белобрысый богатырь Альфонс ван дер Гроот стоял пред государем пунцовый от стыда и гнева. — Начальника караульной стражи повесим, остальных сошлем на Эзель!

— Начальника караула тоже сослать! — жестко приказал король. — Нечего ему тут, в столицах…

— Понятно, ваше величество. Так что его… там, на Эзеле, повесить?

— Никаких «повесить»! — король хватанул по столу кулаком. — Пусть отрабатывает!

Кто-то постучался в приемную, вошел.

— А, Анри! — Магнус обернулся с язвительною улыбкой. — Что у нас еще плохого? Бородатого убийцу нашли? Нет? Все еще ищете?

— Он вполне мог и сбрить бороду, мой король, — покусал усы рыцарь плаща и шпаги. — Я б на его месте так и сделал. Кстати, вы слышали уже о монахе-убийце? Или Альфонс не успел рассказать? Я полагаю, это один и тот же человек. По всем дорогам разосланы дозоры, мышь не проскользнет!

— Ага, не проскользнет. Даже в тюрьму проскользнула. Ну, блин, работнички…

— И еще я думаю, что мы вот-вот схватим убийцу! — неожиданно похвастал Труайя. — Его люди вышли на помощника повара. Ну, нашего человека, специально мною поставленного. Если хотите, ваше величество, то…

— Да, пусть войдет и доложит все лично, — успокаиваясь, Магнус согласно кивнул. — А вы, Альфонс, свободны пока. Наводите порядок со стражей!

— Слушаюсь, ваше величество! — щелкнув каблуками ботфортов, личный оруженосец короля и начальник дворцовой стражи, суровый голландский молодец Альфонс ван дер Гроот покинул приемную.

Сразу же за ним, по знаку Анри, вошел неприметный парнишка лет двадцати с противным серым лицом мелкого деревенского чиновнишки и не по-деревенски хитроватым взглядом.

— Это вот и есть наш человек, — зачем-то пояснил Труайя, хоть и без его слов это было ясно. — Зовут Якоб.

— Ну, рассказывай, Якоб, — король хмыкнул и указал на скамью. — Присаживайся, нечего тут маячить.

Агент робко присел на самый край скамеечки, однако доложил довольно толково и бойко. По приказу начальника по всем тайным делам господина Труайя, третьего дня он — якобы по рекомендациям весьма влиятельных людей — поступил истопником на дворцовую кухню. В обязанности его входила не только топка печей, но и их чистка, а также и рубка мяса. В свободное от работы время Якоб, как и приказал Труайя, шатался по рынку да по торговым лавками, приценивался, завистливо цокал языком да жаловался на отсутствие денег.

Те, кому надо, его, конечно, приметили. Спешили — уже на следующий день к парню подошел некий обаятельный господин лет тридцати с виду, яркий блондин с небольшою бородкой. Представился смоленским купцом Глебом Коростенем — хожу, мол, присматриваюсь, — угостил Якоба вином. Слов за слово — разговорились, и уже на следующий день стали закадычными друзьями. Тогда-то новый знакомец и открылся Якобу по-настоящему. Дескать, никакой он не смоленский купец, а швед Ларс Грюнберг, даже показал грамоту от шведского короля, и не простую, а с большой желтой печатью.

Конец ознакомительного фрагмента.