Довмонт. Князь-меч

Андрей Посняков, 2018

Могучий ветер войны несет на полчища немецких и датских рыцарей суровую дружину Довмонта – псковского князя, бывшего литовского вождя-кунигаса… и бывшего нашего современника, Игоря Ранчиса. Ливонцы нарушили клятву, но коварный враг повержен, и вот уже вся Довмонтова рать огнем и мечом проносится по балтийскому побережью, сея ужас и смерть. Однако безмятежно наслаждаться успехами не получилось. На выгонах и в лесах один за другим находят истерзанные трупы – результаты кровавых убийств, а еще нужно вычислить ливонского шпиона в самых высших кругах! Ко всему прочему добавилась угроза из будущего, и теперь в опасности жизнь Довмонта… и Игоря. Найти надо всех: и неведомых убийц, и шпиона… и того, кто пробрался в будущее.

Глава 2

Про Кольшу хитроватая скоморошья девчонка ничего интересного не поведала. Ну, подсел голодный отрок к костру — бывает. Сказал, что сирота. Может, правда, и не такой уж и сирота, может — и беглый. Так ведь в ватагу его никто не принимал, с собой не тащил. Просто накормили по доброте душевной — не прогонять же? Вот пару деньков парнишка со скоморохами и гужевался, рыбу на ушицу ловил, помогал одежу чинить, маски-личины из коры березовой да кожи ладить. А так, чтоб с ватажниками куда-то далече идти — о том и разговору не было.

— А рыбу он где ловил? — поглядев на реку, уточнил Довмонт.

Маруся показала рукой:

— Вона, на плесе. Там мостик старый. Кольша говорил — рыбное место.

Прищурившись, девушка склонила голову набок и обвела незваных гостей быстрым хитрым взглядом:

— А чей это вы про него выспрашиваете? Небось и впрямь — беглый?!

— Может, и беглый, — покивал Степан. — А, может, и родич чей. Сбег со двора, змеенок.

— Тогда уже дома Кольша, — Маруся убежденно тряхнула длинными светлыми волосами. — Если на мостках нет, значит — домой вернулся. Он ведь и не просился с нами… так, вечерял.

Простившись со скоморохами, Довмонт и его люди уселись в ладью и направились к плесу. Хорошее оказалось место! Тихая заводь с желтыми лилиями, клонившиеся к самой воде ивы, камыш с рогозом — благодать! Носились вокруг синие стремительные стрекозы, на мели резвилась вовсю серебристая рыбная мелочь. Меж ивами виднелись заросшие камышами мосточки, серые от старости и едва различимые с реки. Ежели б Маруся не показала — ни за чтоб не нашли.

Выскочив на берег, сыскные парни — Семен с Кириллом — принялись деловито осматривать берег. Кирилл — мостки, а Семен — ведущую к ним тропинку. Все свои действия парни проводили быстро, но тщательно, слева направо, по солнышку. Заросшая густой травою глинистая тропинка намокла от росы и вовсе не стремилась столь уж быстро высохнуть.

— Следы, — осмотрев, вернулся к мосточкам Семен. Сдвинул на затылок свою забавную шапку-колпак, улыбнулся довольно: еще бы, хоть что-то нашел. — Смазано все, но… судя по всему — сапоги, поршни. Двое шли. И… подбирались тайно. У мостков — так даже на цыпочках!

— Нечего и думать, схватили парня, — несмотря на внешность типичного лентяя-увальня, Кирилл Осетров был человеком проворным и дело свое знал. Что-то высмотрев, наклонился в траву и быстро выхватил из зарослей какую-то палку. — А вот и удочка!

Ну, да — она самая. Вырезанное из ветки удилище, леска из конского волоса, из дубовой коры — поплавок, крючочек кованый, между прочим, для нищего отрока — великая ценность. Просто так Кольша крючочек бы не выбросил. Никогда. Значит, и впрямь — схватили парня! Если это правда Кольша…

— А вон и лодки след, — соскочив с мостков в воду, Кирилл шагнул в камыши. Что-то потрогал рукою, понюхал… даже, сорвав с ивы листок, пожевал…

— Широкий след… вон, камыши-то, гляньте… Не ладья… но и не челн малый. Добрая лодка. Четверых запросто выдержит. Или — шестерых.

— Одначе немного таких, — пригладив бороду, подал голос лодочник. — Для перевозчиков лодка такая — слишком уж жирно, а для того, чтоб товары да сено возить — мала. Обычно по дворам такие, у смердов. Но опять же — мало у кого.

— Так-так, — Довмонт задумчиво покусал губы. — Верно, приметная лодка?

— У рыбаков можно спросить.

— Если встретим, — охолонул тиун.

— Встретим, — лодочник тряхнул головой, глядя, как вскакивают в ладейку сыскные парни:

— Обязательно встретим. Время-то ныне — рыбацкое.

Рыбаки тянули сети сразу за плесом. Чернели на светлой воде четыре челна, сверкала на солнышке серебристая рыба.

— Бог в помощь, работнички!

— И вам не хворать, господа. Благодарствуем на добром слове… Лодка чужая? Да проплывала тут давеча… Не одна. Мужи низовские сено во Псков везли… потом еще эти были, изборские — те к себе плыли… Отрока? Не, отрока не видали. А парней молодых — да. На черной зорьке вчера… проплывали такие угрюмцы. Пес их знает, куда на ночь-то глядя.

— Так не во Псков?

— Не. Вверх по течению куда-то.

Приметную ладейку видели. Правда, не так уж и много оказалось на реке рыбаков, и — чем дальше, тем меньше. Выходя за очередной плес, Великая разливалась, охватывая широким течением песчаные мели. Встав на носу ладейки, лодочник взял в руки шест и внимательно смотрел в воду, время от времени подавая команды гребцам:

— Левым табаньте!.. Правым…

— А ну, давай к берегу, — приложив ладонь козырьком ко лбу, неожиданно приказал Довмонт, заметив в зарослях всадников. Двое подозрительных типов, без кольчуг, но на быстрых конях, прячась за деревьями, ехали параллельно ладейке. Взглядами провожали, следили…

— Хотят напасть? — тиун тоже заметил возможную опасность. — Здесь место удобное — брод.

— К берегу! — погладив рукоять меча, повторил князь. — Напасть — не напасть, а… посмотрим.

Ладья послушно свернула и ткнулась носом в узкую полоску песка. Все, кроме Довмонта, пригнулись, ожидая стрел. Выскочили, хоронясь за кустами… Где-то послышалось конское ржание.

— Ох, княже, — Степан-тиун скрипнул зубами. — Похоже, влипли мы. Надо бы — в обрат.

— Успеем, — успокоил князь, прислушиваясь к голосам, что звучали невдалеке, за вербами и старой кривой ветлою. Вот снова заржал конь. Слышно было, как кто-то спешился… что-то сказал… засмеялся… А голос-то, между прочим, был тонкий, женский…

Довмонт сунул меч в ножны и выпрямился. Затрещали кусты…

— Ну, здравствуй, — выйдя на берег, сверкнула зеленым взглядом юная разбойница-дева. — Гляжу, на ладейке прогуляться решили? Что ж дев-то гулящих не прихватили? На этой-то лодочке дщери те — завсегда… Верно, борода многогрешная?

Скосив глаза на выглянувшего из камышей лодочника, девушка громко засмеялась. Словно в ответ ей, из-за деревьев послышались раскаты гулкого хохота.

Князь улыбнулся:

— И ты здрава будь. Вот ведь, Господь дал — свиделись.

— Ты, я вижу, не очень-то рад?

— Почему ж? Просто нынче дело серьезное.

— Серьезное? Х-ха!

Дерзка, дерзка дева, остра на язык — заноза! Платье на ней мужское, порты узенькие, лазоревая рубаха, темно-красный короткий плащ. Голова не покрыта, локоны каштановые — по плечам. Вольная дева! Как хочет, так и ходит, как нравится — так и живет, без оглядки, без страха в душе. Только вот надолго ли жизнь такая? Уж точно не затянется. Ну, еще год, другой… Отправится князь в поход, некому разбойницу прикрывать будет — вот и схватят, да на кол или голову с плеч — запросто! Тем более Рогнедушка не только во псковской земле промышляла, шайка ее и на литовские земли лихими набегами хаживала, заглядывала и в новгородские, полоцкие, орденские…

— Рогнеда, я здесь чужаков ищу. Парни молодые, угрюмые. На лодке плыли… Чай, не встречала?

Разбойница повела плечом:

— Сама — нет, а люди докладывали. Вчера видали парней… вот я и хочу на них глянуть.

— Вместе и глянем, — утвердительно кивнул князь. — Я своих возьму…

— Это ищеек, что ли? — красавица сверкнула изумрудным взором и ехидно прищурилась. — Хотя — твоя воля…

Поиски чужаков неожиданно затянулись, даже — с помощью разбойников. Да немного их и оказалось, татей лесных. Окромя самой атаманши, еще с полдюжины человек, правда, все при конях да и на вид — парни ушлые, палец в рот не клади.

Общими усилиями обследовали весь берег и прилегающую к нему рощицу — березы, осинки, липы. Осмотрели и тянувшийся недалече орешник, заглянули и дальше, через луга, через заброшенное заросшее поле — стернину…

— А вот и следы! Здесь кого-то вели, княже, — сойдя с тропы, Степан склонился к пурпурным соцветьям кипрея.

Не в силах сдержать любопытство, дерзкая атаманша тут же насторожилась, спросила:

— А почему — вели, а не просто — шли? И если вели — то кого?

— Отвечай, Степан Иваныч, — разрешил Довмонт.

Тиун приосанился:

— Кого вели — не ведаю, а только воистину — не своей волею шли. Да еще с руками связанными. Вон, на тропинке след… поскользнулся кто-то… Вот чтоб ты, дева, сделала, чтоб не упасть?

— За эту б осинку схватилась, — не раздумывая, отозвалась разбойница. — А что?

— А то, — Степан Иваныч хохотнул и пригладил бородку, остроконечную, аккуратно подстриженную, кою не очень-то жаловали на всей остальной Руси… окромя Пскова да Новгорода. — Сама ж говоришь — ухватилась бы. А тот, кого вели, не ухватился — упал. Вон, кустищи примяты.

— Твоя правда, — поглядев на смятые кусты, девчонка смутилась, но несильно, ее вообще мало что было способно смутить.

— Людокрады… — негромко промолвил князь. — Опять появились… Сволочи…

Ругательства «сволочи» по большому счету в те времена еще не было, оно еще появлялось только. На больших и не очень волоках обычно подвизались разного рода ватажки: помогали ладьи перетащить да и кой-что по мелочи, за не за просто так, конечно. Ватажники сии отличались буйным нравом и полным отсутствием всякого намека на благородство и хоть какую-то нравственность. Поскольку на волоках они не жили, а промышляли, как бы мы сейчас сказали «вахтой», то и вели себя соответствующе. Как всегда при родовом патриархальном строе. В своей деревне — тише воды, ниже травы, а вот на воле… Односельчан-соплеменников вокруг нет, не было кому присмотреть, пристыдить, наказать, если нужно. А нет, так и стесняться некого, и можно — всё. Красть, драться, пьянствовать. Девок в чужой деревне украсть да пустить по рукам — «в толоки», корову с чужого двора свести, коней приблудить… Вот и называли таких людишек — «с волока, с волочи». Людокрады именно такими сволочами и были.

— И куда их могли увести? — между тем вслух прикидывала Рогнеда. — Там дальше — болото, Маточкин Мох. Большое. И в полоцкие, и в литовские земли тянется. Страшная топь, кто там только ни водится… Забредешь, не выйдешь, ага.

Девчонка вздрогнула и понизила голос до шепота. Ничего не боялась разбойница, а вот болота Маточкин Мох, трясины этой гнилой — побаивалась. Впрочем, не столько самого болота, сколько тех, кто в этой трясине жил. Кикимор всяких, водяных, леших.

— Полоцк — немаленький град, — с молчаливого разрешения князя вставил свой голос тиун. — Торжище там большое. Торгуют и людьми.

Довмонт вскинул глаза:

— Людокрады?

— Они, князь.

Да, скорее всего, именно так и обстояло дело. Шайка людокрадов прихватила столь нужного для расследования парнишку… наверняка и не его одного. Прихватили и теперь вели через болото — в Полоцк. Верно, какие-то свои тайные тропинки да гати ведали.

Все так… Все логично… И все же…

Все же терзали Довмонта какие-то смутные подозрения насчет своих кровных врагов — выходцев из языческой Литвы. Войшелк, верховный князь всех литовских земель, конечно же, христианин, и не такой обманчивый, каким был его отец Миндовг, с легкостью необыкновенной переходивший из язычества в католичество и обратно. Войшелк — христианин. Но помощники-то его, воеводы — закоренелые язычники, если и принявшие христианскую веру, то лишь для отвода глаз да вида. Наряду с Иисусом Христом почитали и Дьяваса, и Пикуолиса, и еще чертову уйму богов и божков, каждому из которых приносились жертвы… и часто — кровавые, человеческие.

Литовцы… Или все-таки — людокрады? Что тут литовцам делать? Им во Псков надо — Довмонта-князя извести, а не тут, по болотам ошиваться. Хотя… та девочка, скоморошница… какие-то чужие парни кинули ей янтарное ожерелье! Просто так… за песню, очень похожую на древнее литовское заклинание.

— Я бы не стала туда идти, — поглядывая на тропинку, Рогнеда опасливо попятилась. — Там — жуткая земля. И жуткие боги. Знаешь, князь, какие стоны раздаются там ночами? О, их никто не слышит. Только мы. Иногда мне кажется, что это болото — прямая дорога в Нифльсгейм, мир вечного мрака, ледяной мир полуживых мертвецов! Именно там злобный дракон Нидхотт терзает свои жертвы. Он пожирает их медленно, чтобы…

— Не думаю, чтоб на болоте жил дракон, — перебил князь. — Скорее, там люди. Поможешь мне их поймать? Они ведь и твои враги тоже. Какие-то там чужаки шастают по твоей земле… Я бы не потерпел!

— Я не боюсь никого из людей! Ты знаешь.

— А с драконом я как-нибудь справлюсь. И с лешими-водяными — тоже.

Вообще-то Довмонт мог пойти и один, только лишь со своими верными спутниками. Недалеко. Пробираться болотами до самого Полоцка или Литвы он вовсе не собирался — на то имелись куда более удобные дорожки-пути. Здесь же, в трясине, называемой Маточкин Мох, у людокрадов, скорее всего, имелось убежище, где они прятали свой товар — украденных молодых дев, отроков. Прятали, а потом гнали тайными тропами на продажу. Преследуя похитителей людей, князь мог решить сразу две задачи: выследить людокрадов и отыскать ключик к зловещему убийству отроков — Кольшу. С чужой шайкой наверняка могла бы управиться Рогнеда — для того она и была сейчас нужна. Довмонт намеревался цинично использовать разбойницу в своих целях, а та вдруг на полном серьезе испугалась каких-то там сказочных драконов! И это — знаменитая атаманша, не боявшаяся ни смерти, ни крови, ни пыток.

— Ты видишь мой меч, — посматривая на тропинку, уговаривал князь. — Он выкован на острове Готланде. А ты знаешь, тамошние кузнецы испокон веков считались колдунами. Значит, и меч этот — волшебный. Кстати, я давно думал, что бы тебе подарить? Кольца и всякие там ожерелья-браслеты — как-то слишком убого.

— Ты! Хочешь!! Подарить!! Мне!! Меч!!!

Подпрыгнув на месте, девчонка едва не свалилась в кусты. Да свалилась бы, кабы Довмонт не поддержал, не подхватил под руку. Сказать, что юная разбойница была поражена до глубины души, значило ничего не сказать. Еще бы…

Меч! Не только весьма дорогостоящая вещь, но и сакральный символ. Подарить клинок означало выказать одариваемому самую высшую степень своего расположения, родичем признать.

Насчет Рогнеды князь именно такое и придумал… еще раньше, да все как-то не было случая, все как-то забывал. Да и меч, преподнесенный князю псковскими оружейниками, был действительно очень хорош. Конечно, не на Готланде выкован, но ничуть не хуже готландского.

— Ну, так ты дашь мне своих людишек? Некоторые, верно, знают это чертово болото. Вот, чувствую, где-то недалеко должен быть схрон.

Напрасно псковская надежа и опора (надежа и опора — без всяких кавычек, это и в самом деле было так) полагал, что юная атаманша его внимательно слушает. Какое там! Взбалмошная девчонка не отрываясь смотрела на меч, широко распахнутые очи ее сверкали, словно два изумруда.

И как тут было поступить? Князь своему слову хозяин: сказал — сделал. Улыбнулся, вытащил меч и, осторожно взяв его за клинок, протянул рукоятью к деве:

— Сей клинок зовется «Викинг»! Надеюсь, милая, тебя известно такое слово?

— Еще бы!

— Викинг! Вот ныне твоя новая хозяйка, — выспренно промолвил Довмонт. — Дарю тебя. Заклинаю тебя. Будь верен Рогнеде-деве, как был верен мне.

— Викинг… — приняв меч, разбойница истово поцеловала лезвие, с таким жаром, что едва не порезалась. — Викинг…

Из глаз девушки потоком хлынули слезы… Рогнеда беззвучно плакала, никого не стесняясь. Рыдала от радости, гордости и счастья! Не каждому, далеко не каждому дарили мечи. О простолюдинах речь вообще не шла — какой меч у простолюдина? Простолюдину меч не нужен, нужны только деньги да о собственной подлой шкуре забота. Меч — для того, кто готов отдать всё. Кто готов на всё, кто отважен и полон презрения к смерти. Для кого вся жизнь — игра. Как для Рогнеды.

Обняв девчонку за плечи, Довмонт заглянул ей в глаза и ласково молвил:

— Ну… больше не боишься драконов?

Разбойница улыбнулась:

— С таким мечом — нет. Этот клинок заколдован… я чувствую… вон, какой он горячий!

— Так мы сегодня куда-нибудь пойдем?

Юная атаманша пришла в себя довольно быстро. Повесила через плечо отданные вслед за мечом ножны, махнула рукой своим… Разбойники, кстати сказать, почтительно держались в отдалении, на глаза не лезли, прятались за деревьями и кустами. Князь даже не мог бы определить, сколько их — полдюжины, дюжина или намного больше?

— Юхан, Кнут, Славута… — быстро распорядилась Рогнеда. — Вы знаете трясину — пойдете впереди. Остальные… Сколько нам нужно людей, князь?

— И этих троих вместе с тобой — вполне достаточно.

Довмонт быстро прикинул расклад. Четверо — ну, пусть, шестеро — людокрадов, именно столько влезало в ту лодку, о которой рассказывали рыбаки. Вот, пожалуй, и все. Тайное убежище на болоте Маточкин Мох вряд ли могло быть очень большим — кто-нибудь о нем да прознал бы, а слухами земля полнится. К тому же крупную шайку давно заметили бы — те же люди Рогнеды. Нет, если и больше, то ненамного. Кроме тех, кто в лодке, еще охрана схрона — парочка человек.

Разбойники выглядели вполне солидно — здоровые молчаливые парни, чем-то неуловимо похожие друг на друга. Все плечистые, бородатые, со светло-русыми волосами, только один лишь чуть-чуть рыжеват. Впрочем, в лица их Довмонт не всматривался — не княжье дело. Рогнеда сказала, что это — ее верные люди. И больше ничего не надо было говорить — атаманше князь верил.

Кроме этих парней и самой атаманши, стоившей в бою по крайней мере двух добрых бойцов, еще и князь со своими людьми. Всего получалось восемь. Наверное, где-то даже и маловато. К тому же сыскные вряд ли хорошо управлялись с оружием, все же не профессиональные воины, не из дружины. Подумав, Довмонт попросил у Рогнеды еще с полдюжины бойцов и кое-какое оружие. Себе, взамен меча, он выбрал небольшой шестопер — насажденное на рукоять увесистое стальное яблоко с шестью платинами-перьями. Несмотря на вполне изящный вид — орудие убойное, при хорошем ударе живенько башку расшибет. Да и не так тяжел, как палица — той инерции нет. Шлем, может, с первого раза и не пробьет, но ведь удар всегда можно подправить — угодить в забрало-личину. А уж, если забрала нет… так и глаз можно вышибить запросто.

Сыскные подобрали себе оружие попроще — короткие копья, разбойники же в основном были вооружены секирами, ну и теми же копьями-сулицами, а кое-кто — и толстыми — на медведя — рогатинами. Ножи да кистени, к слову сказать, изначально имелись у всех, у разбойных же нашлись и луки со стрелами.

— Ну, что же… — оглядев всех молодцов… и одну девицу… Довмонт остался вполне доволен. — Можно и в путь. Чай, недалеко. Думаю, к вечеру обернемся.

Первыми двинулись в дорогу разбойники — они знали местность, за ними — князь со своими людьми.

— Господине-е-е! — закричал, догоняя, лодочник, про которого все давно уже позабыли. — Господине, а я? Мне-то что делать? Ждать вас, не ждать?

Псковский защитник обернулся:

— А, пожалуй, жди. Ежели к утру не явимся, греби во Псков за подмогой. Именем Тимофея-князя скажешь! Сиречь — Довмонта.

Поклонившись едва ли не до земли, лодочник приложил руку к груди и еще долго провожал уходивших в заросли воинов самым преданным взглядом. После чего вернулся в свою ладейку и, расположившись на корме, пожаловался гребцам:

— Ну, мы, робяты, и попали. Прямо как кур во щи. Тут целую ночь ошиваться — несладко… и не подождать — нельзя. Ох, Господи-и-и… Ладно, там поглядим, чего делати.

* * *

Кольша Шмыгай Нос хоть и казался маленьким да глупым, но таковым вовсе не был. Нет, маленьким-то — да, но не полным дурнем. Кое в чем разбираться научился, такая уж жизнь была, что давала не пирогов, а в морду. Когда сбежал из лесу от злых людей, поначалу домой, на усадьбу к Мордухе-вдове подался. Мордуха хоть и врезала сразу же промеж глаз кулачищем — мол, где столько времени шлялся? — но на улицу все же не выгнала и даже покормить велела. Не шибко-то, конечно, покормила, но миску вареной холодной полбы отроче навернул с удовольствием, только за ушами хрустело. Правда, часа через два снова проголодался, но это уже другая история.

После еды Кольшу сразу же двор подметать послали, а опосля — на задворье, навоз на огород раскидать. Вот и раскидывал отроче, работал вилами не покладая рук — так с виду казалось. На самом-то деле — не шибко-то и старался… Вернее — старался… работу до самого вчера растянуть, или хотя б до полудня. Заодно, улучив момент, проверил свое сокровище — закопанный под кучею пфенниг. Цела была серебряха, на месте! Никакой гад не присвоил, не отыскал. Да и кому надобно в навозной-то куче ковыряться?

Вот и Кольша не ковырялся. Денежку обратно закопав, пошатался у забора — глядел, как его челядины ставят, да давал, стервец, советы, хоть никто их и не просил. Потом челядинам всякие байки рассказывал, чтоб они, если что, сказали вдовице — дескать, работал парнишка рук не покладая! Сама-то Мордуха этого всего не видела — в ближнюю церкву после обеда сходила да легла себе почивать.

Вот и осмелел отроче без пригляду. Уселся рядом с забором и давай языком чесать. Чего ж не почесать-то? Язык, чай, не вилы, не устанешь. Сначала рассказал челядинам про белого змея, что на дальних болотах водится, да всех проходящих ест, особливо — молодых девок.

— Они ему слаще, девки-то, — пояснив, Кольша глубокомысленно поковырялся в носу и уже собрался было продолжить, как вдруг увидал подходившего к воротам усадьбы мужика. Ростом хоть и невелик, да плечистый, жилистый. Пегая борода, лицом неприметен… Да Шмыгай Нос сразу узнал того самого, из лесу… с берега… Вот он, убивец-то!

Мужик этот, конечно, Кольшу не видел, однако парнишка сразу насторожился — жизнь научила во всякие совпадения не верить. Ой, не зря живодерина этот пегобородый вокруг усадьбы круги нарезал, ой не зря! Вдруг да про Кольшу узнает что? Вдруг да начнет про отроков убиенных выспрашивать? Всякое ведь может быть, даже и то, чего вроде бы ну никак быть не может.

Насторожился отроче, с забора слез… Тут и хозяйка проснулась, послала парня с поручением на рынок. Шмыгай Нос поручение добросовестно выполнил — капусты два кочана, вдовице торговцем одним обещанные, на усадьбу едва принес, до того тяжелые. Принес, снес на кухню, опять с челядинами словцом перекинулся, а тут, на кухне-то, и Никанор-закуп сидел-отдыхал. Вот Никанор-то и молвил про погибших. И еще добавил, мол, ищут и еще какого-то отрока… Какой-то мужик на Великой улице расспрашивал, у корчмы. Корчму на Великой Кольша знал, да и мужика не в меру любопытного, кажется, уже видел… вот здесь вот, рядом с усадьбой.

Вот тут парнишка и сообразил — ложка! В ней, заразе, все дело. Оставил ведь ее там, у кострища. Такие дела пошли, что некогда забирать было. Убивцы же, видать, ложки увидали да сообразили — четыре-то на троих многовато будет. Четвертого надо искать. Его — Кольшу.

Так Шмыгай Нос рассудил и тут же вечером сбег, прихватив закопанные под навозной кучей сокровища — серебряный пфенниг, конский волос, вытащенный по случаю из хвоста одного боярского коня, да кованый рыболовный крючок. Что ж — на первое время хватит.

Куда идти, Кольша знал — к скоморохам, их ватагу он еще раньше присмотрел на торжище. Там девчонка одна была, с виду добрая — шары да обручи кидала. За ней-то Шмыгай Нос и пошел… до самого берега Великой-реки, там уж к костру скоморошьему вышел, попросился покушать. Ватажники отрока не погнали, накормили ухой… Вот и прожил Кольша у скоморохов — маски помогал делать да рыбу ловил. Может, и прижился бы в ватаге, кабы не случай…

Под вечер уже сидел он себе на мосточках, рыбку удил… как вдруг видит — лодка. В лодке — двое парней… Еще двое сзади подошли — Колька не смог и дернуться, лишь удочку бросил, да сбежать не смог — вовремя не заметил подвоха. В общем, скрутили парня. Руки связали да на дно лодки бросили. Там уже еще и девчонка лежала, такая же — связанная. Не та, что со скоморохами, другая. Шмыгай Нос особенно к ней не приглядывался, думал — хорошо это все для него или плохо? Ликом судьба повернулась иль задом?

К кому попал, Кольша понял сразу. О шайках людокрадов два лета назад по всему городу слухи ходили. Правда, давно уже никакой такой шайки не было, но вот — случилась. Продадут теперь куда-нибудь далеко-далеко… зато жив останешься! И Мордухи злобной не видеть — тоже неплохо будет. Да, может быть, еще и сбежать от злодеев представится. Не такие уж они и умные: связать — связали, а вот обыскать забыли. Как был пфенниг у Кольши в кушаке запрятан, так там и остался. Этим же кушаком руки отроку и связали.

По реке плыли не очень долго. Как стемнело — пристали к берегу, но костра не разводили, так, в лодке и спали, у Кольши вся спина затекла. Утром людокрады все же отвели пленников в кусточки — по всяким неотложным делам. Однако присматривали зорко — не убежишь. Четверо парней — двое русоволосых, как сам Кольша, один — светлый-пресветлый, аж больно смотреть, и другой — черный, с такой же черной бородой. Этот бородач тут и был за главного. Ну, как же — у него ж одного борода! У других — усы только, а у светлого и усов-то нет. Совсем голый подбородок, как колено или чья-нибудь лысая башка. Правда, волоски торчали — просто небритый, да.

Большую часть пути людокрады молчали, а когда случалось говорить, общались промеж собою на каком-то непонятном языке. Не на том, на каком говорили рижские или дерптские купцы… Кольша догадался, что на литовском. Потому что раньше литвинов видел, литвины для псковичей никакая не тайна — живут-то недалеко, рядом. Значит, литвины… Впрочем, какая разница, кто? Хрен редьки не слаще. Главное — людокрады они, а уж кто там по крови — дело десятое.

Как рассвело, больше уже никуда не плыли, а шагали по узкой тропе. Лиходеи — впереди да сзади, посередине — пленники, Шмыгай Нос и еще одна девка, на вид — чуть постарше Кольши. Та все время не то чтобы плакала, а так, подвывала-скулила.

Ближе к полудню тропа уперлась в самую жуткую трясину! Правда, людокрады знали, где гать. Пленникам развязали руки, сунули по слеге… пошли… На небольшом островке остановились передохнуть да малость обсохнуть. Здесь, на островке злодеи не особенно-то и присматривали за будущим своим товаром. Так ведь и понятно — кругом трясина непроходимая, деваться некуда. Парни просто наказали пленникам оставаться на месте, справить все свои дела и ждать. Чего ждать? Да когда поведут дальше.

— Интересно, долго еще нам идти? — дождавшись, когда лиходеи скроются за деревьями, Кольша искоса взглянул на свою невольную спутницу. Светлоокая, с длинной косою, она чем-то напомнила мальчику молодую корову-нетеля. Такая же была молчаливая, покорная…

— Откуда ты? Тебя как звать-то?

— А тебе что за дело? — девчонка окрысилась, сверкнула очами с такой злобою, словно это он, Кольша, был заодно с людокрадами.

Отрок сразу же и увял — он вообще стеснялся, когда с девчонками. Тощий, уши лопухастые, да и вообще — руки-ноги в цыпках. Непредставительный, прямо скажем, вид. Дева посидела еще немножко, потом уселась на мох, привалилась спиной к дереву и, кажется, задремала. Кольше же не спалось почему-то. Терзали его юную душу разные смутные мысли и желания. К примеру, вдруг захотелось узнать — куда это ушли злодеи? Может, совсем-совсем ушли? Испугались чего-то да решили пленников на болоте бросить. Всякое может быть, в жизни-то чего только не случается, Шмыгай Нос это точно знал.

Островок с виду казался небольшим, но лесистым. Корявые сосны перемежались зарослями чернотала, ивы и вербы, у самого болота, в камышах, густо разросся ракитник, а чуть дальше от берега синел ельник. Вот в ельник-то людокрады и пошли — Кольша приметил.

Недолго думая, парнишка шмыгнул туда же. Старался идти незаметно, неслышно ступая босыми ногами по мягкому мху. Припекало, солнечные лучи расцвечивали повисшие меж еловыми лапами паутинки сверкающим невесомым золотом. Парней в ельнике не было, а вот дальше, на самом краю болота, в осиннике, слышались голоса.

Любопытный Кольша сделал еще пару десятков шагов, подкрался поближе, да там и совсем лег на брюхо, пополз по густой траве, распугивая лягушек и змей, осторожненько выглянул…

Парни стояли на плоском мысу, вдающемся далеко в трясину, и пели. То есть не совсем пели, а мерно произносили какие-то слова, судя по всему — заклинания. Мыс казался голым — лишь пожухлая от солнца трава, осока и чахлые болотные кустики. На самом краю его торчало что-то светлое… Кольша прищурился, всмотрелся и разглядел вкопанный в землю кол. Небольшой, резной…

Лицами к этому колу и стояли злодеи. Что-то говорили… потом вдруг дружно бухнулись на колени, вытащили ножи… и к большому удивлению отрока, полоснули себя по запястьям… поднялись, подошли по очереди к колышку, щедро обмазывая его собственной кровью!

Идол! — Шмыгай Нос зажмурился в неописуемом ужасе, но тут же распахнул глаза. Нынче дрожать от страха некогда, нужно думать, как спастись. Вовсе не людокрадами оказались эти угрюмые парни — язычниками, волхвами! Именно про таких время от времени ходили по Пскову самые разные слухи один другого страшнее. Говорили, что таящиеся по урочищам язычники пьют человеческую кровь и приносят своим богам кровавые жертвы. И что все пропавшие молодые девы — дело их жадных рук. Много чего говорили… Правда, лицом к лицу никто язычников не видел и на требах их не был…. что и понятно — живыми-то волхвы наверняка никого не отпускали.

Вот и эти не отпустят. Тем более не русские они, а литвины. А литвины — еще злее! До сих пор у себя в Литве, в лесищах, бесов тешат погаными игрищами да кровь христианскую льют.

Бежать надо… бежать! Как вот только? Кругом трясина непроходимая — пропадешь, сгинешь.

Между тем парни закончили свои песнопения. Замотали запястья тряпицами, один из них — бородатый — поклонясь, вытащил идола из земли и бережно положил его в котомку. Переговариваясь уже куда более веселыми голосами, лиходеи направились к ельнику. Кольша вжался в траву…

Не заметили! Не увидели. Прошли мимо. В двух шагах совсем! Видно, сам святой Николай берег нынче Кольку. Этого святого Шмыгай Нос почитал куда больше других, потому как однажды увидал его во сне. О чем тот сон был, отрок потом и не вспомнил, но вот святого Николая разглядел четко. Потом в церкву пошел, свечку пред иконкой поставил, помолился горячо…

Переговариваясь, язычники скрылись в ельнике, и теперь нужно было действовать быстро. Мальчишка решительно вскочил на ноги и бросился к мысу, словно именно там и находилось спасение, какой-никакой выход.

Ничего там не было! Кругом, куда ни кинь взгляд, трясина. Обманчиво зеленая, плоская, без всякого намека на чахлые деревца и кочки. Тянулась она, казалось, без конца и без края, лишь верстах в трех от островка голубел в зыбкой туманной дымке далекий смешанный лес.

На левом краю мыса рос куст можжевельника, к веткам которого были привязаны разноцветные ленточки — синие, зеленые, красные. Некоторые — даже шелковые. Отрок подошел ближе, потрогал… и вдруг увидел невдалеке от мыска — пень. Большой, разлапистый, покрытый серовато-зеленым мхом, он торчал совсем недалеко, в какой-то паре десятков шагов, неведомо как занесенный в трясину. Скорее всего, пнем просто отметили нужное место, быть может, начало гати или ее конец. Как бы то ни было, а за пнем, наверное, можно было бы попытаться…

Чу! В ельнике вновь послышались голоса. На этот раз — громкие, злые. И еще — свист.

Все! Рассуждать теперь некогда, пора действовать… тем более — нечего терять.

Перекрестившись, Кольша плюхнулся брюхом в трясину, поплыл… или пополз, подгребая по себя ряску, как уж тут сказать — никто не знал бы. Как ни странно, не утонул, не засосала мальчишку злая трясина… у пня только начала засасывать… да и то не слишком сильно. Да там вообще чистая водичка оказалась! Только сверху ряска, ага…

— Стой, гаденыш! Стой!

Ага, как же! Встанешь — так точно не выберешься… что-то просвистело над левым ухом. Брошенный нож? Стрела?

Глотнув воздуха, отрок нырнул под ряску и затаил дыхание, намереваясь поторчать там, под водою, как можно дольше… Долго, правда, не смог — слишком уж грудь сдавило. Пустив пузыри, беглец осторожно вынырнул с другой стороны пня, бесшумно вдохнул, уцепился за корни. Язычников он не видел… как, верно, и они его. Осталось лишь надеяться да молиться святому Николаю Угоднику.

Еще какое-то время слышались голоса, похоже — ругательства. Потом все стихло — видать, злодеи все же сочли отрока утонувшим. Проверять, не спрятался ли беглец за пнем, никто из парней не решился — оно им надо? Все одно, кроме как по гати, с островка никакого пути нет. Так что не так уж и повезло Кольше. Одно из двух — либо помрет отрок на этом чертовом островке с голодухи, либо в болотине сгинет, попытавшись выбраться. Что и говорить — невесело.

— Помоги, святой Николай Мир-Ликийский!

Выждав некоторое время, беглец мысленно осенил себя крестным знамением, отцепился от пня и поплыл к острову… Поначалу плыл ходко, а потом едва не утонул, запутавшись в ряске, ну да святитель Николай помог. Выбрался Кольша на мысок, к кусточку… выполз, улыбнулся радостно… и ту же услышал издевательское, с едва уловимым акцентом:

— Ну и зачем ты, дурень, в болото сунулся? Навсегда здесь захотел остаться? Клянусь Перкунасом — теперь останешься! Один отрок у нас уже есть… второй не особо и нужен…

* * *

Через пять верст пути князь со своими людьми и разбойниками вышли к болоту Маточкин Мох. Трясина начиналась сразу за лесом и тянулась неизвестно куда, исчезая в предвечернем тумане. По краю болотины густо росли желтоватые камыши, осока и рогоз. Где-то неподалеку гулко кричала выпь, носились над самой ряской какие-то стремительные черные птицы. Полчища жадно зудящих комаров атаковали путников, так что пришлось намазаться особой мазью, что нашлась у Рогнеды в переметной суме.

— Запасливая ты, — улыбнулся Довмонт, глядя, как юная атаманша ловко втирает мазь в шею и кисти рук.

Девушка покивала:

— А ты как думал? Здесь ведь кругом одни леса да болота. Комарья с мошкой — жуть! Говорят, в старину, в языческие еще времена, казнь такая была. Привязывали голого человека в лесу, оставляли комарам да мошке на съедение. Вот за ночь-то всю кровь из него и выпивали.

— Зря это все, — посматривая на своих спутников, неожиданно промолвил князь. — В это болото мы точно не сунемся.

Передав мазь Степану, разбойница подбоченилась:

— Почему ж нет? Коль уж начал делать — делай!

— Так ведь трясина непроходимая!

— Непроходимая? Ну, это кому как.

— Так ты знаешь путь! — потер руки надежа и опора Пскова. — Раньше-то что молчала, негодница? Ну, ладно, ладно, не дуйся. Знаешь — так пойдем. Там, за болотом — что?

— Сначала, по гати, небольшой островок — Комариный.

— Хорошее название, доброе.

— Там и отдохнем, а к ночи ближе на Черный остров выйдем. Он большой, длинный, — Рогнеда развела руки в стороны, словно хвасталась пойманной рыбой. — Если супостатов твоих там увидим — нагоним. Если нет — уйдем. Дальше я там тропинок да гатей не ведаю. Чужая земля.

— Так и сделаем, — согласно кивнул Довмонт.

На краю болота оставили лошадей и с ним двух парней из шайки — стеречь. Дальше зашагали по гати, вслед за Рогнедою. Тайная болотная тропа почти вся скрылась под ряскою, так, что совсем не было видно, куда ставить ноги. Однако юная атаманша шагала вполне уверенно и быстро, вовсе не пользуясь слегой. Видать, неплохо знала путь… или условные знаки. К примеру — вон тот большой серый камень, или вот ту кривую сосну… одинокую высохшую осину с алой ленточкой на верхушке. Над путниками тучами вились комары… правда, не кусали — мазь оказалась весьма действенной.

Гать постепенно поднималась, вот уже и показались, стали видны бревна. Настил вел прямо на островок, поросший чахлыми кустами и ельником. Верно, это и был Комариный.

— Всем — отдохнуть, оправиться, — выбравшись на берег, Довмонт улыбнулся. — Мальчики — налево, девочки — направо. Впрочем, у нас тут лишь одна девочка…

Разбойница отмахнулась, но послушно пошла направо, в заросли можжевельника, за которыми виднелась приземистая кривая сосна. Вернулась юная атаманша очень даже быстро, весьма озабоченная. Подошла, взяла князя за руку:

— Ты должен это видеть. Идем.

Бросив беседу, Довмонт послушно зашагал сзади. Рогнеда никогда слов на ветер не бросала. Если сказал — «должен», значит, нужно было идти.

— Вот, — протиснувшись сквозь можжевельник, разбойница указала на сосну…

К ее корявым ветвям был привязан голый по пояс отрок, и тучи зудящих комаров не оставляли никаких сомнений, зачем это было сделано.

— Казнь, — тихо промолвила девушка. — Похоже, он мертвый уже. Помоги снять.

Князь вытащил нож и, подойдя к сосне, перерезал связывающие мальчишку путы… Несчастный вдруг дернулся, застонал, бледное лицо его скривилось от боли…

— Мазь! — Рогнеда бросилась обратно.

Уложив отрока на траву, князь достал плетеную баклажку:

— Пей! Вот так… во-от… Не подавись только.

Отрок принялся жадно пить, быстро звучно глотая. Тут подоспела и разбойница, обмазала мазью грудь и спину мальчишки, улыбнулась…

— Волдыри спадут скоро, ага… Князь, я думаю, ему поспать надо. Хотя бы чуть-чуть…

— Не надо, — слабая улыбка тронула побелевшие губы. Светлые глаза распахнулись, насколько могли. — Я спать не хочу… А вот попить… и еще — поесть бы…

— Пей, отроче. — На этот раз мальчишка взял баклажку сам. Приложил к губам и блаженно зажмурился…

— Вкусный-то квасок! Благодарствую.

— Пей-пей… Сейчас еще и похлебкой попотчуем. Любишь, поди, гороховую-то, да с салом?

— Угу! Только у меня ложки нет. Потерял.

Услыхав про ложку, Довмонт невольно вздрогнул и повнимательней присмотрелся к спасенному. Тощий — одни ребра торчат. Узенькое бледное личико, синие большие глазенки… совсем как у святых на греческих иконах. Ресницы длинные, как у девицы, волосы грязные — копной… так что и ушей оттопыренных не видать.

Ложка… уши… Так это ж… Ну, сразу же догадаться можно было!

Князь вскинул брови:

— Тебя ведь Кольшей зовут?

— Угу. Кольшей. Я на Застенье, у Мордухи-вдовицы, живаху.

Парнишка даже не испугался — не было сил. Не дернулся, лишь моргнул глазами, скромно попросил похлебки.

— А то чую — пахнет уже, спасу нет!

— Кушай, кушай, — Довмонт ласково потрепал отрока по голове и прищурился. — А потом расскажешь мне все. Очень и очень подробно.

— Зачем — потом? Я и сейчас могу. Похлебки только еще налейте.

— Нальем, нальем, отроче. Кушай.

Спасенный рассказал всё. Что знал, конечно. Про то, как побежал в лес за хворостом — что его и спасло. Как увидел из-за деревьев чужих людей и немецкую барку. Как убили чужаки отроков — Еремеевых братцев и Овруча Микитку.

— Быстро так убили, ловконько. Ножиком — р-раз — и всё.

— Так злодеи, значит, с барки явились? — уточнил тиун.

Кольша дернул шеей:

— Не-а, не с барки. Барка-то и не подошла еще. Лиходеи из лесу вышли, к костру.

— А выглядели? Выглядели они как?

— Как обычно. Одного я больше запомнил — плечистый такой здоровяк.

— И узнать сможешь? — не поверив, переспросил Степан.

— Этого плечистого — смогу. Я его потом у нашей усадьбы видел. А вот второго… второго — может, и узнаю, а, может, и нет. Не разглядел толком.

После всего прочего дошла очередь и до людокрадов.

— Не-а, никакие они не людокрады — язычники! — облизав ложку, отрок тряхнул падавшей на глаза челкой.

Довмонт резко насторожился — самые худшие его опасения, похоже, сбывались.

— Язычники? С чего ты взял?

— Так кусты ленточками украсили. И еще идол у них был — они его кровью мазали.

— Идол?

— Идол, идол. Плюгавый такой, мелкий.

Кольшу оставили на островке. Не одного — с тиуном Степаном Иванычем, получившим задание еще разок отрока разговорить и, вообще, побольше с ним болтать — может, еще что и выплывет. Ну, тиуна учить не надо было. С другой стороны, и сам-то парнишка был еще слишком слаб, чтобы куда-то идти, тем более — по болоту… да и дорогу на материк знала одна лишь Рогнеда.

Снова потянулась трясина, зачавкала под ногами путников зыбкая, едва видная, гать. Шли все так же быстро, но долго, дольше, чем до островка. Уже небо сделалось синим, уже заблестела прозрачным серебром молодой месяц, красуясь среди танцующих звезд. Темнело, болото прямо на глазах затягивалось зыбким туманом, со всех сторон слышались какие-то жуткие звуки — громкие и не очень. Кто-то кричал, выл утробно… а вот — гулко и злорадно захохотал! Настолько резко, что сыскной парень Кирилл Осетров вздрогнул и едва не завалился в ряску. Зря испугался. Конечно же это была обычная болотная выпь.

Идущая впереди Рогнеда вдруг замедлила шаг и остановилась. Обернулась, махнула князю рукой:

— Ну, вот он, Черный остров. Пришли.

Он и впрямь выглядел черным, это остров посреди бескрайней трясины, тянувшейся до литовских непроходимых пущ. Черные деревья, казалось, вставали прямо из тумана, полусгнившие бревна гати торчали из-под ряски черными перебитыми ребрами, а впереди угрюмо чернели огромные валуны.

— Осторожней надо, — на всякий случай предупредила разбойница. — И тихо всем. Не болтать.

Да болтать никто и не собирался, окружающая обстановка как-то не особенно-то и располагала к милой и приятной беседе. Скорее, наоборот. Черные угрюмые ели словно сдавили путников, густой промозглый туман заползал под одежду, где-то невдалеке вдруг послышался звериный рык. Кто тут мог быть, интересно? Волки? Росомаха? Рысь?

— Тут полянка недалеко — заночуем, — Рогнеду сейчас и сам князь признавал за главную — понятно, почему.

Выйдя на поляну, усталые путники наскоро подкрепились разбойничьими припасами и повалились прямо в мох. Лишь кое-кто не поленился наломать лапника, большинство же обошлось собственными плащами. У кого, они, конечно, имелись. Впрочем, было довольно тепло, клубившийся над болотом туман тянулся только до леса, а здесь, на полянке, и вовсе исчез, растаял, словно речной лед поздней весной.

Довмонт с Рогнедою улеглись рядом, укрылись одним плащом… и тут же заснули — умаялись. Перед тем как провалиться в зыбкое марево сна, князь вдруг услышал донесшийся неизвестно откуда крик. Жалобный крик боли и ужаса, скорее даже — стон.

Впрочем, может быть, показалось, ну, а не показалось — так что? Шастать по незнакомому лесу во тьме оказалось решительно невозможно. Так или иначе, нужно было дождаться утра: так лучше уж отдохнуть, как следует выспаться, а не прислушиваться ко всяким там воплям.

Довмонт выспался и распахнул глаза рано. Еще только лишь начинало светлеть, низкое небо алело зарею, и первые лучики солнца окрашивали золотом мягкие подбрюшья редких кучевых облаков.

Что-то сразу же показалось не так… Ну, конечно! Разбойницы рядом не было. Видать, поднялась уже… да пошла по своим женским делам… естественного плана. Скомандовав подъем, надежа и опора Пскова подался к болоту — со сна хотелось умыться. Примятая, со сброшенною росою, трава, красноречиво свидетельствовала о том, что в этом вопросе князь вовсе не был первым. Кто-то из воинов… Нет! Ну, конечно — Рогнеда! Кто же еще-то, а?

Юная красавица стояла на самом краю острова, на узкой полоске песка. В подвернутых узких портах, босая, в одной лишь нижней рубашке. Каштановые локоны ее, обычно распущенные по плечам, на этот раз были стянуты в тугой узел. Чтоб не мешали! Ибо Рогнеда не просто стояла… О, нет! Девушка активно махала руками, подпрыгивала, имитировала удары… А растяжка у нее оказалась такая, что обзавидовалась бы любая балерина!

Ох, как… Удар! Еще удар! Прямо каратистка какая-то! Игорь и не знал, что в то время уже практиковали подобное… Оказывается, практиковали. Впрочем, и сам князь кое-что умел.

Вышел из зарослей, улыбнулся:

— Здесь бы порезче надо.

— Не пошел бы ты лесом, князь!

— Тебе тоже доброго утречка.

Довмонт подошел ближе… улыбнулся ее шире… и вдруг обнял рассерженную девчонку за талию, прижал к себе и с жаром поцеловал в губы. Разбойница не стала разыгрывать из себя ни злобную фурию, ни скромницу. Просто прильнула, обняла молодого человека за шею… Князь развязал тесемки, стягивающие сорочку Рогнеды, скинул рубаху и, взяв девушку за руку, повел за деревья…

С внезапно нахлынувшей страстью любовники покончили быстро — следовало спешить. Уже стало достаточно светло для того, чтобы попытаться отыскать язычников и схватить их…

— Лучше просто убить, — одеваясь, посоветовала Рогнеда. — Все равно они ничего тебе не скажут. Разве ты сам не литвин?

— Знаю, что не скажут, — Довмонт согласно кивнул, прислушиваясь к утреннему щебету птиц. — И все же — хочу поговорить. Сам им кое-что расскажу и, может быть, предложу службу.

— Язычникам?!

— Ну, лиходейка же у меня есть!

— Я тебе не служу! — юная атаманша осклабилась, фыркнула, словно рассерженная кошка. Красивая — не оторвать глаз! Особенно когда сердится. Эх, был бы фотоаппарат…

Все же Игорь-Довмонт не любил Рогнеду по-настоящему. По-настоящему он любил лишь одну Оленьку, Ольгу. Любил и знал: он встретится с ней не только во снах, но и наяву, здесь, в этой жизни. Так предсказала когда-то юная куршская жрица по имени Сауле-Солнышко. Много чего пережившая в этом мире дева, к которой князь испытывал самые светлые и теплые чувства… такие же, как и к этой безбашенной атаманше. Впрочем, в воинских и разбойничьих делах Рогнеда вовсе не казалась безбашенной. Наоборот совершенно!

— Что мы должны искать? — когда все собрались вместе, спросила разбойница. — Становище, новую гать, место, где содержат пленников… Что?

— Капище!

Князь сказал, как отрезал — коротко и ясно. Тем не менее Рогнеда все равно не постеснялась уточнить:

— Что там должно быть? Берег, деревья, пустошь?

— Скорей, опушка, — пожал плечами Довмонт. — И какая-нибудь рощица. Березовая, а лучше — дубовая. Язычники-литвины очень уж любят дубы.

— Варяги тоже… — девушка усмехнулась и сухо, по-деловому, кивнула. — Есть тут, недалече, одна дубрава. Подходит?

— Вполне, — довольно протянул князь. — Думаю, взглянуть стоит.

— Тогда идем.

Все вновь пошли следом за Рогнедой. Разбойники, Довмонт с шестопером, сыскные парни с короткими метательными копьями-сулицами…

Подул верховой ветер, принес прохладу, потащил по небу темно-серые кустистые облака-тучи. Потянуло на дождь, но еще не дождило, да ветер и не унимался, дул, пусть не сильно, но уверенно, постоянно, разносил тучи, не давая пролиться ливнем. Небо все так же синело, как и ранним утром, только уже не случилось зноя, и это было очень даже хорошо.

— Вот! — останавливаясь у орешника и колючих зарослей малины, Рогнеда указала рукой.

В просветах меж ветками виднелась залитая солнечным светом опушка, зеленая от высокой травы. За опушкою дружно шумели листвою молодые дубки, а перед ними… перед ними, на врытых в землю столбах висели люди. Судя по всему — уже мертвые.

— Стоять! — свистящий шепот князя напрочь перекрыл воинам все их желание немедленно подойти, глянуть.

— Рогнеда, — не повышая голоса, Довмонт перевел взгляд на юную атаманшу и поинтересовался тропинкой: — Всегда ль она такая заросшая — едва пройти.

— Ест и другая тропа, пошире, — столь же тихо отвечала разбойница. — Я же вела вас напрямик.

— Хорошо. Сейчас посмотрим.

Взяв с собой Рогнеду и Осетрова, князь вышел на широкую тропинку, натоптанную следами множества людей.

— Однако тут их вовсе не четверо и не полдюжины, — покачал головой надежа и опора Пскова. — Гораздо, гораздо больше… Рогнеда, хорошо ль твои парни управляются с луками?

Девушка фыркнула:

— Да не хуже меня! Хочешь проверить?

— Думаю, что придется… Вот что, оставим-ка их в орешнике. Пусть будут наготове и ждут…

— А чего ждать-то, княже? — это уже спросил лупоглазый разбойник с добрым и каким-то наивно-детским лицом. Спросил, как только вернувшийся после осмотра тропы Довмонт сказал, что им нужно делать.

Князь инструктировал недолго:

— Чего ждать — сами увидите. Чай, не малые дети уже. Предупреждаю только, стрелять, как рукой махну.

Вот это лучники поняли, засели в кустах, приготовили стрелы…

Двое остались с лошадьми, один — тиун Степан Иваныч — на островке, с Кольшей, — на ходу прикидывал Игорь-Довмонт. Остается чертова дюжина — тринадцать. Из них сам князь и его люди — трое, остальные разбойники, из которых доверять по большому-то счету можно только Рогнеде. Впрочем, эта взбалмошная девчонка держала своих людишек в узде, а как уж ей это удавалось — бог весть. Юную атаманшу в шайке уважали, а некоторые — и побаивались, к тому же зеленоглазая красотка служила лесным татям еще и в качестве талисмана, ибо никогда не выпускала из своих тонких, но крепких рук неверную птицу-удачу.

Лучников оказалось шестеро, их всех князь, не раздумывая, оставил в засаде. Ведь кто знает, сколько этих язычников на самом деле?

— Господи-и-и… — сыскные парни — Кирилл и Семен — разом перекрестились, как только увидели трупы, распятые на вкопанных в землю столбах.

В основном — молодые, даже юные, девы. Нагие. У каждой — содрана кожа со спины, у каждой — перерезано горло.

— Чтоб помучились, — пояснила Рогнеда. — Но недолго. Ножом по горлу — чик. Кровушка бы-ыстро вытечет.

— Смотрите-ка, тут и парень, — показал рукой один из разбойных, здоровущий черноусый бугай — косая сажень в плечах.

В отличие от несчастных девчонок, отрок был одет. Длинная, до самых пят, рубаха, ослепительно-белая, с вышивкой красными шерстяными нитками по вороту, подолу и рукавам. Поверх рубахи — алый шелковый плащ. По тем временам — вещица дорогущая неимоверно. Шелк-то из далекого Китая привозили, как зеницу ока берегли. На подол праздничного кафтана полоску пришить, нарукавники справить, богатство свое показать — и то за счастье. А тут — целый шелковый плащ! На покойнике. Окромя же плаща — еще и серебристый шлем! Так вот, на голову мертвую и надетый. Привязан надежно ремешками — не спал, когда голова свесилась. Да! И ни капли крови. Лишь на шее — красный рубец.

— Задушили парня, — подойдя ближе, покачал головою Довмонт. — Впрочем, не его — меня. Смотрите, что на плаще-то вышито…

— «Кунигас Даумантас» — корявились на плаще желтые шитые буквицы. Латынь. Но по-литовски. Видать, чтоб богам было понятно, кого имели в виду. Что ж, теперь никаких неясностей не осталось. По княжью душу явились язычники из не такой уж и далекой Литвы. Именно так и никак иначе.

— Хоп! — кто-то рядом хлопнул в ладоши, и все дружно повалились в траву, пропуская просвистевшие над головами сулицы.

Копья летели из дубравы… оттуда же выскочили дюжие парни с секирами и мечами. Около дюжины человек… Нет! Уже две!

Вскочив на ноги, Довмонт обернулся к орешнику и махнул рукой… Тут же крикнул:

— Лежа-ать!

…и сам грохнулся наземь!

Ох, не зря князь оставил засаду. Меткие разбойничьи стрелы сразу же вывели из строя добрую половину язычников! Остальные, сообразив, в чем дело, схоронились в зарослях… Правда, долго не высидели.

Здоровенный молодой бугай с нечесаными патлами и бородою вдруг поднялся на ноги и, не торопясь, вышел на опушку. Оглянулся с ухмылкою и, скинув рубаху, ударил себя кулаком в грудь:

— Выходите, трусы! Кто там у вас за главного? Выходи!

Язычник казался огромным. Ростом около двух метров, с широченными плечами и буграми мускулов, грозно перекатывающимися под потной кожей, он чем-то напоминал быка. Чуть наклоненная голова, поистине бычий загривок, мощная, покрытая синими татуировками грудь. Приплюснутый нос, в который так хотелось вставить кольцо, маленькие, дышащие невиданной злобой, глазки, сверкающие из-под массивных надбровных дуг. Руки… несоразмерно длинные руки… как у орангутанга… впрочем, не совсем…

Неандерталец! Да, да — именно он. Игорь-Довмонт ахнул — неужто подобные существа еще сохранились в диких литовских лесах? Да нет, наверное, уж никак не могли. Просто похож. Один тип.

Правой могучей ручищей бугаина сжимал огромную суковатую дубину, больше напоминавшую вырванное с корнями дерево. Впрочем, свое грозное оружие язычник тут же отбросил в сторону, чуть не пришибив кого-то из своих. Выбросив, вытянул вперед руки и пошевелил корявыми пальцами…

— Ну, идите же, трусы!

Бахвалился, нехристь. Поединщика ждал. Что ж, будет тебе поединщик!

Довмонт поднялся на ноги… Но его тут же опередила чья-то стремительная и ловкая тень.

Рогнеда!

В три прыжка безбашенная девчонка оказалась рядом с бугаем. Ухмыльнувшись, сняла перевязь с мечом — недавним княжеским подарком — нагнулась, аккуратно положила в траву. Потом вдруг резко распрямилась, словно пружина, подпрыгнула, метнулась стрелой, уже в воздухе вытянув ногу и ударив язычника в лоб!

Хороший вышел удар! Иного бы враз снесло напрочь… да только не этого быка! Дерзкое нападение разбойницы лишь раззадорило «неандертальца». Хмыкнув, он помотал головою и глухо, по-звериному, зарычав, с неожиданным проворством бросился на девчонку. Та даже не успела сообразить, что происходит… Издав жуткий крик, язычник сгреб атаманшу в охапку, тут же сорвав с нее рубаху и порты. Заломив девушке руки, глумливо осклабился…

Все произошло очень быстро… и что-то еще должно было вот-вот произойти. Что-то очень мерзкое, гнусное…

Довмонт раскрутил на бегу шестопер…

«Неандерталец» громко завыл, рассупонивая штаны…

Князь метнул свое оружие…

С громким противным хлюпаньем перья шестопера впились в череп врага. Прямо в лоб!

Бугай замер. По щекам его потекла темная кровь пополам с мозгами… корявые пальцы разжались, выпуская жертву…

Оскорбленные в своих лучших чувствах язычники выскочили из кустов, явно намереваясь как следует проучить наглецов, не дать им ни малейшего шанса на спасение!

Подбежав, князь схватил разбойницу за руку и потащил за собой. Куда угодно, лишь бы не оставаться здесь, на опушке.

Горячие поклонники Перкунаса между тем ловили своими телами стрелы. Впрочем, эти суровые парни презирали смерть… как презирали теперь и бывшего литовского кунигаса. Видано ли дело? Не ответил на вызов. Девку вместо себя подослал, трус. Да еще так подло убил — унизил! — славного поединщика. Побоялся схватиться по-честному, один на один, как и положено воину. Поступил, как подлый трус, да падет на него вечное презрение!

Язычники-литовцы всегда отличались не только презрением к смерти, но и некой особой моралью. Только вот Даумантасу с недавних пор было плевать на мораль, особенно — на первобытную. Игорь-то был современный человек — циник. И действовал, и поступал — соответственно. Совершенно напрасно наивные почитатели ужей ждали от князя соответствующего поведения, совершенно зря! Просчитались, увы.

— Добейте всех, — покинув свое убежище, приказал Довмонт.

Кто-то из валявшихся в траве литовцев, скрипя зубами, из последних сил бросился на князя… и тотчас же наткнулся на нож.

— Только умоляю — никого не пропустите, — вытащив клинок из обмякшего тела, князь без всяких эмоций вытер его об рубаху убитого и подошел к Рогнеде.

Разбойница уже успела одеться и теперь, усевшись под дубом, натягивала сапоги. Завидев приятеля, девчонка улыбнулась, пожаловалась:

— Вот ведь свинья! Рубаху всю разорвал… Теперь только новую.

Князь присел рядом, погладил подружку по плечу:

— Да не шибко-то и разорвано. Зашить — и все дела.

Зря такое молвил! Вскинулась красавица дева, очами сверкнула, едва по загривку не огрела:

— Ты мне штопаное предлагаешь носить?

— Извини, — развел руками Довмонт. — Подарю тебе рубаху. Тебе какой цвет по нраву? Лазоревый?

— Ну да, лазоревый. Ты же знаешь! И… чтоб вставки шелковые по подолу были.

Пришлось обещать, чего уж. Главное, потом не забыть бы и про рубаху, и про вставки шелковые.

Погибших литовцев князь велел похоронить в общей могиле, в изголовье которой воткнули дубовый кол. Отправив всех прочь, Довмонт задержался, украсил кол цветными ленточками, оторванными от подола плаща:

— Прими, великий Перкунас, этих славных парней. Они были добрыми воинами здесь… столь же истово будут служить и тебе. Пусть светит их душам утренняя звезда Аушрос Варта.

Довмонт не испытывал никаких сомнений относительно правильности своих действий. Язычников нужно было добить, ибо они ничего не сказали бы. И тогда какой толк тащить за собой раненых? Выхаживать будущих мстителей? Ну уж нет, не дождетесь.

Прихватив с болотного островка Кольшу с тиуном, князь и его люди простились с разбойниками на берегу реки. Там, где их терпеливо дожидалась резная ладейка, точнее говоря — ее чернобородый хозяин и два его холопа-гребца. Попробовали бы не дождаться, ага!

* * *

Уничтожение язычников-литовцев явилось хотя и важным, но все же побочным делом: главной своей цели — отыскать пресловутых убийц и выяснить их мотивы — Довмонт и его люди так и не достигли. Разве что отыскали сбежавшего отрока — Кольшу, и это можно было считать продвижением. Раз какие-то злодеи его ищут, так можно было использовать парнишку в качестве живца. Что и делали. Правда, результатами покуда похвастаться не могли.

Как ни отпирался Кольша, а все же пришлось ему вернуться на усадьбу к тетке Мордухе. Только теперь рядом с усадьбой всегда ошивался кто-нибудь из сыскных — Осетров Кирилл или Семен, а то и сам Степан Иваныч, тиун. Впрочем, на повседневную жизнь отрока это никак не влияло. Тяжелая на руку вдовица по-прежнему заставляла Кольшу работать от зари до зари, да, не стесняясь, била. Как всегда. То затрещину влепит, то ногой пнет, а бывает — и велит выпороть на конюшне. Чаще всего — не за дело, а чтоб место свое знал.

Терпел Кольша. С обидой, но терпел. Каждый день ждал, когда же убийцы объявятся? Вот, как схватят их, так Степан Иваныч, тиун, обещался отрока к себе в рядовичи взять да приставить к сыскному делу. А что? Все по закону, по «Правде русской». Колька Шмыгай Нос ведь не челядин, не холоп обельный, не закуп и даже не смерд. Сам себе хозяин! Захочет, сей же час от вдовицы уйдет. Было бы куда только.

Одновременно с ловлей убийц на живца сыскные занялись и немцем. Тем самым шкипером с барки «Красная корова». Как помнил князь, звали шкипера Йост Заммель. Герр Йост Заммель из Ревеля. Можно, конечно, было схватить подозрительного немца за шкрябень, да в пыточную. Глядишь, и поведал бы что-нибудь… Или — не поведал бы, если и впрямь — ни при чем. Однако ссориться с иностранными купцами для Пскова было бы очень невыгодно, ни посадник, ни вече на такой шаг не пошли бы. Пришлось действовать тайно, на свой страх и риск.

— Шкипера брать покуда не будем, — лично предупредил тиуна Довмонт. — А последить — последим.

— А если он ничего делать не будет? — Степан Иваныч вскинул глаза. — Просто дождется конца торговлишки да поплывет к себе в Ревель. Так мы и не узнаем ничего.

— Уплывет, значит, и впрямь ни при чем, — нахмурился князь. — Тогда зря мы на немцев грешили.

— Как сказать, княже. Как сказа-ать, — покачав головой, тиун пригладил бородку. — Если предположить… предположить только, что шкипер Йост Заммель — соглядатай орденский… или епископа ревельского человек — не важно. Важно, что тогда он должен здесь, в Пскове, своих людей иметь. И как-то с ними связываться… как и они с ним. Сведения важные передавать.

— Немец, конечно, во Пскове птица не редкая, — вслух предположил князь. — Однако на виду, проследить можно.

— Да можно! — тиун хохотнул и устало прикрыл веки рукою. — Ежели он хоть что-то делать начнет. Встретится с кем-нибудь, записку передаст через торговых отроцев… Или, наоборот, ему передадут. Ежели во Пскове что-то важное вдруг случится.

— Случится, — неожиданно улыбнулся Довмонт. — Обязательно случится… и не вдруг, а сегодня же.

Князь громко расхохотался, уж больно забавно выглядел в этот момент Степан. Посмеявшись, кликнул слугу да угостил собеседника квасом… Заодно угостился и сам, после чего продолжил, заявив о том, что собирается внести важные изменения в строительство новой городской стены.

— У меня сегодня совет тайный… Ежели средь вечных славных мужей предатель, соглядатай немецкий… так он может и…

— Полагаете, и его возьмем?

— Если шкипер при делах — обязательно достанем! Хватило б для слежки людей.

— А вот это уже моя забота, княже.

Шкипер засуетился уже с утра! Обычно он день-деньской безвылазно сидел у себя на барке, отлучаясь разве что в выстроенную на берегу общественную уборную, а тут вдруг проявил необычайную активность. Спустился — бегом сбежал — по сходням, бросился сначала в немецкую церковь, недавно выстроенную на дворище заморских гостей — купцов, затем в корчму на Застенье, где и засел с кружкой свежесваренного пива в обществе двух рижских приказчиков и одного подмастерья.

— Собеседники, похоже, случайные, — тут же доложили князю. — В уборной же, на стенке, кто-то две полосы углем провел — условный знак, верно. Ранее никаких таких полос не было.

— Ага! — Довмонт радостно потер руки. — Все ж засуетились, суки! Теперь и у себя предателя вычислим… и немца на горячем прихватим. А, Степан Иваныч? Так?

— Так — да не так, — скептически кривил губы тиун. — Они ведь лично-то встретятся вряд ли. Разве что немца пытать…Так, а что на это посадник скажет? Вече?

— Это да-а, — вздохнув, князь с досадою покусал губы. — Верно мыслишь, Шара… тиуне! Не дадут нам санкции на арест.

Сыскной вскинул глаза:

— Чего нам не дадут, княже?

— Схватить не дадут. И в пыточную кинуть не разрешат. Эх! И как тут работать?

Про то, что в высших городских кругах есть предатель — а то и не один, — Довмонт догадывался давно. Не могло так быть, чтоб не было! Кто-то обо всем докладывал в Новгород, кто-то — великому владимирскому князю, а кто-то — немцам, архиепископу дерптскому, или того хуже — ордену. Немецкая партия во Пскове всегда была очень влиятельной, многие не видели ничего худого в том, чтобы вместо присланного из Новгорода посадника посадить наместника великого магистра с отрядом рыцарей и кнехтов. Тевтонец точно так же защищал бы Псков от чужих притязаний… в том числе — и от Великого Новгорода, надоедливого старшего братца. Так что многочисленные шпионы окопались во Пскове крепко, и взять их вот так, за здорово живешь, нахрапом, было никак не возможно. Даже и связного — того же шкипера — просто так не взять! Схватишь — обязательно прознают, обязательно найдутся защитники, поднимут вой…

— Схватить, может, и не схватим, — задумчиво глянув в оконце, промолвил князь. — Но кое-что вызнаем, точно. Глаз со шкипера не спускать! Чувствую, ох, не зря он засуетился.

Довмонт, конечно, не выдержал, решив принять личное участие в деле. Степан Иваныч, тиун, к слову сказать, был этим решением весьма доволен. Еще бы — сам князь брал на себя ответственность за всё!

В корчме на Гончарной улице, что на Застенье, ближе к вечеру стало довольно людно. Прослышав про свежее пиво, потянулись с пристани заморские гости — не только корабельщики, но и приказчики, а то и сами купцы. Хватало и своего, обычного, люда — по пути из города заглядывали в корчму и бродячие, и артельщики, и крестьяне, и вот, скоморохи — пели, играли, ходили колесом.

— Ах, дуда моя, дуда… Ах, дуда, ох, дуда!

Да вприсядку! Да с трещотками. Да с бубенцами! Весело!

По мысли князя, скромненько притулившегося в дальнем углу, дело шло к хорошей драке. И таковая не замедлила начаться. Кто-то кого-то толкнул, случайно или намеренно — бог весть. То ли немец — русского, то ли русский — немца. Да еще и датские — из Ревеля — купцы были, и шведы. Да и русские — вовсе не заодно. Псковичи, новгородцы, полоцкие… разные все.

Началось!

— А, так ты нас не уважаешь? Вот тебе, собака!

— От собаки слышу, ага!

Удар! Хороший, увесистый — прямо в лоб. Ответка — слева в скулу — прилетела незамедлительно. Тот, кто бил первым — рыжебородый мастеровой в серой свитке — отлетел в угол, упав прямо на князя.

Довмонт вежливо посторонился — да не тут-то было! Плечистый, с глазами навыкате, парень — второй забияка, — подскочив, схватил князя за ворот, занес для удара руку:

— А! Да вы все заодно тут!

Конец ознакомительного фрагмента.