Я навсегда тобою ранен...

Андрей Орлов, 2011

Сбежавшие из сибирской зоны четверо зэков ограбили машину с золотыми слитками. А затем и воры, и их драгоценный груз бесследно пропали. Спустя годы в городе стали происходить загадочные убийства. Начальник уголовного розыска Артем Богатов выясняет, что все они связаны с пропавшим золотом. Богатов – мужик азартный и уже не может остановиться. Ему хочется самому выйти на след разбойников. Очертя голову он ввязывается в смертельную игру. Страсти накаляются до предела, когда Богатов влюбляется в женщину, которую спас от неминуемой гибели. Но кто спасет от смерти его самого? Может быть, любовь?..

Глава третья

Из объятий Морфея меня вытряхнул звонок сотового телефона.

— Куда, зачем? — сонно пробормотала Эмма, зарывая меня в одеяло.

— Не спится кому-то…

Я выбрался из-под вороха постельных принадлежностей, посмотрел на часы. Половина второго. За сушеной веточкой мимозы властвовал серый день, облака теснились в небе. Струйки дождя стекали по оконному стеклу. В левой части дома на повышенных тонах общались соседи.

Я добрался до брюк, валяющихся под кроватью, вернулся с телефоном.

— Слушаю…

— Здравия желаю, — приветствовал старшего по званию Венька Лиходеев.

— И тебе, — я откашлялся.

— Артем, ты знаешь, что ты не дома? Я даже догадываюсь, где ты. Редкий случай из жизни начальника уголовного розыска.

Я не успел ответить — он гнул дальше:

— Я тоже в постели, Артем. Хочется спать и забить на работу. Настя ворчит, что я никуда не пойду, что достаточно с нее последней ночи, когда она тряслась за меня и каждые пять минут бегала к калитке, чтобы не прозевать доставку моего мертвого тела…

Эта речь напоминала демарш. Хорошая девушка Настя Ткаченко была Венькиной невестой, и, судя по всему, эта грустная история должна была рано или поздно завершиться свадьбой. Жили «молодые» в одной кровати. Знающие люди уверяли Веньку, что брак — не лучший способ сохранить и укрепить любовь, а женщина — самое таинственное на свете существо (поскольку никогда не знаешь, во сколько она тебе обойдется). Но все разговоры оставались разговорами. Жениться ему действительно было рано. Не вырос еще. И сам он всерьез считал, что детство никуда не уходит. В отличие от Анастасии, которая была старше жениха на три года и кое-что понимала в жизни. Например, то, что нужно мертвой хваткой держаться за парня, стабильно получающего зарплату (пусть и небольшую).

— Длинный пролог, Венька. Может, что-то случилось?

— Так точно, товарищ капитан. Вы потрясающе идете от частного к общему. В общем, так, вылезайте из чужой постели и срочно дуйте по адресу: улица Лазаренко, 90, квартира восемь, где вас встретит труп и все объяснит. Я тоже приду — если Настя отпустит.

— Давай без выпендрежа, — закипел я.

— Ладно, — Венька сделался покладистым и печальным. — Неваляев тебе звонил, но не на того напал. Тогда он позвонил мне, потому что боится звонить на сотовые, и сказал, что по указанному адресу находится труп мужчины и обстоятельства требуют изучения. Все это чем-то напоминает кончину гражданина Гарбуса…

Я затосковал и выронил трубку. Теплые руки обвились вокруг моей шеи. Женщина приблизила губы к уху и горячо задышала.

— Тебя вызывают на работу?

— Халтурка появилась, — неохотно отозвался я. Спешить, ломая косяки, было некуда. Труп не испарится. А если испарится, то кто бы возражал. Через пять минут мне снова было хорошо, и мысль о перемене мест давалась с боем.

— Это не флинг, Артем? — спросила Эмма.

— Напомни, что такое флинг. Точно помню, что такое свинг. Когда одна семья приходит в гости к другой семье, затем подтягивается третья, и… время летит незаметно. Помогает сохранить доверие в отношениях…

— Секс на одну ночь.

— Нет, ни в коем случае. Во-первых, ночью мы ничем таким не занимались. Во-вторых, я обязательно загляну к тебе часов через восемь — если не возражаешь, конечно…

Я чмокнул Эмму в щечку и начал решительно собираться.

Дом по адресу Советская, 90, как и многие в этом городке, имел два этажа, облупленный фасад и три отдельных подъезда по четыре квартиры в каждом. Прежде чем войти во второй подъезд, я произвел кружок вокруг дома, делая мысленные фотографии. Мелкий дождик прогулке не препятствовал. Дом сравнительно старый, но добротный, две пожарные лестницы. Входы в подъезд обрамляли оградки, за которыми росли примитивные астры и что-то желтое, недоступное интеллекту. Тыльная сторона здания — крохотные, нарезанные квадратами огороды, предназначенные для выращивания картошки. Все, что выросло, уже выкопали (а то и съели) — осталась жухлая ботва и ямки с глиной. За огородами — шеренга тополей, еще дальше — сараи, где жители дома хранят ненужный скарб. Полная тетка в колхозной фуфайке сгребала ботву на участке. Два деда — бывалые и сиделые, — сделав навес над сараем, разбирали лодочный мотор. С фасадной части здания народа было побольше — местные сплетницы шушукались у подъезда. Когда я проходил мимо, дружно замолчали и уставились на меня, жаждя информации.

У двери в восьмую квартиру дежурил милиционер. Посторонился, пропуская знакомое лицо. Ни прессы, ни прокуратуры в квартире не было. Все свои. Кабы не труп — вполне доброжелательная семейная обстановка. Человек здесь проживал небедствующий. Не сказать, что квартира-люкс, забитая золотом и антиквариатом, но обои были новые (так называемая шелкография), на полу ламинат, плазменный телевизор с DVD-проигрывателем, музыкальный центр, «горка» с хрусталем. На плотном ковре лежал очередной мертвец с перекошенным лицом — лет пятидесяти, плотный, коротко стриженный.

Мой приход вызвал бурное оживление — как будто прибыл не начальник, а целый ящик коньяка с закуской из ресторана.

— Явился, красавчик, — хмыкнула Янка. — Ночует у первой встречной библиотекарши, а мы должны тянуть весь этот воз.

— Сияет, как начищенный барабан, — пробормотал похмельный Крюгер. — Ему до форточки ваша работа.

— Это называется преодоление кризиса среднего возраста, — сумничал начитанный Венька. — Поделитесь впечатлениями, Артем Николаевич?

Колдующий над телом Павел Валерьянович смешливо покосился в мою сторону и ничего не сказал.

— А теперь по делу, — скомандовал я.

— Мы тут полчаса уже по делу, — парировал Венька. — Грушницкий Алексей Васильевич, симптомы смерти те же, что у Гарбуса. Мощный я…

— Растительного происхождения, — перебил я. — Но экспертизы еще не было. И каким бы чудотворцем ни оказался Павел Валерьянович…

— Я не чудотворец, — быстро сказал эксперт. — Я даже учиться на эту хрень не буду. На пенсию пора. Но с первого взгляда все сходится, Артем.

— Кем работал потерпевший?

— Начальником мехколонны, — отчитался Крюгер. — На работу уже позвонили. Секретарша свалилась в обморок, трубку перехватил первый зам. Арсеньев. Что он мог сказать непредвзятого о Грушницком? Талантливый руководитель, строгий, но справедливый, за пять лет вывел загибающееся предприятие в передовые. Зарплату два месяца не платят, но это издержки. Ни жены, ни детей. Пьянствовал редко… хотя, как говорится, метко. Окружающим беспокойств не доставлял. В общем, бука.

Я склонился над трупом и приподнял за обшлаг рубашки скрюченную руку. На запястье потерпевшего выделялись белесоватые пятна. Нормальному человеку они ни о чем бы не сказали — мало ли пятен на человеческом теле? Но у людей определенного рода занятий…

— Была татуировка. Вытравил — лет десять назад.

— А мы уже заметили, — улыбнулась Янка. — Как ни трави, а прошлое лезет. Четыре буквы: «БОСС».

— «Был осужден советским судом», — расшифровал Крюгер.

— Но это ни о чем не говорит, — возразил Венька. — Сорвался, оступился, отбыл и вышел на свободу с чистой совестью. Стал хорошим, уважаемым человеком. В этой стране половина населения сидела!

— Ну уж, — хмыкнул я. — Говори, да не заговаривайся. Кабы в этой стране половина населения сидела, у нас бы не было ни ментов, ни прокуроров. Наша система исправления преступников — уникальнейшая на планете. Если уж отсидел, то на всю жизнь… И попрошу вас, коллеги, обратить внимание на такой факт: гражданин Грушницкий работал начальником мехколонны — той самой мехколонны (а другой у нас нет), у которой весь день топтался покойный детектив Гарбус.

— Мы обратили, — сказал Венька.

— То есть связь напрашивается: детектив выслеживает гражданина Грушницкого, после чего оба погибают в страшных мучениях.

— Мог и не выслеживать, — возразил Крюгер. — Возможно, хотел перетереть с Грушницким.

— Не смеши меня. Таинственный клиент нанимает частного детектива, чтобы тот съездил за тридевять земель и перетер с начальником мехколонны?

— Все понятно, — отмахнулась Янка. — Основная версия следствия: детектив собирает сведения о начальнике мехколонны и сообщает их заказчику, который по стечению обстоятельств также оказывается в Рыдалове. Заказчик выслушивает, благодарит и устраняет детектива. Потом убийца топает к Грушницкому, имеет с ним беседу и отправляет вслед за Гарбусом. Поздравляю, коллеги, по Рыдалову шляется серийный убийца, и только дьяволу известно, что у него на уме.

— Зада-ачка, — почесал Лиходеев заросшую макушку. — Это вам, коллеги, не за психами по тайге бегать.

— А посетил он вашего покойника, я думаю, от часа ночи до трех, — подал голос Павел Валерьянович. — Дом уже спал. Поднялся на второй этаж, постучал, представился…

— Иначе говоря, теоретически можно отыскать тех, кто что-то слышал, — заключил я. — Ну что ж, товарищи офицеры, распределяем задания…

Самое ответственное задание выпало мне — отправиться на рабочее место и выдержать удар начальства.

— Отлично, — пропыхтел багровеющий Неваляев. — Работаем так, что шуба заворачивается. Доблестные работники уголовного розыска без задних конечностей дрыхнут, а в это время кто-то планомерно сокращает численность городка.

— Не надо, Игнатий Филиппович, — с достоинством ответил я. — Работники уголовного розыска не дрыхли, как вы выразились, без задних конечностей, а исправляли чью-то преступную халатность, возвращая за решетку особо опасных психов. И предупредили, кстати, два новых убийства.

— Не юли, Артем, — ядовито процедил начальник милиции. — Смерть Грушницкого наступила от часа до трех ночи, мне уже доложили. За психами вы побежали уже потом… Ладно, — Неваляев отшвырнул некстати попавшуюся под руку стопку бумаг, и те красиво разлетелись по кабинету. — С психами вы отличились в положительную сторону, претензий нет. Будет благодарность, возможно даже, прем… в смысле, грамота. Виновных в халатности накажут по всей строгости. Но вот за убийство Грушницкого… — шеф набычился, угрожающе заскрипело кресло.

— Извините, Игнатий Филиппович, мы не отдел профилактики преступлений. Провидцев в штате не держим. А потому любой гражданин в любое время суток может замочить ближнего, и нам останется лишь отличиться в поисках этого гражданина. А если вас интересует фантастика, то советую посмотреть фильм «Особое мнение» — там успешно предотвращают замышляемые убийства.

Шеф смотрел на меня с нескрываемой злобой. Типичная ситуация: ищем справедливость, потом другую работу.

— Прикажете устранить социальную причину творящихся в стране безобразий? — нарывался я. — Покуситься на устои общества?

Шеф ценой усилий взял себя в руки. Скрипнул зубами и отмахнулся, как от мухи:

— Ладно, иди работать. — И на прощание подколол: — Говорят, ты нашел себе девушку, Артем? Уж постарайся сделать так, чтобы работа не мешала личной жизни, хорошо?

Я с ожесточением хлопнул дверью. Такова уж особенность мелких городков — слухи носятся с космической быстротой. Что и подтвердила секретарша Изольда, сидящая у гудящего компьютера и меланхолично красящая ресницы.

— В нашем городке произошло печальное событие, Артем Николаевич, — она с укором поглядела на меня и хлопнула ресницами. — Такой представительный мужчина и тронулся рассудком.

«На себя бы лучше посмотрела, — думал я, выгребая в коридор. — И некрашеная страшная, и накрашенная…»

Прокуратура обреталась в соседнем здании — напротив администрации и бронзового вождя. Я поднялся на второй этаж и распахнул обитую кожей дверь. В приемной произрастали домашние растения — на стенах, стеллажах, столах, подоконниках. Все свободные плоскости были заняты ванночками, горшочками, кашпо, из которых тянулись триффиды, натертые специальным составом для глянца. Секретарша в зеленом платье рыхлила почву под бабочкообразным цветком. На фоне этих джунглей она почти не выделялась. Я сделал вид, что ее не заметил, и прошел в кабинет прокурора. Секретарша тоже сделала вид, что меня не заметила.

В обиталище Каморина не было растений. Худощавость и бледный вид хозяина кабинета с лихвой компенсировали упитанность генерального прокурора в рамочке и бодрый вид президента, о котором мы всегда думаем с большой теплотой.

— Я поражен, Игорь Витальевич, я действительно в шоке… — начал я паясничать с первой минуты появления. Почему я должен тратить рабочее время на объяснения с людьми, которые не являются моим начальством?

— Заткнись, — сказал прокурор и начал набивать курительную трубку табачным «ассорти» из жестяной баночки от китайского чая. Набил под завязку, стиснул чубук и стал раскуривать, переводя спичку за спичкой. — Давай без злобы и сарказма, — сказал он нормальным голосом, поднимая на меня тяжелый взгляд. — Всем понятно, вы дико устали. Я знаю про ваши ночные скачки по тайге — блестящая операция, Артем. Обязательно накажем виновных. А до твоих амурных дел, — прокурор сделал паузу, отслеживая мою реакцию (а реакция была будь здоров), — лично мне нет никакого дела. Не бычься. Давай без эмоций, в двух словах — кто такой Грушницкий и что там, черт возьми, произошло. Мехколонна в шоке — руководитель был путевый. Почему вы связываете убийства Гарбуса и Грушницкого?

Я повествовал конкретно и сжато — сухим официальным языком.

— Люди работают в поте лица, — завершил я рассказ и поборол приступ зевоты.

Прокурорские очертания с трудом угадывались за седым дымом. Он сделал несколько пометок в блокноте и кожаной папкой разогнал дым. Долго молчал, созерцая пустую стену за моей спиной.

— Как к последним событиям относится Неваляев? — Я вздрогнул от странного вопроса.

— Без понимания, — пожал я плечами. — Согласитесь, Игорь Витальевич, в последних событиях нет ничего светлого и радостного. Можно я пойду работать?

— Иди, — вздохнул прокурор.

Я с радостью выскользнул за дверь и помчался кенгуриными прыжками из лона обеспечения законности.

Небо над городком заволокло беспросветно, дождь усилился. Из водосточной трубы лупило по асфальту — вода разлеталась вдребезги. Бездомная собака съежилась под козырьком, тоскливо созерцала осеннюю слякоть. Добравшись до кабинета, я разложил дождевик на столе Крюгера, включил печку — «страшный сон пожарного инспектора», поколдовал над дремучей советской кофеваркой — дождался бурчания, приготовил чашку. Не за горами пять часов — теоретическое завершение рабочего дня, однако складывалось впечатление, что с работы я сегодня не уйду. Позвонила Янка:

— Знаешь, Артем, я сейчас нахожусь в морге, пьем чай с ребятами — они меня обучают, как вести себя в компании мертвеца. Вскрытие показало, что Грушницкого траванули тем же веществом, что и Гарбуса. Паралич дыхательных путей, мгновенная асфиксия, смерть.

— Название вещества определили?

— Пока еще нет. Не до того им, Артем. Четыре трупа вчера было — вроде некриминальные, но запарка…

— За Грушницким не приходили?

— Нет у него в Рыдалове родственников. Странно, да, Артем? Проработал много лет, уважаемый человек. А поплакать над телом некому. Слушай, я не буду сильно торопиться на работу, хорошо? Меня тут хором напрягают, что в моем интересном положении бегать нельзя…

Я повесил трубку и тоскливо уставился за окно. Дождь усиливался, молотил по карнизу. Хотелось умчаться с этой клятой работы, нарвать цветов на клумбе у райсовета, прибежать на Советскую улицу, постучать в дверь… Первая женщина за четыре с лишним месяца, которая заставила меня забыть хищный блеск Иришкиных глаз.

Вслед за Янкой позвонил Крюгер, сообщил заплетающимся голосом:

— Это я, многострадальная немецкая душа. Докладываю по порядку. Дактилоскописты утверждают — все найденные отпечатки пальцев в квартире принадлежат Грушницкому. Имеется парочка чужих, старых, полустертых, на всякий случай их забрали. Соседи по подъезду ничего не видели и не слышали. Подозрительных личностей возле дома не фиксировали. Эти люди странно устроены, Артем, — все хотят иметь информацию, но никто не хочет ею делиться. Скучный народец.

— Но своего ты добился, — упрекнул я. — Признайся, Крюгер, ты больше искал не преступников, а истину?

— Уверяю тебя, не увлекался. Исключительно пользы дела для. На задворках дома есть сараи, в одном из них колоритные личности пенсионного возраста чинят лодочное хозяйство. Отличные парни. Полвека проторчали на зоне, а на старости лет решили пожить честно и как-то увлеклись. Ума не приложу, зачем им это надо. Я показал удостоверение, и один из этих дедков-братков тут же сгонял за самогоном. Они хранят свое пойло в трехлитровых банках — представляешь? И даже закатывают крышками, чтобы до зимы не выпить!

— Не они первые, — миролюбиво заметил я. — Первое баночное пиво, между прочим, открывалось консервными ножами.

— Не устоял я, Артем, — покаялся Крюгер. — От усталости окисляются контакты, и их приходится постоянно протирать спиртом. Так вот, о смерти жильца из восьмой квартиры эти двое уже слышали. Один из них проживает в десятой, другой — в двенадцатой. У одного — лодка, у другого — снасти: объединяют усилия, уезжают на пару ночей в верховья Уштыма: там таймень, налим, муксун. И самое интересное, что вчера ночью эти ребята опять корпели над своей техникой! Протянули переноску, засиделись — не вязалось у них чего-то. Дом уже спал, никто не шатался. И вдруг на втором этаже вспыхнул свет! Борисыч и говорит: ни хрена, мол, себе, полвторого на часах, куда это Васильич подпрыгнул? А потом видят, кто-то шторку задернул, свет горит, а за шторками тени колышутся.

«И мертвые с косами», — подумал я, невольно покосившись на дверь.

— Сколько теней?

— Две, не больше. Специально не подсчитывали, но сегодня вспомнили и пришли к согласию. Слышимость была неважная, но старикам показалось, что Грушницкий удивленно воскликнул. А потом что-то громко сказал. А потом заткнулся.

— А потом умер, — вздохнул я. — Леденящий триллер, Крюгер. Дальше-то что было?

— Мои собутыльники особенно не заостряли, своих дел невпроворот. Пришел запоздалый гость, посидели, разошлись… Свет горел минут десять. Потом потух. Зачем привлекать внимание? Уходя, гасите свет и все такое.

— Ладно, — вздохнул я. — Ты в райотдел?

— Так не вечер еще, — испугался Крюгер. — Потолкусь еще немного, может, дополнительной информацией обрасту.

Вечные муки пьющего человека: хорошо бы трезво оценить ситуацию, но когда? Пока я выслушивал доклад подчиненного, в кабинете нарисовался Венька Лиходеев. Когда я положил трубку, он со скорбной физиономией сидел за своим столом и пилил перочинным ножиком конскую колбасу. Под локтем находился пакет с молоком.

— Ты откуда? — спросил я.

— Оттуда… — прошептал Венька. Меланхолия заела парня. Дожди всему виной. Мы молчали несколько минут, потом Лиходеев тихо-тихо сказал в пространство:

— А мы ведь с Настей до сегодняшнего дня целую неделю не ругались…

— Поссорились, что ли? — удивился я.

— А сегодня ночью сцепились… — Венька захлопнул ножик, ударил локтем в молоко и ловко перехватил его на излете. — Будешь колбасу?

— Не буду.

— Почему? — удивился он.

— Не ем колбасу. И никогда не предлагай.

— Понятно, — ухмыльнулся Венька. — Люди, знающие, как делают колбасу и законы, никогда не едят колбасу и не пользуются законами… Тогда слушай. Алексей Васильевич Грушницкий появился в этом городке примерно десять лет назад. Купил квартиру, прописался. Ни одного документального свидетельства, откуда прибыл. Коллегам говорил, что жил и работал под Костромой. Отбывал в молодости наказание, не скрывал, но данную тему в разговоре не поощрял. Человек незлобный, спокойный, скрытный. Но может сорваться. Четыре года назад ударил подчиненного, по халатности которого автобаза два дня стояла обесточенной. Поднялся от простого водителя до начальника мастерских, а в 2003 году неожиданно для всех был назначен руководителем механизированной колонны. Работников держал на расстоянии, панибратских отношений не допускал. В воровстве не замечен. Круг общения… — Венька задумался.

— А вот это было бы интересно, — подхватил я.

— Друзей у таких мухоморов, как правило, не бывает. Люди говорят, что временами он общался с неким Башлыковым — комендантом общежития консервного завода. Вместе выпивали, ездили на рыбалку. Я навел справки: этот экземпляр — вообще непроходимый бука. Нелюдимый, неразговорчивый. Сплошные «не». Какие отношения их связывают с Грушницким — непонятно.

— Женский вопрос?

— Да, — тряхнул головой молодой, — имелся такой. По свидетельству секретарши Грушницкого, у ее шефа была женщина, но особо он подругу не афишировал. Временами покупал конфеты, шампанское…

— Иди узнавай, — приказал я.

— Прямо сейчас? — Молоко дрогнуло в руке.

— А чего оттягивать?

— Но время же… Люди с предприятия домой расходятся.

— А ты сделай так, чтобы не расходились… Выметайся, Венька, выметайся. По дороге дожуешь.

Я спровадил обиженного парнишку и стал думать. Бегство маньяков из диспансера — ненужный в деле эпизод, он только путал карты. Без маньяков много лишнего. Эмма, у которой я провел утро одиннадцатого сентября, наезды милицейского и прокурорского начальства, «снежный человек» на турбазе «Белые зори»… Это, кстати, недалеко: четыре версты на север. Параллельно Уштыму протекает горная речушка Ашлымбаш, к ней и привязаны туристские маршруты… В остальной цепочке не хватало звеньев. Убийства взаимосвязаны. Две случайности в одном деле — это уже тенденция…

Из раздумий меня вывел вой сирены. Пожарная машина с оглушительным лязгом пронеслась по Советской. Пожарка — в трех минутах ходьбы от дома Эммы, западная окраина. Машина неслась на восточную. Я успел подумать, до чего абсурдно: дождь и воющая пожарная машина, поднимающая тучи брызг… А потом пробила склянка в голове. Я застыл, пораженный абсурдной идеей. Обычная пожарная машина, обычный вызов (возможно, ложный), коих в Рыдалове за сутки случается не меньше пяти…

Я схватил телефонную трубку и отстучал номер пожарной охраны — благо номера государственных служб красовались на столе под стеклом.

— Уголовный розыск, капитан Богатов, — отбарабанил я. — По Советской проехала ваша машина. Откуда был вызов?

— Общежитие консервного завода, товарищ капитан, — невозмутимо ответствовал дежурный. — Поступил сигнал, что в полуподвале сильное задымление.

— Что в полуподвале?

— Там склады, товарищ капитан. И, кажется, квартира коменданта.

Я бросил трубку. Если два случайных совпадения — тенденция, то что говорить о трех? Я схватил дождевик и бросился на улицу. Хорошо, что машина всегда рядом…

Кирпичное здание общежития стояло в глубине двора, заросшего тополями. Пожарные выломали решетку в окне цокольного этажа, просунули туда брандспойт и жутко материли стесненные условия работы. Сильным было не только задымление, но и возгорание. Клубы черного дома вырывались из лопнувших окон полуподвала. Собралась толпа любопытных — обитатели общаги, вернувшиеся с работы, старушки из окрестных домов, местные собаки.

— Слава богу… — выбрался из дыма черный, как трубочист, усатый начальник команды. — Удалось локализовать это свинство… До складов не дошло и на первый этаж не перекинулось…

— Что с квартирой? — полюбопытствовал я.

— Труба, — махнул рукой усатый. — Сгорела, как в костре. Там, кстати, ваша работа — человек обгорелый.

Для того чтобы попасть в сгоревшую квартиру, пришлось обойти здание и воспользоваться черным ходом. В узком коридоре пожарные кувалдами сбивали обгоревшие балки перекрытий. Двухкомнатная квартира представляла собой грустное зрелище. Ни мебели, ни стен, ни следов преступления. Нагромождение сгоревшего дерева, лопнувший телевизор, вонь. Скрюченные останки человека — черные, дымящиеся, с оскаленным ртом, издевательски поблескивающим золотым зубом…

Когда подтянулись подчиненные, пожарные уже освободили оконные и дверные проемы, дышать стало легче. Я сидел в позе мыслителя у порога и отрешенно созерцал пространство.

— Мы войдем? — зажимая нос, спросила Янка.

— Да входи ты, скромница, — подтолкнул ее Крюгер. — Мать твою, ну и натюрморт… В натуре, коллеги, нет совершенства беспределу.

— Ни хрена себе, — восхищенно обозрел сгоревшую квартиру Венька. — Как говорится, дайте мне ящик водки, и я переверну общежитие номер девять.

— Командир, ты у нас прямо как Буратино, — развеселился Крюгер. — Сидит себе и думает: и зачатие у меня непорочное, и отец плотник… Эй, Янка, ты что делаешь?

Яна Владимировна уже сидела на корточках подле трупа, зажимая ноздри носовым платком.

— Реакцию зрачков проверяет, — развеселился Венька. — А вдруг?… Итак, Артем Николаевич, судя по всему, мы уже познакомились с господином Башлыковым.

— Приятно было познакомиться, — проворчал Крюгер. — Представляю реакцию начальства.

— Нужно выяснить, Башлыков ли это, — вздохнул я, поднимаясь с тумбочки. — Хотя, по логике вещей, конечно, Башлыков. За работу, ребята. Не знаю, удастся ли нам сегодня попасть домой…

Дисциплину на должном уровне мне поддержать удалось. Крюгер протрезвел, Янка забыла про свои болячки; Венька молотил, как проклятый. Выяснилось, что огонь вспыхнул минут семь-восемь шестого, через пару минут лопнуло стекло и повалил густой дым. Убийца изменил заведенной традиции — на черепе у покойного красовалась глубокая вмятина. Прокрался через заднее крыльцо, пользуясь тем, что ливень разогнал людей, постучал в квартиру (а с этого входа попасть можно только на склады и в квартиру Башлыкова — о чем убийца, благодаря стараниям Гарбуса, разумеется, знал). Поговорил с комендантом, ударил по голове «тяжелым металлическим предметом», облил квартиру керосином из канистры, предназначенным для растопки печи с дымоходом в окне, поджег и сбежал той же дорогой…

Венька приволок информацию. Башлыков Олег Федорович, 55-го года рождения, в Рыдалов перебрался десять лет назад — вроде бы из Приморского края. Жил в лачуге на правом берегу, работал разнорабочим на мукомольном комбинате, затем фортуна повернулась лицом (или помог кто-то) — получил должность коменданта общежития, две комнаты в полуподвале. Нелюдимый, злой, не любили его за вечную подозрительность и злую ауру. С женщинами не общался (во всяком случае, с приличными), но при этом имел что-то общее с начальником мехколонны Грушницким. Пару лет назад на Башлыкова заводили уголовное дело: обвиняли в совращении малолетки — шустрой нимфоманки из многодетной семьи. Таскали на разбирательства, но доказать не смогли, оставили в покое. Девчонка не настаивала. В многодетной семье ее затуркали, на что она ответила решительной беременностью. Родила не то сына, не то дочь, придумала ребенку имя, отчество, срочно повзрослела и укатила к тетке в Забайкалье, где, по слухам, нашла принца.

Тело Башлыкова идентифицировали по золотой фиксе — полным составом общежития. Характерная деталь: по размеру превосходит соседние зубы и угрожающе торчит вперед, навевая сходство с вампиром «в действующем резерве». Янка сделала попытку обособить последнее убийство от первых двух, но отказалась от этой затеи — уж больно совпадало. Вывод оперативного отдела подтвердил звонок из криминалистической лаборатории.

— Вы добились своего, сэр, однако доставит ли вам это удовольствие? — иезуитски молвил в трубку Иван Иванович Штумпф, начальник лаборатории. — На стуле в комнате Гарбуса обнаружены несколько волосинок. Анализ выявил, что это плотная овечья шерсть серого цвета. Человек снял верхнюю одежду, сел на стул. Очевидно, кофта длинная — на нее и сел, оставив в заусенцах на стуле следы своего пребывания.

— Возможно, — сказал я, — посетитель имел беседу с Гарбусом.

— Волосинки чужие — ни у Гарбуса, ни у хозяйки похожей одежды в гардеробе нет.

— Но это не обязательно убийца, — пожал я плечами. — Приходить могли и ДО.

— В квартире Грушницкого найден аналогичный материал — человек прислонился к косяку в зале, который давно пора обстрогать и зашкурить.

— Вы чудотворец, Иван Иванович, — восхитился я. — Только не говорите, что у Башлыкова вы наткнулись на те же волосинки. Квартира выгорела дотла.

— Мы в курсе, — согласился эксперт. — Волосинки найдены на двери в тамбур черного хода. Там старая дверь с облупленной краской. Ваш приятель выскочил из горящей квартиры, проскочил первую дверь в том одеянии, в котором был, и лишь в тамбуре натянул дождевик. Частицы идентичны — во всех трех случаях. Ищите плотную вязаную кофту большой длины…

И наконец, в восьмом часу вечера пришел, пошатываясь, Венька, брезгливо осмотрел наши, в принципе, не заморенные физиономии и заявил, что нашел женщину.

— У тебя же есть, — не понял Крюгер, которого двухчасовое пребывание в трезвом виде начинало основательно пощипывать.

— Я нашел женщину Грушницкого, — уничтожил его взглядом Венька. — Сычева Анна Михайловна, шестьдесят второго года рождения, незамужняя, бездетная, преподавала литературу в средней школе, а сейчас трудится корректором в районной «Таймс». С Грушницким познакомилась полтора года назад — через секретаршу Новикову, которая является ее школьной подругой. Адрес проживания: Рыбачий переулок, четыре…

— Живо к ней! — схватился я за дождевик. — И будем надеяться, что эту добрую женщину еще не прикончили.

— А разве должны? — засомневалась Янка.

— А ты уверен, что всем нужно ехать? — начал пропадать под столом Крюгер.

— Черт с вами, — отмахнулся я. — Сидите. Привезу ее в райотдел…

Еще не стемнело, но из-за низких туч создавалось ощущение позднего вечера. Ветер дул порывами, швыряя потоки воды. Я бросил «жульку» на Тальниковой и отправился пешком по переулку, проваливаясь по щиколотку в грязь. Во дворе нужного дома имелась собачья будка и злобный враг прохожих. Он произвел два предупредительных гавка, выкатился из домика, бренча цепью, и залился «пулеметной очередью». Прикинув на глазок длину цепи, я вошел во двор и, прижимаясь к фундаменту, добрался до крыльца. Собака взбеленилась — от горшка три вершка, а столько злости, словно ее дрессировал лично Хьюго Баскервиль.

В домике горел свет. Я поднялся на крыльцо, постучал. Открыли не сразу — похоже, женщина долго вставала с кровати, искала тапки, путала двери.

— Кто вы? — она отворила на пару сантиметров дверь, показала осунувшееся лицо, острый нос, пуховый платок, наброшенный поверх халата. Обычная русская женщина, и выглядит ровно на столько, сколько ей есть.

— Анна Михайловна?

— Да… Что вы хотели?

— Капитан Богатов, уголовный розыск. — Я показал в раскрытом виде удостоверение, она долго всматривалась в него, сверяла с оригиналом.

— Есть сомнения? — улыбнулся я.

— Проходите… — Она, сутулясь, побрела в комнату, где действительно стояла кровать с коваными дужками.

О смерти Грушницкого Анна Михайловна уже знала — Света Новикова позвонила. Поднялась температура, сердце зашалило. Отпросилась с работы, весь день провела в постели — без всякого улучшения. С лекарствами в доме туго.

— Остается сбивать температуру встряхиванием градусника, — невесело пошутила Анна Михайловна. — Да вы не волнуйтесь, молодой человек, это психология — пройдет. Лекарства здесь ни при чем.

Я понимал, что не смогу доставить эту женщину в райотдел — не фашист же. Придется караулить ее дома. Извинившись, я по сотовому позвонил Вениамину и обрадовал парня, что в постели невесты он будет этой ночью лишь эпизодически. Анна Михайловна нуждается в опеке. Через три часа он должен быть в Рыбачьем переулке, протянуть лямку до трех ночи, а там уж его личная трагедия — где он будет искать смену. Можно Крюгера добыть, можно поднять с постели Неваляева и попросить у него бойцов из патрульной службы (оба варианта — обхохочешься). Не стал выслушивать тоскливые завывания и отключил связь.

Больше часа я сидел у кровати Анны Михайловны, мусоля кружку с остывшим чаем и решая поставленные задачи: охрану тела, добычу информации и отвлечение несчастной женщины от больной темы. Безумной любви к Грушницкому она не испытывала. Но человек он был надежный, малопьющий, умел создать настроение, хотя при этом оставался молчуном и букой. С семьей ей не повезло. До Грушницкого водила знакомство с видным татарином, работающим вольным каменщиком в строительной организации. Герой-любовник сгинул в прошлое, Анна Михайловна поменяла работу… А что касается Грушницкого, то в молодости он сидел на зоне (за «случайное» воровство), не любил об этом вспоминать, и если кто-то касался больной темы, закипал, как чайник. Да, имелся у него приятель — Башлыков, комендант общежития, но неясно, что у них было общего. Грушницкий — основательный, а тот — отрезанный ломоть, неприятный, пугливый, подозрительный. И какие их дела связывали — тоже вопрос. Имелось у Анны Михайловны подозрение, что человек этот — из темного прошлого Грушницкого, но вслух не говорила, зачем? Не имела она прав на прошлое своего дружка.

— Вы сказали, что его… убили? — Она куталась в одеяло и смотрела на меня выразительными глазами.

О гибели Башлыкова я решил не распространяться.

— Это версия, Анна Михайловна. Возможно, ошибочная — следствие покажет. Вспомните, пожалуйста, вы не замечали сегодня ничего подозрительного?

— А вы знаете, я только сейчас вспомнила… — она расширила глаза. — Весь день хлестал дождь… Мне было плохо, душно, я решила открыть форточку. Отодвинула занавеску, потянулась к шпингалету… — На подбородке дрогнула сухая кожа. — По-моему, кто-то хотел войти в калитку… Человек стоял на той стороне — закутанный в дождевик, капюшон на голове. Мне казалось, он уже перекинул руку через ограду, чтобы отвести засов… Но тут по переулку проехала машина, Тузик начал заводиться… Незнакомец, наверное, увидел, что я у окна и смотрю на него… Постоял немного, убрал руку и вдруг куда-то пропал…

«Триллер, — невесело подумал я. — Мог ли кто-то видеть, как я направлялся в Рыбачий переулок? Замечать посторонних — профессиональная привычка. Шел дождь, машину я оставил у трансформаторной будки на Тальниковой, шел и озирался. Не было никого, дождь стеной, только Тузик на подворье Анны Михайловны достойно отрабатывал свой хлеб…»

— Звучит не очень-то успокаивающе, Анна Михайловна, — усмехнулся я. — Но давайте не будем сходить с ума. Человек ошибся адресом. Не возражаете, если я еще побуду в вашем доме? Время летит незаметно, не успеете оглянуться — уже утро. Спите, отвернитесь к стене, а я на веранде посижу на кушетке…

— Вы считаете, мне угрожает опасность? — она приподнялась, углубились морщины.

«Да», — хотел сказать я, но промолчал. По логике вещей Анна Михайловна не является носителем информации и бояться ей нечего. Но знает ли об этом тот, кто пытается ее добыть (информацию), оставляя за спиной многочисленные трупы?

— Не думаю, что вам угрожает опасность, — отозвался я. — А если что, вас охраняют двое — милиционер и собака…

Я проснулся очень кстати. Вскинул руку с часами. Светящиеся стрелки уже готовились сомкнуться на цифре «двенадцать». Заработался я что-то этой ночью. Эмме обещал, что приду. А женщина она скромная — сама звонить не будет. Я лежал на продавленной кушетке в углу застекленной веранды. Ветер швырял в окна потоки воды. Хлопал гром с угрожающим постоянством. Тучи, будто пьяные, наезжали друг на дружку. Несколько минут я прислушивался, потом встал, сунул нос в теплую хату. Анна Михайловна посапывала на кровати. «Какого черта я тут делаю? — разозлился я. — Эскортирую печальную даму бальзаковского возраста?» Плюхнулся на кушетку и позвонил Веньке Лиходееву.

— Да иду я уже, иду, — буркнул паренек. — Советскую перехожу…

Прошло еще несколько минут. Я выкурил сигарету. Звякнула щеколда на калитке — я подпрыгнул и выбросил в помойное ведро окурок. Тузик выкатился из будки, загавкал. Хрустнула галька под ногами.

— Добрался, молодой…

Я отвернул собачку на примитивном замке. Мысль сверкнула слишком поздно: что-то быстро он добрался. Если три минуты назад он пересекал Севетскую, то должен был двигаться со скоростью хорошего джипа…

Но дверь я уже открыл. И поднимающийся на крыльцо человек меньше всего ожидал, что навстречу кто-то выйдет. И уж точно непосторонний… Обрисовалось тело в дождевике, капюшон на голове, сумрак вместо лица… Не Венька! Незнакомец замешкался. А моя ошибка заключалась в том, что я продолжал держать дверную ручку. Он рванул на себя дверь, я вывалился на крыльцо. Никогда не занимался балетом, а тут пришлось проделать танцевальное движение, чтобы увернуться от удара. Я крутанулся на сто восемьдесят, плюхнулся на низкие перильца, обняв столбик опоры, чтобы не вывалиться за борт. Незнакомец мерцал перед глазами. Он тоже растерялся. Взметнулись рукава балахона, но я уже обрел устойчивость. Брать уроки фехтования ногами мне также не доводилось, но что-то подобное я проделал, засадив незнакомцу в живот. Тот загремел по ступеням… и ни слова при этом не вымолвил.

Я бросился в атаку… а дальше была мясорубка. Видимость паршивая, я споткнулся на первой же ступени и, падая, увидел, как он замахнулся поленом, выхваченным из-под крыльца. Зацепился за что-то плечом, неловко провел удар. И все же награда нашла героя: полено состыковалось с моей макушкой, и все зажглось веселыми разноцветными огнями. Пострадали все участники потасовки — мне удалось извернуться и отшвырнуть его пятками от себя. Лопнула леска, на которой держался жухлый хмель. Тень подлетела, но и я уже выдергивал из кобуры табельный пистолет. Он швырнул в меня полено и помчался прочь, увертываясь от взбесившегося Тузика. Я рухнул навзничь — над носом просвистело. Стукнула калитка, и только тут до меня дошло, что избежал я чего-то жутко неприятного…

Когда подкрался Венька Лиходеев, я сидел на крыльце, обняв поврежденную голову, и выл от боли. Он сделал вокруг меня пару кружков, начал ощупывать, проверяя страшные догадки.

— Артем… это ты?…

— Вот так и складывается из мелочей жизнь, Венька… — сумничал я, вставая на ватные ноги.

— Ну, не знаю, — засомневался Венька. — Из-за мелочей она как раз не складывается… Кто это тебя отделал, командир?

— Видел кого?

— Не-ет…

— В другую сторону помчался, урод. Интуиция у него… Ладно, Венька, проехали, в другой раз умнее будем. Слушай и запоминай, пока я тут совсем не откорячился… Звони Неваляеву, пусть распорядится выслать людей — иначе смерть Сычевой будет на его совести. Так и скажи, не стесняйся, можешь сослаться на мои слова… Возьми полено — вот это, пробейте завтра на «пальчики», может, отпечатались… Все, Венька, сиди бди, хозяйку смотри не напугай. Завтра мы должны еще раз ее допросить — по полной программе…

Голова была горячей, как аравийская пустыня. В районе часа ночи я очнулся не у порога собственного дома на Тальниковой, а на Советской улице — где было много акаций и ранеток. За плотными занавесками горел свет. Я постучал — она открыла, без очков, худенькая, хорошенькая, в махровом халате с проплешинами. Близоруко прищурилась, покачала головой.

— Отбивное мясо принимаете? — пошутил я.

Эмма втащила меня в дом, принесла настольную лампу, осветила голову и ахнула:

— Мать честная, хуже, чем вчера… Где же это тебя угораздило, горе мое?

— Теперь ты понимаешь, почему я не пришел вовремя? — гордо спросил я.

— А я не сомневалась, что ты придешь. Ждала бы и до двух часов, и до трех. Мог бы и не спешить. Ну чего ты встал, как в гостях? Живо снимай всю одежду… я сказала ВСЮ! И трусы свои с длинными рукавами — тебя же выжимать можно!

Боль отступала, упорно отстреливаясь. Мне было хорошо. Я лежал на мягкой постели под ватным одеялом. Женщина в ажурном дезабилье делая мне примочки, поила травяным настоем с медом, читала лекцию, как важно заботиться о своем здоровье и не лезть под колящие, рубящие и тяжелые тупые предметы. Она не спрашивала, во что я влип, что было, с одной стороны, приятно, а с другой — обидно. Но я проснулся рано утром нормальным человеком. Эмма сладко потянулась, обволоклась вокруг моего побитого торса, прошептав, что вечер ей понравился больше, чем утро, и не буду ли я так любезен снова прийти вечером?

— Обязательно приду, — торжественно пообещал я и побежал на обожаемую работу.

Конец ознакомительного фрагмента.