Двадцать семь. Рассказы о войне

Андрей Кузьменков (2017)

Эта книга — сборник рассказов о восприятии нынешним поколением подвигов, боевых и трудовых, нашего народа в годы Великой Отечественной и Первой мировой войн. Эти рассказы помогают не только узнать о критических моментах в жизни нашего государства, но и показывают, как формируется историческая память и характер у нового поколения будущих хранителей истории. Впервые опубликованы в молодежном журнале «Бумеранг».

Гром за горизонтом

«В ночь на 8 июня группа немецких самолетов пыталась совершить налёт на Горький. На подступах к городу вражеские самолеты были рассеяны нашей истребительной авиацией…»

Газета «Горьковская коммуна», 9 июня 1943 г.

Новость, как обычно, притащил Мишка-актёр. Почему его актёром прозвали? Потому что порисоваться горазд. И стоило хорошенько поразмыслить, прежде чем всерьёз принимать сбивчивые взволнованные слова, которыми он в спешке словно бросался в нас. Разве ж впервой его байки на поверку оказывались полной белибердой? Вспомнить хоть бы ту оказию, когда волк якобы задрал овцу в колхозном стаде и принёс к нему на огород. Волк овцу приволок, волк приволок! — выл он во всю глотку. И с какой же прытью мы рванули! И бежать-то далеко, на самый край деревни, на косогор. Оттуда и до лесной опушки рукой подать. А лес — кладезь чудес, как у нас деревенские говорят. Там чего только не случается. Да и то сказать — бывалоча, волки чуть не к самому мишкиному дому подходили — по следам определяли. А этих серых разбойников в наших краях хватает, и потрава от них каждый год. То скотинку утянут из стада, а то и собачку неосторожную. Живётся им вольготно: окрест деревни леса стеной стоят на двадцать, а где и на все тридцать кило́метров. Правда, нам бы сообразить, что волки промышляли возле деревни глухой зимой, в самые лютые морозы, когда, у них, видно, с едой совсем туго. А тогда ведь Петровки во всю силу сушили-жарили, — ну прямо, как сейчас, хотя лето только разгорается. В такую-то пору волк от людей, как от огня, шарахается. Но кто ж об этом вспомнил, слушая Мишины причитания?

Но с другой стороны, если только представить, что история с овцой взаправду случилась — забрали бы его родителей органы, ох, забрали. И чем бы ещё дело кончилось — бабушка ни надвое, ни натрое не сказала бы. Уж если соседскому дяде Васе за подобранные на колхозном поле колоски — не для себя, для деток подобранные на давно скошенном поле — семь лет тюрьмы присудили, на сколько упекли бы за овцу? Доказывай потом, что это волчьих зубов дело. И ведь не докажешь. В органах разговор короткий. На твоём участке нашли колхозное добро — значит, ты и виноват.

И был бы Мишка мальцом несмышлёным — ан нет. Школу в этом году заканчивает — хорошо, наша деревня рядом с райцентром, где есть десятилетка и можно выучиться хоть для института — и такое вытворяет! Нет, не желает, никак не желает он взрослеть. И потому никто из нас поначалу не поверил, когда он принялся рассказывать, что вечерами выходил вчера и позавчера на косогор, на самое высокое место в округе, на Егорьевский холм, где, рассказывают, в стародавние времена то ли монастырь был, то ли церковь стояла, и оба раза слышал вдали странный гул, похожий на затяжные раскаты далёкого грома.

— Ты скажи лучше, что грозу видел, — язвительно поддела его смешливая Люда и сама же засмеялась. — Скажи, когда грозу больше любишь: в начале мая или июня? Помнишь, стих учили, а ты всё никак запомнить не мог, — со смехом продолжала она.

— Грозу или нет — не знаю, — совершенно серьёзно ответил Миша, ничуть не обескураженный. — Но что-то завывало там, в небе, это точно. Противно так завывало, аж жутко стало в какой-то момент.

— А тебе, случайно, папаня по уху в тот самый момент не вмазал? Из-за того, что ты вместо того чтобы к экзаменам готовиться, по косогору шаманаешься? — в тон Люде подхватил Витя. — Если так, то не дивись.

— Да ну вас… Вот Фомы неверующие! — отмахнулся Миша. — Хотите, сходим сегодня на косогор, послушаем. Сами тогда убедитесь.

— Да туда топать больше получаса, и ещё обратно столько ж, — пробурчал обычно молчаливый Фёдор. — Придём, совсем темень будет, а у меня задание от мамки — картошку окучить. Эх, сварить бы молоденькой-то сейчас, да с сольцой, ох и вкуснота была б…

— Хорош болтать, — довольно резко перебил его Витя. — Тебе бы всё про еду… А в простоте слова не вытянешь.

— Да уж это точно, но перекусить бы всё одно не помешало, — задумчиво протянул Егор. — Может, у кого найдётся? С утра не емши…

Люда молча запустила руку куда-то в складки своей широкой юбки и извлекла пригоршню тыквенных семечек.

— Бери, прям с огорода, свеженькие, — шутливо улыбнулась она. — Да не всё тебе одному. Дай и остальным потешиться.

— Спасибо, — только и буркнул Егор, набрасываясь на угощение.

На некоторое время установилась тишина, нарушаемая лишь похрустыванием семечек, да смачным сплёвыванием — читателю, надеюсь, доводилось лузгать семечки, и все нюансы процесса, думается, ему хорошо знакомы из непосредственного опыта.

— А, может, всё-таки сходить на косогор, — неожиданно сказала прежде молчавшая Нина. — Вдруг Миша прав?

— А любопытной Варварой не хочешь побыть, Нин? — возразил Витя и хотел добавить что-то ещё ядовитое, но его неожиданно перебил Фёдор:

— А что, давайте смотаемся. Не так уж и далёко. А если ничего не увидим — до самой темени, сдаётся, успеем вернуться, вечера ныне долгие, я и с картошкой управлюсь.

«Да, пошли», «Что уж там, чай, не десять вёрст», «Ох, Михайла, держись, если наплёл», — раздались добродушные реплики, и все мы двинулись самым коротким путём, на угол деревни, к мишиному дому, а затем по косогору к Егорьевскому холму.

Солнце, неспешно скользившее за горизонт, слегка подсвечивало поднимавшуюся с полей и лугов дымку, уже густо лежавшую в низинах, но почти незаметную в белесом небе. Долгое время мы шли молча.

— Интересно, призовут нас сразу после выпускных или нет? — задумчиво произнёс кто-то из ребят.

— По мне, так поскорее бы, — отозвался Егор. — Будет кому письма писать, — шутливо толкнул он локтем в задумчивости шагавшую рядом с ним Любу.

— Ой, не смеши! — от неожиданности зарделась она. — И что ж ты напишешь с фронта? «Я — герой, валю врага одной ногой», и всё эдакое, да? — и, пытаясь скрыть смущение, снова залилась смехом.

— Ну, уж мы найдём, что написать, — загадочно сказал Егор и замолчал, не меньше её смущённый.

— А немцы-то, говорят, опять на Москву метят, — задумчиво проговорил Фёдор.

— Значит, скоро вспять побегут, непременно побегут, — обрадовался смене темы Егор. — Если уж в сорок первом драпали, то теперь, после Сталинграда, пощады им и вовсе не видать. Сами знаете, каково медведю из берлоги вылезать — и неохота, и лень, да и пригрелся вроде, — усмехнулся он и продолжал: Но аще вылез — спасайся, кто бегать горазд. Так и мы, сидим каждый возле своей печки, да про своё житьё-бытьё толкуем, нас не трогают — и мы никого не донимаем. Но если нас разозлить насерьёз, да ещё собрать всем миром — тут уж никакая сила нашего брата не своротит.

— Эк толкуешь, прямо училка на классном собрании, — усмехнулась Нина.

— Да это мой дед так гуторит, — сказал Егор. — Наслушался, должно быть, радио. Хотя, по мне, не так уж он и неправ. Не зря ж в германскую с немцем бился.

— Прав, это точно, — поддакнул Фёдор и вновь погрузился в молчание.

— Он ещё говорит, что если б нам дали оружие получше в ту войну, в Берлине были б, это точно. А вот не добили их тогда — они и полезли сызнова.

— Твоего бы деда к нам на уроки истории, вот бы уж где ему досталось, — усмехнулся Витя.

— Ему и так досталось, — не отступал Егор. — Пришёл с германской контуженый, полуслепой — а ему потом и выдали, в нашем же сельсовете: ты, мол, империалистов защищал, против братьев-рабочих немецких воевал, скажи спасибо, что терпим тебя здесь, и то только из-за твоей немощи, да возраста. А ведь он простым солдатом был — куда скажут, туда и иди, в того и стреляй. И попробуй откажись.

— Многие, однако, отказывались, особенно после революции, — вступил в разговор Миша. — Мой дядя Пётр братался, говорят, с немцами, потом в партию на фронте вступил.

— Как с такими можно брататься! — неожиданно возмутился Фёдор. — Вот мой дед в плену у немца два года сидел. Знали бы вы, что они вытворяли, как издевались над пленными, особенно русскими. А ведь он на хуторе работал на хозяина. А многих на фронт посылали, окопы немцам рыть. Это против своих, значит. А тех, кто отказывался — сразу к стенке. И скольких постреляли…

— Вот проняло-то Федьку, — улыбнулся Егор. — Мой дед тоже говорит, что не брататься надо было, а добивать немца.

— Ну, коли не понял немец тогда, что русский и с дубиной может навалять, что-то теперь с ним будет, когда у нас вдосталь и танков, и самолётов, и пушек и, наверное, много чего такого, о чём мы и не догадываемся, — продолжал, воодушевившись, Фёдор. — Зря ли в Горьком заводы день и ночь дымят?

— Но пока-то немец возле Курска и Орла так и стоит, а не мы у Берлина, — кисло вставил Витя.

— Дайте срок, ребята, — примирительно сказала я. — Они же в сорок первом со всей мощью исподтишка навалились на нас.

— Прогоним немца, непременно прогоним, — сказал Егор, словно стараясь уверить самого себя. — Да и кто с такой страной сможет справиться? Кто такие леса пройдёт, озёра и реки переплывёт? Да у нас и девчата, если надо, не хуже парней воевать могут, — добавил он и при этом выразительно взглянул на Люду.

Но та на сей раз проигнорировала приглашение пококетничать. Она быстро шла по косогору, вглядываясь куда-то вдаль, и вдруг остановилась.

— Тише, ребята, — сказала она. — Слышите?

Все как по команде замолчали. И то ли у Люды был самый тонкий слух — как-никак, в музкружке в школе занималась — то ли ей просто померещилось, но никто так ничего и не услышал. Разговор возобновился, хотя и без прежней живости. Каждый из нас явно пытался уловить что-то негромкое и далёкое, но тщетно. Однако вскоре Нина вдруг насторожилась.

— А точно, — тихонько прошептала она.

Мы остановились, напряжённо вслушиваясь в предвечернюю тишину, опускавшуюся на окрестности. Откуда-то с северо-запада, где догорал закат, доносился какой-то странный звук, низкий, подвывающий, временами, казалось, даже всхлипывающий. «Виий-ууууу, виий-ууууу, виий-ууууу…» И было в нём и впрямь что-то жуткое, от чего в первую секунду хотелось бежать куда глаза глядят и спрятаться, зарыться поглубже, только бы не слышать его. Но мы, боясь пошевелиться, были словно парализованы им. А между тем звук становился всё громче и громче. Вот на горизонте, наверное, не меньше чем километрах в пяти-шести, показались какие-то чёрные точки, медленно скользившие совсем низко над землёй, вот они стали прямо на глазах расти, приобретая чёткие формы.

Конец ознакомительного фрагмента.