Прямая видимость. Осужденная… курсант

Андрей Караичев

Судимость, заработанная в юности, когда за действия отвечает не разум, а гормоны, способна перечеркнуть всю жизнь, невзирая на то, что человек с годами часто меняется.Правительство решает провести эксперимент: дать шанс оступившимся! В спецучилище с военным уклоном набираются девушки, отбывавшие ранее наказание в колониях для несовершеннолетних; им обещается полная реабилитация при успешном завершении обучения.Эксперимент обещает получиться если и не слишком удачным, то интересным – точно!

Глава 4. Горегляд

Старохватов, отперев сперва классический, затем магнитный замок, пропустил в канцелярию Горегляд. Полина робко встала справа у порожка, возле двухметрового серого шкафа, заслонив «домофон» (отпирать ворота для тех, у кого нет электронного ключа). Она с интересом осмотрела помещение: уютный кабинет, не походящий обстановкой на казённый; сразу заметно по мелочам, вроде гражданской одежды и тапочек — хозяин здесь живёт некоторое время, но всё сложено аккуратно, в комнате и при помощи лупы вряд ли сумеешь отыскать пылинки.

Богдан, покормив рыбок в красивом аквариуме с голубой подсветкой, что величается на тумбочке у левой стены рядом с термопотом, обошёл рабочий стол и устроился в удобном, кожаном кресле «бизнес-класса».

— Рыбок надо, наверное, вам в расположение отдать, мне они без надобности и ухаживать лень. Проходи, — стальным голосом сказал капитан, — чего встала в дверях? Присаживайся.

— Куда? — уточнила курсант.

— Куда хочешь, только не на стол и не на меня.

Девушка, отыскав глазами за чёрным диваном стул, «спрятавшийся» у правой стены, подошла к нему и, взявшись за спинку, спросила:

— Можно?

— «Разрешите» — у нас говорят! — прикрикнул ротный, — бери и устраивайся поудобнее напротив меня. Чай, кофе? — неожиданно добавил он, дождавшись, пока подчинённая усядется.

— Если мож… если разрешите, то кофе с радостью выпью. — Сняв кепку, Беда поправила волосы и стеснительно склонила голову: не знает, куда деть глаза.

— У меня только растворимый, — без ноток оправдания, фактом привёл капитан и направился в соседнюю комнату, где у него в распоряжении душ, туалет, умывальник и некое подобие кухни, с электроплитой и микроволновкой.

Старохватов вернулся в кабинет, открыл дверцу тумбочки, на которой стояли аквариум и термопот, достал банку «растворимого», сахар, кружки, и, не спросив о предпочтениях курсантки, на свой вкус навёл напиток. Пошумев ложкой в посуде, Богдан поставил парящий кофе, распространяющий приятный аромат арабики, перед Полиной, вторую кружку отодвинул к своему месту.

Офицер вернулся в кресло, отъехав на нём в левый угол к сейфу, открыл его, покопался в бумагах, нашёл нужную папку, толкнул бронированную дверцу и подкатил обратно.

— Так! — офицер, склонившись над анкетой и прочими документами подопечной, задумчиво свёл брови, на его переносице домиком проступила морщинка, отчего капитан стал выглядеть старше. Это не смутило Горегляд: невзирая на домогательства к ней со стороны отчима в детстве, ей всё равно нравились «мудрые» мужики, глупых и ветреных Беда никогда не любила, — рассказывай, — прервал тишину ротный.

— Что? — не поняла курсант.

— Всё! Начиная со статьи УК и плавно переходя к сути, к истории не по протоколу, о себе: чем и как жила? Почему совершила преступление? Ну?

Лицо Горегляд покраснело, то ли от испуга, то ли чего иного: её загнутые ушные раковины, как бы козырьки мансарды, приняли лиловый оттенок, словно от борьбы, — «Наверняка горят! — подумал Богдан. — Кто ж тебя так материт?» В целом, Беда оставляет приятное впечатление: рост 164 см, шатенка, стрижка чуть ниже плеча, волосы кудрявятся, она по мере возможностей всегда старается их выпрямлять, глаза чёрные; узкие, чуть скосившиеся в правом уголке рта губы, лицо правильных, красивых черт, так и просят мужской взгляд задержаться на нём, под любым предлогом. Фигура вполне спортивная, прочие «достоинства», которые имеют место, скрываются за местами обвисшей, не подшитой формой.

Тяжко выдохнув и сильнее покраснев, Полина отрапортовала:

— Статья 139-ая, часть вторая, пункт шесть… проще говоря — убийство с особой жестокостью. По вашему кодексу — сто вторая.

— Убийство у нас уж почти тридцать лет, как 105-ая статья! Привыкай. Кодекс имеется в учебных классах, подучишь. Отвечая в будущем на вопрос офицерам или кому ещё, называй именно статью из УК РФ, а не «республиканскую».

— Поняла! — Горегляд почувствовала себя стеснённо: заволновалась, словно находится на турнире по лёгкой атлетике, на низком старте, и пошли секунды обратного отсчёта: «Три, два, один!» Сама не поняла, что с ней происходит, и — «Как скорее успокоиться?»

Отхлебнув кофе, девушка поискала место, где застопорить взгляд: смотреть в глаза командиру побаивается или стыдится, сама не в силах разобрать. На стене простенькие электронные часы, их циферблат украшает танк — «Т-90», под ними портрет… нет, не президента! Его в кабинете не оказалось, а почему-то Дзержинского. Под фотографией «Железного Феликса» красуется копия знамени с надписью: «689 гвардейский истребительный Авиационный Сандомирский ордена Александра Невского полк». На столе капитана, ближе к левому от окна краю, небольшая фигурка (бюст) Ленина, правее, за ноутбуком — малый органайзер, за ним, на золотистой подставке миниатюрный Российский флаг — триколор.

Вновь в кабинете тишина, нарушаемая, правда, тиканьем часов, — «Цик-цик», да жирной мухой: она бьётся об окно, в наивной попытке вылететь на улицу. Звуки насекомое издаёт противные, причём отрывками — тишина, тишина, потом — «Ж-ж-ж-ж» — тишина, и так с интервалом в 15—20 секунд — это раздражает. Старохватов неожиданно откинулся с кресла и ловко поймал муху, так, что пальцы его кулака не коснулись стекла.

— Осень скоро, они никак не угомонятся! — возмущаясь, отправился офицер к умывальнику, там он «отпустил» муху по проточной, холодной воде в канализацию, после тщательно вымыл руки.

— У вас отличная реакция! — проронила Горегляд, когда ротный воспитатель вернулся на место, и, пожалев о сказанном, извинилась, — простите.

— Приму за комплимент! Переходи к «неофициальной» части истории своей жизни, только, как на исповеди: станешь врать, поверь — пойму. Учти, ложь, сделанную «тет-а-тет» и без надобности (имел в виду, что подчинённый всё равно порой врёт начальнику), я не люблю и тем более не прощаю.

В дверь кабинета постучали, а через долю секунды запищал телефон.

— Да, что ж такое! — Выругался Богдан, — поговорить не дадут, — и, снимая беспроводную, серую трубку, крикнул, — открыто! — Сразу же ответил на звонок, — Старохватов!

В приоткрытой двери показался Керимов:

— Можно? — шмыгнув носом, спросил зампотылу.

Капитан прижал трубку к левому плечу и возмутился:

— Ещё один! Ну ты, Ренат, офицер всё-таки, должОн же знать, как надо говорить.

— Ладно, ладно. — Прошёл внутрь старлей, — ас-саляму алейкум!

— Алейкум салам, — ответил на приветствие ротный и вернулся к телефону, — извините, работаю! Кого? Ах, ну уже здесь, — он протянул трубку другу, — тебя.

— Да?! — крикнул в микрофон старший лейтенант, — вы без меня совсем ничего не можете?! Привыкли, что я один работаю. Сейчас помолюсь, потом приду! — Он отключился и вернул трубку хозяину кабинета, следом протянул замотанный в синий пакет тазик, — держи, принёс пирожки сладкие, одиннадцать штук, как просил. Зачем тебе столько?

Старохватов указал глазами на курсантку (та встала при появлении незнакомого ей офицера в синем камуфляже), мол, — «Потом объясню».

Беда посмотрела на ротного, безмолвно вопрошая, — «Мне нужно ему представляться?» — Богдан правильно прочитал её взгляд и сказал вслух:

— Знакомься — это курсант Горегляд Полина, одна из двух кандидатов на звание младшего сержанта.

— Ренат! — с радушной улыбкой, по привычке протянул Керимов руку «арестантке», быстро осёкся, отвёл ладонь за спину и, кашлянув в левый кулак, скорректировал, — старший лейтенант Керимов Ренат Аласкерович. Зампотыл ваш.

— Рада знакомству! — Снова взгляд на командира: «Ничего, что я так ответила?». Офицер подмигнул ей в ответ, имея в виду: «Нормально».

— Вы заняты, да? — уточнил Ренат, — есть, где мне помолиться? То из-за работы пропустил сегодня, душу гложет, не могу, надо помолиться, а везде люди! Не уединишься.

— Иди в бытовку, там светло, чисто… она открыта, закрой только её изнутри, чтобы не отвлекали.

— От души, братан!

Керимов подошёл к серому шкафу, открыл двери-купе, просунул руку к «своей» полке (Богдан разрешил Ренату чувствовать себя здесь, как дома, а зампотылу, аналогично сказал Старохватову вести себя у него в гостях) и взял пакет с намазлыком, рядом с ним хранится литература исламского толка и «Священный Коран», который капитан обещал другу обязательно прочитать. Богдан хоть и не религиозен от слова совсем, всё-таки считал, что человеку полезно прочесть, как христианскую «Библию»: «Ветхий и Новый заветы», так и «Коран». После старший лейтенант, пообещав зайти во время ужина, отправился в бытовку.

— Угощайся! — раскрыл ротный тазик с пирожками и пододвинул его к курсантке.

Полина, послюнявив губы, жадно уставилась на выпечку, кашлянув в рукав, робко спросила:

— Что, прям десять штук можно… ой, виновата! Разрешите взять?

— Ого! — Притворился Старохватов, будто удивился наглости подчинённой, — так проголодалась?

— Нет, ну нас же, девочек, десять, а один вам.

«Молодец! — подумал Богдан, — прошла проверку!» — вслух сказал:

— Сейчас ешь, сколько поместится, угощайся. За других не переживай, я же со всеми буду говорить, вот всех и угощу, обещаю.

— Тогда хорошо! — Улыбнулась Беда и взяла пирожок.

— Рассказывай! Раз нас столько отвлекают с тобой, видать, история знатная! Не тяни шибко, но и не спеши, время до ужина — наше.

— Хорошо! — настроилась Полина и принялась рассказывать историю своей жизни, впервые за годы, без утаек, без сглаживания углов.

Полина родилась двадцатого ноября 2004 — го года в Минске. Отца девочка не помнит, а как тот выглядел, знает лишь по немногочисленным фотографиям, которые она сызмальства затаскала: смотрела порой часами на батю, плакала, разговаривала со снимком, старалась понять из редких и скупых рассказов матери, да внешнего облика папы с фотокарточек — каким он был? Характер, походка, голос? Ведь не сохранилось ни аудио, ни видеозаписей с папой.

Горегляд Добрый погиб на производстве летом 2006 — го, когда дочери не исполнилось и двух лет, подробностей трагедии мама Полины — Алла, никогда не рассказывала, вообще, не любила вспоминать первого мужа. Почему? Бог его знает, может, любила и тосковала? Нет, не похоже: не прошло и года с момента гибели супруга, как вдова познакомилась с Вениамином Загорулько, который представился ей преуспевающим бизнесменом и, через пару месяцев сошлась с Веней (бездетным). Трёхлетняя дочь Аллы для отчима не стала препятствием или обузой… до поры.

На деле, никаким «бизнесменом» Загорулько не являлся: в лучших традициях — взял в кредит, причём не в банке, а у «предпринимателей в спортивных костюмах», крупную сумму (в белорусских рублях). Подобно тысячам простачков, воображающих — жизнь легко оседлать, кругом одни лохи, которые не умеют богатеть, а он один гений — Веня планировал начать под взятые деньги «собственное дело», стать миллионером и быстро рассчитаться с братками. Получилось, как в цитате Черномырдина, т.е. как всегда: профукал наличные! Потому что шиковал, возомнивши себя богачом… на «раскрутку» ничего не осталось, а долг — платежом красен. Пришлось Загорулько продать унаследованный от бабки дом и в придачу квартиру новой супруги, дабы рассчитаться.

Оставшись без крыши над головой, новоиспечённая семья перебралась в Гомельскую область, в невзрачный ПГТ, протянувшийся на берегу реки Березина (правый приток Днепра). Оказывается, Вениамин был там прописан с рождения, но до поры не жил (в Минске обитал по временной регистрации в унаследованном доме). Имелся у несостоявшегося бизнесмена в посёлке ветхий флигель, входивший при советской власти в ведомость «ЖЭКа»: там селили дворников, слесарей и т. п. Так, от бабки к матери, от неё уже к сыну, дом и перешёл. Молодожёны решили временно поселиться там, поскольку — «Нет ничего более постоянного, чем временное», остались жить во флигеле.

Домик пустовал долгое время, потому и без того старое, дореволюционное строение, где раньше влачила существование прислуга богатого помещика, пришло в критическое состояние. Флигель был небольшой: две комнаты плюс пристройка; хата сложена из природного камня, как упоминалось — ещё до революции, кладка довольно «интересная» — без раствора! Стены лишь снаружи оштукатурены и внутри, правда-а… с улицы домом занимались последний раз при Горбачёве, соответственно, во многих местах глина с кизяками и песком отслоилась и обвалилась, обнажая толстые камни. С последним связаны эпизодические воспоминания Горегляд из детства: маленькой Беда любила размешивать грязь и заделывать ей щели (до которых дотягивалась), считая, что починила стены! Мама смеялась и нахваливала рукодельницу, — «Молодец, дочка! Настоящая хозяйка из тебя вырастит!»

Имелся при флигеле небольшой, загаженный огород и, единственное, что немного радовало глаз — забор, тоже из «пластушки» без раствора, но стоял крепко (знатные были каменщики в старину): он хоть с улицы скрывал от прохожих тот стыд и позор, что начнёт твориться в жизни Полины.

Не-е-ет! Сначала, оно куда ни шло: с ярым энтузиазмом Веня и Алла принялись облагораживать флигель. Начали, естественно, с внутреннего ремонта (до внешнего так и не добрались): содрали старые обои, поштукатурили стены, поклеили новые обои, отремонтировали печь… да-да, именно в таком порядке — сначала обои, потом печку, в итоге вымазали обновлённые стены сажей, хоть и накрывали их плёнкой, всё равно — полувековой нагар проникал через неё. Незначительно обновили мебель, купили матрас на кровать, посуду, короче, на что денег хватило.

Позже супруги устроились на работу. Загорулько оказался неплохим автомехаником, шарил он и в тракторах, что пришлось в посёлке кстати; мама Полины подрабатывала в бригаде строителей маляром (выезжали в соседние города, чаще в районный центр). В целом, денег хватало на еду, на одежду, на бытовые мелочи; взялись копить на внешний ремонт и на проведение в домик удобств, кои до сих пор оставались на улице. Веня с Аллой планировали сперва провести воду в домик, оборудовать там санузел и канализацию, затем добраться до газа… но! внезапно, после традиционной пьянки в выходной, отчим не стал отходить с утра возле тазика: отправился за похмелкой в магазин и провалился в знатный запой!

С тех пор Полина отчётливо запомнила «счастливые», детские годы. Особенно въелась в память вода, которую к дому так и не подвели. Во дворе имелась бурка, но жидкость в ней была противная: отдавала горечью и соленцой, если холодная — куда ни шло, а чай из неё выходил слишком паршивый, и насос, что качал влагу из глубины (Ручеёк), питаясь электричеством «мимо счётчика», ломался через день. Если отчим напивался не до грани — чинил, если был в умат… приходилось маленькой Горегляд идти на соседнюю улицу, таскать от уличной колонки воду. Впрочем, если хотелось отведать нормального чая, при условии, что мама его покупала, всё равно Беда тягала баклажки оттуда! Девочка ненавидела «дворовые удобства», равно как и небольшие канистры с водой, что страшно сдавливали пальцы. Отчим один раз удумал, — «Ты, Полька, коромысло возьми, у нас в сарае валяется!» — «Ага, — отвечала Горегляд, — мало мне позора перед людьми, осталось с коромыслом ходить!» — Да, позор и стыд — это базовые спутники жизни девочки… и дело совсем не в ветхом и тесном жилье без удобств.

Алла сперва ругалась с Загорулько по поводу его безудержного пьянства и безработицы, следовательно, возникшего дефицита денег, затем начала потихоньку составлять мужу компанию в пагубном распитии. Поначалу она пила в меру и исключительно по пятницам, после забеременела, отходила семь месяцев с дитём под сердцем, но… в итоге получилось мертворождение. Тогда женщина запила по-чёрному!

Полина помнила того младенца, точнее, трупик братика: ей пьяный отчим в целях «шутки» его специально показал, тому отдали тельце в больнице, Веня его и принёс в какой-то коробке, подозвал падчерицу, — «Иди-ка глянь: подарок тебе!» — она возьми и посмотри туда… трусило бедняжку не одну неделю. Тем же вечером Вениамин закопал ящик с телом недалеко от дома, на спуске к реке, словно собаку дворовую.

В догрузку к вышеописанному у матери произошёл гормональный сбой на фоне тяжких родов: волосы стали расти на теле — жуть! Она лицо брить начала, в прямом смысле — «Т-образным» станком. Запои потянулись страшные, росли в геометрической прогрессии, т.е. сперва пили месяц, потом пару недель завязывали «навсегда», снова пили месяц, затем начали бухать по два, по три… на работу почти забили, стали попрошайничать у соседей, лазить по мусоркам и так далее. Что интересно, на еду и вещи денег катастрофически не хватало, а вот на выпивку находили всегда! Загорулько даже сварганил самогонный аппарат, такой, чтоб можно гнать без проточной воды: «продукт» выходил мутным, словно его взяли из декораций «Деревни дураков», а воня-я-ял он — жутко! Тем более, брагу ставили не пойми из чего! не очищали «спирт-сырец», не делили на фракции, гнали один раз. Ой, запахи — это отдельная тема! Смрад в халупе воцарился адский! Поля его впитала в себя: и в тело, и тем более в одежду, помыться-то и постираться по-человечески негде. Девочка сильно стыдилась, понимала же: сколько ни старайся, всё одно — воняет от неё хлеще, чем от помойного бомжа, а в школу ходить надо. Как ребятам и девчатам в глаза смотреть, чем оправдывать исходящий от себя «аромат»? Аромат табачного дыма от дешёвых папирос, что висел во флигеле, как туман, плюс гарь от печи, которая снова требовала ремонта и страшно чадила при растопке, плюс въевшийся перегар, вонь старья и мышиных фекалий, какой-то неведомой кислятины и далее по списку. Полина заливалась дешёвым одеколоном, который прятала от отчима (мог выжрать), уж пусть лучше им несёт, чем тем «амбре», хотя и парфюм спасал не сильно.

Мало того, — вонь! так состояние самой одежды желало оставлять лучшего. Ходила в обносках с «барского», соседского плеча. Запомнился Горегляд случай: ей нечего было обувать на первое сентября, в прямом смысле — нечего! А не так, что полно немодной обуви в закромах, но носить её несолидно. Тогда она как раз пошла в пятый класс, и отчим её «выручил» — нашёл на помойке две габунские туфельки одинакового размера, но-о… разного цвета! Свёл чем-то старый лак с них и покрасил обычной, малярной, чёрной краской, — «Ходи, доченька!» — с радостью вручил он обувку падчерице. «Беда» тогда впервые назвала Веню нехорошим словом, за что получила от мамы ремня по известному месту. Загорулько, кстати, всегда называл Полину дочерью, а она его отцом — никогда, только по имени, не уважала… было б за что!

А друзья? Которые невзирая на положение девушки, всё-таки у неё имелись? Врагу не пожелаешь подобного, когда тебе говорят приятели, особенно в таком, нежном возрасте, вроде, — «Поля, глянь! Твоя мама в мусорном контейнере роется, никак, пьяная опять?!» — на что Беда отвечала, — «Нет, трезвая, гриппует просто, голова от температуры соображает хуже, видать, по ошибке вместо мусора выкинула пакет с полезными вещами», — а про себя девочка думала, — «Спасибо, друзья, что сказали это! Как бы я жила без вашей „поддержки“ и ваших зорких глаз, что видят шибко много?»

Казалось бы, куда хуже? Нет, худшее ждало впереди! Горегляд достигла подросткового возраста (14 лет), тогда и началось самое мерзкое. Да, отчим стал заглядываться на падчерицу, очень уж та похорошела, невзирая на плохое питание и условия быта, причём «расцвела» внезапно! Оно же, покуда пьёшь, время летит быстро и до протрезвления многого не замечаешь. Поначалу Загорулько тайком засматривался на девочку, потом стал «невзначай», чисто «по случайности», касаться её, дальше, окончательно пропив мозги, принялся делать недвусмысленные намёки. Самое обидное и ранящее душу на всю жизнь, до последнего вздоха, сколько бы лет Полине ни отвела судьба — это то, что она пыталась на эту тему поговорить с мамой. Но… получила сотрясающий ответ, который буквально выбил почву из-под ног, мысли из головы, слова с языка, — «Сама виновата, стерва! — отвечала пьяная мать, — чего ты его дразнишь? Он с похмелья, знаешь, какое желание имеет?! Ты не ребёнок уже, пора надлежательнее прикрывать срамоту, да вымя своё! А то отрастила дойки, корова! Не дай бог, согласишься на что, клянусь — убью! И чтоб не виляла больше задом, а то, клянусь — в интернат для трудных подростков сдам!»

Девушка тогда убежала к реке, долго плакала, хотела сперва утопиться, к счастью, быстро передумала, планировала сбежать из дома, тоже не сделала этого, по простой причине — жалела мать! Уверена, что без неё та пропадёт, либо отчим убьёт в очередной пьяной драке, либо сама отравится, а так, она, дочь, окажется рядом в нужный момент, присмотрит… глядишь, там и мама пить бросит. Обида за сказанное Аллой, конечно, разъедала изнутри, но отказываться от матери Поля не собиралась: заставляла себя верить — это слова не мамы, а «Зелёного змия», правда, разум подсказывал иное.

Обращаться в органы опеки, которые и так искоса посматривали на Горегляд, Беда тоже не собиралась — лучше плохо жить в вонючем доме алкашей, да с матерью, чем отправиться в чужой, казённый. Однако мысль избавиться физически от «вселенского зла» — Вениамина, из-за которого, по мнению Полины, случились все невзгоды, в том числе бедность и алкоголизм матери (небезосновательно) — осела в голове девочки прочно. Духу только не хватало.

14 апреля 2019 — го года мама Полины ненадолго прервала запой и уехала на шабашку в райцентр. Вениамин, очухавшись к обеду после ночного сабантуя, увидел из своей комнаты (дверей не было) Беду: та делала уроки, что-то чертила и плотно прижималась грудью к столу, чем-то это завело Загорулько, он не стерпел. Кряхтя поднялся, ощутил в горле спазм, в животе — огонь, даже симптомы похмелья отступили! Глаза резало страшно, захотелось прижаться к падчерице, тереться об неё, шептать на ушко безумные вещи.

Горегляд видела боковым зрением — алкаш поднялся, он, стараясь меньше скрипеть по пересохшим доскам пола, плавно двигался в направлении к ней. Девочка старалась не реагировать на Загорулько: продолжала имитировать решение домашних заданий, на деле — молилась про себя, чтобы этот треклятый пьянчуга шёл «до ветру» во двор. Полина ошиблась!

Приблизившись к падчерице вплотную, отчим запустил свои мерзкие «щупальца» под её руками и ухватился за грудь. Веня сжал её сильно, сделал больно этими ужасными, немытыми и жёлтыми от курения папирос пальцами. Поля оторопела, ей казалось: всё не взаправду — это происходит не с ней! Захотелось резко проснуться, она зажмурилась и мысленно повторяла: «Проснись! Проснись, дурёха!» — нет, она бодрствовала, от окончательного осознания реальности дыхание спёрло, лёгкие на мгновение встали, кажется, и сердце перестало стучать. Отчим сопел и горячим потоком воздуха обдавал нежную шею Горегляд, потом начал по ней водить шершавым, суховатым от перепоя языком. Наконец, Беда пришла в себя, её глаза вперились на вазу, цветов которая не держала полвека, девочка схватила хрусталь и, ловко вскочив, шарахнула со всего размаху Вениамина по голове: немытая, оранжевая от табачного и печного дыма ваза, разлетелась мелкими осколками о пропитую голову Загорулько. Веня закричал, но вопреки ожиданиям и стереотипам, полученным Полиной от фильмов, что смотрела на подаренном соседями телевизоре, не потерял сознания, только растерялся на время.

Девочка использовала драгоценные секунды заминки и бросилась к выходу, открыла первую дверь в «сени», там, больно ударившись правой ногой, опрокинула ведро с мочой (ночью отчим использовал его вместо туалета, выходить лень на двор), не обращая внимания на боль в берцовой кости, школьница повернулась вправо и буквально запрыгнула в ветхую пристройку над крыльцом. Поскольку ту пристройку отчим делал пьяным из строительного хлама и картона (не фанеры, картона!), Горегляд, не рассчитав на адреналине сил, не успела остановиться в крохотной будке и повернуть вправо, к последней, тоненькой дверце, а влетела прямо во фронтальную стенку, снеся её своим скромным весом в 42 кг (в исправительной колонии поправится до 50-ти, с алкашами голодала), выпала на улицу.

Веня очухался, придерживая рукой окровавленную голову, выбрался из хаты, нырнул в пролом пристройки и двинулся на падчерицу: та лежала на земле, девочка исцарапала локти, колени; развернувшись, Поля задом поползла в глубину двора. Преодолев метров пять, Беда упёрлась спиной о стальной штырь: он торчал в неплодоносном огороде (кто-то во времена СССР накидал туда много штукатурки и прочего мусора).

— Теперь, стерва, — шипел отчим, — я тебя силой возьму! По праву заслуживаю!

Это фантастика! Откуда-то в истощённом от неполноценного питания организме Полины появилась огромная сила, подросток, вскочив без помощи рук на ноги, ухватилась за штырь, выпирающий на метр из земли. Она рывком высвободила из-под тяжёлого грунта стальное «копьё» длиною в двести миллиметров, штырь действительно напоминал орудие — заострён на конце, вероятно, специально, чтобы легче забивать в землю, его диаметр составлял три сантиметра.

— Не подходи, подонок! — Прошипела Горегляд, — заколю!

Загорулько усмехнулся, убрал руку от ранки на голове и оскалился, в нём заиграл «звериный инстинкт»:

— Давай! — развёл он руками, как бы подставляя тело под удар, — бей, ну! Чего ты? Ссышь?! Знаешь, как у нас на зоне говорили? «Взялся — ходи!» Ну? — он приблизился к падчерице на расстояние шага и, обведя покрасневшим от крови пальцем воображаемый круг на своём солнечном сплетении, добавил, — сюда бей.

Она и ударила! Вложив в неокрепшие мышцы все резервы организма. Полина, словно древний охотник из старого фильма, налегла на штырь и вонзила его ржавый, с кусочками земли, заострённый конец в тело ненавистного Загорулько. Её не учили разить вражеского солдата винтовкой со штыком, девочка интуитивно поняла — надо поворошить «копьём» в теле негодяя. И поворошила вправо-влево, вверх-вниз. Горегляд не помнила: легко кол вошёл или нет, какие звуки раздались при этом? В памяти остались глаза отчима, удивление и страх одновременно читались в них, читались и приносили девочке невероятное удовлетворение. Веня упал на левый бок, захрипел, харкая густой, алой слюной.

Беда смотрела на поверженного негодяя, она испытывала… радость! Восторг, как бы страшно это ни звучало, Поля — гордилась собой, гордилась и не верила в то же время, — «Я — смогла!»

— Ско-ско-ско, — словно начинал петь плясовую, казачью песню (как — гэй-гэй-гэй), выдыхал поверженный отчим, — скорую, вы-вы-вы… вы-зо-ви.

— Скорую, мразь? — пришла в себя, вернее, смогла говорить, на деле, куда больше обезумев, кричала Полина, — скорую тебе, эфебофил⁴ проклятый?! На тебе, — пнула она его ногой, потом ещё, ещё, — получай, — и вдруг снова стопор.

Когда приехали медики с нарядом милиции (их вызвали соседи), девочка молча смотрела на отошедшего к адским кругам Загорулько. В глазах подростка горела радость, удовлетворение, да настолько отчётливо, что видавший виды мент с автоматом наперевес, подойдя к подозреваемой, отшатнулся от неё, убийцы.

Дальше, как во сне: расспросы милиции, осмотр врачей, ПДНщики долго не могли разыскать мать, наконец, нашли — та сыпала на дочь проклятия, отреклась от неё за содеянное. Снова медики, психиатры. Полине бы сказать, что Веня пытался её изнасиловать, что у неё помутился рассудок и, вообще, — «она просто защищалась» — гляди бы, легко отделалась! Нет, девушка гордо заявляла:

— Я — здорова! Хотела убить эту шваль и убила! О содеянном не жалею, я не раскаиваюсь, жаль лишь, что нельзя убить его снова разок-другой. Зато на могилу плюну! Обязательно плюну, выйду и плюну! Обещаю.

Мама, убитая горем по любимому, не навестила дочь в застенках ни разу… ни разу! Ни письма, ни звонка, ни весточки. Зато Алла явилась в суд, где заявила, что Вениамин хоть и выпивал немного (что вызвало короткий смешок присутствующего в зале судмедэксперта), он был хорошим и любящим семьянином, падчерицу воспитывал, как родную, и речи, чтобы тот приставал к ней — идти не может! А Полина, негодница, обезумев, взяла и убила хорошего человека, — «Я боюсь её! — рыдая, заканчивала пламенную речь Алла Загорулько перед судьёй, — это больше не моя дочь, она представляет угрозу обществу, в первую очередь — мне! Прошу изолировать её на максимально долгий срок».

Горегляд не извинялась и в суде, также уверенно заявила, — «Я понимаю жестокость и опасность содеянного, но не жалею, что сделала это, верни всё назад — повторила бы! Вину признаю полностью». Странно, женщина-судья не проявила большого сострадания к девочке, впаяла почти на полную катушку: учитывая возраст подследственной и пол, дали Полине шесть лет! Что, при выпавших обстоятельствах, довольно-таки много!

Алла через два года вдруг явилась к дочери на свидание, каялась, просила прощения, уверяла, что больше ни капли спиртного! Стала стучать во все инстанции, дабы её дочь поскорее выпустили.

Отмотала Полина четыре года без малого, освободилась в начале весны 2024 — го, вернулась в посёлок к матери, которая продолжала жить в том же флигеле! Хоть Алла действительно бросила пить, нашла нормальную работу, сделала в домике капитальный ремонт, провела удобства (ещё до газа дело не дошло), жить там Беда, по понятным причинам, не смогла. Она снимала комнату в общаге, трудилась в магазине, но радости воля не приносила. Потому, не пробыв на свободе и двух месяцев, Горегляд добровольно отправила заявку в Россию, в недавно созданное «Министерство воспитания и патриотизма», на зачисление её в экспериментальное училище. Полина не надеялась, что ей ответят, послала заявку с мыслью, — «Если не пошлю сейчас, потом буду до старости жалеть, мол, — вдруг взяли бы?» — а её всё-таки зачислили!

О суровом детстве курсантка могла рассказывать капитану долго, тот хоть и боевой офицер, и снайпером под конец службы (в горячих точках) побывал, и выдержка стальная, всё одно: недослушал бы её и уснул!

Горегляд закончила историю, на глазах её проступила влага, а на душе посветлело! Старохватов — первый человек, кому она поведала свою биографию, как на духу, не кривя душой, без утаек, приукрашиваний, подгонки фактов и т. д. короче — рассказала, словно летопись составила, не соврав до последнего слова.

— Такая история! — выдохнула курсантка, — с мамой я, конечно, помирилась… почти до конца. Я общаюсь с ней, скучаю и люблю, но-о… обида крепко засела за тот разговор, когда я ей на отчима жаловалась и, тем более, за суд! Знаю, оно плохо, пытаюсь забыть обиду, простить… не получается до конца! Никак не получается! — по покрасневшей щеке Полины скатилась слеза, — осуждаете меня?

Капитан поднялся, отвернулся к окну и, глядя на оранжевый закат, проговорил через спину:

— Нет. Я хоть и не религиозен, но в писании нашем много мудрого, в частности — «Не суди, да не судим будешь», стараюсь по мере возможности не судить. Чтоб мне тебя осуждать, надо пройти через аналогичное. Сам рос в сложное время, правда, без такого беспредела: меня и сестру мать любила всегда, до сих пор любит. Отец ушёл от нас, да не забывал: приезжал, деньги высылал стабильно. Подобное твоему рассказу, я в детстве видел часто, нередко сам подкармливал ребят и девчат, из «неблагополучных», они часто хлеб просили — давал, а если конфеткой угостить, ты что?! праздник для детей, чьи родители алкаши! Так, «лихие 90 — е» стояли на дворе, оно понятно! Чтоб в «нулевых» и тем более «десятых», подобное творилось, ещё при Батьке! Расскажи кто другой — не поверил бы. Ты не печалься! Зато ты закалённая жизнью, знаешь, до чего алкоголь может довести… всё в твоих руках: если не оступишься, проявишь волю — жизнь удастся, уверяю.

— Спасибо! — Всхлипнула Беда: её действительно подбодрили слова ротного воспитателя, — за понимание.

— Скажи, — повернулся ротный к девушке и, облокотившись локтями о спинку кресла, спросил, — скажи, до сих пор не жалеешь о содеянном? Снова бы убила его?

— Да! — Не выдерживая паузы, уверенно ответила Полина, глядя прямо в карие, пронзительные глаза капитана, до этого она стеснялась встречаться с ним взглядом, теперь не могла понять: «Почему? У него весьма милый и лёгкий взор, если ты с ним „тет-а-тет“, а не из строя на него смотришь!»

Вслух курсантка добавила:

— Знаете, товарищ командир, я понимаю, искренне понимаю: убийство — грех! Это плохо, и-и, поверьте мне, в жизни не смогла бы убить другого человека, но отчим, земля ему свинцом и раскалённых углей ему под зад, он — не человек, он — выродок! А из-за того, что мне пришлось взять грузный грех на душу, убить его, я Загорулько ненавижу куда больше! Даже мёртвого.

— Всё равно не осуждаю, только ты не сильно распространяйся об этом в будущем, людей такое отпугнёт, говори всем, будто искренне раскаялась. К нам скоро священника пришлют, ты и ему поплачься.

— А вас? Вас не отпугивает? И я тоже не особо религиозна.

— Меня сложно удивить и тем более испугать! Сам прошёл через такое… ладно, засиделись мы, скоро ужин, ступай в спально-строевое. Ах, стой!

— Да? — Опустилась Полина обратно на стул.

— Держи вот, — он достал из нагрудного кармана пачку сигарет, изъятую ранее у Дарьи, и бросил её на стол, — передай Елагиной, после ужина курсантам разрешено подымить. Только чтоб пачку потом вернула, на сохранение. Я не забуду, что передал отраву через тебя. Не дай бог, хоть одну спрячет и попробует ночью в расположении выкурить, пулей на зону отправлю.

— Поняла.

— И-и-и, ещё момент… нет, ладно… ступай, сам разберусь.

Полина покинула кабинет командира с лёгкой душой, помимо «сброшенного груза» из-под сердца, радовало: капитан её не осуждает — это приятно! С другой стороны, немного волновало, то, чему она сама удивлялась, — «Почему я ему открылась? По сути, вижу его первый раз, мы не знакомы и половины дня! Богдан Николаевич явно вызывает доверие, имеется в нём нечто располагающее, неуловимое и оттого загадочное! Интересно, другие девушки аналогично себя поведут с ним при разговоре один на один? Надо обязательно потом с девчонками перетереть на эту тему!»

Искренний рассказ Горегляд произвёл на Старохватова смешанные впечатления, заставил задуматься немного. Он понял — Полина рассказала правду, научился это определять давно. Вообще, Богдан сколько себя помнил, люди к нему тянулись, много кто хотел поговорить, раскрыть душу, а почему? Сам не знает! На войне, так старшие по званию и из соседних подразделений приходили к старшему лейтенанту (или уже капитану) Старохватову в гости, а оставшись наедине с ним — давай «исповедоваться»! Стало ли ротному жаль Полину? Нет, она же не его близкий человек, чтобы искать ей оправдания, верно? Хотя в голове офицера и произошёл «конфликт» представлений, всё-таки он ожидал — его курсантки предстанут этакими матёрыми зечками, а они — школьницы совсем, ну пусть студентки-первокурсницы по возрасту и мировоззрению. «Беда» — обычная девочка, с трудной судьбой, страшным детством. Понимал Богдан и иное — у Горегляд имелся выбор! Могла же пойти в милицию и настучать на отчима? Могла пойти в органы опеки и «пригласить» их к себе во флигель, чтобы посмотрели, как она живёт? Да, могла! Но не хотела в детдом, надеялась на лучшее и… получила сполна. С другой стороны, — как бы он поступил на её месте?! Неизвестно. Старохватов подумал, — «Нет! Нельзя их жалеть, так и до панибратства недалеко, те, кто чалился в лагерях, неплохо разбираются в психологии, стоит проявить сострадание и сам не замечу, как в туалет их на горбу таскать по очереди стану! Следует им рассказать одну поучительную историю и напомнить, что нет во мне жалости! Вообще, чаще надо это повторять!»

Последнее, что терзало душу капитана из-за биографии Беды — это его любимая дочь! Алиса ведь тоже живёт с отчимом! Ну как подрастёт, станет красавицей (в чём у Богдана сомнений не имелось), а тот негодяй, его бывший лучший друг, станет к ней клинья подбивать, подобно Загорулько?! — «Убью сразу, гада! Если узнаю, что хоть раз на неё посмотрел, как на женщину!» — занервничал офицер.

С целью успокоиться, Богдан полез в серый, бронированный сейф, достал оттуда кобуру с табельным оружием — пистолетом СПС «Гюрза» (он же СР-1), расстелил ветошь на столе, вынул «ствол», погладил его нежно, словно одушевлённый предмет — котёнка или щенка, и принялся разбирать — это знатно успокаивает Старохватова, он страстно любит оружие. Кстати, вопрос о вручении табельного офицерам-воспитателям на руки (а не пылить в оружейке училища) вызвал огромные дискуссии. С одной стороны, — мало ли? Кто знает, какой контингент заедет в училище? Вдруг попадутся «бунтарки»? Хотя на этот случай есть целый батальон охраны и внутренние (корпусные) стражи, которых Богдан убрал из своих «владений». С другой, — все люди при погонах, прекрасно понимали: оружие — это не игрушка, оно предназначено для известной цели, — «Уничтожения живой силы противника», т.е. убийства. Следовательно, есть риск, что оно будет применено по назначению. Всё-таки Старохватову позволили оставить при себе табельное, только обязали хранить его в сейфе, без надобности на пояс не вешать и тем более не стрелять (без нужды, не дай бог)! И, само собой, за пределы училища «железо» не выносить. Просто Богдан оставался на неопределённый срок постоянным дежурным офицером в корпусе (потому что живёт там), пускай в нём и была всего одна «рота» из 10 человек. Исходя из этого и из его блистательного послужного списка (и покровительства генерала Березина) — сделали исключение.

— Нет, — буркнул себе под нос капитан, совершая чистку оружия, необходимости в которой не имелось: стрелял-то из него один раз, на зачёте, а чистил уже пятый! — Я Витьку с детства знаю, он хоть для меня и урод навеки, после того, что сделал, всё-таки нормальных ориентиров, Танька ему всегда люба была, вот и не стерпел, а дочери опасности не представляет. Да, не представляет, но по морде ему заехать всё равно надо при встрече.

В дверь постучали.

— Да! — крикнул Старохватов.

— Разрешите? — просунула голову в дверь старшина Белкова.

— Заходи. Вы там справились?

— Так точно! — устало присела Инна на диван, — Жанна последнюю одевает, осмотр прошли. Прикинь, странно, но не у одной из наших нет татуировок!

— Отлично, можем в банды засылать! — шутейно ухмыльнулся ротный.

— Что с Эфкой делать? Она ждёт приглашения на беседу.

Немного подумав, командир ответил:

— Веди её со всеми на ужин, завтра поговорю с ней, устал сегодня. Тем более, до отбоя хочу речь одну толкнуть перед строем.

— Поняла. — Не сводит взгляда старшина с уже собранного пистолета, — это что, «Гюрза»? — восхищённо поинтересовалась она.

— Да.

— Ого! Табельное? Откуда у нас такие стволы? Мне тоже дадут?

— «Офицера» получишь на днях, может, тогда и дадут, — спрятал Богдан пистолет сперва в кобуру, затем в сейф, — откуда он? Мы же элитное училище, что нам, пищали раздавать, по-твоему? Ещё вопросы есть?

— Ага, — приняла Белкова виноватый вид, — может, ты сам их отведёшь в столовую, намучилась с ними за день! Домой хочу… с новым мужем (незарегистрированный брак) поругаться хоть.

— Нет, Инна — сама веди! Первого сентября уже получишь звание младшего лейтенанта, потому начинай соответствовать офицерскому статусу — работай! И так тебе спускаю много. Устала она, я отсюда по запаху чую, отчего ты устала. На, — полез командир в верхний ящик стола и, вынув оттуда ароматизированные пластины, бросил их подчинённой, — зажуй, а лучше зубы почисть и веди девчат в столовую… в смысле курсанток.

— Слушаюсь! — недовольно обронила Инна и отправилась выполнять свои обязанности.

Насладиться Старохватову тишиной и одиночеством не пришлось, через минуту снова постучали в дверь.

— Заходи, Ренат! — определил капитан по характерному стуку, кто именно находится в коридоре.

— Освободился? — шмыгнув носом, спросил Керимов.

— Да, заходи.

— Пойдём в чайную или поужинаем здесь? — снял зампотылу кепку и грузно бухнулся на диван, он тоже намаялся за день.

— Здесь. У меня там, — Богдан указал рукой на холодильник, — есть курочка с картошкой, мать сегодня на КП приезжала, угостила. Как раз на двоих.

— Точно курица? — недоверчиво прищурился Ренат.

— Да курица, по костям определишь. Ты обидеть хочешь? Зачем бы я тебя обманывал? Не ешь свинину — твоё, святое право, подсовывать не намерен, я не моральный урод.

— Не обессудь, привычка спрашивать: сволочей много повидал, аж не верится, что с тобой так сдружились. Ин ша Аллах!

Керимов по просьбе капитана полез в холодильник, который стоял в углу, слева от двери напротив шкафа, в этот момент зазвонил телефон.

— У аппарата! — ответил хозяин кабинета и протянул другу трубку, — тебя!

— Достали! — выругался Ренат и, взяв средство связи, долго кричал, мол: «Дайте поесть хоть нормально! Привыкли, что я один за вас всё делаю!»

Старший лейтенант отключился и поставил трубку на место:

— Сказал бы им — Керимова нет!

— Ага, — усмехнулся Старохватов, — а если видел кто, как ты к нам заходил? Да и камер натыкано повсюду, не хочу, чтобы меня во лжи обвиняли.

— Тоже верно! А в расположении камер много? Я только у главных ворот, на первом этаже заметил… ах и на лестнице.

— В коридоре и спальном помещении, ну там только «пролётку» они охватывают, кровати в слепой зоне.

— Ясно! — щёлкнул Ренат дверцей микроволновки из умывальной комнаты, — зачем тебе пирожки понадобились? Обещал рассказать.

— Ой! Да мне надо из двух «вольных» выбрать сержанта, а второй — ефрейтора присвоить, я вот и думаю. Пока склоняюсь к мысли, что Полине «замком» ходить, это та, которую ты видел сегодня у меня. Во-первых — она ни с кем из девок не знакома, мотала срок в Беларуси, следовательно, «кумовства» не возникнет; во-вторых — больше она на командира тянет, чем другая «вольная», Лида. Той я позывной «Эфка» дал, из-за множества «осколков» на лице, ну, пирсингов, чи как их там? Так вот, у неё статья нехорошая: 228-ая, сам понимаешь. Хотя до конца не решил, у Полины тоже статья — убой с особой жестокостью.

— Серьёзно?! — удивился Ренат, — ничего себе, по виду не скажешь. Так, а пирожки-то зачем?

— Проверка своеобразная. Их же одиннадцать штук? Вот я Полине и предложил угоститься, так она сразу: «Прямо десять брать?» Имела в виду, что девочек всех надо угостить, а один мне оставить, т.е. о других думает! Не схватила сразу себе.

— Ооо, интересно ты придумал! Хорошая проверка. А вторая девушка?

— Не говорили ещё с ней.

— Ладно, ну её, службу! То аппетит пропадёт, — предложил Керимов и, произнеся: «БисмиЛлях ир-Рахман ир-Рахим», пожелал Богдану приятного аппетита.

«Кстати! — подумал Богдан, — Полина говорит почти на чистом русском, даже без трасянки! Только щас дошло, что в ней мне показалось странным».

Примечания

4

Чрезмерное «влечение» взрослого человека к подросткам.