Диагноз: F20.0. Записки из дурдома

Андрей Евгеньевич Юровник

Произведение «Диагноз F 20.0» я написал, используя рассказы своих пациентов, когда работал в психбольнице. Для раскрытия этой темы я использовал уже известный в классической литературе ход взаимоотношений человека и потусторонней силы. В моем рассказе подобный призрак проводит своего преемника по душевным лабиринтам дурдома, в котором он постигает мудрость и опыт жизни.

День первый

— Подъем! Кому сказала!? Всем подъем. Живее. На уколы!

Сегодня сон разгоняла санитарка Валя, а значит, уже семь утра. Ну, на кой хрен всех будить в такую рань? Сделают уколы, протрут полы и опять все вернутся на свои койки. Дурдом!

В коридоре включился свет и санитарки привычно гремели вёдрами, распространяя едкий запах хлорки. Соседи по кроватям начали шевелиться, тянуть время стоило еще большего шума. В палате, где лежал Витёк, было обычно десять человек. Никто не возмущался. Грустные от неизбежного наступления раннего утра, безвольные обитатели тихо надевали синие и зеленые пижамы, и выплывали по очереди в коридор. В эти моменты он был похож на реку, заполняемую пижамными струйками, потускневшими от бренности, вытекающими из своих прямоугольных, каменных истоков. Только из двух палат никто не вышел: из первой и из изолятора. Все остальные, обычно, около ста человек, разбивались на два потока: первый направлялся в процедурную на уколы, а второй поток устремлялся прямо, к тупику коридора, где был проход в столовую. Санитар открывал шлюз, и все стекались к дверям столовой, где оседали на пол плотным ковром ряски и тины. Я сидел на корточках среди таких же бедолаг и молча ждал, когда закончится влажная уборка и проветривание. Так начинался обычный, размеренный день в 10-ом хроническом мужском отделении областной психоневрологической больницы №1. Сидевшие люди изредка обменивались короткими фразами, но в основном, молчали и дремали. О чём можно было разговаривать, сидя на полу с утра, с человеком, которого видишь каждый день на протяжении нескольких месяцев или даже лет? Отделение было закрытого типа. Все, кто там жил, со временем становились друг другу ближе родственников. Дверей в палатах не было, а в каждом окне светило арматурное солнце. Жизнь здесь походила на аквариум, где время отражало только режим дня. Всё было одно и то же: порядок и распорядок. Вокруг меня сидели тени в одинаковых пижамах, с остриженными под машинку головами и пустыми глазами. Сюда сбились «сливки» общества со всей области. Были эпилептики, алкоголики, наркоманы, бомжи, собравшие деньги на убежище от наступающих холодов, и просто бедолаги, которых родственники отправили в бессрочный санаторий. Но в основном — это шизофреники. Затюканные, запрессованные нейролептиками и существованием в ограниченном пространстве, где в личное пространство вписывалась только кровать. Всё отделение находилось в состоянии анабиоза, и только санитарки громыхали вёдрами и двигали мебель. Нестабильные пациенты и те, кто выполнял какие—либо резкие движения, стояли в очереди за уколами. Особо одаренные получали их в первой палате. Кололи, в основном, аминазин или галоперидол. Их обычно назначали трижды в день. Кроме того, в уколах прописывали и обычные препараты. В среднем на товарища выпадало до десяти уколов в день. Контрольной и действенной мерой для усмирения помимо карцера являлась капельница. Даже если бы кололи просто воду, то с таким количеством уколов за неделю и демон стал бы вести себя согласно распорядку и правилам отделения. Я уже два месяца не получал уколов, а кушал таблетки, так как вел себя незаметно и на здоровье не жаловался. В таком же положении были и мои соседи. Здесь все были одинаковые и вполне нормальные ребята. По крайней мере, сложилось бы такое впечатление у нормального человека. Но я знал, что каждый из этой серой массы по-своему уникален. Тут есть Боги, Дьяволы, агенты КГБ, просветленные и подопытные инопланетянами. Есть такие, что даже не понять, что они из себя представляют. У каждого свой индивидуальный портал в миры, которые далеки от побеленных стен коридора. Это заведение служит посадочной площадкой или залом ожидания в межгалактическом аэропорте. Вон в углу сидит здоровенный бугай Андрюша, который улыбается и тихо читает мантру «Ом мани падмэ хум», перебирая невидимые чётки. Утренняя служба у него. Видать уже посадочный талон получил и готов к взлету. Но не научился он еще прятаться. Запалится он со своей мантрой, и они приколют его крылья галоперидолом к трапу. Жалко его, безобидный он, как ребенок. Остальные сидят молча с полной отрешенностью на лицах. Это и есть многолетний опыт и закалка. Любому жильцу этого заведения можно было доверить самую страшную военную тайну и быть уверенным, что на допросе тайну раскроет только тот, кто её доверил, ведь каждый циклился лишь на своем неповторимом мире. Дверь шлюза открылась, и весь человеческий осадок опять устремился вялотекущим потоком обратно в коридор и далее в туалет, умывальник и курилку. Определение направления с утра было самым трудным выбором за день. Я пошел на лестничную площадку, выделенную под курилку. Там уже собралось несколько человек. Кто-то стоял, кто-то сидел на корточках, потягивая табак. В курилке всегда понятно, у кого и как обстоят материальные дела. Основная масса больных дымила «Приму» без фильтра, которую получали из выделенных им пенсионных денег. Все они имели несмываемые, грязно рыжие отметины от никотина на кончиках указательного и среднего пальцев. Сигареты с фильтром курили те, кому приносили передачки, или те, кто каким-то, непостижимым образом добыл курево в больнице. У нас были даже те, кто курил иностранные сигареты. Обычно это были наркоманы, сосланные на лечение. Они были в каком-то смысле туристами нашего отделения, не задерживаясь надолго. Среди курящих были и бедолаги, чьи сигареты куда-то подевались. Я присел на корточки, достал свою «Яву» и закурил. Все молчали, утро еще не закончилось. Молчание длилось, пока в курилку не зашел один из безденежных бедолаг. Чубайс был бомжеватой наружности, рыжий мужик, все тело которого в доказательство истинности его личности было покрыто веснушками. Увидев, у меня в руках пачку, он затянул свою балладу: — Слушай, Витёк, дай закурить, а я на твой счет шесть миллионов долларов переведу. Мои сигареты закончились, так как командировочных мало получил. Честное слово, на следующей неделе все до цента отдам. — Отвали, Чубайс, ты мне еще обещанную BMW не подогнал. Толку от тебя никакого. И реформы у тебя говеннные. Ими даже подтираться не удобно. Когда долги отдашь — тогда и подходи. Чубайсу ответить было нечем. Оглядев окружающих в курилке и вспомнив все долги, кому должен, он полез в карман своей пижамы и со смущенным видом достал оттуда «Приму». Никого это не удивило, так как происходило каждый раз, когда Чубайс попадал в курилку. Толстый Алик вдруг резко поднял голову и включился, как будто он до этого прервал рассказ: — Так вот, вчера смотрел, как наши с финнами играли, ну как беременные бараны. У меня складывается впечатление, что они в поддавки за бабки играют. — Попробовали они при Сталине так поиграть, следующие десять лет на Калыме бы играли, а тренера расстреляли как продажную контру, — прогромыхал старый коммунист Чапай — седовласый, крепкий, жилистый дед, не отрываясь от созерцания потолка, из-за чего его глаза казались без зрачков. — Нет, тут дело в общественной магии, — сказал Кастанеда — долговязый, ссутулившийся, высохший мужик с белой, почти голубой кожей. — Это как? — удивился Алик. — Всё основано на том, что мысль материальна, — Кастанеда, как правило, произнося очередную прописную истину, распрямлял свою согнувшуюся спину, от чего казалось, что он только что вырос не меньше, чем на 20 сантиметров, — Надеюсь, присутствующие не будут этого отрицать. А если мысль эмоционально заряжена, то это самонаводящаяся ракета. И когда две команды играют, то играют не только игроки с их умением и быстротой, а еще друг на друга давят болельщики, придавая энергии своим и вытесняя энергию противника. При такой борьбе массовой энергии игроки и ждут подходящий момент, чтобы прорвать оборону и забить мяч. Именно поэтому при Совке наши были самые лучшие, так как вся страна могла выдавить кого угодно. Сейчас она поменяла свое мнение, и игроки воюют против своих и чужих. А при таких делах, что воюй, что не воюй, всё равно получишь шайбу. Понятно? — И что прикажешь их полюбить всем сердцем? — Ну, если не хочешь воевать вместе с ними, так хотя бы не ругай. Поверь, это уже какая-то польза. Алик был не в настроении обсуждать серьезные вопросы: — Ладно. Хорош болтать, на обход пора идти. Чубайс откашлялся и протараторил: — Сейчас воспитывать будут. Небось, Светка на пятиминутке накапала шефу на Серегу, который бухой в слюни на ужин явился. Утреннее воскуривание табака завершилось, и все разошлись по своим палатам. В момент обхода всё отделение должно было замирать на своих местах у коек. Обход проводил заведующий отделением Юрий Анатольевич и его молодой врач Евгений Петрович. Начинался обход всегда с конца коридора, с шестой палаты. Там находились в основном долгожители без каких-либо проблем. Чем ближе палата находилась к процедурному кабинету, тем не стабильнее товарищи там проживали. Первая палата была для всех поступивших, особо отличившихся и особо отлетевших. На входе в первую палату всегда сидел санитар и следил за всеми. Во второй палате валялись годами старые дураки с полностью высохшими мозгами. Я же обитал в третьей палате с кроватью у окна. В палату зашел довольный жизнью шеф, рядом встал угрюмый Евгений Петрович. Все стояли по стойке смирно. — Так, ну что у нас тут? Молодцы. Подстрижены, кровати заправлены. Самойлов хорошо; Федотов, почему кашляешь? Иди сюда послушаю. Хрипишь, Федотов. Евгений Петрович, назначь антибиотики. Дальше… Гнатюк, ты готовься на выписку, родителей ко мне. Прохоров… Виктор, откуда шишка на лбу? — Ночью наткнулся, Юрий Анатольевич. — Осторожней нужно быть. Смотрю, Библию читаешь? — Да, взял ознакомиться, только чего-то никак. «Шеф не против Библии, только какой нормальный человек её сможет читать». — Ну-ну. Понаблюдаем. Следующий. Пархоменко — нормально. — Гражданин начальник, когда отпустишь? — в очередной раз обхода уже зло спросил Завъялов. Это был старый эпилептик со стажем, у которого никого не было, но мысли о свободе его никак не отпускали. — Скоро выпишу, скоро. — Ты мне «скоро» сколько лет говоришь? Вот напишу на тебя главврачу. Он меня знает, а ты плохой. Юрий Анатольевич обезоруживающе улыбнулся и похлопал приятельски по плечу Завъялова. Тот в свою очередь опустил глаза в пол и замер. Врач обвел еще раз всех своим коронным взглядом хозяина и обратился: — Слушайте, Лесков чесотку подхватил где-то, сейчас в изоляторе загорает, так что если чесаться начнете, сразу говорите. Выйдя из палаты, процессия направилась в четвертую палату, именуемую блатной. Там содержали алкашей и наркоманов. Во время обхода там был каждый раз аншлаг. Для нашей палаты осмотр официально закончился, и каждый занялся своими делами. Я начал изучать свой лоб: «Может спросонок стукнулся, вот и шишка. Только не помню, где её подцепил, а лунатизм за мной ещё не наблюдался. Хотя и лунатики — народ осторожный». Каким-то образом шишка была связана с Библией. Я посмотрел на книгу, которая светилась под солнечными лучами. На ней был очень красивый солнечный зайчик, который переливался, как маленькая звездочка. Присмотревшись, я разглядел на книге стекляшку. Это оказался прозрачный, игральный кубиком, на сторонах которого были точки от одного до шести. Внутри кубика в центре был шарик с матовой поверхностью. Смотря внутрь его, я поймал ощущение, что там находится спрятанная звезда. Я покрутил игрушку в руках и бросил на подоконник. Кубик покатился и остановился. На ребре была одна точка. Я взял его и бросил еще раз. Выпал опять один. Сделав еще несколько бросков, результат не изменился. Кубик всегда останавливался на единице. Такое однообразие быстро надоело, и стекляшка поспешила утонуть в кармане моей пижамы. Обход закончился, и всех позвали на завтрак. Около столовой скопилась толпа, походившая на жужжащий рой. Вокруг тихие разговоры, шуршание пижам и шарканье обуви о только что вымытый пол. Для самочувствия пациентов важна прежде всего стабильность. Столовая открылась, и каждый сел на свое место. Санитары раздавали ложки и тарелки с водянистой кашей. Еда, как обычно, была несоленой и безвкусной. Для здоровья и безопасности в столовых «дурок» соль и вилки не давали. Потом принесли чай, а аминозинщикам выдали кисель. После приема еды медсестры привычно скормили дневные таблетки. В первой палате были так называемые овощи, которых кормили всей этой бурдой, не отходя от кровати. Никто из сидевших в столовой им не завидовал. Наоборот, из-за однообразия и дефицита движений каждый ждал любого момента, чтобы что-то сделать. Кому разрешали заниматься уборкой, кому вынести мусор и принести баки с едой. Иногда кого-то даже брали в приемную за поступившим новичком. Счастливчиками были и те, кого брали разнорабочими на стройку нового больничного корпуса. Для некоторых выпадали праздники, когда кто-то из медперсонала брал к себе на дачу для земляных работ. Это означало, что тебя нормально покормят и ещё дадут сигарет и пачку чая. А чай в отделении ценился больше сигарет. Чифирщиков в отделении было хоть отбавляй. Санитары отбирали кипятильники, но так для виду, потому что если бы чифирение запретили полностью, то началась бы революция. И все это знали. Если кипятильники не давали, то чай ели прямо сухим. Языки после этого у всех были бурые. Приход от чифира был непонятным, сердце бешено билось в груди, и хотелось что-то делать. Обычно начинались игры в карты на сигареты, походы в курилку или прогулки всем отделением на улице при хорошей погоде. Сейчас было солнечно, но прохладно. Тем, кому разрешили гулять, одели телогрейки с белыми надписями «10» на спине. Я вместе с другими пациентами вышел во двор корпуса и зашел на площадку, окруженную железной сеткой. Каждый разбрелся, кто куда, и стал загорать. За забором был виден яблочный сад, а с другой стороны — наш двухэтажный корпус. На окнах везде были решетки, за которыми на первом этаже виднелись мрачные рожи шизофреников-туберкулёзников. О них заботились усиленно, поэтому сегодня они не гуляли. Я развалился на бревне и закрыл глаза. В таком состоянии стали прокручиваться видеороликом события прошлой ночи: был мужик, который сказал, что я умру, и предложил свои услуги по дизайну моей жизни с одной стороны и смерти — с другой. Приснится же всякая чертовщина, Фауст и племянники. Тогда шишка и кубик откуда? По сценарию — оттуда. Тогда выходит, что всё это реально, и я умру? Так что мне делать? Нужно звать на помощь! — Добрый день, Виктор, — послышался знакомый голос в голове, — помощь всегда рядом. Я рад, что ты вспомнил наш диалог. Лежи спокойно, чтобы не привлекать к себе внимания, ты же не хочешь провести остаток своей жизни в первой палате? Ты сейчас напуган — так это нормальная реакция на отсутствие знаний. Чтобы ты окончательно успокоился, могу ответить на интересующие вопросы, а я уверен их немало в твоей прекрасной голове. Можешь спрашивать. Странно, но состояние шока я не испытывал, все было как-то естественно и не впервые. — Так что, выходит, всё это правда? — Да, только правды как минимум две — одну ты только что вспомнил, хотя эта же правда для санитара, который сидит на выходе, совсем другая. Правда — вещь субъективная, поэтому тебе и выбирать эти правды. — Значит, я все же умру! — Умрешь. И эта истина применима и для тебя, и для санитара. — Ага. Только я умру через неделю, а санитар еще будет жить еще хрен знает сколько. — Ну как посмотреть…

В этот момент санитар начал кашлять. Его лицо покраснело от того, что он задыхался. Упав на колени, сквозь хрип и текущие слюни, ему всё же удалось сделать резкий выдох. Рядом с ним упала замусоленная жвачка. — У человека по жизни множество иллюзий и одна из них — это игнорирование собственной смерти. Иллюзии помогают человеку спрятаться от суровых законов реальности. Но как бы он не прятался в самые замечательные фантазии, все они имеют недостаток разваливаться под напором реальности, которая не плохая и не хорошая, просто небо синее, а вода мокрая. А к этому у каждого свои отношения: плохие или хорошие. — То, что смерть реальна — это и без объяснений понятно. Так что в ней хорошего для тех, кто не ищет смерти, испытывая муки жизни? — В этом случае я бы посоветовал перейти на постоянный режим ожидания смерти. Сам процесс смерти не так пугает человека, как результат этого явления, при котором теряется не только физическое тело, но и всё, что связано с личностью. Теряются связи, близкие люди, чувства, эмоции, жизненный опыт, возможность что-то исправить и так далее. Потерять это в один момент очень страшно. Если же человек готовится к этому всю свою жизнь, то и поведение у него становится взвешенным, отточенным и окончательным, а социальные связи будут уважительные и осторожные. Возрастет также качество жизни с мыслью о том, что в любой момент может наступить смерть, и лучше предоставленным временем пользоваться оптимально грамотно. У некоторых народов существуют поверия, что смерть человека всегда находится за спиной на расстоянии вытянутой руки и является единственным попутчиком на всю его жизнь. Она становится самым терпимым другом и прощает ему всё, что бы человек ни совершил в жизни. Она же его самый лучший советчик. И когда наступает жизненно неразрешимая ситуация, то смерть говорит: успокойся, я же ещё не постучала тебя по плечу. Поэтому любую реальность портит или обнадеживает иллюзорное отношение к жизни, а не к смерти. — Ну, и что мне теперь делать с этой реальностью? Не хочется все равно умирать в расцвете сил. — Вариантов множество. Например: впасть в депрессию и жалеть себя до смерти или плюнуть на свою важность и свои знания прошлых лет, и стать безупречным в предстоящей своей, короткой жизни. В расцвете сил умирать лучше, поскольку еще есть силы на осознанность. — А как это быть безупречным? — Это значит жить только настоящим моментом и вести себя в нем оптимально, как ты можешь или считаешь нужным. Твоя совесть будет лучшим индикатором безупречности. За любое свое действие ты принимаешь окончательную ответственность. Если придерживаться такого принципа, то вся жизнь будет безупречной и полноценной. И никаких сожалений типа: можно было бы сделать по-другому. Принимая ответственность за свой поступок, человек повышает свой уровень осознанности, что приведет по итогу к безупречности. «Я получил все, что мог, и знаю, что всё это сотрет смерть, поэтому цепляться за это глупо». — Круто придумал! Ну, с настоящим понятно, а как же быть с будущим и прошлым. Ведь все люди чего-то хотят, и у всех было прошлое, которое им дорого. — Будущее можно использовать как цель, причем, сформировав её в минимальный промежуток времени, а не постоянно бестолково зависать в этой иллюзии и обсасывать нюансы. Так, твоё придуманное будущее до седин — самый красочный пример, каким бы оно ни было придумано. Что касается прошлого, то оно ценно своим опытом и опасно своими эмоциональными связями. Туда-то люди, обиженные судьбой, и уходят с головой. По своей сути прошлого и будущего нет, так как есть только настоящее. Если человек направляет своё внимание и свою энергию в эти иллюзии, то его жизнь проходит мимо. — Так что, выходит, это плохо жить своими фантазиями? — У тебя должно сложиться на всё своё мнение, поэтому я тут и нахожусь. А для этого у тебя должно быть желание. Поэтому я подарил тебе ключ. Тот кубик, который у тебя в кармане, играет роль не только календаря в договоре. Если ты проявишь намерение узнать очередную грань жизни, то после твоего броска, кубик открывает для тебя такую возможность. — Мои желания? Что же мне ключ сегодня открыл? — Ты можешь видеть иллюзии окружающих, и к чему они приводят. Вот они: божественный дар и дизайнерское искусство в чистом виде. — Прикольно, а как это сделать? — Достаточно сконцентрироваться на том, кто тебе интересен. Я открыл глаза и удобно сел. Оказалось, что рядом со мной на бревне сидел из четвертой палаты Антон Городецкий. Неизвестно, как его звали по паспорту, здесь он носил имя персонажа фильма «Ночной дозор», который боролся с силами тьмы. Я сконцентрировался на этом персонаже. Городецкий стал медленно перевоплощаться: телогрейка превратилась в черный плащ, появился на голове капюшон, а на глазах замерцали черные очки. Палка, которую Антон крутил в руке, видоизменилась в магический фонарик для развоплощения тьмы. Антон был чем-то недоволен и бросал короткие взгляды в противоположный угол загона. Проследив за взглядом Антона, я увидел главу «Дневного дозора» великого темного мага Завулона. Тот сидел на пне и перебирал четки ошейника своего верного пса. — Чего такой хмурый, Антон? — поинтересовался я. — Да мне вчера передачку принесли, а ночью кулек с конфетами исчез. А мне конфеты нужны для поправки здоровья после длительного нахождения в сумраке. Я всю заначку спрятал на первом слое сумрака. Просыпаюсь, а конфет нет. Ты сам понимаешь: в сумрак человек не проберется, только иной может, а иных в отделении только двое: я и Завулон, ну и неинициированных еще двое. Так вот, если использовать дедуктивный метод, то вор может быть только один — Завулон. Он, падла, на второй слой сумрака их унёс. А я на второй слой спуститься не могу, сил не хватает, да и таблетки рубят. Антон и без того сутулый совсем сгорбился в своей обиде от такой безвыходной ситуации, я же искренне соболезновал ему: — Ну, а ты Юрию Анатольевичу пожалуйся, пусть примет меры и Завулону закроет похождения по сумраку. — Нет, инквизиторы не вмешиваются в дела Света и Тьмы, пока те не нарушают Великий Договор. Да и ничьей стороны они не поддерживают. Тут придется мне самому разбираться. — Ну и чего ты сделаешь? Доказать не докажешь, морду бить будешь? Так тебя сразу в первую палату спеленают. — Не, это все детство, я ему судьбу перепишу. — Это как? — Я видел у медсестры Зои мел судьбы. Красный такой, она им пробирки подписывает. Им-то я Завулона и обломаю по полной программе. Мало не покажется. — Ты думаешь, сработает? — Конечно, только проблемы будут с инквизицией. Использование артефакта такой силы может нарушить баланс между Светом и Тьмой. Но если мел сработает, всё остальное не имеет значения. Искусство требует жертв. На лице Антона появилась улыбка, немного расправив плечи, он стал светиться. Слушай, Антон, а что это за малый около Завулона сидит и постоянно улыбается? — Это Миша — сталкер. Он фанат компьютерной стрелялки «S.T.A.L.K.E.R.»

Миша был худым и прыщавым пацаном, но при концентрации на нем внимания, тот преобразился в накачанного коммандоса в защитном камуфляже. Рядом с ним стоял автомат и рюкзак. — Военное что-то? — я не слышал об этой игрушке никогда. — Не совсем. Эту игрушку придумали хохлы, — продолжал Антон, — игроки считают её новой ступенью в эволюции такого типа игр. Вся прелесть заключается в свободе выбора и реальной возможности игрока. Сама игра про Чернобыль в 2012 году, и смысл в том, чтобы ходить и убивать мутантов. Кроме того, там можно еще зарабатывать деньги, общаться с другими сталкерами и даже бухать с ними. Короче, всё как в жизни. Кроме этого, таскать на себе можно всего 50 килограммов, а не тонну боеприпасов, как на танке. Основная фишка этой игры, не считая мутантов и наворотов в оружии, — в том, что все стремятся в Чернобыльскую АЭС, где спрятан кристалл «Исполнитель Желаний». Он может исполнить только одно желание для первого человека, кто к нему прикоснется. Короче, все стремятся к этому камню, потому война на АЭС лютая. В конце концов, ты приходишь к этому кристаллу и загадываешь желание, и на тебя начинает сыпаться много золотых денег. На самом деле это откручиваются с крыши гайки там, клёпки. Под таким натиском тебя заваливает арматурой. Вот такой вот «Happy End». Говорят, что различных концовок может быть семь. Так вот, Миша четыре раза прошел эту игру, но как он ее не проходил, конец был одним и тем же. На пятый раз кристалл выполнил его желание. Теперь он счастливый загорает в дурке. В этот момент Миша взял в руки автомат и припал глазом в оптический прицел. Он целился в черный мусорный пакет, который на ветру перекатывался от дерева к дереву. Обратив на себя внимание, пакет превратился в черного матерого вепря, который рыскал возле яблонь. Прозвучал тихий щелчок, пакет рвануло вверх, и кабан свалился как подкошенный. Миша опустил автомат и принял свою обычную расслабленную позу с несходящей улыбкой на лице. — Все это развод — вмешался в разговор Лабетов. Он подошел к нам, заинтересованный услышанным диалогом. Это был тучный мужик внушительного вида, учитывая его стеклянный глаз вместо правого глаза, — нет там никаких семи концовок. Всё это рекламное фуфло. Когда я играл, меня, к счастью, об этом предупредили. Там в середине игры один тип забивает стрелку. Только встретиться он хочет почти в самом начале трассы, поэтому многие на него забивают. А он дает наводку на кодовый ключ вглубь АЭС. Там-то и выясняется, что кристалл этот придумали специально ученые, которые злые опыты творят на подстанции, чтобы особо любопытных сталкеров валить. Принцип такой же, как рыбалка на блесну. Им там экскурсии не нужны. Так, вот, в конце игры этих умников нужно замочить, тогда и наступит мир и всеобщая гармония. Пока он говорил, я присмотрелся к нему. Передо мной стоял типичный бандит из 90-х. За модным костюмом на черной водолазке виднелась золотая цепь с иконой, а под мышкой уютно болтался пистолет. — Я чего тут подумал, — сказал Городецкий, — может ему всё это рассказать, и у него будет повод из дурки выписаться. Лабетов широко улыбнулся и блеснул своим стеклянным глазом: — Ага, герой-психолог, ты что ж его решил обломать и блаженного счастья лишить?

Светлый маг вспыхнул: — А ты давно во второй палате был? Там-то полно счастливых идиотов, у которых мозги ссохлись, и всё стало по фигу. Теперь их место на грядке. Хорош с вами время терять, люди, пойду реанимировать воина. Антон встал и направился к Мише. Тот, как обычно, находился в нирване. Подсев к сталкеру, дозорный начал свой монолог. Я и Лабетов не слышали, что тот говорит, и могли лишь наблюдать сюжет из немого кино. Завулон, сидевший рядом, тоже стал внимательно слушать. — Ну, сейчас поглядим на очередной мастер-класс по психоанализу от одного шизика другому — сказал Лабетов и громко засмеялся, сотрясаясь всем телом. Таким нескромным поведением он тут же привлек внимание санитара, но тот лишь задержал взгляд на пару мгновений и снова погрузился в полудрему. Вначале расфокусированный взгляд Миши-сталкера переместился на собеседника, потом начала исчезать с лица радость, которая сменилась напряжением. Внутри сталкера зарождалась ярость. Антон поговорил еще пару минут, потом похлопал по плечу пацана и встал. Шёл к нам Городецкий с улыбкой на тысячу баксов. — Поздравляю, теперь понесется моча по трубам! Шоковая терапия в действии, — бандит смеялся на этот раз тихо, чтобы не вывести из сонного состояния санитара, сотрясаясь всем телом. В следующий момент Миша, вскочив с места, надел свой рюкзак и автомат и прыгнул на сетку забора, как натуральный ниндзя. Дальнейший сюжет был развернут очень быстро. Со стороны наблюдатель мог видеть, как к висящему на сетке дрищу подскочили два санитара и стали стягивать на землю. Воин выкрикивал проклятия и сопротивлялся, но был низвергнут на асфальт. Рядом сидящие мужики вскочили и стали помогать санитарам, так как дури в нем оказалось, как у здорового быка перед убоем. Пять человек вдавливали Мишу в асфальт, пока он буянил. Появилась медсестра со шприцем, и своим отточенным движением киллера воткнула кинжал через пижаму в бедро сталкера. Ощущение было, что это была пуля, а не транквилизатор, остановив его в секунду. Силы покинули героя, и санитары вынесли его с поля боя в госпиталь. После такого спектакля все трое закурили. — Ну, ты Светлый, сама доброта, — сказал я, затягиваясь. — Ему это только во благо, — ответил Антон. — Это ты Мише расскажи, которого галоперидолом заколют на привязи в первой палате. Он из рая по скоростному лифту прямо в ад попал. И в лучшем случае на неделю капельницы пропишут. А там, куда его отнесли, неделя будет вечностью, — Лабетов наслаждался правотой своих слов по поводу терапии от шизика шизику. — Тогда не делай добра и не получишь зла, — сказал Антон с выдохом дыма. — Это точно. Вон, какой Завулон довольный сидит, — обратил внимание Лабетов. — Тьма всегда была тенью Света. Тут принцип взаимоотношений как в айкидо: силы противника используются против него. Только, чем выше уровень соперников, тем больше мясорубка, которая становится похожа на изящный смертельный танец, где оба находятся в энергетическом потоке и каждый ждет ошибки соперника. — Без боли не бывает прозрения, — сказал Лабетов и, вытащив из глазницы свой стеклянный глаз, он положил его на ладонь. Он поступал так каждый раз, когда был доволен собой после эффектной фразы. — Именно, — сказал Антон, — и Мише лучше выйти из иллюзии и начать жить, чем, например, вот так, — ткнул Городецкий в стеклянный глаз Лабетова. — Да, за всё в жизни приходится платить, — ностальгически вздохнул бандит и засунул глаз в пустую глазницу. Лабетов был весьма примечательным персонажем, его манера общаться, внешний вид и тембр голоса составляли образ гения, задумчивого и сложного в его внутреннем мире. Врачи и санитары его любили, потому что он любил веселиться. Приятный собеседник в этих стенах за исключением переключателя, которым была нервозность. Без тяжелой артиллерии фармацевтики обойтись было невозможно. Когда действие лекарств было незначительным, в нем мог проснуться депрессивный, хамовитый бандит Вовчик, нетерпимый к чужому мнению. Неприятный тип. В нашем заведении знали и контролировали его. Вглядываясь в Лабетова, меня начало нести каким-то потоком желтого света. Из этого странного состояния меня вывел Лабетов, почему-то внимательно всматриваясь в меня: — А к тому, что сколько не прячь, сколько не тренируйся — всё равно спеленают, — он вздохнул и выбросил бычок. Разговор сам собой закончился, я проследовал взглядом за уходящим Лабетовым в его малиновом пиджаке. После таких открытий с Городецким, Сталкером и Лабетовым, я решил посмотреть на окружающих при помощи своего дара. Магический взгляд стал перевоплощать однотипных пациентов в красочные карнавальные костюмы. Стали проявляться святые с нимбами, ангелы в белых одеждах и с крыльями, монстры и демоны, чернокнижники. Довелось увидеть контакт космонавтов и инопланетных гуманоидов. Разведчиков и военных выдавали только нашивки, ордена и погоны на фуфайках. Из политиков попался тот же Чубайс и старенький Горбачев. Был Кашпировский и Есенин. Интересным было появление Якубовича, который держал банку огурцов, не сменив свой дурдомовский прикид. Перевоплощение происходило не со всеми, многие оставались сами собой. Я не заметил, как появилась медсестра и позвала всех на обед. Она была в купальнике с короной на голове и ленточкой, на которой золотом было написано «Мисс Вселенная». И вот таким образом весь карнавал передрейфовал на фуршет в дурдомовскую столовую. Послеобеденный тихий час прошёл, как полагается тихо. Каждый был занят всякой ерундой. Я посмотрел на своего соседа Самойлова, который раздобыл где-то чистый лист и краски в тюбиках. Красок было только два цвета: черный и красный. Кисточек не было, поэтому искусство творилось фильтром от сигареты. — Сэм, чего ты там рисуешь? — спросил я у художника. Вместо ответа Самойлов показал рисунок, на котором в полной черноте просматривались контуры бородатого мужика с крыльями и длинным мечом в руках. Сверху него красными печатными буквами было написано «Бог». — Ну и чего это будет? — Я решил писать Новейший завет, и вот для него обложку рисую. Ну, как нравится? — Сильно. Слышь, а ты где краски—то взял? — У Эдика спёр. У него их все равно много, а мне для великой цели надо. Мастер сконцентрировался на полотне. В ход пошла красная краска. Про обворованного Эдика я знал немного. Лишь то, что он был профессиональным иконописцем и работал реставратором в церквях. Была у него пагубная привычка — многомесячный запой. Когда доходил до ручки, то брал краски и приезжал сдаваться к Юрию Анатольевичу. Тут он лечился и рисовал. В отделении много было картин, нарисованных Эдиком на кусках ДСП. Например, в комнате посещений висела картина «Пришествие Христа народу» размером 2х4 метра. Когда я смотрю на эту картину, то всегда вспоминаю фильм «Терминатор», как голый мужик появляется из неоткуда к удивленной публике. В столовой целая стена была в пейзаже, где девушка стоит на крутом берегу и смотрит на уплывающий корабль. Проходную дверь в туберкулезное отделение закрыли иконой «Распятие Христа». На этой картине было изображено распятие Христа и ещё двух его апостолов-учеников. У ног Иисуса плакали женщины. Эта икона была знаменита тем, что она мироточила три раза: в момент захвата террористами московского театра; когда самолеты протаранили в Америке небоскрёбы и третий раз при обвале крыши московского аквапарка. Две белые струйки засохли на иконе в тех местах, где у Христа была нарисована кровь: на голове от тернового венка и из раны в правом подреберье. Одна струйка однажды дошла до глаз нарисованной Марии Магдалины. Струйки эти сохранялись недолго, так как их отковыривали мужики и ели. Про эту икону даже писали в какой-то местной газете. Сейчас Эдик трудился над очередным своим шедевром, который никому не показывал. Мне надоело валяться на койке, и я пошел в курилку. Там что-то вещал наркоман Бубль-Гум с маньяком Максимкой. Бубль-Гум получил свою кличку из-за одного своего прошлого случая когда-то давно. Как он сам рассказывал: ширнулся он хорошим раствором и сидел, залипая, жвал жвачку. Когда его отпустило, он обнаружил в своей щеке дырку, так как жевал не жвачку, а себя. С тех пор на левой щеке у него был шрам. Маньяк Максимка был небольшой, безобидный парень, находящийся в постоянном маниакальном возбуждении. Этот чудик постоянно придумывал какие-то идеи, разговаривал без умолку и всегда был всем доволен. Сколько себя помню, его не обрубали никакие дозы нейролептиков, и жил он тут вечно. Закурив сигарету, я стал слушать разговор двух красавцев. — А чего будет, если вмазаться спермой? — спросил Максимка — Тогда точно кончишь. У тебя от спермы все опилки в голове слиплись, если бы ты был умный, то стал бы её продавать и купил бы модную тачку. Такой остроумный ответ был встречен громким смехом. Бубль всегда отличался отменным чувством юмора, с порядочной долей сатиры, за что не раз попадал. — Ну и сколько она стоит? — Максимка удивленно взметнул брови, казалось, до самого темечка. — Если стакан принесешь, то сто тысяч получишь, а если вон ту коробочку от йогурта, — Бубль показал на литровую упаковку, валявшуюся в мусорном ведре, — то тогда миллион баксов. — Миллион баксов — это хорошо, только долго её надо собирать. — А ты соплями разбавляй, или можешь в долю кого-нибудь взять. — Точно, устрою кооператив «Мерседес». — Почему «Мерседес»? — Чего не нравится? Тогда «БМВ шестерка». Пойдешь ко мне завхозом? — Не, мне нельзя, у меня справка по гепатиту есть. — А ты Витек, хочешь тачку? — Слушай Максимка, тебе нужно штат расширить. У тебя журналов про телок куча, так ты можешь их во всём отделении на сопли и сперму менять. — Точно, а когда соберу, то как мне отсюда выйти, чтоб продать? — Так тебе и выходить не надо будет. Ты с санитаркой Валей договоришься на проценты. Она тетка с понятиями, поможет. — Отлично, а с чего начинать-то. — Предлагаю ввести в сортире дежурство. Максимка схватил картонный пакет и скрылся из виду. — И откуда у него столько энергии берется? — я был в полном недоумении. — Похожие приходы бывают от психостимуляторов: от кокаина или винта. Я под винтом на стройке работал. Дури много, и себя надо чем-нибудь занять, всё равно чем. Настроение замечательное, и всё интересно. В таком состоянии можно даже приколоться ядерной физикой. Зато когда отходняки начинаются — такая депрессия наваливается, что не знаешь, куда деваться. Остается или вмазываться или план курить. — Ну а вообще, в чем прикол от наркотиков? — Это как с сексом: пока не познал оргазм, объяснить невозможно. Весь в слюнях и соплях, как на телке, и балдеешь. Ну а потом как просёк кайф, подсаживаешься на это дело. Хочется другую и посильнее, меняешь телок, как носки. Прошлые тёлки уже не вставляют как прежде, и рано или поздно ты открываешь для себя бабу-героиню. А за героический приход нужно и платить конкретно, зато и оргазм такой, что становится всё в кайф, — Бубль потер левую щеку и протяжно от чего то вздохнул, продолжая свою лекцию, — Только какая бы она героиня не была, прежняя доза через неделю уже не цепляет, а только нейтрализует депрессию и ломку. И ты понимаешь, что любовь между вами конкретная, и жить без неё ты не можешь. Вот и ходишь на свидания каждый день по нескольку раз. А ей денег всё мало и мало. И дозняк всё больше и больше назначать она уже может, как хочет, так как знает, что даже если ты и спрыгнешь, то не надолго. Ну физическую ломку перенести можно: в больничке откапаться, на травке посидеть, только это всё фигня и мелочи. А вот помнить, как тебе с ней было хорошо, ты будешь всегда. И вот держишься из последних сил, чего-то не делаешь, а потом осматриваешься вокруг на скучную однообразную жизнь и звонишь своей любимой, которая тебя всегда ждет. По сути, к наркотикам можно отнести всё, на что подсаживаются: секс, еда, телевизор, сладости, работа, путешествия. Просто, химия — самая сладкая и цепкая вещь из всего предоставляемого нам меню. Поэтому, те, кто хотят спрыгнуть, прячутся от всего этого в больницах, приютах, монастырях, горах. Там их колбасит, а затем медленно отпускает. Чтобы получить стойкий эффект, нужны месяцы промывания мозгов. Потом этот беглец выходит на улицы, где он встречает своих подсаженных друзей и весь свой прежний мирок. И если это он переборет, то все равно останется наркоманом, так как спроси его в любое время дня и ночи, когда он последний раз вмазывался, он ответит тебе с точностью до часа. Спроси его в любое время дня и ночи о самом лучшем, что случалось в его жизни, и он ответит, что лучше прихода, с ним ничего не случалось. Это его смысл жизни, и он, увы, где-то там, позади. Остается лишь существовать в ожидании перехода. Все это означает, что тема эта очень важная и вечная.. Пока человек помнит, когда он завязал, он все равно является потенциальным алкашом или наркоманом. И пока он помнит свой приход, как самое лучшее, что он познал, он будет висеть на волоске, чтобы не сорваться в прекрасный, мрачный мир снова. — Да, мрачная картинка. И чего, вылечится невозможно? — Можно, но только по собственному несгибаемому намерению. А то, что везде рекламируют и гарантируют, все туфта. Там должны или стереть начисто память или вырвать из мозга центр удовольствия. — А зачем тогда здесь наркоманы лежат по несколько недель? — Так надо же организм от химии почистить, да и дозу сбить. Ну а потом на свободу и в бой с новыми силами. — Я слышал, что хороший кайф дешевым быть не может, много денег просадил? Наверное уже давно мог себе машину купить? — Ага, стокубовую, как из наркоманского анекдота. А реально, я бы мог купить себе эту БМВ, над которой Максимка в сортире старается. Только вряд ли эта тачка принесла бы мне столько удовольствия, как стокубовый шприц с героином. Я рассмеялся от того, как лихо Бубль-Гум переключился с серьезных, философско-теоретических раскладов на свой богатый опыт старого наркомана. Он же от сказанного впал в мрачное состояние. Нужно было срочно исправлять ситуацию: — Ну и в чём у тебя смысл жизни?

Он закатил глаза и ответил: — Да как у всех: в получении удовольствия. Только большинство живет мимолетными радостями в удовлетворении своих примитивных потребностей. И радости эти от того, что одной проблемой стало меньше и можно ещё придумать себе новую, начав сразу же думать о ее сути и сложности в решении. Вот это и есть их смысл жизни. А к этому прилагается мешок болезней и расшатанные нервы. — Ну а как же семья? Ты что, детей не хочешь? — Стать продолжающим звеном эволюции — это инстинкт несознательного животного. А я сознательный и поэтому, наблюдая весь этот бардак вокруг себя, я не только не собираюсь делать детей, но считаю большим грехом подвергать своего ребенка жизни в этом дурдоме. Я — реалист, и в счастливое будущее не верю, поэтому врядли выпишусь из этого настоящего мира до смерти. Так что пополнять ряды моральными уродами я не намерен и согласен быть тупиком эволюции. Так хоть какую-то пользу принесу. — Говорят, что от наркотиков живут мало, тебе умирать не страшно? — Да всем умирать страшно и молодым и старым, однако, существует в жизни закон количества и качества. Чем насыщенней жизнь, тем она короче. Поэтому деревенская бабка будет гораздо дольше жить, чем тусовщица мегаполиса. И тут дело не в здоровом образе жизни, а в затраченной энергии на очередное событие. А когда наступает момент, когда брать её уже неоткуда — это и есть смерти. На этой мудрой мысли я предлагаю переместиться в палату и попить чифирку. Всё было логично и просто для понимания, вопросы внутри черепной коробки жужжали, надо было отвлечься. Пожелтевшая известка на стенах и потолке из-за постоянного курения наводили какую-то достоевскую грусть. Никотина в организме было достаточно, и поднять давление старым, добрым чифиром всегда было здесь в радость. Покинув курилку, мы пошли в седьмую палату. На входе стояла литровая банка с кипятильником, где уже начинали появляться пузыри. В палате мужики рубились в козла, комментируя каждый ход. Лишь незадействованный Есенин ходил гигантскими шагами возле окна и читал свои бестолковые стихи, которые рождал в огромном количестве. Одет он был по-старомодному, естественно, в цилиндре и при штиблетах, демонстрируя всем своим видом франта с отменным вкусом в последней моде. Обычно его затыкали, так как такая чушь любому быстро надоедала. Но при удобном случае снова начинал свои литературные представления. Игра в карты была для него интересным занятием, хотя на него никто не обращал внимания. С первого же взгляда и услышанного предложения стало понятно, что сейчас он отрывается по полной программе: — Темно серая рубашка, запрокинулась на север. И лохматые медведи ей немного улыбнулись. Светлым заревом заката слышен был удар крылатый, Из фабричного картона отломались чьи-то ноги. — Слышишь, внук гения, отвлекись от созидания шедевров и за кипятильником следи, — выкрикнул кто-то из играющей толпы. Бубль прогремел: — Да он уже кипит давно, нашли кого смотрящим оставлять. Есенин остановился, пожал плечами и продолжил своими широкими шагами сотрясать Вселенную. От компании отделился полностью седой сторожила — Боря, и засеменил за банкой с кипятком. Этот маленький, высохший дед, навскидку лет шестидесяти, в оранжевом одеянии, в контрасте с его белыми волосами, обрамляющими лысину, был знаменит тем, что провел здесь времени больше, чем кто-либо. Он принес банку с кипятильником. Он часто проводил чайную церемонию, отлично заваривая чифирь, что особо ценилось в подобных заведениях. Половина пачки чая попало в банку, и вода стала превращаться в суп черного цвета. Будда шевелил беззубым ртом, что-то читая и не издавая при этом ни одного звука. Громче всех было слышно философские рассуждения Есенина: — Дайте срочно мне бальзама, Я прочту вам про Адама. — Про Адама ты и так прочтешь, а первача и так мало, — глухим голосом ответил Боря, прервав чтение священных текстов. Банка пошла по кругу, это был отменный напиток, который здесь очень ценился. Есенин закончил свои литературные чтения, устремившись за кружкой. Но коэффициент полезного действия был нулевым. В какой-то момент поэт остановился, низко опустив голову, наверно, набираясь вдохновения от несправедливости в отношении талантливых людей. Терпкий горький вкус чая разлился у меня во рту. Через несколько минут сердце стало набирать скорость и разгулялось до того, что решило выпрыгнуть из горла. Заметив это, Бубль толкнул меня в бок, добавив: — Эээ, брат, да ты не понял в чем суть кайфа, и приход у тебя как у молодого. Любой кайф нужно понять. Чтобы с этим согласиться вспомни свой первый сексуальный опыт или первую затяжку. Боря оживил Есенина, громко сказав: — Эй, Пушкин, цепляй банку и вперед за водой, вторячком догонишься. — Я Есенин, а не Пушкин, причем настоящий внук — могу паспорт показать. Да, Боря умиротворенно ответил: — Внук, если начнешь опять грузить своим гинекологическим деревом, не увидишь даже нифелей, как своих ушей. Есенин схватил банку и умчался в умывальник. Алик перестал раздавать карты и взял свою раздачу: — Пытался я как-то этого чудика переубедить, что он не внук поэта, а всего лишь однофамилец, и стихи его полная хрень. — В них нет никакого смысла. Юрий Анатольевич в одной из бесед мне разъяснил со своей позиции ученого человека, что специфика любого бреда в кристаллизованном ложном умозаключении смысла, который не поддается не одному аргументу. Бубль Гум в свойственной ему манере добавил: — Поэтому радио можно не покупать — тут своё постоянно работает. Компания снова загудела, тема касалась каждого, находящегося как в этих стенах, так и за ними. Просто, здесь это ощущалось острее и отчетливее. — Да, Есенин, бывает, как начнет перлы выдавать, так хоть записывай, — Альф в своем фирменном стиле, пришельца-весельчака, выдал, — сегодня, например, стою с утра у туалета, в очереди на клизму для жителей с взорвавшейся планеты Мелмак. Ну и этот вундеркинд рядом стоит, что-то под нос бубнит. А потом, как выдал: Хорошо, что в каждом живом организме существует дырочка для клизмы. Представьте! Это что же получается? Что любое существо с Земли, от червяка и слона до инопланетянина найдется место для клизмы? Реально. — Реальность для всех разная, — Бубль Гум ухмыльнулся, — тебе, как существу с другой планеты не понять. Тут главное не реальность, а шанс. И вот он у всех один. Альф не мог угомониться: — А после клизмы Есенин выдал другой перл: По теории — я глупый, а по тактике — дурак. Здрасте, люди дорогие, — я заслуженный чудак. — А ты ухмыляешься, Бубль, — мне показались эти строки очень глубокими. — Точно, гений чистой красоты, лови крюка. Пойдем курить. Крестовая семерка завершила крестовый поход за дамой, и благородное общество распалось само собой, большая часть господ ушло курить, а я в полном недоумении от проведенного дня пошел сразу спать. День был сложным, многого я не понимал, хотя где-то присутствовало понимание и осознание. На этой оптимистичной ноте я отключился.