Малютка Эдгар

Андрей Дашков

Трудно выжить, если тебе шесть с половиной лет и ты потерялся – сначала в супермаркете, затем в Доме Тысячи Дверей, за каждой из которых начинается путь в лабиринте миров, чужих, враждебных, кошмарных. Единственная надежда – на «дядю Эдгара», поселившегося в твоем сознании авантюриста и преступника. Его незримое присутствие когда-то едва не свело тебя с ума, но зато ты научился кое-чему полезному. Ты хочешь вернуться домой, к маме, папе, своим игрушкам, теплой постели и приятным снам? Ну, это вряд ли. Дядя попал в ловушку, пытаясь обмануть далеко не слепую судьбу, и жестоко расплачивается за это. А при чем здесь ты? Вопрос, на который нет ответа. Или при случае задай его говорящей птице, в которой тоже обитает «подселенный». Так или иначе, кому-то придется позаботиться о тебе – по крайней мере до тех пор, пока «никчемный щенок» не вырастет и не станет мужчиной, способным защитить себя с оружием в руках. И тогда дядя Эдгар, возможно, окончательно завладеет твоим телом. Неутешительная перспектива… Но не менее трудно выжить, если тебе двадцать семь и однажды ты потеряла все – мужа, привычную жизнь, знакомый и в общем-то уютный мирок, смысл и основу существования. Ты оказываешься посреди черного моста, переброшенного через пустоту, и обнаруживаешь внутри себя старую, злобную, властную стерву. Это похуже второго «я». И гораздо хуже, чем шизофрения. Старуха – посланница загадочных Джокеров, поставивших на кон ее жизнь и жизни других, вконец проигравшихся марионеток. А ты – даже меньше чем кукла, ты всего лишь «костюм», который носит старуха, пока не найдется другой, более подходящий. Что тебе остается? Играть по чужим правилам. И надеяться обыграть другую марионетку Джокеров – твоего бывшего вероломного любовника, которому ты ничего не простила и который прячется в теле мальчишки.

5. Малютка/Эдгар

Дядя сдержал свое обещание. Это действительно было похоже на аттракцион — по крайней мере вначале. Ну а большего пока и не требовалось, чтобы прогнать тревогу и страх, охватившие Малютку несколькими минутами ранее. Отыскать маму и папу он мог надеяться только с помощью дяди Эдгара. И никак иначе. (Между тем Эдгар-старший отчетливо прошептал: «На хрена нужны папа и мама, если у тебя есть я?»)

Пятно сопровождавшего их света добралось до поворота, который наконец нарушил унылое однообразие коридора. Стены сходились, образуя идеально прямую вершину угла. Неестественно прямую. При одном взгляде на нее закрадывалось подозрение, что, просто приложив палец к выступу, можно порезаться. Малютке не хотелось проверять это, но в какой-то момент ему показалось, что дядя его заставит. Пять-шесть секунд они занимались перетягиванием каната из нервных окончаний, и все же дядя уступил. Его (влияния? силы?) власти было пока недостаточно, и ему это очень не нравилось. Малютка не понимал, чтó им делить, кроме… Насчет «кроме» он не успел додумать.

Свернув за угол, он остановился. Впереди открылось нечто, напоминавшее вид из туннеля. Внизу и по краям — темные неразличимые силуэты, а над ними — парочка звезд, запачканных смогом. Из дыры тянуло смесью городских запахов — бензина, выхлопных газов и еще какого-то приторного цветочного аромата.

«Куда это я попал?» — спросил себя Малютка и обернулся. Его взгляд уперся в тупик. За углом больше не было коридора. Стена, возникшая на расстоянии трех шагов, выглядела столь же плотной и непреодолимой, как те, что тянулись справа и слева. И как пол под ногами, если на то пошло. Поверхности, доведенные до немыслимой гладкости, но ничего не отражавшие.

Дядя Эдгар оставил это без комментариев. Его тянуло наружу, да и Малютке захотелось поскорее оказаться в более привычной обстановке. Впрочем, к тому моменту он начал догадываться, что именно «привычное» дядя Эдгар ненавидит сильнее всего. И сыт «привычным» по горло.

* * *

Судя по кучкам дерьма, этот (ход? коридор?) тупик использовался в качестве отхожего места. Над головой нависало перекрытие. Малютка больше не «светил», как шахтерский фонарь, — тусклое сияние пролитым молоком просачивалось снаружи вместе с запахами, забивавшими вонь экскрементов. Надеясь не испачкать подошвы слишком сильно, Эдди быстро одолел остаток пути и выскочил на открытое пространство.

Вначале ему показалось, что он очутился ночью на обычной стоянке. Потом он заметил кое-какие несуразности. Силуэты зданий, черневшие в отдалении, выглядели какими-то незаконченными, едва обозначенными, лишенными не только деталей, но и четких очертаний. Словно кто-то рисовал городской пейзаж и решил ограничиться наброском. То же самое касалось деревьев и неба. Хотя погода была ясная, звезд явно недоставало. Например, ковш Большой Медведицы лишился ручки. Полярную забыли «нарисовать» вообще.

Малютка поежился и бросил осторожный взгляд через плечо. Громада сооружения, которое исторгло его из себя, напоминала панцирь гигантской черепахи. От панциря лучами расходились туннели, похожие на терминалы в аэропорту, которые Эдди видел минувшей зимой, когда папа взял его с собой, чтобы встретить маму. Из подобной кишки он выбрался минуту назад и не мог понять, почему плохой сон никак не заканчивается. В том, что сон плохой, он не сомневался — ведь дядя Эдгар вел себя странно и обнаружил необъяснимую враждебность, а ближе дяди у Малютки никого не было. Даже мать родная понимала его хуже, гораздо хуже.

Он почувствовал себя бесконечно одиноким. Такое случалось и прежде, но очень редко, когда дядя Эдгар уходил куда-то, оставляя его наедине с самим собой и внутри становилось непривычно пусто. Пугающе пусто. Это отражалось и на его ощущениях: тело становилось каким-то чужим и непослушным; он будто оказывался внутри сложного механизма, которым еще не научился управлять, и приходилось подолгу думать над тем, что будет, если потянуть за тот или иной рычаг.

Но сейчас все было немного иначе. Дядя Эдгар никуда не уходил и при этом умудрился полностью закрыться от него, сохраняя свое незримое присутствие. Дядя словно наказывал его за что-то, только Малютка не знал за собой никакой вины. Разве что он был слишком мал, слаб и не понимал, где очутился.

Он остановился, не зная, куда и зачем двигаться. Явной угрозы не было, однако все вокруг внушало ему страх неизвестности. Ни странный незаконченный город, ни здание-паук, из которого он только что выбрался, не выглядели местом, где маленькому мальчику было бы хорошо и спокойно и где его ждали бы родители.

К мысли о родителях он остался довольно безразличен, она промелькнула словно поблекшее от времени воспоминание. Между тем времени с момента вынужденного расставания прошло совсем немного — он даже не успел проголодаться. Может быть, он подспудно чувствовал, что наличие и близость родителей больше не означали бы для него ни безопасность, ни защиту, ни сытую жизнь. А вот без дяди Эдгара он был беспомощен, как слепой котенок.

Постояв еще немного, замерзнув и не находя сил сопротивляться страху, затопившему его по самую макушку, Малютка заскулил про себя: «Дядя Эдгар, пожалуйста…»

Никто не отозвался. Никто не отреагировал хотя бы так, как рассерженная мама, — даже когда она наказывала его тем, что прекращала с ним разговаривать, за ее молчанием угадывалось скорое и неизбежное примирение с объятиями, поцелуями и чуть ли не слезами. С дядей Эдгаром Малютка вовсе не был в этом уверен.

По правде говоря, он не был уверен вообще ни в чем. Своей самоизоляцией дядя давал понять, что с ним такие номера не проходят. Его нельзя задобрить, разжалобить или обмануть. Он узнавал желания и намерения Малютки раньше, чем тот начинал действовать. Иногда дядя оказывал ему поддержку, и тогда Малютке было в тысячу раз легче сделать что-то. В случае назревающей драки дядя становился и вовсе незаменимым. В такие минуты Эдди чувствовал себя так же уверенно, как если бы у него за спиной стоял взрослый и этот взрослый был на его стороне. Кто-нибудь сильный и настоящий. Не обязательно хороший, совсем не обязательно. Бэтмен. Тень. Доктор Ганнибал Лектер. Керк Пирр из «Мира смерти»… И, странное дело, Малютке очень редко приходилось драться — как правило, противник отступал, будто действительно видел кого-то за его плечами. А ведь там никого не было. Он проверял. Он долго пытался подловить дядю Эдгара с помощью зеркал, прежде чем понял, насколько это наивно, — ведь обо всех расставленных им ловушках дядя тоже узнавал заранее.

Бывало, дяде не нравились его затеи, а к каким-то вещам он оставался безучастен — например, к детским играм или к разговорам с родителями и другими взрослыми. Порой Малютке даже казалось, что дядя Эдгар скрывается потому, что опасается выдать себя каким-нибудь словом, поступком или жестом. То есть выдать его мог, конечно, только сам Эдди, а уж по его поведению… В конце концов он запутывался в том, кто есть кто, и это вселяло смутную тревогу, которая отравила ему немало дней и ночей, обычно таких безмятежных и долгих в его-то возрасте.

Вот и сейчас. Чем дольше тянулось молчание, тем сильнее Малютка ощущал нарастающий ужас. Ему бывало одиноко, но еще никогда он не чувствовал себя потерянным, брошенным, обреченным — причем случилось это в незнакомом мире, который смахивал на дурной сон. И ясно было: выбраться отсюда в одиночку у него нет ни малейшего шанса.

Он всерьез начал задыхаться. Мысли поглотил липкий туман. Ноги задрожали, потом сделались ватными. Еще секунда — и он упал бы на землю, а там, вероятно, и потерял бы сознание…

В этот момент раздался голос: «Стоять, сопляк! Теперь понял, кто ты есть без меня?»

Малютка понял. Еще он понял, что это был урок — жестокий, но необходимый. И он чуть ли не проникся благодарностью к дяде за то, что получил его. Было бы очень трудно отделить (да он и не пытался) благодарность от облегчения, испытанного по поводу того, что дядя Эдгар вернулся и по-прежнему где-то рядом. А значит, у Эдди появился шанс когда-нибудь проснуться в своей кровати, под шелковым пологом, расшитым звездами, где парили модели самолетов, подвешенные на невидимых в полумраке нитях…