Капкан для пилигрима

Андрей Владимирович Останин, 2022

Лила Ана, оперативник Министерства Внешнего Контроля, самовольно высадилась на недавно открытую планету. Её необдуманные действия могут привести к непредсказуемым последствиям и, чтобы не допустить этого, следом отправился опытный сотрудник Министерства – Матвей.Однако с первой же минуты всё пошло не по плану…

Глава 3

— Ну что, Миха? — усмехнулся Матвей, — порадовали тебя обновки?

— Богато! — восхищённо выдохнул малец, серую кепку о колено залихватски шмякнул и с размаху нахлобучил на вихрастую макушку. Вялые кепкины края тут же навесились на оттопыренные уши, а из-под широкого козырька, озорно и довольно, блеснули нахальные пацанячьи глазёнки.

— Вот уж удружил так удружил, дядя Матвей! У меня в жизни такой одежонки не было.

Деревенские жители, действительно, приодели пацана от души: сапожки чёрные, добротные; штаны и рубаха серые, крепкие; курточка с капюшоном и кепка. Понятное дело, куда порядочному сорванцу без кепки? Чистое позорище и никакой солидности.

— Вот и славно, — заключил Матвей и поддёрнул тяжёлую суму так, чтобы широкий, стёганый ремень ровнее на плечо лёг. Не давил чтобы, и одежду под собой не морщил, складками тело не терзал.

— Я как чуял, что монашья жизнь мне по сердцу придётся, — звонко сообщил малец, к Матвееву боку поближе пристроился и по дороге удобными сапожками засеменил. — Знай песни пой да жратву по сумкам трамбуй.

— Певец из тебя, — скептически хмыкнул Матвей.

— Зато пожрать — только меня позвать — с готовностью напомнил Миха.

— Да тебя и звать не надо. Не отгонишь ещё.

— Да ладно, — беспечно отмахнулся малец. — И вообще, я гляжу, прибедняются эти… деревняне. Деревенцы! Всё-то они бедные, несчастные да пропащие, а поглядишь, так рожи ни в какие ворота не лезут.

— Может, просто у них тут принято ворота узкие делать, — рассудил Матвей. — Чтобы жизнь сытнее казалась. Да и что это ты, брат, неблагодарный такой? Они нас накормили, напоили, спать уложили — всё честь по чести. Тебя вон приодели — любо-дорого поглядеть.

Паренёк презрительно сморщился.

— Кабы ты их от лютой смерти не спас — фиг бы мы чего дождались! Так бы и сказали из-за забора: а ступай-ка ты, мил человек, на… То есть с богом.

— Ну, с богом-то можно и на! — рассудил Матвей. — И вообще, ножонками перебирай почаще, философ-недоросток.

— Ты вон переросток — сильно помогло?

Деревенские поля быстро закончились, и дорога привычно юркнула в просветы меж деревьев, запетляла причудливо и часто. Матвею отродясь не доводилось раннее утро в лесу встречать, чисто теоретически только, а тут каждый день с этого начинается! На родной планете до ближайшего леса на атмосфернике часа три пилить над привычными, каменными джунглями. А тут наоборот — фиг до какого города быстро доберёшься. Пешком особенно. Служить раньше тоже всё больше приходилось в местах пыльных да каменистых. Там полудохлая, выжженная трава уже шикарными зарослями считалась, скотину разную туда на выпас гоняли. А тут…

Воздух, точно хрустальный бокал звенит — чистый, аж прозрачный. Словно специально чистили. Птицы поют самозабвенно, взахлёб, до жары всё сказать торопятся. На заказ такое не исполнишь, как ни старайся. От души всё, от сердца. Сами-то птахи невеликие, и не разглядеть, а сердца, похоже, большие. И души нараспашку.

Деревья в лесу высокие, стволы ровные, гладкие, один к одному. Точно специально с линейкой ходили, вымеряли. Шкура на них тонкая, нежная, светло-коричневая и блестит, словно намазали чем. Дорога под ногами твёрдая, а по пыльной, утрамбованной поверхности жёлтые блики зайчиками скачут. Красота!

— Ишь, солнышко-то разгулялось, — протянул Миха тонким голоском. — А ведь самое утро ещё только. К обеду так жарить начнёт — знай башку прячь.

Солнце, значит, — отметил про себя Матвей, не очень-то и удивился. Коли здесь такие же люди живут, отчего бы им и местное светило тоже солнцем не называть? Хотя, предки так назвали; эти-то, пожалуй, и объяснить не смогут — что за слово такое странное? Не они название давали… Впрочем, всё к лучшему. Не путаться хоть.

— Дядька Матвей! — Миха дёрнул его за рукав, остроносое личико задрал и заморгал встревоженно. — Земля чего-то задрожала. Давай с дороги отойдём, от греха подальше. Как бы не стоптали. Стадо гонят, что ли?

— Да кому надо стадо по лесу гонять? — удивился Матвей, но на всякий случай с дороги убрался. Поди знай, что у них тут за порядки? Земля действительно равномерно вздрагивает, словно кто-то невидимый монотонно и старательно бумкает по ней огромным молотом. Причём, с каждой минутой удары становятся всё отчётливей и ощутимей, точно невидимый молотобоец не стоит на месте, а с каждым ударом ещё и шаг вперёд делает. Миха юркнул за Матвееву спину, притих там настороженно. Правильный пацан, — с одобрением отметил Матвей. Сдуру башку куда попало не суёт, жизнью битый уже, наученный. Носом шмыгнул и крепкими плечами зябко повёл. Всегда тревожно, когда непонятно. И чем непонятней, тем тревожней.

Меж деревьев мелькнуло что-то большое, несуразное, пёстрое и празднично-разноцветное. Точное ярмарочный балаган в дорогу отправился, устал на месте стоять. Через минуту яркое пятно вывернулось из-за деревьев и оказалось, что это просто человек на откормленном снежно-белом жеребце. Явно не для скачек животина, уж больно дородная. Конник тоже под стать: телеса алым обтянуты, стальной нагрудник нестерпимо блестит, на широкополой шляпе — разноцветный, пышный плюмаж. Вся фигура бантиками да рюшечками заляпана, флажками да ленточками.

Следом, аккуратными рядами по четыре штуки, потянулась бесконечная змея пехотинцев: одинаковые хмурые лица под блестящими тазиками касок, тёмно-красные, пыльные мундиры, сапоги до колен, сабли на поясе и огромные, длинные ружья на плечах. Матвей прищурился, оценил оружие. Судя по калибру — запросто можно атмосферники влёт сшибать. А вот конструкция… С утра до обеда заряжаешь, один раз выстрелил, а потом уж только саблей махать, если не лень. Ночью, понятно, спишь, а с утра опять заряжать принимаешься. Такая неторопливая война. Зато, судя по всему, шумная — страсть! И дымная настолько, что неба не видать. Весело, в общем.

— Эй, монах! — один из солдат призывно махнул рукой и вслед за тощим запястьем мотнулся над строем широкий обшлаг мундира. — Ты из какого Ордена?

— Орден Белого Духа! — зычно рявкнул Матвей.

— Вот свезло! — обрадовался служивый. — Ведь и я Белому Духу молюсь! Эй, командир! Дозволь душу молитвой освежить, коли случай удачный? Да благословение получить. Я быстро обернусь, не отстану.

Копна разноцветных перьев на командирской шляпе равнодушно мотнулась вперёд-назад, солдат деловито подтянул штаны одной рукой и выдрался из безликой, походной колонны. Неспешной трусцой подбежал к Матвею, ружьё прикладом в землю упёр, приветливо ощерился сквозь жиденькую бородёнку. Озорно подмигнул мутным глазом из-под козырька плоской, мятой каски. Матвей в ответ головой качнул, хмыкнул скептически. Только единоверца и не хватало!

— Это где же ты, служивый, к моему Ордену примкнуть сподобился? — и с подозрением прищурил правый глаз.

— Нужен ты мне, с Орденом вместе, — небрежно отмахнулся тот, добыл из сумки на поясе коротенькую, толстую трубку, похрустел странным, заискрившимся приспособлением и с довольной улыбкой пыхнул сизым, вонючим дымом.

— Покурить припёрло до зарезу, — разъяснил простодушно. — В строю-то, кто ж позволит, а тут ты! Поневоле уверуешь. Кто там у тебя, говоришь? Белый Дух?

— Неважно, — Матвей облегчённо выдохнул. Уж испугаться успел — откуда бы взяться последователю придуманного культа?

— Да и молчим что-то давно, — спокойно и рассудительно взялся толковать солдат. — Сейчас у командира засвербит песню послушать, так я уж лучше подальше отойду. У нас песни всё больше про верных баб, которые солдат с войны ждут, а у меня от этой темы с души воротит.

Скривился, точно гадость какую вспомнил, под ноги сплюнул смачно и жёлто, остро зыркнул из злобного прищура.

— Известно, как они ждут. Как разлягутся по кустам — за ноги не растащишь.

Матвей смущённо кашлянул, с опаской глянул на мальца. Миха глазёнки выпучил, рот приоткрыл и уставился на солдата в нетерпеливом ожидании — рассказ обещал быть интересным.

— Чего это ты на баб-то осерчал, служивый? — снисходительно спросил Матвей. — Разошёлся, не остановить. Как будто раньше про них только хорошее думал, а тут вдруг прозрел внезапно.

— Раньше я про них вообще не думал, — неожиданно успокоился тот и усмехнулся криво. — Была нужда, думать ещё. Просто праздники подошли, мы отметить собрались, очередь уж расписали — кому, когда отдыхать… И на тебе! Из-за какой-то суматошной дуры пришлось в поход выдвигаться. А теперь что? Пока туда-сюда ходим и праздники пройдут, а следующие не скоро.

Вздохнул душераздирающе и снова длинно, тягуче сплюнул. Матвей поморщился, но промолчал. Только головой сочувственно покачал и языком негромко поцокал.

— Обидно, конечно.

— А с бабами-то что? — нахально влез в мужской разговор Миха, солдата за штанину нетерпеливо дёрнул.

— С какими ещё бабами? — удивился тот.

— По кустам которых… За ноги!

— А ну иди отсюда! — вызверился служивый, но тут же повернул к Матвею худое, бородатое лицо и одобрительно ухмыльнулся. — Резвый у тебя пацанёнок.

— Сам не рад, — хмуро буркнул Матвей.

— Ему, с таким характером, к нам надо, — рассудил солдат, — а не к монахам.

— Подрастёт — разберётся. Так чего ты там про бабу-дуру толковал?

— Монах, а туда же! — изумился бородатый и даже дымом поперхнулся. — О бабах! А я ещё удивляюсь, где мальчонка такого похабства нахватался?

— Да нет! — осадил солдата Матвей. — Про бабу, которая вам праздники испортила. Я как раз ищу одну такую любительницу праздники портить.

— А тебе она зачем? — лукаво прищурился служивый. — Грехи отпустить и к богу проводить?

— Уж как пойдёт, — смиренно вздохнул Матвей. — Может прямо с грехами и отправлю. Пускай там сами разбираются.

— Это верно, — одобрил солдат, трубку о каблук старательно выколотил и в сумку аккуратно сунул. Нужная вещь, страшно подумать — потерять. Да у солдата вообще вещей негусто, и все важные. Мелочей нет.

— Говорят там, — и взглядом по небу шаркнул, — целая канцелярия, почище нашей полковой. Вот пусть головы и ломают. А нам лишь бы отсюда эту напасть спровадить.

— Спровадим, — успокоил Матвей и локтем бородатого нетерпеливо в худой бок подтолкнул. Вышло неловко, вроде как даже хрустнуло там что-то.

— Так что за баба-то?

— Не знает никто, — сокрушённо выдохнул тот. — Взялась из ниоткуда и как давай воду мутить! И жизнь плоха, и власти не те, и менять надо всё…

— Точно она! — возбуждённо воскликнул Матвей. — Как зовут паразитку?

— Таких и звать не надо, — фыркнул солдат. — Они сами приходят, фиг выгонишь потом.

— Имя, говорю, какое? — раздосадовано взмахнул руками Матвей, едва мальца случайно не зашиб.

— Мне-то откуда знать? — пожал худыми плечами солдат. — Всем им одно имя — саранча! Она воду замутила, а желающие глотку драть всегда найдутся. Под хорошие лозунги чего ж не поорать? Сам люблю, когда не на службе. Вот и пошли в городке лавки трещать. Винные особенно. А уж как народ вина хлебнул, самая смута и началась. Теперь без хорошей трёпки в ум ни за что не войдут, дело проверенное.

Внезапно, тонко и визгливо, прозвучала невнятная команда. Строй солдат одновременно тяжело выдохнул и потекла из-под блестящих касок тягучая, тянущая душу, песня. Слов не разобрать, но мотив такой, что только за гробом шаркать, слезой давиться.

— И верно, — едва заметно вздрогнул Матвей. — Такое лучше издалека слушать. А лучше и не слушать вовсе — дольше проживёшь.

— Не знаю, насчёт дольше, — хохотнул служивый, — но веселей-то уж точно. А такую тягомотину слушать — удавиться впору.

— Ну так и пели бы правду! — тоненько пискнул Миха.

— Да кого ж с такой правдой на войну-то загонишь? — снисходительно спросил солдат. — Пошли бы толпой по кустам шастать, с бабами своими разбираться. Уж лучше так.

— Кому лучше? — не понял малец.

— Бабам, кому ж ещё? Им при любом раскладе лучше. Дома мужик — хорошо, а нет так ещё лучше.

Миха вздохнул, кепку на ушах поправил и подмигнул ухмыляющемуся солдату.

Врёт, похоже, служивый. Если всё так плохо — чего ж ему весело тогда? Ржёт вон, любой конь от зависти удавится.

* * *

Матвей задрал лицо к прозрачному небу, прикинул что-то, хмыкнул, но промолчал. Давно уже улеглась дорожная пыль, потревоженная тяжёлой, солдатской поступью, а он всё не мог решить, что делать. Обогнать солдат, чтобы первым встретиться с Лилой? Или сначала позволить служивым порядок в городе навести, а там уж и с девчонкой разбираться? Оба варианта спорные, и чем дольше Матвей думал, тем больше сомнений плодилось в бедной голове.

— Дядька Матвей! — изумлённо воскликнул Миха и привычно, изо всех невеликих силёнок, вцепился в Матвееву руку. — Что это из-за леса вылазит? Может, помолиться на всякий случай?

Матвей пацану кепку небрежно на глаза надвинул, усмехнулся. Разумный человек на всякий случай оружие готовит, а молитвы в таком деле плохая подмога. Молитвы позже, за упокой.

Из-за верхушек деревьев, действительно, показался бок неведомого существа, покачался и опустился обратно, словно только на это сил и хватило. Что-то смутно знакомое померещилось Матвею в этом явлении, а что — не понял пока.

— Айда, малой, — решительно махнул рукой в ту сторону, где спряталось странное создание, и радуясь, что не надо прямо сейчас задачку с Лилой решать. — Всё равно спешить некуда. Глянем, что за штуковина там такая, диковинная?

— Экий ты отчаянный, дядька, — жалобно проблеял Миха и острым носиком слабо шмыгнул. — Что мы там не видали? А если это зверина страшная? Ведь сожрёт!

— Не бывает таких зверин, — уверенно заявил Матвей, хоть и сам не понял — откуда такая уверенность на чужой планете? Поди ж знай, что тут бывает? Может и не такие ещё твари водятся.

— Но, если хочешь, здесь меня подожди, — буркнул примирительно. Ишь, смелый какой выискался, — укорил себя беззвучно. Лоб здоровенный, а мальцу десять лет всего!

— Ещё чего! — немедленно взвился Миха и обеими руками, с отчаянием в карих глазёнках, нахлобучил кепку поглубже. — Разве можно тебя без присмотра оставлять? Я с тобой.

Рукавом куртки под носом решительно мазнул, но тут же опомнился, по рукаву худенькой ладошкой суетливо зашаркал. Чай, не старая дранина, сопли-то по ней размазывать!

— Да и страшно одному-то, — добавил потише и острым взглядом из-под козырька зыркнул. — Уж я-то знаю.

— Ну и правильно, — добродушно прогудел Матвей, корявый посох поудобнее перехватил и легонько похлопал широкой ладонью по костлявой, пацанячьей спине. — Одному всегда плохо. Поэтому давай-ка, брат, вместе держаться.

— И так уж держусь, — пискнул тот и вцепился в рукав Матвеевой куртки.

Совсем немного успели по мягкому мху прошагать — непонятный предмет вновь высунулся из-за верхушек деревьев. Но на этот раз Матвей уже не удивился, лишь хмыкнул удовлетворённо, да губы скривил. Не зря мифическое чудовище знакомым показалось, теперь уже уверенно можно сказать — не зря. Едва ступили на полянку, сплошь заляпанную крупными, бирюзовыми цветами, Миха изумлённо охнул и даже зачем-то рот ладошкой прикрыл.

— Шар! — выдохнул сквозь тонкие пальчики.

— Точно, — подтвердил Матвей. — Старый знакомец. Не далее, как вчера, пока ты при смерти валялся, меня с этого шара чуть бутылкой не зашибли. Айда поближе, глянем на летунов невоспитанных.

По всему выходило, что горелка под шаром погасла, воздух внутри серой, грязной оболочки остыл и воздушный путешественник обессиленно опустился на эту самую полянку. Корзина, криво покосившись, замерла незыблемо — точно уж на века тут устроилась, а вот вялый, поникший купол всё не мог успокоиться, по привычке трепыхался, пытаясь взмыть в голубое небо. Сил хватало только на то, чтобы приподнять покатый бок над зелёной, зубчатой гребёнкой леса. Каждая попытка выглядела слабее предыдущей, и уже понятно, что гордый небесный странник вот-вот превратится в жалкую, грязную кучу тряпья в траве. У людей это называется — дух вон. Тот же результат.

Миха сочувствующе вздохнул.

— Как живой прямо… Жалко даже.

Матвей пожал плечами, промолчал. Экий попутчик романтичный попался! В своём-то организме от романтики даже остаточных явлений не сыскать.

Подошли поближе к корзине, Миха на цыпочки приподнялся, через плетёный край заглянул. И тут же шарахнулся, точно с той стороны ему в глаза гадостью какой брызнули. Отскочил резво, но запнулся, брякнулся на тощий зад и дальше уж на нём по траве заелозил, от корзины подальше.

— Мертвяки там, дядя Матвей!

— Да уж понял, — с досадой откликнулся тот. — А заметался-то чего? Живых бояться надо, а мёртвые — существа тихие, спокойные. Где положили — там и лежат.

— Вот и пусть лежат, — Миха торопливо поднялся и стыдливо поддёрнул штаны. — А мы лучше пойдём отсюда. Посмотрели и будет.

— Я не посмотрел ещё.

Матвей заглянул в корзину. Ничего странного или необычного там не обнаружилось. Прямо по центру, на затоптанном и заплёванном полу, развалился мужчина в добротном костюме, явно не из бедняков. Из-под задранной, седой бородёнки высунулся большой, острый кадык и именно его неподвижность больше всего убеждала — нет жизни в этом теле. Под боком у мужчины пристроилась миниатюрная женщина в пышном, белом платье, закрывающем тело от шеи до пят. Лицом уткнулась спутнику в бок, и от того не получалось понять: молодая или старая, красивая или не очень… Одно понятно — телосложение хлипкое. Матвей вспомнил, как эта пигалица вчера воплями небесный свод сотрясала, головой покачал. А впрочем, спьяну-то и в голову не приходит глотку жалеть, зато поутру только шипеть да хрипеть выходит. А то и лежать вот так вот.

На тонком, аристократическом лице мужчины отчётливо проступили красные пятна и уже начали темнеть, тяжелеть, наливаться смертельной чернотой.

— Не ушли от мора летуны, — со вздохом заключил Матвей. — В небе, конечно, заразы нет, но вот с собой притащить — это запросто. Даже в самом чистом месте грязь появится, если с собой её таскать. Тут уж куда не приди…

— Это мудрость житейская, дядя Матвей? — наивно поинтересовался пацан. — Или заповедь монашеская?

— Одно другому не мешает, — усмехнулся тот. — И сапоги, и душу в чистоте держать надо.

Миха задумался было, но не успел. Незваные гости вспугнули высокие, чистые мысли.

— Эй, монах! Что на нашей земле лежит — то наше. Так что, от корзины-то отойди, не доводи до греха.

Матвей степенно, нарочито медленно обернулся. Четверо мужиков, откровенно-зверского вида расположились полукругом так, что и бежать оказалось некуда: за спиной корзина воздушного шара, перед лицом внимательные, разбойничьи глаза. Впрочем, и не собирался, бежать-то. Не к лицу монаху такая резвость, да и возраст не беговой.

Густой, хриплый голос принадлежал, судя по всему, предводителю лесного воинства: угрюмому мужику, заплывшему дурным жиром, огромному и мощному. Серое, разлохмаченное тряпьё в качестве одежды, борода чёрной каймой на круглом лице, в ухватистых, грязных лапах — большой, тяжеленный топор. Точно не рабочий инструмент, таким много не наработаешь, очень уж не прикладист. А вот башку с плеч смахнуть — аккурат. Даже размахиваться сильно не придётся, так, махнуть небрежно.

Остальные предводителю под стать, но, понятно, габаритами поменьше, объёмом пожиже. Среди них и бабёнка затесалась, правда в неженской одежде: штаны, рубаха навыпуск, едва ли не до колен, растоптанные сапоги не по размеру — уж чересчур велики. На вид лет двадцать, но неухоженная донельзя: запачканная, затасканная, поношенная и подержанная. Словно за двадцать лет все пятьдесят прожить успела. А то и больше. Голосок соответствующий: тонкий, визгливый, под бесконечный скандал заточенный.

— Чего ты с ним разговариваешь?! — бросила в широкую спину предводителя. — Видишь, в корзину полез нюхаться, чем бы поживиться! Монах, туда же!

Матвей болезненно сморщился. По ушам словно ладонями с размаху хлопнули, настолько противный голос. Как до своих лет дожила — уму непостижимо. Ведь только рот открыла — уже убить хочется.

— Мёртвые там, — пояснил как можно спокойнее.

— Это хорошо, что мёртвые, — довольно пробасил вожак. — С ними возни меньше.

— Похоронить бы надо, — напомнил Матвей. — Люди, всё-таки… были.

— Сейчас барахло соберём и уйдём, а ты хорони. Кто тебе мешает? На то ты и монах, чтобы с дохлятиной возиться. А нам дохляки без надобности.

Матвей тяжело вздохнул. Да провалитесь вы, со своими лесными законами! С покойниками и сам бы возиться не стал, да положение обязывает, будь оно неладно. Служитель, блин, Белого Духа, блюститель нравственности. Зашибить бы того, кто легенду придумывал!

Совсем уж собрался в сторону отойти, но девка не унялась ещё. Встрепенулась, взвизгнула так, что даже привычные сообщники невольно в сторону шарахнулись.

— Куда это ты собрался? А ну, вытряхивай, что там у тебя в суме?

— Да что ж у монаха может быть в суме? — непритворно удивился Матвей. — Какие богатства?

— А вот и поглядим — какие.

Матвей почувствовал, как тяжёлой, свинцовой злобой захлестнуло мозг. Аж в ушах зазвенело, и на глаза пелена пала, взгляд замутила. Даже покачнулся, словно голова закружилась.

— Мы во всю вашу монашескую чушь не верим, — добродушно, и даже доверительно поведал вожак. — Монахи тоже люди. И пожрать и вина полакать не отказываются. И что ценное тоже на дороге лежать не оставят, приберут. Так что, вытряхивай барахло, божий человек, и ступай с богом. Он тебе ещё подаст, по-свойски. Или думаешь, твой бог тебе сейчас поможет?

— Поможет, — глухо пробормотал Матвей.

— Дядька! — пискнул Миха из-под Матвеевой руки. — Отдай ты им всё. Что там осталось-то, крошки одни. Пусть подавятся.

— Крошек не жалко, — выдохнул Матвей, и с облегчением заметил, как посветлело в мозгу, взгляд прояснился и мысли в голове появились здравые. Значит, схлынул приступ ярости. Детский голосок в чувство привёл. Это что за потеря контроля? — удивился было, но тут же себя одёрнул. Чего ты хотел? Полжизни на кафедре форменные штаны протирал, весь боевой опыт коту под хвост. Да и не только боевой, весь остальной — в то же место.

— Не в крошках дело, — продолжил уже спокойно, размеренно, — а в совести. Совести у них нет: служителя ограбить, мёртвых обобрать — куда уж дальше?

Голос повысил, рявкнул зычно, на всю поляну.

— Слушайте!

Мелкие, полосатые жужжалки заполошно снялись с пахучих цветов, и, недовольно гудящей тучкой, подались в сторону.

— Пало проклятие на ваши головы! — громыхнул Матвей таким страшным голосом, что у самого по спине перепуганные мурашки рванули кто куда. — Никто из вас до утра не доживёт. Незачем вам жить, предназначенья в вас нет. Да и чашу терпения вы переполнили уже. И божьего, и человеческого.

— Ну всё, — выдохнул детина с топором и решительно шагнул к Матвею. — Кончились разговоры.

— И то верно, — согласился тот и коротко выдохнул — точно перед рюмкой. Легко взмахнул рукой и огромную тушу звероподобного вожака откинуло назад, словно тряпичную, безвольную куклу. Здоровяк попятился, потом качнулся вперёд, рухнул на колени, повалился на бок и вдруг взвыл неожиданно тонким, бабьим голосом. Массивные ноги в безразмерных сапогах задёргались, точно их хозяина кто-то взялся пытать беспощадной щекоткой; голова запрокинулась, а из широко раззявленного рта потекла бесконечной струйкой вязкая слюна. Остальные разбойники, успевшие забраться в корзину, перестали перетряхивать разноцветное тряпьё и замерли с раскрытыми ртами. Матвей действо затягивать не стал, махнул рукой и в их сторону. Посыпались в корзину, точно перезревшие фрукты.

Трубочку нейробича зажал в кулаке, усмехнулся криво.

— У каждого живого существа совесть имеется. Только будить надобно уметь.

Глянул на сжавшегося, оробевшего мальчонку, улыбнулся ободряюще.

— Я умею.

Женщина единственная не получила разряд нейробича. Замерла, глазёнками мутными таращится, рот беззвучно разевает, точно рыбёшка в кулаке удачливого рыбака. Гадский голос, похоже, пресекло напрочь.

— Что это с ними, дядя Матвей? — недоумённо протянул пацанёнок, осмелел и даже шею вытянул — получше обездвиженных разбойников разглядеть. — Ты их убил?

— Ещё не хватало, — недовольно поморщился тот. — Проучили их просто, сейчас в себя придут, встанут. И не я их проучил, а Белый Дух. По моей, правда, просьбе.

— А эту чего ж не проучил? — удивился Миха. — Самая зловредная же, шире всех тут орала.

— Будет и ей наказание, — твёрдо заверил Матвей. — Не знаю какое, но будет обязательно. Заслужили-то все, это ты верно подметил.

Как и предполагал Матвей, первым тяжело завозился в траве вожак. Икнул, уселся, запустил пальцы во всклоченные космы на голове и уставился на Матвея осоловевшими, точно со сна, глазами.

— Чем это ты меня так, монах?

— Это не я, — с готовностью пояснил Матвей. — Это совесть твоя. Она всегда с тобой была, спала только. Вот, проснулась.

Разбойник тяжело помотал огромной башкой, икнул ещё раз.

— Чего ей не спалось? — протянул недоуменно.

С оханьем и кряхтеньем вернулся к жизни ещё один разбойник. Тяжело перевалился через край корзины, брякнулся в траву, словно безвольный мешок. Следом второй и третий, а женщина вдруг сорвалась с места, бросилась к ним, сбивчиво зашептала что-то тихим, свистящим голосом. Умет и шептать, оказывается, не только верещать оглушительно. Один из её товарищей поднялся на колени и вдруг, сочно и влажно, шмякнул боевую подругу кулаком по лицу. Та сложилась вдвое, беззвучно осела в траву и затихла.

Вожак поднялся на слабые, дрожащие ноги, хрипло дух перевёл, словно крутой подъём только-что осилил.

— Что ж ты, божий человек, не предупредил, что в тебе сила такая? — промычал едва понятно, как будто слова во рту приходилось сквозь густую кашу языком пропихивать. — Разве ж мы… Я… Ведь и в голову бы не пришло!

— Какая сила? — наигранно удивился Матвей и нейробич незаметно в кармашек запихал. — Умение совесть пробуждать?

— Она, — сокрушённо покачал вожак лохматой башкой. — Страшная сила. Уж лучше оглоблей по хребту получить, чем такая напасть в кишках заведётся. Не уснёт, говоришь, теперь?

— Нет, — безжалостно подтвердил Матвей.

— Конец мне, — горестно выдохнул разбойник и рухнул задом в траву. — Не жилец отныне.

Матвей подошёл, присел рядышком, по обвисшему плечу мягко похлопал.

— Брось! Ты сейчас только жить начинаешь. Скоро самому противно будет вспомнить, каким мерзавцем до этого был.

— Да что мне делать-то теперь? — в отчаянии воскликнул детина. — Я ж не умею ничего!

— Жить, — твёрдо отрезал Матвей и плечо бывшего вожака стальными пальцами крепко сжал. Тот поморщился, но не отодвинулся и не дёрнулся даже. Так и остался сидеть, голову повесив.

— По совести жить, коли уж проснулась. И всё у тебя будет хорошо.

Подумал, головой покачал и честно поправился.

— Вернее, совести твоей будет хорошо. А жить не очень, по совести-то. Уж так заведено.

— Эй, божий человек!

Матвей резко встал, развернулся сразу всем телом, пригнулся и напрягся, точно перед броском. Тут же спохватился, расслабился. Чуть не выдал себя, балбес! Поведение-то не монаха, а хорошо натасканного бойца. Ладно, все в расстроенных чувствах, не обратили внимания, не подметили прокол.

— Чего тебе? — спросил недовольно и царапнул острым взглядом подошедшего лесного брата. Тоже крепко сбит, но до предводителя далеко, конечно. Иначе сам попытался бы предводителем стать. Стоит, моргает и глядит, точно виноватая псина. Ладно хоть ножкой не шаркает.

— Мы бабу наказали, — забормотал сбивчиво. — У самих-то ведь и в мыслях не было. Всё она, змеища! А мы и не помышляли даже.

Матвей глянул на край поляны, отшатнулся, в глазах потемнело. Показалось: передумал вожак, по совести жить, за старое взялся, и засветил огромным топором прямо Матвею в лоб. Круги фиолетовые в глазах расползлись, мир собой заслонили. Спасибо, хоть рассосались быстро.

На ближайшем дереве, на самой нижней ветке, безвольно повисло женское тело. На шее петля, руки за спиной разлохмаченной верёвкой стянуты, ноги болтаются. На одной ноге сапог чудом удержался, а со второй обувка слетела и по кривым, грязным пальцам стекает на землю тоненькая, желтоватая струйка.

Конец ознакомительного фрагмента.