Аргентина. Нестор

Андрей Валентинов, 2021

…Европа, 1939 год. История пошла иной дорогой, но война все равно близко. На советско-польской границе провокации, во Франции и Германии идут аресты, на аэродроме под белорусским Логойском горят подожженные диверсантами самолеты. …Не ушел комиссар, не ушел… Замполитрука Александр Белов, бывший студент ИФЛИ, исследователь немецкого фольклора и подпольщик, ждал ареста, а попал в плен. Из панской Польши – в нацистский рейх. Назад дороги нет, и сам папаша Мюллер интересуется, не шпион ли он по кличке Нестор? …Девочке-инопланетянке с коротким именем Соль четырнадцать лет. Все убиты или в плену, она – последняя. На Земле пристанища нет, и она взлетает в черное небо. Приказ отца надо выполнить любой ценой, ведь Соль не просто ученица седьмого класса, она – рыцарственная дама. Рыцарь без меча во всем подобен рыцарю с мечом – пусть он и без меча. …В небе, на земле и под землей… Париж и Берлин, таинственный горный отель, заброшенная станция метро, бараки Бухенвальда и Серебристая дорога, что раскинулась над всеми мирами. Легко рисковать собой, слыша барабанный бой…

Глава 2. Беглецы

Фридрих, не Фриц. — Подруга Герда. — Пятьдесят на пятьдесят. — Чужая комната. — Побег. — Старт. — По грунтовке. — «Хранилище». — Граница.

1

В ИФЛИ Александр поступал без особого желания, но выбор оказался невелик. Московскую прописку получить нелегко, помогать же никто не стал, даже мама. На завод без разряда и опыта устроиться можно разве что разнорабочим. Он, вспомнив, как ремонтировал машины под чутким руководством отставного старшины дяди Николая, пробежался по автомастерским. Но там тоже требовалась прописка, да и знакомства бы не помешали. Так почему бы не в институт?

В Москву Белов хотел вернуться из принципа. Слишком все несправедливо сложилось. Многое уже не исправить, но хоть что-то, пусть и не главное. В конце концов, по отцу он коренной москвич, предки жили в Белокаменной, если семейным преданиям верить, еще с допетровских времен.

18 июня 1931 года (дата незаживающей царапиной врезалась в память) пришла телеграмма с пометкой «срочная». Семью извещали о трагической гибели Александра Белова-старшего. Самолет, на котором он летел в командировку, разбился где-то на Урале. Потом был траурный митинг на Донском кладбище, стена колумбария, где замуровали урну с прахом, слова сочувствия от отцовских сослуживцев, тоскливый до боли напев «Вы жертвою пали…»

А через полгода мама вышла замуж. Новый супруг, военный в больших чинах, потрепал Сашу по щеке и велел называть его «дядя Миша». Со своими двумя детьми от двух прежних жен знакомить не стал, пообещав, что очень скоро, а если не скоро, то когда-нибудь обязательно. Жить вместе не стали, мама переехала на служебную квартиру мужа, а Сашу посадили в авто и отвезли в школу-интернат № 53, что в Сокольниках. Само собой, временно, до окончания ремонта. И в самом деле, пробыл он там недолго, меньше месяца. Снова авто, гремящий задымленный поезд — и новый интернат, на этот раз в городе Владимире. Мама провожать не пришла, но вскоре написала короткое письмо, дав наказ хорошо учиться и никому ни на что не жаловаться.

Александр не жаловался. Закончил десять классов на «хорошо» и «отлично», отказался поступать в военное училище, куда, как выяснилось, рекомендовал его отчим, и купил билет до столицы. Про Московский институт философии, литературы и истории он прочитал в «Известиях». Бойкий репортер обещал, что из стен «передового советского вуза» скоро выйдут пролетарские Пушкины и Некрасовы, но упомянул также, что на филологическом факультете создано отделение всеобщей литературы и романо-германского языкознания. Слава тезки-Пушкина Александра не прельщала, а вот немецкий язык он знал очень хорошо.

Пригодилось…

* * *

— Фридрих, — наконец представился сосед. — Только Фрицем не называй, не люблю.

Александр Белов молча кивнул. Выходило, как ни крути, скверно. Друг другу они не верят, и это, если подумать, правильно. Но — не поговоришь, что плохо. Можно только о погоде или… Или о географии!

— Фридрих, если это не военная тайна, куда мы попали? В смысле, что за город?

Сосед взглянул удивленно.

— В самом деле не знаешь? Ковно, бывший литовский Каунас. Здесь у пшеков отделение Экспозитуры № 1, подчинение двойное — Секция Восток при «Двуйке» и Корпус охраны границы. Если ты действительно русский, то попал по адресу, они работают непосредственно против СССР, Литвы и Латвии. Не удивил?

Замполитрука покачал головой. «Мы тебя отсюда уберем». Вот и убрали подальше, чтобы без помех заняться кулинарией. Бифштекс, как и было обещано.

Географическая тема исчерпалась, однако Фридрих (не Фриц) сам нашел новую. Взглянул внимательно, прищурился.

— А скажи что-нибудь по-русски!

Александр покосился на недоступное окно.

— По-русски?

Sizhu za reshetkoj v temnice syroj.

Vskormlennyj v nevole orel molodoj,

Moj grustnyj tovarish, mahaya krylom,

Krovavuyu pishchu klyuet pod oknom.^[25]

Подумав немного, вспомнил майора с моноклем.

— Только это ничего не значит, здесь, в Польше, полно эмигрантов. Найти кого помоложе, в шинель нарядить, а для верности по физиономии съездить…

— Знаю! — Фридрих махнул здоровой левой. — Кстати, откровенность — хороший прием, чтобы войти в доверие… А хочешь психологический эксперимент? Все равно делать нечего.

Александр пожал плечами.

— Психологический, говоришь? Ну, давай психологический.

Немец оживился, подсел ближе, ударил взглядом.

— Правило самое простое. Говорю слово, а ты в ответ первое, что на ум приходит. Три подхода. Годится?

Белов хотел сказать «нет» (чего придумал, фашист!), но губы сами шевельнулись:

— Да!

Фридрих улыбнулся:

— Цвет?

— Морская волна.

…Коктебель, яркие камешки на пляже, вкусный чебурек, папа веселый, и мама веселая, на ней смешная шляпа с бахромой, вечером они пойдут в кино в Дом Волошина.

— Любимое блюдо?

— Раки!

…Раки, раки, раки! Укроп, петрушка, лук — и немного пива, не запивать, а в кастрюлю, чтобы появился сладковатый привкус. Те, что на базаре, — ерунда, раков нужно ловить самому, причем не сеткой, а по-честному, руками. Один на один, пусть у рака тоже будет шанс!

Сосед кивнул, весьма довольный, и усмехнулся еще шире, словно нового друга нашел.

— Ты — Нестор?

2

Соль осторожно взяла в руку консервную банку, поднесла к глазам. Прочитала — сначала то, что большими буквами, потом то, что мелкими. Ничего не поняв, прочитала еще раз.

— Но-о… Это же говядина. Обыкновенная тушеная говядина, никакая не обезьянина.

Хозяйка, в этот момент возившаяся у печки, обернулась.

— Плохо тебя шпионской работе учили! Что в банке необычного?

— «Boeuf Bouilli — Madagascar». Говядина. Из Мадагаскара, тушеная. Состав стандартный, мясо, соль, специи… Мадагаскар? Но там нет обезьян, там лемуры!

Герда негромко рассмеялась:

— Плохо, плохо тебя готовили! Географию знаешь, а историю — нет. Это солдатский паек, изобретение времен Великой войны. Когда такие банки стали присылать на фронт, «пуалю» решили, что если из Африки, то значит обезьянина. А надпись исключительно ради конспирации.

Соль вернула банку на подоконник, где скучали две медные джезвы, стеклянная банка с кофейными зернами и пустая, дочиста вымытая пепельница.

— Этим и пробавляюсь, — продолжала Герда, ставя на чугунную конфорку большую сковороду, тоже чугунную, с обмотанной тряпкой ручкой. — Дядя помог, позвонил на какой-то военный склад. Решил, что одна я с голоду помру, потому что по магазинам мне ходить лень. И ничего не лень, просто я иногда о времени забываю. Попадется интересная книга, особенно если по математике, зачитаюсь, а на дворе уже вечер.

Печка выглядела крайне непривычно. Внизу — цилиндр, а дальше возвышалось нечто, очень напоминающее буддийскую пагоду, от которой к потолку тянулась витая труба. Соль подошла ближе и, присмотревшись, заметила на боку литой медальон с остромордым собачьим профилем.

— Казбек, — прокомментировала хозяйка. — Афганская борзая. Эту печку Пабло Пикассо сделал, и собака, понятно, его. Решил увековечить. А проект — дяди Марка, в смысле Марка Шагала, он таких печек у себя в России насмотрелся. Их там называют «женщинами из буржуазии». Бур-джуй-кя.

Теперь, как Соль и предполагала, говорили по-немецки, для обеих язык был родным. Правда, инопланетянка учила его в Германии, а ее новая знакомая, как выяснилось, в Шанхае. Соль решила не удивляться. Почему бы и не в Шанхае?

Комбинезон она сняла, оставшись в трико из плотной ткани, и была оделена еще одним пальто, на этот раз мужским. На чердаке, гордо именуемом «мансардой», царили холод и сырость, против которых даже печка работы Пикассо оказалась бессильна. Вблизи еще терпимо, а в трех шагах без пальто уже неуютно.

— Почему ты здесь живешь? — не выдержала Соль. — Денег на нормальную квартиру не хватило?

Опекуна-контрразведчика решила лишний раз вслух не поминать. Неужели майор племянницу из дому выгнал?

— Из принципа, — не слишком понятно пояснила Герда. — Дядя вообще не хотел, чтобы я от него уходила. Но я сказала, что или сюда — или в Америку. Мама мне предлагала, даже школу какую-то там нашла.

Сняла сковородку двумя руками, присмотрелась.

— Тушенка с кашей, настоящий фронтовой рецепт. Я не солила, потому что всегда пересаливаю. Характер такой.

Кивнула в сторону стола.

— Туда!

* * *

Когда они перебрались в старый дом на улице Шоффай, отец, ставший командиром их маленького отряда, объяснил ситуацию просто. Гости из Клеменции не были на Земле незваными. Правительства европейских стран получили соответствующее уведомление и не стали возражать. По обоюдному согласию о далекой планете было решено пока молчать. Лучше всего отношения складывались с Германией, подписаны несколько соглашений по научному сотрудничеству, немцам передали образцы заинтересовавшей их техники, из Клеменции прибыли специалисты. Французы и англичане встретили гостей настороженно, однако согласились считать их обычными иностранцами с соответствующими правами.

К сожалению, руководство утратило бдительность, и на Землю сумели пробраться вековечные враги из секты «нечистых». На родной планете они держались тихо, не привлекая внимания, но здесь развернулись вовсю. Их агенты принялись убеждать землян, что миссия с Клеменции готовит вторжение, а заодно провоцирует конфликты между государствами Европы. После ужасов Великой войны многие верили. Был даже пущен слух, что гости собираются в самый разгар грядущей Второй мировой высадиться во Франции, свергнуть правительство и реставрировать Средневековье с рыцарскими орденами, феодализмом и даже инквизицией.

Услыхав такое, Соль ахнула от возмущения. В учебнике истории, не местном, а настоящем, присланном с родной планеты, имелась специальная глава, посвященная Контакту. Плебисцит на Клеменции однозначно высказался исключительно за мирные отношения. В земной миссии нет ни одного военного! А так напугавший землян Транспорт-3, он же «Поларис», — обычный грузовой корабль, только очень большой.

Несколько раз посланцы Клеменции предлагали правительствам Европы рассекретить их миссию, чтобы покончить со всеми недомолвками. Но государственные мужи и слышать о таком не хотели. До поры до времени гостей просто терпели. Рейх получал выгоды от сотрудничества, а Франция, где коммунисты насмерть бились с «Огненными крестами», не хотела лишних осложнений. Однако внезапно вмешалась Британия, страна, в которой Клеменция даже не имела постоянной миссии. Она пригрела «нечистых», создав для них целое государство под своей опекой, снабдила средствами и помогла нанести смертельный удар. Транспорт-2 погиб.

* * *

— В чем нас обвиняют? — вздохнула Соль. — В том, что наши сотрудники защищались от «нечистых»? Мы просили помощи у французских спецслужб, но те отказали. «Нечистые» — они же террористы, им ничего не свято, они в Бога не верят!

Герда взглянула угрюмо.

— Тебе бы с моим дядей поговорить. Он, знаешь, опасается, что ваши меня прикончат. Или украдут, станут резать по частям и присылать ему по почте. Сегодня одно ухо, завтра другое… Ладно, приступим, а то остынет.

Взяв вилку, она не без сомнения взглянула на то, что лежало в тарелке.

— А-а… А благодарственная молитва? — удивилась гостья. — У вас разве не принято?

Худой острый палец взлетел вверх.

— Точно! А я думаю, чего на столе не хватает?

Встав, прошла куда-то в глубь полутемной мансарды, вскоре вернувшись с большой черной бутылью. Потянулась к подоконнику… Глиняная рюмка, еще одна.

Соль поспешила перекреститься.

— Jesu Christi Domini, nostri Deus, inhabitare facit unius moris in cibo aut potu naturali…^[26]

Герда, кивая в такт словам, между тем наполняла рюмки.

–…Рer orationes sanctorum Beatus, Mater Tua et ex tota Tuum… Но я же не пью! Совсем не пью!.. Tu enim beatus es et in saecula saeculorum. Amen…

Хозяйка вернулась на стул, взялась за рюмку.

— Вместо таблетки для улучшения пищеварения. Алкоголь, кстати, полезен. Ты всяким статьям в журналах не верь, их наркоторговцы проплачивают. Вспомни Сухой закон в Штатах! А это, между прочим, настоящая граппа инвечиата, прямо из бочки нацедили…

Помолчав немного, внезапно проговорила совсем иным, очень взрослым голосом:

— Твои все живы?

Соль вздрогнула, на миг прикрыла глаза.

— Папа… Папа ранен, очень серьезно, ему сделали операцию…

Командор Жеан, приор Галлии и Окситании, попал в засаду, когда шел на встречу с крестным. Три пули в грудь.

–…Врач сказал, что надежда еще есть. А остальные…

Перекрестилась, вспомнив тех, кто остался на улице Шоффай. Может, хоть кому-нибудь повезло! Господь справедлив, Он все видит.

— А у меня только мама, — вздохнула Герда. — Родственников целая толпа, но Снежная Королева — она одна. Однако маме сейчас не до меня, у нее скоро ребенок будет, а я, считай, выросла и характером не вышла… Давай, за твоего отца, чтобы выжил и к тебе вернулся.

Соль, благодарно кивнув, резко выдохнула и влила в горло ровно половину рюмки. Подождала немного… Убедившись, что жива, потянулась к вилке.

— Парня себе уже завела? — поинтересовалась хозяйка, когда тарелка наполовину опустела. — Или до сих пор с куклами играешь?

Медвежонок Тедди остался в брошенной квартире. Соль было его искренне жаль. Но… Какой еще парень?

— Мне же только четырнадцать!

Герда пожала плечами.

— Ты красивая, потому и спросила. Это от меня все шарахались. Уродина, злая, и характер плохой. И еще я заикалась, только недавно перестала.

Усмехнулась.

— А парень, представь себе, есть. Он в Англии, письма пишет. Правда, Николас еще не понял, что я выросла…

Улыбка исчезла, глаза взглянули сурово.

— Крабат в вашей войне не участвует. Но тебе — тебе лично! — он бы обязательно помог. Значит, помогу и я.

В первый миг Соль так растерялась, что даже не поблагодарила.

* * *

— В Германии я постараюсь встретиться с руководителями рыцарских орденов. Нас всегда поддерживали Рыболовы. Сейчас братьев не осталось, всем руководит племянница последнего магистра. Меня она должна помнить, но едва ли станет откровенничать.

— А что тебе нужно?

— Контакт с руководством Германского сопротивления. Отец уверен, что эта женщина как-то связана с самим Харальдом Пейпером.

— Будь он проклят, Пейпер! Но… Если тебе, Соль, это очень важно, я напишу записку. Он тебя выслушает. Можешь, кстати, рассказать Пейперу о рыцаре Крабате, он такое очень любит.

— Пейпер — рыцарь?

— Хуже. Он колдун.

3

Замполитрука Александр Белов сидел «на стреме», внимательно прислушиваясь к тому, что творится за дверью. Занятие скучное и малопочтенное, на такое ставят малолетних сявок, на что-либо иное не способных. Но Фридрих попросил, делать же совершенно нечего. Была надежда, что принесут поесть, но досталась им только вода в ведре и при кружке. Ведро появилось под конвоем, его принес хмурый паренек в синяках и разорванном пиджаке, вероятно, такой же арестант. Двое с карабинами бдили, один зашел внутрь, второй следил из коридора. Дали напиться — и дальше ведро понесли. Тогда-то немец и попросил посторожить — сесть напротив входа, чтобы предупредить, если к двери подойдут. Сам же пробрался в угол, где лежал мусор, и основательно им занялся. Занятие с точки зрения Белова бессмысленное. Он и сам туда заглянул, надеясь обнаружить что-нибудь полезное, хотя бы кирпич. Пусть не булыжник, оружие пролетариата, но вещь тоже нужная. Однако мусор оказался деревянный: разбитый стол, два колченогих стула, тумбочка с проломленным боком. Не иначе осталось от прежних хозяев здания, которое ныне занимала «офензива». Фридрих же взялся за дело методично, перекладывая деревяшки слева направо. Александр прикинул, что палка с гвоздем — тоже оружие, но слишком уж ненадежное.

По поводу же соседа рассудил, что если тот и шпион, то какой-то странный. Ежели ищет какого-то Нестора (то ли Махно, то ли Летописца), почему спрашивает прямо, в лоб? Кто же ему, шпиону, признается? То ли опыта у немца мало, то ли учили плохо. Вот и попался.

В коридоре послышались шаги, и замполитрука привстал. Предупредить? Нет, кажется, удаляются. Стихли… Отбой тревоги!

Вспомнилось, что завтра, так же топая сапогами, придут по его душу, но Александр эту мысль отогнал подальше. Думать о таком определенно не стоит. Легче точно не станет.

Опанас, твоя дорога —

Не дальше порога…

— Поговорить надо! — прозвучало за левым ухом. Фридрих, подобравшись совершенно бесшумно, наклонился, кивнул в сторону мусора, где только что ковырялся.

— Туда!

* * *

Вблизи стало заметно, что куча приобрела первоначальный вид. Аккуратный немец умудрился уложить деревяшки точно на прежние места. Белов решил ничему не удивляться. Странный парень!

— Скоро за мной придут, — негромко заговорил Фридрих. — Они по ночам работают, впрочем, как и наши. Система старая и надежная. Сначала бьют, ни о чем не спрашивая, потом дают часок отлежаться и приводят в кабинет…

–…К доброму следователю, — замполитрука кивнул. — И у нас точно так же.

Фридрих понимающе хмыкнул.

— НКВД! Всего четыре буквы, но какой в них глубокий смысл. Гегель бы позавидовал… Плохо то, камрад Белов, что никакие признания не спасут. Протокол подпишешь, а тебя снова бить примутся. Добрый следователь выслушает, посочувствует, ты ему еще что-то расскажешь. А тебя снова бьют. Пока не сдохнешь — или под трибунал не отдадут.

Бывший студент покосился на дверь.

— Что и следовало ожидать.

Кто нос сует куда не след,

Тому немало будет бед.^[27]

— Как? — не понял сосед. — Это ты про меня? Сам сочинил?

— Не сам. Ганс Сакс, «Шванк о невидимой голой девице», в других изданиях — «Шванк об аптекаре». Но что в лоб, что по лбу.

Прищемят нос ему у нас.

На сем Ганс Сакс кончает сказ.

— Ты все-таки немец, — рассудил Фридрих. — Стихи читаешь прямо как наш школьный учитель. Жаль, если на пшеков работаешь. Мне крышка, но и тебе не жить. С собой заберу.

Александр пожал плечами:

— А если на пшеков работаешь ты?

Сосед мотнул головой:

— Tausend Teufel! Теперь ты понял, почему эти мазуры нас вместе посадили? Мы же никогда друг другу не поверим, так и будем смотреть, как нас по очереди сюда без сознания вносят и водой отливают.

Задумался, сжал левую в кулак.

— Ладно! Пятьдесят на пятьдесят, шанс не такой и маленький… Бежать надо сейчас, камрад Белов, после первого же раунда здешнего бокса мы только на четвереньках передвигаться сможем…

Замполитрука вспомнил падающие на пол обрывки бумаги.

–…Поэтому говори «да», а я скажу, что делать. Но учти, пока отсюда не выберемся, я — главный. Ты кто по званию? Четыре звездочки, это, кажется, фельдфебель? Так вот, у меня и звание выше, и опыта больше.

— А почему про Нестора спрашивал? — не утерпел бывший студент.

Фридрих усмехнулся.

— Идеомоторика, микродвижения мышц. Лицо, руки… Как ты расслабился, когда о раках вспомнил! Такое сыграть, конечно, можно, но… Но об этом как-нибудь потом. Итак… Да?

Александр Белов прикинул, что всякий ответ плох. Бежать-то ему, считай, и некуда. Но становиться бифштексом… Нет!

— Да!

— Тогда сыграем в польский преферанс. С болваном.

* * *

От двери вниз — две ступеньки, дальше цементный пол. Немец прямо напротив входа в трех шагах, Белов слева, если от входа смотреть, тоже в трех. Оба сидят, но по-разному: замполитрука в комок сжался, руками колени обхватив, Фридрих же стал похож на Будду из Музея этнографии, что в Ленинграде на Стрелке — руки на коленях, прямая спина, глаза прикрыты.

Режим полного молчания. Слушают. Но пока в коридоре тихо.

На «болвана» замполитрука, конечно, обиделся, но рассудил, что сосед в чем-то прав. Болван в преферансе не деревянная чурка, а условный партнер. Всегда говорит «пас», не участвует в торговле, его карты не открывают. Но если придется вистовать или ловить мизер…

Шинель он снял, простелил на полу. Сидеть удобнее — и двигаться тоже. Что холодно и сыро, не беда, можно потерпеть до начала игры. Правила же простейшие. Первое: игроков только четверо, не больше. Фридрих уверен, что на допрос (на приготовление бифштекса) поведут двое, сержант или взводный с пистолетом в кобуре и обычный солдатик с карабином.

…«Сержант» по-польски так и есть — «Sierżant», взводный же — «Plutonowy». В позапрошлом веке в Русской армии тоже были не взводы, а плутонги. Очередная зарубка в памяти, больше по привычке, чем для пользы дела. Как титулуется, не важно, главное, чтобы не успел выстрелить ни он, ни Szeregowy^[28]. Это второе правило, первый же выстрел — проигрыш.

Немец рассказал, что здешнее отделение Экспозитуры создано совсем недавно, как раз с началом событий на советско-польской границе. Потому и обжиться не успели. И мусор в подвале не убрали, и свою охрану не привезли. Караулы несут солдатики местного гарнизона, пехота, а не конвойные волки. Воевать, может, и обучены, но в чистом поле, а не в полумраке подвала.

…За окнами — серый сумрак. Еще немного, и придет Мать-Тьма. Значит, должны включить свет, маленькую электрическую лампочку над дверью. Это не страшно, не ослепит, зато послужит сигналом.

Александр внезапно понял, что голова уже не болит, кровь не стучит в висках, пальцы на руках теплые, и сырость куда-то ушла. В конце концов, шансы, если соседу верить, не так и малы, пятьдесят на пятьдесят.

…Фридриху он решил поверить. Зачем подсадному готовить побег? Строптивого комиссарика можно пристрелить без всяких хлопот, ничем не рискуя.

Пятьдесят на пятьдесят.

Шаги. Где-то в конце коридора… Ближе. Ближе! Не один, как минимум, двое, только бы не трое, тогда игра не состоится, слишком мало шансов.

Скрип замка в двери…

Свет!

Александр Белов встал и зачем-то одернул гимнастерку.

* * *

— Hej, Szwab! Na przesłuchanie!..^[29]

На верхней ступеньке — сержант, пистолет на боку, рука на кобуре. Солдат с карабином, как и ожидалось, сзади, карты розданы правильно. А вот игроки-гости еще не на месте, поэтому Фридрих как сидел, так и сидит. Даже глаза не открыл.

— Szwab, kurwa! Ruszać się!..^[30]

Шагнул ниже. Вторая ступенька! Фридрих покачал головой.

— Nie mogę. Jestem chory. Potrzebny lekarz^[31].

Приподнял перевязанную руку, скривился. Сержант, оглянувшись, кивнул тому, кто стоял сзади, сам же шагнул вниз, на цементный пол. О службе не забыл, быстро осмотревшись, кивнул Белову:

— Na miejscu!^[32]

Тот послушно кивнул в ответ. Можно и на месте, между ними всего два шага. Велел бы отойти, было бы хуже. Впрочем, этот вариант Фридрих тоже предусмотрел, Замполитрука даже успел заучить фразу: «Nie rozumiem po polsku!»…

Сапоги громко протопали по ступеням. Солдат с карабином, спустившись вниз, повернулся к немцу, махнул ручищей. Тот даже не пошевелился.

— Szybko! Szybko!^[33] — поторопил сержант. Вновь поглядел на Белова, поморщился.

— A ty odsuń się!^[34]

Все-таки сообразил. Александр, удивленно моргнув, развел руками. Пусть повторит, тогда можно и про «nie rozumiem» ввернуть. Между тем тот, что с карабином, явно потерял терпение. Шагнув к сидевшему немцу, наклонился, схватил за плечо…

Белов быстро отвел взгляд. Игроки на месте. Сейчас!

— Ogień! — что есть силы заорал Фридрих. — Spalimy się!^[35]

Есть! Бдительный сержант ожидает чего угодно, но не пожара в сыром подвале. Скорее всего, решит, что послышалось, а значит, повернется к тому, кто крикнул. Идеомоторика!

— Ogień!

Повернулся…

4

Темный потолок. Глаза открыты. Надо спать, а не спится.

За столом, пока пили кофе, Соль то и дело представляла, как ложится… Нет, падает! На кровать, на диван, да хоть на простеленное на полу пальто. И засыпает, в ту же секунду, в тот же миг. И лучше, чтобы ничего не снилось, совсем ничего.

Хозяйка, что-то почувствовав, оборвала фразу на полуслове.

— Все! Иди спать. Если хочешь, умойся, есть теплая вода.

Вода оказалась действительно теплой, даже горячей, пальто же стелить не пришлось. Хозяйка отвела ее в комнату за перегородкой, где стояла узкая, но очень мягкая кровать. Соль даже зажмурилась в предвкушении…

Не спится. Вначале вспоминалась улица Шоффай, плотно закрытые ставни, груда оружия на полу. Стрелять ей не пришлось, каждому — своя война. Пока мужчины посылали пулю за пулей в тех, кто окружил дом, она надевала комбинезон и в последний раз проверяла настройки аппарата. Перечитать инструкцию не успела, как и толком попрощаться. Теперь все пережитое казалось чем-то давним, полузабытым, случившимся не с ней, с кем-то другим. Девочка, которая не могла забыть своего Тедди-медвежонка, так и осталась там, в гибнущем доме…

А потом она почему-то заинтересовалась комнатой. Свет включать не стала, просто села на кровати и принялась спокойно, словно выполняя учебное задание, складывать острые камешки в мозаику. Чья это комната? Кто хозяин? Конечно, женщина, балерина или танцовщица. Балетный станок у стены, плакаты какого-то кабаре от двери до самого окна и тонкий, еле заметный запах дорогих духов. Не Герда, кто-то явно постарше. Если верить досье, Крабат (Йоррит Марк Альдервейрельд, Марек Шадов, 28 лет, немецкоязычный, однако не немец) был женат, но давно в разводе. След чужой жизни… Может, кто-то в погонах или в штатском сейчас точно так же разглядывает ее комнату, перебирает книжки, читает записи в тетрадях.

Соль вдруг поняла, что ни о чем не жалеет. Прежняя жизнь — сброшенный кокон. Она взлетела.

Внезапно почудилось, что она слышит танго. А может, и нет, ночной Монмартр жил своей беспокойной жизнью, и где-то в кафе или кабаре (может, именно в том, где танцевала бывшая хозяйка комнаты) оркестр играл что-то очень знакомое.

Скачет всадник,

к горам далеким,

Плащ взлетает

ночною тенью,

Синьорита

глядит с балкона,

Черный веер

в руках порхает,

Соль улыбнулась, накинула одеяло и уснула.

Ты скажи мне,

о синьорита,

Что за слезы

твой взор туманят,

Что за страсти

тебя забрали в плен?

Ах, где найти покой?!

5

Маленький Саша драться не любил, да и не часто случалось. Однако в интернате пришлось, всерьез и постоянно. Получив первые синяки, он понял, что дела плохи, даже очень. Не растерявшись, записался в секцию бокса и начал ставить удары. Преуспел не слишком, II разряд, юношеский, однако от него отстали. А через пару лет новый преподаватель физической культуры, суровый дядька с военной выправкой, организовал кружок по изучению самозащиты без оружия, если коротко — самбо.

Попав в Москву и освоившись в общежитии ИФЛИ, что на улице Усачева, Александр съездил на стадион «Динамо», где нашел еще одного сурового дядьку с военной выправкой и передал ему письмо от тренера.

…Захват за шею сзади — прием «детский», ответный прием тоже несложен. Руку нападающего перехватить — левой за запястье или локоть, правой — немного выше локтя, поворот туловища влево, потом опуститься на правое колено… Рассказывать долго, делать — быстро. Сержанта наверняка чему-то такому учили, но всякие приемы хороши, только если человек соображает. Но если вместо мыслей — колокольный звон?

Поэтому сначала бокс, и только потом самбо. Кросс, удар дальней рукой, у Александра получался не всегда, все-таки слишком сложен. Не оглушит, с ног не свалит… Но мысли выбьет, пусть и не на полную секунду.

Сержант тянется к кобуре…

Кросс! В голову, в висок!

Локоть на горло. Надавить! Еще, еще!..

— Придуши!

Фридрих уже рядом, кобуру сержантскую расстегивает. Левая рука в крови, на пиджаке тоже кровь.

Белов вздрогнул. Придушить? В смысле — насмерть?!

— Я… Я не смогу!

— Сопляк!

Левая рука немца врезается сержанту в живот. Тот дергается и обвисает.

— Бросай его! Переодевайся, ремень надеть не забудь. И патроны, патроны!

Белов, облегченно вздохнув (насмерть?) и сняв локоть с горла, оттолкнул от себя бессильно обвисшее тело. Где тут солдатик с карабином? Оружие заметил сразу, в шаге от ступеней, а вот поляк…

Сначала он увидел кровь, небольшую очень темную лужицу. Затем руку в крови, потом шинель, потом…

Добычей немца стала пустая консервная банка из-под солдатской тушенки. Крышку с зазубринами он отломил и принялся методично точить жесть о цементный пол. Звук негромкий, но отвратительный, прямо по мозгу скребет…

Поперек горла — широкий темный надрез. Глаза открыты, в потолок смотрят. И рот открыт, словно поляк все еще пытается крикнуть. А сзади — странный звук, похожий на бульканье. Там справились и без него, сопляка.

— Да поторопись ты, Белов!

Он все-таки справился. Перевернув тело, расстегнул шинель, стараясь не испачкаться в крови. Стащил, положил подальше, рядом с нею — ремень. Надевая фуражку, вспомнил название — «rogatywka». У тех, что на аэродроме, похожие, но все-таки другие.

Пытаясь не смотреть на труп, принялся одеваться. Шинель пришлась впору, вот только пахла мерзко. Ладони тут же испачкались в крови.

Ремень… Затянуть…

— Я твою шинель возьму, не возражаешь?

Александр выдохнул, сглотнул.

— Надевай!

Для чего, решил не спрашивать, лишь подивился маскараду. Он — в польском, немец — в русском.

— Пошли, пошли! Чего стоишь?

Уже возле ступеней замполитрука сообразил, зачем Фридриху его шинель. Надевать он ее не стал, просто на плечи накинул. Левая рука с пистолетом — под полой.

— Все помнишь? Я впереди, ты сзади. Карабин наизготовку, если кто попадется, стреляй сразу. С предохранителя снять не забудь, студент!

Первым взбежал по ступеням, выглянул.

— Чисто! Двинули!..

* * *

Куда идти, Александр даже не представлял. Кабинет «штабного» этажом выше, туда ведет лестница, а вот заводили его в здание в повязке, за локти держа. Но Фридрих, явно дорогу зная, уверенно шагал коридором, а когда дошли до конца, налево кивнул.

— Туда! Сейчас выйдем во двор.

Пока им везло, никто не встретился. Вечер, служивые разошлись, бдят лишь караульные и заплечных дел мастера.

Снова коридор, но совсем короткий, несколько ступеней вниз, маленькая площадка, за нею дверь, а перед дверью тумбочка и часовой при карабине.

— Р-рдаум!

Злое эхо ударило в уши. Нет часового! Фридрих, опустив руку с пистолетом, быстро обернулся.

— Чего тормозишь? Стреляй первым, Белов!

И толкнул дверь.

* * *

Когда обсуждали побег, немец несколько раз пытался сжать пальцы правой, но получалось плохо. Одной левой человека убить можно, если умеючи, но вот баранку не покрутишь. Белов успокоил: с автомобилями он знаком не первый год, и ездить приходилось, и чинить, второе, правда, куда чаще. Фридрих, взглянув кисло, усомнился. Какие авто в России? С деревянными колесами при паровозной трубе? Александр в очередной раз обиделся, но, не став задираться, напомнил, что выбор у них невелик, а практика, как известно, критерий истины. На том и сошлись. Сосед обещал, что во дворе их ждут грузовик, легковушка и караульный — или даже двое. Ворота заперты, но — не беда.

Фонари уже успели зажечь, и сумрак отступил, забившись по углам. Четырехугольный двор, влажный асфальт, кирпичные стены, темные окна… Грузовик прямо, рядом с воротами, легковушка справа, возле нее — темный силуэт.

— Ворота, Белов! Ворота!..

Александр кивнул. Там караульный — его караульный. Предохранитель снят, прицел… Какой прицел? Впрочем, не важно, с полсотни метров не промахнется. Хорошо, что у ворот не живой человек из плоти и крови, а тень под фонарем. Можно представить, что это ростовая мишень на стрельбище, и…

— Р-дах! Р-дах!

И тут же эхом:

— Р-рдаудм! Рдаум!

Тени — и та, что у ворот, и другая, возле машины, исчезли. Фридрих опустил пистолет.

— Кажется, мы их сделали. Грузовик или легковушка?

Белов пожал плечами.

— Легковушка, конечно. Польский Fiat 508, скорость до 80 километров в час. Номера наверняка служебные, никто останавливать не станет.

Немец взглянул удивленно.

— Соображаешь! Ты точно не Нестор?

Александр даже не услышал. Он вдруг понял, что только что произошло.

Он убил человека.

Убил человека.

Убил…

6

Прощались возле подъездной двери, на пороге. Соль, сняв перчатку-гироскоп, протянула ладонь.

— Дальше не стоит, вдруг у окна сидит кто-то глазастый. И вообще, считай, что мы друг другу приснились. Это был очень хороший сон. Спасибо!

Герда, крепко пожав руку, закусила губу.

— Вещий. Я все думала, идти ли мне в шпионы. Наследственное ремесло, но уж больно хлопотное. Теперь решила, видать, судьба у меня такая. Загляну прямо к министру, то-то он мне обрадуется.

Улыбнулась, наморщив нос.

— Ты, подруга, в каком классе скучаешь, в седьмом? А я экстерном за все классы сдала, неделю назад аттестат получила. Не разрешали, так я к министру. Не к тому, что школами ведает, к военному. Он коллеге и перезвонил.

— Ого! — поразилась Соль. — А где шпионов готовят?

— В коридоре. Дают швабру и велят полы драить. Я сейчас у себя в мансарде тренируюсь. Ну, удачи!

Ткнулась губами в щеку, махнула рукой.

— Это тоже тебе приснилось. Лети!

* * *

До рассвета еще полчаса. На дворе — сизый туман, только и видно, что асфальт под ногами. Соль прошла вперед, к забору, за которым угадывался темный остов сгоревшего дома. Оглянулась…

Здесь? Можно и здесь, даже те, что носом к стеклу оконному прилипли, заметят только смутный призрак.

Подогрев она не включала, и сырость уже принялась кусать за пальцы. Соль поправила лямки рюкзака, придвинула к губам микрофон, тот, что на шлеме, и на миг прикрыла глаза, вспоминая инструкцию. Аппарат «С» — «Сфера». Совершенно секретно, высшая форма допуска. Шрифт мелкий, самое главное — прописными.

РЕГУЛЯТОР.

Он у пояса, надежно закреплен, и лучше его не снимать. Две кнопки, блокирующая и основная. Первая с секретом, нажимать следует три раза, а затем удерживать не менее двух секунд. Секунда — это «двадцать семь», если произнести без особой спешки.

Двадцать семь. Двадцать семь…

КНОПКА «ВКЛЮЧЕНИЕ».

Оторвала палец, оглянулась. Вокруг никого, туман такой, что и неба не увидишь. Идеально!

Негромко прокашлялась, чтобы проверить микрофон. Наушники ожили. Работает, все в порядке! Это ее личный шлем, регулятор настроен только на ее голос и на привычный ей язык — немецкий. Плюс земная система измерений, чтобы не пересчитывать всякий раз лье в километры.

Перекрестилась. Отец Небесный, Ты все видишь!

Можно начинать. Как там в инструкции?

КОМАНДА «МОДУЛЬ».

— Модуль!

Сперва ничего не изменилось, но через секунду-другую мир вокруг еле заметно потемнел. Земля ушла из-под ног, теперь они упирались в нечто упругое, но очень твердое. Протянутая рука уткнулась в такую же упругую стену. Есть!

КОМАНДА «РАЗМЕР»

— Размер!

Стена еле заметно дрогнула, уходя вслед за рукой. Нет, не так. Лучше слегка присесть, ее рост — метр сорок, пусть высота будет поменьше, полтора метра хватит. «Сферу» можно развернуть до трех метров, но на такое уйдет слишком много сил. Ее сил.

— Запомни! Летает не аппарат, летаешь ты сама, — говорил ей отец на тренировках. — Аппарат лишь преобразует твою силу. Представь себе самый обычный велосипед.

Теперь упругая стена в нескольких сантиметрах от шлема. Размер — полтора на полтора. Ей хватит.

КОМАНДА «ЗАКРЕПИТЬ».

— Закрепить!

А сейчас можно присесть. Неудобно, шар есть шар, но тем, что внутри, можно заняться и потом, на это есть своя команда. Пока все штатно, как на тренировках. Слева и справа темнеет, незримая стена становится видимой, уже понятно, что она — внутри идеально ровной сферы. Впереди — смотровое окно, там все по-прежнему…

Легкий писк в наушниках. Готово! Теперь что? А теперь самое важное.

КОМАНДА «УПРАВЛЕНИЕ».

— Управление!

Получилось! Соль облегченно вздохнула. Перед ней, всего в полуметре, обозначился контур экрана, а под ним — четырехугольная панель. Вспыхнули разноцветные лампочки, экран засветился, выстрелив надписью: «СФЕРА». С этим придется повозиться, управление сложное, только самые главные команды можно отдавать голосом.

Соль вновь кашлянула, услышала ответ в наушниках…

— Внимание! Бортовой журнал. Запись. Указать число, время и место.

Наушники пискнули. Девушка посмотрела вперед, где сквозь редеющий туман уже проступал белый призрак близкого рассвета.

— Я — «Сфера-1». Начало работы. Самочувствие хорошее, условия штатные. Конец записи.

Дождалась ответного писка и выдохнула:

— Старт. Высота — тысяча метров.

Легкий толчок. Смотровое окно подернулось серым, двор исчез, в легкие ударила холодная сырость. Соль, отключив наушники, попыталась взглянуть вниз, но ничего не увидела. Монмартр затянуло туманом.

Она сняла шлем, улыбнулась.

— Лечу, подруга!

* * *

Рассвет она встретила на высоте двух километров. Острый багряный луч ударил из-за туманного горизонта, и Соль зажмурилась, поспешив отвести взгляд. Вниз можно не смотреть, там лишь серая дымка. Париж, город, который она так и не полюбила, исчез за тучами. Дышалось легко, сырость тоже осталась внизу. А вот подогрев пришлось включить сразу, март в году от Рождества Христова 1939-м, от Обретения же Клеменции — 627-м был холодным, как и сердца грешников на Старой Земле.

Аппарат «С» имел два режима — полной герметизации и забора воздуха. Фильтров не предусмотрено, придется дышать тем, что снаружи. Поэтому выше четырех километров подниматься нельзя. «Сфера» настроена на пилота, значит, даже мгновенная потеря сознания очень опасна. Спать же в аппарате категорически запрещено. Собьется с курса — еще полбеды, но может и просто отключиться прямо в поднебесье. Аптечка на поясе, там среди прочего — таблетки первитина, маленькие, по три миллиграмма. Для взрослого — две, ей и одной хватит. Это на самый-самый крайний случай, если сон начнет валить прямо на высоте в километр.

— Наркотик, — предупредил отец. — Лучше без него обойдись, потрать лишний час на поиск ночлега.

Увы, ночевать придется на земле. Риск, причем немалый. Поэтому и нужен был Транспорт-3, промежуточная станция между небесами и твердью. Предатели, уничтожившие Порт Монсальват, украли его и отдали англичанам. Сейчас Транспорт-3 — бесполезная груда металлолома, но британцы упрямы и надеются его оживить.

В маленькой кабине кое-что изменилось. Соль смоделировала кресло, жесткое, как и поверхность аппарата, но это и лучше, не заснешь. Два вентиляционных отверстия, маленький лючок снизу. Больше ничего и не надо, теперь хоть вокруг планеты путешествуй.

Но в путь еще рано. Сначала…

Она надвинула шлем с наушниками, коснулась переключателя на поясе. Радиоприемник миниатюрный, на одну волну настроен. Зато на ту, что нужно.

На циферблате наручных часов — 7.59. Пора!

В наушниках зашуршало, и тут же послышались знакомые позывные, очень популярная у них дома мелодия «Утро в столице». На праздники отец всегда включал запись — пластинку, выпущенную уже здесь, на Старой Земле. «Aamu pääkaupungissa», финская народная песня… Кто догадается?

— Говорит Клеменция! Доброе утро всем, кто сейчас на Старой Земле…

Передача со спутника, последние недели — одна и та же запись. Связь потеряна, но может, случилось чудо?

–…Передаем обращение Высшего Распорядительного Совета к гражданам Клеменции, выполняющим свой нелегкий долг на Старой Земле. Братья и сестры, друзья! В этот нелегкий для всех нас час вы должны знать, что родная планета о вас не забыла. Создана специальная комиссия, куда вошли лучшие ученые Клеменции…»

Соль поморщилась и выключила трансляцию. Все то же! Отец рассказал, что обращение передано не с Родины, его написали тут, на Земле, чтобы как-то подбодрить соотечественников. Обман, конечно, но вдруг хоть кому-то поможет? Очень страшно, когда твоя планета молчит!

Она упрямо мотнула головой. Пора за работу!

— Экран! Географическая карта Европы!..

* * *

Между Парижем и Берлином — 877 километров, если по прямой. Максимальная скорость «Сферы» — 80 километров в час. Делим и считаем? Нет! Летит не аппарат, летит человек. Взрослый на максимальной скорости выдержит три часа, потом следует идти на посадку и отдыхать столько же, но лучше прихватить лишний час. Она, увы, еще не взрослая, значит, делим и умножаем на два — полтора часа полета, семь часов отдыха. Не годится! Скорость рекомендованная, она же крейсерская — 50 километров. Медленно, но на ней можно лететь без посадки десять часов. Делим пополам и добавляем час, ей четырнадцать, не ребенок. В итоге получается не слишком быстрый автомобиль. Зато управлять не надо, достаточно настроить автопилот. А больше никаких проблем, главное — не заснуть.

Прямиком в столицу Рейха ей не надо. Придется кое-куда заглянуть.

— Курс! Начальная точка — Париж. Следующая…

Закончив работу, Соль откинулась на жесткую, почти прозрачную спинку и вспомнила, что после новостей по радио обычно идет музыкальная программа. Сейчас новостей нет, но, может, песни остались?

Переключатель…

…красотки смотрят вслед,

В душе весна, солдату двадцать лет.

Позвякивает фляжка на боку,

И весело шагается полку.

Соль усмехнулась. То, что надо! Песня земная, но написана ее соотечественником. Агент из французской группы наблюдателей пошел добровольцем на Великую войну и погиб под Верденом. Там и сочинил за неделю до смерти. Здесь песню забыли, но на Клеменции она стала очень популярной.

Когда солдат идет вперед на бой,

Несет он ранец с маршальским жезлом.

Когда солдат идет с войны домой,

Несет мешок с нестиранным бельем.

Мудрое руководство запретило исполнять ее по радио, чтобы не напоминать лишний раз о войне. Но это дома, на Земле можно. И даже нужно! Отец как-то предложил вернуть песню землянам — перевести на французский (а лучше сразу на несколько языков), записать на пластинках и пустить в народ. Послушают, может, и поумнеют. Так что пусть играет.

Соль, позывной «Сфера-1», улыбнулась. Пора? Пора!

Пустяк умереть разок

По приказу, по приказу.

За то крест дадут на грудь

Тем, кто шлет нас на войну.

Близка летняя пора.

Чуть займет заря,

Нам в поход пора.

Прощай, милая моя,

Мы чеканим шаг

И кричим: «Ура!»^[36]

7

Когда мост остался позади, Фридрих оглянулся.

— Включай фары. И скорость сбавь, а то поцелуемся с кем-нибудь в самый неподходящий момент.

Александр Белов, облегченно вздохнув, поспешил выполнить приказ. Затылок был мокрый, струйка пота стекла по спине до самой поясницы. Машин да и людей на вечерних улицах не так много, но когда скорость за 80, а сами улицы распланированы еще в позапрошлом веке, риск «поцеловаться» весьма реален. С воротами уже пришлось, посему фара зажглась только одна, левая.

— Ушли, — рассудил немец. — Если сразу в хвост не вцепились, не найдут…

Цепляться было некому. Перед тем, как таранить ворота, грузовику прострелили два передних колеса. На одной из улиц их пытался остановить патруль, но замполитрука надавил на клаксон и промчался мимо. Одного из патрульных снесло в кювет, но на этот раз Белов ничего не почувствовал. Не в гости его сюда пригласили. Да и не приглашали вовсе.

Слева — река, справа — одноэтажные дома, между которыми изредка возникали двухэтажки. Подробнее не разглядишь, солнце уже зашло, и на Ковно, бывший литовский Каунас, надвигалась ночь.

Фридрих, сидевший справа, на переднем сиденье, уверенно кивнул:

— Правильно едем. Пока прямо, вдоль Немана, до Шакяя.

Усмехнулся во весь оскал:

— Не удивляйся, я тут уже год работаю. Только не спрашивай на кого, камрад Белов, не то отвечу, что на Красный крест.

Александр пожал плечами. Спрашивать он и не собирался ввиду полной ясности. Считай, повезло. Не посадили бы к нему в подвал этого шпиона, перспектива превратиться в бифштекс стала бы вполне реальной. «А теперь подключите воображение, господин красный комиссар». Спасибо, обойдется.

Но куда они едут? Шакяй, судя по названию, это еще Литва, точнее, бывшая Литва, ныне Речь Посполитая. А дальше? Может, там у немца — тайный бункер, где можно пересидеть, или конспиративная квартира? Едва ли, Шакяй наверняка город невеликий, на десять домов, а искать их станут плотно. Тогда куда? На севере — остаток Литвы, но там у границы — польские войска, об этом в Заявлении ТАСС было. Что остается?

— Мы что, в Германию?

Справа послышался тяжелый вздох.

— Не спрашивал бы, студент. Приметы, что ли, не знаешь? Нам и так везет, словно утопленникам. А если бы бензина было на дне — или ты не смог бы машину завести? И вообще, чем тебя Рейх не устраивает?

— Но там же фашисты!

* * *

Александр рано понял, что в СССР, отечестве мирового пролетариата, любят и ненавидят только по команде. Он помнил, как отец вырывал из книжек портреты бывшего Льва Революции Троцкого, как по приказу учительницы зачеркивали в учебниках цитаты из Николая Бухарина. А вот товарища Сталина положено любить, причем с каждым годом все истовей. И быть тому до следующей команды с заоблачных кремлевских высот.

Год назад в ИФЛИ ему дали прочесть стихотворение Осипа Мандельштама. Так себе поэзия, не Пушкин и не Блок, однако начало запомнилось.

Мы живем, под собою не чуя страны,

Наши речи за десять шагов не слышны.

Мандельштам исчез тогда же, в 1938-м. Как шептали знающие люди — статья 58–10 УК РСФСР. Поэт плохо разбирался в вопросах любви.

Фашистов же, что германских, что иных, полагалась ненавидеть. Они были очень, очень плохие и даже ужасные. Правда, если выжать из всех обвинений воду и оставить эмоции в стороне, в сухом остатке будет то, что Гитлер занял место, предназначенное товарищу Тельману. Потому и негодяй, и все фашисты негодяи. Страшные рассказы про тюрьмы и концлагеря Белова ничуть не убеждали. Наверняка при Гитлере и сажают, и за решеткой голодом морят, и на допросах бьют смертным боем. Но разве только при Гитлере? Спросите Мандельштама, если он еще жив. Запрещают «неправильное» искусство? Фашисты всего лишь эпигоны. Достаточно открыть подшивку газеты «Правда», чтобы узнать и о художниках-пачкунах, и о сумбуре вместо музыки. Рабочие и крестьяне бедствуют? А вот тут не поспоришь, это в СССР, стране победившего социализма, с каждым днем живется лучше и веселее. И не дай бог кому-нибудь усомниться!

Однако было еще одно. В Германии сжигали книги. Сжигали! В стране, где работал Иоганн Гуттенберг, в отечестве Гёте и Шиллера! Такое казалось просто невозможным. Александр понимал, что книги запрещают везде, по приказу ли, по суду. Но сжигать да еще под песни и барабаны? На такое была способна разве что испанская инквизиция, устраивавшая праздники на Кемадеро. Для студента отделения романо-германского языкознания ИФЛИ Белова фашисты стали врагами.

К Гитлеру он относился с легкой брезгливостью. Тот же Сталин, даже усы похожи, только слишком суетливый и какой-то мелкий. Если уж ты вождь, то будь горой. А, как верно сказано в одной японской книжке, гора не двигается.

* * *

— Запущенный случай, — молвил Фридрих, внимательно поглядев на соседа. — Однако не безнадежный…

Разговаривать можно без помех. Ковно остался позади, как и асфальт, ехали по грунтовке, не слишком широкой, но вполне приличной. Свет единственной фары указывал путь, ночная дорога пуста, лишь изредка справа и слева (Неман уже проехали) мелькали темные силуэты невысоких зданий с острыми крышами. Сзади же пусто, никто не нагонял, не дышал в затылок.

Скорость — чуть за пятьдесят, в самый раз по ночному времени. Гнать опасно, да и до границы, если всезнайке-Фридриху верить, восемьдесят километров с небольшим. Треть, считай, отмахали.

— Они обязательно на посты позвонят, — проговорил он вслух, не потому, что был в этом уверен, а чтобы немец внес ясность. Тот не подвел.

— Позвонят, конечно. То есть уже позвонили. И в полицию, и пограничникам. Только откуда в этих местах полиция? Поле, несколько хуторов и один маленький городок. Сколько в нем может быть полицейских? В Шакяе, конечно, усиленный пост, потому что граница рядом, но мы его объедем. Поляки в этих местах еще не освоились, а дорог хватает. Паршивые, не чета нашим, однако проехать можно.

Помолчал и вновь посмотрел, но уже очень серьезно.

— Не хочу тебя пугать, камрад, но или ты едешь со мной. Или… Или никуда не едешь, мне «Офензиве» свидетелей оставлять ни к чему, уж извини.

Александр заставил себя усмехнуться, хотя губы свело холодом.

— А без шофера остаться не боишься?

Карабин на заднем сиденье, но оружие не поможет. Не справиться ему, филологу-германисту, с фашистским шпионом.

— Боюсь, — не стал спорить немец. — Потому и веду с тобой разъяснительную работу, как у вас это именуют. Выбор у тебя, камрад Белов, очень простой: или ты остаешься в Польше, или со мной, в Рейх. Что будет там, пока не знаю, лгать не буду, зато с Польшей полная ясность.

Замполитрука пожал плечами.

— И с Рейхом вашим ясность. Я комиссар, член коммунистического союза молодежи…

— И поэтому тебя съедят живьем без соли… Да, тяжелый случай.

Авто мчалось сквозь ночь. Пустая дорога, темные силуэты деревьев, ни огонька. Александр внезапно понял, что ему совсем не страшно. В Союзе — было, особенно последние полгода, в подвале… Не просто страшно, а до изморози по коже. Но сейчас, именно в эту минуту, бояться совершенно нечего. Автомобиль в порядке, бензин пока есть, а фашисту нужен шофер. Потом… А что потом? Жизнь известно чем кончается.

— Когда станут допрашивать, не вздумай запираться, — негромко заговорил немец. — Не поможет, только хуже станет. Но говори только то, что знаешь — и что сам видел. Никаких «думаю» и «возможно». Представь, что ты во всем сомневаешься, даже в том, что солнце утром взойдет. Вот, допустим, у польского майора, тебе знакомого, на безымянном пальце — обручальное кольцо, золотое. Как надо сказать?

Белов только моргнул. Сам он кольца не заметил, не до того было

— То есть? Так и скажу: у него на пальце — золотое обручальное кольцо.

Немец покачал головой:

— Нет, студент. Не золотое кольцо, а кольцо из желтого металла, напоминающего золото. Это, понятно, в качестве примера.

Замполитрука поневоле задумался. На их аэродром в Логойске напали… Поляки? А он что, с ними беседы вел и документы изучал? Значит, не поляки, а… Неустановленные личности в форме… Даже не в форме, темно было, не разглядеть. Значит, в фуражках, напоминающих польские конфедератки. Чушь? Вовсе не чушь, протокол подписывать придется, а за слова — отвечать. Поляки — одно, «личности» — иное совсем.

— Спасибо, учту. А чего ты, Фридрих, обо мне так заботишься?

— Не о тебе, — равнодушно бросил тот. — О себе самом. Мне не нужно, чтобы ты застрял у пограничников или попал в некое учреждение на улице Принц-Альбрехт-штрассе. По поводу же Рейха и фашистов… Во-первых, фашистов у нас нет, партия называется НСДАП — Национал-социалистическая немецкая рабочая. А во-вторых… Сейчас будет развилка, нам налево.

И тут немец угадал. Дорога вильнула, а потом разошлась на две. В свете фары мелькнул дорожный знак.

* * *

— А во-вторых, камрад Белов, не будь глупее, чем ты есть. Пропаганда — одно, жизнь совсем другое. Давай сразу: что тебе в Рейхе более всего не нравится?

— Вы книги сжигаете!

— Сжигали — в первые годы после взятия власти. Это не фюрер выдумал, инициатива с мест. Кстати, первыми начали студенты, крестьянам-то книги ни к чему… Во время революции делается много глупостей, увы, неизбежных. Вспомни, как у вас уничтожали помещичьи усадьбы и громили Зимний дворец. Всплеск эмоций и, как сказал бы паршивый болтун Зигмунд Фрейд, изживание комплексов. Сейчас такого уже нет, нормальному здоровому человеку в Рейхе живется неплохо. То, что ты из Союза, не беда, эмигрантов у нас много, и никто их не обижает. И то, что комиссар, не смертельно, у нас своих комиссаров полно… Ты, надеюсь, не еврей?

— А это важно?

— О! Это, студент, очень-очень важно.

8

Два раза она чуть не задремала. Свежий холодный воздух, мягкое обволакивающее тепло комбинезона — и абсолютная тишина. Аппарат летел ровно, словно по рельсам. Лишь изредка «Сферу» подбрасывало или, напротив, уводило вниз, но очень ненадолго. Автопилот вновь нащупывал курс, и аппарат скользил дальше. Наушники умолкли, спутниковая станция вещала всего один час в сутки. Соль поняла, что отец предупреждал не зря, и даже подумывала достать первитин, но переборола себя и, отключив микрофон, принялась вспоминать школьную программу. Физика и математика с их формулами, история, земная и родная, с датами и фамилиями, и самое трудное — французский язык с его бесчисленными исключениями и правилами чтения гласных. Экстерном за весь школьный курс ей не сдать, но седьмой класс когда-нибудь заканчивать придется. Интересно, в какой стране?

Французский язык кончился, и Соль взялась за латынь. В языке древних римлян исключений нет, зато приходится зубрить на память бесконечные тексты. Quo usque tandem abutere, Catilina, patientia nostra? quam diu etiam furor iste tuus nos eludet?^[37] Зачем знать наизусть Цицерона в ХХ веке? Издевательство, да и только. O tempora, o mores!^[38]

Первую речь против Луция Сервия Катилины она так и не одолела. Ровно на половине (Quotiens tibi iam extorta est ista sica de manibus, quotiens excidit casu aliquo et elapsa est!^[39]) аппарат внезапно вздрогнул. И в тот же миг загорелся огонек на полетной карте.

Есть! Первая точка на маршруте — Валансьен, департамент Нор. Время в пути — 4 часа 20 минут. Почти по графику.

Марк Туллий Цицерон был тут же забыт. Микрофон, наушники…

— Ручное управление! Карту увеличить! Еще! Еще!..

К северу от города, славного своими кружевами, — промышленная зона. В 1920-е местные предприниматели развернулись вовсю. Месторождение угля, считай, единственное во Франции. Но Великая депрессия охладила энтузиазм. Привозной польский уголь оказался дешевле, и многие заводы закрылись. Так и стоят, пустые и лишь иногда охраняемые. На север от Валансьена — Рем, там шахты, работает всего одна. Еще севернее когда-то был лес, ныне изрядно вырубленный, через него идет единственная дорога — грунтовка D 151.

— Карту увеличить! Разбить на квадраты…

Там, где грунтовка поворачивает на северо-запад, в 1927 году начали строить что-то большое. Огородили территорию, залили фундаменты, но успели возвести только один корпус. Через два года фирма разорилась, и стройка замерла на несколько лет, пока не перешла к новым владельцам.

К счастью, крестный об этих делах не знает ничего. Отец предпочел воспользоваться услугами обычной строительной организации. А завершали работу специалисты, прибывшие с Транспорта-2. То, что получилось, среди своих именовалась просто — «Хранилище».

— Квадрат четыре. Снижение! Остановка на высоте ста метров!

Это уже риск. Если внизу чужие, аппарат могут и заметить. Остается надеяться, что людям незачем постоянно смотреть вверх. На крайний случай есть режим невидимости, но только на самый крайний. «Сферу» не заметят, но и она почти ничего не увидит из кабины.

Сто метров! Соль приподнялась, поглядела вниз…

Площадка, большое кирпичное здание, чуть дальше еще два, но поменьше. Ворота. Кажется, закрыты… Охраны нет, ее сняли неделю назад…

— Посадка!

* * *

Сперва она просто пробежалась, разминая ноги. Потом уверенно направилась к одному из домиков, чье назначение вблизи стало очевидным. Затем — колонка неподалеку от входа в кирпичный корпус. Мыло и полотенце ждали своего часа в рюкзаке.

Порядок!

Опасения оказались напрасны, вокруг нет ни души. Да и кому нужна недостроенная фабрика, где и украсть-то нечего? А если и найдутся любители, заинтересует их в первую очередь здание. Его хоть на кирпичи разобрать можно. А вот гараж, что пристроился слева, не понадобится никому. Совершенно пустой, даже без ворот и стекол в окнах. И бетонный, только пушками разбить можно.

Возле входа Соль еще раз оглянулась для верности. Никого, ни у здания, ни у ворот.

Можно начинать.

Кнопка на поясе, третья, слева от блокирующей. Не перепутаешь, квадратная и очень тугая.

Жмем!

В первую секунду ничего не изменилось, во вторую тоже, но затем одна из бетонных плит заскрежетала, отъезжая в сторону. Из глубины с негромким гудением поднялся литой столб тяжелого темного металла. Дрогнул, замер.

Соль подошла ближе. Металл рассекали узкие отверстия-шрамы разной формы и размера. А больше ничего, просто большой круглый цилиндр, ни кнопок, ни надписей, ни указателей.

Те, что строили «Хранилище», свое дело знали. Даже если «Сфера» попадет в чужие руки, даже если заинтересуются недостроенной фабрикой, дальше никто не пройдет. Можно подогнать сюда подъемный кран, вырвать столб из бетона, но и это ничего не даст.

На этот раз пришлось расстегивать комбинезон, Карточки хранились в маленьком кармане с внутренней стороны, красная и синяя. Теперь главное не перепутать. Нужные отверстия она запоминала долго, словно таблицу умножения. Третье во втором ряду от верха, туда красную карточку. И синюю — в щель, что почти на уровне пояса.

Есть!

Изнутри цилиндра донесся негромкий звоночек. Все в порядке, карточки можно вынимать и прятать. Еще звонок — и столб медленно пополз вниз, на его месте засветился овал, чуть выше человеческого роста, перламутровый, чем-то похожий на морскую раковину. Отверстие расширилось, нижний край коснулся бетонного пола, и Соль, затаив дыхание, шагнула вперед. В глаза плеснуло белым, зашумело в ушах и… И все кончилось. Ни раковины, ни бетонного гаража, она в маленькой комнате без окон. Белые светильники под потолком, слева и справа — двери, на стене — пульт с неярко мерцающими разноцветными кнопками.

…И темный лик Святой Девы Монсальватской над одной из дверей. Соль перекрестилась и облегченно вздохнула.

Дома!

* * *

— Прежде всего медицина, — объяснял ей отец. — Мы не можем легально применять наши лекарства на Старой Земле. Здесь ими начнут промышлять наркоторговцы. И еще наша хирургия. Мы, конечно, ею поделимся, но не сейчас. Лечить солдат Адольфа Гитлера я не хочу. А кроме того, убежище на самый крайний случай, там можно спрятать сотню человек. А еще припасы, одежда, кое-что из «марсианской» техники…

«Хранилище» предназначалось не для Франции, для всей Европы. Потому и нашли ему место у стыка нескольких границ. А вот заполнить толком не успели. Только несколько «челноков» разгрузились перед тем, как погиб Транспорт-2.

Ее же задание простое — включить режим консервации, чтобы запасов энергии хватило подольше. Это должен был сделать отец. Не успел — как и объяснить толком, что и как требуется сделать. Ничего, где-то должна быть инструкция…

Дверь, та, что справа, закрыта, за левой же обнаружился коридор. Вспыхнули светильники, и Соль увидела на одной из стен схему в пластиковой рамке: «План объекта». Обрадовалась, но и удивилась слегка. Почему план здесь, а не сразу при входе? И как быть с тем, что за правой, запертой, дверью? Там, план, выходит, не нужен?

Освоиться оказалось совсем просто. Два жилых бокса, любой выбирай, кухонный комплекс, две кладовки и загадочная «комната управления». Именно к ней вел коридор, прочие помещения или справа, или слева.

Туда!

Комната управления больше походила на маленький чуланчик. Стол, стул, сейф, врезанный в стену, и еще одна бумага в пластиковой рамке, на этот раз «Порядок работы». Пункт первый, как и ожидалось, требовал внимательно ознакомиться с инструкцией. А инструкция-то где? Либо в сейфе, либо…

…На столе — простая картонная папка с завязками. Соль присела на стул, открыла. Наверняка, речь пойдет о пожарной безопасности и соблюдении чистоты, а еще о строгой отчетности. Порядок есть порядок!

Прочитала первые строчки, ничего не поняла, перечитала вновь…

«Государство Клеменция. Миссия «Старая Земля».

Высшая форма секретности.

Основные правила работы на объекте «Хранилище».

Внимание! Ввиду того, что в «Хранилище» находятся носители, являющиеся источником мощного ионизирующего излучения, необходимо точное исполнение всех правил и требований, относящихся к носителям подобного типа. Столь же важны соблюдение секретности и ужесточенная бдительность, чтобы избежать попадания объектов, и прежде всего «тяжелых систем», в чужие руки. В связи с этим…»

Дальше читать Соль не стала, вновь пробежалась взглядом по строчкам. Источник мощного ионизирующего излучения…

«Тяжелые системы».

* * *

— Это наша независимость, дочка. ТС — «Тяжелые системы» — оружие, которого еще нет на Старой Земле. И слава Богу! ТС нужны у нас дома. Космос обитаем, и не все гости приходят с добром. Но даже в этом случае мы используем такое оружие, только если не останется иного выхода. Слишком страшно.

— А эти «тяжелые системы»… Ты их видел, папа? Какие они, на что похожи?

— Извини, Соль, но даже тебе ничего сказать не могу. Просто представь себе Ад, такой, как на старых церковных фресках. ТС куда страшнее… Я обязан тебе об этом рассказать, но… Прочитай перед сном 129 псалом. Он дает надежду даже тем, у кого надежды не осталось. Помнишь его?

— Конечно, папа. «De profundis clamavi ad te Domine. Domine exaudi vocem meam…»

* * *

Из глубины взываю к Тебе, Господи. Господи! Услышь голос мой. Да будут уши Твои внимательны к голосу молений моих. Если Ты, Господи, будешь замечать беззакония, — Господи! кто устоит?

9

— Что это? — Александр Белов кивнул на темный силуэт слева от дороги. — Замок?

Немец, думая явно о другом, даже не взглянул.

— Замков тут нет. Чья-то усадьба, в округе их полно. Потому и дорогу проложили.

Шакяй удалось объехать по вязким узким грунтовкам, ведущим от усадьбы к усадьбе. Мотор «форда» протестовал, ревел, но все же справлялся. Замполитрука время от времени смахивал со лба капли пота. Смотрел только вперед, на дорогу и, сам себе удивляясь, наслаждался странным незнакомым ощущением полной свободы. И от бабушки ушел, и от дедушки ушел. Правда, едут они прямиком в волчью пасть…

Грунтовка резко свернула влево. Александр, снизив скорость, чуть расслабил руки. Небольшой спуск, подъемчик…

— Стой! Только мотор не глуши.

Белов, не став переспрашивать, убрал ногу с педали газа и покосился на счетчик расхода топлива. Меньше четверти бака.

— Почти приехали, — подбодрил его Фридрих. — А теперь приведем себя в порядок. Оружие и патроны выбросить, польскую форму тоже…

Вышел из авто и, морщась от боли, стянул с плеч красноармейскую шинель.

— Держи!

— Но… Я же свою оставил, в подвале, — растерялся Белов. — Я же…

Казенные подштанники он даже не успел получить. В Минске было не до того, а аэродромный старшина только пообещал. Синие «семейные» трусы и майка — в чем и приехал из Подольска.

Немец негромко хохотнул:

— Да хоть в бюстгальтере. Голову включи, комиссар! Впереди граница, в чужой форме ее пересекать нельзя.

Александр накинул на голые плечи влажную шинель. И холодно, и неудобно… Фридрих покачал головой.

— Забудь! Не об этом нужно думать. Сейчас выезжаем на главную дорогу, до границы пять километров. Заставы нет, только два поста, польский и наш. Едешь на полной скорости, без света, перед постом притормаживаешь, но не останавливаешься — и прямо на шлагбаум. Дальше, в нескольких метрах, еще один. Твоя задача — никого не сбить и не покалечить. Объяснить почему?

Белов покачал головой.

— А в остальном… Да поможет нам Бог!

Хлопнули дверцы. Мотор «форда» зарычал, взревел…

Они мчались навстречу тьме.

* * *

За руль маленького Сашу усадил отец. Много поездить не удалось, но азы Белов-младший освоил. Потом, в школе-интернате, отцовские уроки очень пригодились. Жили голодно, но в автомастерской дяди Николая всегда находились лишний кусок хлеба с домашней колбасой и сладкий чай. Работа не утомляла, напротив, нравилась. Шкодливый и упрямый грузовичок АМО-Ф-15 был изучен и освоен, а на директорском мотоцикле Александр и сам вволю наездился, и по окрестностям, и по городу Владимиру, когда с поручениями посылали. Хлеб с колбасой и сахар к чаю приходили со стороны — автомастерская жила частными заказами, на что директор, имея свой интерес, закрывал глаза. Так и жили. За год до выпуска шефы подарили интернату не слишком современный, но вполне бодрый АМО-2 и пообещали легковое авто, новенькую «Эмку» Горьковского автозавода. Белов предвкушал, как сядет за руль, но — не довелось.

Грузовики АМО, как и польский «форд», были чистыми «американцами», пусть и местной сборки. Александр, выруливая на главную, прикинул, что не отказался бы проехаться и на «немце». Вдруг Фридриха за его многотрудную службу премируют «мерседесом»?

Черная ночь, еле различимая во тьме дорога, гул мотора… И совсем не страшно. Надо просто ехать вперед.

— Внимание…

«Achtung» резануло по ушам, и Александр поморщился. Здесь уже советы всезнающего Фридриха не нужны. Впереди свет и две черные тени. Ночь, дорога пуста, звук мотора услыхали издалека.

Убираем газ… Медленно, медленно, скорость пусть остается третьей, но тем двоим будет казаться, что машина тормозит. Тени стали больше, уже не тени — два резких силуэта в приметных фуражках, как тогда на аэродроме. Винтовки, причем не за плечами, в руках. Замполитрука успел подумать, что на пост наверняка уже позвонили, значит, стрелять станут сразу, без всяких «Zaczekaj!». Промахнуться мудрено, а выцеливать станут шофера…

Потом! Все потом!..

Дорога внезапно стала огромной, словно летное поле, черные силуэты с винтовками выросли до самых небес. Огромные неповоротливые великаны, слишком медлительные, чтобы поймать юркого колобка.

…Я от бабушки ушел! Влево, пусть решат, что пытаюсь объехать.

…Я от дедушки ушел. Вправо! Пусть тот, что крайний, пятится.

…А от вас, паны-волки, — подавно…

Фара на дальний свет! Прямо в глаза!

Между ними!

Теперь дорога была самой обычной, тьма надвинулась, а через миг машину сильно тряхнуло. Вероятно, шлагбаум, но Белов его даже не заметил. Желтый луч высветил невысокий домик в нескольких метрах — и полосатый шлагбаум, рядом с которым человек в форме, но уже не польской. Александр понял, что пора тормозить…

— Р-рдах! Рдах!…

Переднее стекло треснуло, негромко вскрикнул Фридрих. Замполитрука промедлил долю секунды и не успел. Радиатор «форда» ударил в черно-белые полосы, и только потом подали голос тормоза.

— Стой! Стой! Стреляю!..

По-немецки… Значит, и от волка ушел.

Александр Белов откинулся на сиденье и закрыл глаза. Руки от руля оторвать не смог.

Примечания

25

Тем, кто родился после 1991 года. Стихи Александра Сергеевича Пушкина.

26

Здесь и далее. Благодарственная молитва братьев-бернардинцев. Читалась перед трапезой.

27

Здесь и далее стихи Ганса Сакса приводятся в переводе В. Микушевича.

28

Рядовой (польск.).

29

Эй, шваб! На допрос! (польск.).

30

Шваб, курва! Шевелись! (польск.)

31

Не могу, болен. Мне нужно к врачу (польск.).

32

На месте! (польск.)

33

Быстро! Быстро! (польск.)

34

А ты отойди! (польск.)

35

Пожар! Сгорим! (польск.)

36

В нашей реальности автором песни считается Франсис Лемарк. Впервые исполнена в 1952 году. Перевод Давида Самойлова.

37

Доколе же, наконец, Катилина, ты будешь злоупотреблять нашим терпением? До каких пор твое бешенство будет ускользать от нас? (лат.)

38

О времена, о нравы! (лат.)

39

Сколько раз уже вырывали кинжал у тебя из рук! Сколько раз он случайно выскальзывал у тебя из рук и падал на землю! (лат.)