Метель

Андрей Бондаренко, 2010

В последние годы в России издано много романов о так называемых «попаданцах». То есть о наших современниках, попавших – волею судеб – в далекое прошлое и не имеющих при этом под рукой Машины Времени, чтобы вернуться назад. Но, может быть, есть и другие сценарии пребывания наших современников в прошлом? Может быть, «попаданцы» все-таки могут вернуться назад, ничего в этом прошлом не изменив? А если они возвращаются, то, собственно, с какими трофеями?

Глава четвёртая

Венчание и старые развалины

Пётр, совершенно ничего не понимая, минуты полторы нерешительно потоптался на месте, бестолково рассуждая вслух:

— Так — волей-неволей — можно и в чудеса поверить! Или, наоборот, в окончательное и бесповоротное торжество науки. Например, непревзойдённой уфологии…. То бишь, произошли некие судьбоносные магнитные аномалии, за которыми последовал ни кем несанкционированный пробой-пролом во Времени. Ага! Ну, а Глеб с Ольгой туда успешно и провалились…. Невероятный горячечный бред? Может быть, и так. Вполне, даже, может…. Но что-то я, хоть убей, не вижу других правдоподобных и логичных объяснений. Не вижу, и всё тут! Тройки — с бешеными ямщиками на облучках — ещё разъезжают, не пойми, куда и откуда…

Вскоре, так и не придя к окончательному решению этой метельной головоломки, он двинулся дальше, на свет далёкого огонька. Так океанский корабль, нечаянно заблудившийся в бескрайних морских просторах (например, компас вышел из строя), всегда устремляется к ближайшему маяку, надеясь хоть там определить своё истинное местоположение.

Метель — как-то незаметно и неожиданно — изменилась, став неправдоподобно плавной, медленной и — визуально — чуть-чуть сиреневой. А ещё, при этом, совершенно бесшумной.

— Ерунда какая-то ерундовая, блин снежный! — непонимающе возмущался (в этой абсолютной тишине) Петька. — Аж, давит на уши. Барабанные перепонки пощипывает и слегка покалывает…. Сиреневый снег? Да, прав был мудрый профессор Иван Павлович: непростые здесь места. Совсем, даже, непростые…

Вокруг немного посветлело. Очевидно, приближался скупой зимний рассвет, что подтверждал и звонкий петушиный крик, изредка доносившийся со стороны деревни.

Когда Пётр вошёл в Шадрино, метель снова — неуловимо и внезапно — изменилась, став самой обыкновенной: белой, резкой и неприятно-визгливой. Несколько неприметных домиков-развалюх под чёрными камышовыми крышами, парочка покосившихся сараев, неуклюжий и страшно одинокий колодец-журавль, кривые треугольники погребов.

«Идеальное место для исторических «реконструкций» событий восемнадцатого-девятнадцатого веков!», — решил про себя Петька. — «Надо будет потом обязательно потолковать на эту тему с Нефёдовым. А, что такого? Из многочисленных исторических документов точно известно, что городок Малоярославец в октябре 1812-го года семь-восемь раз переходил — из рук в руки — от русских к французам и, соответственно, наоборот. Вот, пусть деревенька Шадрино и сыграет в нашей будущей «реконструкции» роль Малоярославца. Да и местным жителям дополнительная денежка пригодится, будет действенным подспорьем в их нелёгкой повседневной жизни…. Кстати, сугробы-то вокруг — избыточно высокие какие-то. Будто бы и не первые, октябрьские, а уже зимние — солидные, матёрые, январские…».

Светло-оранжевый огонёк оказался весёлым и трескучим костерком, бодро постреливающим янтарными угольками возле низенького крыльца симпатичной бревенчатой церквушки.

«Настоящий музейный антиквариат!», — восхищённо отметил Пётр. — «Памятник большой исторической ценности. Натуральный и патентованный раритет. Наверняка, находится под бдительной охраной нашего государства…. Эге, похоже, что в церкви есть люди! Вон, тусклые отсветы мелькает в крохотном окошке. Кому, интересно, не спится? Может, проходит эта, как там её…. Всенощная служба?».

За церковной оградой стояло несколько саней-возков, тихонько и коротко похрапывали, словно бы переговариваясь между собой, невидимые лошади, по паперти ходили какие-то люди.

— Эй, сюда, сюда! — глухо долетели сквозь нудные завывания метели взволнованные мужские голоса.

К нему на встречу от церковного крыльца бросился высокий, костистый и бородатый старикан — в тулупе до самой земли, с потрёпанным заячьим треухом на голове.

— Барин, родимый! Наконец-то! Давай, я тебе помогу! Хватайся за моё плечо! Крепче хватайся! Все уже заждались тебя…. Барышня очень волнуется и переживает…

— Это Шадрино? — спросил Пётр.

— Оно самоё — Жадрино!

— Помилуй, где ты замешкался, братец? — подбежал к ним полненький господинчик, едва различимый в ночной темноте и говорящий с характерным немецким акцентом. — Мы с Дравиным все извелись. Уже и не знаем, что думать. Твоя невеста почти в обмороке. Поп не понимает, что ему делать. Сопливый мальчишка-улан, и вовсе, советует разъезжаться по домам. Входи же скорее! Входи!

«Жадрино? Ненарадово? Дравин? Сопливый мальчишка-улан?», — пронеслось в Петькиной голове. — «Эге, это же наши ребята решили провести литературную «реконструкцию» бессмертной повести А.С. Пушкина — под названием — «Метель»! Сходится всё…. Молодцы, здорово придумали! Надо, пожалуй, подыграть немного…».

— Не волнуйтесь вы так, мой любезный Шмидт! — легкомысленно усмехнулся Пётр. — А Марию Гавриловну я сейчас успокою, не переживайте.

— Что у тебя с голосом, Владимир? — обеспокоенно спросил «пушкинский землемер».

— Ерунда, немного простыл. Видимо, крепко продуло во время сегодняшней метели. Но, как известно, простуда женитьбе не помеха…

На крыльце он тщательно отряхнул снег с плеч а, войдя в тесные сени, расстегнул верхние пуговицы тулупчика.

В церкви было откровенно темновато и мрачновато, три тощие восковые свечи неубедительно и лениво боролись с тёмно-фиолетовым сумраком. Пётр, старательно подыгрывая «реконструкторам», спрятал лицо в поднятый воротник полушубка.

В дальней части церковного помещения о чём-то взволнованно переговаривались между собой старенький «священник», верзила средних лет в партикулярной одежде и худенький юноша в форме улана. В правом — от входа — углу, на широкой лавке, безвольно опустив руки, сидела молоденькая девушка, одетая в длинное, явно старомодное платье. Другая девица в одежде простолюдинки, стоя рядом с лавочкой на коленях, старательно тёрла сидящей «дворянке» виски. Увидав вошедших, «служанка», недовольно покачав головой, принялась ворчливо выговаривать:

— Слава Богу! Насилу вы приехали. Чуть было не уморили мою бедную барышню….

«Всё по А.С.Пушкину! Учитывают даже мельчайшие детали!», — мысленно восхитился Петька. — «Почему же я не знаю этих ребят? Ах, да, Глеб говорил вскользь, что должны подъехать новенькие. Кажется, из Питера…».

Вслух же он, коротко откашлявшись, объявил — важно и солидно — как и полагалось пушкинскому Бурмину:

— Господа, я прибыл! Извините покорно за нечаянное опоздание. Метель, сами понимаете…

— Прикажете начинать? — оживился седобородый «священник».

— Начинайте, батюшка, начинайте! — барственно и надменно процедил Петька. — Уже рассвет приближается. Надо поторапливаться.

«А, вот, это подозрительное совпадение фамилий? У Пушкина, понимаешь, Бурмин, я — Бурмин…», — подумалось слегка обеспокоенно. — «Очередная, блин магнитный, странность…. Ладно, будем надеяться, что это обычное совпадение. Без всякой задней мысли и плановой судьбоносности…».

«Землемер Шмидт» и юноша в форме улана бережно подняли барышню, облачённую в дворянское платье, на ноги и подвели к аналою. Петька встал рядом, заглянул девице в лицо и удивился про себя: — «Она же слегка похожа на Ольгу, новую подружку Нефёдова! Точно такой же нос-кнопка, задорно вздёрнутый вверх, соболиные чёрные брови. Только волосы светлые, да личико щедро покрыто милыми веснушками. Глаза? Нет, не рассмотреть. Надёжно прикрыты густыми и пушистыми ресницами…».

Обряд венчания прошёл как-то буднично и на удивление быстро. Старенький «батюшка» нудно и равнодушно шепелявил что-то неразборчиво-дежурное, противно и навязчиво пахло курящимся ладаном и вековой затхлостью.

«А если священник — настоящий?», — запоздало забеспокоился Пётр. — «Шутки шутками. То бишь, литературная «реконструкция» — дело, безусловно, благородное и поучительное.…Но, ведь, так и доиграться можно ненароком. Раз, два и окрутили — на всю оставшуюся жизнь…».

— Поцелуйтесь, чада мои! — радостно велел «батюшка». — Да возрадуется Господь наш всеблагой на небесах…

Петька тяжело вздохнул и, смущённо облизав губы, вытянул их «трубочкой». Девушка обернулась, её шикарно-пушистые ресницы испуганно дрогнули и широко распахнулись.

«Какие потрясающие и необыкновенные глаза!», — вихрем пронеслось в его голове. — «Лазурно-синие, огромные, глубокие, задумчивые…. Чудо чудное! Я, похоже, пропал…».

— Ай, не он! Не он! — в полном соответствии с пушкинским текстом звонко воскликнула девица и упала (картинно?) без памяти — прямо в объятия жениха, то есть, уже законного супруга.

— Эй, Шмидт, Дравин, бездельники! — непринуждённо позвал Пётр. — Помогите! Примите у меня Марию Гавриловну!

Сдав подбежавшим «землемеру» и «корнету» — с рук на руки — их соратницу, он неторопливо зашагал к выходу: у «реконструкторов от литературы» было принято соблюдать событийные сценарии самым тщательным и щепетильным образом.

— А вы, собственно, кто будете, сударь? — робко спросил юноша в форме улана, стоящий у дверей.

— Гусарский подполковник Пьер Бурмин, естественно. Прошу любить и жаловать! — криво усмехнулся Петька, останавливаясь и невольно прислушиваясь к происходящему возле аналоя.

— Ой, как же у неё побелело лицо! Матушка моя заступница! Как бы ни померла часом! — жалостливо и испуганно воскликнула «служанка».

— Глубокий обморок! — подтвердил кто-то из мужчин. — Доктор обязательно нужен…. Да, вот, где же его взять? Придётся, наверное, скакать в Малоярославец…

Пётр, неуверенно потоптавшись у дверей, тихонько вздохнул и двинулся обратно, на ходу доставая из правого внутреннего кармашка ментика пузырёк с нашатырным спиртом. Не то, чтобы он поверил в «глубокий обморок» (актёрские навороченные штучки, понятное дело!), просто очень уж хотелось ещё раз заглянуть в те незабываемые синие глаза. До дрожи в коленях хотелось, до холодной испарины…

Невежливо растолкав в разные стороны «реконструкторов», Пётр склонился над девушкой, неподвижно сидящей на досчатом некрашеном полу, прислонясь спиной и затылком к тёмным брёвнам стены. Отвинтил с флакона крышечку, зубами, задержав дыхание, вытащил тугую резиновую пробку и поднёс пузырёк к веснушчатому носу-кнопке.

Опять — бесконечно мило и беззащитно — дрогнули длинные и невероятно пушистые ресницы, и вот перед ним снова они — незабываемо-прекрасные, лазорево-синие глаза-колодцы.

— Кто вы, милостивый государь? — чуть слышно прошептали карминные, изысканно очерченные губы.

— М-м-м! — беспомощно и смущённо замычал Петька.

— У вас во рту зажата какая-то круглая чёрная штука. Выньте её, пожалуйста, чтобы не мешала говорить, — добросердечно посоветовала девушка.

Он, благодарно помотав головой, разжал зубы, выплюнув «круглую чёрную штуку» на ладонь, вставил пробку — подрагивающими непослушными пальцами — в горлышко склянки, завинтил крышечку, и, убрав флакон в карман, вежливо представился:

— Гусарский подполковник Пьер Бурмин! Получается, что ваш, милая сударыня, законный муж — перед Богом и людьми. «Реконструированный» муж, понятное дело…

— Муж, как странно…, — задумчиво и чуть удивлённо протянула синеглазая барышня. — Муж…. А вот это ваше последнее длинное слово — на букву «р» — мне совершенно незнакомо, извините.

— Я очень рад нашей внезапной и неожиданной встрече, милая, э-э-э, Мария Гавриловна! — бестолково, но искренне заверил Петька. — И очень надеюсь на продолжения знакомства с вами…. Но сейчас вынужден откланяться. Извините, срочные и важные дела!

— Позвольте, милостивый государь! Как это — откланяться? Какие ещё такие дела? — решительно вмешался детина в партикулярном костюме. — Извольте подробнейшим образом объясниться в произошедшем! Сто тысяч чертей! Я вам не позволю…

— Отставить, корнет Дравин! — прикрикнул Пётр.

— Откуда вы меня знаете?

— Естественно, из книги. Как и всякий образованный человек, любящий классическую литературу…. Потом поговорим — более подробно и содержательно — в стационарном лагере. А сейчас я очень спешу. Видите ли, в этой дурацкой метели заблудились два человека…

— В-в-владимир заблудился? — начала заикаться девушка. — В-в-владимир Н-н-николаев?

— Ну, он-то найдётся скоро, не успеете даже соскучиться. Часа через два с половиной его приведёт молодой крестьянин, если, конечно же, я правильно помню текст великого русского классика…. Глеб Сергеевич Нефёдов и его…, м-м-м, невеста Ольга пропали бесследно. Их ведь здесь не было? Вот, видите! Пойду искать…

— Конечно, конечно, идите! — заволновалась Марья Гавриловна. — Нельзя бросать своих товарищей в беде…. Нельзя! Глеб Сергеевич Нефёдов? Это не тот ли, который пропал без вести под Аустерлицем? Я недавно читала о нём в толстой книге…

— Ну, можно и так сказать, — Пётр принялся нервно лохматить свои, и без того пышные усы-бакенбарды. — В строго определённом смысле, конечно…. Кстати, к Ненарадово надо поворачивать направо, или налево?

— Направо, безусловно.

— Ага, большущее спасибо! Господа и дамы, всех благ! А с вами, милая Марья Гавриловна я не прощаюсь. Мы, надеюсь, увидимся сегодня вечером в Ненарадово?

— Конечно же, обязательно, как вам будет угодно, — покорно прошелестел в ответ смущённый голосок. — Но, почему же, именно сегодняшним вечером? Вечеров — всяких и разных — на наш век хватит. Поверьте мне…

Выйдя из церкви, он, для чего-то трижды перекрестившись на маковку, украшенную скромным деревянным крестом, бодро зашагал направо. Конечно же, у литературных «реконструкторов» имелись сани с запряжёнными в них лошадьми. Но…. Во-первых, Пётр очень не любил — по поводу и без оного — стеснять незнакомых и малознакомых ему людей. Во-вторых, вдруг, Глеба и Ольгу сбило с ног сильным ветром, и их бесчувственные тела лежат на обочине дороги, слегка припорошённые октябрьским снежком? Маловероятно, но всё же…. Куда-то же они, в конце концов, подевались? Ведь, не улетели же, в самом-то деле, старательно махая орлиными крыльями? А на конной повозке запросто можно — с весёлым попутным ветерком — промчаться рядом и ничего не заметить…. В-третьих, много и старательно ходить пешком — очень полезно для здоровья. Особенно людям избыточно полным, то есть, откровенно говоря, не в меру жирноватым…. И, в-четвёртых, ему хотелось немного побыть в одиночестве: никуда не торопясь, подумать о прекрасных синих глазах Марии Гавриловны, наметить некие планы на будущее — относительно возможного завоевания её трепетного девичьего сердечка.

— Впрочем, какая она — «Мария Гавриловна»? — неуверенно бормотал Петька себе под нос. — «Мария Гавриловна» — это роль из литературной «реконструкции» пушкинской «Метели»…. Надо же было познакомиться с симпатичной девушкой, узнать её настоящее имя. Эх, что же это я такой туповатый и несообразительный?! Почему правильные и разумные решения всегда приходят в мою лохматую голову с хроническим опозданием? Никакого зла не хватает…

Метель опять окрасилась в непривычные сиренево-фиолетовые тона, снова став совершенно бесшумной. Он — в полной тишине, не обращая на очередную перемену театральных декораций никакого внимания — расслабленно брёл по просёлочной дороге и мысленно рассуждал о всяких важных разностях: о смысле своей бестолковой жизни, о редких любовных историях и интригах, которых — по сути — и не было, о призрачных и неверных перспективах на Будущее. Ну, и не забывал изредка посматривать на придорожную обочину. Вдруг — что….

Незаметно и ненавязчиво наступило пригожее зимнее утро, снег перестал сыпать, ветер почти стих. Серые облака трусливо и планомерно отступили к югу, обнажив ярко-голубое, наивно-бесстыжее небо. Из-за восточной линии горизонта неторопливо и рассеянно выбралось ленивое, неприлично белёсо-жёлтое октябрьское солнышко. Под воздействием его неярких лучей всё вокруг нестерпимо заблестело-засияло. Это крохотные кристаллики инея, незаметно для окружающих облепившего все выпуклые предметы, доходчиво объявили о своём существовании.

— Смотри-ка ты, а здесь снега совсем мало! — поделился Пётр своими наблюдениями с упитанными нежно-розовыми снегирями, беззаботно перепархивающими с ветки на ветку в густых придорожных кустах. — В этом Шадрино-Жадрино будет в пять-семь раз побольше…

Когда было пройдено порядка пяти с половиной километров, впереди послышался басовитый гул мотора и из-за ближайшего поворота показался белый микроавтобус.

Пётр поднял вверх руку, автомобиль послушно остановился, распахнулась шофёрская дверца, и на снег вылез-выпрыгнул пожилой шустрый мужичок — по всем внешним признакам — «фээсбешник» («кагэбэшник»?) в отставке.

— Приветствую вас, Великий Магистр Пьер! — без тени улыбки поздоровался мужичок. — Вы меня, конечно же, не помните? Я — Николай Николаевич, управляющий Глеба Сергеевича Нефёдова. В смысле, управляющий его поместьем «Ненарадово». Мы видались-знакомились ранней весной позапрошлого года на льду Чудского озера, когда ваш дружный коллектив «реконструировал» легендарное Ледовое Побоище…. Помните?

— Ну, да, помню! — искренне обрадовался Петька. — Вы же тогда меня спасли, то есть, вытащили из ледяной воды, когда я случайно провалился под неожиданно-треснувший лёд…. Спасибо вам, Николай Николаевич! Обязан по самый гроб жизни!

— Не стоит оно — таких жарких благодарностей. Право, господин Магистр, не стоит. Самая обыкновенная и насквозь рутинная работа. Должностные обязанности, так сказать…. Кстати, называйте меня просто — Николаичем…. А где Глеб Сергеевич?

— Они с Ольгой разве не появлялись в Ненарадове?

— Нет, не было. Вчера ещё ждали, но…. И их мобильные телефоны молчат. Вернее, всяческая телефонная связь — в Ненарадово и рядом с ним — отсутствует. Я уже начал волноваться…. Что-то случилось? Давай, Магистр, излагай! И, пожалуйста, без вежливых сантиментов и дурацкого «выканья», раз такое дело…

Пётр подробно рассказал «что случилось»: про то, как они глупо и бездарно заблудились — в паутинках дорог, отвороток и глубоких канав будущего газопровода, про красно-бурую палатку профессора-самогонщика, про полупьяную аварию, нежданную бесшумную метель и таинственное исчезновение — практически на ровном месте — Глеба и Ольги. А вот про «реконструкцию» венчания в деревенской бревенчатой церкви он не обмолвился ни единым словечком. Собственно, зачем? Ведь это не имело (вроде бы?) ни малейшего отношения к заблудившимся друзьям…

— Ай-яй-яй! — обеспокоенно покачал головой Николаич. — Это всё Ольга, не иначе. Опять, наверное, придумала очередную глупую и бесшабашную авантюру…. Я ей никогда полностью не доверял. Такая беспокойная и непутёвая особа — это что-то! И выпить любит, меры не зная…. Залезай, Магистр, в машину! Поедем, всё осмотрим на месте.

— А как же гости? — спросил Пётр. — Может, стоит и их привлечь к поискам? Хотя бы — поставить в известность?

— Какие гости? А, «реконструкторы»…. Ещё никого нет. Только завтра с раннего утра все начнут съезжаться — в соответствии с расписанием ваших костюмированных игр…

«Откуда же тогда в Жадрино-Шадрино появились литературные «реконструкторы»? Или они — сами по себе? В том смысле, что незнакомы с расписанием? А лошади, запряжённые в сани и возки? Арендовали в каком-нибудь другом поместье?», — удивился Петька, но ничего — по наитию — спрашивать не стал.

Перед его глазами промелькнула неприметная табличка — «Шадрино» (и, всё же, Шадрино, а не Жадрино!), микроавтобус резко повернул, и по обеим сторонам от просёлочной дороги обнаружились — вблизи и вдали — вполне современные домики и коттеджы: кирпичные, оштукатуренные, обитые вагонкой и декоративным сайдингом.

«Ничего не понимаю! Бред, бред, бред! Ещё полтора часа назад здесь не было ничего похожего. Не было, разрази меня громом! Я бы обязательно заметил…. Как такое можно не заметить?», — Пётр ошарашено завертел головой во все стороны и заторможено спросил:

— А где же…. Где же деревенская церковь?

— Церковь? — непонимающе переспросил Николаич. — Нет в Шадрино никакой церкви. Ближайшая — только в Жабино.

— Как же так? Я же сам, э-э-э…. Сам читал в толстой книге, что есть…

— Была когда-то, не спорю. Причём, какая-то приметная и чем-то там знаменитая. Только очень давно. Её снесли, если я не ошибаюсь, ещё в двадцатые-тридцатые годы прошлого века…. Мы сейчас будем проезжать мимо церковного фундамента. Если надо, то я могу и притормозить.

— Притормози, — согласно мотнул головой Пётр, отметив про себя, что и в Шадрино нигде не наблюдалось серьёзных зимних сугробов. Так, сущее баловство, мелочь…

Микроавтобус плавно затормозил около неприметного холмика, слегка припорошённого снегом.

— Пошли, полюбопытствуем? — предложил управляющий Нефёдова. — Раз уж, всё равно, остановились…

Какие-то тёмно-серые, грубо-отёсанные (бетонные?) глыбы, гладкие и ребристые гранитные булыжники, крупные, непривычно рыжеватые и тёмно-бордовые кирпичи.

— Николаич, может, это совсем не та церковь? — с надеждой в голосе спросил Петька. — Я читал про деревянную, то есть, про бревенчатую…

— Та, Магистр, та! — заверил собеседник. — Действительно, в самом начале девятнадцатого веке на этом месте стояла бревенчатая церквушка. Потом, как и полагается, сгорела. Кажется, во время Отечественной войны 1812-го года, когда наша Россия сражалась с войсками французского Наполеона Бонапарта…. На месте сгоревшей церкви отстроили — естественно, уже в мирное время — капитальную, серьёзную, кирпичную. Потом и её очередь — в соответствие с марксистко-ленинским материализмом — наступила…. Ага, вспомнил! Тут мне кто-то из местных мужиков намедни втулял с гордостью, что, мол, про бревенчатую церковь, которая здесь была когда-то, сам великий Пушкин писал, который Александр Сергеевич. В своей бессмертной и знаменитой повести — «Метель»…. Самой книжки-то я не читал, каюсь. Но кино смотрел. Там ещё мелодия такая — чудесная и запоминающаяся. Кажется, композитора Григория Свиридова…