Метель

Андрей Бондаренко, 2010

В последние годы в России издано много романов о так называемых «попаданцах». То есть о наших современниках, попавших – волею судеб – в далекое прошлое и не имеющих при этом под рукой Машины Времени, чтобы вернуться назад. Но, может быть, есть и другие сценарии пребывания наших современников в прошлом? Может быть, «попаданцы» все-таки могут вернуться назад, ничего в этом прошлом не изменив? А если они возвращаются, то, собственно, с какими трофеями?

Глава первая

Плач в ночи

Вообще-то, Петя Бурмин являлся по жизни полным — во всех смыслах — лохом. Записным, хроническим и неисправимым неудачником. Тихим таким очкариком — мечтательным и недотёпистым. Безвольным, добрым и полностью бесперспективным чудаком — по меркам нашего сурового современного мира, не терпящего мягкотелых и наивных увальней, не могущих даже толком постоять за себя.

Действительно, кому нужен сорокалетний толстячок, вот уже почти двадцать лет работающий экономистом в «Водоканале»? Подчёркиваю, простым экономистом, даже не старшим. Однокомнатная малогабаритная квартира в спальном районе Москвы, уже окончательно и безысходно позабывшая, что оно такое есть — косметический ремонт. Копеечная зарплата, редкие смехотворные премии и упорное нежелание делать карьеру, объясняемое полной самодостаточностью и вопиющей бытовой непритязательностью. Дамы и барышни, время от времени появлявшиеся в Петькиной серой жизни, очень быстро понимали, что данный неуклюжий персонаж — «не добытчик», и навсегда, без грамма сожаления, покидали неухоженную «хрущёвку» — в поисках лучшей женской доли.

А еще у Петра Бурмина наличествовало весьма странное и подозрительное хобби — так называемая «историческая реконструкция».

Не все знают, что это такое? Ну, это когда сотни взрослых чудаков и чудачек собираются в каком-нибудь строго определённом месте и увлечённо играют в «живых солдатиков». Не очень понятно? Тогда обратимся к классическим формулировкам из толстой энциклопедии: — «Историческая реконструкция — это общественное движение, ставящее перед собой научные цели и использующее при этом — для более глубокого изучения исследуемого исторического периода — метод ролевой игры и научного эксперимента…».

В данном заумном толковании лишь две фразы являются ключевыми: — «исследуемый исторический период» и «ролевые игры». Да вы, наверное, и сами не раз видели на телевизионных экранах, как наши современники, выряженные в средневековые одежды, предварительно разделившись на две команды, изображают-воссоздают всякие известные сраженья и битвы. Аустерлиц, например, Ватерлоо, или легендарное Ледовое Побоище…. Вспомнили? Тогда двигаемся дальше…

Последствия такого нестандартного увлечения-хобби постоянно и навязчиво давали о себе знать. Вся квартира Бурмина, включая антресоли в прихожей, застеклённый балкон и совмещённый санузел, была завалена и заставлена самым разнообразным хламом (старинным по форме и сути, но сугубо современного изготовления): двуручными и одноручными рыцарскими мечами, кольчугами, копьями, луками, арбалетами, мундирами — разных времён и стран, офицерскими шпагами, ружьями, пищалями…

Впрочем, у «исторической реконструкции» были и свои, насквозь положительные моменты, связанные с тем важным обстоятельством, что многие из этих «чудаков и чудачек» являлись людьми откровенно обеспеченными, чем Петька (в среде «реконструкторов» — сугубо Пьер) и пользовался. Смущался, конечно же, при этом, краснел, бледнел и заикался, но, тем не менее, пользовался. Ибо другого выхода, как не крути, не наблюдалось….

Во-первых, это касалось финансовых взносов на жизненные нужды каждой «реконструкции», включавшие в себя всякие арендные платежи, услуги сторонних гримёров, поваров и музыкантов, затраты на питание, то бишь, на дружеские весёлые пирушки-посиделки. Как же без весёлых пирушек можно обходиться, если в Прошлом так было заведено? Мол, повоевали от души, разбили в пух и прах коварного неприятеля, теперь это славное дело надо непременно отметить — с удалью и должным размахом. С рыцарским там размахом, или с гусарским, что сути не меняет…. Дорогое это удовольствие — дружеские «реконструированные» пирушки — доложу я вам. Очень, даже, дорогое! Дикие кабанчики, лоси и косули, зажаренные на вертелах над бордово-фиолетовыми углями костров. Всякие заплесневелые сыры, копчёные угри и осетры, жареные зайцы и фазаны. Ну, и благородные алкогольные напитки — соответствующие конкретному «реконструируемому» времени.…Откуда, спрашивается, звонкие тугрики — у рядового экономиста «Водоканала», не сидящего на полновесных финансово-материальных потоках? Неоткуда, ясен пень…. Но богатые друзья-соратники всё понимали правильно и ненавязчиво освобождали беднягу Пьера от денежных поборов, для пущей важности назначив его Верховным Магистром Ордена «Р». Кто же с Великих Магистров — злато берёт? Это, благородные господа и дамы, уже откровенный моветон! Более того, не зазорно Магистру и с собой — по завершению очередной «реконструкции» — деликатесов и винишка дать-отсыпать, а то у него в холодильнике, наверняка, шаром покати…

Во-вторых, теперь у Петра не наблюдалось никаких проблем «с колёсами под задницей». Это в том смысле, что машины у него никогда не было, да и быть не могло, поэтому друзья-приятели — по строго установленному графику — возили Магистра Пьера туда-сюда, то бишь, к местам «реконструкций» и обратно — прямо к дверям парадной.

Петька щедро намазал физиономию — в нужных местах — специальным «театральным» клеем, отложил потрёпанную кисточку в сторону и, тяжело вздохнув, взял в руки пышные, слегка рыжеватые накладные усы-бакенбарды. Да-да, именно так — усы-бакенбарды — вы не ослышались! Достоверно известно, что в 1812-ом году русские гусары практиковали такую диковинку: пышные бакенбарды, спускаясь от висков, встречались — при помощи усов — друг с другом, образуя единое и неразделимое целое…

— Вот же, придумщики хреновы! — хмуро ворчал Пётр, внимательно всматриваясь в тёмные зеркальные глубины. — Попробуй-ка, расположи эту дурацкую конструкцию ровно, без всяких несимпатичных и несимметричных перекосов. И клей ещё — натуральная зверюга, ошибок не прощающая. Схватывается намертво за считанные секунды…. Да, та ещё образина получилась, страхолюдная и конкретная…

Впрочем, Пьер откровенно лицемерил и лукавил, так как собственное зеркальное отражение — в гусарском подполковничьем мундире — ему очень даже нравилось.

Доломан,^[1] ментик,^[2] узкие чикчиры,^[3] короткие ботики,^[4] украшенные чёрными шерстяными кисточками. Вокруг талии (вернее, того места, где у худых людей располагается талия), был обмотан кушак, представляющий собой сетку из шнуров. На голове красовался чёрный, обшитый кожей кивер,^[5] украшенный белым султаном и этишкетами.^[6] Доломан и чикчиры были щедро расшиты золотистыми шнурами и серебристой тесьмой. Ментик же был обшит густым, бело-серым бараньим мехом.

Да и физиономия Петра, украшенная пышными усами-бакенбардами, вызывала уважение и смотрелась очень даже солидно и мужественно, смутно напоминая образ легендарного Дениса Васильевича Давыдова с известной картины кисти художника О. Кипренского. Только полноватый такой получился Денис Давыдов, щекастый, не в меру отъевшийся на мирных хлебах, с волосяным покровом — на голове и физиономии — непривычно светлых и рыжеватых колеров. Отметим, что буйные пего-льняные кудри на Петькиной голове были сугубо природными, доставшимися ему в наследство от достославных предков.

— Красавец писанный! — Пьер браво подмигнул своему отражению и с недоверием покосился на широкий серый гусарский плащ со стоячим воротником, висящий на спинке стула. — А, вот, эта тонкая тряпочка явно не годится по сегодняшней минусовой погоде. Придётся, видимо, поменять форменный плащик на старенький овчинный тулупчик. Ничего, сойдёт и так. Хорошо ещё, что финские термические кальсоны влезли под узкие чикчиры…. Что ещё? Придётся в глаза вставить линзы. Противно, конечно. Потом на веках и ресницах обязательно выскочит раздражение с нагноением. Но, гусарский подполковник, разгуливающий по полю боя в современных очках? Народ от смеха описается через одного…

Зазвонил-затренькал старенький мобильный телефон, лежащий на узком подоконнике.

— Да, слушаю! — важно оповестил Петька.

— Как, сонный поросёнок, готов? — поинтересовался мужественный голос Глеба Нефёдова. — Мы подъезжаем минут через пять-семь. Выходи на улицу, подполковник, не опаздывай!

Пётр торопливо, болезненно морщась, вставил в глаза оптические линзы, запихал за кушак седельный (незаряженный, понятное дело), пистолет, повесил на левый бок гусарскую саблю, перебросил через правое плечо короткий овчинный тулуп (больше похожий на куртку) и, прихватив тощую дорожную сумку, покинул квартиру, с силой захлопнув за собой входную дверь. Да, ещё он положил во внутренний кармашек доломана маленький пузырёк с нашатырным спиртом: наш герой был подвержен частым приступам головокружения, и именно нашатырный спирт действенно помогал ему от этой напасти. А в правый боковой карман ментика Петька пристроил допотопный карманный фонарик. Так, на всякий пожарный случай…

Честно говоря, все нормальные люди переодевались в соответствующие костюмы и наряды уже непосредственно на месте «реконструируемых» баталий и сражений. Причём, эти места располагались — в подавляющем большинстве случаев — на значительном отдалении от города. Но Пьер — в довесок ко всем прочим своим недостаткам — был патологически ленив и стеснителен. Таскать с собой — туда-сюда — громоздкие и тяжеленные баулы с вещами и обувью? Не смешите, право! Переодеваться при зрителях (в холодное время года в кустиках не спрячешься!), тряся жирными и неаппетитными телесами? Увольте!

— Ничего себе! Ну, дядя Петя, ты и даёшь! — восхищённо выдохнул веснушчатый сосед-подросток, встреченный на лестнице, и тут же жалостливо заныл: — А когда возьмёшь меня с собой на ваши воинские игрища? Ты же клятвенно обещал! Когда?

— В следующий раз, Санёк! — смущённо пообещал рядовой экономист московского «Водоканала» Петька Бурмин, он же — бравый гусарский подполковник. — Гадом буду! В следующий раз — обязательно…

На утренней улице было промозгло и холодно: температура опустилась ниже нуля, с неба сыпали-падали крохотные снежинки-пылинки, тут же разносимые порывистым ветром во все стороны.

— Нормальная осенняя погода, — тихонько пробормотал себе под нос Петька. — Середина октября месяца, как-никак. Было бы странно, если бы вокруг всё плавилось от жары, а из серых туч капал летний ленивый дождик….

На дворе, действительно, стоял октябрь. Причём, октябрь 2012-го года. То бишь, совсем недавно исполнилось ровно двести лет со дня легендарного Бородинского сражения. Знаковый и знаменательный юбилей — для настоящих исторических «реконструкторов». Как можно было пройти мимо этого наиважнейшего события? Ясен пень, что никак…

Однако, «реконструировать» Бородинское сражение уже не представлялось возможным — по целому комплексу уважительных и совершенно неуважительных причин. Во-первых, для этого не хватало народа, лошадей, пушек, ружей и всего прочего — даже для «реконструкции» в масштабе один к пятистам. В смысле, даже для «реконструкции» отдельных значимых эпизодов знаменитой схватки. А, во-вторых, имело место быть обычное русское раздолбайство. Пока созванивались-списывались-договаривались, шестое сентября — дата Бородинской битвы — бесповоротно прошло. Поэтому коллегиально было принято следующее Соломоново решение: «реконструировать» сражение (откровенно второстепенное — с глобальной точки зрения) за русский городок Малоярославец, которое состоялось 24 октября 1812-го года. Ну, это когда Наполеон Бонапарт не смог пробиться к Калуге, и вынужден был начать отступление на Можайск и далее — на разорённую войной старую Смоленскую дорогу, где уставшую и оголодавшую французскую армию уже поджидали лихие русские партизаны…

Естественно, что не последнюю роль в этом выборе сыграл и тот немаловажный факт, что как раз под Малоярославцем (юго-восточнее на восемьдесят-девяносто километров) у Глеба Нефёдова — российского олигарха средней руки — было оформлено в собственность с десяток-другой гектаров полей, перелесков и маленьких рощиц. Ну, и приличный загородный дом — с многочисленными хозяйственными пристройками — наличествовал. Натуральное поместье, короче говоря, с двумя просторными конюшнями на двадцать лошадиных голов каждая…

Послышался характерный визг автомобильных покрышек, и у подъезда остановился мощный, светло-салатный японский джип-внедорожник. Синхронно приоткрылись передние дверцы машины, и наружу выбрались уже упомянутый Глеб Нефёдов и неизвестная Петру молодая девушка.

Глеб был видным тридцатипятилетним мужиком: высоким, широкоплечим, статным, с ухоженной чёрной бородкой. Он очень любил — во время исторических «реконструкций» — изображать из себя различных благородных средневековых рыцарей, желательно графов, баронов и маркизов. В этот же раз ему предстояло (главным образом, из-за упрямого нежелания расставаться со стильной чёрной бородой) выступать в роли безымянного казачьего есаула. В дорогу Нефёдов оделся, как и было принято у очень богатых людей с хорошим вкусом: бежевая канадская спортивная куртка, из-под которой высовывался воротник белого исландского свитера толстой вязки, угольно-чёрные вельветовые штаны, грубые горно-туристические ботинки на массивной подошве. Естественно, что всё это было насквозь фирменным и стоило столько, сколько рядовому экономисту — на государственной службе — не заработать и за полгода.

Спутница Глеба, наоборот, выглядела на удивление вульгарно и вызывающе. Тёмно-каштановые волосы с частыми фиолетовыми прядками, собранные в классический панк-гребень. На мертвенно-бледном лице размещался броский макияж: ядовито-розовая помада, сине-зелёные тени, неправдоподобно-мохнатые накладные ресницы, шикарные чёрные брови — не понять, то ли нарисованные, то ли настоящие. Одежда полностью соответствовала косметике: длинная — по точёную щиколотку — расстегнутая норковая шубка, выставляющая на всеобщее обозрение игриво-декольтированный топик, умопомрачительно-короткую чёрную мини-юбку и ярко-красные сапоги-ботфорты выше колен.

«Панкующаяся Джулия Робертс из известного голливудского фильма «Красотка», — мысленно вынес Пётр суровый вердикт. — «Та ещё штучка! Ходячие стервозные неприятности, сопровождаемые экстравагантными и запредельными капризами…».

— Знакомьтесь, дамы и господа! — предложил Глеб. — Это Пьер Бурмин, наш, так сказать, Великий Магистр. А это…

— Ольга! — хриплым фальцетом беспардонно перебила девица и, достав из позолочённого портсигара длинную тёмно-коричневую сигарету, манерно попросила: — Петруша, друг мой сердечный! Угости-ка симпатичную девушку спичкой! Чего столбом застыл-то? Зажигалку, говорю, дай! В моей «Зиппо», понимаешь, горючка закончилась…

— Извините, но я, собственно, некурящий, — смущённо промямлил Петька. — Простите…

— Бог простит! Если, конечно, посчитает нужным…. А ещё обрядился гусарским подполковником, так тебя растак! Да, ну и мужики пошли! Все сплошь некурящие и малопьющие…. Ага, вот же он, спасительный ларёк! Там, надеюсь, продают зажигалки? Я и сама схожу, чего уж там! Вы, милые кавалеры, пока загружайтесь, болтайте, сплетничайте…

Дождавшись, когда экзальтированная барышня отойдёт подальше, Пётр поинтересовался у Нефёдова:

— Где ты подцепил эту райскую длинноногую пташку? Кто она такая? Яркая и типичная представительница столичной «золотой молодёжи»?

— Во-первых, ни «где», а «как», — флегматично уточнил приятель-олигарх. — По разгульной пьянке, стало быть, как и всегда…. А, вообще-то, Ольга очень даже ничего. И как женщина, и как человек. Добрая, умная, начитанная, в меру искренняя, страстная. Правда, немного взбалмошная и чуть-чуть капризная, не без этого…. Так ведь, она полька наполовину! И этим всё сказано: полячки — ужасно ветрены, мечтательны и легкомысленны. Что и подтверждают многочисленные классические романы. Например, «Пётр Первый», вышедший из-под пера знаменитого А. Н. Толстого…. Опять же, Ольга — круглая сирота с восемнадцати лет. Уже два с половиной года гребёт по жизни безо всякого взрослого присмотра. Дедушки и бабушки давно померли, всяких дядей и тётей не было изначально, папа с мамой-полькой успешно погибли в авиакатастрофе, оставив дочери вполне приличное наследство и шикарную четырёхкомнатную квартиру в центре Москвы, на шестнадцатом этаже.… Другая — на её месте — могла бы тут же стремительно заскользить вниз по наклонной плоскости и полностью съехать с катушек. Мужики, наркотики, религиозные секты, прочее…. А моя Ольга — девушка крайне целеустремлённая и на редкость разумная. Да, любит немного покутить, оторваться — до потери пульса — в подпольных казино, пошляться по ночным клубам…. Но, при этом, и учёбу не забросила! Учится на четвёртом курсе МГУ, факультет психологии. Причём, на одни пятёрки, английский и французский языки знает в совершенстве…. А что, старина, она тебе — совсем не приглянулась?

— Да не то, чтобы совсем…

— Пьер, зараза толстомясая и медлительная! Что ещё за дурацкая манера — мямлить и ходить вокруг да около? А? Изволь отвечать чётко и однозначно: что и как! Друзья мы, или где? Скажи ещё, что Ольга — некрасивая и страшненькая? Попробуй только, мерзавец! Голову оторву напрочь — вместе с дурацкими усами-бакенбардами…

— Симпатичная, конечно. Фигуристая, ногастая. Миленький нос-кнопка, задорно вздёрнутый вверх. Только, вот, глаза….

— Что — глаза? Ну, говори же, инквизитор средневековый!

— Глаза большие, очень выразительные, лазурно-синие…. Только холодные какие-то, будто бы заледеневшие на пятидесятиградусном арктическом морозе. И, при этом, чрезмерно самоуверенные. Твоя Ольга, судя по глазам, чётко знает — чего хочет получить от этой жизни.

— И только-то? — беззаботно хмыкнул Глеб. — Тоже мне, нашёл смертный грех! Все нормальные люди имеют перед собой — на долгие-долгие годы вперёд — чёткие жизненные цели-ориентиры. Вот ты, Пьер, чего хочешь? Я имею в виду — в глобальном смысле? Тупо молчишь и глупо лыбишься? Ну, да, конечно! Ты же у нас особенный, загадочный и, прости за дружескую прямоту, не совсем нормальный. То бишь, чрезмерно мечтательный и полностью оторванный от грубой жизненной прозы…. Ладно, заканчиваем глупый и бесполезный трёп, Оля уже возвращается. Ты сумку и полушубок сложи в багажник, да и саблю гусарскую отправь туда же, чтобы мне салон, часом, не испортить…

Дорога давалась нелегко и откровенно скучно: несмотря на утреннее время, Москва стояла в длиннющих автомобильных пробках. Хорошо ещё, что Ольга, действительно, оказалась девушкой общительной, разговорчивой и начитанной, могущей безостановочно — часами — трепаться практически на любые темы. За три с половиной часа, проведённых в пробках, Пётр узнал очень много интересного и познавательного о подробностях светской жизни в России первой четверти девятнадцатого века: кто и с кем — из известных персон — состоял в близком родстве, как было принято ухаживать за знатными дамами, чтобы рассчитывать на сердечную взаимность, как часто полагалось делать визиты к соседям-помещикам…

— Кстати, о тогдашней русской знати, — увлечённо вещала Ольга. — Вы, некурящие мои спутники, знаете, что фамилии «Нефёдов» — практически княжеская? Не знаете? Теперь — знайте! Нефёдовы — одна из третьестепенных ветвей рода знаменитых князей Буйносовых, ведущих свою родословную от самого Рюрика. Правда, тупиковая ветвь. Последней её славный представитель погиб, вернее, пропал без вести в 1805-ом году, во время кровопролитного сражения при моравском Аустерлице. Угадайте, как звали этого «последнего» Нефёдова княжеских кровей? Конечно же, Глебом! И отчество у него было характерное — Сергеевич…. К чему бы этакие странные совпадения?

«Да, такая шустрая девица в 1812-ом году не растерялась бы!», — подумалось непонятно к чему. — «Конечно, если бы она попала туда. Например, с помощью Машины Времени…».

Наконец, они выбрались на четырехполосное пригородное шоссе, что, впрочем, на увеличение скорости передвижения почти не повлияло: неугомонный Юрий Михайлович Лужков продолжал — с маниакальной настойчивостью — окружать несчастную Москву бесчисленными кольцами из асфальта и железобетона.

Только к четырём часам пополудни наши путешественники подъехали к Наро-Фоминску, где и пообедали — всякой общепитовской разностью — в придорожном грузинском ресторанчике.

— Дрянь дело! — недовольно констатировал Нефёдов, вяло ковыряясь вилкой в горшочке с — якобы — чахохбили.

— И киндзмараули — совсем не киндзмараули! — поддержала его Ольга. — Пойло какое-то. То бишь, гадкий суррогат и бесстыжая подделка…

— Я, собственно, не про это, — поморщился Глеб. — Хотя, дорогая, ты полностью права: эту забегаловку стоило бы сжечь — вместе с неумелыми поварами и хамоватыми официантами — а пепелище заровнять бульдозерами и закатать под свежий асфальт — в три слоя.… Другое плохо: совсем скоро уже стемнеет, а после Малоярославца мы свернём на грунтовую просёлочную дорогу, где, естественно, никаких фонарей — вдоль дорожного полотна — не предусмотрено. Зато развилок и перекрёстков, не оснащённых табличками и указателями, имеется без счёта…

— Ты что же, братец, не знаешь дороги до собственного загородного поместья? — удивился Петька.

— Знаю, конечно. Но только теоретически. Ты думаешь, что я сам часто сажусь за руль? Зачем же тогда нужен опытный казённый водила с высокой зарплатой? Вот и на дачу («поместье» — слишком громко звучит и рядовому обывателю сильно режет ухо) я ездил сугубо на заднем сиденье, старательно изучая разные деловые бумаги.

— Можно позвонить по мобильной связи, чтобы кто-нибудь из обслуживающего персонала выехал нам навстречу, — разумно предложила Ольга.

— Вот, когда заблудимся (стук-стук-стук, тьфу, тьфу, тьфу!), тогда и свяжемся с поместьем.

— Заплутали, мишки, заплутали! Заблудились — в паутинках улиц…, — в тему, голосом незабвенного Аркадия Северного, взвыл ресторанный магнитофон, изображая из себя греческую провидицу Кассандру…

Естественно, учитывая вредоносную пророческую песенку, постукивание по деревянному столу — в купе с тремя плевками через левое плечо — не помогло: они, всё же, заблудились.

Где-то в районе полседьмого вечера, проехав мимо правых отвороток на Обнинск и Малоярославец, внедорожник свернули налево — на вполне даже приличную грунтовую дорогу.

— Абсолютно ничего страшного! — авторитетно заверила Ольга, небрежно поправляя каштаново-фиолетовый панк-гребень на своей голове. — За неполный час преодолеем требуемые восемьдесят пять километров. Ништяк!

— Не получится — за час, — скептически отозвался Нефёдов. — С каждым поворотом-развилкой дорога будет становиться всё хуже и хуже. Последние три-четыре километра будем преодолевать со скоростью беременной черепахи, то есть, километров двадцать-тридцать в час, не больше…

Поворот, второй, третий, тупик. Вернее, глубокая и широкая траншея, строго перпендикулярно пересекающая дорогу.

— Что это за хрень? — по-деловому поинтересовалась Ольга, напряжённо вглядываясь через лобовое стекло в высокий земляной откос, освящённый мощными автомобильными фарами. — С войны, что ли, осталась? Не, земелька-то свежая…

— Конечно же, свежая! Свежее не бывает, — огорчённо подтвердил Глеб. — Прокладывают новую ветку регионального газопровода. Государственная комплексная программа — «Природный газ — в каждый российский дом» — в действии, мать её…

— Будем возвращаться?

— Обязательно!

Они — с грехом пополам — развернулись, слегка задев правым автомобильным боком ствол толстой сосны, вернулись до ближайшего перекрёстка и поехали дальше. С неба полетели редкие снежные хлопья. Поворот, другой, третий, новая канава…

— Вот же, усердные землекопы выискались на наши головы! — гневно возмутился Нефёдов, раздражённо хлопая ладонями по рулю. — Везде перекопали, так их всех, торопыг газовых! Как же иначе? Русская старинная традиция такая — гадить везде и всюду, по поводу и без оного….

— Не горячись ты так, Глебушка, — елейным голоском попросила Ольга. — Это та же самая канава. Просто её противоположный берег, образно выражаясь…. Видишь, на той стороне растёт толстая сосна, которая раздваивается примерно на трёхметровой высоте?

— Ну, вижу. Что дальше?

— Ну — баранки ярмарочные гну! У неё бок слегка ободран. Видишь? Это мы — минут пятнадцать-двадцать назад — и поцарапали. Кстати, снегопад-то усиливается, поднимается ветер. Метели нам только и не хватает — для полного и бесконечного счастья…

— А ведь мы, ребятушки, заплутали. В том плане, что заблудились, — грустно подытожил Пётр. — Помощь, однако, надо звать. А эта канава для газопровода — ориентир. Наверняка, все местные жители знают про неё. Не могут не знать. Звони-ка, брат Нефёдов, в собственное поместье. Пусть приезжают и выручают.

— Звони, Глебушка, звони! — поддержала Ольга. — Отринь свою барскую гордость, кликни презренных и подлых холопов на помощь-выручку…

Глеб, тяжело вздохнув, достал из кармана канадской куртки мобильник, усердно понажимал пальцем на кнопки, поднёс трубку к уху, снова — потыкал, опять — поднёс…

— Нет сигнала, — удивлённо сообщил Нефёдов через пару-тройку минут. — Вообще никуда не дозвониться…. Такого, просто напросто, не может быть! Но, есть. Ничего не понимаю! Ладно, будем пробовать выйти на связь с ваших телефонов. Пьер, дай-ка твой затрапезный аппарат!

Но и старенькая трубка Петра, и навороченный ультрамодный мобильник Ольги, щедро украшенный крупными стразами, также молчали — словно бы умерли навсегда: на какие кнопки не нажимай — в ответ — только вязкая тишина…

— Похоже, что мы влипли, господа гусары! — объявила девушка, прикуривая сигарету и опуская до половины боковую форточку-окошко. — Причём, очень качественно и серьёзно. Ночь приближается, начинается метель…. А это ещё что такое? Слышите?

Сквозь приоткрытое автомобильное окно явственно долетал тоненький и бесконечно-жалобный вой-плач…

Примечания

1

— Доломан — короткая (до талии) суконная однобортная куртка со стоячим воротником

2

— Ментик — гусарская короткая куртка особого кроя, обшитая мехом, надевалась поверх доломана.

3

— Чикчиры — узкие рейтузы.

4

— Ботики — короткие кожаные сапоги.

5

— Кивер — гусарский, достаточно высокий головной убор.

6

— Этишкеты — специальные декоративные шнуры серебристого цвета.