Похищение Европы

Андрей Бинев

«Я всегда любил московское метро, с юности, даже с раннего детства. „Мне в моем метро никогда не тесно, потому что с детства, оно как песня, где вместо припева, вместо припева: стойте справа, проходите слева…“ Попробуйте произнести это самое „с раннего детства“ скороговоркой. Что получится? Таким оно и было! Счастье-то какое! Ведь естественно же! Каким же еще должно быть детство! Я другого и не знал. Папа покойный – военный, скромный, до высоких чинов не дослужился, мама, тоже давно уже покойница, – учительница младших классов. И детство соответствующее. Булат Шалвович ухватил за самое то – за детство. Никогда не тесно, стой справа, шагай слева…»

Цветы, которые мы оба любим

— У меня так почти никогда не бывает, — она лежит головой на моей груди.

— Как у тебя не бывает?

— Вот так. Чтобы сразу. Нужно хотя бы дня три. А лучше — четыре.

— Нас свела суровая действительность. С нее спрос.

— Нас свела Паня. Но с нее не спросишь. Разревется, как обычно.

Я наощупь мну ее грудь. Ее очень много, но мне недостаточно просто трогать ее и смотреть. Эдит понимающе вздыхает и уступает мне всем телом. Я у себя таких сил не подозревал уже очень давно. Наверное, это после драки. На меня драка всегда как на других спиртное действует — хочется продолжать и продолжать. Но это хорошая ей замена. Однако продолжать все равно хочется. Хорошо, что нет сопротивления.

Мы уже сидели на моей кухоньке и хлебали чай с вафельным тортом. Его у меня осталась половина.

— У тебя есть что-нибудь покрепче?

— Сейчас будет.

Я быстро выхожу из кухни, одеваюсь за положенные в армии сорок пять секунд и еще через пятнадцать секунд выбегаю из подъезда. Через пятьдесят секунд я в стекляшке — палатке, в которой хозяйничает старый армянин Армен Джанаян, говорят, бывший опер из ереванского уголовного розыска. В течение ближайших сорока секунд у нас происходит следующий разговор:

— Один пить будешь?

— Что ты, Арменчик!

— Друзья придут?

— Что ты, Арменчик!

— Женщина?

— Женщина.

— Скоро?

— Уже есть.

— Уже было?

— Уже было.

— На тебе наш коньяк.

— Не хватит денег. Дай вина.

— Подарок. А вино купи.

За двадцать секунд покупаю вино и беру коньяк.

— Коньяк сейчас, — распоряжается Армен, — А вино завтра. Это — закон!

Киваю и ухожу. До подъезда те же пятьдесят секунд, пятнадцать на подъем, на раздевание десять секунд, еще четыре секунды, и я захожу на кухню.

Тигрица Эдит спит, сидя в моем халате, распахнувшись донага, откинув назад шатенистую голову. Грудь упоительна! И все остальное! Очень видно и очень мило.

Она сильно изменилась за прошедшие 4 минуты 9 секунд: жутко похорошела. Я осторожно ставлю бутылки на стол и присаживаюсь на корточки перед ней. От ее запаха дурею, закатываю глаза.

— Ты где был так долго? — это она говорит, очнувшись.

— В командировку ездил.

— Куда?

— В Ереван. К Армену Джанаяну.

Она берет в руки вино и вертит перед глазами бутылку.

— Ты был в Чили.

— Это на обратном пути.

Она вертит перед глазами пузатую коньячную бутылку и кивает.

— Это верно. Не врешь. В Ереван залетал.

— Я никогда нет вру. Только немного фантазирую.

— Сейчас будем пить подарок из Еревана. А завтра — из Сантьяго. Так будет правильно. Ты это знал?

Я поднимаю ее на руки и вдруг понимаю, что мне очень легко, как будто я всегда ее носил из кухни в комнату. Она прихватывает за горлышко коньяк, как будто ее действительно всегда так носили и она тоже знает, что надо взять с собой в далекий путь. Мы уже в постели.

Она горячо шепчет мне:

— Я обожаю пионы… белые с розовыми провалами. Я наврала тебе. Чтобы ты их купил.

— Ты меня проверяла? — я тяжело дышу, поднимаясь на нее, не в силах унять барабанную картечь в своей грудной клетке.

— Не каждому можно себя доверить…

И доверяет. Еще как доверяет!