Сказ о тульском косом Левше и крымской ай-Лимпиаде

Андрей Баранов, 2013

Государь император Александр Павлович после Венского конгресса путешествовал по Европе и увидев у англичан на подносе чудо – миниатюрную ай-Лимпиаду, сработанную знаменитым мастером Сивым Жопсом, повелел устроить в Крыму (Таврии) в 1816 году. Олимпийские игры на манер древнегреческих ристалищ. Граф Г. и его приятель Морозявкин, а также служащая Тайной экспедиции Лиза Лесистратова при участии донского казака Платова и мастера Левши берутся построить олимпийские сооружения в кратчайший срок. Из-за знаменитого «года без лета» (после извержения индонезийского вулкана) вместо летних Игр приходится устраивать зимние, выкупать земли у агрессивных местных аборигенов, заботиться об экологии, спешно строить канализацию, нанимать самолучших иностранных тренеров, искать спортсменов-олимпийцев по окрестным селениям, решать проблемы с постоялыми дворами («ай-лимпийская деревня»), с гошпиталями для травмированных, с веселящим дурман-зельем – допингом и проч. Подбираются крикливые комментаторы с губерний, бегуны («Зайка») и силачи («Ванька Полудубный»), иностранцы жалуются что борцы-кавказцы – настоящие звери, ружья русские чистят кирпичом, а олимпийским духом тут и не пахнет, местная Баба-яга отмечает что всюду русский дух. Государь с графом Нессельроде проводят инспекции ай-лимпийской стройки. С огромными усилиями царский бюджет оказывается распилен и все стадионы и лыжни сданы в срок. Открытие ай-Лимпиады проходит с матрешками, тройками и балалайками, из самой Греции везется олимпийский огонь. Тут же изобретаются биатлон и марафон по снегу в снегоступах, но так как иностранные судьи оказываются неподкупны, а крепостные россияне ленивы от природы («Мы никому ничего не должны»), победа российских ай-лимпийцев вызывает большие сомнения. Левша берется подковать их всех, граф обещает всем вольную, казак Платов раздает тумаки и грозится запороть – и наконец-то россияне побеждают и забирают максимум наград. Торжественное награждение всех от лица императора и церемония закрытия ай-Лимпийских Игр в виде закрытия ворот в Таврию, калитки стадиона и сундука с наградами, завершает сказочные соревнования.

Марш вперед! Ура… Россия! Лишь амбиция была б! Брали форты не такие Бутеноп и Глазенап!

Козьма Прутков

Глава первая, предварительная

Настала холодная и ужасно затяжная зима 1816 года от Рождества Христова. В России все зимы традиционно были холодными и снежными и традиция эта не менялась уже много веков. Природа замерла казалось бы навсегда, ничто не могло поколебать вечных груд снега и льда, застывших между градами и весями обширной империи, в славе которой как обычно не было равных. Народ с адским упорством ожидал лучших времен, даже не пытаясь их приблизить, так как конечно сколько лето не подгоняй — быстрее оно все равно не придет.

Низкие избенки утонули в сугробах, высокие дворцы глядели равнодушно как всегда. Поземка ныла и выла, кое-где штормило, в иных местах был штиль, но нигде, ни в тайге ни в степи, ни в море ни в поле не было жарко, чтоб никому не было обидно. И скульптурные львы Санкт-Петербурга, и живые бобики и жучки поселян — все одинаково страдали от непогоды, что вроде бы должно было примирить меж собой вечных антагонистов — бар и бедняков, но почему-то так и не примирило.

Оригинальные реформы царя Павла I, реформатора от природы, уже прошли как-то сами собой, в связи с безвременной кончиной их инициатора, враг рода человеческого Наполеон Буонапарте был связан цепями на каком-то далеком острове, то ли святой Эльбы то ли не менее святой Елены, свободолюбивые выступления господ декабристов еще даже и не думали начинаться. Борзописцы отложили свои перья, крестьянин положил на полку плуг и зубы, картежник заложил последние золотые часы с боем. Даже солнце, и то тащилось по небу как-то медленно и старалось вообще не показываться на глаза. Птицы и звери то ли заснули, то ли заболели, а может и вовсе передохли — словом на глаза охотникам не показывались. Люди, собственно, тоже как-то пытались не вылезать на природу лишний раз и лежали в своих хижинах и дворцах кто на печи, кто на полатях, а также на кушетках и кроватях. В российской природе и политике наступило временное затишье.

Граф Г. как водится проводил политическое межсезонье в своем родовом графском поместье. Погодка была та еще — то подует теплый ветер будто бы с далеких морей, растопит снежок, то ледяным своим дыханием обдаст Борей, как хозяин поместья называл сей ветерок несколько на средиземноморский манер.

Амбары, сараи, заснеженные луга с полями и лесами, многочисленные гостевые домики и охотничьи сторожки, все это хоть вроде бы и временно бездействовало, но требовало хозяйского глаза и внимания. Необходимо было даже и зимой следить как бы чего не упало, не пропало, не сломалось, не уперли, не взяли что плохо лежало, для чего конечно зоркие и бдительные сторожа бдели день и ночь. Таким образом в любой сезон для охраны нужно было задействовать не менее комендантской роты.

Граф скучая обходил в превосходных высоких ботфортах свое владение, любуясь то статуей железного орла, засыпанного белым ледяным пухом, то заснеженными вековыми елями, то давая жареную колбаску злому сторожевому псу Бонапарту, то жалуя горничную Алевтину за ласку и верность скромной подвескою с недорогим алмазом экономного классу. Он был конечно добрым и рачительным хозяином, и пользовался заслуженной и всеобщей любовью приятелей, дворни, собак, кошек и калик перехожих, коих прохаживало мимо имения немало.

Ах да, нужно же как всегда напомнить читателю кто же такой вообще был этот граф Г. Не писаный красавец, но вполне еще хорош собой, он мог бы, скажем без ложной скромности, понравиться даже взыскательной даме-читательнице. Недостатков у графа практически не было — ну разве что мелкие, зато достоинства были крупные и хорошо заметные, как и полагалось знатному человеку. Его осанка и походка сразу выдавала аристократа, даже когда он лениво гулял по владению в старом палантине из сибирского песца, а глаза с пронизывающим взором выдавали искателя приключений — ну а как могло быть иначе?

Этот самый граф и взаправду был известен в свете своей необыкновенной любовью к приключениям, они буквально сами его находили даже когда он и не искал их на свою графскую cul, как грубо выражались французы. Головокружительная погоня за пропавшими вдруг предсказаниями знаменитого пророка Авеля, странная история о якобы чудесном спасении покойного государя Павла Петровича, которая чуть не привела к войне с Англией, феерические приключения во время компании двенадцатого года, когда граф основательно пропитался порохом и совершил множество славных подвигов — все это долго рассказывалось и перемалывалось петербургскими сплетниками и завистниками на все лады.

Правда в этих рассказах граф не всегда представлялся тем самым рыцарем без страха и упрека, коим почитал себя сам, отдельные негодяи даже изображали его робким и нерешительным, но такие клеветники конечно долго не заживались на свете. А вообще приятно было вспомнить и помечтать об авантюрах за камельком.

«И откуда они только пронюхали? Я и сам-то всего этого уже не помню… Да и было ли взаправду? Так, фантомная память, фантазии», — вспоминал граф Г., улыбаясь и стряхивая снег с садовых ботфорт. «Но что же однако никто не призывает меня на новые подвиги? Все забыли наше именьице Кренделябрино. Как будто ушли на кладбище хоронить высокое лицо да и не вернулись. На поминках перепились иль на свадьбе загуляли, то ли клад какой нашли то ли черти их забрали. Загадка! Письма шлю, ответа нет, на снегу пропал и след». Граф слегка сбился на с прозы на поэзию, будучи в душе стихотворцем, но потом поправился и думал далее: «Старый приятель Морозявкин не навестит, дядюшка из Петербурга милейший князь Куракин даже бриллианта уже не подарит со свово камзола, вертихвостка Лиза и та пропала… Манжеты пылятся, шпага тупится, я тупею!»

И действительно, не считая жирных соек летавших парами с изгороди на амбар и обратно, казалось что никто не вспоминал о графе звали которого кстати сказать Михайло. Правда, на горизонте нарисовался графский управляющий, который конечно очень был озабочен всякими хозяйственными делами и хлопотами. Судя по его озабоченности предстояло наверняка с головой погрузиться в дебет и кредит, дабы узнать почему концы еле сходятся с концами, и конечно увеличить финансирование выпотрошив с этой целью все карманы барина.

Управляющий распахнув потертую кожаную с золотом папочку для доклада их светлости и снявши шапку с пустой но хитрой головы сунулся было докладывать о том чего и сколько доставлено по оброку, перечисляя взахлеб битых гусей, кислую капусту и мороженую в силу утруски и утечки муку, однако же граф оборвал его на полуслове.

— Ну что ж, голубчик, ты мне все это завтра расскажешь. А лучше послезавтра. Или на недельке пожалуй, — граф Михайло не любил всяких хозяйственных распоряжений и в такие минуты даже жалел что у него нет милой и домовитой женушки, которая могла бы распоряжаться имением и хозяйствовать вместо него.

Печь пироги, руководя кухаркой, ухаживать за детьми, приказывая няне и гувернантке, временами устраивать балы и регулярно — журфиксы, ну и конечно любить его, то есть его сиятельство — как было бы замечательно взвалить все это на одну женщину! К сожалению знакомые дамы не разделяли эту точку зрения и потому не спешили составить его супружеское счастье. Хотя разумеется все эти принцессы слетались на огонь его обаяния как мотыльки к ночному свету, но опалив крылышки начинали думать что пожалуй Михайло ни разу не примерный семьянин. Даже мажордом, горничная и экономка вместе взятые не могли заменить супругу в полной мере, хотя граф и днем и ночью пробовал и так и так, меняя комбинации.

— Да как же, ваше сиятельство, ведь важнее этого и нету ничего-с! Я тут приготовил списочек… — продолжал меж тем управляющий, видя что барин как-то рассеян и внимание его не вполне сосредоточено на сиюминутном но необходимом.

— Засунь его голубчик себе в…. папочку. А кто ж это там едет, стучит копытами? — залюбопытствовал Михайло приподнявшись и прикрывши ладонью зевок.

Издалека — из-за леса, из-за гор — донесся стук лошадиных подков. Пока дедушка Егор распахивал ворота, граф силился разглядеть кого же черт принес. Он конечно надеялся что это был казенный курьер с письмом от его благодетеля, князя Куракина, прозванного «бриллиантовым» за любовь к нехорошим с точки зрения обывателя излишествам, то есть золоту и алмазным украшениям во всех их проявлениях. Вместо того чтобы уважать чужое богатство и с благоговением завидовать ему обыватели сразу начинали злобно брюзжать что де от трудов-то праведных не наживешь палат каменных, не испытывая ни малейшего почтения к тем кто послуживши богу и государю составил так сказать капиталец.

Надежда графа Михайлу не обманула — это был вызов, но не на дуэль как обычно, а в высший свет. Далее все пошло по уже накатанной за многие годы колее — вскочив в седло граф поскакал навстречу приключениям.

Перед этим конечно пришлось дать множество ценных указаний управляющему и экономке, которые разумеется были ужасно расстроены отъездом барина опасаясь что теперь финансовая отчетность, никем не проверяемая, в полную негодность придет. Кланяясь в пояс, они провожали взглядом графского коня пока тот не скрылся за чащобой, затем как-то переглянулись и пошли обратно в дом, перемигиваясь на ходу, посмеиваясь, пихая друг дружку локтями и даже забыв запереть ворота.

Кухмистерская, кладовая, словом все склады крепости остались гарнизону пока главнокомандующий уехал в дальний поход, так что прислуга сначала даже не поверила своему счастью но потом решила не теряться. Пройдя маршем в самое сердце дома, то есть в барскую гостиную, присутствующие прежде всего поздравили себя с удачной оказией. Далее последовали неумеренные возлияния, кухаркины песни и то что низшие чины в своем простодушии считали за любовь, словом полный разврат в кладовой и на кухне. Но всего этого граф наблюдать уже не мог, так как сердце его рвалось служить любимой Отчизне.