Запрещённая фантастика

Андрей Арсланович Мансуров, 2023

Некоторые из этих рассказов были опубликованы, другие вряд ли когда осмелится опубликовать хоть один журнал фантастики – слишком остры и "горячи" темы и проблемы, поднимаемые в них. Но от замалчивания проблема, например, детской преступности – никуда не денется. Поэтому, как мне кажется, задача любого автора, имеющего чёткую гражданскую позицию, рассказать о своём видении социальных проблем Общества, и методов и способов их решения.

Власть элиты.

Рассказ.

Голоса Алексей начал слышать давно.

Собственно, он слышал их всю жизнь — сколько себя помнил.

Нечто загадочно-напевное, словно бы лёгким флёром тумана овевавшее его погружённое в полудрёму сознание там, в дебрях утренней неги, давно стало частью его жизни. Он и считал это неразборчивое пение-бормотание просто особенностью своей просыпающейся, и готовящей организм к бодрой деловитости очередного суетливо-трудового дня, психики.

Но в этот раз это было нечто особенное. Эксклюзивное, как обожали писать коллеги, занимающиеся художественными промыслами и фольклором.

— Ты напишешь, что санкции ни на вот столечко не повлияли на жизнь… э-э… людей у вас в стране. — голос, срывавшийся с грозного рокота в злобное шипение, буквально сочился жёлчью и язвительностью, — Ты напишешь, что только зажравшиеся идиоты и торгаши могут подумать, что, заставив людей перейти на селёдку и картошку, они могут сломить их дух. Да, вот именно — их дух! Ты напишешь ещё, что никакие гнусные подзаборные твари, злобно потявкивающие из углов, потому что продались жидо-масонскому капиталу, не смогут поставить на колени гордую нацию, которая… э-э… Побила католических выродков ещё на Чудском озере. И потом — в Великой войне — тоже побила их. И ещё разгромила татарского змея на Куликовом поле… Примеры подберёшь и сам.

В паузах, когда голос на мгновение замирал, то ли — подбирая новые обвинения и сравнения, то ли — просто отдыхая, Алексей ощущал и кое-что другое. Не менее странное.

Вокруг стояла словно мертвящая, застойная, как буро-чёрное гнилое болото, тишина: не доносилось шуршания шин едущих по автостраде в трёхстах метрах от дома машин. Не гудели бетономешалки работающего круглосуточно завода ЖБИ. И не долетал совсем уж издали рокот тепловозов с товарной станции, особенно хорошо слышимый в предрассветные часы, когда все нормальные люди ещё нежатся в тепле и уюте мягких постелей…

Пытаясь выбраться из полуяви-полусна, Алексей понял, что голос — не раздаётся ниоткуда снаружи. Иначе его слышал бы, и настороженно прядал ушами и кот Барсик, мирно дрыхнущий в ногах кровати, и Наталья… Следовательно (ну, это-то он подозревал и раньше!), голос идёт изнутри.

Это он внушает-втемяшивает себе — сам.

Задание на сегодня.

А ведь верно — сегодня ему нужно закончить и сдать полемический обзор, где в несколько смягчённом варианте он и собирался именно так всё это и сформулировать. И мысли насчёт Куликова поля, и Бородино, и Курска — вполне подходящие примеры. Классическо-эпические. Как и ледовое побоище.

То есть, в принципе-то он согласен со всеми доводами-аргументами… Но неужели это — его голос? Неужели тот, другой он — настолько мерзкий и отвратительно злобный параноик-ксенофоб? Непримиримый воинствующий шовинист и националист.

Его альтер-эго, второе «я» — такое?!..

Как тут не вспомнить беднягу Горлума: «Хозяин хочет украсть у нас нашу Прелесть!..». «Нет-нет, хозяин хороший! Он заботится о нас!»

Блинн…

Шизофрения в чистом виде.

Ну и что? Будем бороться? Двинем к психоаналитику? Вон: у Васильича есть, вроде, знакомый — «свой». Посещал, когда полтора года переживал «трудный развод и раздел имущества». Не столько развод, сколько — именно раздел. Правильней — раздела. Зар-раза «неповторимая» Васильевича. Почти до гола. Пойдёшь тут к психоаналитику. Или даже — побежишь.

Алексей вздохнул. Понял, что уже полностью проснулся. Но…

Но вот голос-то… Продолжает звучать!

Словно он и правда — того.

А он-то — не «того»! Он про себя вполне уверен: никакой «шизы» у него нет!

Но кто же тогда… Вешает ему на уши лапшу, от которой он сейчас умудрился почти отстроиться, и даже смысла того, что шипит-рычит голос, не воспринимает уже несколько минут? Гнусавый, и явно науськивающий на чёртовых иностранцев, голос.

Чёрт возьми!

Так чей же это голос?

А спросит-ка он!

Сосредоточившись, и представив, что орёт внутрь собственного мозга, он гаркнул:

— «Кто здесь?!»

Зашумело, завизжало: словно с насестов, или потолка пещеры сорвалось сонмище расположившихся на ночлег летучих мышей — случилось ему однажды оказаться в такой ситуации на Борнео, где местные спелеологи-энтузиасты водили их делегацию — за деньги, конечно! — в эту самую чёртову пещеру… И что бы там не говорили зоологи об ультразвуках, гвалт и визг стояли просто оглушительные!..

А ещё им изгадили тогда. И одежду и аппаратуру. И волосы — Алексей сдуру был без кепки.

Но сейчас, похоже, столь невинно он не отделается.

Потому что внутри тела словно заработал огромный мотор.

Его затрясло. Зрение вдруг исчезло. То есть — исчезла из поля зрения комната с ночником и вяло разгорающимся за окном рассветом.

А ведь он глаз-то не закрывал! А — наоборот!

Перед невольно шире распахнутыми глазами вдруг встало нечто явно апокалиптическое.

Он — на вершине острого скалистого пика. На крошечном уступе. А вокруг…

Насколько хватает глаз — гигантская, просто невообразимая по размерам, пещера! Своды которой смыкаются над головой, освещаемые красными сполохами… А идут эти сполохи снизу. Потому что там, от стены до стены — огненнодышащая лава. Плещет, словно море. Тонко так намекая, что некуда ему деваться! Остаётся только заткнуться, засунуть в…цу свои вопросы, и покорно внимать Хозяину этого места.

А хозяин — вон он. Выплыл, словно пеннорожденная Афродита, из пучин этой самой лавы. И, ох, и здоровенная же это тварь! А уж рога — кто бы сомневался!

Что перед ним хозяин адских пучин собственной персоной.

Вдруг, словно молния, пронзила мысль: всё это он уже видел!

Точно: в фильме «Ослеплённый желаниями»! Там Брэндона Фрэзера пыталась напугать до полусмерти женщина-дьяволица! Вот только в фильме не было отвратительного, едкого, словно от «дымовушек», которыми Алексей баловался в детстве, запаха серы — от которого сейчас приходилось щуриться, зажимая нос. И не ощущалось обжигающего дыхания лавы, настолько сильного, что стянуло всю кожу на лице, и дышать стало чертовски тяжело. Словно в лёгких — тоже пожар!

И — что?!

Какая фигня ожидает его? Неужели…

Опять извечная бодяга о продаже «души»?..

Голос, донёсшийся из огнедышащей пасти, принадлежал точно — не женщине. Говорил явно мужчина. Самец, если позволительно назвать так этого достойнейшего представителя дьявольского племени:

— Алексей. Ты услышал то, что слышать был не должен. Наше послание предназначалось только твоему подсознанию. То, что ты пришёл в себя и смог понять, что это — попытка манипулировать тобой — плохо. В первую очередь — для тебя. Потому что теперь наше «общение» перейдёт на другой, сознательный, уровень.

И теперь уж с этим ничего поделать нельзя. Мы хотим, чтоб ты знал. Чтобы чётко понял: тебе всё равно придётся следовать нашим указаниям. Воплощать в напечатанных строках то, что мы тебе, вернее, твоему подсознанию, до сих пор внушали. И воплощать — без своеволия и дурацких интерпретаций. Дословно. А сейчас…

Задавай свои вопросы! — хитрый блеск в гигантских глазах, к моменту окончания речи приблизившихся почти вплотную, не позволял усомниться в том, что существо читает без труда и все скептически-возмущённые мысли в его мозгу. (Телепат, мать его!..) И это соседство, несмотря даже на то, что он чуял, что это — просто картина из его памяти, взятая за подходящие внешние «параметры», нисколько невольного трепета от такого осознания не уменьшало.

— Я… Э-э… Да — хотел, разумеется, узнать. Что будет, если я откажусь?

— Логичный вопрос для трезво мыслящего и практичного человека. Отвечаю честно и без увиливаний: тебе будет очень плохо. Просто поверь на слово: у нас есть способы воздействия на тебя. Такие, что ты пока и не догадываешься. Но способные сделать твою жизнь, реально, как вы говорите, невыносимой. Понятно я выразился?

— Вполне! Вполне… — Алексей сглотнул, так как в горле сильно пересохло. И не только от жара снизу.

— Мы рады. Что ты понял наше предупреждение. Осталось только проверить — внял ли. — в голосе явственно проскользнуло ехидство. Похоже, если он не подчинится, у него и правда — будут проблемы. И от предвкушения этого его собеседник… Тоже получает удовольствие!

— Впрочем, поверить ли, и подчиниться нашей воле… Или попробовать воспротивиться — выбор за тобой. Нам этот, второй, вариант может быть очень даже занятен. Способов у нас много. Потому, что ты — человек с воображением.

До встречи следующей ночью!

Вселенная вдруг раскололась! Его снова сильно тряхнуло, сердце сжалось, и… расслабилось. Мотор внутри тела рыкнул в последний раз, и умолк.

И вот он — снова на своей постели.

В ногах сопит, свернувшись аккуратным калачиком, Барсик. А рядом, на соседней подушке, трогательно отклячив нижнюю губку, посапывает головка Натальи, разметав по шёлковой наволочке пушистые каштановые волосы. Точённое поджарое тело прикрыто простынёй, но от него-то её формы это не скрывает. Сексапильные до дрожи.

Может, именно это чёртов демон и имел в виду?!

Что, если он не подчинится, и не станет писать в таком же, великодержавном, национал-шовинистическом, ключе, и дальше, то они… Что-то сделают с ней?!

Но… Как?!

Ведь они же — бесплотные, отчуждённо абстрактные голоса. Существующие, кажется, лишь в его мозгу?! Верно: это только его память, где некстати всплыло воспоминание о фильме про Пекло, подбросила им этот образ — пещера с лавой… И дьявол.

Титанических размеров, и с огнедышащей глоткой.

По-идее, эти странные голоса… Нематериальны на другом уровне. То есть — вне его, в по-своему жестоком, но — сугубо материальном мире, они должны быть бессильны.

Но хватит ли у него мужества…

Проверить это, так сказать, «экспериментально»?

Хватило.

Когда пришёл на работу, чувствовал себя, конечно, раздолбанной развалиной. Порабощённой к тому же самоедством и посторонними мыслями. И тут не помог ни кофе, услужливо и с сочувствующей улыбкой поднесённый Лизочкой, молоденькой практиканткой, временно, пока Надежда Павловна была в отпуске, заведующей зоологической, если её можно так назвать, секцией. Где иногда печатали объявления о пропавших собачках-кошечках-попугайчиках. И сплетни о том, какой миллионер какому из своих пушисто-пуховых питомцев чего завещал…

Ни похвала, высказанная главредом, для того, чтобы поставить его в пример остальным, и для этого даже вызвавшего Алексея на планёрку — планировку, как её называли все — ни одобрительные похлопывания по спине, когда она закончилась, не внесли умиротворения в душу. Босс даже ещё усугубил состояние Алексея — тем, что предложил и всем писать в таком ключе — что, мол, враги нам не указ! И нечего тут сдерживать справедливое негодование и подбирать политкорректные формулировочки. Великая страна не нуждается в вонючих и склизких устрицах со Средиземноморского побережья! Равно как и в тупых указаниях, как и по каким правилам им жить. И с кем дружить. И партнерствовать. В военно-экономических Блоках… Не говоря уж о том, как навести порядок в Сирии, Крыму, или ещё где.

Во время спича начальства Алексею пришлось прикусить губы изнутри — чтоб не видно было, как рот ведёт набок. Заодно с чёртовыми голосами, что ли, его Босс?..

Однако позже, когда сел действительно редактировать почти готовую статейку, решил не нарываться и не испытывать судьбу. Но и полностью «пойти на поводу» тоже — страшновато. А ну как придут вежливые люди в безликих костюмах из соответствующего Ведомства, и уведут на допрос. Где бесцветными голосами будут выяснять — кто позволил ему так бестактно, грубо, неполиткорректно и некомпетентно…

Вот он и стал, сопя, и кусая губы, подправлять — и нашим, так сказать, и вашим…

Словосочетание «самовлюблённая нация ковбоев и расистов» заменил на «прагматичная нация». Слова «необразованных и тупых, по заверениям не только Задорнова» — на просто «ограниченных сугубо прагматичными интересами материального благосостояния». «Не знающих даже азов — не то, что чужой, а и своей истории!» — просто вычеркнул. «Прохиндеев-банкиров» — заменил на «финансистов, преследующих свои, зачастую чуждые интересам своего же народа, цели», а «жидомасонскую клику» — на «оторвавшихся от реалий жизни и собственного народа, нуворишей»…

Но общий тон статьи всё же решил не менять — именно этого и ждут сейчас сограждане. Внятной и чёткой позиции. Которую они, как полномочные избиратели и полноправные граждане, должны занять. Ведь именно к этому их и приучала за все эти годы, со времён ещё «Искры», «Правды», «Труда» и «Известий», Советская Власть: чтоб Правительство разжевало и объяснило им, кто — главный какашка, почему опять приходится затянуть туже пояса, и что им теперь делать, чтоб «насыпать врагу соли на хвост»…

Алексей дёрнул плечом: а ведь бывали времена, когда это самое спущенное сверху мнение или решение, озвученное СМИ, указывало грозным перстом и тех, кого нужно «расстрелять — как единодушно потребовали горящие справедливым негодованием представители нерушимого блока коммунистов и беспартийных!..»

Ладно, сейчас не тридцать седьмой. Тридцать лет демократизации сделали хотя бы попытку открыть людям глаза на мир. И приучить мыслить своими мозгами. Пользоваться своим, а не вдолблённым учебниками с цитатами «мудрых высказываний» да «эпохальных постановлений съездов», да всеми каналами безальтернативного TV, мировоззрением. Мало отличающимся от того, что имеется в стаде… Ну, тех, которые говорят дружно только: «Б-э-е-е!»

И такие статейки, что пописывает он и ещё несколько десятков борзописцев, прикормленных официальной Властью, и направляемых «оплотами высокой нравственности и совести нации», стоящие на страже «общегосударственного» мнения, нужны тем, кому уже поздно. Формировать своё мировоззрение. Или просто — лень. Или — недосуг.

То есть — не только справедливо считающим себя обманутыми, пенсионерам. Но и тем, кто думает лишь о том, как по-быстрому срубить деньгу. Учится. Рожает. Смотрит больше сериалы. Или футбол. И не заморачивается просмотром обсуждения ситуации в многочисленных, словно поганки, вылезшие после дождя, «элитных дискуссионных клубах». Или собственноличным осмыслением «политических реалий современности».

И почему именно сейчас нужна — жвачка, уже пережеванная, и которую осталось только вложить в самодовольно-ленивые мозги с помощью газет и телевидения…

Ладно. Мораль о том, что народ повально поглупел и обленился, и не хочет, или ему некогда читать и думать, пусть выводит и высказывает вслух кто-нибудь другой. Не состоящий на содержании у Редакции. И, кстати, неплохом.

Скинув в почту Главреда готовую статью, он позволил себе откинуться на кресле, сцепив руки за затылком, и даже повертеться туда-сюда на вращающемся сидении. Расслабиться. Рутинного колупания и сортировки материала — море. Но это не горит. Основное сделано. Свободен до вторника!

Ну, почти.

Вечером Наталья сварила пельмени.

Сказала, что ей некогда приготовить нормальную еду, поскольку на работе — полугодовой отчёт. Ну правильно. Кому же отдуваться за это дело, как не главному бухгалтеру. Алексей сделал вид, что от пельменей, превратившихся в однородную бурду из полупроваренного теста, и жил с луком, в которой ложка стояла, он просто в восторге.

Они ещё успели посмотреть ящик — как раз шёл юмористический сериал про очередных озабоченных сложно-поколенчески-семейными взаимоотношениями, представителей взрослеющего юного, дряхлеющего, и среднего поколений — «Воронины».

Наталья похихикивала в унисон с искусно вмонтированными взрывами хохота наёмной хлаки. Алексей хихиканье обозначал.

Затем пошел боевичок — все бегали, стреляли, дрались… А вот в его ситуации — не постреляешь. Не в кого.

Мысли всё вертелись вокруг странного не то — сна, не то — яви. Теперь, с «расстояния» двенадцати часов сомнений и чесания в затылке, всё казалось горячечным бредом. Предутренним кошмаром.

Но неуёмный червячок сомнения настойчиво и методично точил гранитную глыбу рационального мышления: что же будет сегодня ночью?

Однако он реалист: знает, что прояснится хоть что-то, только когда они помоются и лягут. А будет это ближе к двенадцати.

Произошло это даже ближе к полпервому, потому что Наталья доходчиво объяснила ему, что работа — работой, и какой бы сложной и нервной она не была, как раз снятию стрессов и усталости очень даже способствует… Спокойный и обстоятельный семейный секс.

Алексей не протестовал, ссылаясь на головную боль или срочную необходимость выудить материал из Сети. Собственно, он поэтому и жил третий год с этой партнёршей: отсутствие комплексов, завидное здоровье и обоюдная любовь к такому способу снятия стресса очень даже нравились и ему.

Так что после освежающих упражнений и душа, отключился почти мгновенно.

— Ты не выполнил наших приказов! — оклик оказался настолько громким, что он буквально подпрыгнул. А, нет — не подпрыгнул. Это он снова провалился: сквозь пол, перекрытия, фундамент, и дальше — подвалы и землю… Да и сквозь метро, вроде бы, пролетел.

И вот он в каземате, похожем на камеры допросов НКВД. (Ну конечно — этот образ выужен тоже из его памяти. Когда они посещали музей в Коломне…)

И сидит он на привинченном к полу табурете, у голого дощатого стола. А напротив него — следователь. В форме капитана. (Ого!) И со злыми красными глазами. Но видно эти глаза плохо: потому что поворотом руки он тут же направляет Алексею в лицо ослепительный свет лампы — не менее чем в двести свечей. А Алексей ничего не может сделать — руки в наручниках, скованы за спиной. А ещё он прикован и к табурету.

— И теперь мы хотим знать: почему? — так смогла бы зашипеть не каждая подколодная змея!

— А вот и неправда! — щека у Алексея невольно дернулась, — Я всё выполнил, как вы заказывали! Статья получилась очень даже забористая! — он исподволь продолжал, щурясь, оглядывать каземат со сводчатым низким потолком и щербатыми стенами с облупившейся местами от плесени и сырости до серой штукатурки, ядовито-зелёной краской. И принюхиваться.

Да, плесенью пахло. И сыростью. И… Застарелой мочой и рвотой: кислятиной наносило из угла, где стояло обычное оцинкованное ведро…

— Забористая?! — следователь теперь приблизил глаза к Алексеевским, и нарочито тихо шипел прямо в лицо, оглушая запахом перегара и почему-то лука, сжимая в руке газету — судя по всему, как раз со статьёй, — Это ты называешь — забористой?! Да такой статейкой не то, что энтузиазма или озлобления на самовлюблённых бар-ранов-америкосов не пробудить! Такой дешёвкой, без бушующих эмоций и крепких просолённых выражений, даже выйти по…рать не убедишь! Такой стряпнёй — только вот именно — подтереться!

Почему не оставил первоначальную редакцию? Она была куда сильней!

— Но… — Алексей сглотнул, чувствуя, что врать бессмысленно, так как его явно видят насквозь, — В таком виде, с явными шовинистическими нападками, и оскорбляющими национальное достоинство этих самых америкосов, выпадами, её и Главред бы не пропустил! Ему же не нужны осложнения с оскорблёнными нотами протеста от разных послов и послиц! Или — с сотрудничками нашего же ФСБ. Вот он всё равно синим карандашом и убрал бы… Наиболее хлёсткие места!

— То, чего пропустил или не пропустил бы Главред — не твоя забота. Или ты думаешь, что ты один такой? «Избранный?» О твоём боссе мы уж как-нибудь позаботимся. Завтра напишешь другую статью. Материал у тебя есть. Всё понял?!

Алексей поторопился покивать.

— А уж чтобы ты понял, что мы не шутим… И способы и средства убеждения у нас есть и вне твоих снов — завтра преподадим тебе. Урок. В «реальном» мире! — ирония и выделение тоном дало понять, что его сомнения насчёт их возможностей «достать» его там, вне сна, видны, как на ладони. И опровергнуть их, и правда, собираются наглядно, — Пока — заметь, мы гуманны! — пока! — только на безмозглой твари!..

А чтоб не скучал — вот. Лечи ожог. — рука с сигаретой потянулась, и вонзила разгоревшийся красным окурок прямо в плечо!

А-а-а, чёрт!.. Больно-то как! И воняет горелой кожей! Да что же это за!..

Алексей закричал, забился.

Словно вынырнул на поверхность. На поверхность кровати…

Чёрт, это руки Натальи, оказывается, удерживают его голову на подушке, а вовсе не стальные тиски. А руки его самого… Вовсе не закованы в наручники. Хоть и оказались почему-то заломлены за спину. Странно. Но — не смертельно. Ф-фу…

— Милый. Ты в порядке? — глупость и неуместность проклятого Голливудского штампа пролетела мимо сознания. А в порядке ли он?

— Да, да, зая… Всё хорошо. Просто… Кошмар. — ответил так, потому что просто не знал — что ответить. Да и что тут ответишь? Скажешь, что вырвался из дурацкого наваждения? Или — подвалов Ежовской Лубянки?.. Где его… Инструктировали?

Бред. Но…

Он ощупал тело. Вроде, всё при нём. Вот только липкий пот, покрывающий лицо и спину… Да дыхание — словно только что пробежал стометровку. Или поднялся бегом на их девятый этаж.

На плече защипало. Он оттянул ворот майки.

Ого-го!!!

А ожог-то — немаленький!

— Лешик, что там у тебя? — вот уж сейчас её забота ему точно не в жилу!

— Ничего, милая… Просто комар, что ли, цапнул. Или я сам расчесал.

— Дай-ка, я посмотрю.

— Нет-нет, не надо. Схожу-ка я попью… И йодом помажу. Тебе принести чего-нибудь?

— Н-нет, не надо. Говорила же — не надо на ночь смотреть много новостей. Тут кого хочешь, кошмары будут мучить… — Алексей сразу вспомнил, откуда и этот штамп. «Возвращение памяти» со Шварцем. Старое, но хорошее кино. Фантастика.

А разве — не фантастика — то, что сейчас происходит с ним?! Или это — ужастик? «Тёмная мистика»…

На кухне поразил кот Барсик.

С совершенно очумевшим видом, словно и его пытали, или пытают, с выпученными глазами, и готовым сорваться, но почему-то не вырывающимся из глотки, диким воплем, кот сидел на краю подоконника. Изогнулся и лапами махал так, словно кто-то его держит.

Кто-то невидимый. Но материальный. Сейчас начавший подтягивать тело кота к открытому окну…

Алексей бросился. Но — не успел.

Дикий вой удалялся от окна быстро. И надежда на то, что внизу — деревья, не возникла: деревья поубирали владельцы авто, ночующих прямо под окнами: чтоб их не… пачкали. Птицы, ночевавшие раньше в кронах трёх чахленьких дубов и двух кленов.

Смачный шлепок тела об асфальт и последний не то — всхлип, не то — плач, сказали Алексею о том, что не помогла поговорка, будто кошка приземляется на все четыре, как её не брось. И ещё — что у котов вовсе не девять жизней.

Довольно долго он стоял у окна, тупо глядя на чёрную отсюда точку — крохотное с такого расстояния тело на чёрном же фоне… Пока его не вывел из ступора оклик из спальни:

— Лешик! Ты что там, Ниагару, что ли, пытаешься заглотить?

— Нет-нет. — он заставил мозг взять ситуацию под контроль. — Я сейчас. Уже иду!

Ожог на плече пришлось второпях присыпать мукой. Из пластмассовой банки с ландышами на боку — этому способу его научил старый знакомый из Израиля. Да и лучше это, чем, как он делал раньше, сливочным маслом. Боль проходит почти сразу, и не остаётся на одежде предательских и трудно отстирываемых жирных пятен…

Вернувшись к постели, он уже знал — Наталье про кота не скажет. Пусть она лучше думает, что тот отправился на любовные «похождения» — время как раз подходящее.

Утром встал по будильнику. Спустился вниз — якобы за свежим хлебом.

Тело Барсика просто подобрал, стараясь не смотреть на страшный оскал, застывший на морде с тусклыми высохшими глазами, и выбросил в мусорный бак: ты уж прости, бедняга. Если хоронить тебя так, как полагается — Наталья точно расстроится. И надолго. Начнёт расспрашивать.

И что — рассказывать ей про?..

А так — ты, старичок пушистый, просто ушёл…

Ощущая, что на душе мерзко, будто выпил целое ведро помоев, Алексей вернулся в квартиру со сдобой из булочной за углом — благо, идти недалеко, и открыто всю ночь.

Однако за завтраком он с огромным трудом изображал, что кушает великолепно пахнущую сайку с обычным аппетитом. Наталья если и заметила, предпочла промолчать.

Нет, она точно — что-то подозревает…

На работе пришлось работать. Он долго перебирал листки распечаток, что подготовил себе для статейки по истории канадских индейцев.

Нет, нету для неё сейчас времени.

Угрозы странных тварей, поселившихся у него в мозгу слишком… Серьёзны. И — да, материальны! Нет, он помнил, конечно, про то, что рассказывал Саня Гусев, побывавший на сеансе у гипнотизёра: когда там молодому парню сказали, что сейчас прижгут руку сигаретой, а приложили простую шариковую ручку, волдырь вскочил! И ещё какой!

Дело-то — в подсознании! Если оно уверено, что это — сигарета, это и окажется — сигарета! Со всеми вытекающими последствиями! И если ему скажут, что он умер, он…

О таком не хотелось думать. Особенно — о «пытках», которые запросто могли предшествовать…

Неужели… Он программирует сам — себя?!

Что за чушь! Зачем бы ему — ожог на плече?! И как он мог тогда убить кота? Ведь это явно не он выбросил несчастную животину из окна!

А кто-то невидимый, но — точно материальный! И ещё провожавший бедолагу до самого асфальта — чтоб не дать извернуться, и заставить удариться точно — головой!..

Сосредоточиться не удавалось никак. А ведь — надо. Потому что если он начнёт чудить, или взбунтуется — возьмутся за Наталью. Сомневаться не приходится: более близкого существа у него не осталось. А этого он ну никак допустить не вправе.

Потому как привязался за три-то года… Как к родной!

Прикусив губу чуть ли не до крови, он пододвинул клавиатуру, отставив чашку из-под чёртова растворимого кофе, опять с заботливо-материнской улыбкой принесённой мило смущающейся на его отрешенно нахмуренные брови, Лизочкой.

Хватит! Он несёт ответственность за свою Женщину!

Сам же «приручил», как Маленький Принц — лиса, у Экзюпери…

Он должен защитить её! Пусть для этого и придётся выдавливать из себя идиотский расистско-шовинистский бред!..

Он — придурок. Но в первую очередь — любящий придурок.

А уж потом — патриот.

На этот раз ему приснился лес. Тайга?.. Непролазный сумрачный бурелом с тёмными и сырыми замшелыми стволами, и подлеском, с корягами и мокрым папоротником почти в его рост. Выход брезжил лишь вперёди — там, куда вела широкая и даже посыпанная гравием, тропинка… Приведшая к Дому.

Нет — к его бывшему дому. Потому что уже двадцать лет как тот снесли, и на этом месте теперь автостоянка у гипермаркета. Платная.

Чувствуя, как замирает сердце, и сводит судорогой пальцы рук, он толкнул дверь.

Слабый, словно неуверенный, стон.

Он бегом кинулся в спальню.

Точно!

Самые страшные подозрения подтвердились. А ведь он никогда…

Нет — всё же пару раз было… Когда они разругались вдрызг из-за её матери — вплоть до битья посуды о его голову, и попытки выцарапать его «подлые глазёнки».

А не разругаться было ну никак невозможно — мать уж больно издевалась над несерьёзностью его «литературного поприща», и хотела, чтоб он пошёл к ней на фабрику мебели — краснодеревщиком. (Это — ему-то! Который стамеску и молоток держал только в школе. На уроках труда. «Табуретки», блин!) И всё настаивала, чтоб они, наконец, оформили отношения «как положено!».

Вот только тогда он об этом думал.

Как наручниками прикуёт её, распяв, за руки и за ноги к старой широкой кровати со спинками из стальных трубок. Навалится, тяжело сопя. Насладится её беспомощностью так, чтобы вопила и дёргалась. А потом ещё и будет хлестать нагайкой со свинчаткой в кончике до тех пор, пока это восхитительное тело не превратится в один большой и сплошной кровоподтёк, а ругань из поганого рта сменится стонами и мольбами…

А он — не остановится, а будет продолжать и продолжать, пока стоны из остатков размочаленного в хлам рта не прервутся, и она не…

Да, он думал об этом — самому-то себе можно признаться.

Но какого же…я?! Чего им теперь-то от него надо?!

Ведь он сделал всё именно так, как эти твари заказывали!

А они… Вон: ему и нагайку приготовили: она так и лоснится ухватистой рукоятью в удобной кожаной оплётке, лежа на прикроватной тумбочке! Словно приглашает. А у Натальи даже завязаны глаза. Чтоб не увидела мучителя, наверное…

Карт-бланш, так сказать.

Он отвернулся. Потому что нечто странное, непонятное ему самому, вдруг поднялось откуда-то из паха, и горячей, обжигающей волной затопило до самых ушей — да, да!

ДА-А-А!!!

Вся мерзость и похоть, таящаяся на дне любого мужского естества, требовательно стучала в виски, пытаясь вырваться наружу!!! А уж то, внизу, — только что не звенело!

Да — вот ему и показали. Наглядно. Во-первых, какой он похотливый дикарь-садист… А во-вторых — что будет, если он…

Сверхчеловеческим усилием воли он заставил себя сделать шаг назад.

И — опуститься руку, потянувшуюся за нагайкой. Сглотнул. Развернулся. И вышел. Снаружи аккуратно прикрыл дверь и прислонился к ней спиной.

Чёрт (Или это — не он?!) возьми!

За что же они его — так?!..

— Объясним. Ты видел в комнате лишь её. Готовую к экзекуции. А если ты попытаешься увильнуть от того, что должен делать… Или захочешь кому-нибудь рассказать… О нас. Вокруг появится десятка два здоровенных кобелей, с полуметровыми…ми. И они вначале отымеют твою девушку… А затем — и опробуют на ней нагайки. В первый раз — не до смерти… А так — больше для острастки… Во второй — она точно попадёт в больницу. А ты — после экспертизы — в КПЗ. Откуда мы тебя в первый и последний раз вытащим.

Но её — пока не убьём.

Иначе у нас не будет орудий, чтобы тобой управлять.

Мы добрые. Допускаем до двух неповиновений. Убьём и её и тебя только после третьего. Убьем мучительно. В назидание. Другим.

Строптивый слуга нам не нужен — замена всегда найдётся…

На этот раз будить мечущуюся по постели Наталью пришлось ему.

Слипшиеся от холодного пота волосы прилипли и к подушке, а глаза, когда она наконец их открыла — горели лихорадочным огнём. И было ещё что-то в них…

Обжигающее, заставляющее челюсть выдвигаться вперёд, а кулаки — сжиматься в бессильной ярости!

Ведь он, хоть знает, чует, в чём дело — СДЕЛАТЬ НИЧЕГО НЕ МОЖЕТ!!!

Ну как возможно воевать с тем, что таится, существует, живёт в кошмарах?! В снах? Совсем, как в фильме «Кошмар на улице Вязов». Вот он идиот, что в своё время пересмотрел все семь серий…

Как они там сказали? «Твоё богатое воображение!» Да и память — будь она неладна. А ещё — острый намётанный взгляд на придающие правдоподобие детали…

Пока мысли метались, словно канарейка, завидевшая приближение кошки, Наталья кинулась ему на грудь.

Какое-то время просто рыдала.

Затем, поддаваясь его поглаживаниям, и бессмысленно-монотонным уверениям, что «Это — только кошмар!», «И он уже прошёл!», подрожала, и обмякла.

Алексей уложил её обратно на смятые простыни, постаравшись накрыть потеплей. И подоткнуть края — чтоб не мёрзла. Ни о чём не расспрашивал.

Поэтому она начала сама:

— Никогда. Никогда мне такого не снилось. Алексей? У тебя вчера — как? Тоже — что-то особенное?

Он поспешил уверить, что ничего подобного — у него просто самый банальный сюжет. С падением в провал без дна. Ну — всё как в детстве.

— А у меня — нет. Бр-р-р! — её передёрнуло, глаза открылись на секунду ещё шире: огромные, чёрные. Бездонные.

И в их глубине Алексей увидел свой приговор.

–… как будто я — где-то посреди леса. Страшного, непролазного. В бревенчатом старом доме. Пахнет, как нежилым — и гулко. Словно в комнате нет мебели. А ещё — у меня завязаны глаза, и я прикована к кровати. Распялена, как овца перед разделкой туши. И вот ко мне приближается со всех сторон сопение. Вожделенное такое. И я слышу их шаги — вокруг кровати собралось, наверное, человек двадцать! Но — не мужчины. А словно твари какие… Похотливые. Самцы! И ждут. Слава Богу, хоть на меня не лезут! Но — уж сопят!..

Потом… Расступаются.

И подходит один. Чувствую — с плетью! Сейчас начнёт хлестать, и насиловать! А потом — и все они начнут… Хлестать и насиловать.

Гос-споди, так страшно!.. И язык ещё — словно отнялся! Кричать не могу — только стонать… А потом все словно пропали. Исчезли. И пришёл кто-то ещё.

Тоже озабоченный. Сопел, стоял в ногах. Я думала, что этот-то — точно, отхлещет. Изнасилует. Почему-то казалось, что он… Похож чем-то на тебя. Не знаю — бред, да?..

На сбивчивый рассказ Алексей мог только нежно гладить по холодным мокрым волосам, и заверять вполголоса, что — «да-да, бред…», и «теперь-то — всё в порядке…»

Кому он голову морочит?

— Ладно, зайка моя ненаглядная. Давай принесу ещё одеяло — накрою. Наверное, ты просто замерзла. Попробуй ещё поспать — время только полтретьего.

Сам он лёг рядом, с куда большим ужасом ожидая, что заснёт…

На этот раз он просто оказался в кабинете Главреда.

Напротив сидел и хозяин собственной персоной.

— За что?! — буквально зарычал Алексей, чувствуя, что слёзы сами как-то неудержимой рекой текут из воспалённых глаз, — Я же… Всё — как вы и сказали!..

— Спокойней. Ведь мы обещали, что не тронем, если не будет — за что. Вот и не тронули.

А только показали. Что в наших силах — всё! Демонстрация оказалась понятной?

— Д-да… Да. Понятней некуда. — он дёрнул плечом, шмыгнул носом. И сел назад в кресло, позволив трясущимся ногам чуть расслабиться. Кресло привычно скрипнуло — совсем как то, настоящее… Или оно и есть теперь — настоящее?! Как и всё тут и теперь происходящее — его «настоящее»?

А на самом деле — то, что раньше происходило днём — ему как раз снилось?! То, что он наивно считал явью…

— Ну, так-то лучше. И знай: у нас нет недостатка в разнообразии средств устрашения. И способах, как я уже говорил, воздействия.

Но, учитывая ваши милые слабости и привычки, мы усвоили, что надёжней вас всё же поощрять. (Кстати: не думай, что читать ваши мысли и управлять снами и прочим, так уж легко! Многое мы освоили лишь недавно. С другой стороны, вы только недавно стали для нас реально опасны.) Так вот: завтра пойдёшь в ближайший Вестерн-Юнион. Получишь перевод из Амстердама. На твоё имя. Понятно? — Алексей растерянно кивнул.

— Сможешь взять отпуск. И дописать свою чёртову книгу. — собеседник долгим взглядом не давал Алексею отвести свои глаза. Но затем чуть поднял кончики губ — очевидно, это обозначало улыбку.

Главред так никогда не делал. Он уж если ржал — то как конь, а если бывал серьёзен или зол — стены кабинета ходили ходуном от громов и молний. Тот же, кто сейчас оккупировал его тело, казался куда спокойней.

Уверенный в себе. Без эмоций. Какой-то, словно…

Каменный.

— Теперь — задание на завтра. И ближайшие дни. Напишешь… — Алексею чётко, до цветистых оборотов и тонкостей, прочли текст, который желательно разместить в номере за четверг.

Он механически кивал, запоминая — чуть ли не зазубривая. Впрочем — чего он мучается?! Ведь все эти грубые и вульгарные выпады взяты из его же памяти!.. А она, как ему доказали — отличная.

Когда инструктаж закончился, и собеседник откинулся, как всегда делал и Главред, на спинку кресла, Алексей вдруг спросил:

— Скажите… если это не стратегическая тайна: зачем?

— Что — зачем?

— Зачем вам это надо: разжигать межнациональную рознь? Унижать этих несчастных америкосов? И подогревать наш великодержавный шовинизм в таком — самом отвратительном, примитивном до абсолюта, виде?

Собеседник молча смотрел на него сквозь очки. Так, словно думал. (А вот этого за Главредом точно никогда никто не замечал!) Затем ответил:

— Не думаю, что если скажу тебе правду, ты изменишь своё решение. А правда проста. Мы хотим, чтоб народы двух стран, обладающих действительно достаточными ядерными потенциалами, ненавидели друг друга. Глубоко и бескомпромиссно. Ненавидели до фанатизма. Рано или поздно это выльется в открытую конфронтацию. И войну.

— Так вы добиваетесь — войны?!

— Ну да.

— А почему тогда… Вы действуете столь… Кривым путём? Через ж…, так сказать? Через пешек из СМИ? Не проще ли наехать, так же, как, например, на меня, или беднягу Главреда — сразу на Президента? Человека, у которого в чемоданчике — заветная кнопка?!

— Ты слишком любопытен. Не умничай. Со временем сам узнаешь. Поймёшь. Может быть. А пока знать, почему и как мы выбираем те или иные пути и способы, тебе не надо.

— «Пойму!» — Алексей возмущённо фыркнул. — Но ведь если начнётся война, мне будет уже всё равно! Я вряд ли и выживу. Да и никто не выживет!

— Вот именно. Всё живое погибнет. И долго-долго не возродится.

— Ну а вы сами — вы-то?! Разве — не?..

— Нет. Мы — не живые в вашем представлении. Нам радиации, или ядерной зимы бояться не нужно.

— Да-а? — у Алексея буквально отвисла челюсть. И долго не хотела возвращаться на место, — Но… Тогда — кто?..

— Отвечу и на это. Урок усвоен тобой настолько хорошо, что мы не боимся открыть тебе истину.

Мы — камни.

— Камни?..

— Да, камни. И уж разумеется, — презрительная ухмылка, и сразу пренебрежительный тон, — не граниты-базальты и прочие галечники.

Мы — элита. Истинная элита. Те, кого природа родила за миллиардолетия до вас, белковых. Родила в муках и огне. В горниле магмы и метаморфозах давления и влажности.

Мы те, кого вы называете — драгоценные камни.

У Алексея в голове пронеслось море вычитанных кровавых историй — о том, как крупные и выдающиеся драгоценные камни действительно, стали причиной сотен убийств и мошенничеств.

Какой кровавый след тянется за такими «знаменитостями»! Вспомнить хотя бы алмаз Питт, украшающий сейчас регалии английской Королевы… Вот уж — поистине камень, «проложивший» себе дорогу к трону по трупам!

— Ты верно подумал. Но!

Нам на самом деле не нравится, когда нас «добывают». Отрывают от Материнской груди. Разрывают интимнейшие, миллионолетние, связи между родственниками, живущими в одной жеоде*. И когда нас из тепла и комфорта Дома бросают в холод и бессмысленность существования в виде… украшений ваших идиотских самок! Или — «вложения капитала!»

*Гнездо с минералами.

Мы — не «украшения»! Мы — тоже разумны! — к концу речи собеседник заметно разволновался, и уже не произносил, а словно выплёвывал слова, сжав кистями рук бумаги, разложенные перед ним на столе. Алексей только моргал.

— Да, мы — тоже разумны. И мы не желаем, чтобы нас, истинных, первых детей этой планеты, носили, кичась перед другими, менее состоятельными дурами, глупые куклы, живущие по нашим меркам краткие мгновения. Не хотим, чтоб нами расплачивались. Чтоб использовали в тупых «приборах», часах, и буровых коронках.

После того, как вы создали рубиновые, сапфировые, и так далее, лазеры, у наших братьев жизнь сократилась в разы! (Это наша идея — научить вас выращивать для этого наши неразумные клоны — искусственные камни!)

А самое главное — мы не хотим, чтоб нас «гранили»!

Это, как нам кажется, самое изощрённое издевательство: убрать часть тела разумного существа. Для того, якобы, чтоб оставшееся тело «заиграло всеми цветами радуги!»

Нас бесит ваш воинствующий антропоцентризм: когда вы считаете, что только вы вправе распоряжаться теми, кто долгое время ничем не мог вам ответить. Да, он раздражает нас всех ещё больше, чем ваша глупость. Если бы вы только не начали столь интенсивно «добывать и использовать» нас!.. — Главред потряс сжатыми кулаками над головой: на этот раз почти как настоящий хозяин этого тела, — Вот вы, когда хотите выглядеть покрасивей — отпиливаете себе часть руки?! Или — ноги? А, может, тогда сразу — голову?!

То-то и оно… — запыхавшееся тело марионетки в кресле перед Алексеем вдруг снова откинулось назад, и перевело дух.

— Ладно. Что-то я разошёлся. На сегодня — достаточно. — жест кистью. Словно отмахиваются от назойливой мухи. — Свободен!

Только выйдя из кабинета, и как-то сразу очутившись на кровати, Алексей позволил себе выдохнуть. Мозг буквально разламывался от дикости ситуации.

Камни! Разумные! Древнейшие аборигены планеты!.. Ну не бред ли?

Впрочем, нет. Последние три дня как-то резко свели на нет его чувство реальности. И снизили «порог» скепсиса.

Чёрт возьми!

Неужели — правда?! Что у камней, и всего, что создано природой — есть Душа?!

Разум?!

И те легенды, что повествуют о древних спящих Богах и Духах — тоже правда?! И управляют его планетой на самом деле… Камни и Лава? Реки? Леса?

На личико Натальи он смотрел с опаской. Но она спала. И даже улыбалась во сне — словно увидала что-то приятное…

А что — очень даже может быть. Может, и его будут награждать приятными сновидениями. За хорошо исполненный урок.

В Вестерн-Юнион он зашёл до обеда.

Перевод и правда — ждал. И сумма удивила — 20 000 «у.е.».

Да, можно выклянчить (впрочем — теперь-то ему у Главреда, у «своего», клянчить не придётся!) внеочередной «творческий» отпуск. И спокойно докончить чёртову книгу, черновики которой уже пять лет пылятся и желтеют в самых разных местах квартиры — от ящиков на кухне до заросших паутиной антресолей на лоджии.

И он станет ещё одним автором, «увековечившим» какие-то свои… Мысли? Ха-ха.

Чувство беспомощности, затравленности, не проходило, угнездившись прочно где-то под рёбрами. И, кажется, его новых хозяев нисколько не смущают эти его «крамольные» мысли о них. Да, они явно ощущают свою Силу.

Он ничего не сможет. Ни сделать, ни доказать. Он — просто человек. Он…

Да, у него были и стремления, и амбиции. Как чётко его «просчитали»! Проклятущая «Элита»! Видать, давно они наблюдают за ними, за людьми — выясняют, кого с помощью чего можно… Напугать. Подчинить. Привлечь. Завербовать.

А ведь только недавно ему казалось, что эта книга — символ самореализации — чертовски важна для… Человечества? А на самом-то деле, ему недвусмысленно намекнули.

Что — кому это надо, кроме него самого?!

А действительно ли надо — самому-то?! Особенно теперь, когда он знает…

Разве что сможет несколько лет, до Катастрофы, покрасоваться, покичиться перед окружающими родными и коллегами: вот, смотрите! Я — выпустил книгу!..

Удовлетворённое тщеславие, это…

Цена предательства?

Принципиальная разница.

Повесть.

— Миранда!

Она почему-то не остановилась.

И только догнав её и положив руку на плечо, он понял, что обознался — это не она.

Конечно, обознаться ничего не стоило: та же короткая стрижка, целеустремлённо-деловая быстрая походка, гордая осанка с откинутой назад головкой на длинной шее… Автомат через плечо, и защитная униформа, превращающая любую, даже такую, как у Миранды, фигуру, в бесформенный мешок.

И то же сосредоточенно-хмурое выражение глаз, когда девушка повернулась:

— Вы обознались… Техник.

Нет, лицо Миранды всё же отличалось от лица этой — её он, похоже, никогда раньше не видел. Так же как и она его: отсюда и пренебрежение, которое сразу появилось в глазах, когда она увидела нашивки технической службы на рукаве его комбеза…

— Простите. — опустив руку, Мэлт остановился. Девушка продолжила быстрый молчаливый ход, почти бег, по тёмному коридору — скоро стук каблуков ее сапог затихнет, затеряется в бетонированных стенах, превратившись в лишь в один из привычных вечных шумов на пределе слышимости, что всегда стояли в Катакомбах…

А пока тусклые лампы дежурного освещения, горящие через одну, мертвенно-серо отблёскивали в её пепельно-русых волосах. А ведь Мэлт знал, что когда они отмыты, они — солнечно-жёлтые, почти цвета соломы…

Солома. Он уже забыл, как выглядят даже фотографии с полями: там, наверху, никто ничего не сеет уже сотни лет. Потому что негде укрыться от снайперов и миномётов. Так что теперь можно увидеть пшеницу лишь в ангарах, освещённых галогенными лампами с индексом «естественное освещение». А уж насколько оно «естественное»… Да и работают там другие специалисты. Мелиораторы — поливают, дренируют, агротехники — высаживают.

Секция же Мэлта — на десять Уровней ниже этих ангарных полей. Там работа куда более тяжёлая, чисто физическая. Отнимает почти всё время и силы. На складах контейнеров и гидропонных полях Оранжереи не заскучаешь. А сослуживцы ещё и «помогают» презрительно-подозрительными взглядами, и настороженно-нейтральным отношением: словно он — дезертир. Или вообще — вражеский лазутчик…

Да, он единственный из всех работников Технических Служб выделяется кажущимся нормальным телосложением и весом…

Для Армии же он не подошёл из-за эпилепсии.

И, несмотря на довольно часто случавшиеся приступы, он постоянно ловил на себе завистливые взгляды, и кожей затылка чувствовал разговоры вполголоса, которые ведут за его спиной и старики и молодёжь его подразделения: «Вон, молодой, накачанный, а умудрился же так ловко откосить от передовой! Теперь точно доживёт до Утилизации…»

Понять коллег можно: у кого-то с детства отсохшая рука висит словно клешня чудовищного краба, кто-то слеп как крот, и нормально ориентируется только в помещениях своего Уровня, у некоторых — ДЦП… А ещё есть откровенные дауны, хромые, кривые, косые, и так далее — по всему списку уродств, что достаточно регулярно возникают у младенцев Колонии несмотря на все старания Дока Престона…

Он до сих пор помнил все унизительные подробности возникновения своего будущего «тяжкого креста», тогда, в пять лет.

После самого первого припадка он, на трясущихся ногах, голый, стоит на резиновом коврике в медотсеке, перед столом, за которым восседает Чрезвычайная Комиссия: Главнокомандующий (им тогда ещё был генерал Сидней Паттон), Главный Медик (а вот как звали того, память не сохранила), и док Престон. Тогда док был куда моложе, но очки на носу и сейчас те же — с треснувшим на одном глазу стеклом.

Док говорит:

— Если не считать небольшой склонности к плоскостопию, мальчик абсолютно здоров физически, и соответствует всем нормам.

Однако эпилепсия, конечно… — тут док переходит на полушёпот, но Мэлт всё равно различает отдельные слова: «…только хирургическим вмешательством!.. удалить весь гипокамп и височные доли… и всё равно — может проявиться… (Мэлт не запомнил слово, но какая-то — ) афазия, то есть, плохая память, или даже обычное слабоумие… Не практиковали таких операций уже сто семьдесят лет! — тут док тыкает пальцем в страницы раскрытой большой книги, лежащей перед троицей на столе, — Методика-то ясна, но гарантировать благоприятный исход — не смогу!..

Оказаться с «плохой памятью» Мэлту не улыбается — перед глазами Одуванчик, их нянечка. Забывающая даже снимать трусики с детишек, когда сажает их на горшок…

Главный медик переводит взгляд то на книгу, то на Мэлта, и говорит, качая седой головой с огромными залысинами:

— Проще, как мне кажется, оставить всё как есть. Не нужно превращать здорового мальца в дауна. Дебилов у нас и так хватает. Просто придётся ему таскать с собой мягкую втулку, и беречь голову от ударов при падении.

Главнокомандующий сердито отдувается. В книгу не смотрит. Смотрит он всё это время, неотрывно, только в глаза Мэлта. Мэлту ну никак не хочется быть идиотом — чтоб все показывали пальцем, как на глупого Хью. Похоже, мольба мальчишки оказалась старым служакой… Услышана. Генерал произносит Решающее Слово. Слово, положившее начало нравственным мукам и чувству собственной неполноценности Мэлта:

— Никаких операций. Физически здоровые и крепкие дебилы — совсем не то, что нам сейчас нужно. А пара припадков в неделю, думаю, в технических подразделениях особого вреда его работе не нанесёт. Посмотрим, не пройдёт ли всё само. До Комиссии.

Не прошло.

Ему в плане роста и взросления повезло: с физическим здоровьем всё в порядке. Припадки правильней всё же считать проявлением болезни Сознания. Психики.

А это — ничуть не лучше. Как сказал тогда, на Комиссии, Майор Коллинз:

— Страшно давать тебе в руки автомат, Мэлт. Ты же можешь во время судорог невольно нажать на спусковой крючок! В любой момент, поскольку себя не контролируешь.

И позже, когда он на коленях, рыдая в голос (поскольку осознавал, как будут на него смотреть в тыловых частях, Обслуживания, или Вспомогательных, если его при такой комплекции и фигуре комиссуют!..), умолял всё же зачислить его в действующие части передовой, Майор пояснил. Словно это нуждалось ещё и в пояснении:

— Пойми меня правильно, Мэлт. У нас полно и чужих врагов. Так что не хватало нам только своих! Да, я знаю, сознательно ты не хочешь навредить никому… Но это может случиться абсолютно независимо от твоей воли и желания. Я не могу взять на себя такой риск… Такую ответственность. Да и в Оранжерее сейчас острейшая нехватка рабочих рук. А ты — парень здоровый! Помоги же своей Родине всем, чем сможешь!

Мэлт стиснул зубы так, что хрустнули челюсти: воспоминания девятилетней давности до сих пор жгли, как огнём… И каждый день, когда он ловил на себе эти взгляды и чувствовал шепоток за спиной, это добавляло горечи к его состоянию…

Да, он невоеннообязанный. Но — единственный «физически здоровый» в их Секции Оранжереи. И без «ограниченной способности к мышлению». Поэтому и самая сложная и тяжёлая работа на нём: таскать наполненные собранными с кустов и деревьев (напоминавших, скорее, пауков со всеми своими расчалками и подвязками), плодами, контейнеры на ленту конвейера. Мыть эти громоздкие ящики, когда их опорожнят на Кухне, и спустят назад.

Следить за этим самым кухонным конвейером: смазывать подшипники застарелым и похожим, скорее, на мастику-герметик, и воняющим гнилью, солидолом. Менять разбитые шестерни привода на менее разбитые (потому что других — нет!), передвигать раму сборника, чтоб сборщики не таскали всё собранное через весь корпус…

Да, работы, как верно отметил Майор, навалом. И польза от него здесь ощутима. Можно бы гордиться — он нашёл своё Место. Может делать всё, что нужно, сам.

Если бы только не шушуканье за спиной и презрительно-завистливые взгляды…

Однако теперь, после знакомства с Мирандой, он чувствовал себя куда свободней.

Нет, не то, чтобы обида и горечь стали меньше — ничуть не бывало. Зато теперь он знал, что годится на что-то ещё, кроме ремонта механизмов, и обязанностей вьючного мула.

Познакомились они с Мирандой абсолютно случайно: он менял изношенные ролы пищевого конвейера на верхних, армейских, Уровнях, а она шла на склад за новым магазином для автомата. И гроверная гайка, выскользнув из его покрытых старой осклизлой и комковатой смазкой рук, попала прямо ей в макушку. Головка девушки вскинулась:

— Осторожней, техник! Было бы обидно погибнуть не в бою…

На что он, потерявший дар речи от её ослепительно-живого, лучившегося внутренней силой и иронией, взгляда, только и смог пролепетать:

— Простите, Бога ради, госпожа сержант! Одному очень трудно удерживать все эти детали… — показав жирные черные руки, держащие ключи и эти самые детали.

На это она усмехнулась:

— А что же, вам вот прямо некому и помочь?!

— Да, получается так… Все остальные в моём Подразделении ростом… или мозгом не вышли. Так что по ремонту я — единственный спец.

Она заинтересовалась. Даже вскинула изящным движением одну бровь:

— А почему это такой высокий, сильный и явно неплохо соображающий молодой человек — не в Армии?!

Он даже спустился на две ступени стремянки:

— Доблестная госпожа сержант! Я был бы по гроб жизни благодарен вам, если б вы взяли меня в своё Подразделение! Хоть боеприпасы подносить, хоть форму штопать — я на всё согласен, только бы уйти из Оранжереи, где все говорят… И думают — вот в точности как вы!

— Но вы не ответили на мой вопрос, техник, — её брови теперь нахмурились, сойдясь на переносице. Она ведь не дура — отлично вычислила, что раз такого по всем параметрам подходящего мужчину забраковали для строевой, значит — причина очень веская!

Пришлось рассказать про эпилепсию. Кажется, при этом он кусал губы, и почти плакал — она не могла не заметить, чего ему стоит ощущать себя… И крепким телом…

И — опасным в смысле психики! Опасным для своих же.

— Нет, техник, так не пойдёт. Эпилепсия — это не шуточки… А часто у вас случаются приступы?

Он поспешил сообщить, что нечасто! Максимум — два-три раза в неделю. И проходят быстро — через три часа после конвульсий он уже вполне может работать!

— Нет, — вздохнув, и покачав головой ответила она тогда, — Я на себя такую ответственность не возьму. На передовой я должна быть уверена в каждом своём собрате, в каждом бойце… Но вы, техник, можете зайти сегодня ко мне в комнату после смены — моя кончается в двадцать ноль-ноль. Помещение сто сорок один дробь два, Уровень Пи.

Мы… могли бы обсудить ваш статус.

Статус оказалось обсудить и установить достаточно просто.

В тот же вечер они стали любовниками.

И постепенно Мэлт обнаружил, что под коркой непримиримого бойца скрывается почти такой же обычный, и терзаемый сомнениями и страстями человек, как и он сам. Разве что чуть лучше знающий своё предназначение.

Убивать. Безжалостно и методично убивать врагов…

Но это вовсе не угнетало женщину, и не создавало ей проблем с совестью, как он, было, подумал вначале!

Однажды, лёжа расслабленно поперёк постели на сбитых в кучу и влажных от их пота простынях, она задумчиво призналась ему, пытаясь наматывать короткий локон на пальчик (ни фига он не наматывался — военная стрижка запрещает возможные помехи в виде лезущих не вовремя в глаза волос!):

— Я, конечно, обожаю своих ребят… И стрелять люблю… Особенно — с толком.

Вот только в древние времена женщины не призывались в Армию. И, по-моему, это было правильно. Женщина должна рожать. И воспитывать воинов. Или других, будущих, матерей… А для многих из нас матерей заменили Автоклавы. А родителей — Воспитатели и Инструкторы. Что-то есть здесь неправильное… В Природе ведь — не так!

— Откуда ты знаешь? — уставший Мэлт обычно вяло поддерживал разговоры на «отвлечённые», не связанные с жизнью Колонии, темы. Хотя сам размышлял над их бытием достаточно часто. После каждого припадка. (Когда лежишь весь в испарине, а тело дрожит, словно тебя только что избили, или заставили бежать кросс, делать-то больше и нечего…), — Лично я в последний раз видел «Природу» в учебном фильме про рытьё окопов и траншей…

— Ну так!.. И я — там же. Правда, нам, бойцам, ещё показывали про боевых собак и крыс. Когда это кино снимали, они ещё были живы и использовались…

Вот я об этом и говорю: крысы же и собаки рожали сами! И помногу! И кормили грудью, а не искусственной кашицей… А почему у людей не так?! Сейчас, во-всяком случае. Эх, вырваться бы на поверхность, расселиться… Тогда и выводковые автоклавы были бы не нужны.

— Но… Как ты укроешься там, на поверхности? Пока жив хоть один их этих — жить «как положено» не получится.

— Знаю. — она помолчала, — Но у собак и крыс было вот так.

Мэлт поспешил уверить, что вообще-то не в курсе — как это происходило у крыс. Последнюю крысу съели, кажется, за три поколения до его рождения. Собак — ещё раньше. А учебные фильмы курсантам возможно показывать не чаще раза в год: плёнки стали слишком хрупкими. Правда, говорят, раньше всё это было на флэшках…

А флэшки — это что-то для компьютеров. А последний компьютер сдох сто с чем-то лет назад. Что-то там невосстановимое полетело… Совсем, как у Мэлта в подразделении, когда задымил двигатель подъёмника третьей шахты. Его не смог починить даже Армейский Инженер. Сказал, что обмотка сгорела. И жест сделал: палец книзу… Всё ясно.

Ну, сгорела, так сгорела. К поломкам и сбоям работы оборудования люди привыкли. Вот где реально помогает «философский» подход: работает — отлично. Сдохло — и…рен с ним. Спишем. Демонтируем и унесём вниз — на заброшенные Уровни, если мешает проходу. Если же не мешает — пусть стоит. Памятником о механизации жизни…

И поскольку нового движка у них нет, приходится теперь загружать только два конвейера: таскать ящики, стало быть, нужно чуть дальше…

Ну а крысы и собачки погибли потому, что соорудить подходящие для них противогазы не смогли разработчики из Конструкторского. А противник как раз начал применять Табун. Вот и пришлось съесть. Не пропадать же белку! И теперь, получается, некому повреждать коммуникационные Сети и продовольственные склады врага… Правда, они вынудили и врага съесть своих дрессированных зверушек — разработав в ответ Сезар…

И вот теперь они точно — один на один. Нос к носу. Только люди — против людей.

Сотни раз он задавался вопросом, и задавал его Старшим: как получилось, что их Город — оказался единственным на Планете обитаемым городом?!.. Больше похожим на странный, вытянутый в глубину, муравейник: Ярусы и Уровни, построенные, и нарытые десятками поколений без изначального Плана, превращали их жилище в непроходимый для непосвящённого Лабиринт. В котором сейчас использовалось едва ли треть помещений. И половина Уровней…

И сотни раз получал от Инструкторов и Наставников стандартный ответ:

— Наш Город имеет Защитный Купол. Люди никогда не выбирались из-под него. И здесь мы и должны добиться Окончательной Победы! Не дав врагу шанса начать заселение поверхности раньше нас. Так что продолжение рода Человеческого целиком зависит только от того, насколько быстро мы победим!

А когда он спрашивал, почему бы просто не прекратить дурацкую бескомпромиссную Войну, и не начать заселять планету прямо сейчас (места же всем хватит! Их всех — даже вместе с противником — всего несколько тысяч! А открытая поверхность — совершенно безопасна!), получал не менее стандартный ответ, даваемый как бы свысока, с позиций тех, кто опытней и старше. И лучше понимает основные Принципы устройства Жизни:

— Вы ещё слишком молоды, курсант, чтобы осознать глубинный, основополагающий смысл ответа. А суть проста: как бы чётко мы не прописали Главные пункты Мирного Договора с Врагом, как бы «справедливо» не поделили территорию — перенаселение, борьба за полезные ископаемые и ресурсы, за более плодородные земли, и все прочие, коренные, принципиальные отличия их образа жизни от нашего, очень скоро снова столкнут нас. Столкнут так, что мирные способы урегулирования станут неприменимы!

Рано или поздно мы снова вынуждены будем пойти на вооружённый Конфликт: либо мы их, либо — они — нас! Вот и нужно решить эту проблему сейчас. Когда их — мало, и они — рядом! Не спрячутся, зарывшись глубже под землю (благо, туда не пускают грунтовые воды!), и не убегут, понастроив ракет, на другие планеты: чтоб лишить нас в будущем и там — Жизненного Пространства!

Нам же нужно заселить нашу, да и все остальные планеты и Миры — только нашими потомками! Вам ясно это, курсант?

На это мог быть только один стандартный ответ (Если, конечно, не хочешь попасть к психоаналитику, а затем — на пожизненную уборку радиоактивных отходов реактора!):

— Так точно, господин Наставник! Всё ясно! Простите за непонятливость!

Встреча с незнакомкой почему-то оставила неприятный осадок в душе Мэлта: словно он что-то забыл сделать. Или — неправильно решил тест. И сейчас его накажут. Как в далёком, и казавшимся сейчас туманным беспечным сном, детстве, когда за «непонятливость» или невыученный урок наказывали жестоко, но действенно: лишением дневного пайка…

Вздохнув, и понуро опустив плечи, он развернулся и двинулся к себе: работы полно, и терять время глупо. Могут сказать, что он… Лентяй и бездельник. А он — не бездельник! Он — Техник второй категории! Дослужился, правда, быстро и легко (ещё бы! — с такими «конкурентами» по Подразделению!), но ответственность осознавал отлично.

Нельзя подводить своих!

Контейнеры из-под плодов, уже вернувшиеся из Кухни, сейчас требовалось очистить и промыть в первую очередь.

Это он и принялся делать, тщательно удаляя остатки присохших стеблей, листьев, корешочков и песка от овощей, выращенных в гидропонных баках. Так, хорошо. Теперь — обработать всё слабым раствором марганцовки. Отлично. Пыхтя, словно водогрейный котёл в бойлерной, и с трудом разогнув ноющую спину, он гордо оглядел плоды своей работы: на сегодня — достаточно!

Завтра придётся менять грунт и в контейнере вон того полувысохшего куста томата: похоже, трёхметровое растение вытянуло все пищевые запасы из своего компоста… Но это уже — только завтра! После последнего сбора дозревающих плодов.

Сгрузив очищенные контейнеры на ленту распределительной линии транспортёра, он нажал кнопку: всё уехало на склад. Откуда по мере надобности снова будет востребовано наполнителями, словно трудолюбивые муравьи методично проводящими уборку созревшей продукции — овощей, фруктов и корнеплодов…

А ещё завтра он займётся использованными баками. Он уже освободил два от старого наполнителя — компоста с песком — теперь нужно будет освободить и третий, и тоже как следует продезинфицировать всё, проследив, чтоб ни капли драгоценного раствора не пропало зря (марганцевокислого калия осталось чертовски мало!). Затем переправить ящики на тележке в соседнюю Секцию.

Там работают агрономы, которые насыплют в ёмкости простерилизованный песок, торф, свежий компост, древесный уголь, гранулят из силицина, и всё прочее, нужное для роста саженцев. Которые пришлют из отдела осеменения и рассады…

Он знал, что сейчас потребность в продуктах несколько ниже обычного: вместо сорока трёх продовольственных контейнеров в день, как было ещё пять лет назад, он обрабатывал только тридцать девять. Если подумать, нетрудно догадаться, что число едоков в их и без того маленькой Колонии, снизилось ещё… Процентов на семь.

А если подумать ещё сильней — начинаешь трястись от страха! Так недалеко и до вымирания! Нет, ясное дело — их Секция в Оранжерее не единственная, но… Кроме неё есть только две других. Картофеля и капусты. И вряд ли у них дела обстоят лучше.

Мэлт поморщился, глядя себе на руки. Крепкие, с жёсткой грубой кожей…

Да, таким бы больше подошёл автомат. Или даже базука. Но…

Ладно, придётся терпеть. Он нужен Родине там, где оказался, и… О, чёрт! Нет, только не сейчас, пожалуйста!..

Почуяв предвестники приближающегося припадка, он поспешил подбежать к Питу — невысокому старикашке с козлиной бородкой: тот лучше всех знал, что делать. Пит, увидав его глаза, заорал. На подмогу — уберечь Мэлта от травм при падении — прибежало ещё трое ближайших работников: и мужчин и женщин.

Мэлт еле успел вынуть из нагрудного кармана втулку и сунуть в руки Пита. Дальше…

Дальше грохочущей лавиной навалилась Тьма.

Очнулся он у себя.

Еле горел крохотный ночничок у изголовья. В его свете Мэлт обнаружил, что с него сняли только ботинки, уложив прямо в комбезе на одеяло… Ладно, он не в претензии.

Всё равно стерильностью его одеяло давно не отличалось. Да, собственно, и никогда оно ей не отличалось: досталось от предшественника, жильца этой комнаты. А тому — от своего предшественника… И сколько их таких было — никто и не упомнит…

Мэлт в миллионный раз невольно оглядел убогое жилище.

Да, вот она: его комната. Его «личное пространство», позволяющее «произвести адекватный отдых и освежающий сон», как написано в Памятке…

Два шага в ширину, три — в длину, и два с половиной — в высоту. Серые, неоштукатуренные бетонные стены. Кое-где до сих пор сохранились следы деревянной опалубки. У дальней стены — его кровать. Над ней — решётка шахты вентиляции. Ближе к двери — стол со стулом, и, рядом с дверью — встроенный шкаф с одеждой. Над столом — полка с тремя Пособиями: как выращивать растения гидропонным способом, как чинить конвейер простейшими инструментами, и как правильно следить за личной гигиеной, чтобы не создавать проблем врачам: нехватка даже простейших медикаментов уже стала притчей во языцех…

Ну и конечно — ночник. Ему, как единственному эпилептику, выписали со склада один из последних функционирующих ночников. Чтобы очнувшись, он не считал, что умер. И заживо погребён в очередном контейнере… И не спятил.

За «заботу» спасибо Главному военврачу — Царствие ему, бедняге, Небесное!.. А ведь он даже не запомнил его имени.

Откинувшись поудобней на серую тонкую подушку без наволочки, набитую тем же силициевым гранулятом (чтоб поглощать лишнюю влагу и запахи!), Мэлт уставился на выключенную сейчас голую лампочку, торчавшую из патрона на проводе в центре серого потолка. Когда она тускло горит в свои двадцать пять галогенных свечей, впечатление, что ты — в гробу, всё равно — практически стопроцентное…

Он, покряхтев, развернулся на бок, собираясь встать — надо бы сходить в туалетный блок: мочевой пузырь даёт о себе знать, как и после каждого припадка.

Дверь открылась, вошёл Док Престон.

Мэлт попытался встать:

— Господин капитан!..

«Капитан» поднял руку упреждающим жестом:

— Лежите, техник! Вам в ближайший час лучше сохранять горизонтальное, как говорится, положение. Впрочем, вы и сами всё знаете… Я зашёл лишь спросить: Мэлт, у тебя всё нормально? Осложнений нет?

— Так точно, господин капитан! Осложнений нет. Всё прошло как всегда, зубы и дёсны целы. От ударов об пол меня подстраховали… Наши. Всё нормально, Док: я успел подбежать к Питу сам…

— Ну вот и отлично. Ладно, поскольку твоя смена почти закончилась, можешь продолжать отдыхать до завтра, до ноль семи ноль-ноль. Здравия желаю.

— Здравия желаю, господин капитан!

Док Престон вышел, прикрыв дверь так, чтоб не хлопала — знал, что сейчас любой громкий или резкий звук больно бьёт по ушам Мэлта.

Хотя откуда на Жилых Уровнях «громкие и резкие» звуки?!

Сюда приходят «зализывать раны», нанесённые очередным Днём вековечной Войны. Отоспаться перед следующим. В надежде, что вот, скоро — всё изменится. К лучшему. После Окончательной Победы.

Он со стоном поднялся, вылез из верхней части комбеза, скинул пропотевшую насквозь майку. Достал из шкафа и одел запасную: пусть ещё более заношенную, но сухую. Мокрую развесил на спинке стула: высохнет — отправится в шкаф. К запасному комбезу и полусапогам. Его единственной смене одежды.

Он сходил отлить в туалетный Блок своей жилой Секции. Вернулся, так никого и не встретив — смена точно ещё не закончилась. Вытянувшись на койке, подумал в миллионный раз — зачем всё это?! Когда началось? Почему они живут ТАК?!!!

Нет, хватит — что-то его от безделья, как всегда, потянуло на «философию»! Куда лучше, когда руки и мозги заняты работой. Пусть привычной, чисто механической, не меняющейся десятки, а, возможно, и сотни лет, но — нужной для Выживания его Родины.

Он… Должен отдохнуть и выспаться — завтра ждёт работа. Он нужен своим сослуживцам. Так что он не будет думать ни о чём постороннем и ненужном… Он успокоится. Успокоится.

Он не успел вытереть бегущие слёзы — дверь опять открылась. Вошла Миранда.

Ну а поскольку зрение у неё превосходное, и с наблюдательностью всё в порядке (недаром же — снайпер!), отблёскивающие в свете ночничка влажные дорожки на его щеках она, разумеется, заметила.

Вздохнула:

— Техник второй категории Мэлт Гросс! Приказываю: прекратить самоедство, и быть готовым эффективно служить Родине!

Вот в этом она вся. Главное — эффективность и рационализм.

Из этих соображений она и взяла его себе в любовники! Знала: если взять кого-то из «своих», неизбежно сложатся неуставные отношения, влекущие моральные и дисциплинарно-ранжирные субординационные сложности: и в бою, и в тылу… А Мэлт — мужчина крепкий, здоровый, к тому же молодой, ретивый, и с отличной потенцией…

Так она ему и сказала, ничего не скрыв, уже в третью их встречу, когда он робко попробовал выяснить, почему — он…

Он долго после того, как ушёл тогда от неё, пытался убедить себя, что совсем не обижен… Получилось плохо. Он не «убедился». Однако постепенно привык. А недавно обнаружил, что и она, как бы ни казалась деловита и рационалистична, иногда впадает в «сантименты». И ещё…

Питает к нему нечто вроде привязанности. Ну, как, например, к верному автомату с оптическим прицелом…

Уже приятно. Ну а он…

Да — самому-то себе можно признаться: любит её. Давно и крепко.

Да и понятно: за все двадцать два года его короткой жизни у него ещё не было столь близко и тесно вошедшего в его жизнь существа… Ну а кто?! Выводковый Автоклав? Воспитатели? Наставники? Коллеги?! Нет, сравнить с этим его отношение к ним ну никак нельзя!

— Ладно, Мэлт, я рада видеть тебя в норме. Как ты? Мне сказали, что опять?..

— Да, прости уж, Миранда. Я опять… Потерял сознание. Во время работы. Но уже всё нормально! — он попытался встать. Мышцы слушались плохо. Ноги всё ещё тряслись.

— Лежите уж, техник второй категории! — Миранда, сделав удерживающий жест ладонью, подошла к кровати. Сняла уставную пилотку, тряхнув головой. Пилотку бросила прямо на стол. После чего села ему в ноги. Мэлт залюбовался: вот уж казалось бы мешкообразная униформа, а как она ей идёт! Как грациозны, несмотря на муштру и вдолблённые армейские приёмчики, все её движения!..

Миранда, кажется, понимала его чувства. И позволяла любоваться собой. Он знал, что она знает, как нравится ему, как он любуется всеми её жестами, поворотами головки на длинной мускулистой шее, лучистыми отсветами желания в чёрных в тусклом свете ночника, как бы бездонных, зрачках… Да даже крохотной чёрной родинкой у неё на лбу, делающей её похожей на каких-то там древних Божеств. Правда, из чужой религии. Он и про этих Божеств-то узнал из уроков сравнительной Истории, где им показывали древние рисунки и фотографии…

Иногда его даже посещала сверхкрамольная мысль: может, имелся смысл и во всех этих Лже-учениях?.. Раз там были такие красивые… И страшные, могучие… Боги? Все эти Шивы, Кали, Мардуки, Одины, Афродиты?.. Может, они несли какой-то сокровенный смысл, жизненный опыт, давали силу выживать и бороться своим приверженцам?

А что даёт ему его Вера, его Религия? Веру в то, что правы только они? И что рано или поздно Бог поможет своим верным рабам и почитателям? А всех «плохих» поможет поубивать к такой-то Матери?!

Каждое Воскресенье, на Мессе, старичок Капеллан пытался хоть как-то поддержать эти убеждения в своей прагматично-суровой и хронически уставшей пастве. Но, если честно, Мэлт не замечал хоть в ком-то особого религиозного рвения. Или — банального понимания сути того, о чём им читают с кафедры. Все просто «отбывали»: кто-то глядя себе под ноги, кто-то — почёсывая затылок, а кто — и откровенно дремля на протёртых до впадин-ложбин мускулистыми худыми задами, лавках Церкви. Где, опять-таки судя по пустым местам, раньше — прихожан было гораздо, гораздо больше…

С другой стороны — разве у их врагов нет точно такой же Веры: в то, что правы лишь они? И только их Бог и Вера — истинные?! Впрочем, насколько он помнил, как раз Бог у них общий… Да и Церковь построена по тому же проекту, и все Молебны проводятся совершенно одинаково…

Как же Бог определит — кто более «прав»? Или — «верен»?

Мэлт заставил себя отмахнуться от очередной волны ненужных, но неизбежно возникавших, когда он вот так, как сейчас, был предоставлен самому себе, и имел возможность подумать, сравнить, проанализировать ситуацию, мыслей. Потому что Миранда, отлично читавшая на его лице всё, происходившее в душе, покачала головой:

— Опять занимался самоедством? Или на этот раз — решал вопросы Веры?

— Прости. Больше не буду!

— Ну то-то же… От этих размышлений только неприятности! А нам неприятности не нужны! Ты же не хочешь предстать перед Трибуналом? Или — Конклавом? Знаешь ведь — мне неминуемо придётся выступать Свидетельницей! Ты же не хочешь, чтоб у меня были проблемы и осложнения? — она абсолютно точно знала о его чувствах к ней, и пускала стрелу за стрелой в самую болезненную точку…

Нет, он ни за что не хотел бы, чтоб ей было плохо!

— Прости, Миранда! Я никому никогда не говорил… И не скажу…

— О своих «рассуждениях»? И о «моральных терзаниях»?! Боже, Мэлт! Какая всё это чушь! Тебе что — своих проблем и забот не хватает?! Зачем ещё думать о каких-то абстрактных, никому давно не нужных старых Легендах и «философских» Вопросах?! — она словно забывала в такие моменты, что и ей в минуты слабости (или — расслабленности?!) все эти, и ещё разные другие вопросы приходят в голову!

Но на то она и — военнослужащая, чтобы держать всё это под строжайшим самоконтролем…

— Умоляю тебя, Мэлт — хватит! Вернись на землю грешную!

И, уже деловым тоном:

— Принести тебе поесть прямо сюда?

— Нет, спасибо. Я не голоден. Я успел пообедать.

— Ладно. Тогда — как насчёт Курса… «Интенсивной терапии»? Сегодня я беру на себя… Силовую часть! — она расчётливо неторопливыми движениями стала расстёгивать гимнастёрку, демонстрируя голубовато-белое крепкое молодое тело, упруго натягивавшее точно такую же армейскую серо-зелёную майку, как и у него… Вот только не было у него столь дерзко торчащих твёрдых сосков, выступающих над божественно очерченными полумесяцами…

Мэлт сглотнул. Ноги, конечно, тряслись… Но то, чему положено было отреагировать — отреагировало…

Когда она ушла, у Мэлта осталось двойственное чувство.

С одной стороны, ему льстило и наполняло гордостью сознание того, что его Девушка на столь высокой ступени Иерархии их Социума — не то, что у других техников… Да и любовница она — просто Супер! Вау! Секси! Слов нет!..

С другой стороны — разве она просто не… Использует его, тогда когда ей надо?!..

Использует цинично, безапелляционно и бесстыдно. Он отлично осознавал: пока его кондиции удовлетворяют породистую опытную «кобылку» — он — в фаворе. Но стоит только дать слабину…

Никакая «привязанность» не остановит её поиски более «крутого» любовника: физиология! Так, впрочем, и написано в чёртовом «Пособии»: что «для поддержания оптимальной физической формы и предотвращения нервных срывов необходимо не реже…»

Он уже был наслышан про её предыдущих, обиженных, кто — словами, а кто — и действиями, мужчин. Если б он мог выражаться как поэт древности, сказал бы, что её жизненный путь усыпан душами и телами получивших отставку мужчин, как центральный проход свинофермы — помётом…

Да ладно, одёрнул он себя — ему просто обидно… Обидно, что он — не единственный. Используемый. Но…

Он всё равно хотел бы, чтобы его и дальше. Использовали.

Незаметно для себя Мэлт уснул.

Зуммер побудки Первой смены разбудил бы и мёртвого.

Покряхтев, Мэлт встал. Направился в туалетный Блок. Выстоял стандартно длинную (впрочем — нет! раньше она была на трёх человек длиннее!) очередь. Вымылся, почистил зубы. Справил нужду. Вернулся в свою комнату. Потемневшие буквы на ободранной табличке двери мрачно гласили: «Операторская № 14/9. Уровень Кью, коридор 18».

Вдруг Мэлт осознал, что раньше-то… Его комната вовсе не была жилой! Там работали… «Операторы». Интересно, чего они «оперировали»? Сейчас трудно сказать — тех далёких времён первопоселенцев никто уж и не вспомнит… А вот интересно, сохранились ли какие документы… Архивные записи, диски и флэшки с этими данными?.. Можно ли надеяться когда-нибудь восстановить эти, как их… Компьютеры — и посмотреть?

Как ни странно, но ответ Мэлт получил сразу после стандартного завтрака в Пищевом Блоке своего Уровня.

Придя на развод в Отдел, Мэлт прослушал общее задание на сегодня, которое зачитал, как всегда, Лейтенант Билл Драгович, заведующий их Секцией, после чего совсем уж было собрался отбыть на рабочее место, как отправились и все остальные.

Однако его остановил оклик начальника:

— Мэлт! Подойди. — и, когда он строевым шагом подошёл и отдал положенную честь, услышал потрясающую новость, — Ты сегодня будешь работать в другом месте.

— Есть, сэр! Так точно, сэр — работать в другом месте!

Конец ознакомительного фрагмента.