Лютый день господина Ниязова

Анвер Туймасов

Жизнь простого кровельщика Якова Насреддиновича Ниязова была размеренной и заурядной. Ровно до того момента, пока события странного и яркого сна, чисто физически пережитого Ниязовым, не начали находить свое продолжение в повседневной реальности. И вот уже основным вопросом, который приходится решать кардинально преображенному Якову Насреддиновичу — как справиться с внезапно навалившимся на него могуществом…

ГЛАВА 4

Старый обшарпанный будильник резво прыгал по тумбочке и дребезжал что есть мочи, вытаскивая Якова Насреддиновича Ниязова из цепких объятий сна в солнечное субботнее утро. Приподнявшись на локте, хозяин квартиры №33 с трудом дотянулся до своего внезапного спасителя от грустной концовки волшебного сна, и, нажав на кнопку, успокоил весельчака до его следующей звонкой вакханалии.

Ниязов медленно уселся на кровати, смотря в одну точку и пытаясь ощутить себя в своей квартире в полной безопасности. Для этого понадобилось пройти нескольким тягучим минутам полнейшей тишины и покоя. Сон казался настолько реальным, что сразу отпускать никак не хотел, постепенно и нехотя разжимая свои объятья.

— Привидится же такое, чуть ласты во сне не склеил, — проговорил, как всегда про себя, молчаливый Яков Насреддинович. После мысленного произнесения данной фразы, Ниязов привычно вставил ступни в старые и непрезентабельные тапки, с привычным же кряхтеньем поднялся с кровати и, все еще приходя в себя после пережитого в царстве Морфея, степенно пошаркал в ванную. После проведения всех необходимых ежеутренних процедур, Яков Насреддинович по традиции неспешно материализовался в кухонном помещении и приступил к процедуре заваривания байхового чая в литровой стеклянной банке. Все манипуляции и перемещения самого себя, а также различных предметов в кухне Ниязов производил на полнейшем автомате, мыслительный процесс замер в нулевом положении с момента пробуждения, да так и не мог двинуться вперед. Это не совсем комфортное ощущение у Ниязова никогда не тянулось столь долго, обычным делом было появление первых озаряющих мыслей в момент поднесения руки к рулону с туалетной бумагой, но не сегодня. Инстинкт подсказывал Якову Насреддиновичу, что этим утром лишь живой байховый напиток из банки способен дать импульс мыслительному процессу, поэтому кровельщик терпеливо сносил все тяготы затянувшегося утреннего безмыслия и хмуро ожидал полного оседания чаинок, усевшись на табурет. Глаза Яши внимательнейшим образом провожали каждую чаинку в последний путь ко дну банки на встречу со своими уже осевшими сородичами все также без единой осязаемой мысли. В обычные дни Яков Насреддинович, производя свою строгую чайную церемонию, весело торопил каждую чаинку в ее скорбном движении ко дну, подбадривал ее, бывало, даже называл каждую ласковым именем в предвкушении неоднократных и бодрящих, вплоть до появления мурашек на своем тощем теле, хлебков. Особо ценная красная кружка с надписью «Яков» стояла рядом с ритуальной банкой, как всегда отмытая до блеска.

Произведя несколько первых торопливых глотков, Яков Насреддинович замер в позе суслика на охоте в ожидании долгожданного просветления, однако утренняя нирвана все не приходила. Ниязов, обжигаясь и, нарушая тем самым сложившийся годами ритуал размеренного поглощения живительного напитка, высушил банку до последней янтарной капли, но долгожданный эффект так и не наступил. Промаявшись еще минут десять, Яша оторвал немигающий взор от дыры в кухонных обоях, со вздохом поднялся с табурета и отправился одеваться, в надежде, что свежий апрельский ветерок уж точно приведет в чувство весь мыслительный процесс в лысеющей голове кровельщика.

Облачившись в выходной дорогой спортивный костюм из эластика, Ниязов уныло натянул заношенные кроссовки и, как робот без вложенной программы, вышел на лестничную клетку.

Одновременно с Яковом Насреддиновичем из квартиры, расположенной напротив, вышел Станислав Эммануилович Гольдман в щегольском двубортном костюме цвета «зрелый палисандр». Выйдя на площадку, Гольдман неодобрительно уставился на сутулую спину Ниязова, закрывающего свою входную дверь. Услыхав шуршание за спиной, Яша нервно обернулся и невнятно произнес, опустив взгляд в пол: «Доброго Вам утра, Станислав Эммануилович!» Гольдман приготовился отпустить традиционную насмешку в адрес своего подчиненного, что-то вроде: «Алкоголь здоровью враг, а ты, Ниязов, живое олицетворение данного постулата», как огромная рука, резко высунувшаяся из — за спины Стасика, неучтиво и жестоко схватила последнего за ухо.

— Я табурету что ль, сказала, чтобы он сумку мою нес? — Мирра во всей своей красе и неповторимости вещала, как и всегда, громко, лаконично и крайне доходчиво. В следующее мгновение нарядный и до крайности важный Станислав Эммануилович был бесцеремонно втянут все за то же ухо в пределы своей квартиры. По мере постепенного исчезновения за дверью, Гольдман мужественно сохранял надменно-презрительное выражение лица и, строго глядя на Якова Насреддиновича, совершал ему явный мысленный посыл: «Вот сейчас я быстро разберусь с этим недоразумением и договорю с тобой!». Ниязов заворожено наблюдал за этой красочной сценкой, хотя подобные семейные несуразицы творились с Гольдманом с завидным постоянством и зачастую при посторонних. Именно по этой причине Станислав Эммануилович категорически не любил выходные и праздничные дни, а в будни устраивал постоянные разносы подчиненным в отместку за домашний произвол над собой. Будучи сильно неглупым и часто размышляя о своей нелегкой семейной судьбе, домоуправ нежданно обнаружил в ней и явные положительные моменты. «Во-первых, — успокаивал себя Стасик, — находясь рядом с Миррой в любом общественном месте, можно безбоязненно ввязываться в любые уличные, магазинные и иные конфликты с полной уверенностью в безоговорочной победе, поскольку скандальная модификация Мирры Гольдман заставляла сойти со встречной тропы любого бойца в квартале, кроме, пожалуй, одного лишь Прохора. Во-вторых, родная супруга выполняет всю тяжелую физическую работу по дому, включая передвижку мебели, укладку плитки в ванной и подъем пианино на второй этаж в одиночку. Шитье и кройка бюстгальтеров и ночных сорочек жены, правда, полностью на мне, но мои суставы и поясница дороже! Ну а легкое физическое издевательство и игнорирование меня, как уважаемую личность, можно принять и за досадное недоразумение».

Все бы ничего, но данное «досадное недоразумение» повторялось со Стасиком от раза к разу. Вот и сейчас, уже стоя в прихожей и пропустив разящий правый апперкот от любимой супруги, Гольдман мгновенно осознал вслух свою роковую ошибку, и прижав к себе изящную женскую сумочку из крокодиловой кожи, старался лишь сохранить шаткое равновесие на ватных ногах, бормоча обильные извинения. Надо сказать, что с годами Станислав все хуже держал удар, в прямом смысле этого слова. Если в начале супружеской жизни даже убойная серия — левый хук, правый апперкот — в исполнении еще молодой и бодрой Мирры, примененная за гораздо меньшие провинности супруга, редко могла заставить «поплыть» крепкого тогда Стасика, то сейчас многое поменялось. Годы брали свое, и даже иной одиночный удар мог запросто отправить Гольдмана в тяжелый нокаут.

Проучив в очередной раз бестолкового супруга, Мирра степенно явилась на площадку, где все еще стоял полузамороженный Ниязов, тупо пялившийся на половик перед дверью Гольдманов.

— Ниязов, — выдохнула Мирра так, что Яшу легкой волной чуть отбросило к его двери, — еще одна такая ночная гулянка, и я сама зайду к тебе на огонек. Повторить?

Конец ознакомительного фрагмента.