Неопознанная педагогика. Красноярский край. Человек вверх тормашками из деревни Караульной

Анатолий Цирульников, 2022

В глазах более тёплых стран Россия всегда воспринималась как Сибирь, но для собственного отечества последняя всегда была краем, которым думали прирастать, а, на деле, убывали, пытались убрать с глаз вон, заткнуть, а оно обнаруживалось и мозолило глаза. Сибирь – это всегда нечаянное и нежданное открытие – месторождения, человека, школы. Эта книга – о сибирской школе, и в смысле учебного заведения, но ещё больше – жизненного, в смысле, жизненной школы, в которой нам всем приходится пребывать. Образование, укоренённое в исторической традиции, включённое в контекст жизни нашего века и соединяющее с ним проекты, надежды, нацеленные в будущее – такова сквозная тема исследований академика РАО А.М. Цирульникова. Автора интересует школа, взятая не сама по себе, со своими методиками и режимами, а вписанная в пространство – двора, города, села, мироздания. В его книгах ищут и находят ответы на главные вопросы современного образования: как опознать педагогику вокруг себя и в себе, как поверить в свои силы и объединиться для поиска решений в конкретной жизненной ситуации.

Глава 1

Фритьоф Нансен, последняя любовь Колчака и вторая жена Буденного

Знакомый красноярец летел работать в Москву (как «питерцы» в правительстве, так «красноярцы» сегодня — в системе образования), а я против течения — в сибирскую провинцию. Хотя назвать Красноярск провинцией — натяжка, скорее, это один из центров, пока ещё многоцентровой — в культурном смысле страны. Когда-то такими центра России являлись университетские города с учебными округами, в девятнадцатом веке их было шесть, в двадцатом — двенадцать. Красноярск в их число не входил, тем более, Енисейск.

Последний, однако, называют «отцом сибирских городов», и с него мне посоветовали начать путешествие — почва, традиция… Я так и сделал.

ИЗ КРАСНОЯРСКА ДО ЕНИСЕЙСКА — часов пять-шесть езды. Попутчица из института повышения квалификации подарила мне свой учёный словарь древнегреческих и латинских слов, встречающихся в русском. Всю дорогу читал.

У греков — больше любви и философии. А латынь несёт «армию», «армаду», «баталию», «батарею», «дуэль», «парабеллум». Империю и виц-мундир. Гардемарин, маринад и крематорий. Впрочем, кому что нравится.

Среди имён — Ермак (Забегая вперёд — в Енисейском управлении образованием мне подарят другой словарь, сибирского (челдонского) говора.

По-моему, он здорово дополняет греко-латынь: «арестанец», «чужовка» (тюрьма), «всяко быват!», «дедушко-суседушко» (домовой), загашник, загулять (ну, загулял Ванька), заимка, кислая вода (летний паводок с гор), клящий мороз (трескучий), морозить тараканов (зимой не топить печь), мурцовки хлебнуть (горе испытать), обноситься, окосеть, попереться (быстро пойти — куда попёрся?), потёкать, «сном духом не знать, чо деется»…

На полпути «Газель» наша встала. А кругом тайга и энцефалитный клещ, о котором узнал за два дня до вылета (побегал-побегал, купил энцефалитник, ботинки серьёзные, московский инфекциолог, симпатичная такая, сказала, в мае они ножками шевелят, просыпаются — на месте, оказалось, давно проснулись, в самом разгаре размножения, только меня и дожидаются…). Посмотрел на укушенных, сильно не воодушевило. В общем, решил на рожон не лезть, ходил вокруг микроавтобуса (что оказалось ошибкой, как раз тут, у дороги, они и сидят на кустиках). На наше счастье шёл рейсовый, подобрал.

Народу в «Икарусе» немного, зашторено, поют о любви под блатную мелодию. Потихоньку двигаемся к «отцу сибирских городов» Напротив меня сидит мужичок с жёсткой бородкой и резко очерченной на фоне красной от загара шеи — белизны бритого затылка. Читает «Богослов» и тихо объясняет что-то слушающей с выражением согласной на всё женщине с большой грудью — о Царстве Небесном.

Село у поворачивающего тут Енисея называется Широкий лог. Чуть дальше — Усть-Тунгуска, Смородинка… Избы одноэтажные, нужды нет настраивать вверх — вширь места хватает. Проезжаем город Лесосибирск, о котором я потом скажу. Едешь, едешь мимо городов и сёл, и везде одно и то же. Взгляду оттолкнуться, кажется, не от чего. А увидишь широкую реку и понимаешь — есть от чего…

Провинциальные картинки

У Енисейска несколько тем — ссыльная, православная, культурно-историческая, и они переплелись в жизни так тесно…

Вот история города в кратком изложении…

Сначала был скит инока, потом казачий острог, на месте, где река Мельничная впадает в Енисей. Острог затопило, и его перенесли на высокое место, откуда и начался город — первенец дома Романовых.

В двадцатые годы XVII века сюда идут волны переселенцев. Привозят женщин непотребного поведения «для лучшей жизни местных казаков» Некоторые поселяются отдельно, уходят от мирской жизни и открывают монастыри. В них, не только молятся Богу, но заточают (в Иверском содержалась Прасковья Салтыкова — будущая жена царя Иоанна Алексеевича).

Наступает русская эпоха географических открытий: через Енисейск (в разное время) проходят Витус Беринг, Хабаров, камчатские экспедиции Петра. В первых церквах, за неимением колоколов, звонят в якоря.

В XVIII веке Енисейск становится одним из центров Сибири (В Енисейскую губернию входят Красноярск и Томск). Переоблачается из дерева в камень…

В 1835 году обнаруживаются богатейшие золотые прииски, среди владельцев Трубецкие, Бенкендорфы и Третьяковы. В городе появляются золотоискатели. Золотая жила российской Империи! Жизнь в городе и окрестностях бурлит. Двадцать лет спустя образовывается Общество трезвости («Значит, и пьянство было уже значительно» — прозорливо замечает по этому поводу автор книги «Енисейск православный» протоиерей Геннадий Фаст). Золотопромышленники гуляют. Процветают гадания и ворожба. В 1868 году сгорает театр. Некоторые считают, что это было предзнаменование, но его никто не понял. В ту же пору объявляется некий юродивый, молодой парень, ссыльнопоселенец, ходивший зимой в сорокаградусные морозы босиком, его везде принимают, считают святым. Потом сажают в острог и высылают. Многие были уверены, что это он в 1869 году предсказал ужасающий пожар, который вскоре охватил город…

Енисейск сгорел. Золотая лихорадка кончилась. Енисейск превращается в тот сибирский городишко, каким мы и видим его сегодня…

ЗАКАТНОЕ солнце равно золотит высокое окно храма и окошко завалящего домишки. Постоишь немного, походишь, и картина провинциальной жизни как на ладони.

Мимо Спасо-Преображенского монастыря проехали мальчишки на велосипедах с длинными удочками. Прошагала на высоченных каблуках плачущая девчушка. У монастырских ворот, под стриженными по-петербуржски деревьями, лежит на боку мужичок. Ему хорошо… Кажется, что в этом городе всем хорошо. Умиротворение, покой. В своей основе город неизменен, сказала мне выросший здесь человек. Подразумевая внутреннее содержание. Как-то в детстве родители ушли в кино, оставив её одну, и девочка вышла из дома с намерением заблудиться — придут родители из кино, и будут плакать. Ходила кругами и не смогла заблудиться.

Необыкновенные чувства испытываешь в этом городе, где всё осталось, как было. Музей как будто. А станешь под окнами купеческого дома с изумительными, выдающимися на ширину бревна резными окнами — и услышишь за занавеской, за цветами женские голоса, и детский смех, и мужской бас: «Васютка, Васютка…» Как будто подслушиваешь в другом веке.

Голубые ставенки. И ставни, и крепкие высокие ворота, и почерневшие бревенчатые стены, и высокие окна — как это могло сохраниться на улицах Рабоче-крестьянской и Пролетарской? Зачем? Красные, белые… Как будто опять кто-то вернулся.

«Сумерки. Сад в ароматах / Плещется сонно фонтана струя / В пламени тихом заката / Грусть — королева моя…

Гимназические стихи двадцатилетнего наркома внутренних дел Сибири Фёдора Лыткина. Чекистская лирика. Много писал и много расстреливал. Хотя в самом Енисейске революция, можно сказать, была «бархатной» В восемнадцатом приходит Колчак. Пароход с большевиками пытается уплыть северным путём в центр России. Возле Туруханска его останавливают, часть расстреливают на причале…

Тут у нас с местным знатоком, водившим меня по Енисейску, Натальей Иосифовной Балютой, возникла дискуссия. «Это были не только тупые большевики?» — спросил я про политических деятелей двадцатых. — «Да что вы. Ну, нет — сказала она. — Я читала биографии этих людей — у них, как минимум, университеты. Многие происходили из именитых семей. Не пойди в революцию — было бы блестящее будущее. И когда я сейчас слышу: «вот, головорезы», — я не согласна с этим. Целое поколение назвать головорезами? Извините, я не соглашусь…»

А кто они?

Сказка про царя Салтана

«…В конце сентября подошёл пароход «Мария Ульянова» и на нём семью деда и ещё девять таких же семей отправили в Туруханский край, в посёлок Верхний Маяк. Там ссыльным дали лодки и ещё месяцев пять люди на вёслах, а где, как бурлаки, на себе, тащили эти лодки, и так добрались до фактории Елогуй. Там были заброшенные деревеньки… Приехали, комендант сказал, что они сосланы на двадцать лет. Деда, ему тогда было 15 лет, и старшего брата — определили в охотничью артель, на оленях засылали в тайгу добывать пушнину… Там жили одиннадцать лет. И вот в 55-м году вышел указ Ворошилова, что ссыльные освобождаются от спецпоселений. Младший брат хотел поехать на целину, ему сказали — нет, вот твоя целина…»

Дима Кунстман, 10 класс,фрагмент коллективного исследования группы учащихся Енисейской средней школы № 1 «Изгнанные в Сибирь глазами потомков»

В городе Енисейске — гимназии, монастыри и тюрьмы, всё по соседству. Лагеря на этой стороне реки и на той. Здесь мужской лагерь, там женский. Есть, где на поселении. «С зоной у нас налажен взаимообмен, — рассказал директор казачьей гимназии Валерий Михайлович Карпачев, — оттуда рабочая сила, а отсюда одежонка и книги в тюремную библиотеку». Да и как по-другому, прямо за воротами школы — учреждение ЧП 288/Т, старейшая тюрьма екатерининских времён.

Тут все, от мала до велика, прошли школу тюрьмы и ссылки. Все этапы перебывали: староверы, декабристы, народники… До сих пор сидят те, кто торговал валютой и показывал эротику.

В тюрьме, что напротив баскетбольной площадки, есть камера смертников, в ней столб, и человек ходит вокруг столба. Бывает, сбегают. Одни сделали подкоп и попали, на внутренний двор тюрьмы вместо внешнего. А другой из бензопилы сделал вертолёт и улетел на нём. Или как в сказке о царе Салтане: закупорили в железную бочку, заварили, и зэк, когда выехали из зоны, выдавил днище и вышел вон…

Бегут очень часто весной, видимо, тяга какая-то. Бывает, даже месяц останется, а бежит, рассказывал директор, пришедший в педагогику с юрфака.

Внутри гимназии посмотреть есть что. В одном из зданий была больница, в которой лечились декабристы. А.Н.Якубович вылечился, а Бобрищев-Пушкин сошёл с ума. И князь Шаховской тоже… Дому двести лет, крепкий, кованые замки, которыми славились енисейские мастера, до сих пор действуют. Сейчас здесь у нас социально-психологическая служба и музей, показывала завуч школы Оксана Мосинцева. Лицо милое, а руки поцарапаны. Улыбнулась: зэки притащили из тайги двух медвежат, вот, погладила…

Чудный город Енисейск — тюрьмы, монастыри, купеческие дома с окнами неописуемой красоты (фряжская топорная, глухая резьба), декабристы, медвежата, дымящиеся трубы кочегарок, рыбаки на брёвнах, молочный Енисей, огни на том берегу… Директор гимназии готов был подарить мне медвежонка. «Я бы вам дал, да как вы его увезёте?»

Предлагал медвежонка и приглашал походить по острогам…

Я ограничился изучением документации.

Неподалёку от монастыря — дом с синенькими карнизами: «Управление исполнения наказаний». Перед ним висит плакат, из которого ясно следует, что пока мы тут выходили из застоя, устраивали перестройку и прочее, в стране шла без всяких революционных катаклизмов другая, та же самая история: в 1986-м году рождалась ИТК № 5, в 1990-м вставала на ноги Е-500…

И даже если, как сказано на плакате, «нумерация ИТК-поселений №№ 37, 38, 39, 41, 42, 44 была изменена на №№ 1, 2, 3,4, 5, 6 соответственно», — кого это может обмануть? Производство шпал и тары стабильно растёт, клуб в Епишино, школа в Шишмарево и многое-многое другое строится, как и раньше людьми, «твёрдо вставшими на путь исправления». И реклама «К вашим услугам» — тоже зэковская. Реклама и флаг на мачте, поднятый по-советски перед учреждением ЧП-288/2 в честь какого-то экипажа…

…А за стеной сёстры Берия жарили помидоры

«В течение двух лет мы работали над темой «Влияние тоталитаризма на судьбы людей». Наш город имеет к ней непосредственное отношение. Енисейск в середине 30-х годов был переполнен «врагами народа». Власти не успевали расселять конвоированных из Красноярска ссыльных. История нашего города не может считаться объективной без изучения судеб людей, которые составляли его повседневность. Наших родных…»

Из коллективного исследования учащихся Енисейской общеобразовательной средней школы № 1 «Изгнанные в Сибирь глазами потомков»

С Енисейска всё только начинается. Здесь пахнет северными просторами. Отсюда и теперь до Ледовитого океана только Норильск и Дудинка, а когда-то это был край света. Но странное дело, производил впечатление цветущего губернского города в центре России. Таким по внешнему виду он и остался, пережив два пожара и наводнение, о котором напоминает отметка уровня воды на стене дома. Сохранилось то, что не сгорело и не утонуло: девять каменных церквей и два монастыря, дом благородных собраний и театры — один народный и десять школьных… По городу меня водила Наталья Иосифовна Балюта, специалист из городского управления образованием. Мы обсуждали с ней тезис: тюрьма и ссылка есть единственно надёжный, действующий государственный механизм развития народного просвещения.

Енисейск тому подтверждение. Смотрите, вон там, напротив музыкальной школы, где галантерея с балкончиком, показывает Наталья Иосифовна, жил прототип пушкинской Татьяны Лариной. В жизни её звали Наталья Дмитриевна, а мужа-генерала — Михаил Дмитриевич Фонвизин. После окончания срока каторжных работ в Керченских рудниках ему было разрешено уйти на поселение. Фонвизины приехали в Енисейск в 1832-м и прожили тут три года (жена стала родоначальницей здешнего цветоводства, а муж-генерал занимался в ссылке философскими трудами). Интересно, что поначалу местная аристократия приняла их холодно. Ссыльного вызвал градоначальник и долго держал у себя. Жена заволновалась. Но спустя какое-то время в город приехал представитель Канцелярии Восточной Сибири и первое что сделал — нанёс визит к Фонвизиным, «составил честь отобедать в их доме», как записал купец Александр Игнатьевич Кытманов — легендарный летописец города Енисейска, описавший его провинциальную жизнь год за годом, день за днём…

Из этой хроники — три толстых тома, слава летописцам! — мы узнаëм, что декабристы — эпоха в развитии здешних мест. Кто собирал говор? Кто первый сажал картошку? — спрашивает меня Наталья Иосифовна.

Возьмём двадцатый век, сталинские пятилетки. Какие колоритные фигуры ходят по Енисейску. Некоторые ездят, как бывший генерал-майор Алексей Фёдорович Тодорский, ныне, представьте себе возчик. Возит на лошадке воду. Подъезжает к Енисею, зачерпывает длинным черпаком и развозит по дворам. Водовоз — его официальный статус. А неофициально он — самый желанный гость Енисейской городской библиотеки. Когда заканчивается рабочий день, Алексей Фёдорович роется в архивах, его часто можно видеть в музее…

В пятьдесят четвёртом году в город посылают нарочного с пакетом для Тодорского — «вручить срочно». Разыскивают адресата. Где он? А тот в конюшне, спит после рабочего дня. Нарочный вытягивается в струнку: «Товарищ генерал-майор, разрешите обратиться». У того глаза лезут на лоб. «Вам пакет». Читает — постановление о реабилитации, и текут слёзы, слёзы… Уехал. Поздней в адрес музея пришла фотография, на ней генерал уже со всеми регалиями, подписал: «Моим дорогим друзьям из Енисейского краеведческого музея, которые очень помогли мне в трудные годы жизни…»

О своей семье Наталья Иосифовна рассказывает, что её и брата, ныне заслуженного артиста России, учил музыке Ананий Ефимович Шварцбург — прекрасный музыкант, тоже ссыльный. Он собрал хор в семьсот человек и дирижировал этим хором, стоявшим на трибунах стадиона. Вот здесь, показывает она на городской стадион, представляете, какую надо было сделать работу, чтобы такой огромный хор запел…

В 1953 году Шварцбург сказал их маме: «Елена Петровна, мальчик не должен бросать. Мальчик должен заниматься, у мальчика большое будущее». Но как здесь в Енисейске? — он развёл руками и дал адрес. «Пальчики надо ставить, пальчики» — это говорил уже другой учитель, бывший профессор рижской консерватории. Однажды он сказал: сегодня я заниматься не буду — пришла реабилитация… Она была девочкой, но запомнила: сидит седой мужчина, обхватил голову руками. Отец похлопал его по плечу: «Ну, ничего, ничего…»Тут много было музыкантов. Оперная примадонна, певшая в своё время с Карузо, — Клара Спиваковская. Перед войной вышла замуж за дипломата, который оказывается немецким шпионом. Его расстреливают. А семью высылают на север, в 50-е годы сын, Александр Александровский работает в Енисейске фельдшером скорой помощи. Он же — один из лучших актёров Енисейского народного театра, который был основан в XIX веке. Сохранились старые афиши благотворительного концерта, который давали в четыре руки директор музея и городской голова («Такое произведение? — изумились в столичной консерватории спустя столетие. — В Енисейске? Это невозможно…»)

Тут много такого. Вот, — показывает мой гид, — в этом соборе вёл службу епископ Лука. В миру — Валентин Феликсович Войно-Ясенецкий, профессор, учёный-хирург с мировым именем, лауреат трёх сталинских премий. Его хотели расчленить: скальпель или Бог? Он оставался цельной личностью и трижды оказывался в тюрьмах и ссылке. «Я опять начал голодовку протеста — чекист, очень вежливый человек, стал бить меня ногой, обутой в сапог…» — пишет епископ Лука в своих мемуарах. Никогда не снимал рясу (при запрете появляться в ней, отказывался читать лекции). В операционной, где бы ни оперировал, — в медицинской Академии или в бараке в Туруханском крае — на тумбочке стояла икона, зажжённая лампада. На больном непременно ставил йодный крестик — там, где собирался оперировать. Глазные операции Луки многим вернули зрение. Его церковные проповеди, вспоминает Благочинный Енисейских церквей, проиерей отец Фаст, тоже многим памятны…

Во время войны Войно-Ясенецкий — начальник всех эвакогоспиталей края. В сорок третьем открывал Покровский собор, вёл службу в нём. А после войны уже не считался ссыльным, служил, преподавал, оперировал, дожил до глубокой старости, и уже ни один человек на свете не требовал от него, чтобы выбрал между скальпелем и Богом.

Да, много людей тут побывало удивительных. Многое накоплено и утрачено. В 1937 году в Енисейске случилось страшное наводнение, уровень воды дошёл до второго этажа, по городу плавали лодки. Вода пришла неожиданно и ночью. Ночь, вода идёт валом…

Тут много странных совпадений. Наталья Иосифовна рассказывала, что у них за стенкой в коммунальной квартире жили сёстры Лаврентии Берия и научили бабушку жарить помидоры.

В одни и те же годы в этом маленьком городке оказались последняя любовь Колчака и вторая жена Будённого. В разных лицах, естественно.

Анна Васильевна Тимирева, последняя любовь Колчака, в 30-е годы жила в Енисейске. «В ссылке?» — наивно спросил я Наталью Иосифовну. — «В ссылке, в ссылке, а как же? — удивилась она. — Анна Васильевна делала для экспозиции. «Так жили рабочие, так жили буржуи» — макет внутреннего убранства дома Тонконогова, там очень красивые шторы с ламбрекенами… А жена Будённого служила уборщицей в бывшей гимназии. Да вы сами туда зайдите…»

Страна будущего

Я зашёл в школу. Она называлась не гимназия, а просто общеобразовательная средняя школа № 1 г. Енисейска. Необычайно крутая школьная лестница. Ступеньки овальной формы, стёршиеся от ходивших по ним ботинок. «Я бы не советовала эту лестницу вообще трогать. Это не что иное, как время» — сказала мне завуч Нелля Михайловна Дьякова, которую я до этого встретил в пустой чистой школе и битый час мучил насчёт истории — зачем нужна эта история, как они её используют. «Ну, лестницу используем, наверное» — усмехнулась завуч. Но какие крутые ступеньки! — сказал я. «Мы привыкли. Нам кажется, так хорошо — ответила она. — По ним Нансен шёл…»

Сам Фритьоф Нансен, великий исследователь Арктики? В 1913 году он шёл, оказывается, по этим ступенькам, заходил в классы и здоровался с мальчиками, «здоровыми, весёлыми и бодрыми на вид», как он позже напишет в книге «Страна будущего».

Книга — о России, о Сибири.

О тех, кто в тот памятный день собрались в рекреационном зале этой мужской гимназии, и Нансен рассказывал им о путешествии к северному полюсу на «Фраме» в 1898 г., и показывал на большой карте, как они шли вдоль северного берега их великой Сибири, а потом носились во льдах.

«…Я говорил им по-английски, дети не понимали ни слова, но Востротин переводил им мой рассказ, и они, по-видимому, были заинтересованы и рады нашему посещению, которое длилось три часа. Всех учеников распустили на этот день, когда мы уехали, они гурьбой высыпали на улицу и побежали домой. Вот кому наш приезд, наверное, доставил истинное удовольствие».

Я ПОДНЯЛСЯ по ступенькам крутой школьной лестницы, по которой поднимался Нансен, открыл дверь и вошёл в тот самый зал, где он выступал, и где ждали меня сейчас другие дети. И по другому поводу. Проект, который реализовывали эти дети, ученики одного класса, назывался совершенно не в духе Нансена: «Изгнанные в Сибирь глазами потомков», и в нём эти мальчики и девочки рассказывали историю своих родных, репрессированных и сосланных в Красноярский край в 30-40-е годы двадцатого века.

И карта, которую они показали мне — тех же, в сущности, мест — была картой не путешествия, а конвоя, перемещения репрессированных из мест проживания в места отбывания ссылки. Из Москвы, Казани, Саратова, Кургана, Читы, посёлка Волчихи Алтайского края они «шли и шли, окружённые конвоем, бесконечные эти обозы, из снежной степи появляясь и в снежную степь уходя…»

То так, по Солженицыну, то по-другому, по Цветаевой дети откомментировали эту карту. «Есть на карте место/Взглянешь — кровь в лицо!/ Бьётся в муке крестной/ Каждое сельцо/»

Маленькая брошюра, которую ученики набрали на компьютере вместе с молодой учительницей истории — об этих местах, «сельцах». Использовали устные источники, воспоминания, семейные архивы. Я спросил детей: как отнеслись к этому ваши родные, бабушки, дедушки? Заинтересованно, ответили дети.

Кто-то из дедушек и прадедушек живёт ещё дальше на севере, правнуки им написали и они ответили. А иногда некому было отвечать, и дети отвечали за них.

«Это был 1937 год. В один обычный день подошёл ко мне председатель, Селиванов Николай, и спрашивает: «Что, Устин, как у тебя дела, как работается?» А я ему отвечаю: «Да как работается — плохо. Трудодни не платят — бедствуем»

На следующий день меня забрали, я даже не успел собрать с собой какие-нибудь вещи. И осталась моя Евгения с четырьмя детьми. Нас везли, как я понял, дальше на север, в Норильск. Холод, голод… Некоторые даже не выдержали и замёрзли. А оставшихся в живых расстреляли, в том числе и меня…»

Аня Стыжных, 10 класс — от лица своего прадеда Мизонова У.П.

МЫ СЕЛИ с ребятами на стулья в этом зале, где выступал Фритьоф Нансен, только лицом не к двери, а к окну — за сто лет изменился интерьер. И я задал детям, семерым девочкам и одному мальчику, этот затёртый, слишком общий вопрос, хотя знал, что на него нет вразумительного ответа — зачем знать историю? И более конкретные вопросы: что вы испытываете сегодня — злость? смирение? Досаду, обиду, горячую ненависть?

Они ответили по-разному.

«Конечно, — сказала одна, — я уже не помню, как там было, да и какая разница — но чаще всего возникает чувство горечи. Ведь они ничего не делали. За что — в Сибирь?» «Почему не в Крым» — усмехнулась завуч, тоже из ссыльных. — «А у меня, — сказала другая ученица, — ощущение не то, что печали глубокой, да, обидно, досадно, но всё-таки я оказалась здесь, среди таких же потомков как я…» — «Нет, правда, не было бы ссылки — не основали бы нашу деревню Шайтанку, где встретились мои бабушка и дедушка, и меня бы не было» — «А я думаю — чем ближе к тому времени, тем ощутимее боль, печаль, а чем дальше, тем слабее. Мой прадедушка озлобился, а его сыновья уже не были озлоблены, дедушка потом вернулся в село и стал председателем колхоза. И до сих пор у меня нет плохого чувства к нашей родине, даже к Советскому Союзу, который у нас был»

«А мне, например, стыдно за свою страну, — сказала одна из учениц, — что она могла так поступать с людьми. Когда я разговариваю с дедушкой, он плачет…»

Мы с завучем Неллей Михайловной спросили ребят, как они думают, в каком состоянии находились их прадеды, когда валили лес, тащили волокушу? Могли бы действительно вредить, и это было бы правильно, — этому строю, а они честно работали, достойно жили. Что ими двигало. Может быть, страх двигал? «Мне кажется, — ответил мальчик, — что страха не было. Бояться уже нечего было. Куда дальше?»

Вот и я думаю о том же, применительно к сегодняшнему. Ещё есть, чего нам бояться, и мы испытаем все стадии страха до последней — или уже нам бояться нечего? Хочу вместе с детьми понять, что чувствовали тогда их предки, не могли не чувствовать — слова, фальшивки, статьи УК РФ могут быть другие, а чувства… Местная партийная ячейка недовольна: не так в школе воспитывают! Не на тех примерах… «А детям будете передавать?» — спросил я ребят. — «Дети должны учится на примере родителей — засмеялись они. — Мы это для детей и делаем»

В педучилище, где преподаёт их учительница истории, прошла конференция «Культура и ссылка», и там, рассказали мне ученики, были другие ребята, из других школ и поселений, подобные нам, они тоже записывают про своих родственников, и мы им предложили войти в альманах и объединиться. «…Пережив и приняв боль родных как свою, — пишут ученики в своём исследовании, — мы иначе смотрим на историю. Прошлое позволило нам ощутить корни, соотнести свою жизнь с другими масштабами. Будущее зависит уже не от старших поколений, а от нас, которым сегодня по 14–15 лет».

Сибирь, страна будущего…

На прощанье я спросил про школьную уборщицу, жену Будённого, и дети рассказали — это был их самый первый проект — что да, в их школе, действительно, работала Ольга Стефановна Михайлова-Будённая, вторая жена легендарного маршала-героя. Красивая женщина, талантливая певица Большого театра. После ареста она двадцать лет отсидела в лагерях, и в сорок седьмом была сослана в Енисейск. Находилась в школе на должности сторожихи и уборщицы, пройдя двухнедельный испытательный срок (сохранился приказ по школе № 75, параграф 2). Как рассказывают знавшие её, Ольга Стефановна ни с кем не общалась, кроме секретаря школы, тоже ссыльной. Часто делала маски на лицо. Первое время, поселившись в городе, ходила в белом костюме, в перчатках до локтя, на неё обращали внимание. Отдушиной для неё был енисейский театр, куда она приходила при параде, а жители в фуфайках (это был народный театр).

Другим запомнилось как Будённая несла охапку дров, уже в фуфайке, ей тяжело было… Ещё рассказывали, как однажды Анна Ефимовна Цветкова, тогдашний директор, пришла в школу и услышала как Будённая играет на фортепиано. Увидев директора, та упала на колени и просила прощения… Та же Анна Ефимовна рассказывала, что Будённая просила разрешения преподавать в школе французский; директор сообщила в НКВД, и ей отказали.

Ещё ученики обнаружили, что в 1949–1951 годах Будённая жила на квартире у Геры Яковлевны Безруких. Получала посылки от племянников — одежду и продукты. Была ещё не сломлена. Но уже тогда у неё стала развиваться психическая болезнь, из старых простыней она шила шляпки, и написала донос, что хозяйка — купчиха. Её выгнали из квартиры. Она сломалась, попала в психиатрическую больницу… «Не было известно ни одному музею, — сообщили мне ребята, — это наше открытие».

«А Будённый, как он на это реагировал?» — спросил я. — «Он женился в третий раз» — сказал мальчик.

Конец ознакомительного фрагмента.