В учениках у реальности

Анатолий Цирульников, 2018

Эта книга – популярное и неформальное изложение социокультурного подхода к образованию. Школа, укоренённая в исторической традиции, включённая в современный контекст жизни и соединяющая с ним проекты, надежды, нацеленные в будущее – такова сквозная тема книги. Автора интересует школа, взятая не сама по себе, со своими методиками и режимами, а вписанная в пространство – двора, города, села, мироздания. Школа в культуре и истории, в координатах родины и космополитизма – или иначе, в социокультурном измерении. Автор книги – А. М. Цирульников – известный учёный и писатель, академик Российской Академии образования.

Глава 1

Холмогоры. Карта Родины

Когда-то в Холмогорах, на родине Ломоносова, я испытал разочарование. Что я увидел? Всё — среднее. Средняя школа имени Ломоносова, не плохая, но и ничем особенно не примечательная. Племсовхоз имени Ломоносова, где растили некогда знаменитую холмогорскую породу… Глядя, как я рассматриваю корову, директор заметил: «Да она не худая, это только кажется». Корова и не была худой — так себе, средней… И косторезная мастерская — тоже, хотя когда-то на международных выставках всех изумляла тончайшая резьба, «архангельское чудо»… Короче, всё было обыкновенно, привычно, всё было — и чего-то недоставало. «Ну, не нашёл, — думал я, — естественно, не нашёл, а на что, собственно, рассчитывал?» Обычное село, обычная школа. Предупреждали же меня, он появляется раз в 100 лет. Я стоял на берегу северной реки, у дома, с крыши которого некогда смотрели в первую подзорную трубу России, и было неловко как-то, нехорошо…

Девятиклассник Алёша, потомок родной сестры Михайлы Васильевича в восьмом колене, принёс мне генеалогическое древо, расписанное его прадедом Дмитрием Михайловичем Лопаткиным. Древо это составляли крестьяне, ремесленники, декабрист, петербургский портной, медицинский профессор… Сам Лопаткин был человеком не очень образованным, но в пожелтевших его записках привлекал внимание один факт.

В начале 1930-х годов строили шоссейную дорогу, и изыскательская партия составила план, согласно которому «…хотели снести магазин, сельпо и два дома, срезать две горы, братские могилы и сделать новый мост через озеро, 45 метров, а мне это сумнительно было — как так, надо осмотреть вновь это место». И пошёл рабочий Лопаткин к начальству, рассказал о своих сомнениях; но начальство махнуло рукой и уехало в город. Но потомок Ломоносова оказался упорным. Встал утром рано, составил профиль местности и отправил бумаги в Архангельск. А там бумаги рассмотрели специалисты, поразились и выдали Лопаткину 200 рублей премию. Такая история. Жизнь у него была обыкновенная: пережил четыре войны и революцию. Работал, судя по запискам, с десяти лет «на разных работах»: резчиком по кости, кровельщиком, присяжным счётчиком, служил солдатом и опять работал — возчиком, засольщиком швейцарского сыра, председателем рабочего комитета, лесником, почтальоном, страховым агентом… А в конце краткого описания своей жизни Дмитрий Михайлович пишет слабеющей рукой: «Привет от всех родных… Будьте здоровы». И это звучит сегодня как привет из истории, как духовное завещание всех предков, Ломоносовых.

Теперь, значит, вместе с девятиклассником Алёшей думаю вот над чем: как бы нам всё-таки принять привет прадеда? Унаследовать от него главное — нежелание срезать две горы там, где можно найти иной путь, укрепить естественное человеческое стремление к разумной деятельности.

Ясное дело, знать нам надо сегодня побольше Лопаткина. Но что именно? Кто подскажет? И что знал другой мальчик, прицепившийся к рыбному обозу, который направлялся в Москву? Говорят, он явился не из захолустья. Тамошняя северная деревня жила вровень с городом — посадом, а порой обгоняла его. Не только певали старины в занесённых снегами избах, но рубили шатры, форму которых перенимала белокаменная Москва, не только искусно резали по моржовой кости, но и сооружали верфи, и ходили на новоманерных петровых судах аж за Полярный круг (из обыкновенного поморского села Сумпосад вышло 80 капитанов дальнего плавания), смолокурили, варили соль, обрабатывали металл. Словом, Михаил Васильевич Ломоносов родился не в курной избе, хоть и «под хладным небом северной России», как выразился Карамзин.

Факторы, как принято говорить, формирования личности тоже были серьёзные. Плавания с отцом, развившие выносливость и уверенность в себе, разнообразие жизненных впечатлений, реализм кипевшего кругом дела, в котором находила простор русская даровитость и предприимчивость. Ещё — великий образец Петра и учитель юности, закончивший, как выясняется, Сорбонну, а первый учебник — арифметика Леонтия Магницкого, на которой выросло целое поколение образованных русских людей, мореплавателей, техников, учёных. Не пропало даром ничто из уроков жизни. Ни встречи с бесстрашными охотниками и зверобоями, опытными лоцманами, поморами-мастерами, отложившиеся трезвостью и широтой ума, ни противостояние морским ветрам, отозвавшееся терпением и благородной упрямкой в житейских невзгодах. И те же руки, что пытливо ощупывали серую глину, те же глаза, что с изумлением детства ловили отблески и переливы на спайках слюды, были у человека, создавшего «Первые основания металлургии». И то же дерзкое желание измерить хвосты комет и разгадать тайну северного сияния — у будущего основателя астрофизики.

Зачем это нам сейчас? Может, Ломоносов — необъяснимо вспыхнувшая звезда, от которой ни жарко, ни холодно обыкновенной сельской школе, в силу исторической случайности оказавшейся на том же самом месте? Да и не надо сейчас мальчику Мише цепляться за обоз, можно добраться на рейсовом автобусе до Архангельска, а там — на скором поезде до Москвы (интересно, при едином государственном экзамене узнают ли по тестам Ломоносова?)

В МГУ одно время держали место для холмогорского выпускника, скорее всего в дань уважения, а может быть, вдруг… Но знакомый проректор заметил, что вдруг ничего не происходит, сельских абитуриентов поступает два процента, и ничто, как говорится, не возникает из ничего. Для чего же тогда этот жизненный опыт и в какие он формы перешёл? Ведь сегодняшняя реальность никак не беднее прошлой. Прилетало телевидение поснимать ломоносовское детство, так ему Холмогоры не подошли, говорят, местами слишком цивилизованно — уехали за 18-м веком в другое место.

Богаче, значит, реальность, сложнее, противоречивее — как раз то, что надо для возмужания человека, а мы его от этой реальности отгораживаем. Сунули в расписание, дали задачку с малолетства клеточку штриховать, если пасмурно, кружок обводить, если ясно. Разве это здоровому, нормальному человеку задачка? А западающая в душу ребёнка тайна восходящего ростка, падающей звезды, человеческого поступка ушла вместе с Сухомлинским? Для чего рядом со школой полуметровый, голубой изнутри лёд, в котором режут продыхи, чтобы не задохнулась рыба? Майский ледоход, и река Курополка, которая подымается на десять метров, и Куростров, плавающий в белой ночи — всё то, что называется жизнью. Ведь мы оказываемся посредственными, неумными, неумелыми ровно до тех пор, пока не начинаем учиться у неё. Учиться у узорного наличника, прикрывающего щель между стеной и косяком окна. У арочки, а не у горизонтального бревна при выходе во двор там, где краски суровы, а хочется жить душевней, веселей. Упорно учиться у деревень, разъединённых северными просторами, однако, поставленных так, чтобы всё-таки в ясную погоду из одной можно было увидеть другую. И поколениями выверенному расстоянию между жилищем и хозяйственными постройками, и точным размерам окон — учиться точным, надёжным решениям людей, которые понимали, что живут на своей земле.

Возможно, Ломоносов мог не стать великим учёным, но он проявил бы талант в любом жизненном деле: талантливо водил судно, талантливо рыбачил, гениально пахал землю, срубал дом. Потому что всё это пронизывало его детство, потому что жизненные уроки ежечасно формировали характер.

Чтобы выучились россияне, надо их чаще спрашивать. Жизнь должна спрашивать, ежедневно задавать ученику и учителю вечный, мучительный вопрос: кто ты? что здесь делаешь? для чего?

Чтобы проснуться, чтобы выйти из оцепенения, мало учебников и методик — первым учителем тысячу лет назад, и сегодня, и в будущем остаётся жизнь, реальность, в которой мы действенно мыслим и осмысленно действуем. Главная специальность — то, чему учит тебя реальность, чего требует от тебя с предельным напряжением сил, умений, таланта. Я не знаю, теряем ли мы ломоносовых, не знаю, когда именно они приходят, но откуда… На крутом берегу широкой реки, посреди затишья, вдруг окатит севером — и мелькнёт догадка.

В краеведческом музее среди ломоносовских рукописей об «електрической силе», о недрах, громовых машинах, о пользе химии и поэзии, я наткнусь на план какой-то местности, как бы случайно набросанный на нижней части листа. Школьники с Курострова объяснят мне, что эти острова, протоки, деревни — схематическая карта родины, составленная Ломоносовым по памяти, незадолго до смерти…