Братство золотарей

Анатолий Мусатов, 2001

Старший опергруппы капитан Стариков получает дело об убийстве школьницы и расчленении ее тела. Полное отсутствие улик и подозреваемых, однако, не поставило его в тупик. Несмотря на намеренное запутывание хода расследования, Стариков и его группа, отбрасывая многочисленные ложные пути, находят изувера. Стас, устраивается работать в ДЭЗ в надежде получить служебную жилплощадь. Идя в одно утро на работу, он и не подозревал, что роковая находка в подвале расчлененного трупа девочки-подростка станет точкой в его в его сантехнической карьере. Бесконечные ночные вызовы по заявкам, жуткие истории, связанные с работой: обгоревший напарник, нападение с ножом перепившегося амбала, покушение на убийство и издевательства пьяной банды над коллегой, случайно заменившего Стаса на заявке, сошедший с ума бригадир в поисках «что, как и где урвать», аферы и мошенничество начальства ввергли жизнь Стаса в неуправляемое русло. Содержит нецензурную брань.

Глава 4

Эпистема… Пришел он в себя, когда почувствовал, что его тормошат: «Эй, мужик, ты чего?! Что с тобой?..». Стас открыл глаза. В полуметре от себя увидел кроссовки с джинсами, а сзади них шины роскошной иномарки. Повернув голову, Стас обнаружил, что лежит на обочине дороги. Присевший рядом молодой парень обеспокоенно вглядывался в его лицо.

— Ну, оклемался? Что случилось? Машина сбила, что ли?

Стас ответил не сразу, пытаясь понять, почему он здесь лежит. Он попытался приподняться, но резкая боль снова опрокинула его на спину. Стас всё вспомнил. Хрипло, сквозь зубы, пытаясь не стонать, сказал:

— Нога, левая… Задери штанину, посмотри… что там… только осторожно, больно очень…

Едва парень обнажил ногу чуть выше голенища и присвистнул. Аккуратно натянув штанину назад, покачал головой:

— Ну, мужик, ты и влип! Кость под коленом торчит! Как это ты умудрился? Тебе в больницу срочно надо, по Ярославке как раз через пятнадцать минут будет Склиф. Надо как-то тебе встать и залезть в машину…

После неимоверных усилий, ежесекундно обливаясь то холодным, то горячим потом, Стас разместился на сиденье. Парень, придерживая вихляющую часть его ноги, сочувствующе хлопотал около него. Рванув по трассе, они уже через двадцать минут въезжали в ворота института скорой помощи им. Склифосовского. А ещё через несколько минут, передав Стаса в руки хмурого неласкового санитара, его бескорыстный спаситель, пожелав скорейшего выздоровления, умчался прочь.

Только потом, лёжа на больничной койке, Стас корил себя, что не взял номер телефона этого парня. С момента его падения и до того, когда он, открыв глаза, узрел над собой участливое лицо парня, прошло ни много, ни мало полтора часа!

Никто, ни одна христианская душа даже и не помыслила о том, чтобы остановиться и узнать, что же за человек лежит на обочине в метре от них! И, что совсем уж немыслимо по нашим временам, остановиться и оказать помощь страдальцу! Тем более удивителен и благороден был поступок молодого парня, не убоявшегося ни следственных расспросов в случае обнаружения мёртвого тела, ни многочисленных хлопот с живым, ни оторванного от дела времени. В голове Стаса тяжелым комом заворочалась тоскливая дума, странным образом обобщив личное с большой занозой в многострадальном теле Отечества.

Сколько таких бедолаг валяется на обочине жизни! Протяни только руку и выправится их жизнь этим малым усилием сострадательной души! Ничего не стоила бы многим такая помощь, но ведь для этого надобна особая струна в душе. Она не появляется ниоткуда, её пестуют, лелеют с младых лет добросердечные родители, гуманное общество да верные друзья.

Стас только представил себе этот фантастический вариант существования такой жизни, как его покоробило и передёрнуло, словно от чудовищной оскомины! Что это его так! Неужто он, закалённый полуторадесятилетней облавой на его права и смысл жизни, смог такое даже вообразить! Все эти годы он постоянно слышал громовый рык в неистовом раже катившийся по стране: «Ату их!». Как огромное оголтелое стадо неистовых зверей, сорванный этим рыком ополоумевший народ, в желании урвать хоть частицу, хоть кроху любым способом в погоне за миражами богатства, стремительно терял всё, что делало человека человеком!..

Он закрыл глаза. В темноте было лучше, ибо видеть то, что сейчас сутками торчало перед глазами, приводило его в паническое состояние бессилия и тоски. Всё пошло прахом! Столько времени провести в дерьме и вонючей грязи, слушая примитивы маниакальных рассуждений окружающей его братвы. Изо дня в день бездарно убивать свою энергию и силу в бессмысленной сутолоке сантехнической возни, а в результате оказаться на больничной койке! И это вместо вожделенных квадратных метров жилой площади! Что ж! Поделом ему, суетному недоумку, тщившемуся съесть каравай, да не понюхавшему даже его!.. Впору пример брать с клопа! Укусил, где сидишь, отсосал порцию и скачи прочь! А что разные прочие, ненужные да сиюминутные людишки от тебя требуют, — так это твоя беда, что не умеешь вовремя показать им убедительный кукиш!..

Утром Стас шёл привычной дорогой через сквер. Со смешанным чувством мистики и удивления он вглядывался в то, что глаза услужливо преподносили ему. В полусумраке раннего утра дома на едва высветлившемся небе только угадывались своими контурами. И валы снега по краям дорожки, будто светящиеся изнутри, и осеребрённые толстым слоем инея ветви деревьев, мерцающие мириадами искр в свете фонарей, превратились в декорацию фантастической пьесы. Чувство реальности напрочь покинуло его. Стасу вдруг показалось, что вся эта искрящаяся феерия бликов и огней, рассыпанных вокруг, есть только продолжение его сна. Было так тихо, что даже вороны, непременно оглашающие своим гвалтом каждое утро, сегодня молчали, будто онемели от накрывшей всё вокруг вселенской тишины.

Шаги Стаса, скрадывавшиеся пуховым ковром снега, превращали его движение в подобие полёта. Не было привычной опоры, исчез скрип снегового покрова, будто кто-то, не скупясь, засыпал всё легчайшей взвесью. Люди неспешно выплывали из тьмы ему навстречу и также неслышно растворялись в ней. И было в это утро столько тишины и счастья вокруг него, что ему вдруг почудилось, как в этот миг природа упокоила в себе все людские горести, заботы, проблемы и умиротворила страсти! Стас ощутил в себе давно забытое блаженное чувство душевного восторга. Он сейчас чувствовал невозможность существования злой силы, щитом красоты от которой природа заслонила в это утро его самого и всех людей — с нынешнего часа и до века грядущих дней!..

В бригадирскую, куда также, как и Стас, проникнувшись мощным покоем и красотой снежного утра, сходились люди и тихо рассаживались по местам. В отличие от повседневной обычности наступающего рабочего дня им тоже не хотелось обмануться сегодняшним утром в поселившейся в душе тихой радости и покое.

О, боже! Как обманчивы бывают чувства одного человека, пытающегося распространить их на всех ближних своих! Его душевный подъём и сила эмоций разбиваются вдрызг о яростную волну гнева и попранного достоинства другой оскорблённой души! Как верно, как правильно люди говорят: «чужая душа — потёмки!». Собравшимся в то утро в бригадирской ничего не подозревающим людям, настроенным в единую общность камертоном красоты и гармонии, в одночасье, с ужасающей силой уготовано было познать диссонанс меж их настроем и ощущением поверженного в ничтожность человеческого самолюбия!

Макарыч вошёл в комнату олицетворением зла и отрицания справедливости в этом мире! Он был непривычно бледен. На его лице, в горящих тёмным огнём зрачках, погруженных в красные, воспаленные белки, отражалась демоническая сила страсти, сжигающая его изнутри. Что ему сейчас была вся неземная красота, сотворённая щедрой божественной дланью! Степан Макарыч был потрясён до самых потайных уголков своей души иным чувством! Мести, кары небесной жаждала эта душа! Но, не находя достойной сатисфакции, пропадала от не находящей достойного выхода яростной силы!

Он плохо понимал, что творится вокруг. Зачем его тормошат эти назойливые, чего-то требующие от него люди! Видимо, Макарыч что-то сказал им, потому что тут же почувствовал вокруг себя вакуум и тишину. Он повёл вокруг себя очами и понял, что остался в комнате один…

Опустившись на стул, Макарыч отлил воды из графина и залпом выпил её! Внутри бушевал пожар! Но не дано было залить этот пожар какой-то водой! Его можно было унять лишь немалой мерой той жидкости, которой люди испокон веков привыкли смывать нестерпимые обиды! Он жаждал крови! Опустив голову на руки, и раскачиваясь всем телом, Степан Макарыч застонал, заскрипел зубами от невыразимого горя!

Ничто вчерашним днём не указало ему на грядущее несчастье! Прибей его кирпич, свалившийся на голову, свали его злая хворь в единый миг, Макарыч был бы менее огорчён этими обстоятельствами равнодушной судьбы, чем той страшной бедой, которой она так его покарала! За что?!

А ведь несчастного Макарыча предупреждали, пытаясь уберечь от подлых вывертов его доли! Мелкий тоненький голосок шептал ему в ухо комариным писком: «Хозяин, послушайся меня, твоего внутреннего голоса! Худо дело здесь, чую я!..». Но куда там было услыхать этот голосок здравого смысла. Задавленный мощной голосиной скорой и лёгкой поживы, пропал он под напором её аргументов: «Нишкни, придурь малохольная! Вечно тебе встревать в дела хозяйские, лишая его такого прибыльного куша!». Задурила, запудрила напрочь Макарычу мозги эта сволочная бестия!

Как всё шло вчера хорошо: и время у него образовалось, чтобы подъехать на место рандеву, и мужички, доставившие товар к месту вовремя, понравились ему сразу же, — не скупясь, обмыли сделку первоклассным коньячком с подобающим закусоном! А что касаемо товара, так он сам его проверил. Всё честь по чести, все полторы тонны туго связанного в пакет уголка приятно грели сердце не меньше, чем коньячок и полновесный денежный приварок!

Расстались они чуть ли не с поцелуями, как и повелось на Руси меж удачливых и честных купцов. Отдал им Макарыч остаток положенной оплаты и повёз драгоценный груз к себе на склад.

К четырём часам, ещё засветло, въехал Макарыч во двор склада. Кликнул он местных страдальцев, истомлённых длительной сухоткой, пообещав им полновесный магарыч. Мужики, взбодрённые перспективой скорого рандеву с желанным змием, лихо взяли на абордаж кузов-длинномер. Когда же раскрутили они объёмистый бурт металла, то открылась тут же перед взором потрясённого Макарыча во всей своей бесстыдной наготе ужасающая правда!

Распался тот бурт горками на равные части — торцами из обрезков уголка длиной не больше купированного собачьего хвоста и сиротской шкурки в один слой, мастерски сооруженной из плотно притиснутого друг к другу проката!

Когда с Макарыча сошёл столбняк, заревел он белугой, затряс шофера за грудки! Но и тот оказался ему сотоварищем по несчастью! Его самого наняли, сказав, что рассчитается с ним на месте получатель груза, что лежит в его кузове! Макарыч, едва уяснив, что он прикупил на свои пятьдесят тысяч товару, которого можно за час насобирать по окрестным углам и помойкам, проклиная тот день, когда родители его, производя на свет чадо, видимо, не доложили ему ума, помчался на растреклятую базу!

Когда он, взбешённый, ворвался в контору базы с требованием вернуть деньги или товар, как следовало из проплаченной квитанции, которую один из парней носил туда для оплаты, ему мягко намекнули, что нехорошо быть в его годы таким лохом! Таких парней по его описанию и в помине в штате базы не существует! Что было делать несчастному дурню! Поманила его судьба длинной денежкой, да оставила три копейки, как раз на то, чтобы залить горе-насмешку!

И-эх, жизнь, жизнь! Отдаёшь все силы свои, чтобы хоть как-то приукрасить тебя, неизбывно-горькую, да только, видать, вся радость твоя на дне стакана осталась! Плакал Макарыч, в который раз поведав своё злоключение очередному собутыльнику, всё спрашивая его: «За что?» и «Есть ли правда?», но, не дождавшись ответа, уходил к следующему…

За полночь вернулся Макарыч домой. Заперся он на кухне. Испуганная жена, подслушивая за дверью истовые монологи мужа, не решалась потревожить его затворничество. А Степан Макарыч, муж ее, глядя на стоявшую перед ним пол-литра был трезв, как сияющий месяц, глядевший на него с небес. Ничего не мог поделать с его потрясённой душой зелёный змий. Всю ночь, до пяти утра, постепенно истекая силами, он горестно жаловался кому-то, да так и остался сидеть, уронив голову на стол перед своей полупустой утешительницей, как перед иконой…

По дороге на объект напарники обсуждали поведение бригадира:

— Это ж сколько выхлебать нужно было, чтоб так мужика скрутило?! — от великого недоумения рифмой спрашивал Виктор. И тут же, не дожидаясь ответа Стаса, той же манерой ответствовал сам себе:

— Чтобы в голос так орать, нужно выпить литров пять!

По всему было видать, как глубоко был поражён чудным поведением бригадира славный трудяга-слесарь.

Стас покосился на напарника и буркнул:

— С пяти он бы подох! Но выжрал он точно не менее трёх!

Идти было недалеко. Нырнув в полусумрак подъезда, мужики долго возились с замком, висящим на двери в подвал. Но тот не желал открываться ни в какую.

— Блин, ключ не входит до конца в замок! Изнутри что-то вставлено! Посвети-ка в скважину.

Виктор приладился лицом к замочной скважине. С минуту что-то там высматривал и вдруг, распрямившись, в озлоблении закричал, колотя ногой по двери:

— Эй, открывайте, пиндюрины! — пояснил он свою внезапную перемену в поведении. — Там бомжихи заперлись. Они живут здесь зимой.

— А что это такое, — пиндюрины? — заинтересованно спросил Стас, заинтригованный необычным словцом.

— А вот сейчас откроют, — увидишь сам…

В двери щёлкнул замок. Она тихонько стала приоткрываться. Виктор не стал дожидаться окончания сего действа. Энергичным толчком он распахнул её настежь. Стас успел заметить в слабом свете пятнадцатисвечовой лампочки, как от двери испуганно отскочила маленькая тень и забилась в угол. Включив переноску, они вошли. Присмотревшись, Стас увидел в углу, на куче наваленного тряпья, сидящих на корточках две серенькие, словно бесплотные, настолько они сливались с цветом стен, скукоженные женские фигурки. Их маленькие личики, странным образом напоминали сморщенные обезьяньи мордочки. Они с испугом глядели на них, пока одна из женщин не узнала в вошедшем огромном мужике давнего знакомца.

— Витенька, это же ты! А мы с Ниной перепугались, уж как перепугались! Думали — комиссия какая, что ль!..

— Не боись, мы ненадолго. Ну-ка, постельку свою быстренько собрали и в другой конец подвала отнесли! Мы тут сейчас маленький потоп устроим! — Виктор усмехнулся. — Вот это и есть пиндюрины. Им уже за пятьдесят. Как бабы, они уже ни на что не годные, потому и пиндюрины.

Пока Витя пояснял значение нового термина, подвальные жилицы, шустро уложив свои тряпки в картонные коробки, на которых была устроена постель, скрылись, да так тихо, что Стас подумал — не испарились ли они.

— Надо же, ловко устроились бомжихи! У них что, свой ключ есть?

— Ну! Они уже третий год живут здесь, сёстры-близняшки.

— И что, обе без хаты?

— По пьяни подписали какие-то бумаги. А когда прочухались-проспались через пару дней, им обеим дали пинка с Любкиной квартиры. Сестра давно у неё жила, как беженка откуда-то там. У Любки муж умер, она прописала сестру, да и на пару заливать стали…

Напарники, быстро закончив предвариловку, открыли задвижки. Дожидаясь, пока вся вода не сольётся из стояков, отошли к примостившимся у стены сестрам.

— Витенька, не хочешь ли водочки? У нас есть, не бойся, хорошая, по случаю взяли.

— Какая ещё водочка! Знаю я ваше пойло! Им только тараканов травить…

— Да не, ты не бойся, это дорогая. Нарочно для Нинки взяли, на лечение.

Витя, не сдержавшись, искренне расхохотался:

— И так сорок дней в месяц без продыху лечимся…

Любанька не обиделась. Жалостливо поглядев на сестру, тихо сидевшую поодаль, чуть раскачиваясь и прижимая к груди обмотанную большим куском тряпки руку, сказала:

— Ой, Витенька, у нас чуть беда не случилась, да вовремя надоумили нас что сделать. У Нины с рукой большой нарыв сделался на пальце. Весь распух и гноем пошёл. Она лежит в температуре и стонет так, хоть уши затыкай. Доктора сюда не позовёшь ведь, а Митька говорит, что гангрена у неё… Палец отрезать надо, не то вообще без руки останется, а то и жизни лишится. Вот… и надоумил, да и вызвался помочь. Мы вчера купили эту водку, таблеток от боли дали ей, и палец-то Митька так и оттяпал. Теперь она вот только водкой и заглушает боль, таблетки слабенькие оказались…

— Ох, дуры бабы, в больницу надо было ехать! Хрен знает теперь, что может случиться!

— Случится, так случится, на всё воля божья… — вздохнула Любанька. — Вроде ей легчает.

— Ладно, ваше дело. Сидите здесь. Через часок вода сойдёт и в вашей спальне быстро всё просохнет. А в поликлинику своди её, на всякий случай.

— Не в чем нам, Витенька, ходить по докторам…

Она ещё что-то говорила, но Виктор уже поднялся и кивнул Стасу:

— Пора.

Мужики поднялись на третий этаж и позвонили. Дверь им открыла упитанная, лет сорока, тётка. Квартирные запахи шибанули Стасу в нос смесью мясной поджарки с луком, кошачьего духа и кислого аромата дешёвых духов.

— Проходите.

Тетка озабоченно посмотрела на напарников и спросила:

— Мне на работу идти через час, вам долго работать?

— Минут за пятнадцать управимся, но…

Виктор сделал паузу, во время которой он, замявшись, многозначительно вздохнул:

— Если очень постараться, сами понимаете! По норме на замену полотенцесушилки отведено полтора часа, чтобы было с гарантией, что не прорвёт и не затопит квартиру. Если вы торопитесь, то мы можем отложить установку на понедельник. Перекроем у вас горячую воду, чтобы не оставить весь стояк без горячей воды…

— Ой, что вы, что вы, — затараторила тётка, испуганная перспективой трёхдневного сидения без самого насущного коммунального удобства. — Ни помыться, ни посуду вымыть! Нет, делайте сейчас, я оплачу вам за скорость, только уложитесь в срок. У меня на работе очень строго с опозданиями. Постарайтесь, ребята! Вы делайте, а я сейчас… — и она опрометью бросилась в комнату.

Не успели мужики скинуть свои куртки, как она очутилась возле них. Видимо, принимая Виктора за старшего, тётка стала совать ему в руки объёмистый бумажный пакет. В нем что-то тоненько звякнуло. Витя, воззрившись на тётку сверху вниз с высоты своего роста, сухо уточнил:

— Пузыри?

Тётка с готовностью энергично закивала головой. Витя усмехнулся. Обернувшись к Стасу, он с деланной горечью в голосе сказал:

— Вот так пропадают лучшие силы ремонтной группы нашего ДЭЗ’а! А мы стараемся, приносим дефицитные материалы, приспособления и инструменты для скорости исполнения заявки, и что? Жильцы до сих пор думают, что я не в состоянии купить себе какой-то там пузырь! Нет, это время осталось в прошлом…

Тётка уже поняла скрытый смысл Витиных горьких слов, выхватила из его рук пакет. Подстёгиваемая недостатком времени, она шустро скрылась в недрах своей квартиры. Виктор и Стас не стали ждать ее появления. После столь категоричной обработки хозяйка уже не станет даже торговаться с ними из-за пары сотенных бумажек. Витя ткнул Стаса и назидательно прошептал:

— Запомни, — урок номер главный, — приходить всегда надо к началу обеденного перерыва. Его можно выяснить, предварительно созвонившись с жильцом. По большей части, детей мы исключаем, жильцы в это время не имеют возможности кочевряжиться. Ты их берёшь тёпленькими! Тактика срабатывает в восьмидесяти случаях из ста, поверь мне!

Совмещая свой менторский практикум с монтажом полотенцесушилки, Виктор ловко орудовал ключом. Стас не успел оглянуться, как он в несколько оборотов снял старое просифоненное колено сушилки и, как ни в чем не бывало, уселся отдыхать! Стас недоумённо уставился на безмятежно развалившегося на стуле напарника и спросил:

— Ты чего, давай устанавливать новую!

— Ага, разбежался! Тебе бабки принесли? Нет? Так чего ты рыпаешься! Дорогой мой, я знаю этих жильцов, как облупленных! Ты чего, и в самом деле подумал, что тётка куда-то дико спешит? Ничего подобного может и не быть! Она нас на понт берёт, уразумел? Мы все в мыле, скоренько ставим ей сушилку, а она, с любезной улыбочкой провожает тебя до двери со своим «спасибо!». Вот где она сейчас? — Виктор покосился на дверь комнаты. — Думаешь отслюнявливает тебе купюрки? Ждет она, когда мы поставим сушилку и сейчас же тут как тут! Сиди, отдыхай, да головой смекай!

Он осклабился:

— Тётка там сейчас минутки считает на часах! А мы погодим, брат, — бабки в руки, ключ на старт!

Стас только крутил головой, удивляясь хитрой тактике своего напарника. Но, не выдержав, спросил:

— А если она и вправду идёт на работу, мы же можем не успеть?

— Да ты что, пару минут привинтить, и полный ништяк!

— Ну, а если что пойдёт не так, — не унимался Стас. — Ты же понимаешь, сплошь и рядом такое бывает.

— Да это ещё нам лучше! Договариваешься на вечер за доппаёк! Вот тут уже и пузырь можно взять, да ни один! Как раз расслабиться! Ха!

— Ну, ты и стратег! — Стас восхищенно снова помотал головой. — Но если она в диспетчерскую позвонит и попросит какого-нибудь другого слесаря прислать на заявку?

— Ты чего?! — изумленно воззрился Виктор на Стаса. — Кто ж на мой участок, тем более на мою заявку сунется! В журнале всё отмечено! Такого я не помню! О! А вот и наши денежки шагают к нам.

— Ребята, уже всё? — взволнованно спросила тётка, ежась под суровым взглядом Виктора.

Тот хмыкнул. Ткнув пальцем на стояк, сказал:

— Старый больно. Вся резьба краской забита! Её только очищать надо полчаса! Хотя у меня есть спецпромывка, можно и ускорить дело, только, как вы захотите…

— Ну да, — удручённо ответствовала со вздохом тётка, — вот, возьмите…

Она протянула Виктору деньги. Он, мельком пошелестев ими, вдруг заорал на Стаса:

— Ну, чего стоишь, видишь, человек опаздывает! А вы идите, собирайтесь, мы сейчас, мигом!..

Всё вышло по Витиному сценарию. Отдавая Стасу его сотню, он сказал:

— Сегодня всё сработало удачно. Бывает, конечно, и стервозные жильцы попадаются, но таких мы уже всех на своих участках знаем. Так что, в общем, в накладе не остаёмся. Ладно, разбежались по домам, времени уже двенадцать. Пока!

Идя домой Стас, упаковав свежеприобретенный опыт в ближний уголок своей памяти, извлёк из соседнего мучивший его всё настойчивее жилищный вопрос. Время шло, а разговор с Харицкой всё откладывался. Мешало ему практически всё, — и неблагоприятные обстоятельства, и нестыковка с ней в удобном для разговора месте и времени, и черт знает какие ещё причины! Но только тот месяц, который Стас крутился вокруг Харицкой, как кот вокруг сметаны, пролетел впустую. «Заколдованный круг какой-то, — раздраженно ворошилось в голове. — И благо бы знать наверняка, что толк будет, а то даром время уходит. Хозяева вот-вот приедут… опять по всей Москве с высунутым языком бегать в поисках угла… работу менять, если съезжать придётся на другой конец города…».

После обеда собравшийся трудовой коллектив бурно обсуждал странное поведение своего начальника. Вся рабочая тусовка, пребывая в совершенном недоумении, гадала, чтобы такое могло приключиться с «Черепом», если он впал в полное озлобление и позволил себе так орать?

Предположения высказывались разные, но больше всего они сходились на одном, — у «Черепа» приключилось какое-то великое горе и потому он был из-за этого вне себя. Миловидная малярша Светка, всплеснув руками, проговорила с неподдельным беспокойством в голосе: «С сыном у него беда случилась! Заболел он чем-то сильно, вроде, рак у него!». «Ничего подобного», — встрял Сашок-шепила, — у него мать померла! Я слышал позавчера, как он что-то о цветах по телефону говорил!». «А причём здесь мать? — взорвался Леха. — Хрень всякую несёшь!».

Остальные не успели высказаться, как в бригадирскую вошла Антонина и с порога объявила:

— Расходитесь по местам! Заявки у диспетчеров!

Её тут же засыпали вопросами: «что да как с Макарычем?». Но Антонина только коротко сказала: «Заболел он». Чем, конечно же, не прояснила ситуацию, оставив свидетелей необычного приступа странной болезни, так внезапно поразившей Макарыча, в прежнем недоумении.

Тема болезни Макарыча с новой силой вспыхнула в диспетчерской на Абакумова. В комнате отдыха весь наличный состав прикреплённых к этой диспетчерской слесарей и плотников мучился вопросом медицинского казуса, случившегося в бригадирской. Самой радикальной точки зрения придерживался, как всегда, Лёха:

— Белая горячка у него была, мужики! Есть такой вид тихой белой горячки, я-то знаю!

— Точно! Он вообще в последнее время выглядит каким-то идиотом. Ему говоришь — дай бочата на полдюйма или, там, кранов на обратку, так он вылупится и смотрит так, будто я должен ему миллион! — с гневом поддакнул Лёхе Виталий.

Витя-маленький, видимо, не смог остаться в стороне, — так наболело у него, что с такой экспрессией выдал ещё одну обличительную тираду:

— Блин, с каждой «халтуры» тянет чуть ли не половину! И ведь ходит, сволочь, проверяет все заявки! А потом опрашивает жильцов, кто сколько накинул! Что б ему мучиться этой белой горячкой до пенсии!

Виктор невесело хмыкнул:

— Чё ты болтаешь, думаешь, другой будет лучше? Вот хоть тебя поставь, так же будешь караулить всех, как цепная собака! С этим хоть договориться можно… иногда, — неуверенно прибавил он, заметив косые взгляды слесарей-подельников.

Но вслух никто не стал опровергать его. Груз высказанных, а ещё более лежащих на сердце обвинений, не подлежащих разглашению в силу их тайных личных договорённостей с «Черепом», гасил на корню всякие откровения. Только тяжкий вздох, больше приличествующий тяжелобольным, лежащим в какой-нибудь реанимации, стал невольным свидетелем их беспросветных дум.

А в то же самое время начальник этой многострадальной конторы, Харицкая Юлия Семёновна, пребывала во вполне понятном замешательстве. Степана Макарыча ей не пришлось долго уговаривать пойти домой и лечь в постель. Его странный и сверхмятый вид говорил её взору, что бригадир явно находится в состоянии душевного потрясения. Она никак не могла понять, с чего это всегда уравновешенного и рассудительного мужчину в одночасье поразила нервная горячка.

Что это было так Юлия Семёновна поняла сразу, как только увидела своего подчинённого. Он сидел за столом бледный, с диким горящим взором на покрытом испариной лице и, сжимая в судорожных конвульсиях кулаки, что-то беззвучно восклицал!

Она с мастером Антониной, после интенсивной тряски, ибо слова не оказывали никакого действия, пытались вывести Степана Макарыча из заколдобившего всю его натуру состояния. Только после нескольких минут энергичной работы им удалось это сделать. Макарыч вдруг повёл глазами, издал приглушенный звук, напомнивший женщинам рёв озабоченного быка. Поворотив к ним лицо, он спросил:

— Что, где я?

— Ну, слава богу, Степан Макарыч, мы уж думали, вас кондрашка хватила! — в един голос вздохом облегчения вырвалось у порядком растревоженных женщин. — Что такое с вами?

Макарыч тупо глядя перед собой, как робот, механически повторил их вопрос:

— Что такое со мной?

Он поднял голову и, пристально оглядев стоящие перед ним неясные фигуры, сказал:

— Мне что-то плохо, заболел я…

— Ну, конечно, Степан Макарыч, вам надо пойти домой, отлежитесь и всё будет хорошо!

Ласково увещевая дрожавшего легким ознобом бригадира, они попытались его поднять и так оставить, но покачнувшийся Макарыч показал свою полную непригодность к самостоятельному перемещению. Антонина, видя плачевное состояние начальника, ободряюще сказала ему:

— Ничего, Степан Макарыч, я пойду с вами и провожу до дома.

Оставшись одна, Харицкая только качала головой. Ещё одна беда свалилась на вверенное её руководству учреждение. Звонили из милиции и вызвали её для дачи показаний. Она не преминула поинтересоваться, чем же таким у следственных органов вызван такой интерес к их коллективу. Следственные органы приятного баритона голосом ответствовали ей, что интерес к ним намечается вполне определенный. Желательно, чтобы уважаемая Харицкая Юлия Семёновна прибыла сейчас к ним для небольшого разговора.

Из бригадирской Харицкая, не заходя к себе, заглянула к секретарю и известила о своей предстоящей отлучке на час-полтора. В милиции она прошла в указанный ей кабинет. Тот же приятный баритон, принадлежащий симпатичного вида молодому человеку, задал первый вопрос:

— Что вы можете сказать об Куркове Иване Фёдоровиче, поподробнее, пожалуйста, — уточнил, заглянув в листок следователь.

— Работает он у нас давно, больше десяти лет. Я точно не знаю, так как сама недавно в этом ДЭЗ’е. Насколько я могу судить по отзывам о нём, он самолюбив, прижимист, с большим гонором, но работник надежный, вот, пожалуй, всё.

— Скажите, как давно работает Курков в диспетчерской на Абакумова?

— Насколько я знаю, дольше всех. Я ещё раз хочу сказать, что я работаю на этой должности всего полтора года…

— Это не существенно, — вежливо прервал её следователь. — Значит, он пользуется полным доверием у диспетчеров?

— Ну конечно! — вскинула пухленькую ручку Харицкая. — Он хоть и тяжёл в общении, но дело своё знает прекрасно. Жильцы часто просят его на заявки.

— Из этого следует, что он с работы мог вполне свободно унести ключи домой, не поставив диспетчеров об этом в известность?

— В конце рабочего дня это невозможно! — категорически замотала головой Харицкая. — Заступает другая смена и пока все ключи не окажутся на месте сменщица не примет её. Но вот в обед это вполне возможно, чтобы не тратить обеденное время на возврат ключа на место, если работа по заявке не была ещё закончена. Так делают все…

Следователь в размышлении помолчал немного, затем спросил:

— Получается, что некоторые изъятия ключей с доски не фиксируются в журнале?

— Такие нет, — чувствуя какой-то подвох, неуверенно ответила Харицкая. — Но что в этом криминального, если один и тот же человек работает до окончания заявки без росписи в журнале?

— Я не говорю, что это криминал. Только то, что на это время ключ может находиться в бесконтрольном владении ещё кого-либо.

— Нет, это невозможно, я категорически утверждаю это! Никто не передаст ключ в другие руки, мы инструктируем наших работников на этот счёт регулярно! — воспылала благородным порывом Харицкая.

— Что ж, теперь мне ясно положение дел, — удовлетворённо сказал следователь, не обратив ни малейшего внимания на бдительно-искреннее восклицание Юлии Семёновны.

— Скажите, ваш интерес к Куркову на чём-то основан, если это не тайна следствия.

Следователь засмеялся, но потом, уже вполне серьёзно, пояснил:

— Нет, это всего лишь процедура выяснения обстоятельств дела. Но, все же, я прошу вас, пока не говорить никому о направленности нашего разговора. Понимаете, люди таковы, что любой интерес следственных органов к чьей-либо персоне вызывает вполне понятное мнение в виновности её по расследуемому делу. Тем более, такому зверскому и бесчеловечному. Как вы понимаете, в большинстве своём это совсем не так, но косые взгляды и нравственный дискомфорт этой личности ещё долго приходится на себе ощущать. А как же, — «нет дыма без огня!». Ну и так далее. Вот почему я ещё раз прошу не упоминать в разговорах тему нашей беседы.

Юлия Семёновна с жаром принялась заверять ответственное лицо о своей полной готовности следовать неукоснительно его рекомендации. Следователь с грустью подумал о бессмысленности его увещеваний. Эта женщина явно была из той, самой многочисленной породы человеческих существ, которые дышать перестанут, если не поделятся со всеми встречными только что обретённой тайной, доверенной ей под великим секретом…

К концу дня Стас, протаскавшись по заявкам, уже и думать забыл об утренних перипетиях, спаянных в тугой клубок чувств и эмоций. Он, пожалуй, даже и не смог бы отделить их друг от друга. Но, всё же, ощущение какой-то легкой отрады, как будто ему вручили нечаянный подарок, иногда оплёскивало сердце мягкой тёплой волной.

Возвращаясь домой, Стас с усталой усмешкой заметил, что от утренней роскоши красот природы ничего не осталось. Осыпались с ветвей прихотливые узоры пушистого инея, поднявшийся ветер разметал по углам лёгкую перину снега. Искрящееся покрывало мерцающего многоцветья исчезло, как исчезают после пробуждения цветные наваждения нечаянных снов…