Начало. Педагогическая повесть о детстве

Анатолий Крикун

Педагогическая повесть о становлении характера и развитии духовных качеств подростка в 50—60-е годы. Повесть о времени и о себе.

ОТЕЦ

Отца из своего раннего детства я помню смутно, слишком много времени у него занимала служба и не мы с матерью жили при отце, а наоборот, он к нам являлся в деревню где мы проживали в небольшом домике с банькой и огородом и появлялся там в редко являвшиеся отпускные дни, благо воинская часть в которой нёс службу отец находилась недалеко от Черниговки в полувоенном посёлке. Самыми памятными были дни когда топилась банька, а отец на этот случай запасался берёзовыми вениками и нещадно использовал их для того, чтобы изгонять из меня и вскоре появившегося брата хвори и зимой из бани, красных, исхлёстанных веником, визжащих выгонял на снег, где мы с громкими воплями бегали и получали порции снега вдогонку. В отсутствии отца подобные процедуры проделывала с нами мать. Когда же вскоре в семье появился еще ребенок и уже в третий раз опять мужского пола отец получил длительный отпуск и занялся серьёзно обустройством нашего невзрачного домика и нехитрого хозяйства находившегося в упадке и с любовью занялся извечным крестьянским трудом, который он хорошо познал в своем детстве и юности и прекрасно знал цену хлебу и крестьянскому труду в который, как, позднее, оказалось, влюбил и меня. Его мать — бабушка Аня, поведала нам, как в страшный год, который на Украине кто-то назвал «Голодомором», отец спас семью в

вымирающей Борщовке. В деревне не осталось никакой живности: ни кошек, ни собак, которые раньше были в каждом дворе. Народ забыл вкус хлеба, ползли слухи о людоедстве, а я много лет спустя говорил, находясь на Украине говорил со свидетелем который описал мне страшные картины того времени и подтвердил эти факты. На дорогах стояли заградительные военные отряды, в основном тоже состоявших из крестьян, с жестоким приказом — из оголодавших и вымирающих деревень никого не выпускать в города, чтобы не разносить правду о голоде по городам, где голод не так ощущался. До тогдашней административной и индустриальной столицы Украины города Харьков было совсем близко от Борщовки — от районного центра Балаклеи по железной дороге — несколько десятков километров. Доходила молва, что в громадном городе в рабочих столовках, за счёт которых спасали работников более ценных для власти, чем деревенские мужики, бабы и детишки, можно было на свалках пищевых отходов найти картофельные очистки и ещё кое — что, чем можно было заполнить, без большого вреда желудки, в отощавших скелетах, которые вопили о смерти. На семейном совете, состоявшем из бабушки и деда, в отсутствии семерых изголодавшихся детей, было решено отправить отца, которому исполнилось девять лет, пешком в столицу. Старшего Михаила отправлять было нельзя — солдаты из заградительных отрядов, имея жёсткий приказ стрелять и в подростков, могли убить, а остальные дети были не только истощены, но и малы годами и ничем помочь не могли. Солдат кормили по нормам и за ними строго следили, а что было у этих крестьянских парней, одетых в солдатские шинели в душе отвечали политработники своей карьерой и головой. Отца подкормили, как могли и дали в дорогу что смогли, чтобы выдержать трудный путь, строго дали наказ, исходя из неудачного опыта и сообразительности тех, кто до отца пытался добраться до заветной столицы, где есть что пожевать без большого вреда для отощавшего желудка. От железнодорожной станции, что была и центром района и к которой отец дорогу знал, до столичного Харькова тянулась железная дорога по которой потоком шли поезда, которые тщательно проверялись. Нужно было, ориентируясь на дорогу, не приближаясь к ней близко, крайне осторожно, желательно ночью, ориентируясь на стук колёс и бегущие огоньки пассажирских вагонов, добраться до окраины столицы, где и было большинство столовок крупных промышленных предприятий и свалок. Там, роясь в отбросах у рабочих столовок, заполнить тщательно подготовленный мешок со множеством отделений, подогнанными по росту лямками, чтоб удобно висел на худых плечах и не горбил спину, нужно было заполнить всем тем, что найдётся съедобного и подкормиться самому. Строго-настрого было указано, чтобы это бесценное добро не пропало — всё тщательно очищать от мусора, сушилось на солнце по технологии заготовки сухофруктов для компотов — чтобы ветерок продувал и солнце палило. Так и ноша будет легче и продукт сохраннее. Этот вяленый продукт, нельзя было, потом, потерять и под дождём и от нападений других более взрослых сборщиков и от оголодавших собак, которые из — за нашествия людей на свалки потеряли часть своего корма и которые не были съеденными двуногими и разумными существами. Правда, и в городе собаки стали редкостью. Отец о своих странствиях нам не рассказывал, видно тяжело было это вспоминать, но за семейным столом и в годы изобилия я видел как он берег каждую крошку хлеба и возмущался когда мы не доедали той вкуснятины, что готовила нам мать. Зато бабушка описывала этот факт в таких красках, что отец превращался в ангела-хранителя спасшего семью от вымирания. Когда она — с мужем и детьми, узнавшими, куда отправился их братишка, уже отчаялись дождаться ходока в город, и не надеялись на удачу, отец вернулся с показавшимся громадным, но не тяжёлым, благодаря тщательному исполнению инструкций и наказов на дорогу, спасительным мешком. Половина деревни ходила, еле переставляя ноги, опухшие от голода из за чрезмерного употребления воды или — превращались в ходячие скелеты. Приход отца был спасением, хотя самый младший брат спасения не дождался и умер от водянки. Недостаток пищи, в основном состоявшей из травы коры деревьев и листьев, и всего, что может переварить желудок, заменяли водой от которой пухли ноги и тело. Врачей до деревень не допускали и советов по выживанию не давали, а вагоны с зерном за границу по торговым договорам шли, чтоб крестьян загнать в колхозы и газеты не писали о страшном бедствии, которое власти не смогли предотвратить. Власть защищала себя, как, могла и тем давала страшный урок недовольным властью.

Много позднее, вспоминая бабушкины рассказы и занимаясь профессионально историей как наукой, прочитав документы той эпохи, лучше понял почему — нас детей первыми сажали за тесноватый обеденный стол на маленькой кухоньке, где всегда было обязательно что — то вкусное приготовленное матерью щедро и с избытком разложенное на тарелки. Сначала вдоволь ели мы, а потом садились родители, которые укоряли нас что мы плохо едим и оставляем «кусаники» — так они называли недоеденный хлеб и всё недоеденное нами. Все недоеденное отец сгружал в свою тарелку и всё, наложенное сверх меры нам, доедал отец когда мы исчезали из кухни и на упреки матери, что всего вдосталь, как — то по особому смотрел на неё и ничего не говорил сметая правой рукой в левую ладонь крошки хлеба

со стола и бережно отправляя их в рот. Мать тоже прошла через тот страшный голодный год в Башкирии и в урожайной в обычные годы Черниговке, с матерь и вдовой, оставшимися от деда семью сиротами. Она с братьями и сестрами тоже хлебнула лиха сверх меры. Спасителем оказался умерший в 1927 году дед оставивший наследство. Зажиточный дом заполненный множеством вещей — нужных, ценны, памятных. Сначала, избавились от них. Последними, перешли в чужие руки золотые и серебряные Георгиевские кресты моего деда, оказавшимися лишними при советской власти, за которые при царе вдове платили бы приличную пенсию. Эта память о мужестве деда и многочисленные подарки от общества герою войны в виде ценных икон, редких книг, золотой юбилейной медали в честь столетнего юбилея полка и подношений по этому случаю из рук императрицы были обменяны в городе на толкучке на продукты, которые и спасли семью, но все наследство деда, включая и дом перешло в чужие руки. Мои внуки, сейчас, при всеобщем магазинном изобилии с непониманием смотрят на меня, когда я призываю их съедать всё до крошки и сметаю крошки со стола не тряпкой, а рукой в левую ладонь и отправляю в свой рот. Я тоже в раннем детстве знал, что такое — требующий пищи живот.

Отец, на время отпущенный из армии чтоб заняться увеличившейся до пяти человек семьёй с четырьмя иждивенцами, устроился учетчиком в местном колхозе и с утра до ночи мотался, без праздников и выходных дней, чаще всего пешком, по обширным полям с двухметровым аршином для замеров выполненных работ и нехитрой бухгалтерией в офицерской сумке висящей через плечо на левом боку. Денег за эту маяту по жаре, в дождь по грязи и осеню по холодку и на ветру — не платили. Заработок начисляли трудоднями, где часы работы не учитывались. За день труда начисляли натуральную оплату продуктами. По итогам года начислено было четыреста граммов пшена за один трудодень. Все иные продукты должны были являться из личного подворья, на котором не было ни коровы, ни свиньи, зато кормил огород, где гнула спину мать, которая не могла оставить ни на минуту троих сорванцов — мал — мала меньше. Вскоре отца неожиданно для нас отозвали из временного отпуска и мы всей семьёй отправились по новому месту службы отца в Оренбургскую область, на место, которое отец знал по годам войны — Тоцкие военные лагеря — самые крупные и в царской России и в Советском Союзе. Война, вообще, перевернула всю жизнь отца и определила его судьбу, занеся в Башкирию, где он нашёл свою суженую и после войны создал семью, так и оставшись здесь со своим своеобразным говором-смесью русского и малороссийского языка расцвеченного особым «гаканьем».

С началом войны в 1941 году, украинский землероб дедушка Николай, был призван в армию и сразу попал на фронт, а отец со старшим братом как военнообязанные без военной подготовки отправлены в тыл для обучения. Отец, как имеющий школьное образование, был направлен в Краснохолмское пехотное училище после окончания которого направлен для обучения солдат пополнявших армию в качестве офицера — инструктора, и, вот, он опять, но уже не молодой, обремененный семьёй, вернулся туда где начиналась его служба, до боли знакомые и описанные великим писателем России Виктором Астафьевым в романе о войне» Прокляты и убиты». Отец всю жизнь гордился тем, что подготовил в тяжелейших условиях множество бойцов среди которых был и не безызвестный Александр Матросов. Но он и представить не мог, в каких событиях и в каком единственном бою, ему придется участвовать. В 1954 году, вновь вернувшийся на службу, вместе с семьёй оказался в Оренбургской степи, в крупнейшем с царских времён Тоцком военном лагере, Сюда вместе с отцом по приказу с самого верха прибыли дополнительно сорок тысяч военнослужащих, которые в открытом поле на месте предстоящих военных учений рыли окопы, строили укрепления, в изнеможении, в сумасшедшем темпе проводили учения отрабатывая навыки невиданного ранее боя с применением особых мер безопасности. За короткое время быстро промелькнувшего лета солдаты износили три комплект полевой армейской формы расползавшейся от пота и тяжелого учебного труда и две пары сапог. В это время шел уже четвёртый год войны в Корее. Началась она как гражданская, внутри корейская, но в которую втянулись десятки стран под флагом ООН и под руководством американцев, а на стороне северокорейского коммунистического режима сражалось пятьсот тысяч китайцев, а так же летчики и военные специалисты из Советского Союза. Американские генералы, не имея успехов на полях сражений, широко применяли бомбардировки, но несли большие потери от советских лётчиков и зенитчиков, требовали от своего президента, бывшего командующим американскими войсками в Европе во время Второй мировой войны, награжденного Сталиным советским «Орденом Победы», применить против упорных, неподдающихся корейцев потерявших около трёх миллионов воинов и мирных жителей, атомные бомбы. Вождь страны — Сталин не препятствовал возникновению конфликта и проверял на прочность американцев, имея свои планы на этот счёт. Эти далекие от нас события, оказалось, напрямую затронули и нас.

Плоская, как лист бумажный, степь Оренбуржья стала нашим временным пристанищем накануне значимых перемен. Она будет распахана тракторами, где на целине новые власти, сменившие на вершине прославленного казалось бы вечного вождя всех трудящихся, будут ждать великих урожаев, а пока там готовились собирать другой урожай. Туда, с ещё не залечившей раны войны Украины, в числе первых освоителей целины приедет младший брат отца и там же отцу суждено было вступить в единственный страшный бой, который по оценкам историков и политиков, остановил грозившую начаться термоядерную войну. Весной степь при ярком солнце слепила изумрудной травой, а позднее, там где не была распаханной, становилась белой колышущейся на ветру простыней буйно разросшегося ковыля. Бескрайняя снежная гладь, свистящий как разбойник ветер, гонящий поземку по полям как волны по морю — все это часть южно-уральской зимы. Летом жара иссушала землю впитавшую снежные барханы, превращая ее в обжигающую пыль, которую ветер гнал по земле как тучи. Если потревожить верхний слой дерна плугом и на поле не успеют взойти новые густые всходы. Ветер свободно гуляет по степи, перемещая валы снега, занося все, что — хоть чуть-чуть возвышалось над землей и становилось преградой для снежных валов. Поскольку, отец прибыл по спешному призыву, обременённый тремя мальцами, то было выделено жильё. Полигон, где предстояло провести учебный бой, находился в отдалении от небольшого военного поселения — для семейных офицеров. Предоставленное жилище представляло собой вросший в землю сруб с двумя окнами в комнате и небольшой кухней. Половые доски лежали чуть приподнятые над землей, беленая печь и минимум мебели дополняли внутреннее убранство. Одно важное достоинство — в доме зимой было тепло. Скорее всего — это жилье предназначалось для временного проживания и меняло хозяев. Ни забора, ни огорода не предвиделось и в памяти мало что осталось, потому что и мы здесь ненадолго задержались. Вскоре пришлось отправиться к новому месту службы отца — за тридевять земель. Отец никогда не вспоминал этого кратковременного пребывания в знакомых по годам войны местах. Мне пришлось посетить их сорок лет спустя, когда, работая в школе в качестве военного руководителя для переаттестации и повышения квалификации попал в Тоцкие лагеря и снова увидел поразившую меня ковыльную степь — такую же бескрайнюю, плоскую и пыльную, продуваемую ветрами, в значительной мере распаханную и сияющую на солнце цветом золота от колосящихся бескрайних полей пшеницы. Тогда же я узнал, что пришлось почувствовать командиру пулеметного взвода, то есть моему отцу, вместе с сорокатысячной армией, разделённой на военных картах на «красных» и «синих». Учебный бой наблюдал глава государства, сменивший усатого горца у руля громадной страны разгромившей фашизм и ведущей, как гласили газеты и призывали плакаты, все прогрессивное человечество в светлое будущее, которое для меня тогда выражалось просто в том, что и сам улыбающийся с плакатов круглолицый Никита Сергеевич Хрущёв, двинувший сотни тысяч людей поднимать целину, строить заводы — гиганты, штурмовать космос, выразил для советского, народа в виде данного им простецкого, мужицкого определения строящегося коммунизма:"Каждый день можно есть блины с маслом». До блинов было еще далеко, а вот бой, на который явились представители братских стран, два маршала из Монголии и Китая, все советские маршалы, прошедшие суровую школу мировой войны, во главе с маршалом Победы Георгием Жуковым наблюдали невиданное сражение. Наблюдал его и создатель атомной бомбы академик Курчатов вместе со своими коллегами. Кинодокументалисты зафиксировали многие перепитии этого боя и тоже получили свою дозу радиации. Это был первый и единственный в истории вооруженных сил России учебный бой, с реальным использований ядерного оружия на поле сражения. «Синие» и «красные» на картах в отчетах значились как «западные» и» восточные». В чей состав входил мой отец узнать из за секретности не удастся. За три часа до взрыва население, приближенное к полю боя и находящемуся в радиусе двенадцати километров, без всякого объяснения, было эвакуировано в укрытия и, за десять минут до взрыва, уложено в укрытиях на землю вниз лицом. Нам же, жившим немного подальше, повелели покинуть дома и лечь подальше от них на землю. Скот был заперт в сараи. За пять дней до учений отец расписался в том, что он знает как вести себя во время учений, где находиться, а так же дал подписку о неразглашении военной тайны.

Сейчас об этом бое знают все, кто полюбопытствовал в Интернете. За десять минут до начала боя прозвучал сигнал тревоги и все сорок пять тысяч военнослужащих, не зря три месяца тренировавшихся и изодравших три комплекта формы, стремительным броском заняли свои места в окопах, траншеях и других укрытиях. Танкисты заняли места в машинах, закрыли люки и смотровые щели. 14 го сентября 1954 г. в 9 часов 14 минут атомный груз был сброшен с большой высоты с самолета и через 48 секунд взорвался на высоте 350 метров с отклонением от цели, командного пункта батальона, на 280 метров, произошел взрыв. По инструкции только через 30 секунд можно было поднять глаза. Те же, кто наблюдал за взрывом из укрытия удаленного на безопасное расстояние, увидели в небе яркую вспышку и явившийся в небе ядерный гриб с красной пульсацией в центре. Темная тень надвинулась на людей. Пульсирующее темное облако, клубящееся как тучи гонимые бурей, с пробивающимися языками пламени, двинулась на бойцов, увидевших через стёкла противогазов картину Апокалипсиса и, наверное, кто — то представил картину ада. Что пережил мой отец я так и не узнал, он тайну сохранил. Но я однажды, может быть, испытал нечто подобное. Учась в школе в период, так называемой «холодной войны», где нас обучали при ядерной тревоге быстро скрываться в обширном подвале, где размещалась школьная раздевалка. В пятидесятые и шестидесятые годы большое внимание уделялось обучению выживания в ядерной войне. Это отразилось и в системе Гражданской обороны, в градостроительстве и программах школьного обучения. Дом, в который переехала наша семья был построен по проекту предусматривающему наличие обширного подвала полностью приспособленного к укрытию большого количества людей со всем необходимым оборудованием для длительного пребывания там и системой жизнеобеспечения. Туда должны были в случае атомной тревоги быстро эвакуироваться жильцы близь лежащих домов. Висели указатели путей эвакуации и порядок размещения, инструкции как пользоваться средствами защиты и системой жизнеобеспечения. Несколько раз во время тренировок удалось там побывать и убедиться, что это сложное и дорогостоящее укрытие, только было неясно, а что будет наверху после удара и можно ли спасшимся потом будет по человечески жить. Типовые школы, которые тогда строились в быстрорастущем Черниковске двумя районами: Орджоникидзевским и Калининским слившимся с Уфой, были спроектированы и построены на случай войны как дополнительные убежища для населения и учащихся. Спортивный зал находился на четвертом этаже, занятия физкультурой большей частью проводились на улице на спортплощадке. Во всех кинотеатрах перед демонстрацией художественных фильмов показывали еженедельный киножурнал"Новости дня» и документальные фильмы-инструкции о том как спастись при ядерном взрыве. Все эти наблюдения и переживания, в конце концов, настолько отразились на моей психике, что однажды ночью, я в холодном поту, вскочил с койки и бросился к окну, чтобы увидеть то что происходит за окном. Мне явился страшный сон, единственный который я запомнил в цветном изображении, когда за окном в городе растут ядерные грибы и на меня движется стена огня на фоне которой рушатся здания. Нынешние фильмы ужасов на меня впечатления уже не производят. Наверное, тот бой учебный и два подобных боя, которые позднее провели на своих полигонах американцы, правда держа солдат подальше от места взрыва чем в Тоцке, привел к тому, что пришло осознание, что воевать таким оружием против русских опасно

и для самих же. Вопрос о применении бомбы в Корее заглох.

Воинские части, участвовавшие в том бою, были расформированы, лишь одно подразделение ещё долго и тщательно наблюдалось врачами. Как я могу судить сейчас, бой этот унес здоровье отца и вероятно сказался и на нашем здоровье — так как и мы, находились поблизости. Отцу же предстояла дальняя дорога, о которой он не подозревал.

Из своего, оставшегося далеко позади детства, не мог вспомнить, чтобы отец специально занимался нашим воспитанием, то ли через офицерский ремень бережно хранящийся им, и который я любил носить, то ли через зычный, выработанный службой командный голос, или нудные нравоучения, когда мы должны были мотать его слова на свой ус. Скупой на слова отец исподволь, незаметно для нас всем своим взглядом и видом давал нам знать, что мы что то делаем не так, как по его мнению следует, и сам являл пример как надо слушать мать, помогать по хозяйству, вести себя с людьми большими и маленькими. Он не баловал нас подарками, позволяя это делать матери, не выказывал ласки, особенно на людях, зато в не так частые свободные дни брал с собой на прогулки по природе, где мы на полной свободе дурачились, не чувствуя навязчивой родительской опеки, которая отмечалась мной в других семьях. С ранних лет отец включал меня в общие семейные дела по домашнему хозяйству в помощь матери. Как со старшего спрашивал с меня за порядок в доме и приучил, чтобы к приходу матери с работы в доме после наших подвижных игр был порядок. Когда мы обосновались в городе, где в отличии от деревни не было хозяйства, которое помогало кормиться а нужны были деньги, чтобы сносно существовать большой семье и больше не на кого надеяться, мать бралась за любую работу и на дому и на производстве. Содержать троих сорванцов, быстро растущих — было не легко. Мать работала и санитаром, и медсестрой, няней в детском саде, а затем воспитателем и сестрой хозяйкой, кастеляншей. работала оператором и на заводе стекловолокна. Когда в доме появилась чудо-машина для шитья, приобретенная отцом в Германии с ножным приводом и вызывавшая зависть швей мастериц, мать быстро освоила её и находясь дома обшивала семью и принимала заказы, а потом поработала и на швейной фабрике. Чудо-мастерица, мать, и кроила, и шила, и вязала, а на нас пацанах всё это любовно сделанное быстро сгорало как на пожаре. Работала мать и поваром-кондитером в детском саде, что при нашем аппетите тоже было важно. Зная, примерное время появления родителей я должен был обеспечить порядок

в доме в нашей первой, небольшой однокомнатной квартире с кухней и ванной. В комнате находилась масса вещей из которых шкаф, стол, широкая тахта и кровать занимали почти все пространство. Но мы ухитрялись в своих подвижных играх в комнате устраивать и догонялки и прятки и бои на диванных подушках в виде валиков, которые служили и подушками пока мы не превращали их в боевое оружие. Два моих младших брата — одно войско, а я — другое. Что становилось с комнатой, когда такие игры заканчивались и сейчас представить трудно и если родители являлись неожиданно для нас, заигравшихся и забывших про время, получал суровый взгляд от отца не произносившего лишних слов, или укоризненные слова с остающимся улыбчивом взгляде матери, мы как побитые собаки понуро и быстро приводили все в порядок. Эти погромы были лишь осенью и зимой, а летом нас тянуло из дома на улицу, где полон двор был ребят для игр. Со временем наших шалостей становилось меньше, а порядка больше и каждый хорошо усвоил свои обязанности. Кто обязан подружиться с тряпкой и веником, кто приятелем мусорному ведру, кто посуде. После ухода родителей на работу обязанности эти свободно по согласию можно было соединить или перераспределить. Любимым занятием был поход по магазинам, когда нам оставляли деньги для покупки продуктов для общего стола, и я, как старший, долго ходил по магазином, стоял в очередях, хорошо знал что почём и экономил копейки для покупки деликатеса — ирисовых конфет, которые вязли в зубах и долго таяли во рту. Однако весь заказ изложенный устно или записанный на листочке исполняли строго.

Когда отцу, после увольнения из армии, на работе, где бывший пулемётчик, стал заниматься ремонтом и обслуживанием контрольно-измерительных приборов, на построенном с его участием заводе, тогда крупнейшим в Европе по своему назначению с привлекательным названием «Синтезспирт», выделили близь завода садовый участок в шесть соток, с весны до осени, исключая время пребывания в пионерском лагере, я с отцом был занят садоводством, огородничеством и строительством садового домика. Сначала, на плечах таскали доски, годные для стройки, из разрушенных на окраине города, лагерных бараков когда-то приютивших репрессировынных в 30-е годы. Путь занимал несколько километров, затем явился грузовик и фронт работ был обеспечен надолго и место пребывания в саду стало моим любимым местом. Там с отцом я осваивал возведение деревянной архитектуры и навыки работы с плотницким и столярным инструментом. Отец сам любил эту работу, делал всё основательно и аккуратно, предпочитал — не давать советы, а показывать и научать

приемам работы: пилить, строгать, соединять деревянные детали. Предметом моей гордости было то, что я чувствовал себя не подсобником, а в свои тринадцать лет что — то могу делать своими руками. Эти навыки довели меня до того, что с помощью пилы, стамесок, рубанка и перочинного ножа, из обрезок досок изготовлял деревянные пистолеты и ружья, которые с успехом обменивал другим ребятам на книги и почтовые марки. И сейчас люблю эту работу, когда без чьей либо существенной помощи, в основном в одиночку, поднял дом на приусадебном участке в пятьдесят лет вспоминая уроки отца. Когда наша «будка», как величал её отец, превратилась в дощатый домик со всеми атрибутами, мы оставались на ночевки, с которых отец уходил на работу на постоянно расширяющийся завод, что был рядом. Любовь к земле, присущая отцу, передалась и мне и я радовался когда поливая водой и потом землю, как на ней появлялись первые зеленые всходы, даже когда это были сорняки. Когда поочерёдно начиналось цветение ягодных кустов, яблонь и вишен, я с нетерпением ждал воскресенья и после тяжелой учебной недели, когда и заниматься то не хочется, отправлялся по привычному маршруту на трамвае за город, где вечно дымились трубы электроцентрали и двух заводов соседей перерабатывающих нефть и газ. Потом шагал через море садовых участков, как грибы после дождя выросших в громадном количестве за городом, в промышленной зоне, благодаря заботам главного земледельца страны, автора кукурузной эпопеи, мечтавшего накормить всех досыта и привести к коммунизму всех на земле, незабвенного Никиты Сергеевича Хрущёва, так мечту и не осуществившего, но поспособствующего созданию моего маленького рая на шести сотках. Спасибо ему за это, без всякой иронии. Массовое жилищное строительство в эпоху Хрущёва привело и к тому, что семья получила первое сносное жилье и затем расшило его проживая сначала в однокомнатной, а, затем в двухкомнатной квартире стандартных хрущёб — новостроек. Они в Черниковке росли как грибы. Не будет ему спасибо за то, что из заграничного рая, миротворец спешно переместил десятки тысяч офицеров с семьями и миллион солдат демобилизовав их, переплавив танки стоявшие в поверженной, но уже благоустроенной Восточной Германии, обещал быстро и наш народ привести в коммунистический рай, но при энтузиазме, который подогревался пропагандой и экспериментах на основе зарубежного опыта, шараханиями в экономике, явились и большие изменения и оставались многие проблемы, усугубляемые непродуманными волевыми решениями. Любил Никита Сергеевич рубить с плеча, не подумавши крепко головой и посоветовавшись со знающими дело оппонентами. Говоруны окружали говоруна и при

Конец ознакомительного фрагмента.