На излете, или В брызгах космической струи

Анатолий Зарецкий, 2021

Эта книга – рассказ о создании МКС “Энергия-Буран” – непревзойденного достижения СССР на излете его существования. В основе личные воспоминания военного инженера-ракетчика, волей обстоятельств 20 лет отработавшего в испытательном отделе ГКБ. Герой молод, энергичен, фонтанирует идеями, которые зачастую одобряют. “Что за “Буран?” – ворчит его наставник. “Что это, победа или поражение?” – соображает герой, вчитываясь в ТЗ. Что же будет создавать ведущее КБ страны? Уникальный носитель или советский вариант “Шаттла”? Будем ли работать на опережение или догонять ускользающее время? И вот уже нет СССР. Закрыта программа МКС “Буран”. Но не отпускает память о грандиозной работе, которая много лет увлекала настолько, что порой не обращаешь внимания на козни кучки негодяев и вдохновенно делаешь свое дело с коллегами, о которых хранишь самые светлые воспоминания. Имена персонажей изменены (кроме имен лиц исторических и широко известных), а любое их совпадение с именами лиц реальных – случайность.

Глава 7. Подъём

И завертелась карусель скучных и однообразных“рабочих” дней. Два дня ушли на знакомство с коллегами, которых еще не знал по полигону, и на бесконечные перекуры с Кузнецовым. Эти перекуры и были самым интересным в те неприкаянные дни. А содержание наших разговоров с моим наставником надолго осталось в памяти. Многое — навсегда.

Прежде всего меня интересовало, что же произошло в последнем полете Н1? Что показал анализ обломков ракеты, в поиске которых едва не погибла наша группа? Какие были сделаны выводы, и действительно ли так безнадежна наша ракета, что новый Главный конструктор отверг ее с порога?

Понятно, что любому лидеру уровня Глушко намного комфортней тут же приступить к воплощению своих идей, чем продолжать чужую работу. Но есть еще государство, которое приняло предложенную Королевым программу. Сотни предприятий страны много лет работали на нее. И вот-вот на смену неудачам должны пойти успешные пуски, и страна, наконец, получит ракету, способную выводить на орбиту стотонную полезную нагрузку. Никакие“Протоны”, а уж тем более “Союзы” на такое не способны. А летные испытания всех ракет того времени не проходили без аварийных пусков. О них не сообщали в средствах массовой информации, но они были всегда.

В тот раз Кузнецов не стал ничего рассказывать, а тут же завершил перекур, и мы отправились в старый корпус, в котором Королев вынашивал свои идеи, которые подарили миру первый спутник и первого космонавта, и где начинал свою трудовую деятельность сам Кузнецов. Сейчас здесь располагался архив. “Здание, как здание”, — подумал, входя в своеобразное святилище, где, казалось, витал дух Сергея Павловича, не потревоженный его “другом и последователем”, уже задушившим в своих объятиях все, что напоминало о нем в нашем корпусе. Кузнецов тут же узнал все стенды с фотографиями “героев дней минувших”, которые теперь покоились здесь — подальше от глаз нового Главного и его высокопоставленных гостей.

Владимир Александрович взял несколько документов, и мы вернулись в наш зал. Именно с того дня началась моя настоящая работа в КБ. Я с головой погрузился в отчеты о последнем пуске Н1. Мне пришлось завести спецблокнот с тем, чтобы выписывать заинтересовавшую информацию. А информация была занятной и во многом противоречивой.

Мою бурную деятельность неожиданно заметил Бродский.

— Чем это ты так занят? — спросил он, остановившись у моего стола и заглядывая в мои записи, — Можно посмотреть? — спросил он, едва прочел первые строчки.

— Конечно, Эмиль Борисович, — подал ему тетрадь.

Он взял ее и ушел за свой стол, а через полчаса подозвал к себе.

— Отлично, Анатолий, — похвалил, возвращая тетрадь, — У тебя несомненные способности к анализу информации. Я это еще на полигоне заметил. Знаешь, я что подумал. Возьми-ка ты отчеты обо всех пусках Н1, и сделай итоговый отчет с выводами, которые будут полезны при проектировании новой ракеты. Это будет твоим персональным заданием. Передай Кузнецову и Мазо, чтобы они вписали его в твой план. Впрочем, я им сам все скажу. А материалы периодически показывай мне. Я буду их лично контролировать.

Вскоре перестал замечать время. Кузнецов с трудом вытаскивал меня на обеденные перерывы, а на перекуры он все чаще отправлялся в одиночку, тем более, я не курил и лишь рисковал постепенно стать пассивным курильщиком.

Периодически Кузнецов отрывал меня от захватившего дела:

— Брось, Толя, кому это нужно. Отдохни. Пойдем, пройдемся. Подвел ты меня. Я думал, мы вместе переживем это тяжкое время. Вот теперь в одиночку помираю со скуки, — жаловался мой наставник, и мы минут на пятнадцать-двадцать все-таки выходили к нашим серебристым елям.

Как-то раз Кузнецов рассказал, что все время после последнего неудачного пуска, шла напряженная работа на всех предприятиях отрасли, связанных с этой программой. Двигатели Н1 существенно доработали. Все одноразовые элементы автоматики заменили на многоразовые. Сократили число разъемных соединений, заменив их сварными. На стендовых испытаниях время безотказной работы нового двигателя превысило время его работы в полете в несколько раз. Существенно доработали системы ракеты. Все КБ верило, что предстоящий пуск непременно будет успешным. Увы. Похоже, именно это меньше всего устраивало нового Главного, которого назначили, как снег на голову, практически накануне завершения этих работ. И участь последнего детища Королева была решена. Опасного ребенка, как явного претендента на трон, убили, не дав ему возможности даже сделать своих первых шагов.

Вскоре получил задание Кузнецов. На его столе появилась гора документов, из которых он, ворча и тяжело вздыхая, что-то переписывал в спецблокнот. Приступив в работе, Владимир Александрович заметно повеселел, а наши перекуры заметно сократились.

И вот настал день, когда я почувствовал, что мой отчет готов. Мне больше нечего в него добавить, и уже не могу ничего в нем изменить. Я отдал материалы Бродскому и с нетерпением ждал его реакции.

Немного волновался, и тому были причины. Прежде всего, то была моя первая работа в КБ, и я еще не знал, как вообще оцениваются подобного рода авторские труды. Кроме того, я отошел от принятых традиций построения такого рода отчетов. Мне больше нравилась американская система представления исходных данных — в ней было меньше субъективизма, чем явно страдали наши отчеты.

И еще, я дополнил материалы теми случаями, свидетелем которых был лично, или видел их последствия. По непонятным мне причинам они не были отражены в официальных отчетах. Это было тем более странно, что по одному случаю мы с моими сослуживцами официально заявляли в КГБ. Ответа оттуда, правда, не получили.

Мой вывод был однозначным. Существующая система контроля сборки ракеты ненадежна. Целый ряд производственных дефектов, допущенных при сборке, последующими контрольными операциями обнаружить невозможно. В заключительной части отчета я предложил стройную методику, следуя которой основная часть дефектов сборки исключалась автоматически. Все предложенные решения основывались на логике здравого смысла, и потому не вызывали сомнений в их эффективности. Однако, зачастую они шли вразрез со сложившимися традициями. Но не предложить их я не мог, и теперь ждал, как все воспримут мои руководители.

Ждать пришлось несколько дней, но не из-за нерасторопности руководства. Просто на эти дни мы выпали из работы. Наш отдел временно переселили из зала, к которому успел привыкнуть, в административный корпус заводского цеха. Все рассчитывали, что на новом месте мы долго не задержимся. Оказалось, задержались на пару лет. Отдел рассадили по небольшим комнатам. Бродский и его замы получили отдельные кабинеты, а наш сектор разместился в двух комнатах.

Вскоре после переселения Бродский вызвал меня в кабинет:

— Прекрасно, Анатолий. Честно говоря, не ожидал, — похвалил мою работу Эмиль Борисович, — В армии ты, оказывается, тоже время не терял.

— Мне так не показалось, Эмиль Борисович.

— Не спорю. Если бы хотел служить, не уволился. Но послужил все же с пользой. Мне понравился твой анализ. И дополнения здесь к месту. Факты эти действительно были, но в отчеты не попали — чистый политес. Полностью согласен с выводами, да и твои предложения заслуживают внимания, хотя и не бесспорны. Выводы и предложения отпечатай в виде служебной записки. Мы их всем разошлем за подписью Дорофеева.

Бориса Аркадьевича Дорофеева я знал еще по полигону и уважал этого человека. В свое время он был одним из многочисленных заместителей Королева. Какую должность он занимал при Мишине, мне неизвестно, но насколько знал, на полигоне Дорофеев был непосредственным начальником Бродского.

Вслед за мной к Бродскому вызвали Кузнецова и Мазо.

— Чем ты так Бродского удивил? — спросил вернувшийся Кузнецов.

Я протянул ему спецблокнот. Но Владимир Александрович не успел его даже открыть, потому что возникший в комнате Мазо тут же пригласил меня с материалами к себе. Пока он углубился в чтение, Кузнецов передал мне свои блокноты.

— Почитай, Бродский сказал, чтобы мы теперь это делали вместе, с учетом твоей работы.

Выяснилось, что Кузнецов разрабатывал технические требования к новой ракете. Правда, то, что прочел, вызвало странное чувство. Материал был изложен сумбурно, с множеством повторений одних и тех же мыслей, но разными словами. Но что особо удивило — это корявый язык многих формулировок. Во всяком случае, при наших технических спорах Владимир Александрович таким языком не изъяснялся.

— Не бери в голову, Анатолий, — попытался успокоить Кузнецов, — Это дань традиции. Так писали все технические требования к предыдущим ракетам. А потому наше руководство, заказчики и военпреды привыкли именно к этим формулировкам. Начнешь что-то выдумывать, тебя все равно заставят написать так, как было раньше. Я понимаю, что это надо ломать, но совсем не хочется ломиться в открытые ворота.

Ну и ну. И на гражданке все то же: “Не бери в голову”. А зачем она тогда нужна? Вот тебе и КБ самой передовой техники.

— Владимир Александрович, я еще в училище читал, как работают наши американские коллеги. Так вот, если там кто-то заявляет, что некую работу надо делать так, потому что именно так ее делали раньше, его тут же увольняют. По-моему, то, что было написано для прежних ракет, для новой не годится.

— Вот-вот. И Бродский все о том же. А попробуй изложить по-другому, первый начнет править материалы. Он эти формулировочки наизусть знает. Ну, бери материалы и “твори, выдумывай, пробуй”, а я посмотрю, как это у тебя выйдет, — окончательно расстроился Кузнецов.

Вскоре подозвал к своему столу Мазо:

— Отныне все материалы показывай мне, а я сам буду решать, когда их нести Бродскому. Да и показывать начальству все документы, выпускаемые сектором, должен я. Не дело работать через голову непосредственного руководителя, — высказал свои претензии начальник сектора.

Он еще что-то говорил, но его слова как бы повисали в воздухе. Я их уже не слушал, а взял блокнот и ушел на свое рабочее место. Ощущение такое, словно меня ни за что выпороли.

Странно. Ведь я был инициатором моей первой работы, которую Бродский лишь одобрил. Бродский сам определил, что именно он будет первым смотреть материалы. Однако Мазо это, похоже, меньше всего интересовало. “Никакой инициативы! Работать строго по плану!” — как сквозь пелену доносилось до меня громовые раскаты его кредо. С того самого момента я на много лет попал под начало этого, несомненно, яркого и волевого, но удивительно безынициативного человека, и мне стоило большого труда вырваться из очередной, не сказать рабской — скорее феодальной, зависимости, в которую меня определил случай.

Я быстро выполнил поручение Бродского, но все отпечатанные материалы передал Мазо. Что он делал с ними, не знаю, но на следующий день меня вызвал Эмиль Борисович и высказал недоумение, почему я все изменил радикальным образом и не в лучшую сторону. Взглянув на документ, я ответил, что это не моя работа. Бродский все понял и тут же вызвал Мазо. О чем они договорились, мне неизвестно, но на какое-то время все словно забыли об этом документе.

Вскоре после злополучного события Кузнецов предложил мне одеться, потому что на этот раз нам предстоял не перекур, а деловой поход. Мы вышли из корпуса, и направились в сторону железной дороги. Прошли мимо огромного, красного кирпича, здания, где когда-то собирали первые ракеты и спутники. Пока шли, Кузнецов рассказал, что именно в этом здании изначально размещался отдел Бродского. Сейчас там осталось лишь руководство во главе с Дорофеевым.

Затем мы перешли через магистральные железнодорожные пути по необыкновенно крутому мосту.

— Пузо Совкова, — смеясь, сообщил Кузнецов неформальное название этого странного сооружения, сделанного с явными нарушениями строительных нормативов.

— А кто такой Совков?

— О-о-о. Занятная личность, — ответил Владимир Александрович и умолк.

Позже узнал, что именно Совков руководил всеми строительными работами на предприятии. Руководителем он был амбициозным, ни с кем и ни с чем не считался. Все проекты утверждал лично, не допуская на территорию закрытого предприятия никого из представителей многочисленных надзорных органов. А потому строил он быстро и решительно, несмотря на то, что изредка возникали курьезы вроде злополучного “пуза Совкова”. Он действительно был габаритным человеком, и многие служащие с интересом ждали момента его посадки в служебный автомобиль. Бедная “Волга” мгновенно получала постоянный крен на правый борт, что почему-то чрезвычайно потешало любопытствующую публику.

На территории, открывшейся за мостом, Кузнецов показал довоенное здание КБ Грабина, разрабатывавшего здесь когда-то зенитные орудия. Среди новых корпусов особо выделялось огромное, почти достроенное здание ЛКК.

В одном из корпусов мы быстро отыскали небольшой зальчик с кульманами, где разместились проектанты, занятые в новом проекте. Это было их временное пристанище на многоступенчатом пути в ЛКК, где они должны были закрепиться надолго. Кузнецов знал всех. Они его тоже. Мне же вначале запомнился лишь радушно принявший нас Иван Иванович.

Он сходу обрушил на нас лавину информации. В разговоре сразу возникло странное название новой тематики — “Подъем”.

— Кого это он поднимать собрался? — удивился Кузнецов, — Уж ни самого ли Сергея Павловича? Значит, считает, что мы лежим на боку? Ну и что же он, наконец, сам предложил? Интересно-интересно.

Увы. Ничего интересного мы не обнаружили. В основе нескольких вариантов ракет серии “Подъем” лежал модный тогда модульный принцип. Каждый из вариантов носителей представлял собой набор из нескольких модулей. Едва показали первый вариант, раздался дружный смех. Смеялись все, включая самих проектантов.

— Да это же типичная королевская семерка, только уж очень жирная, — мгновенно опознал плагиат Кузнецов.

— Не совсем, — обиженно оппонировал Иван Иванович, — Центральный блок с кислородно-водородными двигателями, а каждый из четырех боковых блоков оснащен кислородно-керосиновым тысячетонником. Этот носитель способен вывести стотонную полезную нагрузку, — с гордостью пояснил он.

— Ну и когда он сделает свой тысячетонник? — вспыхнул Кузнецов, — Это лет десять понадобится. А мы что будем делать все это время? А Н1 уже сейчас готова выводить такую же нагрузку. Бред какой-то.

— Ну а главная изюминка проекта — это спасаемые блоки многоразового применения, — поспешил обрадовать нас Иван Иванович “уникальным проектным решением”.

— Да-а-а? Тут уж крыть нечем, — с усмешкой заявил Кузнецов, — Американцы ударились в многоразовость и мы за ними. Молодцы. Может и “Шаттл” скопируем? А что, мысль. Только сколько лет нам для этого понадобится? У них эта программа вовсю идет. Да и с твердотопливными движками у нас напряженка. Лет через пятнадцать-двадцать сделаем. С Луной пролетели и здесь успешно пролетим. При Короле у нас хоть королевство было, а при Глушко нас, похоже, ждет полная глухомань, — под дружный хохот закончил свой монолог Владимир Александрович.

Но, едва все отсмеялись, Иван Иванович подвел нас к следующему кульману. На этот раз от взрыва смеха задрожали стекла окон. Нашему взору предстала карикатурная копия “Шаттла”. Четыре боковых модульных блока были сдвинуты и соединены попарно, а на центральном блоке приютился самолетик, явно скопированный из какого-то иностранного журнала. Плохо проработанная конструкция выглядела в глазах ракетчиков, привыкших к иным формам, нелепо и не внушала ничего, кроме разочарования.

— Типичный утюг, — выдал свою оценку Кузнецов.

— Вот-вот, — подтвердил кто-то из проектантов, — Сам Садовский этот вариант именно так и определил.

А вот и очередной “Подъем”. На этот раз вместо самолетика сбоку прилепили универсальный обтекатель, под которым можно было разместить, что угодно. Этот вариант не вызвал никаких эмоций. Тот же утюг. А Иван Иванович уже манил нас к очередному “шедевру” проектной мысли.

На этот раз вокруг центрального блока расположились целых восемь боковушек. Центральный блок был увенчан разгонным блоком, продолжением которого служил все тот же универсальный обтекатель. Этот вариант хоть напоминал привычную ракету.

— Двухсоттонник, — с гордостью сообщил Иван Иванович. Лишь этот вариант был встречен с некоторым почтением.

— Да-а-а. Действительно “Подъем”, — с легкой иронией подвел итог Кузнецов, — И когда же мы все это увидим в металле? — спросил он.

— Через три года, — к всеобщему удивлению выдал Иван Иванович.

— Через три года? — недоверчиво переспросил Кузнецов.

— Таков план-график, — пояснил Иван Иванович.

— Бумага все выдержит, — разочарованно выдал Владимир Александрович, — Пойдем, Толя, свою бумагу марать. Может, тоже что-нибудь с тобой поднимем.

Вернувшись в отдел, мы ни с кем не стали делиться полученной информацией. Зачем? Я давно заметил, что не только мы с Кузнецовым, но и весь коллектив постепенно втянулся в рабочий режим. Правда, вначале недоумевал, чем это вдруг оказались заняты наши коллеги в условиях царившего всеобщего безделья. Но вскоре выяснилось, что для некоторых программ, предложенных Челомеем, потребовался разгонный блок, разработанный ЦКБЭМ для ракеты Н1.

Это была реальная работа. Для начала требовалось переиздать всю документацию блока. Оказалось, платить за нее будут как за новую разработку, а “разработчики” получат возможность “отработки новой документации” на полигоне. А это не только повышенный оклад и командировочные, но и неплохие премии. Все, кто мог, постарались не упустить свой шанс. Но, желающих оказалось слишком много. Образовалась очередь, в которой каждый стремился правдами-неправдами обойти конкурентов.

В нашем секторе из этой склочной возни выпали только мы с Кузнецовым. Что ж, похоже, новая тематика здесь интересовала только нас двоих. Даже Мазо переключился на разгонный блок и по слухам готовился уехать в командировку. Так что мы временно оказались предоставленными сами себе. И это в такой-то момент, когда обстановка в КБ вдруг начала стремительно меняться.

Неожиданно для всех Глушко уволил своего заместителя Садовского, доставшегося ему еще от Мишина. Ходили слухи, что тот открыто высказал Глушко все, что думал о его программе “Подъем”. Изложил Садовский и свое мнение о копии “Шаттла”: “Моя бабушка еще в детстве меня учила, что утюги не летаю”, — якобы заявил он на роковом для себя совещании.

Протестуя, подали заявления об уходе по собственному желанию еще несколько замов, которые давно поняли, что никогда не войдут в заветную тройку, с которой Валентин Петрович намерен работать лично. Поддержал Садовского и Дорофеев, правда, немного странным образом, но с тем же конечным результатом. Борис Аркадьевич с досады тут же написал заявление с просьбой предоставить ему сразу все накопленные им отпуска за несколько предыдущих лет. Резолюция Глушко “Против увольнения не возражаю” не оставила выбора, и обиженный Дорофеев уволился с предприятия. Его обязанности автоматически стал исполнять Евгений Васильевич Шабаров, стремительная карьера которого началась именно с этого временного поста.

Разом освободившись от королевской гвардии, Глушко, похоже, почувствовал себя в КБ достаточно уверенно. Причем, уверенно настолько, что провел несколько демаршей, которые поразили все КБ, а возможно и более высокие государственные инстанции.

Обеспокоенный событиями, связанными с массовыми увольнениями известных в отрасли людей, министр Афанасьев официально вызвал Валентина Петровича на ковер. Однако Главный конструктор вызов проигнорировал, мгновенно оформив фиктивный краткосрочный отпуск. “Доброжелатели”, скорее всего, тут же доложили наверх, что Глушко не в отпуске, а на своем рабочем месте.

Выждав заявленный срок отпуска, министр решил самолично посетить строптивого подчиненного с тем, чтобы ознакомиться с положением дел на месте. О визите министра его служба предупредила заранее. Я с интересом следил за приготовлениями к приезду высокого гостя. Это так напомнило мне аналогичную суету, которую многократно наблюдал на полигоне, и несколько раз даже руководил тотальным удалением чахлой пустынной растительности с территорий, прилегающих к дороге, по которой должны проехать длинные кортежи правительственных лимузинов, специально доставленных в город Ленинск по такому случаю.

В день посещения уже утром на всех перекрестках дежурили усиленные наряды ГАИ в парадной форме. Вся территория предприятия сияла чистотой. Повсюду, как и в городе, расставлены милицейские посты. По заводскому радио несколько раз предупредили о запрете любых перемещений по территории предприятия, даже по служебной необходимости. В вестибюлях корпусов дежурили люди с красными повязками, которые отлавливали нарушителей и возвращали их на рабочие места.

Любопытствующие коллеги прямо с утра заняли наблюдательные посты у всех окон, из которых можно было хоть что-то разглядеть. Наблюдателей периодически разгоняли проходившие мимо руководители или люди с красными повязками, но освободившиеся места тут же занимали другие. Наконец, за полчаса до начала обеденного перерыва в комнату влетела группка возбужденных сотрудников, своими глазами увидевших министра и его свиту. Все бурно выражали свое удивление тем, что гостя сопровождал не Глушко, а наш Шабаров. Именно этот факт и вызвал многочисленные дискуссии, продлившиеся даже после обеденного перерыва.

Оказалось, накануне приезда министра Валентин Петрович оформил дополнительный отпуск и покинул предприятие. Его заместители в знаменательный день тоже оказались, кто в командировке, кто на больничном, а кто и в краткосрочном отпуске по семейным обстоятельствам. На рабочем месте остался только Шабаров, но он всего лишь исполнял обязанности заместителя Главного.

Похоже, Евгений Васильевич приглянулся министру, поскольку он тут же подписал приказ о назначении его на должность. Не исключено, что это назначение было политическим ходом министра — Глушко не мог дезавуировать приказ.

Вскоре после этих событий меня пригласил Бродский. Оказалось, нас обоих вызвал Шабаров по поводу моей служебной, о которой я давно забыл.

— Это вы автор записки, за которую я теперь должен краснеть? — спросил Шабаров, показывая подготовленный мной документ. Это действительно был мой вариант, не откорректированный Мазо.

— Да, я исполнитель именно этого варианта служебной записки. Ее черновик я передал начальнику сектора, но дальнейшая судьба документа мне неизвестна.

— Ваш начальник отдела убедил меня подписать этот документ и разослать по всему предприятию. Вот теперь полюбуйтесь, что я должен читать по этому поводу, — передал Шабаров несколько ответов, — Выйдите в приемную и внимательно почитайте. Будете готовы, заходите.

Я быстро просмотрел материалы. Документы были подписаны крупными руководителями, но, по сути, представляли собой заурядные отписки, написанные с апломбом, в менторской тональности. Понятно, почему так переполошился Шабаров. Он видел в этих бумажках вызов своей персоне, обласканной министром. И еще я понял, что не только могу, но и обязан разнести оппонентов в пух и прах, поскольку под угрозой оказался и мой авторитет специалиста.

— Евгений Васильевич, краснеть должны, те, кто подписал эту белиберду, очевидно, не читая, — обратился я к Шабарову, возвращая документы, — Я готов ответить нашим оппонентам. Надеюсь, заставлю их впредь отвечать на наши документы по существу, а не излагать свои путаные мысли. Такое могли написать только некомпетентные или ленивые исполнители. Мне жаль их начальников.

Шабаров с интересом посмотрел на меня.

— Что ж, жду. Это было бы кстати. Мне нравится ваша убежденность. Постарайтесь камня на камне не оставить от инсинуаций этих нахалов. Но, пожалуйста, интеллигентно. Мы же пишем не исполнителям, а их руководителям. Жду, — отпустил Шабаров, ободренный моим выступлением.

И я расстарался. Особое внимание уделил анализу ответов проектантов и двигателистов, подписанных известными руководителями — Каляко и Соколовым. Бродский, едва прочел мои “критические заметки”, тут же позвонил Евгению Васильевичу, и через полчаса мы снова были у Шабарова.

Евгений Васильевич читал молча, но периодически хмыкал и улыбался. Закончив чтение, подписал бумаги и протянул их не Бродскому, а мне.

— Спасибо. С вами действительно лучше не спорить. Мягко по форме, но жестко по существу. Большое спасибо, — пожав руку, отпустил Шабаров. Бродский остался у него.

— Евгений Васильевич доволен твоей работой. Просил отметить, — сообщил вернувшийся от Шабарова Бродский, — И еще просил полностью переключить тебя на новую тематику.

— Я и так переключен, Эмиль Борисович.

— Я знаю. Но это хороший знак, Анатолий. У Шабарова открылись неплохие перспективы. Многим это, конечно, не нравится. А отсюда этот коллективный демарш.

— Я так и понял, Эмиль Борисович.