Поле Жильцовых. Есть ли будущее у северной деревни?

Анатолий Ехалов

Есть ли будущее у северной деревни?– Несомненно есть, – скажете вы, прочитав эту книгу, – а вот есть ли будущее у городов? Это вопрос.Непридуманные рассказы о земле, о воле и крестьянской доле. В центре повествования руководитель села Василий Жильцов.

Великий исход

…Перед самой войной в 39 году этой вот дорогой шел мой прадед Дмитрий Сергеевич Синицын, делегат Первого Всероссийского съезда крестьян. Было ему в ту пору под семьдесят лет. В стоптанных сапогах, старом полушубке на плечах, с котомкою за спиною. В руках у него была веревка, на которой он вел корову также немолодую уже ярославской породы.

Брел он из деревни Наместово Междуреченского района в село Пречистое Ярославской области, куда уже перебралась вся молодежь огромного синицынского рода.

Дмитрий Сергеевич был последним вынужденным переселенцем.

Первым из междуреченских пределов уехал мой дед Сергей Сергеевич Петухов, несогласный с колхозной политикой. В двадцатом году он высватал в Славянке мою будущую бабушку Марью Дмитриевну и привез ее в новый, пахнущий сосновой смолой дом в деревню Быково.

Ох, и хороша была деревня Быково! Небольшая, уютная. Она словно ожерельем опоясывала своими посадками высокий холм, вокруг которого лежали разработанные крестьянами, освобожденные от леса и пней, поля…

Матушка моя могла часами вспоминать эту привольную деревенскую жизнь. Она родилась в Быкове в 27 году, а уже в тридцать пятом покинула ее.

— Мы же природные крестьяне, — говаривала она. — В июне начинают возить навоз в поля, оставленные на пары. И такой волнующий запах навоза стоит во всей округе, что сердце радуется: так пахнет будущий урожай хлеба. А вот согнали с земли…

К началу коллективизации у Сергея Сергеевича Петухова было уже пятеро детей, две коровы, ухоженные поля, пасека. Но одна корова утонула в трясине на болоте, где пасли неколхозный скот, а вторую, Краснуху, зарезали на нужды колхоза на деревенском пруду.

Моей матери не было и пяти лет, она видела, как резали и разделывали кормилицу Краснуху. И еще она запомнила, как хохотали мужики, бросив к ногам девчонки большое окровавленное краснухино сердце, и она, ухватив его, плача от горя, потащила домой.

А горе и призрак голода уже стояли у ворот нового соснового дома. Сергей Сергеевич первым покинул Междуречье, уехал в Пречистенский леспромхоз за заработком, став пролетарием, делал дошники — большие деревянные кадушки для закваски капусты для растущего рабочего класса.

У Марии Дмитриевны в колхозе не стало жизни… И она, заколотив новый, звонкий, как колокол, дом, собрав в узлы имущество, наняла лошадь и отправилась с детьми на железнодорожную станцию вслед за мужем.

И когда увидел он на перроне в Пречистом эту ораву, заплакал:

— Машенька, куда же я вас дену? Я ведь в конюшне живу.

Пять лет, пока строился дом, семья жила в конюшне.

Вслед за старшей Марией уехали из бывшей Авнегской волости остальные Синицыны, основав на станции Пречистое целый синицынский край.

Осталась лишь ветвь Половинкиных-Синицыных, двоюродников моей бабки, из которых самый известный и ныне живущий в Молочном фронтовик, ученый, доктор наук Павел Анатольевич Половинкин, которого помнят все выпускники Молочной академии, слушавшие его лекции по политэкономии.

Оставили в тридцатых Междуречье пахарь, плотник и столяр дядька Петя с семьей, дядька Паша с семьей, тетка Дуня опять же с семьей, тетка Фиса с семьей… Поехали двоюродники, троюродники… Сколько их пошло от корня Ивана Синицына, жившего в конце 18 века в Авнегской волости пра-пра-предка…

Последним поднялся младший синицынский отпрыск Геннадий Дмитриевич. Он был инвалидом с детства, одна нога отставала в росте. Когда-то сестра Дуня, водившаяся с мальцом, оставила его на холодном лужке и заигралась. Генашка застудил ногу, и стала она отставать в росте. Поэтому и выбрал он профессию портного, шил деревенскому населению штаны, пиджаки, платья, кепки восьми клинки, полушубки…

Жили они с Дмитрием Сергеевичем одним хозяйством: младший, как говорится, «на корню сидит», в деревне Наместове. Жили бобылями без женского пригляда. И вот однажды пришла к ним в избу нищенка с девчушкой. Накормили их, напоили, в суму пирога положили.

— А пошто ты с собой Шурку-то таскаешь? — спрашивает Дмитрий Сергеевич.

— Сирота она, — отвечает нищенка. — Самой не прокормиться. Вот и вожу за собой.

— Оставляй девку нам, — говорит Дмитрий Сергеевич. — Мы прокормим. По хозяйству станет помогать, щи научим варить, корову доить… Подрастет, так Генашке невестой станет.

Оставили девку, Геннадий докормил ее до зрелого возраста, да и женился на ней. Девятерых детей на свет произвели…

Геннадий в Междуречье дольше всех продержался, но и он затосковал по родне, собрался в дорогу, купил крохотный домишко на станции и перевез семью.

Остался один Дмитрий Сергеевич, делегат Первого Всероссийского съезда крестьян новой России, все еще не решившийся оторваться от земли…

Бабушка моя частенько вспоминала Дмитрия Сергеевича. Мне представляется он великим тружеником.

Он приходил домой с поля, когда все уже спали. Садился на порог и принимался снимать сапоги. Да так и засыпал об одном сапоге у дверей с головой на пороге. А утром его уже не было, уходил затемно в поле.

Еду ему носили ребятишки, перекусит на меже, и опять за труды.

— Это же рабство настоящее! — скажет современный молодой человек и будет неправ.

Это, прежде всего, не нужда, а радость земледельца и жажда труда, который приносит каждодневное удовлетворение, заставляла работать его от зари до зари.

Для земледельца каждый день — новые радости, новые задачи сотворения собственного гармоничного мира…

Это большинство из нас, живущих в городе, встает по будильнику в течение тридцати — сорока лет, чтобы отправиться на проходную завода или учреждения: к станку, столу или прилавку. И все эти сорок лет одно и то же: проходная, станок, стол… И тоскливое ожидание отпуска… Это ли не рабство?

Наверное, сердце его, природного пахаря и сеятеля, ликовало, когда на крестьянском съезде звучали эти божественные слова «земля и воля». Какие новые надежды и великие жизненные силы рождали они…

И вот «великий перелом» 29—31 годов…, ставший для моего рода великим исходом…

Я знаю, что прадед Дмитрий, преодолев верную сотню километров с коровой на поводу, пришел в новый дом к Марии Дмитриевне, где и провел последние дни своей жизни.

А корова та спасла в войну уже мою мать и ее братьев, когда Сергей Сергеевич Петухов сгинул в пучине войны…

Недавно я решил собрать на прародине в Междуречье своих родственников, наплодившихся из синицынского корня. При самом приблизительном подсчете их набралось около трехсот человек… Собралось — восемьдесят больших и малых, раскиданных по просторам необъятной России и уже за пределами ее, из которых все, кроме меня, впервые побывали на земле своих предков.

Радостное и одновременно грустное было событие. Но, кажется, у каждого, кто был у этого родового костра, выросли крылья. Ведь за спиной каждого уже стояла великая сила рода…