Сто сорок писем Василия Белова

Анатолий Грешневиков (2019)

Классик русской литературы Василий Иванович Белов (1932–2012) оставил потомкам не только великие эпохальные произведения, но и большое эпистолярное наследие. Данная книга состоит из писем писателя, адресованных известному политику и общественному деятелю, писателю-экологу A. Н. Грешневикову, с которым дружил на протяжении долгих лет. Так как каждое письмо является ценным источником сведений о повседневной жизни, творческих и духовных поисках B. И. Белова, то автор дает к нему свой комментарий, чтобы воссоздать атмосферу прожитых писателем лет и историю его встреч и взаимоотношений со множеством разных людей.

Письмо тридцать первое

Дорогой Анатолий Николаевич!

Разумеется, я прохвастал, ехать пока никуда нельзя. Лицо опухло, на руках волдыри. Отложим все планы. Даже писать не могу… Будь здоров и удачлив. Жене кланяюсь. Белов.

Суббота. 9 ноября 2002 г.

Беда пришла с неожиданной стороны. Сгорела баня, та самая, что смывала старые беды и переживания, а затем давала импульс для новых открытий и свершений. Та самая, что с неимоверной силой, будто магнит, вытягивала Белова из городской квартиры и тянула в деревню. Так и в этот раз было. Устав от юбилейных панегириков и городской суматохи, он перед ноябрьским революционным праздником направился в Тимониху — поправить здоровье и нервы на жаркой банной полке. А чудо-баня возьми и подведи…

Белов долго не выдавал причину пожара. Из письма вообще было не понятно, какое несчастье на него обрушилось, почему отложена поездка в Борисоглеб. Лишь из телефонного разговора узнал, что у него сгорела баня. Из старой печи с трещинами жар достал и накалил бревна и те вспыхнули разом. Белов кинулся заливать огонь водой, припасенной для помывки, но ее оказалось мало. Вблизи воды не было. Ее он носил в ведрах из речки Сохты почти за полкилометра. Колодец еще дальше находился. Под рукой оказался лишь снег… Он сгребал его горстями и бросал на бушующие языки пламени.

Отвага и отчаянное поведение не помогли. Огонь съел высохшие за долгие годы бревна молниеносно. Баня исчезла прямо на глазах Василия Ивановича. Получив ожоги лица и рук, он попал в больницу. Но быстро сбежал оттуда. Сообщил мне письмом, что намеченная поездка откладывается.

Журналисты одолевали писателя своими звонками и просьбами рассказать о пожаре. Их не интересовали вышедшие в юбилейный год его новые книги. Нужда заставляла подкормить читателя жареными фактами и сенсациями.

На страницах газет то и дело мелькали статейки с передернутыми фактами и полные ерничества. Они раздражали писателя, и я просил Ольгу Сергеевну не показывать ему «желтую» прессу.

Повежливее и поскромнее отозвалась о горе писателя лишь «Комсомольская правда». Ее корреспондент Елена Кондратьева напечатала заметку «Писатель Василий Белов чуть не сгорел в своей бане». Конечно, заголовок напичкан излишней и неправдоподобной интригой. Но в тексте хоть отсутствовало откровенное вранье.

Журналистка писала:

«Перед ноябрьскими праздниками Василий Иванович решил попариться. Но печь перегрелась, и от нее загорелась задняя стена баньки. Писатель пытался сам погасить пламя, но ближайший колодец с водой оказался почему-то закрытым, и огонь пришлось забрасывать снегом.

Несмотря на все старания классика, бревенчатая баня сгорела дотла.

Сам Белов получил сильные ожоги лица и рук и был срочно доставлен в районную больницу. Сейчас писатель долечивается дома и отказывается рассказать что-либо журналистам».

Ни один столичный корреспондент не в состоянии понять глубину трагедии Белова. Прочувствовать ее нутром, душой. Как я уже сказал, баня для Василия Ивановича была своеобразным мостком между городом и деревней. Жить, а тем более творить, в каменной квартире он умел плохо, гораздо легче и интереснее писалось в тишине, настоянной на травах и лесных ягодах.

Писучая братия из столицы мало читала и изучала книги Белова, ей неведома его тяга к затворничеству, к самостоятельному осмыслению жизни. Им не понять, зачем так много времени он проводит в деревне. А ведь он в разных беседах не раз выдавал свою тайну, почему не может жить без деревни. В послепожарное время я как раз наткнулся на одно из его откровений: «Физически жить в городе невозможно. Вернее, плохо. Воздух не тот. Вода не та. Я вологодскую воду совсем не могу пить. Она хлорированная. Зубы разрушаются. Стоит мне неделю прожить в деревне, сразу укрепляются десны. Я прихожу в нормальное состояние, начинаю думать, появляются позывы к работе. Вот! Нужна привычная, нормальная — для каждого своя — среда обитания. Тишина нужна. Воздух! И нормальная человеческая атмосфера».

Или еще одно откровенное высказывание: «Душа у меня в деревне, жена, книги и рукописи — в Вологде. Живу и там, и там. А Москва меня кормит пока очень скудно, если иметь в виду литературные труды».

Сомневаюсь, что кто-то из журналистов упрется глазами в строчки Белова и тотчас согласится с ним, разделит его правду о духовной и творческой связи с деревней. У них, скорее всего, высокомерный взгляд на почвеннические идеи. Жизнь в деревне они не понимают, а то и презирают. Если бы было иначе, если бы они осмысленно отнеслись к признательной правде Белова, то не приставали бы с вопросами о том, как он чуть ли не сгорел в бане. Из-под их пера вышла бы заметка с единственным призывом: восстановим всем миром баню нашему классику.

Ко мне такая мысль пришла в первые же минуты после получения информации о сгоревшей бане. Но спустя неделю Белов позвонил и дал отбой, оказывается, губернатор сам пообещал ему помочь восстановить баню.