Рахит. Шесть-седьмой

Анатолий Агарков

Рождаешься-то не по своей воле. И родителей не выбираешь. И место жительства. Пока…. Пока не начинает балом жизни править голова. Чего нет, можно придумать. Толику фантазии, и ты – принц заморский, охотник в дебрях Африки, ученый в Антарктиде… Скажете, синица в руке лучше в небе журавля. А зря! Кто не мечтает, тот не пьет шампанское с Маргарет Тэтчер. Вон Пушкин на пиру бывал, мед с пивом там пивал, коту ученому внимал – все это описал.

© Анатолий Агарков, 2018

ISBN 978-5-4490-6891-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Рахит

В двадцать лет силы нет — её и не будет.

/народная мудрость/

Человек рождается маленьким, беспомощным, беззащитным, но с невероятной жаждой жизни и удивительными способностями выживать в любой среде — будь то волчье логово или королевские чертоги. Только в каменных замках растут принцы, а в земляных норах — маугли.

Появился я на свет здоровяком. Из всей палаты — что весом, что ростом — матери на радость, другим роженицам на зависть. Но вот беда — не пошло мне впрок родное молоко. То ли патриотизм во мне начисто отсутствовал и впитываться не хотел, то ли ещё какая причина, только мотал я головой, избегая нацеленного в рот соска, и верещал, истошно, не согласный с голодной кончиной. То же, что ухитрялась впихнуть в меня мама, неблагодарно срыгивал.

На счастье моё случилось в палате мёртворождение. Горевала несчастная очень, и муж её дома — запил, забирать не хотел жену-неудачницу. Просила она, глядя на наше родственное противостояние:

— Нюр, ну, дай покормить.

В её руках я мигом успокаивался — набивал брюшко контрабандой и неблагодарный засыпал. Молочная моя мама плакала, а родная злилась. Возмездие ждало дома. Так и не привыкнув к родному молоку, выживал на сладенькой водичке и жёваном хлебе. Вопил дни и ночи напролёт, голос потерял, а потом слабеть стал.

Однажды отчаявшись, отложила меня в сторону мама и сказала:

— Не жилец.

Застонал глухо отец, скрипнув зубами. Сестра смотрела на меня с деловым интересом, будто гробик примеряя. Но Всевышний рассудил по-своему.

Заглянула к нам врачиха участковая и всплеснула руками:

— Да у него ж рахит развивается! Что ж вы, мамаша, ребёнка губите? Ну-ка, бегом к нам.

Вернулись мы в палату, из которой месяц назад выписались, и пошёл я по рукам — ел от брюха, пищать перестал, поправляться начал.

— Большой любитель чужого добра растёт, — смеялись женщины.

А мама на своём:

— Троих вскормила. Что ж этот как подкидыш?

Врачи:

— Бывает. Несовместимость.

Мама моя человёк упёртый, ей врачёвы домыслы по барабану. И что было бы со мной, не явись на выписку за нами отец, одному Всевышнему известно. Но он прибыл и строго из-под сдвинутых бровей глянул на жену, услышав диагноз.

— Коровка есть? — напутствовали врачи. — Вот и кормите малыша. Кашки варите, творожок. И везде, везде рыбий жир добавляйте….. Слышите? Рыбий жир спасёт вашего потомка.

Я притих в кулёчке одеяла, чуя кульминацию недолгой жизни.

Отец взял меня на руки и с тех пор не выпускал до самой своей кончины — не в буквальном, конечно, смысле.

Вот с такими мироощущениями и вошёл я в сознательную жизнь:

— с болезненной, порой доходящей до абсурда любовью и опекой отца;

— с незаметной, практически не проявляющейся, однако подспудно всегда присутствующей неприязнью матери;

— с презрением старшей сестры — «рахитик!»

— с тошнотворным вкусом и запахом рыбьего жира.