Мой сын. Жили-были два буржуя

Анатолий Агарков, 2023

Мой сын фантазией не обижен. А еще больше одарен магией слова. В лицее редактировал газету «Ботанический сад». Мы как-то начинали с ним эпопею (по замыслам) войны Добра и Зла с рабочим названием «Крутые разборки на книжных полках», но не смогли закончить. Увы…Эти вещи со смыслом, началом и концом – рассказаны им, записаны мной.Читайте, восторгайтесь – нам будет приятно.

2

Это была совсем ничего не обещающая встреча. Случайно столкнулись в дверях магазина студент Инночкин и его преподаватель Вербицкая — она с авоськами, он за пельменями шел, угнетаемый голодом.

— Давайте я вам помогу.

И поднялись в квартиру одинокой женщины — она с желанием отблагодарить знакомого парня ужином, он с желанием принять ее благодарность. Поели, попили кофе, послушали классическую музыку…

— Что это было?

— Бах. Доступный и гармоничный Бах. Тебе он понятен?

Чтобы не врать:

— У вас отличный вкус.

— А что ты любишь из классики?

— Мне, пожалуй, пора.

Инночкин встал.

— Как скажешь, — Клара Оскаровна заметно погрустнела, и Косте захотелось сказать ей что-нибудь хорошее.

— Спасибо за ужин, все очень понравилось, особенно музыка.

— Тебе спасибо. Так приятно провести вечер в чьей-то компании…

— Переезжайте в общагу, — пошутил. — Там этого добра…

— Много не надо. Достаточно одного, но хорошего, — Вербицкая подошла вплотную к Инночкину и неожиданно обвила свои руки вокруг его шеи.

Костя мягко попытался освободиться, но хрупкие на вид руки Клары Оскаровны держали его крепко.

— Мне так хочется, чтобы ты остался у меня еще ненадолго, — губы у доцента и кандидата экономических наук были горячими, и слова они произносили обжигающие. — Думай обо мне что хочешь, только не уходи.

Что же мы делаем? — хотел сказать Инночкин, но не подвластные разуму руки его уже обнимали женщину, а губы тянулись к ее губам. Поцелуи с одновременным освобождением друг друга от одежды продлились не более минуты. Затем Клара Оскаровна увлекла Костю через коридор в спальню.

— Я твоя, — сказала она, извиваясь в его объятиях, и больше ничего не говорила, только постанывала от наслаждения.

В глубине души Инночкин понимал, что никакая это не любовь: им просто-напросто пользуются — ну, да и пусть!

— Это называется — нечаянная радость, — сказала Вербицкая, когда они, наконец, утолили страсть. — Ты сердишься на меня?

— Нисколечко не сержусь, — ответил Костя и не соврал.

Какой смысл сердиться на соблазнившую тебя женщину? В конце концов, им обоим было хорошо друг с другом, Ему, во всяком случае, точно было хорошо. Даже очень.

— Это хорошо, — Клара приподнялась на локте и посмотрела Инночкину в глаза. — Ты придешь еще?

— Не уверен, — ответил Костя.

— Почему? — тонкие брови хозяйки квартиры взметнулись вверх. — Я слишком торопилась, да? Извини, просто у меня больше года никого не было. В следующий раз буду вести себя как надо. Ты оценишь.

— Да не в этом дело. — В подобной ситуации было просто невозможно не обнять женщину и не привлечь к себе. — У меня ведь девушка есть.

— Странно было, если бы у тебя ее не было — такой парень! — сказала Вербицкая, прижимаясь к нему всем телом. — Но я ведь ни на что не претендую, только на встречи… Иногда.

— Я буду себя чувствовать предателем по отношению к ней.

— Да, это проблема, — вздохнула женщина. — Скажу для сведения — я люблю жить одна и не собираюсь жертвовать своим одиночеством, чтобы не пришлось считаться с чужими привычками и желаниями. Когда-то очень хотела завести ребенка, но выяснилось, что мне и это не под силу, поэтому внебрачных детей от меня можешь не опасаться. Для бесед по душам и поездок на море у меня есть подруги…

— Тогда зачем тебе я? — полушутя-полусерьезно спросил Инночкин.

— Исключительно ради секса.

Костя уже достиг того возраста, когда начинаешь понимать, что секс не может быть просто сексом и не влечь за собой ничего. На самом деле с секса все только начинается — и настоящие отношения, и взаимные обязательства, и осложнения с неприятностями.

Правильнее всего было встать, молча одеться и уйти. Навсегда. И при встречах в универе коротко, по-деловому здороваться, не более того. Но подумать легко, а сделать трудно. Хотя бы потому, что подобное поведение было бы невежливым по отношению к милой, очень симпатичной и явно расположенной к нему женщине, которая пригласила его в гости, накормила, угостила вкусным кофе, развлекла музыкой и напоследок показала ему «небо в алмазах». Оттолкнуть ее и начать одеваться было невозможно. Раньше надо было отталкивать. До того, как… Но и просто лежать тоже было тяжело — чувство недовольства собой нарастало и могло спровоцировать взрыв.

Положение спасла Вербицкая — если, конечно, это можно было назвать спасением.

— Ты все же сердишься, — тихо сказала она и замолчала, то ли ожидая ответа, то ли обдумывая следующую фразу.

Инночкин молчал.

— Ты больше не придешь…

— Наверное — да, — «наверное» Костя вставил из вежливости. — Не приду.

— Тогда я сейчас возьму от жизни все, что она способна мне дать, — женская рука скользнула вниз по животу парня, проверяя, готов ли он к новым подвигам.

Для того чтобы немедленно встать и уйти, надо быть святым-пресвятым.

Семь бед — один ответ! — рассудил Инночкин и ни о чем больше не думал…

На завтрак Клара разогрела в микроволновке пиццу, которую они пошустрому съели и выпили кофе….

Потом поехали в универ.

Прошло десять лет.

Рубахин подкинул Костю до банка, пообещал заехать по звонку, но расставаться не торопился:

— А с госпожой Вербицкой у тебя что-то было или только складываются предпосылки?

— Хорошая сегодня погода, — ответил Инночкин, покидая салон. — Солнце светит в синем небе, птички поют, травка зеленеет. Чувствуешь, какой свежий воздух? Как за городом….

— Чувствую, — ответил Рубахин. — Дышу полной грудью. И не стоит так напрягаться; просто подумал: раз ты примерный семьянин, то мог бы я погрешить за тебя — мне не впервой. Тем более по возрасту она мне более подходящая.

Печально все это, — думал Инночкин, поднимаясь по ступеням в банк. — Даже умные люди не могут без пошлости воспринимать существующее бытие.

Когда-то, еще в студентах, Костя склонен был верить в то, что окружающий мир устроен разумно и логично. По мере взросления и накопления опыта, особенно делового, он все больше и больше убеждался в том, что никакой логики в устройстве мира нет. Есть только хаос и определенные причинно-следственные связи, большей частью — неподвластные разуму.

Самое стройное и грамотное, на его взгляд, объяснение придумали индусы. Поступки, совершенные в одной жизни, влияют на все, что творится в другой. Индус бы ответил Рубахину на его закидон — будешь злоупотреблять этим, в следующей жизни станешь пенисом. А Костя не смог.

Госпоже Вербицкой, сказали в банке, занездоровилось, и она уехала домой.

Инночкин позвонил Кларе.

— Что с тобой?

— Мой грех! — повинилась она, совершенно не удивившись звонку Константина. — Что-то неважно себя почувствовала и сачканула. Все документы твои готовы — я их с собой забрала. Приедешь? У меня сейчас просто нет сил снова выходить из дома. Как вернулась с работы, пала трупом и думаю — кто бы мне ужин приготовил? Если хочешь, я завтра встану пораньше и к восьми подвезу тебе эти проклятые бумажки, а?

Последняя фраза была сказана с такой надеждой на то, что слишком рано вставать не придется, что только конченая сволочь могла сказать: «Хорошо, привози утром».

Инночкин не был сволочью, тем более конченой. Поэтому он ответил:

— Я сейчас возьму пельменей и спасу тебя от голодной смерти. Или пиццу?

— Из твоих рук даже яд. Жду.

Затем Костя отказался от услуг Рубахина — не хотелось пошлости слушать, и поймал такси: свой авто на профилактике в СТО. Подумав о Соломоне Венедиктовиче, поймал себя на мысли о том, что пьяный Рубахин нравится ему гораздо больше трезвого — никакой заносчивости, никакого апломба, никакого негатива в отношениях с окружающими. Напротив — сплошной позитив. Да он и сам на лесть подчиненных «Золотой вы человек, Соломон Венедиктович!» говорил без бахвальства: «Когда выпью — да!»

— Как ты вовремя! Молодец! — похвалила Клара, открывая дверь.

В прихожую тут же потянуло запахом свежей выпечки, к которому примешивались ваниль и корица.

Несмотря на заявленное «нездоровье», Вербицкая была не в халате, как ожидалось, а при полном домашнем параде — кремовая трикотажная блузка, светло-коричневые бриджи с завязками на поясе, легкий, естественный, без ярких красок макияж.

— Я испекла сметанный кекс с изюмом, — придав голосу заговорщицкий оттенок, словно речь шла о чем-то запретном и оттого еще более желанном, сообщила хозяйка. — Можешь считать, что старалась к твоему приезду. Так что ты просто обязан попробовать.

— А это куда? — пакет пельменей в руках.

— В морозилку или домой увезешь.

Кекс, стоявший посреди стола, уже успел остыть до той кондиции, когда его можно есть.

— Чай? Кофе?

— Чай, и покрепче, пожалуйста, — попросил Инночкин.

Незаметно для себя Костя слопал почти весь кекс. Хозяйке досталось всего два кусочка, но она не была в претензии.

— Я так радуюсь, когда моя стряпня кому-то нравится, — сказала она. — Иногда накатит: испеку что-нибудь и везу утром на работу, народ угощать. Хлопот на копейку, а удовольствия на миллион.

— В следующий раз, когда что-нибудь съедобное в банк привезешь, не забудь и меня пригласить, — напросился Инночкин.

— Я тебя уж не раз приглашала заглядывать на чашку чая, когда захочется. Только ты такой деловой….

— Ну а как же! Семью кормить надо.

Вербицкая поджала губы:

— Разумно. Только давай об этом не здесь и не сейчас. Еще хочешь чаю?

— Полчашки.

— Мужчины такие странные…, — Клара налила гостю чаю, отставила чайник в сторону. — Почему неудобно приходить в гости, если женщина приглашает? Почему нельзя получить максимум удовольствия от общения, если хочется? Почему, если нет никаких осложнений, их надо придумывать?

— Сама запрещаешь и сама начинаешь. Да будет тебе известно: я женат…

— Знал бы ты, как приятно соблазнять серьезных мужчин с моральными принципами! — рассмеялась Вербицкая. — Даже если известно, что ничего не получится, сам процесс увлекает и развлекает. Да ладно, не хмурься, тебе не идет суровость, ты и без нее красивый. Допивай чай и пошли смотреть бумаги — Ланселот же за ними прискакал.

Последняя фраза Клары была буквально пропитана сарказмом, но Инночкин предпочел его не заметить. Допил, как ему было велено, чай, и потопал за хозяйкой в ее кабинет.

«Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними», — сказал римский поэт Овидий в год рождества Христова.

За прошедшие десять лет кандидат наук и доцент кафедры экономики Южноуральского государственного университета Вербицкая Клара Оскаровна, отчаявшись защитить докторскую диссертацию, поменяла место работы. Теперь она в «Альфа-банке» заведовала кредитным отделом. Приобрела права и машину «Альфа-Ромео», новую квартиру в новом доме нового спального района города. Только статус незамужней женщины не поменялся. Да и сердечная привязанность тоже.

Инночкин закончил университет, поработал на стройках, приобретая навыки. Женился, купил две машины — себе и жене, квартиру в центре города. Теперь он совладелец и финансовый директор процветающего предприятия «Рубин». Жизнь задалась — можно сказать расхожею фразой, или по-рубахински: мужик решил — мужик сделал; респект ему и уважуха!

Документы действительно были готовы. Инночкин полистал для проформы.

— Я молодец? — Клара подставила щеку для поцелуя. — С тебя причитается.

— Хочешь заставить меня мыть посуду?

— Да ты че? — округлила хозяйка глаза. — До таких интимностей между нами вряд ли когда дойдет. Я хочу лишь, чтоб ты был так любезен, помочь мне растрясти жирок.

Мнимые излишки жира были продемонстрированы столь соблазнительным образом, что устоять было невозможно. Впрочем, Инночкин и не собирался себя сдерживать. Назвался груздем — цепляйся на вилку!

— А потом мы обсудим еще одну тему, — пообещала Клара, исступленно целуя гостя. — Давно хотела поговорить.

— Если у тебя останутся силы, — плотоядно усмехнулся Костя.

— Останутся. Сегодня ты будешь просить пощады….

— Нет, ты, — упрямился Костя, стягивая с нее одежды.

— О, пощади меня, мой господин — ты же добрый такой…

— Это тебе так кажется, или ты хочешь в это верить! На самом деле — я холодный и расчетливый мерзавец, преследующий своекорыстные цели…

— Да ты, я вижу, проблемный парень!

— Отнюдь — кто мне не создает проблем, со мной проблем никогда не имеет.

Многолетняя привычка жить на два дома давно уже вытравила из Инночкина угрызения в стиле — мачо ты, кобелячо. Утолив первый натиск страсти, он лежал закинув руки за голову и ее проветривал — не думая ни о чем. Клара нежно теребила его ключицу.

— Слушай, мы вместе уже десять лет. Наверное, это любовь. Ты чему улыбаешься?

— Тому, как причудливо в тебе сочетаются романтизм и практицизм.

— Да — я практичный романтик, — кивнула Вербицкая. — И помечтать люблю, и деньги считать умею. Женщина двадцать первого века.

Инночкин внезапно почувствовал себя не очень молодым. Ощущение, если честно, не из приятных. Бизнесмена работа обязывает держаться солидно — это, во-первых. А во-вторых, когда называют по имени-отчеству, поневоле прибавляешь себе годков. В-третьих, любовница на семь лет старше — даже Рубахина это цепляет.

Впрочем, нашел успокаивающее — зря он кручинится, его ж сегодня в магазине дважды молодым человеком обозвали. Так что не все потеряно в жизни…

— Знаешь, никак не могу привыкнуть к тому, что ты уже папа! — глаза Клары повлажнели. — Я ж тебя еще…

— Вот таким помнишь! — Инночкин слегка развел в сторону ладони, показывая, каким именно его помнит любовница с десятилетним стажем.

–.. студентом далеко не прилежного поведения.

— Ага, теперь скажи, что я тебя силой взял, и ты меня хотела за это отправить в тюрьму.

— Дохамишь сейчас — повторить заставлю.

— А понравилось?

— Да уж…! Прибежал, перекусил, перепихнул — все наспех, по-быстрому: не успел вставить, как уже кончил. Дома так же? Смотри, привыкнешь — а эту привычку перебороть трудно.

— Ты чего? — Костя изумленно. — Какая насекомая укусила?

Несколько минут лежали молча, холодно соприкасаясь обнаженными телами.

— Ты хотела об этом поговорить?

— Ты прости меня. Я поплачу — ладно?

Клара уткнулась носом в его предплечье и зашвыркала носом, и завздрагивала телом. Спасибо, что не голосила. Инночкин погладил ее по роскошным волосам.

— Я понимаю — усталость, нервы, одиночество…

Женщина покивала головой, изображая согласие и полную покорность судьбе.

Инночкин, по привычке доверяться рассудку, а не эмоциям, просчитал ситуацию. Клара не гонит его — это плюс. Упрекает, любит значит — это с одной стороны вроде как плюс, если закрыть глаза на то, как упрекает и чем; если не закрывать — тогда большой минус. Ему — молодому и самолюбивому. Но сам-то он знает, что с ним все в порядке — и этот плюс пересилит все минусы.

А вобщем-то, какая-то идиотская театрольно-киношная ситуация. И Клара так на себя не похожа. В конце концов, Инночкин пришел к выводу, что ничего изменить он не в силах: сама затеяла инцидент, сама пусть разруливает.

Мышление странным образом раздвоилось: мысли уже потянулись к документам, подготовленным для него Кларой, а какой-то участок мозга все еще «переваривал» внезапную слабость в ее поведении.

О чем сейчас думает? Молча лежит, не требует утешения. И на том спасибо. Не потому, что он, Инночкин Костя, черствый по жизни человек. Просто он знает — все утешители врут, все утешения — ложь. И Клара знает — сама говорила. А жизнь, — считают великие — на десять процентов состоит из того, что с нами происходит, и на девяносто процентов из того, как мы на это реагируем.

— Знаешь, чем умный человек отличается от дурака? — Клара справилась со своими чувствами, и голос ее стал почти нормальный, снисходительно-поучительный, преподавательский. — Тем, что знает, что ему надо.

Не зная к чему она, Инночкин осторожно:

— Пустячок, а приятно.

Потом, подумав:

— Но человеку свойственно ошибаться.

И все-таки не угадал.

— Скажи, чего ты хорошего нашел в бизнесе? — Клара подняла голову, подперла ее рукой, согнутой в локте, и заглянула Инночкину в глаза. — Строил бы себе да строил… Это ж красиво — новые здания, нестандартные архитектурные решения. Поэзия плюс романтика! Чему улыбаешься?

— Ты, конечно, права, но…, — замялся Костя. — Знаешь, как больно сердцу, когда стройка замирает от недостатка средств. Самое поганое ощущение — строили, строили и… и ни хрена не построили!

Он хотел добавить еще пару соображений, но вместо этого оборвал себя на полуслове и закрыл глаза, словно увидел внутри нечто интересное, доселе невиданное.

— Я поняла тебя. Но менеджмент предприятия и бизнес — это наука. Тебе надо учиться, дорогой.

— Да я сейчас, — усмехнулся Костя. — Только штаны натяну.

— Я серьезно.

— Серьезно хочешь сделать из меня дипломированного финансиста?

— Сначала студента.

— Тебе напомнить дату моего рождения?

— Не надо. Какое сегодня число, я и так помню.

— Давай рассказывай, что ты задумала?

— В обиде не будешь: я-то уж знаю, как угодить таким крутым перцам, как ты.

— Какая интрига! Ну, не томи!

В Библии сказано: «Всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят». А вот Инночкину без этих манипуляций от Всевышнего подвалило — не много, не мало, а направление от «Альфа-Банка» на обучение в Кембриджский университет. Вот так!

— У вас своих идиотов мало? — не поверил Костя предложению.

— Идиотов полно, — вздохнула Клара. — Еще бы — Британия! Только там учиться надо, а не по Пикадилли гулять с певичками. Без диплома приедешь, денежки банку придется вернуть.

— И мне?

— И тебе.

— Что за причуды?

— Это из национальной программы подготовки менеджерских кадров высшего звена. Перед правительством и ЦБ прогнуться хочет наше руководство.

— Вот даже как! А при чем же здесь я?

— Балда! Это же очень демократичный шаг — отправить клиента банка, а не сотрудника. Характеристику я тебе напишу подходящую — мол, сама надежность и предприимчивость. Направление от предприятия — ну, это уже твоя забота. Да и в Администрацию заскочи — ты говорил: у тебя там приятель — попроси рекомендацию, лишней не будет. Три документа — и ты в Кембридже. Господи, Костя, как я завидую!

— Так и ехала бы сама.

— Это не вежливо с твоей стороны напоминать о моем неперспективном возрасте.

— Прости. Ты считаешь, мне по силам получить диплом Кембриджского университета?

— Ни грамма сомнений. А в отпуске я прилечу к тебе в Англию, и мы прошвырнемся по Пикадилли — ну, как та, которая ускоряла шаг. Представляешь? Эх, ты! Ни на грош романтики! Действуй, любимый — мысленно я с тобой!

Выйдя от Клары, Инночкин всей душой и телом ощутил приближение праздника. Радость проявлялась во всем — в улыбках девушек, в слабом ласковом ветерке, в солнечных бликах отраженных от стекол окон и витрин. Даже милицейский патруль, проверявший документы у двух «нацменов», делал это как-то добродушно, если не гостеприимно — добро, мол, пожаловать, дорогие гости, в град стольный Южного Урала.

Приветствуя мир все увеличивающейся в размере улыбкой, Костя позвонил Рубахину.

— Ты где? Подъезжай — документы со мной.

Пока ждал, купил и с наслаждением уплел эскимо, укрывшись от солнца под раскидистым кленом и пытаясь постичь его возраст. По всем приметам выходило, что не менее ста лет. Живуч, старина!

Рубахин то ли наугад пошутил, то ли был в курсе миграций Инночкина.

— Ожидал увидеть тебя перемазанным губной помадой, а не мороженным.

— Сейчас помада не мажется, — с наигранным сожалением ответил Костя. — Я проверял.

— Ты сияешь, как только что отчеканенная монета. Тебе в банке выдали премию?

— Представь себе: да — посылают учиться за их счет.

— Куда?

— В Кембридж. В Англию. На два года.

— О, Господи! Костян, с тобой все хорошо?

— Нормалек!

— Ты решил сдернуть с «Рубина»?

— Да с чего ты взял? Ты же сам говорил: надо работать на перспективу — расширять горизонты, выходить на международные стройплощадки. А для этого надо знать правила их игры. Чего не понятного?

— Это тебе Вербицкая удружила?

— Нам, Соломон — мне, тебе и «Рубину».

— Значит, командировочка на два года?

— Не командировка, а мечта. Сказка! Песня!

— Чувствую, потеряем мы тебя: заграница всегда портила русских людей.

За разговорами приехали в офис. Рубахин заказал Ксюше кофе, а Инночкин открыл Интернет. Нашел сайт Кембриджского университета, факультет экономики и бизнеса.

Рубахину:

— Вот, что тут написано о его выпускниках — слушай, вникай: «Хозяева своего дела, обладающие сборником тех качеств, которыми должен владеть настоящий боец, твердый в своих решениях и непоколебимый в своей стратегии. У них есть способность к логическому мышлению, которую иногда называют математическим складом ума. При всей своей доброжелательности они очень хитры и своего не упустят».

Генеральный директор МП «Рубин» поперхнулся кофе:

— Ага, вот где собака-то покопалась — «…хитры и своего не упустят».

— Ну, это ж реклама. Хотя…

— А я тебе вот что скажу — и не обижайся: как другу. Мои приятели и знакомые вобщем-то лестно о тебе отзываются — молодой, умный, напористый. Но вот не вписываешься ты в их компанию. И это плохо. Бизнес делают не только в офисе, но и в сауне, и в шашлычке. А ты не пьешь, к бабью равнодушен — и как же ты с ними общий язык найдешь? Хочешь совет? Учись жить, Константин, а не этому, как его? — менеджменту. Давай в конце лета махнем на Карибы семейно в кампании. Бабам шубы купим, ребятишкам компьютеры, сами оттянемся всей душой.

— Не катит. Сгоняй один до сентября, а потом на два года забудь про отпуск. Ну, а подарки… В шубе неудобно управлять машиной, двух «нотиков» в доме хватает, а на море акулы людей пожирают — вконец распоясались зубастые сволочи: почитай газеты.

На некоторое время в кабинете генерального директора «Рубина» повисла напряженная тишина. Костя, гоняя по скулам желваки, сверлил приятеля взглядом на предмет положительного ответа. И тот сдался.

— На два дня, на два дня вы забудьте про меня, — пропел Соломон Венедиктович и хмыкнул, покрутив головой. — Ну, делай, как знаешь, а мне в лом твой отъезд.

«Где поют — ложись и спи спокойно: кто поет, тот человек достойный» — вычитанное где-то утверждение Костя считал абсолютно ложным. Ему не раз приходилось встречать совершенно недостойных людей, обладавших недурственными вокальными способностями и любивших петь. Но это был не тот случай — сейчас согласие Рубахина многое для него значило.

— Ну, тогда, с твоего позволения, готовлю в «Альфа-Банк» наше представление? И будь уверен — ни «Рубину», ни державе за меня не будет стыдно.

Рубахин покачал головой, что можно было бы расценить и как знак согласия и как осуждение. Выберем среднее — осуждающее согласие или согласное осуждение. Инночкин тут же зашуршал клавиатурой, а Соломон Венедиктович потянулся в кресле:

— Знающие люди говорят: англичанки — зеленоглазые блондинки, похожие все на Милен де Монжо. А, ну да ведь ты туда с семьей, наверное? Пожалеешь…

— А сами англичане знаешь как говорят, — ответил Костя. — С утра выпил — весь день свободен.

— Разумно. Надо запомнить.

Костя нажал кнопку селектора:

— Ксюш, с принтера принеси, пожалуйста, документ.

Достал из кармана мобильный, нашел запись «Ксенжик», сделал вызов.

— Привет, старина, говорить удобно?

Владислав Ксенжик был институтским однокашником — после учебы попал в министерство строительства правительства области и сидел там, год от года повышая должность. Когда-то Костя выручал его, студента-ботаника и такого зануду, про которого говорят: и в курином яйце найдет клочок шерсти, из передряг — теперь Владислав Романович манил однокашника под свою высокую руку.

— Ты надумал и хочешь меня обрадовать?

— Нет. Но мне от тебя кое-что нужно.

— И что же?

— Не по телефону. Давай встретимся.

— Подлетай. Я уже почти свободен.

— Я без колес.

— Отвезу, — это Рубахин.

И отвез.

Костя Ксенжика снова вызвонил. Присели в скверике у Администрации.

— Мой племянник собирается в ЮРГу на наш факультет, а я его отговариваю.

— Почему? — Костя припомнил в каком году они поступали и ужаснулся быстрому течению времени. — И как ты его отговариваешь? Какие доводы приводишь?

— Да не модно сейчас, говорю, — вздохнул Ксенжик. — И потом: любой кризис пустяшный стройки сворачивает — сидишь без работы.

— Ты ж не сидишь. А губернатор намедни сказал, что наша-то отрасль самая что ни есть градообразующая в Челябинске: один строитель обеспечивает работой еще четырех человек инфраструктуры.

— За прессой следишь? Это похвально. Но ты что-то хотел.

Инночкин поведал, но по мимолетному недружелюбно-колючему взгляду приятеля понял, что тот не в восторге от просьбы и новости.

— Ты сомневаешься в моих способностях?

— Как ты вышел на них?

— Через Вербицкую. Помнишь, экономику нам читала?

— А! Ну да — у тебя ведь с ней были шашни. Сейчас ей сколько? Не стара наша Клара для дел интимных? Или, как говорится, когда делу надо, и русалка женщина. Так?

Вдох-выдох, — приказал себе Инночкин. — Дышим медленно, глубоко и плавно. Прогоняем раздражение.

Раздражение и не подумало исчезать.

— Да не напрягайся ты — я шучу. Мне уже говорили: ты ловко устроился — банкиршу попехиваешь и кредиты берешь через это дело. Мо-ло-дец! Мы тут сидим….

Зачем они там сидят в правительстве области Ксенжик не успел рассказать.

Сигарета вдруг выпала у Кости из пальцев — неловко дернувшись за ней, он заехал локтем приятелю в солнечное сплетение. Разумеется, совершенно случайно.

Ксенжик согнулся и пал на колени, выпучив глаза и, как рыба, ловя воздух ртом. Наконец, зачерпнув пригоршню в легкие, промычал что-то нечленораздельное.

— Блин, сигарета чертова! Извини, получилось так. Ты в порядке?

— Ну, ты идиот! Голова кружится. Похоже на сотрясение мозгов.

— Откуда они у тебя? Скорую вызвать? Нет? Ну, тогда я пошел. Будь здоров!

Машина Рубахина стояла на прежнем месте.

— За что ты ему?

— Ты следишь за мной?

— Ну что ты, Костян! Хотел посмотреть, с кем ты в Белом Доме дружбанишь.

— Да уж, дружба — козла с идиотом.

— Простите, вы-то кто будете? — с невинным видом осведомился Рубахин.

— Идиот, раскатавший губы.

— А мое такое убеждение — не пристало финдиректору «Рубина» обращаться с просьбами к разной шушере. Твой приятель здесь должностью что-то вроде старшего полового, а гонору — я те дам! Ты, Костян, ко мне обращайся. Али мы не буржуи? Сегодня, между прочим, приглашен в компашку, в которой, по слухам, сам областной «папа» будет. Разговор затеется, о чем попросить?

Инночкин уважал людей, следующих своим убеждениям — хоть и не было настроения трепаться, сел в машину к Рубахину.

— Так что же вы с друганом-то не поделили? — Соломон Венедиктович решил, что вопрос уместен.

И Костя ответил:

— Плохим пацанам свойственно бить хороших мальчиков, которых родители ставят в пример. Синдром отрицания.

— Это по-нашенски. Вот если б ты еще пить научился, цены тебе не было. Римляне говорили: «In vino veritas», — блеснул эрудицией Рубахин. — Истина в вине! А ты морду воротишь…

— Ищу смысл трезвой жизни, — ответил Костя. — Ты его случайно не видел?

— В моей жизни никогда не было такого смысла, — признался Рубахин, выруливая на дорогу. — Я его и не искал никогда. Тебя домой?

В полдень следующего дня позвонила Вербицкая:

— Поздравляю! У тебя появился соперник.

— И кто он?

— Ксенжик из министерства строительства области. Известна фамилия?

— Да. И что теперь будет? Твой «Альфа-Банк» устроит нам конкурс?

— Безальтернативно поедешь ты. Или я тут для бумаг скрепка? Вези представление от своего предприятия.

— Мне тут Рубахин обещал ходатайство губернатора в ваш банк, да не могу дозвониться — на связь не выходит.

— Было б здорово! Ищи его — время терпит.

Да где ж тебя черти-то носят! — снова и снова набирал Костя номер гендиректора.

А Ксенжик — стервец. То ли нарочно провоцировал, то ли совсем меня в грош оценил. Прав Рубахин — в Белом Доме чем ниже должность, тем больше гонору. Бюрократы — етивашувкорень! Ну, поговорили, ну не договорились, не совсем мирно разошлись. Так он что мне теперь — мстить собрался?

Откровенный выпад Ксенжика вроде бы не обречен на успех — Клара считает. Но, немного подумав, Костя решил, что это дело он так не оставит и что-нибудь предпримет в плане ответных мер. Но не сейчас. Сейчас главное знать — говорил ли Рубахин с «папой» по поводу рекомендации в «Альфа-Банк».

На очередное — абонент выключен или находится вне зоны досягаемости! — покатал на языке словосочетания «Соломон-Болобон, Рубахин-Дурахин» и решил отвезти Кларе представление «Рубина». Хоть что-то пока…

Вербицкая продемонстрировала ему письмо подписанное министром строительства Челябинской области.

— Вот, пошла на должностное преступление — держу у себя и трясусь от страха: вдруг додумаются позвонить управляющему банка.

— А ты сама позвони, — сказал Инночкин и объяснил, что и как надо сказать главному строителю области.

Вербицкая усмехнулась:

— Зачем тебе в Кембридж? Ты уже сейчас законченный интриган.

Но трубку взяла и позвонила в приемную министерства:

— Мне господина Серова. Вербицкая, завотделом кредитования юридических лиц, «Альфа-Банк». Здравствуйте, Александр Петрович. Вот я по какому вопросу: тут у меня направление ваше на Ксенжика… да-да, но дело в том, что у меня на руках ходатайство перед банком от губернатора области за другого господина. Тоже строителя…. Значит, вы не настаиваете? Значит, я правильно вам позвонила? Ну и прекрасно!

Закончив телефонный разговор, Клара, шумно выдохнув, прищелкнула пальцами:

— Полцарства за кофе! Смотри, дорогой, как руки трясутся. Это у меня от излишней образованности. Скоро и ты будешь таким.

От недостаточной, — подумал Инночкин про образованность кандидата наук, но спорить не стал, а потопал в коридор к кулеру за кофе.

Попив и успокоившись, Клара разговорилась:

— Давай после Кембриджа в мой отдел — к чуткой и доброй начальнице. Поднатаскаешься и на мое место.

— А ты куда?

— Под тебя. В производственном, конечно, смысле.

— Милая, ты же прекрасно знаешь: я — строитель и строить люблю.

— Да знаю я, что и кого ты любишь! Я для тебя — лишь ступень карьеры, орудие, так сказать, производства.

— Ты от меня устала? — Инночкин поднялся. — Как соскучишься, позвони.

Он уже был у дверей, Клара сказала:

— Да это я так, со зла бабского. Знала же, кого полюбила: ты у меня тот еще хам, но хам справедливый — зря в бутылку не лезешь и благодарностью за добро преисполнен. Ты не обижайся — это пройдет.

— Знаю, только не надо меня успокаивать. Я с трехлетнего возраста уяснил, что люди все далеки от идеала. А ты, пока не поздно еще, обрати драгоценное внимание на второго соискателя — молодой, разведенный…

— Ты про Ксенжика?

— Про него.

— Ага, испугался! Вот иди и подумай, как ведешь себя, неблагодарный.

Вербицкая показала Косте язык.

Рубахин отзвонился через два дня.

— Ты прости меня — подзагулял.

— Да все нормально — путевка наша.

— Я про «папу» тебе обещал… «Папы» не было.

— И здесь все устроилось: мы сыграли на его имени — враг разбит и позорно бежал.

Мир наш завязан на балансе черного и белого, хорошего и плохого. Самое опасное состояние — это когда человек восклицает: остановись, мгновение, ты прекрасно! Но мгновение не замирает, а сразу за ним наступает черная полоса шириной во всю оставшуюся жизнь. И от этого не застрахован никто.

Пусть все будет хорошо, думал Костя Инночкин, просчитывая возможные вариации предстоящей учебы в Кембридже, но еще лучше, когда для полного блаженства или окончательной и громогласной победы всегда не хватает какой-то малости. Так надежней….