Бабло побеждает зло

Анастасия Сергеевна Столярова, 2022

Иван типичный представитель золотой молодежи, он учится в престижном университете, готовится к переезду в Калифорнию и изнывает от скуки. Также он считает себя мастером пикапа, ходит на курсы пикапа, но не использует свои знания, ведь любовь намного проще купить, особенно если у тебя есть деньги. Он считает, что за деньги можно купить вообще все – любовь, дружбу и даже жизнь. Бабло всегда побеждает зло… Содержит нецензурную брань.

Глава 1

Надо любить жизнь больше, чем смысл жизни.

Федор Достоевский

Обычно мне нравится бег. Это модно, особенно когда занимаешься бегом в одном из лучших клубов столицы. Это полезно для здоровья, хотя, наверное, говорить о пользе для здоровья совершенно нелепо в свои двадцать три года. Но самая главная причина — час бега хорошенько перезагружает мозги, выгоняет из головы дурные мысли, к концу дистанции голова становится абсолютно пустой, в голове остается только одно желание — добежать до финиша, достичь своей цели. Пульс подскакивает до двухсот ударов в минуту, во всем теле появляется странная легкость, последние несколько десятков метров тело словно немеет, с трудом преодолевая сопротивление воздуха, кажется, что ноги вот-вот оторвутся от дорожки и ты взлетишь к облакам. После марафона тело награждает тебя неслабым выбросом дофамина, настроение неумолимо ползет вверх. И после бега у меня никогда не бывает бессонницы. Дурацкая особенность моей нервной системы — когда я чем-то слишком огорчен или взволнован, я совершенно не могу уснуть и всю ночь ворочаюсь в постели. Я стараюсь бегать хотя бы пару раз в неделю, обычно после занятий в универе или поздно вечером, когда в зале не так много народа, потому что бегать в переполненном зале совсем не классно. С пяти до восьми здесь такой своеобразный час-пик, когда в зале не протолкнуться и приходится занимать убогую очередь на дорожку и толкаться плечами, чего я страшно не люблю. Я вообще не люблю людей. Поэтому я стараюсь приходить в зал, когда народу еще немного, так как я хожу туда исключительно чтобы заниматься, а не стараться кого-то снять, как большинство здешних обитателей. Мне это абсолютно не интересно. Мне вообще не интересны девушки.

Я занимаю свою, самую крайнюю дорожку, справа от меня расположены искусственные пальмы, я ни разу не видел, чтобы на их глянцевых узких листьях лежала пыль, с чистотой здесь всегда все в порядке. Я надеваю обтягивающую борцовку и спортивные штаны, обычно черные или цвета хаки, не скажу, что это мои любимые цвета, но в них я кажусь старше. Я втыкаю наушники и устремляюсь вперед, прямо передо мной висит огромный, во всю стену экран, на нем всегда транслируется одно и тоже изображение — берег океана, окутанный сонной дымкой, золотой песок под ногами, наползающая на самую кромку воды пушистая кипельно-белая пена и пляж, уходящий вдаль… Это Калифорния, baby… Мой фетиш. Слева от меня встает солнце, кондиционер сзади усиленно имитирует морской бриз… Все мысли постепенно отключаются, и я полностью переношусь туда, в страну вечного счастья.

«If a moment is all we are Or quicker, quicker Who cares if one more light goes out? Well I do…» — подпеваю я Честеру когда силы начинают меня покидать и дыхание моментально сбивается.

Последние минуты бежать всегда реально тяжело, с меня градом катится пот, и я вытираю его со лба белоснежным полотенцем. Хочется все бросить ко всем чертям и переключить уже скорость на ленивые шесть километров в час, но я, стиснув зубы, терплю. Так я тренирую характер. Обычно в эти последние минуты ко мне подходят знакомые девчонки и начинают меня подбадривать:

— Бедняжка, ты весь вспотел, опять бежишь марафон, — вздыхает одна блондинка, я вижу ее часто, но хоть убей не помню ее имени, она всегда в боевой раскраске, с безупречно уложенными волосами и удушающим шлейфом дорогих духов. Она праздно болтается по залу, но никогда не бегает и не поднимает штангу, чтобы не вспотеть или не испортить макияж, ее взгляд всегда хищно рыщет по сторонам в поисках очередной жертвы.

— Walk away, baby, вали нахер… — еле слышно шепчу я ей чтобы окончательно не сбить дыхание, она мило улыбается, до нее категорически не доходит вторая часть фразы, хотя она и сказана на русском, услышав английскую речь вначале, она просто отключила свой и без того небольшой мозг и уже не вслушивается в дальнейшие слова. Я не представляю для нее никакого интереса, ведь я не олигарх, а всего лишь детеныш олигарха и она прекрасно понимает, что я вряд ли буду тратить отцовские деньги исключительно на нее. На телок вообще не стоит тратить деньги, пусть этим занимаются задроты, у которых проблемы с внешкой или самооценкой.

— Я буду болеть за тебя, Айвен… — еще раз многозначительно улыбается она и уходит.

Мое имя Ваня, но здесь меня знают как Айвена, это Иван на английский лад, буква “I” в английском языке в первом открытом слоге читается как «aй», но в некоторых закрытых тусовках меня знают как Яна. Я ненавижу свое дурацкое, дурацкое имя, наверное, мать выбрала его назло или просто особо не заморачивалась и ткнула пальцем в первое попавшееся. С этим именем у меня всегда идут дурацкие ассоциации с Иванушкой дурачком из сказок или с каким-то сиволапым крестьянином в лаптях, поэтому я сам назвал себя Ян. Это мой творческий псевдоним, мой ник, мое темное альтер эго. Ян — это Иван по-польски, сразу же это имя обретает заграничный привкус, некий европейский флер, оно подходит мне намного больше, чем банальное «Ваня». Ян даже звучит намного лучше — коротко, емко и хлестко, как пощечина. Две буквы, как добро и зло, Инь и Ян, черное и белое. Необычное, запоминающееся и редкое. Да, иногда детям приходится исправлять родительские ошибки.

Мне реально нравится бегать, после пробежки я всегда чувствую себя бодрым, полным сил и способным преодолеть любые препятствия. После марафона в десять километров в крови бурлит адреналин, во всем теле появляется легкость, кажется, что можно взлететь только лишь оттолкнувшись от дорожки. Странно, что мои любимые кроссовки Air Jordan не обладают такой способностью, за те деньги, что их продают, у них вполне должна быть еще куча полезных фишек — от скрытой в них камеры до способности летать… Дорогие кроссовки — это еще один мой фетиш…

***

Сегодня бег совсем не помогает. Он забирает у меня последние крохи моих сил, я чувствую, как голова кружится и долго сижу в раздевалке на скамейке, пытаясь прийти в себя. Чувство бесконечной усталости лежит на моих плечах, словно бетонная стена. Наверное, никогда в жизни я не чувствовал себя так опустошенно. Я мысленно ругаю себя за то, что не остался в отеле, сейчас мне вообще не следует светиться на улице, учитывая, что у меня очень серьезные проблемы практически по всем фронтам. Надо же было умудриться так совершенно по-дурацки вляпаться в это дерьмо. Что я сделал не так? Я в сотый раз мучительно размышляю над этой ситуацией и прихожу к выводу, что, пожалуй, я вряд ли мог что-то серьезно изменить. Не ехать с Крис? Не сдавать отца с потрохами конкурентам? А к дагестанцам я вообще не имею никакого отношения, только вот эти обезьяны с тесаками этого не понимают. Как я могу все исправить? Самым оптимальным решением будет свалить в Калифорнию, правда, в последние дни эта мысль совершенно меня не греет, я окажусь в чужой стране совершенно один, без денег, без единого человека, который хоть как-то мог бы поддержать меня или помочь. Телефон негромко вибрирует, таймер обратного отсчета присылает мне сообщение, что до вылета остается 9 часов, я в миллионный раз смотрю на выскочившую на экран картинку — ядовитая зелень пальм, полоса белоснежного песка, уходящая вдаль, нереально-голубая лазурь океана. Я до сих пор не верю, что через каких-то двадцать часов я наконец увижу это своими собственными глазами.

Я наскоро кидаю свои вещи в сумку и выхожу из спорт клуба, не переобув кроссовок, они ярко-красным заревом пламенеют на моих ногах, я шлепаю по грязной растаявшей снежной каше, периодически проваливаясь в эту растаявшую грязь почти по щиколотки в кроссовках стоимостью почти полмиллиона рублей, такси давно ждет меня за шлагбаумом. Я мысленно ругаю тупоголовых мудаков из руководства, которые не разрешают такси въезжать на парковку для посетителей клуба. Хотя здесь редко кто ездит на такси, все в основном за рулем своих очень и очень недешевых тачек. Мне же приходится пользоваться услугами такси, после того как мой мудила-отец отобрал у меня тачку в воспитательных целях. При одной мысли об отце меня передергивает от ненависти. К своим дорогим родителям я испытываю всю гамму отрицательных переживаний — ненависть, отвращение и презрение, им нет до меня никакого дела, и я могу с гордостью называть себя социальным сиротой.

— Эй, пацан, иди-ка сюда, — отвлекает меня от размышлений о моей тяжелой сиротской доле какой-то лысый тип, высовывающийся из окна внедорожника, — что за блядская парковка, ты не в курсе? Как мне теперь отсюда уехать, эта карта не работает нихера… Поди-ка сюда…

Его последние слова буквально выбешивают меня, да, я молод, но это не дает ему никакого права тыкать мне и обращаться ко мне «пацан». Он тычет парковочной картой в мою сторону, у него абсолютно пустые глаза и взгляд быдла, его огромные руки в наколках почти наполовину высунулись из окна машины. Он активно машет мне руками чтобы я подошел ближе.

— Any problems? А как ты вообще сюда заехал, дядя? — естественно, я остаюсь стоять на месте, я не мальчик на побегушках и меня страшно бесит, когда ко мне обращаются «пацан», пусть ищет пацанов у себя на районе.

— Шлагбаум был открыт, а по моей карте он не открывает, у меня гостевое…

Кажется, этот дятел заехал со своим гостевым на стоянку для членов клуба.

— Ресепшн тебе в помощь, папаша, прекрасные девы освободят тебя из этого чудовищного плена — кричу ему я, он морщится в ответ:

— Да ну нафиг, опять туда переться, выпусти меня по своей карточке, тебе что — сложно?

Я усмехаюсь его наглости, неужели он всерьез думает, что я буду бегать по парковке, по этому месиву из грязного снега и воды, в своих новых кроссовках за пять сотен косых по щелчку его пальцев:

— Пятерка….

Он внимательно смотрит мне в глаза:

— А ты часом, не охуел, мальчик? Я ж типа просил тебя бескорыстно помочь?..

Я беспечно улыбаюсь:

— Бескорыстная помощь всегда в итоге обходится дороже. Ресепшн тебе в помощь, дядя. А тебе не помешает пройтись, говорят, ходьба здорово помогает от геморроя и ранней импотенции…

Я поворачиваюсь к нему спиной показывая, что наш разговор окончен, но он окликает меня:

— Да хер с тобой, договорились… Просто влом тащиться…

Я оборачиваюсь к нему и вижу у него в руках пятитысячную купюру, он протягивает ее мне через окно машины:

— Давай быстрее, малой, меня баба ждет. Шевели булками… Запрыгивай в тачку, выпустишь меня по своей карточке… Докину тебя до метро…

Я слегка офигеваю, что-то не так, все это как-то неправильно, таких мудаков просто не бывает в природе, я подхожу к нему ближе, меня смущает его взгляд, он смотрит настороженно и его пальцы крепко сжимают руль, я не успеваю ничего сказать, как на меня сзади набрасываются двое, зажимают мне рот рукой и заталкивают в машину.

— Эй, что за херня? Вы охуели? Отец закопает вас живьем! — ору я, мне просто дико страшно, на пикап-тренингах нас часто учили разрыву шаблона, это когда человек совершает настолько нестандартные действия, что вводит ими другого человека в ступор. Обычно это используется для того, чтобы в момент замешательства, возникающего в этот момент, предложить человеку новый вариант поведения. Кажется, у меня только что произошел разрыв шаблона. На заднем сиденье два амбала зажимают меня с двух сторон так, что я не могу даже вздохнуть, один из них связывает мне руки:

— Выпустите меня немедленно, гандоны… — ору я и один из них отвешивает мне совершенно невежливую и весьма ощутимую затрещину:

— Заткнись, сучонок, — говорит мне он и заталкивает в рот кляп, у него совершенно равнодушный взгляд, словно я не человек, а неодушевленная вещь, мне становится так страшно, что мои зубы непроизвольно начинают стучать друг о друга.

Чего они хотят от меня? Будут требовать с отца выкуп? Заплатит ли им отец после того, как мы разругались с ним вдрызг и я послал его к черту? Я начинаю немного сомневаться в его родительской любви, но попробовать все же стоит. Я мычу и жестами показываю на кляп и один из них нехотя вытаскивает его:

— Будешь орать, я забью его тебе прямо в глотку, понял? — предупреждает он.

Я киваю:

— Да, понятно, я понял, позвоните моему отцу, он заплатит…

Один из них криво усмехается:

— А нам деньги не нужны. Ты конкретно накосячил, парень. Расплатишься своей шкурой…

Я холодею от страха, я привык, что деньгами можно решить все, все проблемы и траблы решаются с помощью денег, бабло всегда побеждает зло. Мне приходит в голову, что их нанял отец Кристины… Или дагестанцы, хотя не похоже, сработано слишком профессионально, явно не их уровень… А значит, остается только Валентин Сергеевич.

— Послушайте, отец заплатит, я не хотел, давайте договоримся, ребята — всхлипываю я и мне снова заталкивают кляп в рот.

— Не договоримся, малой. В этот раз тебе придется за все ответить самому. Такой большой мальчик, а все на отца надеешься…

Я всхлипываю от ужаса, животный страх липким потом выступил на моей спине, мне так страшно, что даже трудно дышать, я делаю судорожные вдохи, словно нахожусь глубоко под водой. В машине стоит мертвая тишина, я смотрю в окно, мы выехали из города и за окнами начались пролески, машина съезжает на проселочную дорогу, мы долго петляем по ней. Меня абсолютно покинули силы, я весь обмяк, как подтаявшее мороженое, все мои мышцы превратились в студень, мне так страшно, что, наверное, я не смогу даже сопротивляться. Все происходящее кажется мне нереальным, этого просто не может происходить со мной, этого не должно происходить со мной. Мне всего двадцать три, у меня впереди вся жизнь. Машина останавливается и меня вытаскивают из машины, нас ждут еще двое, они такие же, как эти — здоровые и неразговорчивые, они сидят прямо на комьях свежей земли, позади их вырытая яма.

— Наконец-то, чего как долго? — ворчат они, поднимаясь на ноги.

Я замечаю у одного из них сбоку кобуру пистолета, они хотят меня убить и закопать здесь, где меня никто никогда не найдет. Меня не станут даже искать, мои непутевые родители думают, что я свалил в Штаты на ПМЖ, у меня нет ни единого друга, который бы стал беспокоиться обо мне. Я исчезну, словно меня никогда и не было в этом мире. Так просто не должно быть! Я толкаю того, кто меня держит плечом, он падает от неожиданности, и я бегу изо всех сил, они бросаются за мной. Я ожидаю услышать выстрелы, но они не стреляют, в голове всплывает мысль, что человек не может услышать звука выстрела пули, которая его убивает, все происходит мгновенно. Я оборачиваюсь и вижу, что все четверо бегут за мной, я петляю по лесу и мои преследователи теряются из виду. После получаса изматывающего бега я в изнеможении прислоняюсь к стволу корявой сосны, ее ствол холодный и шершавый, я спиной ощущаю жесткие неровности ее коры, я быстро распутываю веревки, кожа на запястьях саднит и ноет. Мои преследователи никуда не делись, я точно знаю, что они от меня не отстанут, они загоняют меня как зверя, видимо, двое бегут сзади и двое обходят меня с обеих сторон, поэтому у меня нет ни одной минуты, мне нужно бежать иначе они найдут меня. Они совсем близко, я слышу их голоса:

— Эй, выходи по-хорошему, сучонок! Мы все равно тебя поймаем…

Я бросаюсь бежать дальше, мои новые Air Jordan стали совсем черными от налипшей грязи и насквозь пропитались водой, грязь скрыла их ярко-красный цвет. Мелькает совершенно ненормальная мысль, что теперь они безнадежно испорчены, как будто это вообще имеет сейчас какой-то смысл. Если они сейчас убьют меня, наверное, мне будет уже все равно.

— Вон он, вон там, слева! — слышу я совсем близко.

На лес надвигается темнота, я понимаю, что они выследили меня по моей белой куртке, я не раздумывая снимаю ее и остаюсь в тонкой футболке, мне дико, непередаваемо страшно, кажется, от страха я поскуливаю на бегу я загоняемый охотниками зверь. В моей крови бурлит адреналин, я ничего не вижу и не соображаю от страха. В голове стучит только одна мысль — если я сейчас остановлюсь, я умру, я должен бежать, пока у меня хватит сил.

Меня внезапно сбивают с ног, и я оказываюсь на земле, я абсолютно не чувствую холода, просто мое тело вдруг перестает принадлежать мне, я перестаю его чувствовать. Меня поднимают и ставят на колени, я вижу направленный на меня ствол:

— Хорошо бегает, пиздюк, — со злостью восклицает один из них, — я последний раз бегал такие кроссы только в армии… Надо кончить его прямо здесь…

Второй усмехается:

— Будешь рыть тут вторую яму? Или потащишь его тушку по лесу чтобы он все вокруг заляпал кровью? сначала с ним поговорят… Поднимайте его…

Меня поднимают на ноги и волочат куда-то, я покорно перебираю ногами, я выдохся, сдулся, как воздушный шарик. Я вспоминаю как в детстве смотрел фильмы про войну и концлагеря, тогда меня удивляло, что люди, идущие на расстрел, покорно шли на смерть, не сопротивлялись и не боролись за свою жизнь. Теперь до меня с трудом доходит, что когда тебе так страшно, ты не можешь не то, что сопротивляться, но даже дышать. Я смотрю на свои руки, перепачканные темной жирной грязью, на моих штанах в области паха большое пятно, я обмочился от страха. Один из них окидывает меня взглядом, в нем презрение, смешанное с жалостью:

— У него нет куртки… замерзнет же. Найти его куртку?

Второй махает рукой.

— Да хер с ним… Не замерзнет. Не успеет…

Меня тащат через лес, на проселочной нас ждет джип со снятыми номерами, меня толкают вперед.

— Давай иди. Только без глупостей, понял?

Дверь открывается, из машины выходит человек, он одет в темную куртку с капюшоном, капюшон падает ему на лицо и скрывает его, он скидывает его с головы, но мои глаза полны слез, и я никак не могу рассмотреть его лица. Он делает шаг мне на встречу. Это мой отец.

— Отец, эти уроды похитили меня… — мой голос срывается, он качает головой:

— Я в курсе, это же мои люди, — совсем тихо говорит он и не смотрит мне в глаза.

Только сейчас до меня доходит, что именно он приказал этим уродам похитить меня, я просто не могу в это поверить. Ведь всего лишь за несколько месяцев до этого…

Глава 2

Кофе — мой друг

Музыка — мой drug

И всё, что вокруг — я могу сыграть

Дорога — мой дом

Небо — моя тетрадь

Пока мы вдвоём, мы точно не будем спать…

Нервы

Я слышал, как поздно ночью вернулся отец, сквозь полудрему я слышал, как внизу еле слышно гудели ворота, и я слышал звук двигателя его автомобиля, хотя производители этих монстров и утверждают, что их движки работают почти бесшумно. Я сплю довольно чутко и мое ухо сразу улавливает какие-то посторонние звуки, даже если это всего лишь урчание движка. Я недовольно морщусь и снова пытаюсь провалиться в ускользающий от меня сон. Значит, отец вернулся из командировки, ворочаясь в постели я ловлю себя на мысли, что он всегда возвращается поздней ночью, как будто нельзя эту лишнюю ночь провести в отеле, а не гнать по ночной трассе, выматываясь из последних сил. Он странный. Несмотря на то, что мы живем с ним вместе, я его практически не знаю, и, если честно, совсем не хочу знать. Он для меня лишь источник денег и других материальных благ, которыми он не очень спешит меня одарить. Я вспоминаю, что человеческие детеныши, как самые сложные организмы, наиболее поздно из всех детенышей животных могут жить самостоятельно. Мне двадцать три, а я все еще не могу жить самостоятельно.

Это очень плохо, он вернулся из командировки раньше, чем я рассчитывал, а это значит, что утром меня ожидает семейный завтрак. И разборки. Нудные нотации. У меня уже выработался своеобразный иммунитет на его недовольный взгляд, которым он постоянно ощупывает меня, на его нудный голос, которым он вечно сравнивает меня и его, когда ему было столько же лет, как и мне сейчас. Сравнение, как вы понимаете, никогда не бывает в мою пользу. Он всегда мной недоволен, ведь я, его единственный сын и наследник, вечно не оправдываю высоких надежд, возложенных на меня. Если раньше я как-то и старался соответствовать его высоким ожиданиям, то довольно скоро забросил это занятие, это также невозможно, как допрыгнуть до луны. Кроме меня у него есть еще две дочери, но они еще совсем мелкие и спрос с них небольшой, все-таки они бабы. А с баб в нашей патриархальной семье обычно вообще не бывает никакого спроса, здесь я полностью согласен с отцом. Утром его жена робко входит в мою комнату и отдергивает шторы, в комнату сразу проникают солнечные лучи и причудливыми узорами раскрашивают потолок. Здесь, за городом, всегда просто чудесно, чистый сосновый воздух, птичьи трели по утрам и застывшая в ветвях огромных сосен серебряная луна летними темными ночами. Словом, здесь все по самому высшему разряду:

— Доброе утро, мы ждем тебя на завтрак. Отец приехал…

Она поспешно выходит, теперь мы с ней уже не собачимся, у нас молчаливый нейтралитет, мы оба стараемся вообще не разговаривать друг с другом, кажется, за три недели, что отец был в командировке, мы не сказали друг другу и пары слов. Я наскоро умываюсь, тщетно пытаюсь пригладить торчащие во все стороны кудри. Они, как и имя, достались мне от матери, и они также жутко меня раздражают. Из-за них у меня уж слишком слащавая внешность, хотя девчонкам нравится. Я спускаюсь вниз, вся семья уже в сборе, отец сидит во главе стола, а девчонки, мои сводные сестры, жмутся к нему со всех сторон. Старшей из них, Дине, десять лет, а младшей Алле шесть, и они обе блеклые и бесцветные, с мышино-серым цветом волос, со светлыми, почти не заметными на невыразительном лице ресницами и бровями, как и у их матери. Я также стараюсь с ними не общаться.

— Здравствуй, отец! — широко улыбаюсь я и сажусь на свое место, он долго смотрит на меня в упор и хмуро кивает головой.

— У тебя круги под глазами, — наконец скупо роняет он после продолжительного молчания, — чем занимаешься ночами?

Его тон очень холодный, недовольный, я мгновенно понимаю, что после завтрака меня ждет неприятный разговор, эта сука моя мачеха уже настучала, что я последние две недели частенько не ночевал дома. Я развязно улыбаюсь ему в ответ:

— Знаешь ли, любовь… Первые трепетные чувства…

Он смотрит мне в глаза, у него тяжелый пронизывающий взгляд и я привычно опускаю глаза вниз, спорить с ним бесполезно. Особенно перед тем, как собираешься просить у него денег. Мы все некоторое время молчим, я равнодушно ковыряю испеченные мачехой сырники, лишь девчонки негромко переговариваются между собой.

— Ян опять обзывал меня жирной коровой и говорил, что на мне никто никогда не женится… — восклицает Дина, отец строго смотрит на ее и она мгновенно замолкает, осекшись на полуслове. Мелкая тупая сучка. Весь наш дальнейший завтрак проходит в полном молчании, отец неспешно допивает кофе и просматривает газету, я пытаюсь незаметно улизнуть из-за стола, но он окликает меня:

— Ваня, жди меня в кабинете… — бросает он мне в спину.

Я чертыхаюсь про себя и послушно плетусь в кабинет, отец входит следом и кивает мне на стоящее перед ним кресло, сам он садится за свой массивный письменный стол, отчего наше общение сразу приобретает некий официальный характер, я сразу же начинаю чувствовать себя провинившимся школьником, ожидающим выволочки в кабинете директора. Он вновь окидывает меня тяжелым взглядом:

— Что еще за Ян? — бросает он после длительного молчания.

Я развязно улыбаюсь:

— Ну это что-то вроде… творческого псевдонима. Иван по-польски…

Он хмурится:

— По-моему, мы в данный момент находимся не в Польше. Чтоб я этого больше не слышал…

Я протестующе дергаю плечом:

— Я уже сто раз говорил, что мне не нравится мое имя. Я же не виноват в том, что меня назвали этим тупым деревенским именем, как сиволапого крестьянина… Могли бы и подумать подольше…

Я встаю на ноги, я уже знаю, что во время споров нужно находиться выше собеседника, тогда у тебя есть шанс быть услышанным, но потом опять сажусь в кресло под его тяжелым взглядом.

— Это красивое русское имя, — цедит он, разлепив свои мясистые губы. — Так назвала тебя мать. Чтоб я этого больше не слышал, ты понял?

Я киваю, хотя в душе я весь киплю от злости:

— Хорошо, я скажу всем чтобы меня звали Иванушкой, как считаешь?

— Перестань ерничать… — обрывает он меня, и я замолкаю, не забывая, однако, развязно улыбаться.

Я не испытываю любви к человеку, сидящему напротив и которого я называю своим отцом. Он для меня не только источник материальных благ, но и кнут, который может больно наказать за неповиновение. Я вспоминаю, что не испытывал к нему особой любви и в детстве, возможно потому, что видел его крайне редко. Тогда он строил свой бизнес. Жил только им. Хотя за прошедшие двадцать лет ничего кардинально не поменялось. Для него всегда на первом месте будет его бизнес, который он якобы строит для нас, а мы, разумеется, недостойны столь высокой чести. Он вновь пронзает меня взглядом:

— Чем занимаешься?

Я беспечно жму плечами:

— Хожу в универ, учу английский…. Тренинги, семинары. Пытаюсь стать достойным тебя…

Я даже не пытаюсь скрыть иронию, и он хмурится еще больше:

— По-моему, ты опять занимаешься херней. Ирина слышала твои разговоры по телефону. Ты опять связался с этой чушью, с этим твоим пикапом? Вместо того чтобы учиться?

Я деланно широко открываю глаза, значит, мачеха теперь по его приказу подслушивает мои телефонные разговоры. Но я допускаю и тот вариант, что он каким-то образом умудрился установить на мой телефон шпиона или установил камеру в моей комнате, хотя вряд ли. Даже для него это слишком низко.

— Какой еще пикап? — я невинно хлопаю глазами, — пикап нужен только лохам со стремной внешностью, у меня нет с этим проблем. Да и времени нет, я же учусь. Знаешь, есть такой старый бородатый анекдот, как пошел чувак на курсы пикапа, а там все про баб и ни слова про машину…

Он морщится и бросает мне бумагу, я вглядываюсь — это детализация расходов с моей карты за последний месяц.

— ИП Дудиков Д.О., тренинг. Это что по-твоему?

Он вопросительно смотрит мне в глаза, у него тяжелый пронизывающий взгляд, и смотреть в его глаза реально сложно, я с трудом выдерживаю его взгляд. Почему-то часто смотря ему в глаза у меня нет ощущения, что человек, сидящий напротив, является мне отцом, мне больше приходит на ум, что я его наемный персонал, принятый им на должность его сына. И справляюсь я с этой должностью, разумеется, из рук вон плохо.

— Этот чувак натаскивает меня по английскому, of course, — восклицаю я, — ты же знаешь, что я хочу переехать в Штаты, Калифорния, океан, the American dream…

Его лицо хмурится еще больше:

— Я примерно знал, что ты начнешь выкручиваться и попросил пробить этого твоего Дудикова, поэтому я прекрасно знаю, какого рода тренинги он ведет. Я позвоню кому следует, чтобы к нему заглянула налоговая. Что скажешь?

Я равнодушно жму плечами:

— Звони куда хочешь, мне все равно. Он ведет много разных тренингов, я же хожу к нему исключительно на английский, мне нет дела до его других тренингов. Мне некогда заниматься ерундой. У меня впереди диплом. Практика. Экзамены. А если бы он оказался педиком, ты бы и меня причислил к ним, только потому что я к нему хожу, зашибись логика…

Отец шумно выдыхает, его глаза наливаются кровью от ярости:

— Мой помощник проследил за тобой и видел, как вы шаритесь по торговым центрам и пристаете к женщинам…

— Конечно, а где же еще мы можем познакомиться с иностранцами как не в торговых центрах? Или ты предлагаешь мне тренировать язык, practice the language, с Марьей Ивановной, которая сроду не общалась ни с одним иностранцем? Мне нужен живой диалект, а не речи викторианской эпохи…

Отец ударяет кулаком по столу, и я замолкаю, несколько секунд он просто смотрит мне в глаза:

— Я удивляюсь, как ты научился так врать и выкручиваться, я не был таким в твоем возрасте… Я имел уважение к старшим и не держал их за идиотов… Я всегда имел перед собой цели и шел к ним, а не бесцельно прожигал жизнь… иди…

Я киваю ему и быстро поднимаюсь со стула, наш разговор окончен и просить у него денег сейчас нет никакого смысла, значит, позже мне придется сделать еще один дополнительный вираж. В дверях я оборачиваюсь и широко улыбаюсь:

— Как же здорово, что ты приехал, папа…

Я еду в универ, хотя появляться там не обязательно, у меня последний курс, там, за унылыми университетскими дверями меня через длинных полгода меня ждет свобода. На лекциях совсем скучно и я слушаю ее вполуха, попутно переписываясь с девочкой, которую подцепил на прошлой неделе, кажется, ее зовут Марина, я ругаю себя за то, что забыл записать ее имя сразу, теперь приходится выкручиваться.

«Привет, baby doll, скучала по мне?» — лениво набираю я ей в Viber.

«Привет, Ян, — почти сразу же отвечает она, время ее ответа не превышает более одной минуты, это значит, что она крайне заинтересована в нашем общении, я вполуха прислушиваюсь к лекции:

«Спрос на факторы производства, является производным от функции спроса на товар, производимый с помощью этого фактора. В этой связи, спрос на фактор (ресурс) определяется производительность конкретного вида труда и уровнем цен на готовые блага…»

Просто нечеловеческая муть. Я снова смотрю в Вайбер, в нем новое сообщение:

«Здорово с тобой поболтали в прошлый раз))) Представляешь, завтра я собираюсь на выставку импрессионистов…»

Это прямой намек на то, что она будет не против, чтобы я к ней присоединился, и если бы я был каким-нибудь обычным лохом, с которыми она привыкла иметь дело, я сразу бы ей написал, брызгая слюной в экран что-то типа «здорово, возьми меня с собой» или еще хуже «пожалуйста, возьми меня с собой». Это первый, но верный шаг под каблук.

«О, импрессионистов можно любить или ненавидеть, но к ним нельзя остаться равнодушным… Их полотна заставляют нас задуматься о том, каким многогранным может быть мир. Эта специфическая техника мазков, чистые эмоции на фоне серых будней, череда печали и радости, возведенная до самой верхней, мажорной ноты…» — набираю я ей в ответ.

Она некоторое время молчит, переваривая полученный месседж. У меня в телефоне есть специальные заготовки, подходящие для описания практически всех видов искусства — художники, писатели, нужно только менять слова, хотя я действительно знаю, что такое импрессионизм. Это голубые балерины, бульвар Капуцинов и залитые солнцем стога, моя мать часто таскала меня на всякие выставки, когда я был совсем маленьким. Я вел себя тихо и изо всех сил делал вид, что мне действительно интересна эта муть, и за это она покупала мне игрушки и сладости. Нормальные товарно-рыночные отношения.

«О, ты тоже любишь импрессионистов, я их просто обожаю! — строчит мне она, — особенно мне нравятся балерины Дега, они такие… хрупкие и воздушные…»

Я не отвечаю, и она добавляет:

«Мы можем сходить вместе…»

Я отправляю ей возмущенный смайлик:

«Ты что — клеишь меня? Вообще-то я не такой… идти куда-то с малознакомой девушкой…»

Она присылает мне кучу смеющихся смайликов, еще одна старая-добрая фишка, почему-то телки просто обожают меняться гендерными ролями.

«Я обещаю, что не стану приставать!»

«Нууу, я даже не знаю… я должен подумать…» — я делаю вид, что ломаюсь.

«Рыночное предложение труда для определенного вида труда при данной заработной плате есть сумма объемов предложения всех работников. Общее предложение труда в экономике зависит от численности работников, готовых продавать рабочую силу работодателям…» — монотонно бубнит лектор, я мельком обвожу взглядом аудиторию, кажется, половина студентов уже спит, а вторая половина прочно засела в своих телефонах. В нашей группе учатся лучшие из лучших, дети депутатов, крупных бизнесменов и прочих представителей привилегированного сословия. Я знаю, что примерно 90 процентов всех присутствующих, включая меня, покупает экзамены и зачеты за деньги. Я также знаю, что ни у кого из присутствующих не будет проблем с поисками работы, для всех уже приготовлены непыльные места в компаниях их родителей, знакомых родителей, коллег и прочих. Здесь нет никакого смысла напрягать свой мозг и вообще к чему-либо стремиться, ведь мы пойдем широко проторенной нашими предками тропой. Мы — будущее нашей великой страны.

«О господи, тут такое… нужно бежать, я напишу тебе…» — отправляю я и выхожу из чата, это такая древняя, но исправно работающая фишка, разговор нужно обрывать неожиданно и на самом интересном месте, тогда она будет ежеминутно заглядывать в чат ожидая, что я ей напишу. Это прописные истины, я до сих пор удивляюсь, что на это еще кто-то ведется. Я вспоминаю, что опять забыл спросить ее имя, поэтому я записываю ее как Дега.

Мне дико скучно, наверно, такое чувство должно быть очень странным в двадцать три года. Я поворачиваюсь и вижу, что все это время лектор стоит напротив меня, он потирает очки и внимательно смотрит мне в глаза, потом неспеша надевает их и снова идет вперед. Я даже не утруждаюсь хотя бы для вида убрать телефон, я знаю, что он не будет залупляться со мной, он, как и остальные, прекрасно знает, кто мой отец.

На перемене ко мне подходит Кристина и шлепает по заднице, у нас с ней такое своеобразное приветствие, мы знакомы с ней с детства, наши отцы партнеры по бизнесу, и даже ходил слушок, что они планировали нас поженить, но слава богу, потом передумали. При всем своем дружеском к ней отношении, я никогда не рассматривал ее как свою потенциальную девушку, потому что она просто отталкивающе некрасива. У нее маленькие поросячьи глазки, безобразно большой нос и совсем тонкие, словно ниточки, губы. В детстве она была светло-русой с блеклыми невыразительными бровями и ресницами, сейчас у нее черные крашеные волосы и густо подведенные глаза, из-за чего ее кожа кажется белой как лист бумаги, она хочет быть похожей не то на гота, не то не эмо, на кого угодно, только бы не показать свое настоящее «я». Ее мать в прошлом достаточно известная модель хотела видеть свою единственную дочку нежным белокурым ангелом в розовых платьицах с оборками, но она, как и многие родители, обломилась. Дети очень часто не соответствуют их высоким ожиданиям, это я знаю по себе, для отца я крайне неудачный бизнес-проект, который он по известным причинам не может просто взять и прикрыть. Я знаю Крис с детства и за все это время я ни разу не видел ее в платьях с оборками, она обычно носит драные чулки, короткую кожаную юбку, огромные безразмерные толстовки и частенько забывает надеть трусики. Этакая девочка-оторва. Пожалуй, я могу назвать ее своим единственным другом.

— Ах ты сучка, — восклицаю я.

— Кто это тут у нас, наш сладкий мальчик? — фыркает она.

Я невозмутимо улыбаюсь, но мы оба знаем, что это меня дико бесит, я терпеть не могу эту слащавость, которую мне придают густые каштановые кудри. Я пробовал стричь их совсем коротко, но тогда они начинают торчать во все стороны, как жесткие щетинки и я сразу становлюсь похож на общипанного утенка.

— Как ты вообще? — спрашивает она, чуть прищуривая глаза, словно пытаясь опередить говорю ли я ей правду.

— Отец ночью приехал…

— Херово…

Мы оба замолкаем, не нужно объяснять, что это значит, теперь никаких вечеринок до утра и тусовок по клубам. И конечно же, никаких запрещенных веществ, я не закидывал ничего уже три дня, возможно, мне поэтому так хреново.

— У меня опять начала болеть голова… — зачем-то говорю я ей и мысленно ругаю себя за излишнюю откровенность, я уже усвоил, что никто и никогда не должен знать обо мне ничего лишнего. Иначе однажды это будет использовано против меня.

— И куда ты подашься, болезный? — хихикает она.

— Сейчас на английский. Сегодня вечером у нас тренинг.

— В полях?

Я мотаю головой:

— Теоретические занятия. Поля в следующий раз…

— Понятно. Будешь пахать как трактор?

— Я не трактор. Я комбайнер…

Она снова хихикает и пихает меня локтем, и мы идем на еще более скучную, чем предыдущая, лекцию. Я отчаянно зеваю и тру глаза ладонями, мне нестерпимо скучно. Приложение таймер обратного отсчета присылает мне сообщение, что до вылета в Калифорнию остается 262 долгих дня, я несколько секунд вглядываюсь в фото на заставке — ядовитая зелень пальм, белоснежный песок и лазурный океан. Я мысленно переношусь в край вечного лета, солнца и счастья. Я бросаю взгляд в начинающее темнеть окно — сейчас поздний сентябрьский вечер и я здесь, в унылой Московской реальности, а вовсе не на белоснежных Калифорнийских пляжах. На занятиях по английскому мне еще более скучно, два часа мы смотрим фильм на английском без субтитров и потом преподаватель задает нам тупые примитивные вопросы по сюжету, я осматриваюсь по сторонам и замечаю новое лицо, это девушка чуть младше меня, ничего особенного по внешности, я снова зеваю, мне нестерпимо скучно.

Единственная моя отдушина — это пикап тренинги, в принципе, никакие тренинги мне не нужны, я давно прочитал всех этих гуру отечественного и зарубежного пикапа — Росса Джефриса, Лесли, РМЭС Богачева и в принципе, знаю все эти фишки, которые по большей части на фиг не нужны, если у тебя все в порядке с внешкой и бабками. Хотя для большинства знакомых мне девушек первый пункт является необязательным и идет приятным дополнением ко второму. Бабло всегда побеждает зло. Но мне нравится эта чудаковатая энергетика, присутствующая на теории, тупой драйв выходов в поля. Эти тренинги — прекрасный способ поржать, если есть траблы достать кокс.

Наши тренинги ведет сам отец-основатель пикап школы «Соблазн» ИП Дудиков Денис Олегович, для нас просто Дэн. Это здоровый матерый самец лет тридцати пяти от роду, с перекаченным торсом, короткой стрижкой, модной у всех чурбанов бородкой и хамоватым взглядом. Он прямо-таки излучает собой уверенность и даже наглость, я знаю, что некоторые девчонки тащатся от таких недалеких качков. Он сидит на столе, небрежно перекину ногу на ногу, на нем белая в обтяжку футболка Marcelo Burlon, фирменная, судя по виду, и часы Armand Nicolet, они очень солидно и дорого сидят на его массивной руке, но я знаю, что это китайская подделка, у него нет столько денег чтобы купить себе оригинал. Он обводит нас взглядом:

— Мои орлы, моя будущая смена, растлители этого города, — улыбается он и начинает затирать нам что-то о своей великой миссии помочь каждому за несколько занятий превратится из чма в мачо.

Он окидывает взглядом кабинет и переводит его на нас, в его глазах читается, что уже начало нового месяца, подходит арендная плата, а группа набралась не такая и большая, а значит нужно впаривать дополнительные продукты. Все эти уловки я усвоил практически с пеленок, когда отец проводил переговоры у нас дома, и заставлял меня на них присутствовать.

— Я приглашаю всех на наш продвинутый тренинг, только для матерых самцов, для тех, кто уверен в себе и не боится самых сложных заданий… Сами понимаете, что этот тренинг не для всех, я смогу взять только самых лучших. Я сам предложу его тем, кого посчитаю достойным. Но об этом позже, — улыбается он, видя наши кислые лица, — итак, сейчас проверка домашнего задания, наш следующий выход в поля организованной группой. Кто собрал двадцать телефонов за два часа, поднимаем руки…

Я окидываю присутствующих любопытным взглядом, несколько мудаков действительно поднимают руки, у них на лицах написана гордость, но большинство скромно молчат, робко опустив глаза в пол и ожидая выволочки за невыполнение плана. Дэн сокрушенно качает головой.

— Поймите, мы обманываете не меня, вы обманываете себя, лишаете себя возможности трахать самых красивых телочек. Я не могу выполнять задания за вас… — он горестно замолкает и обводит нас взглядом: — Валера, да, ты. Выйди сюда…

Красный от всеобщего внимания толстяк суетливо встает из-за стола и пытается пройти к Дэну, он никак не может протиснуться между стульями, задевает сидящего сзади, на его лице от напряжения выступили капельки пота, под мышками у него тоже темные круги пота, я непроизвольно брезгливо морщусь, когда он проходит мимо меня. Дэн кивает ему на стул рядом с собой:

— Ну, сколько телефонов ты собрал, самец? — он панибратски хлопает его по плечу.

— Два…

— Сколько? Не слышу. Громче. Пусть все слышат.

— Два…

Дэн демонстративно оглядывает группу:

— Почему два? Задание было собрать не меньше двадцати. Ты не расслышал?

— Нет, я расслышал… — вздыхает Валера так тяжело, словно его только что приговорили к расстрелу.

— Может быть, ты что-то недопонял? Тогда почему ты не переспросил меня?

— Нет, я все понял… — еще тише мямлит Валера, теперь его лицо напоминает перезревший помидор.

— Значит, ты поленился, недоработал, недожал, пустил все на самотек, подвел всю команду. Как ты сам считаешь, от тренинга для тебя будет толк, если ты не станешь выполнять домашние задания? Я говорил ранее что буду исключать тех, кто не выполняет домашки…

Валера молчит, лишь его толстые пальцы похожие на сардельки еле заметно трясутся, я вглядываюсь в его потное от напряжения — у него на глазах реально дрожат слезы. Я отворачиваюсь и прикрываю рот рукой чтобы не заржать во весь голос.

— Но мы, как десантники, не бросаем своих в беде, — Дэн покровительственно хлопает его по плечу, — я в тебя верю, пацан. Ты еще выстрелишь. Мы еще будем разводить с тобой самых классных тёлочек на моем продвинутом мастер-классе. Но то, что ты провалил домашку, это я просто так спустить не могу. Тебе полагается штраф. Парни, кто что думает, какой штраф мы назначим нашему провинившемуся товарищу?

Зал вяло ворчит:

— Пусть соберет сорок телефонов…

— Пусть пригласит на свидание…

— Пригласит на свидание девушку, которая идет со своим парнем…

Я тоже поднимаю руку:

— Публичная порка…

Я смеюсь в голос, в зале смешки, определенно, этот тренинг мне нравится. Я понимаю, что не могу перестать смеяться, у меня давно такая фигня на отходняках, настроение скачет, меня колбасит и постоянно болит голова. Я махаю рукой, что со мной все в порядке.

— Кстати, Ян, а ты выполнил домашнее задание?

Я нагло смотрю ему в глаза:

— Более чем…

Неужели ты правда думаешь, что я буду бегать и выполнять твои тупые домашки? Неужели ты думаешь, что я стану перед тобой отчитываться? Несколько секунд мы молча смотрим друг другу в глаза.

— Ну супер, молодца… — наконец улыбается он, — но вернемся к Валере. В наказание ему я предлагаю ему позвонить по номеру, который он собрал, и развести девушку на свидание с дальнейшим сексом. Кто за?

Зал одобрительно шумит, а Валера стремительно бледнеет.

— Нет, я не могу, я не буду… — бормочет он. — Она меня пошлет…

— Давай мужик, покажи ей, что ты самец, она хочет тебя. Все девушки хотят тебя, просто не все это осознают. Твоя задача — заставить их осознать это… Давай, набирай номер… Скажи ей, что хочешь заняться с ней сексом… Включи на громкую связь…

Мы слушаем длинные гудки, наконец, трубку снимает девушка. Валера молчит, и Дэн пихает его локтем:

— Алло, кто это? Алло, вас не слышно? — отвечает звонкий девичий голос.

— Привет, это я… — совсем убитым голосом произносит наш мачо.

— Кто это? — в ее голосе слышно раздражение.

— Валера. Вчера… в Шоколаднице, помнишь? Я сидел сзади тебя… Ты еще была с подругой…

— Что-то я этого не помню… Ну допустим. Откуда у тебя мой номер? — холодно бросает она.

— Я хотел позвать тебя на свидание, пожалуйста…. Сходим в кино…

— Где ты вообще взял мой номер телефона? — злится она.

Валера судорожно вздыхает:

— Ты продиктовала его официанту, чтобы тебе скинули сдачу, в кассе не было мелочи…

— Я помню, — восклицает она, — ты тот стремный придурок, который к нам приставал. Мудак… Лучше иди и убейся об стену…

Она бросает трубку, Валера украдкой вытирает слезы. Я закрываю рот руками, но все равно не могу удержаться от хохота, определенно, меня тащит. Вид этого рыдающего размазни кажется мне невероятно смешным, на мгновение мне приходит в голову, что я оказался в дебильной американской комедии, не хватает только обязательного торта в его потное, залитое слезами лицо. На меня оборачиваются и я машу руками, что все в порядке.

— Сейчас мы видели классический пример того, как не надо общаться с девушками, — невозмутимо продолжает Дэн. — Валера совершил сразу несколько ошибок, кто мне скажет — каких? Да, верно. Он мямлил, он заикался. Всем своим видом он транслировал неуверенность в себе. Все мы знаем из прошлых лекций, что любая, абсолютно любая женщина хочет отдаться сильному самцу, такова женская природа. Женщина хочет заполучить лучшие гены, поэтому вы должны излучать уверенность в себе. Сейчас будем делать это на практике. Взгляд самца. Разбейтесь на пары. И смотрите друг другу в глаза. Кто первым отведет взгляд — проиграл. Начали…

Ко мне подсаживается долговязый парень:

— Отвали… — рявкаю я и он поспешно вскакивает, задевая стул и тот с грохотом падает. Я зажимаю рот ладонью чтобы не заржать во весь голос, мне непередаваемо смешно, сегодня меня конкретно тащит, я искоса наблюдаю за остальными, у некоторых от напряжения покраснели глаза. Я кожей чувствую на себе взгляд и поворачиваюсь, сзади меня стоит Дэн.

— А ты почему не тренируешься? Типа, самый умный? — негромко спрашивает он, я нагло смотрю ему в глаза:

— Типа тут тренироваться не с кем… Одни лопухи…

Он садится напротив меня и смотрит мне в глаза, у него нагловатый взгляд и развязная улыбочка на крупных, мясистых губах. Я знаю, что ему во что бы то ни стало нужно меня сделать, иначе это серьезно пошатнет его авторитет, и тогда о продажах продвинутых курсов можно будет забыть, только я не собираюсь так просто отдавать ему победу. Все уже закончили упражнение и собрались вокруг нас, кто-то негромко подбадривает Дэна, я знаю, что здесь очень многие меня не любят и считают выскочкой и мажором. Я чувствую, как аудитория молчаливо поддерживает Дэна, ведь он один из них. Только пусть обломятся, нищие ублюдки. Я продолжаю смотреть Дэну в блеклые бесцветные глаза, это реально становится сложно, я чувствую, как у меня одеревенело все тело, есть в этом противостоянии уже что-то первобытное, какое-то животное чувство, напряжение все нарастает, он словно давит меня всей своей массой, я не ошибусь, если навскидку скажу, что он весит примерно вдвое больше меня.

— Твои часы говно, дешевая китайская подделка… — бросаю ему я, он машинально переводит взгляд на свои часы:

— Что? Черт…

К его чести, он тут же берет себя в руки:

— Браво, Ян, сразу видно, что ты один из самых подающих надежды учеников… — он покровительственно хлопает меня по плечу: — об этом я говорил вам на прошлых занятиях, нужно ошеломить соперника неожиданным вопросом и переломить ситуацию в свою пользу. В дополнение к сегодняшнему заданию придумайте список вопросов, не менее пяти, которыми можно сбить девушку с толку… До встречи, парни…

Все шумно собираются и выходят из аудитории, я чуть задерживаюсь и подхожу к Дену, улыбаясь широкой открытой улыбкой, тот окидывает меня коротким взглядом, в нем явственно чувствуется недовольство:

— Ты что-то хотел спросить, Ян?

Я простодушно ему улыбаюсь:

— Нет, я просто хотел убедиться, что у нас все в порядке. Я насчет часов. Ты, надеюсь, не обиделся на меня за это? Я не хотел, чтобы ты попал впросак из-за них, просто реально за километр видно, что это дешевая китайская херня… Уж можешь мне поверить…

На самом деле часы очень хороши, реплика настолько отличная, что абсолютно неотличима от оригинала. Откуда я знаю, что часы фуфло? Очень просто, у него никогда не хватит денег на оригинал, он птица слишком невысокого полета. Он широко улыбается мне, и я всей кожей ощущаю, как его переполняет бешенство, пожалуй, это лучшие ощущения за сегодняшний день, мне нравится ощущать его злость, его бессилие, его беспомощность. Все эти ощущения я слишком часто испытывал на своей шкуре, теперь пусть под эту дудку попляшут другие.

— Спасибо, брателло… — он хлопает меня по плечу.

— Я могу попросить какие-нибудь старые часы отца, если у тебя настолько все печально с деньгами… Для тебя все что угодно, брат…

Его бесцветные глаза темнеют от гнева, но он сам нас учил, что показать свою обиду — значит, показать свое поражение.

— Не нужно. Хорошо, что ты мне сказал. Прямо сегодня поеду в салон и устрою головомойку менеджеру, что за херь они мне впарили…

— Да, они посчитали тебя лохом, который не может отличить дрянь от оригинала. Хорошо, что я тебе сказал. Ну тогда пока…

Естественно, ни в каком салоне он их не покупал, а приобрел в каком-нибудь интернет-магазине, торгующими репликами брендов. Я выхожу из аудитории, когда он окликает меня.

— Давно хотел спросить, Ян, зачем ты сюда ходишь? Зачем занимаешься? Насколько я могу судить, проблем с телочками у тебя нет…

Я пожимаю плечами, я и сам не знаю, для чего я сюда хожу, мы жмем руки, и я выхожу на улицу, уже совсем стемнело, вся улица нарядно сияет огнями витрин. Я совсем не хочу ехать домой, поэтому я сажусь на метро и еду в центр, лениво переписываясь в чате с какими-то случайными девчонками, у них нет имен, только ники:

— Я тащусь от новой песни Artik & Asti, ты уже слышал?

— В пятницу идем в клуб, будем колбаситься до утра…

— В прошлый раз я перебрала с мартини…

Мне это вскоре надоедает, и я просто смотрю в окно, за ним абсолютная темнота, лишь иногда из темноты выступают грубые очертания электрических кабелей, когда мы приближаемся к очередной станции. Я выхожу из вагона и поднимаюсь наверх, меня задолбало ездить на метро, но отец вернет машину не скоро, не раньше, чем через год, я кривлюсь, меня тошнит от его принципиальности, давно устаревшей как кассетный плеер или пуховики Luhta. Тогда пусть будет таким же принципиальным в отношении своих любовниц, пусть приводит всех домой, это будет смешно. Смешно наблюдать наигранное удивление мачехи, она же старательно делает вид, что ничего не знает. Я иду вдоль набережной и смотрю на темную, покрытую мелкой рябью воду, накрапывает мелкий дождь, но народу все равно много, впереди я вижу одинокую девичью фигуру в плаще, она зябко подняла воротник и тоже смотрит на темную воду, у нее достаточно длинная строгая юбка и мечтательный взгляд, устремленный вдаль, она похожа на романтичную дуру с филфака. Я подхожу к ней и встаю рядом, мы вместе какое-то время смотрим на воду, она искоса поглядывает на меня:

— Ну и? — наконец не выдерживает она.

— Что «и»?

— Может, что-нибудь скажешь?

Я смотрю ей в глаза и с грустной улыбкой декламирую:

Я спал, и смыла пена белая

Меня с родного корабля,

И в чёрных водах, помертвелая,

Открылась мне моя земля.

Она полна конями быстрыми

И красным золотом пещер,

Но ночью вспыхивают искрами

Глаза блуждающих пантер…

Она в замешательстве смотрит мне в глаза:

— Будешь мне врать, что сам сочинил? — она недоверчиво щурит глаза, я насмешливо смотрю ей в глаза:

— Нет, конечно, маленькая невежда… Это один из поэтов Серебряного века, одинокий, всеми непонятый и рано погибший… У него была тяжелая судьба и он всю жизнь нес на своих плечах страшную, чудовищную тайну. Но об этом мало кто знает…

Она смотрит на меня оценивающим взглядом:

— Я знаю, кто это. Вообще-то я учусь на филфаке…

В точку! Иногда мне кажется, что у меня есть секретный дар, которым я могу считывать людей, хотя обычно он работает в основном на мудаков, но девяносто девять процентов населения земного шара — мудаки. Первое и основное правило, как общаться и понравится любому человеку — это говорить о вещах, которые интересны ему. Закадрить конкретно эту телку довольно просто, достаточно лишь со скорбным видом рассуждать о стихах и прочей лирике, все остальное ее мозг сделает сам.

— Вообще-то у меня есть парень…

— Вообще-то у меня тоже….

Она негромко смеется:

— Правда? Ну и… как? Как у вас?

Я печально жму плечами и беру ее под руку, мы медленно идем вдоль набережной:

— У нас все печально… Вообще-то я как раз хотел с ним расстаться. Дело в том, что я влюбился в девушку и теперь не знаю, как сказать ему об этом…

Она смеется:

— Наверное, он будет ужасно огорчен этим известием…

Я делаю скорбное лицо:

— О, не то слово. Я боюсь, что он даже может сброситься с моста. Но мы бессильны против любви. Послушай, ты наверняка сможешь мне подсказать, о чем написать ему в прощальной смске? Ведь у вас, девушек, особенно красивых девушек, большой опыт в разбивании сердец…

Она улыбается, оценив мой мимолетный комплимент:

— Что-то типа «Прощай, я полюбил другую. Будь счастлив». Или «мы не можем больше быть вместе, я понял, что мне нравятся женщины»?

— Прости, но теперь я играю за другую команду?

Мы идем с ней уже около часа и болтаем о поэзии Серебряного века, я достаточно неплохо ее знаю, мы рассуждаем о тонкой мистической подоплеке творчества Бальмонта, о сакральных мотивах в ранних стихотворениях Брюсова. В тех местах, где я начинаю плавать в материале, я многозначительно замолкаю, и она продолжает сама. Вся эта болтовня довольно скоро начинает меня утомлять, я провожаю ее до метро, она поглядывает на меня и улыбается, я загадочно улыбаюсь ей в ответ и многозначительно молчу. В отношениях с женщинами молчание действительно золото. Я держу ее холодные ладони в своих:

— Интересный у тебя подход, — наконец говорит она, — когда будешь просить номер моего телефона?

Я пожимаю плечами:

— Думаешь, нужно?

Она на мгновение опешивает, но потом продолжает улыбаться:

— Запиши. Вдруг снова нужна будет консультация как расстаться со своим парнем. Или захочешь почитать девушке стихи на темной набережной. Кстати, так редко можно встретить молодого человека, так прекрасно разбирающегося в поэзии, так тонко чувствующего ее…

Я слегка тискаю ее и целую в щечку, потом она уходит, и я забиваю ее номер в свой телефон, он у меня битком набит безликими женскими именами, одно время я пытался как-то индивидуализировать девушек и писал что-то типа «Оля, встретился на Патриках» или «Лена красная юбка», но потом забил на это дело. В этом нет никакого смысла, я никогда им не позвоню, мы никогда не встретимся, у нас не будет второго или третьего свидания, для меня все они — лишь номер телефона, еще одно очко в карму личной привлекательности и невьебенности. Я иду вдоль набережной и вспоминаю, как в подростковом возрасте учил стихи всяких этих Блоков, Есениных и прочих. Мать умилялась, она считала, что ее мальчик непременно должен быть образованным и тонко чувствующим поэзию, поэтому я учил эти дурацкие стихи. За каждый выученный и прочитанный со скорбным видом стих она давала мне деньги. Отец тоже давал деньги за участие в олимпиаде, за выступление на школьной конференции. Мать хотела видеть во мне романтичного, чувствительного мальчика, отцу нужен был жесткий и расчетливый лидер. Все детство я метался между ними, подстраиваясь по обоих, и постепенно забыл, каково же есть настоящее «я». Я размышляю о том, что же могло быть интересно и увлекательно именно мне, и прихожу к выводу, что ничего. Мне все скучно, в универе я учусь не по своей воле, а только потому, что мне нужен диплом чтобы устроиться на непыльную работу, все эти курсы и тренинги, которые я старательно посещаю, нужны лишь для того, чтобы хоть как-то убить время долгими вечерами. Скучно, скучно жить, господа. Именно поэтому однажды долгим зимним вечером я придумал себе мечту о сказочной Калифорнии, ведь должна же быть у человека хоть какая-то мечта. Я открываю таймер обратного отсчета и вижу, что до отлета остается 254 дня.

Глава 3

Now I'm fighting with my hands up, hands up

Feel the bullets from your head rush, head rush

I can see you but I can't touch, can't touch

'Cause I feel numb

Numb Dotan

Слава богу, утром за завтраком отца уже нет, завтрак у нас проходит в полном молчании, мачеха молчит, сестры негромко шушукаются между собой, корчат мне рожи, я смотрю на них и не верю, что с этими бледными, бесцветными созданиями меня связывает одна кровь. Они обе просто копия своей матери, иногда мне становится так странно, что отец после моей матери, яркой и красивой женщины, выбрал вдруг эту бледную бессловесную моль.

— Отец просил тебе передать, чтобы ты впредь возвращался пораньше, вчера ты вернулся поздно, и ему это не понравилось… — робко произносит мачеха. Я никак не комментирую данный месседж и встаю из-за стола.

— Кстати, омлет полный отстой… научись уже готовить, а то отец тебя непременно бросит… — широко улыбаюсь я и поднимаюсь наверх, в свою комнату и вызываю такси.

Мне просто катастрофически не хватает моей тачки, я готов отдать одно яйцо за машину. В такси негромко играет музыка, кажется, я уже однажды ездил с этим водилой, впрочем, я не запоминаю лиц, они все для меня лишь крайне неприятное и досадное приложение к транспортному средству. Я искренне надеюсь, что доживу когда-нибудь до того светлого момента, когда за рулем наконец-то появятся роботы. Хуже болтливого таксиста может быть только… я перебираю в голове варианты, но этот молчит.

В универе совсем хмуро, почему-то сегодня мне особенно тоскливо, наверное, меня накрывает осенняя хандра, сегодня с самого утра на улице льет дождь, кажется, верхушки кленов тоже начали желтеть, рыжая ржа начинает покрывать их когда-то густую зелень. Мне тоскливо, и я начинаю думать о белом песке, легких перистых облаках и стальном зеркале океана, сливающегося вдали с куполом голубого неба. Это Калифорния, детка… The paradise… Страна вечного лета. Приложение сообщает мне что до вылета остается долгих двести пятьдесят три дня. Я ищу глазами Кристину, здесь я общаюсь только с ней, от остальных я предпочитаю держаться отстраненно, здесь, на нашем курсе в основном учатся дети разнообразных чиновников и бизнесменов, тупые недалекие мажоры, мнящие себя пупами земли, одном словом, такие же как я. Девицы блядовитого вида, в нашей группе нет ни одной симпатичной.

Наконец, я замечаю Кристину, она стоит в окружении парней из соседней группы и заливисто хохочет, я машу ей рукой, она делает вид, что не замечает меня. Начинается пара, парни уходят в аудиторию, и она подходит ко мне:

— Наш болезный. Как твоя голова? Прошла? Я знаю старое доброе средство от головы… — улыбается она и смотрит мне в глаза, они у нее серо-зеленые, как у кошки, сейчас ее зрачки большие и темные, когда она ширяется они становятся совсем крошечными, похожими на булавочную головку.

— Самое лучшее средство от головы? Топор? — фыркаю я. — Тупая и заезженная шутка… И совсем не смешная…

Она осторожно дотрагивается до моей щеки:

— Опять хреновое настроение? Это осень. Осенью у тебя всегда тоскливое настроение, которое ты пытаешься скрыть за сарказмами. И у тебя опять болит голова… Потерпи, однажды наступит весна, на деревьях появятся свежие почки… Птицы станут вить гнезда…

Я скептически улыбаюсь:

— Что-то тебя понесло не в ту сторону, мать… Ты на отходняках? Какие гнезда? Ты еще про птенцов расскажи…

Она беспечно машет рукой и улыбается, ее глаза бесцветные и водянистые, как глаза змеи, они густо подведены черным:

— Забей. Знаешь что, заезжай сегодня ко мне вечером, у меня будет вечеринка…

Она поворачивается и уходит, даже не дожидаясь моего ответа, я морщусь, сегодня у меня забита стрелка с одной телкой, но если перенести ее пораньше, я вполне могу успеть. Кажется, с Крис мы не общались уже целую вечность. Мы знакомы с ней уже лет десять, она мой самый близкий и единственный друг, и да, у нас ни разу с ней не было секса, хотя она обычно никому не отказывает в ласках.

Я даже не слушаю лекцию, просто смотрю на забрызганное дождем окно, мир за ним теряет четкие очертания и расплывается в тумане, в Москве снова осень с ее вечными лужами, сыростью и грязью под ногами, я морщусь от отвращения, теперь я точно испорчу свои новые кроссовки по этим мерзким отвратительным лужам, мне как никогда нужна машина. Я готов просто убить за тачку. После лекции ко мне подходит Паша, местный ботаник-задрот и молча забирает мою тетрадь, его задача состоит в том, чтобы аккуратно переписать сегодняшнюю лекцию в мою тетрадь, конечно, было бы проще ее отксерить, но конкретно этот препод не признает достижения технического прогресса, лекции должны быть написаны от руки, он проверяет это в конце каждого семестра. Это невероятно тупо, и я злюсь, надеюсь, этот старый маразматик бреется серпом. Я окликаю Пашу и кидаю ему купюру, слава богу, что человечество изобрело деньги, деньги решают все вопросы и делают жизнь легкой и приятной. Естественно, жизнь того, у кого они есть.

— Ты помнишь, что нам задали сдать контрольную к пятнице? — негромко бормочет он, а это значит, что я должен ему еще и за эту контрольную. Его неуверенное блеяние вызывает у меня волну раздражения, человек, который стесняется простить денег за свою работу — это совершенно никчемный и бесполезный для этого мира человек. Я морщусь и кидаю ему еще купюру:

— Напиши. И чтоб моим почерком, чтоб без палева, чмо ты тупое…

Денег становится меньше, а это значит, что мне снова скоро придется идти на поклон к отцу. Я в тысячный раз спрашиваю небеса, почему же отец не откроет мне карту с неограниченным лимитом, неужели ему так нравится видеть, как я выпрашиваю у него деньги? Нет, скорее всего это просто жалкая тупая попытка меня контролировать, ведь он же знает, что я смогу обмануть его и он никогда это не прочухает. Да, чему я научился на пять баллов так это врать, можно сказать, что я освоил этот небесполезный навык в совершенстве.

Я лениво переписываюсь с сегодняшней девушкой, ее зовут Вика и она учится на маркетолога и, кажется, подрабатывает не то моделью, не то блогером. Я пролистываю историю нашей переписки чтобы не попасть впросак, как это периодически со мной бывает. Да, точно, учится на втором курсе, снималась в какой-то тупой рекламе, есть песик Буся, которого недавно возили в больницу. Я искренне надеюсь, что он там сдох или его хотя бы кастрировали, сегодня с самого утра у меня самое взвинченное колючее настроение. До шести вечера я маюсь от скуки, домой мне ехать совершенно не хочется, я уже давно мечтаю жить один, но отец не покупает мне хату и не позволяет снимать, жалкие потуги как-то держать меня под контролем, но я знаю, что однажды он сломается. Я еду на метро к месту нашей встречи и снова и снова вглядываюсь в темноту за окном вагона, она завораживает, иногда на доли мгновения свет гаснет, и мы все погружаемся во тьму.

Дождь прекратился, но лужи никуда не делись, я брезгливо морщусь. Вика уже ждет меня, она довольно хорошенькая, но беспросветно тупая, она приветственно машет мне рукой, я приобнимаю ее и на мгновение касаюсь губами ее щеки, она слегка краснеет. Я беру ее за руку, и мы медленно идем по парку, под ногами то тут, то там лежат огромные кленовые листья, похожие на раскрытую окровавленную ладонь. Я мельком смотрю на часы, я опоздал почти на сорок минут, что очень хорошо, девушкам бывает полезно подождать. Так я сразу ставлю ее в заведомо низшую позицию ожидающего, это здорово сбивает с некоторых принцесс спесь, но эта не выказывает никаких признаков недовольства за что заслуживает небольшого поощрения. Я виновато улыбаюсь:

— Прости за опоздание, семинар по планированию бизнес-моделей длился несколько дольше, чем я рассчитывал…

Благодаря некоторым наводящим вопросам ранее я выяснил, что конкретно эта телка тащится по целеустремленным молодым людям, амбициозным и эрудированным. Дедлайн. Тайм-менеджмент. Стартап. Я пролистываю в телефоне заранее заготовленный список с нужными словами, мне остается лишь вставлять их время от времени в подходящее по контексту место. Настоящий мастер соблазнения, коим являюсь я, никогда не приходит на свидание неподготовленным. Мы медленно идем вдоль аллеи взявшись за руки, телесный контакт обязателен, хотя мне это не особо приятно, я терпеть не могу, когда меня трогает полузнакомый человек:

— Как у тебя дела? — наконец спрашивает она, я улыбаюсь самой открытой улыбкой:

— Сейчас очень много дел, последний курс, времени почти нет… К тому же сейчас я занят одним стартапом. Часть дел пришлось отдать на аутсортинг. Для привлечения денежного потока придется использовать краудфандинг. Конечно, это все усложняет, но маржа будет выше. Я уже прикинул, что KPI будет составлять не менее 25%, представляешь? А валовая прибыль еще выше…

Она с восхищением смотрит мне в глаза и сочувственно сжимает мою ладонь:

— Учиться очень сложно?

Я киваю:

— Не то слово. Я учусь в одном из лучших вузов страны, знаешь, как было сложно поступить туда без денег? Учиться еще сложнее, порой я учу лекции до самого утра, а утром нужно снова идти в универ. Но я не жалуюсь. Мужчина не должен жаловаться, а молча преодолевать трудности. Зато потом я найду хорошую работу и смогу обеспечивать свою семью.

Она ободряюще улыбается:

— Ты такой молодец, Ян. Сейчас редко можно встретить такого целеустремленного молодого человека. В выходные ты тоже… занят учебой?

Она прощупывает меня на тему тусовок, скорее всего, у нее был неудачный опыт отношений с клубными мальчиками, я широко распахиваю глаза:

— Конечно. У меня нет времени, да и желания гулять. В выходные я работаю. Хотя мой отец и влиятельный человек, я никогда не прошу у него денег, я не хочу от него зависеть. Знаешь, я делаю домашки и курсовые для всяких мажоров, которые учатся со мной в группе. Они покупают все зачеты и экзамены, вместо того чтобы учиться самим и получать скиллы. А после окончания учебы их отцы устроят их к себе в компании, это так грустно…

Снова накрапывает дождь, и мы идем в ближайшую Шоколадницу. Я краем уха слушаю ее болтовню, главное правило диалога с девушкой, да и вообще с любым человеком это то, что всегда должен говорить он, никогда нельзя ничего рассказывать о себе, иначе однажды это будет использовано против тебя. Я рассеянно ее слушаю, мне обрывает телефон некая «Ира Вятчинки», я хоть убей не могу вспомнить кто это, я скидываю ей смс, что на семинаре и наберу позже. Сидящая рядом девушка что-то старательно рассказывает мне, я старательно делаю вид, что слушаю и одновременно пытаюсь прикинуть, когда отец вновь уедет в командировку, тогда у меня будут полностью развязаны руки. Моя спутница теребит меня за руку, отрывая меня от моих мучительных размышлений, и я вдруг понимаю, что забыл ее имя, я лезу в телефон, ее зовут Вика.

— Кстати, как там Дуся?

Вика удивленно смотрит на меня:

— Какая Дуся?

— Твоя кошечка?..

Черт, я все же перепутал, это минус в карму соблазнителя, телки страшно не любят, когда ты путаешься в фактах и названиях, ведь это означает, что тебе наплевать на их болтовню, что в принципе так и есть. Вика рассказывает мне что бедный Буся где-то подцепил отит среднего уха, я печально киваю головой в такт ее словам. Разговор постепенно затухает, и мы просто сидим молча, она робко поглядывает на меня, ожидая моих дальнейших действий, я пододвигаюсь к ней ближе и ловлю своими губами ее губы, мы целуемся, во время поцелуя я снова прикидываю сколько денег попросить у отца, если он уедет почти на месяц, мне не хватит той суммы, которую он обычно мне дает… У Вики мягкие мясистые губы, но мне противно. Наверное, это ненормально испытывать такие чувства во время поцелуя с девушкой, но мне реально противно, я не люблю целоваться. Все это кажется мне таким неестественным и наигранным, как дешевая романтическая мелодрама. Наконец, мы отпускаем друг друга, Вика искоса посматривает на меня, ожидая приглашения продолжить сегодняшний, по ее мнению, прекрасный вечер. Я широко улыбаюсь:

— Уже поздно. Я провожу тебя…

Мы выходим из кафе и держимся за руки, она обескураженно молчит, перебирая в голове возможные варианты, отчего этот вечер заканчивается не так, как она планировала.

— Хочешь, поехали ко мне в гости, — наконец говорит она, видимо, решив, что мне некуда ее привести, — родители на даче, я одна. Посмотрим новый фильм, я угощу тебя кофе…

Я с сожалением качаю головой:

— Обязательно. В другой раз обязательно. Мне нужно написать доклад для своего однокурсника, я рассказывал тебе. Дедлайн уже завтра. Все очень серьезно, его могут отчислить, а я не могу подвести человека. И это мой профит, понимаешь, я не хочу просить деньги у отца. Я вообще не сторонник дауншифтинга. Я хочу зарабатывать деньги сам, как и должен мужчина…

Она вяло кивает, соглашаясь с моими словами, я слегка приобнимаю ее, в принципе, она забавная, такая милая домашняя девочка. Но она совершенно меня не цепляет, она скучная и банальная, как старый заезженный анекдот. Мне остается лишь вежливо улыбаться, кивать головой и ждать, когда же она, наконец, заткнется…

— А где твоя мама? — вдруг спрашивает она, — просто ты всегда говоришь об отце. Она живет не с вами?

— Мамы… мамы нет… — выдавливаю я.

Я молчу, видимо, я вылил на нее слишком много личной информации, а это скверно. Она не должна знать обо мне никаких сведений, кроме ничего не значащих фактов, это тоже одно из основных правил мастера.

— Моя мама умерла почти семь лет назад, — наконец говорю я, Вика тоже молчит:

— Прости, я не знала… О, наверное, это ужасно… — неловко бормочет она. — Что случилось?

Я сжимаю ее руку, мысленно ругая себя, что проболтался про мать. Никто не должен ничего обо мне знать. Иначе однажды это будет использовано против меня. Но нужно как-то выкручиваться, я печально опускаю глаза:

— Автокатастрофа. Асфальт был сырой. Она ездила в аэропорт, ей должны были прислать ягодичные имплантанты из Франции. И машину занесло. Ее швырнуло прямо под фуру. Отец мало что мне рассказывал, я слышал только обрывки фраз… Ее раздавило в лепешку. Голова отлетела, внутренности были размазаны по асфальту. Ее собирали в совок. Я имею ввиду части тела, что смогли отскрести от асфальта… и гроб, конечно же, был закрытым…

Вика в ужасе молчит, кажется, я перегнул палку.

— Может быть, я как-то… как-то могу тебе помочь? — бормочет она, я отрицательно качаю головой, жалость совсем не то чувство, на котором стоит играть.

Я сажаю ее в вагон метро, она начинает меня утомлять, я поглядываю на часы — уже достаточно поздно, если я заеду к Крис, домой я попаду только под утро, отец опять будет недоволен. Вика машет мне из окна, я машу ей в ответ и заношу ее номер в черный список, свидание было совсем тухлым, и я не хочу встречаться с ней еще раз.

Я перехожу на другую ветку, сажусь в метро и снова мчусь куда-то во тьму, Крис живет почти в центре, родители купили ей шикарную хату, которая теперь широко известна в самых узких кругах как вертеп непристойности и разврата. Внизу консьерж, но когда я называю номер квартиры, мне просто махают рукой, сообщать о визите в эту квартиру не принято. Я поднимаюсь на лифте, внутри зеркала и мрамор, лифт — это тоже портал, переносящий тебя в другой мир, я вспоминаю, как в детстве ужасно любил кататься на лифтах.

Дверь в квартиру приоткрыта, мне в нос ударяет запах травы, оглушает музыка и в глаза бьёт свет неоновых огней, я кому-то приветственно киваю и сажусь на диван, Кристины нигде нет, я иду ее искать и нахожу ее в спальне, она трахается с двумя мужиками сразу, я морщусь, возвращаюсь на диван и ожидаю, когда они… закончат. Мне ужасно скучно. Кристина появляется где-то через час, ее шатает, она хорошо датая, я ловлю ее за руку.

— Надеюсь, твой секс марафон на сегодня закончен?

Она не слышит меня из-за музыки и говорит невпопад:

— Да, все хорошо…

Народ неспешно расходится, уже почти два часа ночи, мне тоже пора, но я почему-то медлю, наконец, мы с Кристиной остаемся в квартире одни, она пристально смотрит мне в глаза:

— Зачем приехал?

Я жму плечами:

— Ты сама меня приглашала, не помнишь?

Она кивает головой:

— Да, да… мы же типа… друзья…

Она снова смотрит на меня, ее глаза, обычно серо-зеленые, сейчас совсем мутные, она потягивается и подходит к окну:

— Знаешь, что мне нравится в этой хате больше всего? Потрясающий вид из окна. Первый раз я сюда пришла, когда дом еще строился. Были только перекрытия и все. Здесь было столько пространства, столько воздуха. Свистел ветер. Но потом построили эти стены и стало хуже…Я часто люблю смотреть на ночной город…

Она распахивает настежь окно, садится на подоконник и закуривает сигарету, мне становится не по себе, все-таки мы находимся на двадцатом этаже, а она совсем кривая.

— Слушай, может ты слезешь оттуда? — не выдерживаю я.

Она равнодушно жмет плечами:

— Зачем?

— Затем, что ты свалишься…

Она негромко смеется:

— Ну, это будут мои проблемы. Я не разобьюсь, я просто полечу как птица…

— Камнем вниз. Или ты отменила закон всемирного тяготения? Неужели у твоего папы и для этого достаточно денег?

Она не обращает на мои слова внимания и неотрывно смотрит на ночной город, я соглашусь с ней, что зрелище действительно потрясающее, под нашими ногами раскинулся сверкающий ковер сияющих огней, небо совсем темное, но кое-где все же проглядывают тусклые звезды, здесь, в городе, их совсем мало, они поблекли, потускнели, не выдержав никакой конкуренции с сияющими огнями неоновых вывесок.

Я подхожу к ней, стаскиваю ее с подоконника и захлопываю окно, она не сопротивляется, я швыряю ее на диван, она в одной майке на тонких бретелях и потому выглядит нелепо, отталкивающе худой, ее руки похожи на две тонкие сломанные веточки, она тихо смеется:

— Ну и зачем ты это сделал?

Я хмыкаю:

— Не хочу отскребать тебя от асфальта. Захочешь прыгнуть — прыгнешь после моего ухода, идиотка… Меня потом затаскают по ментовкам. И будут терки с отцом. Зачем мне это нужно?

Она негромко смеется:

— На мгновение я подумала, что ты беспокоишься, что потеряешь своего единственного друга. Знаешь, почему-то всегда люди кончают жизнь самоубийством в одиночестве. Наверно, это неправильно. Ведь смерть — это не конец, а просто переход в другой, более совершенный мир. И в такой момент лучше, когда рядом находится близкий тебе человек. Когда мы рождаемся, рядом находится самый близкий нам человек, наша мама… Почему же в момент смерти мы так часто бываем одни… мы и так слишком одиноки и никому нет до нас дела…

Ее совсем плющит, она машет мне рукой в сторону спальни:

— Там немного осталось. Если хочешь…

Это приводит меня в неописуемую ярость:

— Отец дома. Ты хочешь, чтоб он увидел меня вмазанным?

— Тогда нафига ты пришел?

Я и сам не знаю, для чего я здесь, наверное, чтобы хоть как-то убить время и не тащиться в место, которое сейчас по ошибке называется моим домом. Там дом моего отца, мачехи, сводных сестер, но не мой. Я усмехаюсь про себя, получается, что я бездомный. Я иду на кухню, в раковине целая гора давно немытой посуды, я нахожу в шкафу чистую чашку, завариваю себе чай и вызываю такси, иногда я думаю, что нашу с ней дружбу давно пора заканчивать, ведь, по сути, у нас разные интересы, взгляды и стремления, но я не хочу лишать себя этой тоненькой ниточки, идущий из прошлого. Тогда я был другим, но и она была другой, глупой девочкой с двумя большими косами, завязанными белыми бантами.

Она подходит ко мне сзади и обнимает меня руками:

— Бедный мальчик, бедный Ванечка… Тебе грустно и одиноко. Тебе хочется, чтобы тебя пожалели…

Я молчу:

— А что это за парни, с которыми ты так самозабвенно трахалась?

Она улыбается:

— Я думала, уж не спросишь. Я видела их сегодня впервые в жизни, какие-то хиппи, имен не помню.

Я качаю головой:

— Все-таки ты шлюха… Грязная, потасканная шлюха…

Она смеется:

— Почему? Я просто хотела подарить себе и им несколько мгновений счастья… Я давно заметила, что все разговоры о сексе вызывают у тебя такую реакцию. Это комплекс. Или психологическая травма…

Я с сомнением качаю головой:

— Просто ты женщина. А все женщины — шлюхи. Грязные отвратительные шалавы… Вот скажи мне — ты веришь в любовь?

Она не раздумывает ни мгновения:

— Конечно. Все девочки верят в любовь…

— Вот, — с торжеством восклицаю я. — Это значит, что ты шлюха! Любовь может служить оправданием самым мерзким твоим поступкам. Может быть, скажешь мне, что любишь этих чмошноков, с которыми ты сегодня трахалась?

Она улыбается:

— Может быть… Ты приехал сюда поскандалить?

Я жму плечами:

— Нет, просто мне скучно…

— Ты все время говоришь, что тебе скучно… послушай…

Она вскакивает на ноги, ее глаза горят весельем:

— Те два парня — они буддисты. Знаешь, ездят по всяким местам, недавно вернулись из Индии. Там верят, что огонь может исполнять желания. Они привезли мне черную свечу. Сейчас я проведу ритуал… Сегодня подходящая ночь, на небе полная луна…

Она убегает в спальню, я скептически смотрю в окно, никакой луны не видно, небо до половины затянуто темными низкими тучами. Она возвращается, неся в руках большую толстую свечу, ставит ее на стол и зажигает огонь, пламя дрожит и трепещет как живое, Крис носится и прыгает вокруг стола, отчего пламя свечи изгибается, как гибкое тело змеи.

— Услышьте нас, духи огня!!! — завывает она и ее сгибает пополам от хохота.

— Пусть уж лучше это будет какой-нибудь Владыка Света… — скептически улыбаюсь я.

— Я заклинаю вас, пусть Ивану в самое ближайшее время будет не до скуки! Пусть его жизнь наполнится движением! Действием! Приключениями! Я вызываю духа приключений на его задницу!!

Она сыплет в огонь белый порошок и по запаху я понимаю, что это кокаин, по комнате плывут клубы терпкого сладковатого дыма, он него щекочет горло и начинает кружиться голова:

— Идиотка… — я машу рукой, пытаясь прогнать от себя этот сладковатый бестелесный дым, — если отец попросит меня сделать тест на наркоту, я скажу ему, что меня окурили духи огня? Не проспи завтра пару!

Я бесцеремонно отпихиваю ее от себя и выхожу из квартиры, такси уже подъехало, я смотрю на ее темные окна, пытаясь разглядеть ее силуэт в окне, но, естественно, отсюда ничего не видно. Я думаю, что она все-таки она совсем сумасшедшая. Но, определенно, скучной ее назвать нельзя, наверное, поэтому мы все еще общаемся. Скука — это самое скверное, что только может быть на свете. Садясь в такси, я еще раз смотрю на небо, я вижу в темных мутных тучах неясные очертания лунного диска, кажется, он полон.

Я возвращаюсь домой, когда на востоке занимается робкая полоса зари, ясный восход обещает ясный день. Я захожу домой и стараюсь не шуметь, хотя это бесполезно, несомненно, отцу будет доложено о времени моего возвращения. Или же он сам посмотрит это по камерам. Я выключаю будильник и ложусь спать, скинув Паше смс, чтобы как-нибудь отметил меня на паре.

Мачеха будит меня утром, едва касаясь моего плеча своими ладонями, ее движения несмелые и почти неосязаемые, как робкие касания паучьих лапок:

— Эм, вставай, отец велел тебя разбудить. Завтрак уже закончен, но я тебе разогрею…

Я сбрасываю ее ладонь со своего плеча:

— Пошла к черту…

Я еще какое-то время лежу в постели, наверное, уже позднее утро, за окном совсем светло и внизу не слышно голосов моих сводных сестер, значит, водитель уже отвез их в школу. Я умываюсь и спускаюсь вниз, мачеха ждет меня внизу:

— Иди поешь. И отец ждет тебя в кабинете…

Я сразу же иду к нему, спросонья у меня совсем нет аппетита. Внизу у входной двери стоят собранные чемоданы, и отец позвал меня к себе не вечером, а утром, перед занятиями, а это значит только одно — прямо сейчас он уезжает. Я стараюсь скрыть довольную улыбку, он сидит в кресле и окидывает меня угрюмым взглядом:

— Доброе утро, пап… — я старательно излучаю радость встречи.

— Разве тебе сегодня не на учебу? — недовольно восклицает он.

— На учебу. Уже убегаю. Первых двух пар нет, препод заболел, вчера скинули по чату. Тебе показать?

Он молчит:

— Ты опять явился под утро, по-моему, я говорил тебе…

— Прости, забыл сказать, у моей девушки вчера был день рожденья. Я правда, хотел уйти пораньше, но она обижалась… Я не мог ее расстроить… Обещаю, что буду приходить домой вовремя. Ты уезжаешь? Как жаль, мы так и не успели пообщаться толком… А ты скоро вернешься?

Он снова молчит:

— Через месяц… или позже… — нехотя цедит он, глядя на меня исподлобья.

Я преувеличенно тяжело вздыхаю:

— Как жаль. Я буду тебя ждать и буду звонить тебе. Ты тоже мне звони, ладно? Хорошей тебе дороги, я побежал на пару, у нас скоро контрольная, я должен готовится. Ты оставишь мне немножко… денег?

Его лицо хмурится:

— Кажется, я оставлял тебе недавно. Ты все потратил?

— Ну да, мне пришлось купить методички…

В его голосе металл:

— Ты потратил несколько десятков тысяч на методички?

Я вздыхаю, мне нужно было заранее что-то придумать, но после бессонной ночи голова совсем тяжелая.

— Ну конечно, на методички. Сам знаешь, наш препод по экономике дописал-таки свой труд и напечатался. Но его тухлую работу никто не берет. Вот он и намекнул, что всем, кто не хочет иметь проблем с зачетом, нужно купить его методички. А цены бешеные… Но куда деваться… В универе произвол и никто ничего не может сделать…Я давно говорил, что нужно сходить к декану… правда, я боюсь, как бы у меня потом не возникло проблем с экзаменами… Ты же знаешь, последний курс…

Я скромно опускаю глаза в пол, отец какое-то время пронзает меня взглядом. Я воспринимаю его молчание как признание поражения.

— Тогда закинь мне на карту… немножко… пару сотен буквально… Ну чтобы я тебя не дергал потом…

Когда я поднимаю на него глаза то вижу, что его лицо покраснело от гнева:

— Ты у меня не получишь ни рубля, если тебе нужно — устройся на работу! Ты постоянно сосешь из меня деньги, думаешь, я поверю в весь этот бред про методички. Ты же мне врешь, прямо в глаза врешь!!!

Я тоже срываюсь на крик:

— Я могу устроиться на работу, но как я буду учиться, ты подумал? Последний курс, впереди диплом, я что — должен все запороть из-за того, что ты решил устроить мне этот разнос в воспитательных целях? Мачехе ты не жалеешь денег! А я тут лишний, я всегда был здесь лишним! Вышвырни меня на улицу, своего родного сына!!! И я устроюсь работать в Макдонадьдс, пусть твои партнеры по бизнесу узнают, что твой единственный сын разносит подносы…

— Закрой рот, — вопит он.

— Все ясно, никому до меня нет дела. Я тебе не нужен и просто тебе мешаю, было бы лучше, если бы меня вообще не было. Я — социальный сирота при живых родителях. Если у тебя нет для меня денег — я займу у кого-нибудь…

— Я не позволю тебе тратить деньги на наркотики и всякую… непристойность!!!

— Наверное, опять вспомнил себя в мои годы, да? — не удерживаюсь от колкости я.

Он швыряет в меня ежедневником, я уворачиваюсь и выскакиваю за дверь. На улице меня уже ждет такси, я прикидываю шансы получить деньги, если отец мне их не скинет, будет совсем худо, на карте осталось совсем немного.

Наконец мне приходит долгожданная смс о поступлении денег, я довольно улыбаюсь, отец опытный бизнесмен, но все еще ведется на эти примитивные разводки, как школьник.

Я пытаюсь понять, куда у меня уходят деньги. Совсем немного я трачу на такси и обеды в университетском кафе, на шмотки и обувь отец дает мне деньги отдельно. Кокс я позволяю себе не так часто, следовательно, на него тоже уходит совсем мало. Основную статью расходов составляют мои платные девочки, я в самом прямом смысле каждый месяц проябываю херову гору денег, но это вполне логично, я молодой парень и мне это нужно. Очень нужно. Физиология настойчиво требует свое. Мое настроение самое приподнятое, мне кажется, что такси не едет по унылой серой полосе асфальта, а чуть приподнимается над землей, внутри меня все поет от радости. Я негромко смеюсь про себя и удивляюсь, как немного человеку нужно для полного счастья — только чтобы на карте были деньги, а предки провалились как можно дальше и как можно надольше. Наверное, день, когда отец наконец загнется, будет самым счастливым днем в моей жизни, жаль, что это произойдет нескоро, с виду он вполне крепкий.

На паре я задумчиво смотрю в окно, сегодня только среда, а значит, о клубах можно забыть, как минимум до пятницы. Мне нужно придумать, как убить сегодняшний и завтрашний вечера, иначе я рискую погрузиться с головой в безнадежную осеннюю меланхолию, когда вообще не захочется никуда выходить. До отлета остается двести сорок три долгих дня.

Я вспоминаю, что сегодня у меня очередное занятие по пикапу, так называемый выход в поля, в принципе, все довольно тухло, мне в группу в телеге прилетает место наше дислокации — торговый центр Европейский, Дэн в кои-то веки пошевелил мозгами и придумал что-то стоящее. Европейский мне нравится, раньше я часто гулял там, внутри много зелени и журчат фонтаны, с высокого куполообразного потолка льется свет от мощных электрических ламп. Утром по будням там достаточно мало народу; раньше я любил прогуляться там вместо занятий в школе, послушать птичьи трели, записанные на магнитофон, неспеша пройтись по гулкой мраморной плитке пола, поглазеть на сверкающие витрины магазинов, выпить терпкий, пахнущий пряностями кофе в уютном кафе.

После пар я маюсь от тоски, на улице слякоть, с неба сыплется мелкая водяная крупа, я почти не спал этой ночью, и сейчас, во второй половине дня я начинаю ощущать усталость, ничего не хочется, даже сама мысль тусоваться до утра сейчас вызывает не бурную радость, а флегматичную леность. Наверное, я никуда не пойду вечером, а просто тупо завалюсь спать.

Я немного опаздываю, Дэн хмурится, но ничего не говорит, мы собираемся за эскалатором, но народу тут все равно много, уже вечер, и весь холл наполнен гулким шумом голосов, звуками шагов и звенящими объявлениями по радио. Дэн покровительственно нам улыбается:

— Итак, парни, ваш долгожданный выход в поля, где вы сможете прокачать все полученные на занятиях навыки, применить все фишки, которым я вас учил. Разбейтесь на пары, ваша задача собрать как можно больше телефонов. Та пара, которая справится с заданием лучше остальных, получит от меня приятный бонус. Через два часа встречаемся на этом месте… Время пошло…

Парни разбредаются, я медленно иду вдоль сияющих витрин, размышляя об обещанном приятном бонусе. Вряд ли он имел ввиду минет, а значит, это будет какая-нибудь тупая скидка на его очередной тупой тренинг. Здесь, внизу есть неплохое кафе, где можно скоротать эти пару часов, поболтать с девчонками, посмотреть, не появились ли новенькие. За что я еще люблю Европейский, так это за то, что в этом кафе устраивают свой туристический слет лучшие шлюхи Москвы, со многими из них я довольно близко знаком. Я слышу за собой топот ног, меня зовут по имени, но я иду не оглядываясь. Меня догоняет парень из нашей группы и хватает за рукав, кажется, его зовут Дима. Я брезгливо морщусь, это самое, самое отвратительное, что может позволить себе человек в отношении меня, терпеть не могу, когда меня так бесцеремонно хватают. Мое личное пространство неприкосновенно, я ревностно слежу за нарушением своих личных границ и сразу же начинаю ненавидеть того, кто их пересекает. Я выдергиваю свой рукав из его ладони.

— Руки убрал, чмошник. Я тебе телка, что ли?

Парень теряется, похоже, он ничему не научился у нашего Дэна, впрочем, что неудивительно, все его тренинги полный отстой.

— Дэн поставил меня с тобой в пару. Нужно выполнять задание…

Я усмехаюсь:

— В пару, говоришь… А ты не подумал, что мы с тобой совсем не пара? Я не собираюсь бегать и кадрить тут каких-то тупых куриц. Если тебе надо — бегай один…

— Но задание в парах… Собрать телефоны? — не унимается он.

Этот первозданный дебильный энтузиазм невероятно меня злит:

— Я тебе еще раз повторяю, дятел, бегай один и собирай один тупые номера телефонов. А потом звони по ним, пори тупые шутки, применяй фишки, может быть, тебя и допустят из жалости к волосатому варенику… Ты посмотри на себя — когда я тебя вижу, мне хочется плакать…

Его лицо покрывается красными пятнами:

— Ты охуел? Думаешь, тебе все можно?

Он даже замахивается на меня, но в последний миг останавливает руку, я отталкиваю его от себя и медленно говорю, глядя прямо ему в глаза:

— Запомни, быдло. Мне. Все. Можно. Еще раз замахнешься — сядешь. Мне это не сложно. Только один звонок. И тогда на зоне телкой будешь уже ты. Ты понял?

Он бледнеет и убегает прочь, я заворачиваю в кафе и заказываю себе кофе с корицей, кофе тут просто отличный, почему-то запах корицы и меда устойчиво ассоциируется у меня с осенью, когда на поверхности темных мутных луж плавают, как сказочные корабли, желтые кленовые листья. Осень в Москве — это причудливый ансамбль серого и золотого, они причудливо переплетаются между собой, противоположные, но неделимые. Золото листвы и стальная поверхность разлившихся по асфальту луж, желтые габаритные огни бесконечного потока машин и серое, низкое небо над головой. А еще яркие блестящие огни витрин и вывесок, мутные желтые, как прогорклое масло, пятна фонарей на набережной и серость обшарпанных стен, с которых местами обвалилась штукатурка. Серые куртки, черные шапки и пальто и мой ярко-желтый пуховик RLX Ralph Lauren. Осень настраивает меня на меланхоличный лад, я созерцаю из уютного окна серую реальность, но уже почти ничего не видно, здания за окном медленно тают в серой дождливой дымке. Ненавижу дождь, ненавижу черную жирную грязь, хлюпающую под ногами и вечную сырость, от которой мои кудри лохматятся как у французской болонки. Осень — это плохое настроение, размышления о тщетности всего сущего и испорченные кроссовки. Испорченные кроссовки — это вообще самое отвратительное, что только может случиться с человеком. Я закрываю глаза, включаю в плеере Ed Sheeran и мысленно переношусь на солнечный берег южной Калифорнии, она соткана из всевозможных оттенков голубого, зеленого и золотого. Лазурная гладь теплого океана сливается вдалеке с голубым, почти бестелесным небом; ядовитая, словно специально отфильтрованная в фотошопе зелень островов, золотая дорожка песка и белый цвет легких перистых облаков. И мои белоснежные кроссовки, чистейшие, без единого пятнышка грязи, словно они никогда и не касались земли. Я сладко жмурюсь и простираю руки навстречу своей пока недосягаемой мечте. Я знаю, что только там я буду счастлив.

Ко мне подходят знакомые девчонки, но сегодня мне совершенно не хочется трахаться, я отрицательно машу им рукой, и они уходят, кажется, одну из них зовут Дина, в прошлом году у нас было с ней несколько довольно жарких вечеров, но потом она слишком задрала ценник, что, на мой взгляд, несколько нелогично. Ведь машина с пробегом ценится всегда дешевле новой. Впрочем, тупые телки часто вообще не дружат с логикой. Два часа пролетают совершенно незаметно, я покидаю кафе и возвращаюсь к месту нашей встречи у эскалатора, там собрались все наши, тот дятел, которого я отшил тоже там, он злобно сверкает глазами в мою сторону и угрюмо молчит. Дэн спрашивает остальных кто сколько собрал телефонов, больше всех отличились два долговязых парня, я припоминаю, что, кажется, они или работают или живут вместе. Спрашивается, зачем им телки, если они вместе живут, им будет дешевле трахать друг друга по очереди. Но это так, чисто риторический вопрос. Я смеюсь про себя и отворачиваюсь, когда на меня начинают оглядываться. Знаю, знаю, что человек, который начинает смеяться ни с того ни с сего, навевает всякие нехорошие мысли, но мне реально плевать на мнение собравшихся здесь плебеев. Дэн кидает на меня короткие острые взгляды и молчит, я улыбаюсь ему самой дружелюбной улыбкой и думаю, что скорее всего, этот чмошник Дима все же нажаловался на меня, и теперь наш гуру, наш мастер, наша надежда и оплот прикидывает про себя, стоит ли нам выйти на открытый конфликт или же как обычно спустить все на тормозах. Я склоняюсь к мысли, что он как обычно побоится выходить со мной на конфликт.

Наконец, очередь доходит и до меня, Дэн некоторое время молчит и смотрит куда-то вдаль.

— Ну, как успехи у тебя, Ян? — наконец разлепляет он свои мясистые губы.

— У меня все супер, конечно же, благодаря твоим тренингам, — широко улыбаюсь я.

Он снова молчит.

— Сколько ты собрал телефонов?

Я продолжаю улыбаться:

— Телефонов у меня целая записная книжка, брат…

Он усмехается:

— Наверное, я непонятно спрашиваю или ты невнимательно меня слушаешь. Я спрашиваю, сколько номеров телефонов ты собрал конкретно сегодня, во время выполнения сегодняшнего задания?

Значит, он все же решил со мной схлестнуться, Дима стоит рядом с ним и злорадно смотрит на меня исподлобья. Я усмехаюсь, все они забывают одно простое правило, музыку заказывает тот, кто платит за это деньги, Дэн, по сути, вовсе не пастырь душ, а что-то вроде аниматора, эдакой обезьянки, выпущенной на забаву скучающих джентльменов. Мне придется поставить его на место, влепить ему моральную пощечину, чтобы он не забывал своего места. Я выразительно смотрю Дэну в глаза:

— Конкретно сегодня я не собрал ни одного номера телефона. Сегодня я был не в духе. Или так сошлись звезды. Оставим это до следующего раза…

Дэн снова долго молчит и с кривой усмешкой смотрит куда-то вдаль поверх моей головы:

— Знаешь, мне надоело что ты систематически не выполняешь домашки, забиваешь на задания, пропускаешь тренинги. Правила одинаковы для всех. Сюда ходят те, кому это надо. Если тебе это не надо, тебе незачем сюда ходить. Я уже говорил, что буду исключать тех, кто забивает на учебу…

В толпе слышен одобрительный шепот и смешки, я знаю, что меня тут не любят, я оглядываю кучку чмошников, столпившихся за спиной нашего Дэна, перешептывающихся и посмеивающихся, у некоторых на лицах радостное предвкушение предстоящих разборок. Все они вызывают во мне бесконечную волну презрения, это тупая недалекая чернь, если бы я был телкой, я точно бы не дал ни одному из них. В принципе, эти тренинги мне нафиг не упали, но чувство, что меня хотят конкретно нагнуть, перевешивает доводы разума. Я широко улыбаюсь:

— Послушай, ты знаешь, что я иногда пропускаю занятия, это просто потому, что у меня тупо не хватает времени. Я учусь в одном из лучших вузов страны и у меня не всегда есть свободное время. Что касается конкретно сегодняшнего случая — я просто не хочу быть в паре с этим унылым дятлом. Мы ранее договаривались, что мне нужен особый подход. Тем более, что оплата была тоже не по льготному тарифу, разве нет?

Дэн молчит и улыбается про себя:

— Ну, и какой же ты хочешь особый подход? — наконец разлепляет он мясистые губы.

— Пойдем с тобой. Прямо сейчас. Настреляем телефонов…

Он усмехается:

— Ты, наверное, что-то путаешь. У меня нет проблем с телочками. Я здесь не для того, чтобы собирать телефоны, а чтобы научить этому вас…

Я выразительно смотрю ему в глаза:

— Пока ты только пиздишь и строишь из себя великого мачо. Ты ни разу ничего не показал нам на собственном примере. Хочу увидеть твой уровень в деле. Парни, кто согласен? Ведь это будет нам полезно, как вы считаете?

Все молчат, но у многих в глазах читается одобрение, Дэн снова усмехается:

— Ну хорошо, пойдем. Я покажу тебе лично. Вспомню молодость. Но телефон будет только один, понял? — он выразительно смотрит мне в глаза, естественно, ему нужно чтобы последнее слово осталось за ним.

— Заметано, — я счастливо улыбаюсь. — Но только жертву я выберу сам…

Мы медленно всей толпой движемся вперед, в кафе, где я только что сидел. Я вижу сквозь стекла, что ни одной знакомой телки нет, Дина с Мариной уже кого-то сняли и ушли. На их месте сидит незнакомая мне девушка, она очень молоденькая, не старше двадцати лет, и нереально, потрясающе красива. У нее длинные, белокурые, почти до талии волосы, кажется, свои, и небесно-голубые глаза, она пьет кофе из большой пузатой кружки. Я никогда ее ранее не видел, но она сидит на том же самом месте. Я готов поспорить, что она шлюха. Впрочем, все женщины шлюхи. Хотя, возможно, я и ошибаюсь, и эта кукла села сюда по ошибке.

Я киваю Дэну на нее:

— Вот она подойдет? Иди возьми телефончик…

Кажется, это звучит слишком резко, он недовольно хмурит брови:

— Ты меня с официантом спутал, я тебе не халдей, понял? — сквозь зубы цедит он, я вижу, что его лицо темнеет от гнева и я понимаю, что перегнул палку:

Конец ознакомительного фрагмента.