Подранок

Анастасия Полярная, 2020

«Подранок» – таково название романа Анастасии Полярной, основная часть действия в котором происходит на Русском Севере – имеет символический смысл, связанный с двумя центральными образами книги: с образом «раненного» города и литературного героя. Главный герой, студент философского факультета московского вуза, пытается найти себя и однажды, путешествуя по Русскому Северу, узнаёт о старинном городе Сольвычегодске, полном тайн, загадок и мистики, в том числе легенд о подземных ходах, сохранившихся со времён Строгановых. Загоревшись романтической мечтой, юноша добирается в загадочный город… Первую книгу из будущего трехтомника представляет читателям автор, Анастасия Полярная (Полторацкая) – кандидат филологических наук, молодой учёный, специалист в области творчества И. Бродского, а также русской романтической поэзии XIX в. Наряду с детективной, в книге присутствуют историческая, любовная, бытописательная и мистическая линии. Содержит нецензурную брань!

Глава I. Разлука

«Отрезанный Город»

Радужный утренний свет мягко проникал в комнату, оживлял спящие предметы, возвращая им цвет. Августа ещё спала. Чуть приподнявшись, Костя посмотрел на неё и вновь откинулся на кровать рядом с нею.

«Всё-таки добрались сюда!» — подумал он, касаясь взглядом её волос, пухлых чувственных губ и разделённого ямочкой узкого подбородка.

Вчера Город не хотел их впускать. Шальная Вычегда не на шутку разбушевалась: кидала катер из стороны в сторону, кружила его, поднимала высокие, как на море, волны, отороченные белыми нарядными воротничками, придававшими им суровую торжественность, — того и гляди, опрокинет! А на середине, на самой стремнине, подпитываемые усилившимся встречным ветром и бурным течением, волны набрали такую силу, что, казалось, река встаёт вертикально, поднимается во весь рост, напористой грудью заграждая старинный город.

— Тридцать лет такого не видал! Второй раз на моём веку так река бунтует!.. Гляди, как темно сделалось! Поди, ещё потонем, — проворчал седовласый механик, стискивая штурвал загорелыми руками в выцветших синих наколках.

— Не затонем! — буркнул стоявший рядом с ним дюжий молодой матрос-лесосплавщик.

— Развернуть назад, что ли? Течение сносит, — бросил старик-рулевой, вглядываясь в пучину тяжёлым внимательным взглядом.

— Пошёл — так иди, — отрезал матрос, затягиваясь папироской. — Мы же взялись их перевезти! — он кивнул на притулившуюся в углу тесной рубки пару: невысокую ухоженную женщину средних лет с короткими рыжими волосами, в макияже, одетую в модную кожаную куртку, облегающие джинсы и щеголеватые сапожки, и темноволосого загорелого парня в камуфляжном костюме, выглядевшего заметно моложе своей спутницы.

— Не к добру это, не к добру… Не надо природе перечить! Помнится, на Печоре у нас… — вновь заговорил рулевой.

— Пора тебе на пенсию, старый, щи хлебать, — оборвал его молодой лесосплавщик.

— Костя, а мы не утонем? — обратилась женщина к парню и провела ладонью по его коротко подстриженным волосам.

— Не волнуйся, Августа, мы дойдём, — отозвался тот, пытаясь что-то рассмотреть вдали. Он стоял, насупившись, морща лоб, от чего становилась заметнее лёгкая горбинка на его носу. Женщина молчала, крепко прижимаясь к парню.

Узнав, что последний паром давно ушёл, он уговорил стоявших неподалёку лесосплавщиков перевезти их на другой берег на своём катере.

— Ты не пожалеешь, что поехала сюда: этот Город не сразу принимает, но потом открывает такие бездны! В нём даже Время течёт по-другому, — сказал парень.

— Это как? — чуть отстраняясь от него, испугалась Августа.

— Не знаю, как тебе объяснить: ни быстрее, ни медленнее, а как-то по-особому, иначе… Здесь кажется, что ты бродишь не по улицам, а по годам, по закоулкам памяти, общаешься с самим собою, с Городом, а иногда даже со Временем — один на один. Здесь приоткрывается какая-то великая тайна тем, кого Усольск захочет к себе приблизить. Неугомонная Вычегда отрезала этот Город не только от пространства — от Времени. Понимаешь? — говорил парень, не замечая, что женщина уже его не слушала.

«Зачем я только села в этот катер!..» — думала она.

Хмурый матрос косился на них исподлобья.

А на другом берегу поражал своей красотой и величием старинный белокаменный собор с изогнутым саблей шпилем колокольни. Он внушал спокойствие и уверенность. Берег приближался.

— Только здесь я ощутил Время в разных ипостасях. Взгляни вокруг — оно замерло. Отсюда рукой подать до любой эпохи: настолько здесь всё насыщено великими событиями и загадками. Здесь Время не мёртвое; оно уснуло, — продолжал Костя, не замечая, что катер, преодолев течение, уже подходил к берегу. — В этом Городе с его вековой историей река отсчитывает линейное Время, волнами, стирая камни, с давних времён лежащие по берегам; стелет волны, словно слои памяти, на песок, переносимый ветрами. Переезжаешь на пароме за реку — попадаешь в другую Эпоху…

— Мы приехали, веди же меня скорей! Я замёрзла, — оборвала его Августа.

Поблагодарив мужиков, парень ловко соскочил с корабельного трапа и протянул руку спутнице. Она неуверенно приняла его крепкую ладонь и ступила на сольвычегодскую землю.

Костя неторопливо окидывал взглядом окрестности этого до боли родного ему Города — живая старина здесь застыла кругом. Её присутствие угадывалось во всём: в бревенчатых домах и каменных строениях былых веков — особняках и трёх уцелевших храмах; в грунтовых улочках, лежащих там же, где и столетия назад; в его трёх озёрах — трёх братьях: Солёном, Жемчужном и Пожарном; в трёх деревянных мостах через маленькие пересекающие его речушки, в заколдованном свете небесных звёзд над ним и сольвычегодских окон…

Ему было сложно определить свои ощущения: они не укладывались в рамки логических, описывающих реальность понятий.

«Этот Город-Хранитель сберегает не только свою священную старину, но — какое-то древнее знание, накопленное веками, истинное и ценное: здесь не просто так, не беспочвенно слагаются легенды и предания, рождаются сказания и песни, создаются стихи и иконы и обтачиваются временем вековые камни… Даже сказочные ведьмы, что взлетают в ступах над лесом, словно цапли, кругами, постепенно набирая высоту, не берутся в народном сознании „из ниоткуда“: они присутствуют где-то здесь… Из крупных городов это уходит. Наступает прогресс и гонит сказку в глушь. Упрощая жизнь, он сулит удобства, но лишает её чего-то несравнимо более ценного. А здесь, на Севере, сохранилось ещё многое из той, старой жизни. И не только благодаря яичному белку здесь уцелела каменная древность; на старинных рецептах, на самом духе держится она в этом отрезанном рекою Городе. Вырваться и уехать отсюда невозможно, даже не стоит пытаться — некуда; Город возвращает тебя обратно: он решает сам, кого отпускать, а кого оставить».

Неожиданно налетевший свирепый порыв ветра бросился им под ноги, чуть не сбив Августу; грунтовая улица на глазах начала сужаться и вилять, дом подступал к дому, заграждая дорогу.

— Мне страшно, — прошептала женщина. — Теперь я верю, что в этом городе, действительно, господствуют какие-то силы…

— Пойдём, не бойся. Дай мне руку, — сказал Костя, беря её за руку и стараясь заслонить от ветра, шагнул в туман, «раздвигая» дома.

— Мне страшно, — повторила Августа.

Шаг за шагом они постепенно продвигались в тумане. Неожиданно, рассекая мглу, навстречу им вышла дородная женщина в платке и ватной телогрейке, в которой Костя сразу узнал местную знахарку тётю Валю. «Что делает она здесь в такое время?» — подумал он, зная, что вечерами целительница обычно занимается хозяйством.

— Батюшки! Кого только не несёт в наш Город! — закричала тётя Валя незлобливо. Окинув Костю пронзительным взглядом, она посмотрела на его спутницу и, не сводя с неё глаз, обратилась к нему:

— Ты, парень, вот что, завтра зайди-то ко мне, не позабудь! — велела целительница и, перекинув через плечо охапку свежей травы, неуклюже заковыляла в сторону дома, тяжело переваливаясь на коротких больных ногах. — Обязательно уж зайди! И чтобы — один! Надобно, — вдруг, обернувшись, повторила она требовательно. — Сегодня уж я в ограде^[1] с козами обряжаться^[2] буду. И, вот что, не делай ты этого! — добавила старуха, погрозив ему кулаком.

— Чего? — удивился Костя.

— Сам знаешь! Ничем хорошим не кончится! — бросила на ходу знахарка, из-под её платка выбилась седая прядь, и в глазах сверкнули молнии.

— Странная она какая-то, — шепнула Августа, когда большая коротконогая фигура женщины скрылась в тумане.

— Она хорошая, добрая. Ты её не бойся, — сказал Костя. — Только на вид сурова и резковата бывает. Это у неё по настроению…

Между тем, они приблизились к цели — к деревянному двухэтажному дому-гостинице.

«Я могу говорить…»

Когда Августа уснула, Костя встал, тихо достал свои бумаги и сел к столу. Наконец-то он мог предаться творчеству! Но, так и не взявшись за ручку, просидел допоздна, как безумный. Назойливая мысль не давала ему покоя: «Зачем я пишу? Кому, кроме меня, это по-настоящему нужно? Августе? Она по-другому воспринимает реальность. Взять, к примеру, поезд: для неё он — только транспортное средство, в котором время тянется „скучно и нудно“, „пространство почти отсутствует“ и, главное, „нет горячей воды“. А ведь путешествие в поезде — это целое приключение. Особенно поездка на Север».

Каждый раз, приезжая в старинный город на Вычегде, он чувствовал неповторимый дух, разлитый в его пространстве: в коричневых от времени «пятистенках», изначально строившихся на две семьи, с обязательным чердаком — мезонином, придающим дому особую нотку; в узких кривых улочках, по которым купцы возили меха из Сибири, а потом ещё долго по ним же шли этапами заключённые; в торжественной красоте величественного, отовсюду зримого, старинного собора с высоким, кривым шпилем; в озерцах, лугах, долговязых лиственницах и мохнатых кедрах и не менее удивительных жителях этого Города… Во всём: в его уличной живности — собаках, преимущественно сибирских лайках, и бесконечно пушистых котиках, то и дело появляющихся в различных уголках городского пространства: на заборах, в окнах домов, на крылечках, прямо на улице, на перилах, на деревьях; в фонарях, зажжённых кое-где керосинках, старинной деревянной больнице, ещё земской, состоящей из нескольких построек; в самом ритме жизни — спокойном, размеренном, в трёх-четырёх магазинах, разбросанных по городу; белокаменном здании с колоннами в самом центре — бывшем доме купцов Пьянковых, от которого так и веяло стариной; в древнем размытом кладбище и широкой строптивой реке, в водокачке, перестроенной из старинной церкви заброшенной мельнице и в почти высохшем Пожарном озерце; в трёх деревянных мостиках: коротком, который так и зовут — «маленький» или Уточкин, Знаменском и «длинном». Город можно обойти кругом любым из них, что Костя находил символичным; лишь весной, когда разливается Солёное озеро, затопляя Уточкин мостик, половодье вынуждает отдалённо живущих горожан делать большой крюк.

Эти реалии, как и всё в этом Городе, казались ему исполненными таинственного и несущими на себе печать инобытия, подкреплённую всевозможными легендами и слухами.

Немало загадок было связано с Сольвычегодском. Костя знал о происходивших в нём исцелениях: даже страшные, порой безнадёжные недуги, неподвластные медицине, успешно врачевались в Городе и его окрестностях. Вспомнились слова тёти Вали: «Эти земля и вода уникальны: они наделены священною силой, которую впитывали веками, а теперь — отдают людям».

«В его огне и камнях, в воде и ветре, несомненно, кроется какое-то могущество, выходящее за пределы земного мира. Неспроста огонь — древний языческий символ — воплотился в церковной свече. А зажжённая свеча, может быть, — одна из общих точек пересечения христианства и язычества, — размышлял парень. — В этом Городе у меня появляется способность разговаривать с рекой, с небом, с деревьями, с камнями. И это удивительно, но они мне отвечают; не раз я сталкивался здесь с необъяснимыми вещами…»

Однажды, во время вечерней прогулки возле Солёного озера, ему показался силуэт старика, стоявшего на небольшом дощатом плоту посередине водоёма. Полусгнивший плот едва держался на плаву, но, несмотря на это, старик смело по нему расхаживал, ничуть не опасаясь соскользнуть в воду. Костя подошёл ближе, и видение исчезло. А спустя какое-то время он случайно услышал от местной старушки, что «…много лет назад по этому озеру плавал на плоту совсем пожилой дедушка и черпал со дна целебную грязь для врачевания разных хвороб».

Костя рассказал о случившемся тёте Вале.

«Выходит, я вижу здесь то, что было раньше?! Где же граница этих реальностей?»

«Не ищи! Здесь всё перемешано. Ведь этот Город — и есть Сгусток Времени», — ответила знахарка.

«Может, отсюда — ощущение этого могущества безграничной власти, которой обладает лишь Время?! И если я был рождён не там и не в ту эпоху, приезжая сюда, ощущаю себя в своём Времени». Он остро чувствовал неистинность, фальшь и подмены в той жизни, которая осталась на том берегу, за рекой, за лесами, за дорогой; за много километров отсюда, где нет белых ночей, где люди, цепляясь за свои норы-клетушки и собственные ничтожные цели, думают, что живут, что они защищены…

В ту ночь Константин так ничего и не написал, но остался доволен: теперь он знал, как развязать тугой узел проблем в ситуации с Августой. Как только она проснётся, он непременно поговорит с нею… Ведь не просто так, наконец, они добрались сюда, в этот заколдованный Город!..

Утро

Яркий живительный свет, ворвавшись в комнату, давно озарял её. Августа открыла глаза и потянулась. В эту ночь ей приснился плохой сон.

Костя опёрся на локти, пытаясь поймать её взгляд, скользнул глазами по позолоченным солнцем волосам, по выдающимся скулам и маленькому острому подбородку с ямочкой, отмечая утреннюю бледность возлюбленной, вздувшиеся голубые жилки, пульсирующие у висков и нацеленные вниз уголки пухлых губ. Августа отворачивалась: ей не нравилось, когда он видел её без макияжа. Всё же Косте удалось встретиться с ней взглядом. В её глазах он увидел печаль.

— Что случилось, Августа? — спросил он робко.

Женщина едва заметно улыбнулась, покачала головой и ласково обняла его за плечи.

— Маленькая моя… — прошептал он и провёл по бархатным волосам ладонью.

Августа попыталась улыбнуться шире, надеясь скрыть подступившие слёзы.

— Ещё вопрос, кто из нас маленький, — хотела она пошутить; лицо же её выражало радостное полуумиление и полустрадание одновременно, а у кромки ресниц застыли готовые вот-вот сорваться слёзы.

Распахнутые серо-зелёные глаза, чуть раскосые, задумчиво смотрели на него снизу. Парень продолжал ловить её взгляд.

— Пора вставать… — вздохнув, будто сама себе сказала Августа.

— Так что же случилось? — повторил он.

Женщина закрыла глаза и помотала головой, слегка удивлённая его непривычной настойчивостью, и в следующий момент откинула одеяло и встала.

Её решение

— Мне надо ехать.

— Дай мне сигарету.

— Я хочу покурить одна…

Августа стояла на перекрёстке… С жаждой втягивала в себя дым и грациозно стряхивала в сторону пепел. Надо возвращаться к семье, к мужу. Что делает она здесь — с этим пареньком, со студентом?.. Да, ей нравится крепкое молодое тело, рельефные руки, широкая грудь… Ей хорошо с ним. Нравится, как он её стискивает до боли и хруста суставов в своих крепких объятиях, нежно гладит не по годам загрубевшими потрескавшимися пальцами; его камуфляжная куртка с приставшим навек запахом пота и сигарет, короткие волосы и страстный взгляд. Ей это приятно. «Костя — человек необычный. Он кажется гораздо взрослее и опытнее своих двадцати двух лет. В столице он живёт иной жизнью: он зажат московскими стенами, но, наверное, может многого добиться, если, конечно, захочет. Он ещё учится в университете, но у него уже есть немало публикаций. В Москве он всерьёз занимается наукой и своим творчеством. Там — все условия, но почему-то его всё время тянет сюда, на Север». Августа не читала его сочинений, но то, что Костя сам иногда ей зачитывал, слушала с удовольствием. «Мне нравятся его рассказы и рисунки. Правда, когда он начинает рассуждать о жизни, мне не всегда понятно то, что он говорит. Как он обходится без телевизора и мобильного? Его даже мало интересует то, что происходит в мире! Безусловно, он очень странный, но надо отдать должное, что он, несомненно, талантлив». Всякий раз, когда Августа замечала обращённый в его сторону заинтересованный взгляд женщин, она ловила себя на мысли, что ей это неприятно.

Господи! Она со студентом! Порой она ощущала себя похотливой сукой, заурядной уличной развратницей. Но эта мысль, едва коснувшись её сознания, тут же покидала его, не оставляя никакого следа. Дома, как обычно, ничего не меняется, а если изменяется, то в худшую сторону: ждёт надоедливый супруг, пристают со своими проблемами почти уже взрослые дети. И всем от неё что-то надо, надо… И ещё тот, другой… «Ах, оставили бы они все меня в покое! Хотя нет, не надо. Лучше бы он звонил. Хоть иногда, хоть изредка… Во что я могла поверить? В иллюзию!.. Но так жалко расстаться с иллюзией, потерять её так горько… Мне хорошо здесь, с Костей… Я забываю, что он студент, отвлекаюсь от надоевшей домашней рутины, от неизбежности того, что не светит никаких перспектив, только дом, внуки… Внуки… Не рано ли мне думать о внуках?! Как я могла так обмануться, „подсев“ на слова пожилого профессора, уверявшего меня в своих чувствах?! Виктор умеет красиво говорить… Я жаждала настоящей высокой любви, того, чего была лишена… гналась за мечтой! А тут — он. С ним я впервые почувствовала вкус жизни!.. Как же быстро всё закончилось… Не знаю, как я пережила бы разрыв, если б не встретила этого паренька. Он просто вытащил меня из депрессии! Он стал мне необходим», — думала Августа.

Здесь, ставя вместе с Константином силки на рябчиков и ловушки на глухаря, заколы^[3] и вёрши^[4] на рыбу, проверяя сетки и ýхожья^[5], выезжая вдвоём с ним рыбачить пóплавнем^[6] на моторной лодке на середину могучей реки, настолько широкой, что в какую сторону ни посмотришь — берег кажется еле виден, она отвлекается, забывает его, московскую квартиру, суету, проблемы. Но иногда и здесь, в тайге, глядя на небо из-под крон вековых деревьев, казалось, задевавших вершинами звёзды, она вспоминала Виктора… Но она уже не думала о нём беспрестанно, стараясь вызывать в мыслях его образ. Всё беспристрастнее вспоминались его глаза, светящаяся улыбка, обрамлённое уложенными седыми волосами холёное лицо. Отсюда он казался ей другим: искателем удовольствий, жестоким и хитрым.

Северная природа смягчала боль. Быстрые широкие реки, деревянные избы и избушки в лесу; Костик, его руки — сильные, жилистые, загорелые, блестящие восхищённые глаза и необузданный темперамент, свойственный юноше его возраста. А как он безмерно радовался, когда вчера она опоздала на поезд и была вынуждена задержаться с ним ещё на один день, вернее, на одни сутки! Как кружил её в воздухе, носился, подпрыгивая, словно подросток, обнимал деревья и вдобавок насобирал ей трогательный букет луговых цветов, чтобы она не сердилась… «Странный он, этот Костик. Никогда не знаешь, чего от него ожидать. Иногда он ведёт себя, как мальчишка. Господи, как он ждал эту третью субботу августа, с которой открывается охота! Чего стоят одни его приготовления. Смешно так радуется, когда в силки попадает косач или пеструха… Иногда бывает отчаянным и до неприличия дерзким: его совершенно не волнует мнение окружающих, может такое отмочить, что мне потом стыдно.

Пару раз мне было с ним страшно. Я не знала, что делать. Он жутко нервничает, когда слышит о Викторе, когда чувствует, что я о нём думаю. Ему мерещатся мои мысли, ожидания звонков… В такие моменты он становится безумным и агрессивным! Ломает удочки, швыряет наживку… Один раз схватил доставшееся ему от дядьки-охотника старинное ружьё и так хватанул им себя о колено, что от ружья отлетел деревянный приклад. А подчас он бывает настолько мудрым, что мне кажется, будто не я, а он намного меня старше, что у него за спиной целая жизнь. Он даже предугадывает некоторые события и так часто оказывается прав!

Мне хорошо с ним. Он искренен. Я не хочу отпускать его… С ним, почему-то только с ним, у меня появляется новое ощущение: будто растворяется привычный нам видимый мир с его невзгодами и вечными несостыковками желаний и событий, и открывается какая-то совершенно другая жизнь, и становится легко-легко… В такие мгновения мне кажется, что этот, другой мир и есть настоящий, а наш, обыкновенный, — его тень, пародия или сон. Это ощущение мне дарит он. Но… какое у нас может быть будущее?.. Я старше его, мне тридцать восемь!.. Я старше. Этим всё сказано…»

Проводы

Поезд уже стоит. Зелёный, с облупившимися боками. Нескончаемая платформа.

— Пойдём быстрее. Я хочу в вагон.

— Ты хочешь скорее со мной расстаться?

— Я хочу в вагон.

Впереди полно времени. Тяжёлые стрелки круглых вокзальных часов медленно подползают к семи.

«Поцелуй меня, Августа…»

Её серо-зелёные глаза сочувственно на него смотрят…

— Нет-нет. Дальше не ходи. Я сама. Я одна.

— Что я в замызганной куртке? Это не куртуазно?..

Пока поезд не ушёл, Костя тщетно вглядывался в оконце её купе. Оно казалось ему беспощадным. Августа не видела его. Она смотрела в другую сторону. Кого-то долго провожали, обнимались. Какая-то женщина в вагоне, заметив одинокого молодого человека, печально смотревшего на окно, казалось, что-то говорила, даже показывала на него Августе… Поезд тронулся, и франтоватый парень примерно его же возраста, провожавший свою подругу, спрыгнул с поднятой подножки. Константин ещё долго стоял на платформе…

Он любил поезда, и впервые поезд показался ему зелёным удавом, стягивающимся в кольцо у него на шее. Становилось нечем дышать…

Он знал, как ставить силки на разных животных: на горностая, песца, куницу; знал, как выследить и подстрелить утку, а также боровых птиц: глухаря, рябчика, тетерева; знал, где находятся лисьи норы и как себя следует вести вблизи норы; однажды он даже ходил на лося и кабана, мечтал о медвежьей охоте. Каким-то особым, подаренным от природы чутьём он угадывал повадки зверей, предчувствовал их поведение; знал, где и в какое время стоит в ямах сёмга, когда надо идти за ней. Но он не знал, не мог угадать или предвидеть, как быть в сложившейся ситуации… Проводив поезд, он быстро возвращался, хотя спешить не было надобности. Поезд умчался, увозя её за вокзальную пыль, за семафоры, за железнодорожные мосты над путями, ритмично постукивая колёсами, и в первый раз в жизни этот стук был ему неприятен, отдавал какими-то трагическими аккордами траурного марша.

«Ах… Зачем я… Если бы он зашёл в вагон, поставил вещи на полку плацкарты. Только бы увидеть ещё раз его охотничью куртку, его смуглое лицо вполоборота, падающую на лоб прядь волос, этот нос с горбинкой, поправить вечно заломанный воротник, вдохнув его запах — одеколона, сигарет и лесной охоты. Какой он неаккуратный! Всегда раскиданные патроны, острога^[7], сигареты. Раздражает, нет, иногда меня просто бесит его отношение к быту, но что бы я делала, если бы он был другим?! Почему он не пошёл в вагон? Потому что я сказала? Такой упрямый всегда, а здесь…» — думала Августа.

Поезд увозил её в другую, московскую, жизнь.

Знакомство

Обратного автобуса в Город уже не было. Костя шёл пешком… Смеркалось. Начиная с середины августа на Севере темнеет рано, кончаются белые ночи; а сейчас уже разгар сентября.

Дорогой он вспоминал, как они познакомились.

В свободное время он подрабатывал извозом на старой, доставшейся ему от дяди «девятке». В тот день ему не везло с пассажирами, и Костя уже хотел было возвращаться, но увидел голосующего солидного мужчину и рядом с ним моложавую красотку с элегантной муфточкой из горностая. Мужчина велел отвезти их на Крымский мост, к Центральному дому художника, и вольготно расположился с дамочкой на заднем сидении.

Что-то странное показалось Косте в их взаимоотношениях, и он, обычно не обращавший внимания на своих пассажиров, стал невольно прислушиваться к их разговору и лишний раз бросать взгляд в зеркало заднего вида. Мужчине на вид было около шестидесяти лет; он обладал холёной внешностью: тщательно уложенные белые, как снег, волосы, очки в тонкой дорогой оправе; гладко выбритый и надушенный; держал себя властно и даже подчёркнуто грубо. Его спутница была печальна, но натянуто улыбалась, явно пересиливая себя.

Когда они подъехали к месту назначения, пассажир протянул Косте мятую пятисотку со словами: «Сдачу оставь себе». Парень успел заметить золотой перстень и обручальное кольцо на его коротких мясистых пальцах. Следом за ним выходила его спутница и, на секунду задержавшись, словно невзначай, бросила мимолётный взгляд на Константина.

«Странная пара», — подумал он, трогаясь с места, и в этот момент наткнулся взглядом на вывеску: «Выставка художников-авангардистов». Словно что-то толкнуло парня: ему нестерпимо захотелось посетить эту выставку. «Хватит с меня на сегодня пассажиров», — решил он, припарковался и пошёл в сторону Дома художника.

Перед выставочным залом выстроилась очередь, змеившаяся длинным хвостом. Повернув голову, Костя увидел пожилого невысокого человека, уверенно направлявшегося к служебному входу, и цокавшую за ним по асфальту женщину и узнал в них недавних своих пассажиров, усмехнулся и стал в конец очереди.

Выставка его приятно удивила: Костя даже не ожидал, что испытает здесь такие эмоции — некоторые картины заряжали своей энергией. Одни сразу впускали его в своё пространство; другие, напротив, заставляли задуматься, но все полотна делились с ним неявной информацией. Особенно впечатлили Константина работы экспрессиониста Анатолия Зверева и грузинской художницы Наны Манджгаладзе. Художница использовала любые материалы: землю, сухую траву, мох, лак, краску. Её композиции удивляли его своей необычностью, психологизмом и полнотой живого непосредственного чувства. Каждая из работ отражала определённый момент, вероятно, из жизни самой художницы, и в то же время воспринималась отвлечённо. Картина «Разлука» привлекла его особенно: на ней были изображены два дерева — одно сломанное. Чувство непоправимости и безнадёжности, заложенное в эту композицию, показалось студенту глубоко созвучным его внутреннему состоянию.

Костя неторопливо ходил по залу, рассматривал работы, подолгу останавливался возле каждой. Художница, женщина средних лет, увидев заинтересовавшегося парня, подошла к нему; разговорились. Костя сказал, что сам увлекается живописью и спросил, продаёт ли она полотна. «Только выставляю. Но вот эту репродукцию я тебе подарю», — она протянула ему красочный морской пейзаж с рубиновым небом и волнами, набегающими на гранатовые валуны, словно противостоящие могучей стихии. Картина была проникнута романтическим духом. Этот дух передавался Косте. Переполняемый сильным чувством, он вышел в вестибюль и в безлюдном закутке возле мраморной лестницы, неожиданно увидел женщину — ту самую, которую вёз, с муфточкой из горностая: нарядная, ухоженная, с дорогими украшениями, она стояла у перил и вытирала лицо зажатой в руке салфеткой. Тщательно нанесённый макияж стекал цветными ручейками по её щеке. Костя взглянул на неё в упор и зашёл покурить в уборную. И почему-то необъяснимой грустью обожгло ему сердце, как будто что-то царапнуло глубоко внутри. «Почему она плачет одна на лестнице у перил, и где её спутник? Она — несчастлива…» — решил он, расхаживая взад-вперёд с сигаретой; впечатление от пейзажей было отодвинуто на второй план.

Когда он вернулся, женщины уже не было. Он досмотрел экспозицию, походил ещё по залам и решил перед тем, как уйти, выпить чашку кофе в буфете. И тут к его столику подошла она, та самая женщина. Она была бледна, а выражение лица — бесстрастное.

— У вас не занято, молодой человек? — спросила равнодушным тоном красотка. И Костя почувствовал тоску и усталость в её голосе. Такую же тоску, какой страдал сам. Заговорил он первым:

— Что вам понравилось здесь?

— Да я не разбираюсь во всех этих стилях, направлениях, знаете ли, — ответила женщина приветливо, спокойным и чуть слащавым, как ему показалось, голосом. — Но картины одной художницы зацепили, как-то больше запомнились, что ли. У неё сложная такая фамилия… А картины — очень проникновенные. Вот два дерева, например…

— Просто на них можно смотреть, не отрываясь. Нана Манджгаладзе! — подсказал Костя. — Я открыл её для себя сегодня. Знаете, мне показалось, что её творчество — свежая струя в современной живописи.

— Да-да, как я вас понимаю… — кивала собеседница, — Вы, наверное, критик или… как это называется? искусствовед? Вы искусствовед, да? Вас так интересно слушать! — говорила она, заглядывая ему в глаза своими зелёными, с поволокой, раскосыми глазами, восхищённо и призывно.

Так они проговорили, не вставая с места, не замечая хода времени, до тех пор, пока пузатые охранники в форменной одежде не попросили их покинуть помещение закрывающегося выставочного зала.

Костя предложил прокатиться до Арбата, и Августа охотно согласилась. Они доехали до Смоленской, потом долго гуляли по ночному Арбату, а потом допоздна сидели в каком-то ресторанчике — уходить не хотелось: оба чувствовали удивительную лёгкость в общении и необыкновенное взаимопонимание, как будто давно были знакомы. Глубоко за полночь Костя отвёз свою новую знакомую до дома, вернее, до двери подъезда типовой московской многоэтажки.

С того дня они начали встречаться. «Она понимает меня. С такой женщиной можно строить реальные отношения», — думал Костя.

Он рассказал ей о Севере. О том Севере, куда можно уехать и не вернуться — остаться там навсегда; где можно заблудиться, но не пропасть, а себя обрести; где можно бродить бесконечно, постоянно находя что-то и самосовершенствуясь; где тебя всегда примут и согреют теплотой души, а в лесной избушке будут лежать хлеб, поленья и спички, чтобы растопить печь. О Севере — крае бесконечной людской доброты, щедрости и могущества, разлитого в первозданной, местами ещё не тронутой цивилизацией природе, где чище и прозрачнее вода в реках, как сердца людей и их помыслы, где проще отличить правду от лжи, истинное и ценное от ненастоящего; где не нужно притворяться и надевать на лицо маску с фальшивой улыбкой; где в заповедной северной глуши ещё живы люди, хранящие сакральные знания своих очень далёких предков, — русские волхвы, которые чувствуют силу Природы и обладают особым даром врачевания тела и души. Этот край — честен и чист. Будь сам честным и живи по его законам — и, если выдержишь, Север щедро наградит тебя: здесь ты найдёшь себя и обретёшь душевный покой.

— При любой возможности я еду на Север. Осенью удаётся урвать для охоты две-три недели. И уж обязательно провожу там лето: рыбачу, пишу пейзажи, просто живу среди Природы — болот, лесов, не оскудевших душами людей… Север — это моя вера и моё спасение. Даже в самом слове «Север» мне слышится что-то священное. Этот край исцеляет душу. Там проходит лучшая часть моей жизни.

Августа долго и восхищённо его слушала, а потом, ловя его взгляд загоревшимися глазами, сказала:

— Я поеду с тобой на Север. Возьмёшь?

«Уймитесь, волнения страсти!»

Последний паром из Козьмино давно ушёл. Оставалось добираться через Коряжму: по понтонной переправе, установленной на Вычегде до ледостава, а затем — незнакомой лесной дорогой. Где-то в девятом часу Костя дошёл до переправы. Постоял, поговорил с мужиком-наладчиком. Попуток не было. Может, и догонит какой запоздалый лесовоз, хотя навряд ли… И, не раздумывая, он пошёл пешком.

Перед ним расстилалась осенняя северная ночь. Широкая река, огни… Рассыпана звёздная сеть над головой, которая только-только начинала проступать на ещё светлом небе. Под ногами с глухим звуком вибрировали понтоны, ударяясь один о другой, то и дело слышался всплеск воды: прыгала щука.

Костя дошёл до середины. Где-то высоко в небе проступала сквозь нависшие облака луна. Он остановился, уловил взглядом движение воды, её плотный сиреневый цвет. И в речном пространстве, в пенных барашках вычегодских волн, угадывался седовласый профессор, смеющийся, зазывающий на поединок. Как было бы просто сейчас…

Костя упёрся руками в пояс, расставив локти, куртка его натянулась. Как было бы просто принять этот вызов… Рвануть через запрет, преодолеть барьер, как на скачках, за ограждение, за перила!.. И решить этот поединок с седым демоном, с демагогом, носящем имя победителя. Он уже был готов — на лице напряглись мускулы, морщина, разбивавшая лоб надвое, углубилась… Мысль опередила его: ради чего? Дать такую слабину, совершить глупый, никчёмный поступок?! Ведь это — не честный бой с барсом, а он — не Мцыри. Что же он должен сделать? Пройти. Просто пройти пешком эти двадцать километров до заветного северного города, отрезанного от всего мира, в который трудно попасть, но который ещё труднее покинуть, если вообще возможно… Далеко, темно, он измотан. Но он должен пройти, и ему полегчает.

И Костя уверенно зашагал дальше, больше не раздумывая и не оглядываясь на реку. Сигареты кончились. Они спасали, спасали от всего, как спасают зэков, заменяя недостающее. Как бы сейчас они ему пригодились! В кармане впивался в тело светодиодный спелеологический фонарик, в руке зажата полуторалитровая пластиковая бутылка с минеральной водой местного розлива. А в голове вертелся «Английский романс» Кукольника:

«Уймитесь, волнения страсти!

Засни, безнадёжное сердце!

Я плачу, я стражду, —

Душа истомилась в разлуке.

Я плачу, я стражду, —

Не выплакать горя в слезах…

Напрасно надежда

Мне счастье гадает, —

Не верю, не верю

Обетам коварным:

Разлука уносит любовь…

Как сон, неотступный и грозный,

Соперник мне снится счастливый,

И тайно и злобно

Кипящая ревность пылает…

И тайно и злобно

Оружия ищет рука…

Минует печальное время,

Мы снова обнимем друг друга.

И страстно и жарко

Забьётся воскресшее сердце,

И страстно и жарко

С устами сольются уста.

Напрасно измену

Мне ревность гадает, —

Не верю, не верю

Коварным наветам!

Я счастлив! Ты снова моя!

И всё улыбнулось в природе;

Как солнце, душа просияла;

Блаженство, восторги

Воскресли в измученном сердце!

Я счастлив: ты снова моя».

Примечания

1

«Оградой» на Севере называют забор, заграждение для скота. (Здесь и далее примечания автора.)

2

Обряжаться — ухаживать за скотом.

3

Заколы — здесь: деревянные столбики, вбитые в дно на северных реках, между которыми натягивают сеть, дабы зашедшая с водой рыба не могла выйти во время отлива.

4

Вёрши — ловушки для рыбы, сделанные из ивового прута.

5

Ухожье (или пýтик) — охотничья тропа с установленными на ней ловушками.

6

Поплавень — сеть для ловли крупной рыбы с поплавками и грузом, закреплённым на разных её сторонах.

7

óстрога, или óстрог, — специальная палка с насаженной на неё перпендикулярно металлической пластиной с длинными зубьями для лучения рыбы.