Экоистка

Анастасия Литвинова

Первый экороман, в котором искусно переплетены судьбы героев и тревога за судьбу планеты. Главная героиня книги Кира искренне обеспокоена надвигающимися природными катаклизмами и мечтает быть в авангарде борьбы за экологическую безопасность. Ей предоставляется возможность возглавить PR-отдел международного природоохранного фонда, которым руководит Давид Гринберг, истинный, как она считает, борец за чистоту окружающей среды. Но вскоре она узнает, что Гринберг не тот, за кого себя выдает… Книга содержит нецензурную брань.

Редактор Майра Жанузакова

Корректор Татьяна Величко

Дизайнер обложки Светлана Перевертун

© Анастасия Литвинова, 2019

© Светлана Перевертун, дизайн обложки, 2019

ISBN 978-5-0050-8548-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава I

Кира долго готовилась к этому интервью, и все это время у нее было полное ощущение, что после него ее жизнь изменится. Но изменилось только настроение — такого прилива фатализма и бессилия она не испытывала очень давно.

Обычно бывало наоборот: в те редкие дни, когда Кире удавалось добиться у интересного ей человека ключевой темы номера, когда своеобразная охота на личность заканчивалась ее победой, она чувствовала, что день удался, даже если потом не пришлось больше палец о палец ударить, провалявшись весь день с книгой на диване.

Встречи с Давидом Гринбергом она добивалась почти год. Церберы-помощники отсеивали всех, у кого в кармане не было денег на миллионные инвестиции в его проекты. Но иногда по-детски наивное упрямство может сломить даже холодную блондинистую секретарскую стену. Кира не была очень настойчивым человеком, особенно в работе, — ей привычнее развернуться и уйти, даже услышав «нет» в первый раз. Но Гринберг был нужен ей не только по заданию редакции. Ей казалось, он сразу увидит в ней своего соратника, поразится тому, что смазливая журналистка может думать о чем-то более важном, чем деньги, шмотки и СПА.

Главный редактор журнала «Luxury Menu», в котором работала Кира, где-то прочитала, что Давид финансирует исследования по продлению человеческой жизни. Выходец из России, живущий на широкую ногу в Лондоне, быстро разбогатевший, не скрывающий своего состояния — обычно таких недолюбливают, он умудрялся лавировать между интересами различных финансовых групп, дружить со старой английской аристократией и скромными профессорами из российской провинции. Чем не тема: миллионер резвится, занимаясь тем, чем остальные бросили заниматься еще в подростковом возрасте — мечтами о больших открытиях.

— Не наигрался, — так Оксана и сказала. — Не забудь, пусть пришлют фото, где он с Биллом Гейтсом, королевой или с кем-нибудь в этом роде.

— Мадонна в этом роде?

— Нет, это слишком попсово. Хотя… мы же ведем речь о старости… Можно комментарий ввернуть, типа «Мадонна готова первой протестировать новое чудо-средство».

— Вот как раз это звучит попсово.

— Ну и что, пусть. Иногда нужно спускаться с небес…

Помимо игр с бессмертием, Гринберг инвестировал миллионы фунтов в научные исследования экологического толка, щедро оплачивая труд лучшим умам планеты, лишь бы те нашли выход из тупика, в который загнало себя человечество. Пока, правда, никто ничего не нашел.

Кире было даже стыдно задавать Гринбергу вопросы, навязанные легким стилем журнала. Ей хотелось спросить о том, что делать людям, каждому человеку, что делать ей — девушке, живущей в большом городе, с хорошей квартирой, зарплатой, машиной, тусующимися друзьями и вечно мающимся сердцем. Она была уверена, что у него есть ответ, и оказалась права.

— Кира, — ответил Гринберг, открыто глядя ей в глаза. И Кира отчетливо прочитала в этом взгляде снисхождение, какое человек испытывает к несмышленым детям. — Ни вы, ни пара миллионов таких же, как вы, не смогут сделать ни-че-го.

— Ну как же ничего! — возмутилась она. — Я понимаю, что это звучит банально, но все же… ограничить потребление, экономить воду, не покупать бутилированную…

— Послушайте… — Наверное, это все-таки было не сочувствие, а банальная усталость. Видно, он уже десятки раз спорил на данную тему. — Не тешьте себя иллюзиями. Людям вообще свойственно создавать себе ложное чувство комфорта, и это нормально. Психологически защитная реакция. И именно это вами руководит, а не здравый смысл.

— Ну тогда объясните мне, почему бесполезно? — Недоумение и разгоряченный тон Киры уже явно выходили за рамки нейтрального делового разговора.

— Потому что, во-первых, таких сознательных, как вы, слишком мало. Попробуйте смотивируйте китайцев, индийцев, африканцев что-то не покупать или думать о том, сколько диоксида выбрасывает их старенький автомобиль. Они выживают, им не до этого. А их, как вы знаете, очень и очень много. Так что совершенствовать старые технологии уже поздно. Нас может спасти только новое, совершенно новое технологическое чудо. Его я и ищу!

— Но их же можно тоже как-то направить…

— Нет, эта задача куда сложнее, чем технологии.

— Черт! — не сдержалась Кира. — А я мучилась из-за того, что не устояла и купила новый айфон, хотя предыдущий, наверное, еще лет пять мог бы исправно работать.

— Я вам больше скажу. Покупайте и восьмой, и девятый, и бог знает сколько еще… От этого ничего не изменится.

— Вы так легко об этом говорите, с таким непоколебимым оптимизмом, будто вас это никак не касается. — И действительно, глаза ее визави лучились каким-то любопытством. Словно даже после разговора, исполненного фатализма, ему все равно не терпелось заглянуть в будущее.

— А что нам остается делать… плакать? — сказал он и широко улыбнулся.

Не найдя успокоения в его словах, Кира больше не пыталась увести это интервью в нужное ей русло. Формально распрощавшись спустя двадцать минут, она медленно брела по Кингс Роуд, отдаляясь от офиса Гринберга и от своей мечты. Склонность к преувеличению уже рисовала в ее воображении задыхающийся от смога и болезней Лондон, покореженное ураганами и гигантскими волнами лондонское Око и мамаш, вытаскивающих своих детей из грязевых потоков. Ну а пока Кингс Роуд сверкала тысячами заманчивых витрин. До самолета оставалось еще полдня, за которые Кирина сумка успела наполниться подарками и обновками. «По крайней мере, у меня теперь есть оправдание, могу с головой окунуться в беспредельный консьюмеризм. Сам Давид разрешил!» — подумала она горько, но не без удовольствия глядя на нарядные пакеты.

Кира вспомнила, как попала в этот город почти пятнадцать лет назад. Она гуляла по Лондону с группой таких же закомплексованных подростков, каким была и сама, и, вместо того чтобы восхищаться впервые увиденной заграницей, испытывала жгучее чувство стыда. Причиной тому был огромный пуховик цвета хаки, в который ее нарядила мама. По Кириному мнению, не было на свете вещи более чужеродной в этом стильном городе и ничто так не уродовало ее тоненькую фигурку, как неказистое творение подпольной китайской фабрики, которое было уместно разве что на Северном полюсе. Тогда Кира придумала какую-то изощренную схему, чтобы поменяться куртками с другой девчонкой из группы. Силой своего прыщавого авторитета она буквально насильно нацепила на подругу свой пуховик и забрала кожаную куртку, которая была холодной, потасканной и ужасно тяжелой. К вечеру у продрогшей Киры болели плечи и спина, но она упрямо носила чужую куртку, ибо так, ей казалось, она в большей степени походила на цивилизованного человека. Вся группа посмеивалась над ней, но это она еще могла вынести. Мнение ближайшего окружения Киру смущало намного меньше, чем мнение лондонцев, хотя они даже и не подозревали о Кирином существовании. Ее каждый раз вводили в ступор беспричинные улыбки и дружелюбное «good morning»¹ незнакомых людей на улицах Ипсвича, где Кира училась. Ответное дружелюбие они в ней тогда не вызывали — только замешательство и чувство полнейшего несоответствия. Поэтому каждая такая поездка была причиной чудовищной ломки. Кира сопротивлялась родителям, как могла.

Когда она решила поступать на журналистику, отец сразу же поставил на ней крест: «Какой из тебя журналист! Ты поздороваться с людьми нормально не можешь». Во многом выбор профессии был сделан вопреки его словам, чтобы доказать себе и ему, что она лучше и сильнее, чем о ней думают, а вовсе не из большой любви к писанине или общению. Особого таланта Кира в себе никогда не чувствовала, хотя иногда на нее нападало вдохновение. Правда, очень редко.

Спустя десять лет в профессии она наконец-то признала, что журналист из нее вышел весьма посредственный. И чтобы стать этой посредственностью, пришлось проделать над собой дьявольски сложную работу. Она вообще очень любила сражаться сама с собой. Кира преодолевала свою стеснительность с маниакальной упертостью альпиниста, карабкающегося на Эверест. В результате ее занесло в другую крайность: она перестала бояться вообще всего. Вернее, Кира загнала свои страхи очень глубоко, в какие-то неизвестные ей самой уголки души. Она чувствовала, что этот страх жив, что он бродит по лабиринту бессознательного в поисках выхода, но, как только он приближался к поверхности, она намеренно совершала какой-нибудь дерзкий поступок, и страх отступал перед лицом бравады и эйфории. В общем, Кира научилась кое-как уживаться с собой, а благодаря частым поездкам, она везде чувствовала себя как рыба в воде. Мало того, нажила себе перманентную тягу к смене мест, которую называла «зудом путешественника».

Кира села за столик уличного кафе и принялась наблюдать за прохожими и посетителями. Когда-то это было их любимым занятием с Максимом: они выбирали «жертву» — кого-то из посетителей их любимого кафе в одном из московских переулков — и придумывали ей мысли, диалоги, ситуации, исходя из внешнего вида, манеры одеваться и тех значительных мелочей, что создают образ человека. Иногда получались весьма любопытные персонажи. По крайней мере, они всегда могли переключиться на это занятие, если между собой им было не о чем поговорить.

Вот и сейчас Кира решила немного «размяться», чтобы отвлечься от разговора с Давидом. Через два столика от нее сидела пара. Молодой человек запустил руку под стол и медленно поглаживал внутреннюю поверхность бедра своей откровенно несимпатичной, но холеной дамы. «Наверное, только от этого он и может получать удовольствие», — Кира никогда не скупилась на язвительность.

Она набрала номер Макса.

— Хэллоу! Хау ду ю ду?² — сказала она, нарочно выделяя русский акцент.

— Ай'м файн.³ Поспал, поел, на работе. — Любимым занятием Макса было подурачиться, поэтому он сразу же подхватил Кирин тон и заговорил своим привычным голосом слабоумного переростка.

— Помимо нижнего уровня пирамиды Маслоу, какие новости?

— Помимо чего-чего?.. Как интервью?

— Нормально. Я уже закончила. Сижу в кафе, жду рейс. Тут парнишка один девушку неприлично лапает, как ты меня тогда в «Рис и Рыбе». Интересно, она его так же хочет, как я тебя тогда?

— По-любому, меньше.

— Почему?

— Потому что ты одна такая… Вези себя уже быстрее сюда!

— Везу-везу!

«Как все же часто мы ошибаемся в трактовке чужих чувств!» — подумала Кира. Они так давно были вместе, что Кира уже и не помнила того замирания сердца и холодка по спине от его прикосновений. Она знала, что Макс ее любит. Его душа не маялась, как Кирина, в вечных сомнениях. Иногда ей казалось, что неколебимая любовь Максима — это дань комфорту: он нашел себе объект для обожания и теперь, успокоенный, живет в уверенности, что так будет всегда. Хорошая черта для мужчины, но стабильностью тоже можно быть сытым по горло… Однако отношений, полных драмы, Кира тоже на дух не переносила — громкие ссоры и слезные примирения утомляли ее, и от них она бежала еще быстрее. «Было бы мне хорошо с Давидом, к примеру? — подумалось ей вдруг. — Вообще-то, пусть другие журналисты не врут, что рассматривают объекты своих „допросов“ только в качестве источника информации». Каждый мужчина, голос которого записал Кирин диктофон, был скрупулезно изучен ею на предмет «пригодности» для романа. Как правило, ее диагноз для каждого из них был неутешительным, но это не умаляло ее испорченности.

Подходил ли Давид хоть для чего-то, помимо разговора?.. Внешне он был похож на состарившегося мальчика, пропустившего стадию мужчины. Большие светло-голубые, всегда будто удивленные, распахнутые глаза с множеством морщинок вокруг, круглое лицо, узкие губы и очень жесткие кучерявые волосы, немного отдающие рыжим. Была ли эта детскость в сорокапятилетнем бизнесмене обманчива, Кире не удалось узнать даже спустя много времени.

Вялое течение неотфильтрованных мыслей настолько засосало Киру, что, погруженная в них, она, на автомате расплатившись в кафе и доехав на экспрессе до аэропорта, уже шла на посадку в самолет. Разгоряченная парочка из кафе ушла раньше нее. По заинтересованному взгляду мужчины, брошенному через плечо, Кира поняла, что ему, в общем-то, было все равно, кого тискать за коленку.

* * *

Все три с половиной часа полета Кира просидела, прислонившись к иллюминатору лбом и вглядываясь в темноту. Голова гудела так же, как двигатели самолета. Проблемы с Максом, повседневные девичьи заботы, мечты о далеком будущем и планы на ближайшие выходные отступили перед бездной неизвестности. Все дальнейшее существование представлялось Кире сплошной борьбой за выживание. И стоит ли бороться, если будущее — череда лишений и катастроф. Ее чувства были далеки от паники, скорее, какое-то мерзкое ощущение любопытства и фатализма. Вероятно, то же самое испытывают неизлечимо больные люди, которые знают о своем диагнозе. Однако до конца воссоздать страшное будущее в своих фантазиях Кира не могла — воображение приводило ее на какой-нибудь маленький спасительный остров или оазис в горах, где укроются от беды самые подготовленные люди. «Как же оголливудились мои мозги», — подумала Кира. Любой ее сценарий проходил через катастрофу и заканчивался хэппи-эндом.

Она нарисовала себе уйму душещипательных сцен. В одной из них Макс в последний момент вытаскивает ее из грязного водоворота или укрывает от снега собственным телом. «Не хватает маленькой болонки или котенка для пущего эффекта…»

Ко всей этой оргии мыслей отчетливо примешивалось чувство вины. За свой образ жизни, за привязанность к комфорту; вина за пластик и воду, вина перед оленями, львами, акулами, пчелами, кошками, норками и песцами, коровами и всем сущим. Не было вины только перед людьми. Вообще-то она любила каждого человека в отдельности, поражалась глубине некоторых личностей и восхищалась ими. Но ненавидела человечество в общем и его необъяснимую коллективную недальновидность и жестокость.

«Цивилизация и цивилизованность так иллюзорны, — размышляла Кира, — на самом деле люди остались такими же варварами, как и тысячи лет назад. История ничему не учит, это-то понятно… И знания ничего никому не дают. Весь огромный багаж опыта, великих открытий, литературы, искусства, гуманизма лежит мертвым грузом и ни капельки не приближает ни одного из нас к идеальному человеку. Мы такое же вероломное стадо — хоть со знаниями, хоть без них…»

К концу полета душевное напряжение стало спадать. Моменты готовности к полному самоотречению и жертвенности часто и как-то естественно сменялись у Киры бесстыдным пофигизмом. Спустя полчаса после рушащих все жизненные устои мыслей она уже присматривала себе новые туфли на весну, представляя, какое впечатление произведет на совершенно ненужных ей людей.

* * *

Кира уже привыкла, что никто не встречает ее в аэропорту. Слишком уж часто она улепетывала из Москвы, поэтому радость встреч перестала искрить эмоциями, превратившись лишь в неудобство от пробок и просьб. Но сегодня ее встречала Женя — единственная Кирина подруга, которая вызывала у нее искреннее чувство восхищения. Кира сама не могла понять причину своего обожания, для нее подруга действительно была эталоном гармонии красоты, ума, юмора и доброты. Обычно чужое превосходство вызывает в большинстве женщин почти ощутимую физическую боль и впрыск яда в кровь. Но в случае с Женей Кириного яда не хватило бы, чтобы перекрыть всю боль от ее совершенства. Поэтому Кира просто покорно признала, что Женя слишком прекрасна, чтобы вызывать даже типичное чувство конкуренции. Она всегда удивлялась, как в таком циничном городе может жить настолько чистой души человек. Вернее, жить-то как раз проще, чем не впитать с годами весь смог его алчности, распущенности и пошлости.

Женя была красива какой-то нерусской красотой. Ее отец был дипломатом, поэтому она родилась в Дании и до пяти лет жила там. Женю часто спрашивали, нет ли у нее скандинавских корней, на что она отшучивалась, что всем своим видом доказывает теорию о влиянии места рождения на внешность. Белокурые волосы и ярко-голубые глаза, пухлые, наверное даже чересчур, губы заставляли окружающих подозревать пергидроль, линзы и силикон, хотя общий, достаточно скромный образ давал понять, что все это натуральное и не нуждается в коррекции. В общем, даже этого было бы достаточно, но, видно, природа решила сыграть над мужчинами злую шутку и наградила Женю высоким ростом, статью и покатыми бедрами. Лицо у нее было тонким, вытянутым, без типичной русской тяжеловесности и пухлых щек. Бархатистый певучий голос. И тут природа решила подшутить не только над мужчинами, но и над самой обладательницей всей этой роскоши и подмешала ей щедрую долю цепкого ума. Похоже, зря. Потому что лучше бы она тупо принимала захватнические набеги мужчин на свое тело, чем постоянно на эту тему рефлексировала. Женя окончила МГИМО, где действительно училась, а не строила глазки преподавателям, а позже сделала неплохую карьеру в международном консалтинге. Если бы она, как большинство одаренных природой девиц, бесстыдно пользовалась своей внешностью, темпы ее карьеры, вероятно, утроились бы. Но Женя, помимо всего прочего, была старомодна, за что Кира называла ее «последним из могикан».

Старомодность Жени проявлялась во всем: от одежды до убеждения в том, что девушка должна уходить из семьи и начинать совместный быт с мужчиной только после свадьбы. Она слушала классическую музыку, не ходила в клубы, не носила шпильки, чем вызывала у людей полное недоумение. Ее побаивались. Кира тоже, правда, побаивалась не на расстоянии, а в числе особо приближенных. Если бы Женя узнала, в каких дозах Кира иногда вливала в себя по пятницам виски, сколько у нее было «на один раз» и что она нет-нет да и покуривала травку… Кире хотелось быть для подруги лучше, чем есть, поэтому она, с одной стороны, была с ней предельно искренна, а с другой — строго дозировала информацию о себе.

— Ты меня удивляешь, — сказала Кира, просияв и чмокнув подругу в щеку. — Сидела бы дома со своим Персиком. Я представляю, сколько нервов тебе стоило пробиться через поток железяк на колесах, в которых заперты матерящиеся нервные ублюдки.

— Ублюдки, конечно, были, но все окупилось — мы встретились!

Кира засияла:

— Мы могли бы встретиться и завтра и от радости съесть огромный тирамису.

— Слушай, ну ладно тебе. Мне просто нечего было делать. Ехать от меня всего-то полчаса. Почему бы не сделать тебе приятное и не пообщаться.

— Ну, тогда давай срочно общаться! Рассказывай, кто там на горизонте активировался? Речь ведь об этом?

— Ха-ха, все-то ты знаешь!

— Ну не про работу же ты приехала рассказывать, — сгримасничала Кира.

Дальше последовали типичные девичьи подробности: «а он сказал, а я сказала, а он не взял трубку, а потом сказал — сказала — сказал — обиделась». Имя, внешность и все детали жизни собеседника были не так уж и важны, поскольку все у Жени всегда заканчивалось одним и тем же — разочарованием. Но она философски спокойно к этому относилась, не впадала в уныние и верила в лучшее.

— Как съездила?

Кира рассказала о своем дерьмовом самочувствии после разговора с Давидом:

— Знаешь, такое двоякое ощущение. С одной стороны — жажда деятельности. Хочется бить в набат, трубить на весь мир, мол, люди, просыпайтесь, опомнитесь! — Кира и в самом деле повысила голос и стала размахивать руками, как глашатай. — Люди, забудьте о своих мещанских прихотях!.. С другой стороны, он сумел меня убедить, что все тщетно. И поскольку все тщетно, — продолжила она, — я расслабилась — превратилась в прожорливую фанатичку шопинга и накупила в «Harrods» кучу всякой всячины.

— Я заметила. По весу твоего чемодана. — Женя покосилась на Киру с шутливым укором. — Девочки, даже самые сознательные в мире, неисправимы.

— Нет! Он тяжелый, потому что там есть кое-что для тебя! Должна же я как-то отблагодарить тебя за то, что ты меня встретила. И, между прочим, отблагодарить следует гораздо дороже, чем заплатить таксисту.

— Кира!

— Да шучу я! Хотя благодарность всегда стоит дороже, чем обычные товарно-денежные отношения.

— Это точно!

В какой-то момент Кира отключилась от разговора. Фары встречных машин расплылись в ее задумчивом оцепенении. Женин сосредоточенный профиль то проваливался в полумрак, то резко освещался по контуру, очерчивая идеально вылепленный лоб, нос, губы и кончики ресниц.

— Знаешь, Гринберг все никак не выходит у меня из головы. Было бы таких людей чуточку больше, мир был бы совсем другим, — сказала Кира, все еще наблюдая за игрой света и тени.

— Знаешь, недавно мой знакомый мне про него тоже рассказывал. Но не очень лестные вещи…

— Да?! Что за знакомый и что за вещи?

— Ну… что он, мягко говоря, непорядочный человек. Я в подробности не вдавалась, ибо не моя это тема.

— Так что за знакомый? — повторила Кира.

— Некий Марк Паклер, может быть, ты про него даже слышала — он уникальный! Из семьи потомственных изобретателей. Сейчас конструирует безэмиссионные двигатели для самолетов. А с Гринбергом они долго работали вместе, вели общий бизнес. Мой клиент, в общем.

— А насколько вы близко знакомы?

Вместо ответа, Женя глянула на Киру так хлестко, будто ужалила.

— Нет-нет, я не это имела в виду! В смысле, если вы хорошо общаетесь, может, я могла бы задать ему несколько вопросов. И вообще, если он настолько интересен, я хочу интервью!

— Хорошо, я с ним поговорю.

Кира опять посмотрела на Женин профиль. У нее было доброе лицо. Иногда, бывает, посмотришь на человека и не поймешь, то ли бежать от него, то ли схватить и не отпускать. Насчет Жени таких сомнений просто не могло быть: такая «обложка» может хранить только драгоценную душу. И все же, пока Женя была поглощена дорогой, Кира продолжала вглядываться в ее черты, стараясь понять, может ли там скрываться что-то еще, помимо идеального воспитания и высокой культуры, может ли там быть двойное дно и в чем же ее неидеальность.

— У тебя есть недостатки?

— Ты именно об этом думаешь и уже двадцать минут подряд таранишь меня взглядом? — засмеялась Женя.

— Вообще-то, да.

— Полно недостатков. Например, я сладкоежка, — скокетничала Женя.

— Да ну тебя! Мне просто интересно, бывают ли у идеальных людей темные стороны.

— Кир, за «идеальную», конечно, спасибо, но я советую не заходить на эту темную сторону. Ни ко мне, ни к кому бы то ни было. Представь, что кто-то найдет ключ к тому, что ты скрываешь от всех, и выпустит этого джинна наружу. Например, если о твоих сокровенных мыслях узнают твои родители, Макс, друзья. Каково тебе будет?

Кира растянула губы в узкую резкую ухмылку.

— Я даже не смогу оправдаться. Повешусь сразу.

— И я. И все. Люди слишком сложно устроены. Мы чаще всего и сами не можем со стопроцентной уверенностью сказать, что из себя представляем. Вот если бы видно было сразу, кто хороший, а кто плохой. Кому можно доверять власть, а кого сразу на эшафот…

— Это было бы слишком скучно. Книг тогда точно не было бы написано ни одной. Пусть лучше мы будем зачитываться Кундерой и жить на планете в перманентном состоянии войны.

— Какая-то ты зануда сегодня. Не пущу тебя больше в Лондон! Он тебе явно не на пользу.

— Неправда. Просто обычно я болтаю только о смешных вещах, а сегодня впервые решила выдать что-то посерьезнее… Паркуйся здесь. Дальше точно не встанем.

Женя начала выделывать машиной акробатические этюды, на которые способен только частый гость центра Москвы. Кира уже давно снимала квартиру на Патриарших. Свою в Беляево — побольше, поновее, но не такую «posh»⁴, она сдавала.

— Я не перестаю удивляться твоему мазохизму. Жить в центре добровольно. — Женя скорчила рожицу полнейшего неодобрения. — Это медленное самоубийство. Типа курения или алкоголизма.

— А по мне так наоборот. Офис рядом. Малая Бронная со всеми ее ресторанными благами тоже рядом. Можно прийти на каблуках и не устать. Ну и сама фраза «я живу на Патриарших» производит даже большее впечатление, чем брюлики вместе с «бентли». Хотя… тащить чемодан двум девушкам на четвертый этаж — это точно мазохизм. Ты победила, сдаюсь!

— Где твой Макс?

— А черт его знает, — без всяких эмоций произнесла Кира. — Все тешит себя надеждами, что работает на великое будущее.

* * *

Кира открыла дверь и включила свет. В квартире стоял затхлый запах, какой бывает или в давно заброшенных помещениях, или в домах старых одиноких людей. Кире почему-то резко стало жалко себя, будто это она сама была чем-то давно заброшенным. К ногам кинулись три кошки, завопившие разноголосым хором. Девушки выпили по бокальчику давно открытой бутылки вина, которую Кира всегда припасала для гостей, но никогда не пила одна. Поэтому вино часто прокисало. Женя на свой страх и риск уехала за рулем.

Кира никогда не оставляла чемодан неразобранным. И в этот раз, хотя часы и пробили полвторого, она принялась рыться в вещах и надолго застыла, сжав в руках подарок для Максима — серебряные запонки, под сапфировое стекло которых можно было вставить любую фотографию или изображение. Она задумалась: подарить их так, как они есть, или вставить свой портрет либо их совместный снимок. Побросав вещи, Кира села к компьютеру и стала искать что-нибудь подходящее. Спустя полчаса обнаружила, что за последние пару лет у них не было ни одной общей фотографии. Вот она на отдыхе, вот он с друзьями на даче. Макс ее, конечно, звал, но разве поедет такая девушка, как она, с такими неподходящими личностями, как они… Вот она опять на отдыхе, а он за рабочим столом, за рулем, возле новогодней елки — тоже один. Она на острове с белым песком и фотошопного цвета водой, в баре, на интервью, на лыжах. Неизменно небрежно шикарная… Папка на рабочем столе компьютера под названием «Life»⁵, как оказалось, говорила об их отношениях намного больше слов.

В голову стали прокрадываться мысли вроде «как хорошо было раньше и как серо сейчас». И что по-настоящему яркими были лишь несколько их первых встреч, а все остальное время оказалось лишь ожиданием их повторения. Кира давно поняла, что в таких размышлениях нет никакого смысла, только потеря времени, и поэтому отогнала их прочь и принялась за статью. Монотонная работа — прослушать кусок текста, набрать, прослушать, перепечатать — ей нравилась, хотя со стороны покажется самым нудным трудом из всех возможных. Для Киры же она была чем-то сродни медитации. К тому же так ее не мучила совесть за безделье, ведь она действительно работала. И в то же время ни о чем не думала. Это был один из редких моментов, когда Кира могла остановить рой мыслей, заполняющих ее мозг, словно пчелы улей. После расшифровки интервью она часто приходила к выводу, что интеллектуальный труд — это, в общем-то, противоестественно для человека. Ибо он никогда не делает его счастливым.

В этот раз работа не клеилась. Она постоянно спотыкалась о слова Гринберга. На фразе «…мы всё это заслужили» она отключила диктофон, разделась и легла в постель. Среди ночи в полудреме почувствовала, как Максим шмыгнул под одеяло, обнял, перекинув через ее талию свою тяжелую руку. Сразу стало жарко, неудобно и тяжело дышать, но Кира никогда не убирала его руку. Ночью Кира всегда любила Макса сильнее. Даже если накануне они поссорились и она утром намеревалась продолжать дуться на него. Ночью он просто становился ее родным, гладким, могучим, вкусно пахнущим телом. Как будто обидчик, заключенный в этом теле, на ночь улетал по своим делам.

Кира прижалась к нему изо всех сил и быстро заснула.

Примечания

1

«доброе утро» (англ.).

2

— Привет! Как дела? (англ.)

3

— Я в порядке. (англ.)

4

«шикарную» (англ.).

5

«Жизнь» (англ.).