Без раскаяния

Альберт Светлов

Сборник небольших литературных импровизаций, навеянных событиями, происходящими вокруг. Они не относятся к какому-то определённому стилю, каждый волен назвать их по-своему.

© Альберт Светлов, 2021

ISBN 978-5-0050-8256-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Интервью Американской женской газете — журналу на русском языке «Женский Шарм». Нью-Йорк — Париж — Москва

Альберт Светлов: «Искренность не заменить трэшем, а красоту — обилием обнажёнки!»

Недавно у нас на «Женском шарме» были опубликованы стихотворения в прозе Альберта Светлова. Писатель с оригинальным классическим стилем, в котором сегодня мало кто пишет, — явление редкое. Родившись и живя в современных феерических темпах, пишущей братии хочется всё меньше глубины, и всё больше — плескаться на поверхности чего-либо, создавая лишь мелкую рябь. Настоящей же волны, которая накроет читателя с головой, от них не дождёшься. Для этого другой характер нужен, стержень, закалка, сила духа. Нам удалось побеседовать немного с Альбертом о его шедевральном (не побоимся этого слова!) творчестве, о женщинах и даже о политике. И в конце интервью (внимание!) наших пишущих читательниц ждут несколько лайфхаков!

— Альберт, с чего вообще началось ваше увлечение литературой? Родители привили эту страсть или педагоги в школе?

— Вы знаете, как бы тривиально это не прозвучало, но все мы родом из детства. Если определённые пристрастия не прививаются сызмальства, то шанс формирования их впоследствии, хотя и есть, но весьма ничтожен. Ещё до школы мама и бабушки обучили меня азбуке, то и дело покупали красочные книги, сами читали вслух. Таким образом и заложили основание. А в начальных классах пробудившийся интерес получил дальнейшее развитие. Учился я в обычной советской сельской школе. Воспитывали нас преподаватели, трепетно, с уважением относящиеся к литературе. Впрочем, не только старания педагогов сыграли роль в привитии любви к поглощению книжной премудрости, но и сложившийся коллектив. Среди ребят, моих друзей, считалось позорным не держать в руках романов Скотта, Верна, Дюма, Лондона, Крапивина. Мы глотали их огромными порциями, благо библиотек в селе имелось несколько: школьная, детская, взрослая. Компания наша состояла из «Гоши», «Банана», «Панчо», «Вовочки», и на переменах мы громко обсуждали прочитанное, спорили, кричали: «А я бы… А помнишь, как он…?» «Гоша» и «Банан» являлись специалистами в морской тематике, отличали бушприт от форштевня и полубака, и каравеллу от бригантины. Но примерными пай-мальчиками мы не были, и дихлофос взрывали, и из поджигов стреляли… Я это более подробно изложил в первом романе — «Перекрёстки детства», который сейчас готовлю к переизданию, детально редактирую, чищу от ошибок, подбираю обложку, наполняю рисунками.

— Как правило, первые написанные произведения любых, даже самых классически классических классиков, носили печать влияния других писателей. Ваша первая проза чьё влияние на себе носила?

— Да, вы правы. У каждого писателя есть свой идеал в литературе, на которого хочется равняться. Для меня этот идеал — Марсель Пруст. Его многотомник «В поисках утраченного времени» великолепен! В музыке — Бах, в литературе — Пруст. Ни с чем столь потрясающим я до сих пор не сталкивался. И у того, и у того — полифония. С Прустом я впервые столкнулся в 1999 году, и это просто оглушило откровением. Ни одной лишней фразы, всё сто раз выверено. Стопроцентное попадание! Под таким впечатлением ходил! Думалось: вот бы, как он, научиться. (Ну, конечно, это нереально. Да и несовременно, тем более в нынешней России). И вот в 2017 я перечёл «По направлению к Свану» и последующее, и — понеслось. На «Перекрёстках детства» жирный, смачный отпечаток прустовской стилистики лежит, не заметить невозможно. Он и начинается так же, как у Пруста, с тех же слов. (Да и свежие стихи в прозе, опубликованные вами, им пропитаны). «Перекрёстки» — это текст-погружение в прошлое, сожаление об ушедшем времени. Во второй части задуманной тетралогии я несколько отошёл от прямой аналогии, тянуло поэкспериментировать, и я включил в текст отрывки из выдуманной переписки персонажей и их дневников, но название «Целуя девушек в снегу» словно намекает. (У Пруста один из романов эпопеи называется «Под сенью девушек в цвету»).

— Здорово! У журналистов подобные «намёки» в заголовках статей называют «прецедентным феноменом». А как видоизменились с годами ваши читательские предпочтения? Кого из авторов читаете чаще всего сейчас?

— О детских предпочтениях я уже упоминал. Стоит ещё назвать фантастов: Стругацкие, Беляев, Казанцев, Брэдбери, Хайнлайн. В 90-е, вместе с новыми институтскими приятелями, зачитывался фэнтези, детективами. Но эта мутная волна постепенно схлынула. После окончания вуза шла в основном специальная литература, было не до беллетристики. А сейчас я влюбился в отечественную классику 19 — начала 20 в. Чехов, разумеется, не Пруст, но завораживает не слабее. Да и ближе он душе русского человека, понятнее. Как и Толстой, Достоевский, Александр Островский и другие. Вот если брать прямо теперь, то читаю Скотта, Рассела, Бальзака, Ленина.

— Ленина?! Это далеко не литературное чтиво! Вас увлекает история и политика? На ваш взгляд, коммунизм с равенством ещё возможен? Или общество окончательно погребено под гнётом миллиардов элиты?

— Ох! Ну и вопросики у вас! Ага! Ленина! Представляю, насколько лютый баттхерт случится у некоторых читателей после моего ответа. Это крайне интересный автор для интересующихся историей и современной политикой. О, Владимир Ильич ещё тот тролль был! Идеологических противников в дискуссиях с ювелирным изяществом разделывал под орех. Одна реплика в отношении кадетов: «Вы — партия народной свободы?! Да подите вы!» — чего стоит. А какая ясность мысли и точность формулировок? Шикарнейшее чтиво! Порой подмывает вслед за Пушкиным воскликнуть: «Ай да Ленин, ай да…!» Очень жалею, что раньше не добрался до его собрания сочинений. Мне, человеку с историческим образованием, это непростительно. Тем более, Ленин у нас чрезвычайно выхолощен. И напрасно. Ошибка превращать ленинские труды в окостеневший догмат. Он всегда действовал, исходя из конкретики, признавая отжившие взгляды — отжившими, настаивая на необходимости расти, развиваться, двигаться вперёд. Полагаю, коммунизм — единственный вариант развития человечества, способный спасти его от самоуничтожения. Он закономерен. Рано или поздно мы должны к нему прийти. Кое-где левое движение на подъёме, бурлит Латинская Америка. В путинской России иначе. Стойкое ощущение, будто с российским народом правительство может сотворить любую подлость, и он всё стерпит. Болото и стабильность. В перестроечные и постперестроечные годы идея коммунизма была оболгана, да и сейчас поливание грязью советского периода продолжается в не менее грандиозных масштабах. Под это заточены СМИ, кино, телевидение, мощнейшая машина пропаганды. В пьесе «Oflameron» я попытался показать развращённость высших слоёв, олигархата, политиканов и присосавшейся к ним интеллигенции, и бессилие, неумение низших классов изменить ситуацию. Разумеется, написана она «в стол», ни один режиссёр не рискнёт поставить, ну разве в каком-нибудь русскоязычном театре за границей. В целом я достаточно пессимистично смотрю на обстановку в России, считаю, в ближайшие годы сменить общественно-политический строй нереально. А кризис усугубляется и грозит разрешиться огромной кровью и распадом страны, приблизительно так, как я описал в фантастическом эпизоде «Перекрёстков детства». В глубинке — депресняк, безработица, отсутствие перспектив. Можно многое рассказать, как уничтожали предприятия в моём родном селе, как люди спивались, вешались от безысходности. В городе картина ненамного лучше. Сам два года без работы, нигде не берут по причине неподходящего возраста, оттого знаю, о чём говорю.

— Ну раз уж мы на «Женском шарме» коснулись политики, то не могу не затронуть философскую идею, присущую достаточно многим известным мыслителям прошлого — идею «Матери мира». Какой вы её видите, приближаясь к нашим реалиям жизни? И какое место в ваших произведениях занимает женщина? Кто она — «героиня вашего романа»?

— Хм… Отвечу сперва на вторую часть вопроса. Возлюбленная Сергея Максимова (главный герой трилогии) в моих романах занимает едва ли не центральное место. И не одна возлюбленная, ха-ха-ха. Да, их там несколько, но есть ОДНА. ЕДИНСТВЕННАЯ. (По сюжету её зовут Линой). Её он встретил, преодолев многочисленные неудачи, и в его судьбе она осталась навсегда, даже после того, как умерла. Нет, не физически, душой умерла. Но то, что он разглядел в ней в первые месяцы знакомства, в этот конфетно-букетный период клятв, обещаний, он потом пытался отыскать в других женщинах. Безрезультатно. Максимов невольно сравнивал их с Линой, её добротой, отзывчивостью, умом, чувством юмора и пониманием прекрасного, жертвенностью, покупался на яркую обложку и… осознавал: Лину ему не заменить никем. Чтобы подчеркнуть его метания, время в книгах переплетается. Детство, юность, взросление, любовь, ненависть, всё вместе, параллельно. То есть «героиня моего романа» — это девушка, память о которой Максимов пронёс через всю жизнь. Касаемо идеи «Матери мира», то я атеист и рассматриваю подобные взгляды, как чисто теоретическое умствование.

— А сколько у вас всего романов? Где их можно приобрести?

— Всего у меня три больших произведения. «Перекрёстки детства», «Целуя девушек в снегу» и «Орфей неприкаянный». Они объединены сквозными действующими лицами, нашими современниками, обычными, но раскрывающимися подчас с неожиданных сторон. Это люди не чуждые юмору, живые, совершающие ошибки, любящие и ненавидящие, встречающиеся и расстающиеся. В процессе создания второго романа я рискнул прикончить главного героя, Сергея Максимова. И его не стало. Не, ну а чё, своя рука — владыка, ха-ха. Захотел — убил, захотел — оживил. По сюжету его закалывает очередной супруг женщины, пред которой Максимов продолжал преклоняться и после разлуки. По сути, она санкционировала расправу, а Максимов… Она ему снилась… Прежняя, настоящая… Вот… Но когда эпилог прочитал мой однокурсник, выведенный в качестве персонажа, в реальности он — крутой бизнесмен, то дико возмутился: «Как ты мог?! За что ты его так?! Вертай всё взад!». В общем, товарищ устроил мне выволочку и убедил воскресить Сергея. Ну и в третьей части Максимов ожил. Я уже совсем собирался взяться за 4 том, даже название придумал и кое-какие наброски сделал, но спохватился: «Перекрёстки» отредактированы недостаточно тщательно, поэтому засел за их исправление. И оно растянулось более, чем на полгода. Скоро закончу обновление, впихнув туда рисунки, и получится конфетка. Опрометчиво опубликованный вариант был ужасен, каюсь. Но как выразился некий господин: «Прошу отнестись с пониманием». Это — первый опыт, у меня отсутствовала методика выискивания погрешностей, повторов. Теперь она есть. Впрочем, я не считаю месяцы, потраченные на редактуру, потерянными. Параллельно с правкой текста сам собой сложился сборник юмористических рассказов о шотландском коте Марсике и пьеса «Oflameron». А приобрести книги можно на сайте издательской платформы Ридеро. Они доступны для заказа в бумажном и электронном виде.

— Ок, а скажите, героиня какого произведения известных классиков является лично для вас идеалом и почему?

— Вы ставите вопросы, которые я никогда ранее не задавал сам себе… Тут требуется капитально подумать, взвесить… Происходи наша беседа в реальном времени, я б надолго подвис. Ну, хорошо, попытаюсь выдать что-то внятное. Видите ли, наверное, я выделю не одну героиню, а несколько. Уж коли речь зашла об идеале… От каждой по чёрточке, так сказать. Начнём с Джейн Эйр. Некогда сильное впечатление на меня произвёл отрывок из романа Бронте, где Джейн кажется, что она через много миль слышит зов любимого человека. Кстати, любопытный образец цельной женщины с решительным характером, хотя на первый взгляд представляется этаким серым забитым мышонком, тютей. Затем Наташа Петрова из «Теней в раю» Ремарка. Загадочная, умная, оригинальная. Эдме из «Мопра» Жорж Санд, чуток приторна, но в традициях своего века. Добавлю капельку стервозности и назову Бекки Шарп из «Ярмарки тщеславия». Почему? Помните, в старенькой песне есть строки: «Должна быть в женщине, какая-то загадка, // Должна быть тайна в ней, какая-то». А, да! Как я мог упустить: Алина Юргина из «Орфея неприкаянного»! Тоже ого-го! Натура — кремень, но с юмором, за словом в сумочку не полезет. Ха-ха-ха! Шутка. А серьёзно, то зачем вообще нужны женщины в романах? Да просто, они — талисманы для мужчин. Есть талисманы, приносящие удачу, а есть — неприятности. В любом случае они служат украшением обыденности, побуждают на подвиг или преступление, помогают осознать себя личностью, а жизнь — струйкой в песочных часах. Весь мир в кармане, если вертится вокруг женщины.

— Неожиданно! Вы назвали ряд сугубо женских романов, и начали с Джейн Эйр. Я почему-то думала, что назовёте Маргариту Булгакова. Хорошо, такой вопрос: а что кроме серьёзной литературы и женщин может вас радовать?

— Вот уж не сказал бы, что названные мною романы являются сугубо женскими. Джейн Эйр соответствует данному определению, а Ремарк — сомневаюсь. Он — глыба, ни в какие границы и рамки его не втиснуть. Санд — вообще попса и сопли в сахаре, но на неокрепшую душу подростка (я читал «Мопра» в 14 лет) действует неотразимо. Странно, про Булгакова я даже не вспомнил. Маргарита — не мой типаж. А вот кот Бегемот — мой. И теперь непосредственно к вопросу. Да многое может радовать. Увы, в основном мелочи. Вкусный ароматный чай, таёжный густой мёд с кедровыми орешками, удачно сваренный борщ, мурлыканье кота под щекой, хорошие оценки дочери, достойно написанный в результате многочасового мучения текст, поездка в лес, то, что близкие здоровы и живы, захватывающий и глубокий фильм… Этакие простые мещанские побрякушки.

Конец ознакомительного фрагмента.