Триада

Алиса Гольц (2022)

Три земли на просторах океана — Деджа, Эллатос и Аргваллис — раньше были разделены только водой. Но полторы сотни лет назад всё изменилось, и теперь никому не дано добраться до другой земли ни по воде, ни по воздуху: вместо берегов простирается лишь океанская гладь. Триада раскололась. В южном городе Гаавун на Эллатосе судьба снова свела вместе нищую Джерисель Фенгари и торговца магией Арнэ Тарреля. Они находят сиреневый кристалл и, не умея с ним обращаться и натворив в городе бед, первые за столько лет бегут на Деджу. Но всё идет совершенно не так, как задумывалось. На чужой земле из-за своей находки Таррель и Фенгари оказываются втянуты в борьбу земной и небесной власти, в которой им придётся выбрать, чью сторону принять.

Глава 6

Синяя Дубрава ещё спала, когда тишину нарушил неспешный топот копыт, и из темноты выехали семь укутанных с головами всадников. Первый из них, самый высокий и плечистый, ехал верхом на настоящей лошади, а остальные — чуть поодаль, и погоняли стройных рыжих ланоков, копытца которых, казалось, вовсе не создавали шума, в отличие от чёрного жеребца. Рассвет никак не занимался.

— Торопите своих тварей. Господин нас ждал ещё вчера. — сказал человек на лошади.

— И ещё подождёт. — раздался сзади женский голос. — Если только не собирается возить меня вместо моего ланока.

— Закрой свой чёрный рот, Эль. — сказал тот, не оборачиваясь.

— Хотя, да, Гант. Ты выносливей. Это для тебя работа.

— Не заткнёшься — прострелю голову. — сказал Гант.

Гант казался огромным на фоне тёмно-серого неба и низких деревьев. Его фигура в седле двигалась из стороны в сторону в такт шагам лошади. Эль пустила задыхающееся животное вперёд и, обогнав Ганта, встала поперёк его пути.

— Я смотрю, ты смельчаком стал с последней нашей встречи. А я ведь тебя тогда, кажется, пригвоздила кнутом к земле.

Гант вскинул арбалет и сжал его так, что перчатка заскрипела, натянувшись на огромном кулаке. Стрела смотрела точно в лоб всадницы. Та пустила ланока медленным шагом и, приблизившись к Ганту, упёрлась лбом точно в арбалет. Над платком, скрывающим нижнюю часть лица, из-под чёрных бровей сверкали золотые, по-кошачьи большие глаза.

— Ну, давай. — ласково сказала она.

Гант опустил арбалет и двинулся дальше. Вместе с ним двинулись и остальные всадники, которые, едва увидев в его руках оружие, тут же остановились.

Рассвет обнажил лысеющий лоб и серо-жёлтое лицо Ганта, все в мелких порезах, забитых грязью. Маленькие глаза казались еще меньше рядом с огромным, наполовину обрезанным носом. Гант снял капюшон, сощурился, поглядев на небо, и пустил своего коня рысцой по лесу. Начиналась равнина, а Синяя дубрава, яркая, точно морская волна посреди этой пустоши, осталась позади.

Вдалеке, в сухих травах, тоскливо перекликались дикие ланоки. Они пели отрывисто и звонко, чем очень раздражали Ганта: он плевался и бранился каждый раз, как слышал вдали клик животного, которому отвечали ланоки всадников позади него.

Повсюду, словно безмолвные склепы, стали появляться каменные дома. И подумать бы, что никого не обитает на этой сухой равнине, но захлопывались двери и скрипели тяжёлые засовы, едва колонна всадников проезжала мимо. Столичные земли пробуждались. Пробуждались так, словно лучше бы этого пробуждения вовсе не было.

Один из всадников, молодой человек в синем мундире под шерстяной плащ, глядел по сторонам с нескрываемым восхищением, и то и дело приподнимал капюшон, чтоб не упустить ничего интересного.

О четверых других всадников почти нечего было сказать. Все они были немолоды, а кто-то даже стар, по-своему суровы, но объединяло их одно и то же — много оружия и, точно позорные клейма, наполовину обрезанные носы. Все они ехали молча, и каждый думал о своём. Только молодой солдат никак не мог замолчать. Он впервые ехал по долине, предвкушая приезд в столицу, и восхищался всем, что появлялось на его пути, пока Гант не рявкнул, заставляя его замолчать.

Эль ехала впереди всех и всё ещё скрывала лицо капюшоном плаща и тёмным платком. Она глядела вокруг со скукой и разочарованием взамен гнева, который снова обуял её в Дубраве. Но ей ли злиться. Она знала, куда едет. Ещё она знала, что Гант со свойственным ему жутким, нездоровым, будто у безумца, интересом пялится ей в спину, и будь у него шанс — пустил бы стрелу прямо между лопаток. А может просто гадает, сколько она продержится, проткни он её насквозь ножом. Такому верзиле и маленького клинка хватит, чтоб она испустила дух.

Справа от Эль среди сухой равнины извивалось глубокое обмелевшее русло. Умершая река еще хранила в себе остатки былой влаги и из последних сил давала жизнь вялым деревьям, кустарникам и разноцветным травам. Эль потянула ланока за короткий рог на затылке, поворачивая голову животного вправо, и тот, спотыкаясь о каждый плотный кусок земли, направился к руслу. Подъехав как можно ближе, Эль заглянула за край обрыва.

Там кипела совершенно иная, своя торопливая жизнь. В этом овраге, дна которого в зарослях не было видно, копошилось, пищало, шуршало, падали капли и журчал крохотный ручеёк. Где-то там, среди клубков листьев и корней, он сверкал брызгами.

Здесь же, на краю обрыва, прямо под копытами ланока, росли сиреневые цветы и источали запах, которого Эль никогда прежде не чувствовала. Ей хотелось бы забрать этот запах с собой. Она наклонилась, опираясь на стремя, и вырвала цветок вместе с корнем, который оказался на удивление крепким и толстым.

Ветер гулял по долине и издавал звуки унылые, точно вдалеке кто-то печалился, играя на флейте. И отвечали ланоки, думая, что эти звуки для них. Эль еще раз оглядела маленький, извивающийся по равнине зелёный мир, кажущийся ненастоящим среди жёлтой пустоши, и сказала:

— И ты тоже умрёшь.

Чем дальше всадники ехали, тем больше появлялось в долине голых каменных холмов. Они торчали из земли, точно окаменевшие спины животных, погребённых пластами почвы, и постепенно становились выше и круче, пока не выросли в могучую гордую гряду. Окутанные туманом, на горизонте стояли две горы, так близко, точно обнимались. Акраль и Нодаль, великие близнецы. Они защищали собой нежные сиреневые башни, скрытые облаками. Огромный кристалл несколькими пиками возвышался на горизонте среди гор, точно подобный им, а они защищали его от ветров, которые раздирали долину. И чем ближе он был, тем прекраснее скользил свет по его гладким стенам, растущим из самой земли. Сиэрекрилл молчаливо стоял между небом и землёй в ладонях двух гор и разрезал своими вершинами кудрявые облака. Нежный блеск гигантских граней среди сухого и мёртвого казался далёким миражом, несуществующей красотой, рождённой воображением. Точно приблизься — и сиреневое видение исчезнет, оставив вокруг лишь мёртвую землю и безмолвные горы.

Топот резвых ног раздался в темноте. Он кружился где-то над головой, поднимаясь выше и выше, и становясь оттого еще громче, преумноженный эхом. Фонарик мерцал на высоте, взглядом которую не охватить вовсе. Лестницы, лестницы, без дверей, без окон, выглаженные пальцами невидимые во тьме перила, забитые, замазанные напрочь стены.

— Сто восемь, сто девять… Сто пятьдесят четыре… двести пять.

Связка огромных ключей на поясе тянула мальчика к полу, отчего он хромал, но поднимался всё выше, лишь замедляя шаг.

— Четыреста семнадцать… пятьсот сорок.

Мальчик сел на ступени, переводя дух, и поставил фонарь рядом с собой. Пламя тревожно задергалось.

— Ты чего? — спросил мальчик у огня. — Не трясись так.

Дышалось все ещё тяжело, но, непонятно откуда, сюда проникала свежесть. Видимо, давно замазанное окно где-то рядом. Мальчик принялся ковырять высохшую глину. Она забивалась под ногти, но легко отковыривалась. Чем дальше копали грязные пальцы, тем холоднее становилась глина, перемешанная с опилками. Все. Дальше не идёт. Мальчик убрал палец и застыл с улыбкой на лице.

Он придвинулся и припал к стене, на которой засияло отколупанное пятнышко. Оно светилось ровным сиреневым светом, немного тусклым, но достаточным, чтоб осветить старую лестницу. На разбитых губах засияла улыбка. Он смотрел туда, где свет, и ему чудились нескончаемые узоры, как на длинных юбках тех женщин, которых он изредка видит наверху, когда солдат нет, и можно выйти в коридор. Там можно много чего увидеть, в бесконечных пустых залах. Только эти светящиеся узоры еще лучше. Сдвинешься — и рисунок тут же другой, ещё чудеснее прежнего. Хоть бы это не было чем-то постыдным! Мальчика охватил страх, что подглядывать за такой красотой ему вовсе нельзя.

Ему даже не захотелось сегодня прятаться до ночи наверху, чтоб, когда все спят, гулять по пустым коридорам, залам, садам с подвесными мостами и качелями, может быть, даже искупаться в том прекрасном крохотном пруду, с которого открывается вид на холмы и долину, будто ты — огромная птица и летишь, оглядывая свои успокоенные ночью владения.

Нет. Захотелось вернуться сюда. Он даже не замечал, как слезы не моргающих, утомлённых темнотой глаз стекают к подбородку. «Там, должно быть, сиреневое море во льду» подумал мальчик, и фонарь рядом с ним тут же потух.

— Эй, там! — тихо донеслось сверху, хотя человек кричал изо всех сил. Мальчик вздрогнул и принялся забивать светящееся пятно порошком из глины и опилок, который сам и отковырял.

— Я иду, Меордо! — крикнул он и голос его дрогнул. — Нет, оставь дверь! У меня фонарь потух!

И побежал ещё быстрее.

— Шестьсот два… Шестьсот восемьдесят три.

Он обязательно сюда вернётся. Пятьсот сороковая ступень. Здесь наконец-то станет светло без дурацкого фонаря.

— Восемьсот пять… Девятьсот тридцать восемь.

Кажется, пояс с ключами протёр бедро до кости, так больно.

Тысяча восемьдесят. Всё.

— Проклятый сукин сын! — закричали тут же, как он просунул голову в дверь и зажмурился, ослеплённый светом, пусть и таким тусклым, какой был в этой маленькой каменной комнате с жареными кроликами на столе.

— Ключи, живо! А потом, клянусь, сброшу тебя с этой самой лестницы! Может быть тогда твоя задница зашевелится по ней быстрее!

Мальчик уворачивался от ударов, но один, по шее, пропустил, и откатился в угол. Шесть. Слишком много оплеух за утро. Наверное, сегодня какой-то очень важный день.

— Оставь его в покое. Сарул, давай ключи. Я уж думал, потерял.

Эти слова принадлежали Меордо, стройному человеку с длинным серьёзным лицом. Он был темноволос, коротко стрижен, гладко выбрит и одет в тёмно-серый пиджак и чёрные штаны. Меордо выхватил у Сарула ключи и тут же убежал. Он, как молодой осторожный лис, проскальзывал в приоткрытые двери, пробегал по узким ходам, одному ему известным, поднимался и спускался по тёмным лестницам, пока не вышел в коридор — длинный, светлый, с высокими белыми потолками. Там толпились люди. Меордо пробрался сквозь толпу отвратительно пахнущих людей в плащах, покрытых грязью и кровью, и нырнул в узкий коридор, оканчивающийся дверью. Среди десятков ключей он нашёл нужный ему, и скользнул внутрь.

В зале было совсем темно. Меордо пересёк зал и открыл тяжёлую штору. Стало светлее.

— В Воздушных садах всё готово, господин. — сказал он кому-то. А потом зашептал: — С Сиэрекриллом закончили. Подножие разбили, горняков убрали. Ещё три опоры сломать — и упадёт. Искать вас здесь потом никто не станет. Да и некому будет. Но не волнуйтесь. Всё рассчитали. Здесь сейчас безопасно. А от Ламбора хорошие новости. Остров будет готов через двадцать дней.

— Хорошо. Зови. — ответили ему.

Трейегал вошёл в зал. Он снял протёртую до дыр кожаную шапку и огляделся, не смея ступить дальше двух шагов от двери. Ему подумалось, что этот зал, наверное, называют Красным. Хотя, это только его глупая голова додумается до такой заурядности. Тут всё сложнее, не иначе, как ещё одно слово, которое сходу не запомнишь. Здесь, в Сиэрекрилле, все существует, чтоб язык поломать. Простые слова-то владыки не умеют выдумать. Чтоб на язык ложилось обычным людям.

Тяжёлые бордовые шторы пропускали сквозь себя тусклый свет от треугольных окон, отчего весь зал окрашивался в тёмно-красный. Шторы эти висели по всем стенам, кроме той, что в конце зала, самой дальней. Она была чёрной и не пропускала света, если он и вовсе был там, за ней. По всей длине той стены стоял стол с красным креслом. Больше в зале ничего не было. Единственный луч света проникал сквозь не завешенное окно на середину зала, туда, где сам он, Трейегал, должно быть, будет стоять. Вдруг в кресле за столом кто-то пошевелился, и Трейегал чуть не подпрыгнул от удивления и неловкости. Это было кресло владыки.

— Ну, подойди же. Как тебя там… Трийегул? — раздался высокий, но очень аккуратный голос. Слова были чёткими и ясными, как только что отчеканенные ардумы.

— Трейегал, владыка.

Он поправил сползшую штанину, измазанную по колено в грязи, и пошёл на середину зала, бранясь под нос, что придётся ему стоять на свету, будто вымазанному борову посреди прачечной. Трейегал никогда прежде не видел владыки. От этого он чувствовал себя еще более неловко. Он пошёл, и вместе с ним двинулось его искажённое отражение на тёмном полу. Теперь, подойдя ближе, он увидел, что за столом сидит маленький плотный человек в красном халате с широкой золотой каймой, а рядом с ним на столе…

— Это у вас там что… лиса, что ли? — смущённо спросил Трейегал.

Животное на столе не шевелилось.

— Да. — последовал невозмутимый ответ. — Одна из частей.

— О! — протянул Трейегал. — Небо! Да их целых две!

Человек в кресле нетерпеливо заёрзал, но успокоился, едва начал гладить пушистый мех.

— Эта — уродец. Двухголовая.

И нервно продолжил гладить.

— А чего не целиком-то? — не унимался Трейегал, которого эта ситуация сбивала с толку.

— А я только головы люблю.

Трейегал сощурился, приглядываясь к лисьим головам. Глаза у них определённо были вынуты. Видимо, чтоб не так жутко было. Он молчал, и человек в тени устало вздохнул.

— Люблю я лис. Вот и всего. А живые слишком… подвижны, чтоб эту мою любовь удовлетворить. И клыки их. Не нравятся они мне. А тут такое счастье, сразу две, представляете? — сказал владыка, с улыбкой оглядев всех в зале.

Трейегал еле сдержался, чтобы не поморщиться. Ему, в отличие от владыки, гладить отрезанные головы вовсе не хотелось.

— Каждому свое. — буркнул он и тут же увидел, как Меордо неподалёку от него предостерегающе качает головой.

— Так. Труйегал. — уже раздражённо донеслось из конца зала.

Конец ознакомительного фрагмента.