Вдогонку за солнцем

Алинда Ивлева (2022)

Наша жизнь — это поезд, и я приглашаю вас в дорогу. В путешествии вы познакомитесь цыганским бароном, будете убегать вместе со мной от маньяков и таскать рисовые сумки вместе с челночницами, узнаете об одном дне службы милиционера-кинолога, сможете вместе со мной дружить, любить и прощать. За окном экспресса жизни будут проноситься судьбы разных людей. Наша дорога пролетит сквозь летние закаты, осенние сумерки и зимние чудеса. Вдохнем майский воздух цветения и прохладу гор. Читайте, я пока пойду к проводнику за чаем в серебряных подстаканниках, ведь дорога обещает быть длинной. За душистым чаем разговор всегда душевнее. Сборник рассказов в жанре «автофикшн», который я посвятила своему отцу.

Лагерная жизнь

— Встали в строй! — Зычно, под призывную мелодию в исполнении юного барабанщика и местного, отбывающего уже пятидесятый срок, горниста «Взвейтесь кострами», пионервожатая указала нам резким взмахом руки место в шеренге. — Замыкающие! Держать строй! — Маша подтянула расползающийся узел кумачового галстука, прокашлялась, поправила пилотку, свалившуюся на ухо. — Че встали, как вкопанные, оглохли? — «вожатка» с устрашающим отчеством Адольфовна и бульдожьим взглядом направилась к нам с подругой по спорту, Оле. Мы вжались в сосну так, что кора её впилась нам в спины сквозь одежду.

— Мария Адольфовна, мы вообще-то барьеристки, нас мама отправила сюда дождаться свою смену, — проблеяла еле слышно Ольга.

— Наши все на сборах в другом лагере, а мы по возрасту туда не подошли, они же приедут в июле, — вопросительно, но с надеждой в голосе вставила я свою речь. Как младшая, даже не была удостоена сурового взгляда пионервожатой.

— Церберша, — шепнула подруге. Та нервно хихикнула.

— Я смотрю вас жизнь-то по лагерям раскидала, бывалые, закосить не получится, у на тут у всех один устав. Иначе карцер, — тощая Адольфовна в этот момент очень смахивала на тезку отца. Ниточка синюшных губ сжалась, желваки заиграли, вены вздулись на её цыплячьей шее. Казалось, что гордость пионеров — красный галстук вот-вот задушит её. Пионервожатая, как в замедленной съёмке, зловеще сверкая глазами, подняла длинную хворостину с земли. Не спеша обломала мелкие сучья, помню только вибрирующий визг прута, разрезающий мятежный воздух и раскаленную боль под коленями. Мы с Олей согнулись пополам. Цепкие пальцы за шиворот бросили нас к строю испуганных ребят.

Дед продул неуверенно свой, похоже, ещё времен революции, горн. Снова взвились кострами синие ночи. Мы маршировали. На линейку.

— Надо бежать!

— Ты что!? — испуганно зыркнула Леванюк, она хоть и крупнее меня и старше на три месяца, но такая трусиха.

— Я в этом Гестапо не останусь, — и когда пионерский отряд прошагал после линейки к столовой, Адольфовна отвлеклась на беседу с другой вожатой, я рванула к административному корпусу. Знала, что, когда время обеда, там пусто, словно всех потравили дихлофосом, как тараканов. Домашний телефон помнила наизусть. «Мамочка, мамочка, возьми трубку».

— Алло, — уставший тихий голос, такой родной.

— Мамочка, миленькая, прошу, заберите меня домой или приезжайте в выходные. Я здесь не смогу, — голос сорвался на рыдания.

— Что случилось? — Мама была недовольна.

— Ничего, — я поняла, что просьба моя словно дуновение ветерка в июльскую жару по её тону.

Зареванная, незаметно присоединилась к обедающим, как удав заглотила лагерную еду. Оля понимающе подбадривала взглядом.

— Ночью пойдём до дороги, там на попутках доедем до вокзала, — я была решительно настроена.

— Меня родаки убьют, я не пойду, — Оля сдалась без боя.

— Тогда я подговорю Тольку, у него друзья — старшаки, они в магазин сами ходят, дорогу знают, проведут, — подруга поняла, меня остановит только цунами.

Ночью, когда только лунная посеребренная дорожка освещала дымчатую вуаль над торфяным озером, беглый отряд из пионера-лагеря «Орлёнок» пытался отдышаться под остервенелый писк комаров у тёмной воды. Серёга, из старшего отряда, сказал:"Если дойдём до озера, значит, полпути до трассы преодолели". На наших койках в это время мирно посапывали скомканные полотенца и тёплые вещи.

Даже в лесном сумраке был виден беззубый улыбчивый рот Толяна, будто в смертельной схватке потерял пару зубов. Он привирал, что в схватке с врагами потерял зубы. Но весь лагерь знал — свалился неудачно с велика. Вадим предложил искупаться и двигаться дальше. Свобода же. Я сразу отказалась.

— Надо бы костёр разжечь, у дворника спички стырил и вот, газеты, — из-за шиворота спортивки Толян достал пачку мятых газетных листов.

Оля в последний момент передумала и увязалась с нами, бурча, брюзжа и спотыкаясь об каждый корень, она доплелась к озеру. И теперь, надув губы, пыталась подпалить бумагу. Лист заискрился неоновыми языками, Толик и я быстро подкинули сухостоя и высохшую кору. Апельсиновое танго осветило лесную ночь. В этот момент взгляд выхватил статью в газете. Фото протокольных рож и заголовок: «сбежали трое заключённых, предположительно скрываются возле пионерлагерей Орлёнок, Мечта, Юность».

— Орлёнок… — в приступе паники я зажала рот руками и перешла на шёпот.

— Ха, ты че зэков боишься? — вылез из воды трясущийся Вадик в длинных сатиновых трусах, быстро напялил футболку и уселся к костру.

— А ты не боишься? — подруга развернулась к пловцу, и уже тряслась так, словно её только достали из морозилки.

— А че их бояться, с нас и взять-то нечего, — Толян развеял обстановку.

— Но я бы тут не засиживался, а то засекут по любому, — Вадик, стуча зубами, уже запихивал мокрые ноги в штаны и кеды. По-пионерски тушим костёр и валим, — пацаны встали у огня наизготовку. Мы отвернулись. Зашипели угольки и дымок взвился ввысь.

Мелкими перебежками продолжили путь. Темень хоть глаз выколи, но парни похоже знали дорогу. Машин по-прежнему не было слышно. Только лесные жители перекрикивались между собой и перешёптывались сосны с осинами. Зыбкий страх все больше сковывал внутренности.

Неожиданно, все разом, мы учуяли запах костра и чего-то копченого. Подкравшись поближе, скрываясь за деревьями, мы увидели три чёрных ссутулившихся над огнём силуэта. Мы разом приникли к влажной траве, колючки сосновые впились в руки и коленки, словно спицы. У парней исчезла бравада. Стали тихо отступать. Вдруг, где-то совсем рядом, раздался тягучий ломающийся голос:

— Может, братва, сперва маленькую раздавим, потом остальными закусим.

Первая с жуткими криками рванула Ольга. Мы как команчи сиганули следом. Благо я и подруга легкоатлетки. Наш огонёк ещё дымился и фырчал. По нему-то нас и нашли перепуганные пионервожатые, которые обыскали к тому времени весь лагерь. Утром приехала милиция и собаки. Адольфовна разговаривала на птичьем языке. Мы не разбирали ни слова. Мальчишек сразу отделили от спортсменок. Позвонили отцу днём, и врач «Орленка» молил забрать меня срочно домой, потому что у ребёнка высокая температура.

Когда приехали за мной родители, мама озадаченно потрогала голову. Не горячая. Папа провёл личную беседу с начальником детского учреждения. Не знаю, чем закончился их разговор, но меня забрали. А Ольга осталась. Больше в лагерях я не бывала. Когда жёлтое такси выехало за ворота из громкоговорителя донеслись обрывки песни: «Орлёнок, орлёнок, взлети выше солнца». Я была счастлива.