Черный аист

Алесь Кожедуб, 2022

Роман известного писателя Алеся Кожедуба «Чёрный аист» возвращает нас в семидесятые годы прошлого века. Студент-филолог выбирает, кем стать: фольклористом, спортсменом, языковедом, учителем в школе… Внук знахаря из Полесья, он встречается с лешими, волколаками, русалками, ведьмами – персонажами, практически исчезнувшими из современной жизни. Чёрный аист прилетает к нему как последний вестник из мира преданий. Роман написан легко, увлекательно, с неким светом и чистотой юности.

© Кожедуб А. К., 2022

© Оформление. Издательство «У Никитских ворот», 2022

Дизайн обложки — Антон Дирижаблев

* * *

Часть первая

Мольфар

1

Фольклористом я стал на первой своей практике в университете.

На практику, которая и называлась фольклорной, мы всем курсом отправились на Полесье — в Столинский район Брестской области. За плечами остались две экзаменационные сессии первого курса, и я уже считал себя бывалым студентом.

Я учился на филологическом факультете, почти сплошь состоящем из девиц. В моей второй группе ребят было четверо из тридцати, в остальных группах дела обстояли не лучше.

«Куда я попал?!» — иногда с недоумением, смешанным с ужасом, озирался я по сторонам. Девиц было так много, что запомнить лицо какой-нибудь из них не представлялось возможным. К тому же все они были разного размера и окраса, что только увеличивало кавардак в моей голове. Первое время я различал их исключительно по ногам. В год моего поступления в университет в моду вошли мини-юбки, все новоявленные студентки щеголяли только в них, и я был вынужден запоминать ноги. Не скажу, что все они были одинаково хороши, но некоторые можно было выделить. Странно, но лучшие ножки в моей группе были у старосты Светки Карпович. В остальных группах старосты были ребята, а у нас Светка.

— Ты сколько баллов набрала? — спросил я Светку при знакомстве.

— Двадцать! — вздёрнула она и без того курносый нос.

Это была максимальная сумма при поступлении.

— Понятно, — сказал я.

У самого меня было девятнадцать, у остальных студентов и того меньше.

Но я знал и то, что старостами назначали ребят, отслуживших в армии, и баллы здесь не имели значения.

«Неужели за ножки?» — покосился я на круглые коленки Светки.

— А в нашей группе в армии никто не служил, — сказала Светка и показала язык.

Я понял, что Светке палец в рот не клади.

— Я скоро замуж выхожу, — вздохнув, сказала Светка. — Это вы тут все детский сад.

Похоже, она меня утешала, что было ещё обиднее.

— Валера Дубко на два года старше, — пробормотал я.

— А двадцати баллов не набрал! — фыркнула Светка. — Уйду в декрет, тебя старостой назначат.

— Больно надо! — тоже фыркнул я.

Я хорошо знал, что на роль старосты не гожусь. Знали об этом, видимо, и в деканате.

Как бы то ни было, на фольклорной практике Светка считалась ещё полноценным старостой группы.

Руководителем практики была преподаватель устного народного творчества Татьяна Николаевна Петрова. Под её началом мы все доехали до райцентра Столин, а дальше каждая группа отправилась в заранее выбранную деревню. Нам достался Теребежов на самой границе с Украиной.

Суть практики состояла в том, что студенты должны были найти людей, знавших старинные песни, сказки или обряды, и записать исполнителей на магнитофон.

2

В Теребежове нас разместили по два-три человека в хате. Бригадир колхоза Николай, занимавшийся обустройством студентов, упарился, разводя девчат по хатам.

— Эта не хочет с той, а та с этой, — пожаловался он нам с Валерой.

Нас он отвёл в хату на краю деревни последними.

— Другие хлопцы на том конце, — махнул он рукой.

Бригадир не объяснил, почему две пары парней он поселил в разных концах Теребежова. Видимо, по принципу петухов. Эти двое топчут куриц в этом конце, другие в том.

Вечером мы отправились к Светке на совещание.

— Кто умеет с магнитофоном обращаться? — спросила она, глядя почему-то на меня.

— А сколько у нас магнитофонов? — спросил Валера.

— Три.

— Значит, главный тот, у кого магнитофон?

Светка пожала плечами.

— В принципе, я знаю все марки магнитофонов, — дёрнул себя за ус Валера. — Из-за границы постоянно поступает что-то новенькое.

— У нас отечественные, — успокоила его Светка. — Мы берём лучший и идём записывать вчетвером — вы, я и Ленка.

Ленка Кофман, сидевшая рядом с ней, подпрыгнула на стуле в знак согласия. Стул затрещал. Они обе были видные девушки, на полголовы выше меня. У Ленки, кстати, тоже длинные ноги, но немного иксом.

А Валера всё крутил усы. Они у него свисали, как у западноукраинского парубка. Но Валера и родом из Рахова. Я хоть и не дока в географии, однако знал, что это у чёрта на куличках, в Закарпатье.

— Тебя как в Минск занесло? — спросил как-то я его.

— Тётка здесь живёт, — уклончиво ответил Валера.

Валера никогда не отвечал на поставленный вопрос впрямую. Сейчас тоже в чём-то сомневался.

— Ладно, — наконец сказал он. — У тебя адреса есть?

— Есть, — достала бумажку из кармана халатика Светлана. — В сельсовете дали. Ефим Петрович Дерунец, девяносто лет. Живёт через три дома от нашего.

Мы засиделись у девушек дотемна.

— Здесь спать рано ложатся, — сказала Светка. — Вы договорились с хозяйкой, что поздно придёте?

— Нет.

Мы с Валерой посмотрели друг на друга.

— Там, между прочим, собака, — сказал я.

— Они на своих не бросаются, — хмыкнул Валера.

Уверенности в его словах я не услышал.

К своему дому мы подошли в кромешной темноте.

— Этот? — спросил Валера.

— Вроде этот.

Валера подёргал калитку. Она была заперта на засов с той стороны.

— Надо лезть через забор, — сказал я.

Во дворе залаяла собака. Судя по тому, что лай то удалялся, то приближался, собака свободно бегала по двору. Днём она сидела на цепи.

— Что будем делать? — спросил Валера.

— Надо как-то хозяйку разбудить, — сказал я.

— Эй! — крикнул Валера. — Мы пришли!

Собака перестала лаять, но чувствовалось, что она где-то рядом.

— Надо передремать до утра, — сказал я. — Здесь вроде кустики неподалёку. И ночь тёплая. Перебьёмся.

3

Мы побрели по дороге к кустам.

— Давай здесь, — сказал Валера, отходя в сторону от дороги. — Хорошо, куртки догадались взять.

Я устроился в ямке между двумя холмиками, прикрыл лицо воротником куртки и закрыл глаза. Валера, повозившись, притих рядом со мной.

Проснулся я от острого чувства тревоги. Казалось, кто-то в упор смотрит на меня из темноты. Я приоткрыл глаза. Небо над головой уже начинало светлеть, и я разглядел в нём неясные очертания креста.

«Господи! — с ужасом подумал я. — Это же могильный крест…»

— Валера! — растолкал я товарища. — Мы с тобой спим на кладбище!

— Что? — подскочил тот. — Какое кладбище?

Однако вид крестов, которые толпой проступили из темноты, рассеял все сомнения. Мы действительно устроились ночевать на деревенском погосте, пусть и не в самом его центре, с краешку, но головой на могильном холмике с покосившимся деревянным крестом.

Мы рванули с кладбища со всех ног.

— Кто предложил переночевать в кустиках? — спросил на бегу Валера.

— А кто меня в них привёл? — парировал я.

На дороге мы перешли на шаг. Светало, и мир уже перестал казаться чёрной прорвой, наполненной оборотнями и вурдалаками.

— Наш дом, — остановился у знакомой калитки Валера.

Крадучись я подошёл к ней и толкнул рукой. Калитка не была заперта. Собака мирно сидела на цепи в глубине двора.

— А я думала, вы уже сегодня и не придёте, — вышла из хаты хозяйка. — Завтракать будете?

— Ещё даже солнце не встало, — посмотрел я на Валеру. — Ты есть хочешь?

— Нет, — помотал тот головой. — А можно мы будем ночевать в сарае?

— В сарае?! — уставилась на нас хозяйка.

— Ну да, на сене. Возьмём одеяла, подушки, и никто никого не будет беспокоить. Ты как?

— Двумя руками «за», — сказал я. — Всю жизнь мечтал спать на сене.

— Дак замёрзнете! — всплеснула руками хозяйка. — Уже ночи холодные!

— В самый раз, — ухмыльнулся Валера. — Мы даже под кустами можем.

Он взглянул на меня. Я отвёл глаза в сторону. Пожалуй, сегодняшняя ночь запомнится мне навсегда.

— Как хотите, — пожала плечами хозяйка. — Пойдёте досыпать или всё же позавтракаете?

— Спать! — хором сказали мы.

Хозяйка выдала нам тощие одеяла и подушки, и мы отправились на сеновал.

— С сараем ты классно придумал, — сказал я, зарываясь с головой в сено. — Надо ещё сказать, чтобы не спускала собаку на ночь. При ней она даже не гавкнула.

— Как думаешь, она специально закрыла калитку и спустила с цепи собаку?

— Конечно… — пробормотал я, проваливаясь в сон.

4

Светка нас разбудила в полдень.

— А вы тут неплохо устроились, — сказала она, поднявшись по лестнице к нам на сеновал. — Я бы тоже не отказалась.

— Залезай, — сдвинул я с головы одеяло. — Здесь места хватит.

— В другой раз, — спустилась на одну ступеньку вниз староста. — Спать до обеда — это настоящее свинство! Мы ведь договаривались прямо с утра идти к деду.

— Пойдём, — донёсся из-под сена голос Валеры. — Позавтракаем и сразу отправимся. Который час?

— Уже двенадцать пробило!

— Если бы ты знала, где мы ночевали… — смахнул я с лица сенную труху.

— Здесь мы ночевали, здесь! — перебил меня Валера.

Он вылез из-под сена и сидел, выбирая из густых усов травинки. Их туда набилось немало.

Мы умылись из рукомойника, съели холодную яичницу, оставленную на столе, и вышли на улицу.

Девчата терпеливо дожидались нас на лавочке у ворот.

— Явились не запылились, — сказала Светка, внимательно оглядывая нас с головы до ног. — Почему хозяйка сказала, что вы пришли только под утро?

— Потому, — ответил Валера. — Где магнитофон?

— Вот, — показала глазами Ленка.

Магнитофон был громоздкий на вид. Девушки, видимо, немало попыхтели, притащив его сюда.

— Чудо отечественной радиотехники, — кивнул Валера, щёлкая тумблерами. — Плёнки достаточно?

Светка подала ему пакет с катушками.

— Ну, что, на кладбище? — подмигнул мне Валера.

— Какое кладбище? — навострила ушки Светлана.

— Знаем мы тут одно, — сказал Валера. — Ну, где этот ваш дед?

Девушки помчались впереди нас. От мелькания перед глазами голых ног у меня голова пошла кругом.

— Кого они здесь своими мини-юбками охмуряют? — спросил я Валеру. — Одни бабки кругом.

— Наверное, деда Ефима, — пропыхтел Валера.

Кроме магнитофона в руках у него на шее болтались два фотоаппарата, а на плече сумка с объективами, блендами и прочей дребеденью. У меня в руках был блокнот для записей и шариковая ручка.

— Зачем тебе столько фотоаппаратов? — поинтересовался я.

— Для съёмки.

— А съёмки зачем?

— Я этим с первого класса занимаюсь, — серьёзно сказал Валера. — Уже в двух международных конкурсах участвовал.

— Я тоже в школе марки собирал, — сказал я. — Была одна палестинская и несколько с портретами Гитлера. Но сейчас бросил.

— Я ещё и радиоприёмники собираю, — полушёпотом сказал Валера. — Вечером дам «Битлов» послушать.

— Кого?

— Ансамбль «Битлз», сейчас самый известный в мире. Тебе какая музыка больше нравится — быстрая или медленная?

Я вспомнил танцульки в нашем новогрудском парке. Там больше скакали под быструю музыку.

— Быстрая, — сказал я.

— А мне медленная. Пришли, кажется.

Девушки поджидали нас у старой хаты за полусгнившим плетнём.

— Здесь, — сказала Светка. — Ну, кто у нас самый смелый?

Я безропотно шагнул в дыру, зиявшую в плетне вместо калитки.

5

Дед Ефим сидел на табуретке за пустым столом. Чувствовалось, он уже был извещён о приходе студентов.

— Кто такие? — строго спросил он.

Девушки стали выталкивать друг дружку вперёд, и всё равно первым перед его глазами предстал я.

— Студенты, — доложил я.

Дед, прищурив один глаз, оглядел сначала меня, затем девушек, прыскающих от смеха. Валера наводил на него объектив фотоаппарата от порога.

— Садись, — похлопал он рукой по табуретке, стоящей рядом. — Чего надоть?

Перебивая друг друга, мы сумбурно изложили суть своих ожиданий от носителей народной мудрости. Внятно это не получилось ни у меня, ни у девушек. Валера, исполняющий обязанности техника, отмалчивался.

— Песни? — разгладил белые с жёлтой полосой под носом усы дед Ефим. — И частушки?

— Можно сказки, — кивнул я.

Усы деда, кстати, были одного фасона с усами Валеры.

«Он тоже из Закарпатья?» — подумал я.

— Тутошний я, — сказал дед. — Теребежовский. Который уж год один живу. Померла Мария.

Воцарилась пауза, которую не решались прерывать ни я, ни девушки.

Валера водрузил на стол магнитофон и включил его.

— Готово? — шёпотом спросил дед.

Валера кивнул.

Дед Ефим набрал в грудь воздуха, чуть откинулся назад и загорланил:

— Трам-та-ра-рам, Чапаев герой, за Родину, за Сталина, на бой, на бой, на бой!

«Трам-та-ра-рам» было самым известным на Руси ругательством, заканчивающимся словом «мать».

Светка с Ленкой подпрыгнули и выкатились за дверь. Ни одна из них не задела подругу рукой или ногой, а они у них были длинные.

Валера, в отличие от девушек, не суетился. Он щёлкнул тумблером магнитофона, накрыл его крышкой, аккуратно положил в сумку и направился к двери.

— Ждём тебя на улице, — сказал он, не повернув головы.

— Куды это они? — спросил дед Ефим.

— Туды, — хмыкнул я.

— Ну и правильно, — тоже хмыкнул дед.

Он наклонился и достал из-под стола большую бутыль, до половины наполненную мутной жидкостью. Я в домашних напитках разбирался слабо, но сразу понял, что это самогон.

— Принеси стаканы, — кивнул в сторону буфета, похожего на комод, дед. — И хлеб с огурцом прихвати.

Я повиновался. Отчего-то я понимал, что прохожу обряд некой инициации, проще говоря, посвящения в фольклористы.

— Пятьдесят пять градусов, — сказал дед, наливая в стаканы. — Лучше тут ни у кого нема.

Я промолчал. Обряды дают результат только в том случае, если их выполнять неукоснительно и с глубокой верой в душе.

— Кто такой Ленин, знаешь? — спросил дед, когда мы продышались.

Я в изумлении уставился на него. Ленина у нас знали даже грудные дети.

— Я его видел, как тебя, — сказал дед. — Слабо выступал.

— Где?! — чуть не подавился я хлебом.

— В Петрограде, — снова налил в стаканы дед Ефим. — Революция началась, а я матрос на линкоре. К нам и император приезжал, и великий князь. Но лучше всех выступал Керенский. От это оратор! Как выступит, матросы его качать рвутся! А Ленин картавый. Правильно говорил: долой войну, власть народу, земля крестьянам, экспроприация, шаг вперёд, два назад… А Керенский лучше. Если б не сбёг, у нас бы и земля, и заводы… Ну, давай!

Мы чокнулись.

Несколько раз за окном показывалась физиономия Валеры с вопросительно обвисшими усами. Я его не замечал.

— Чекають? — показал пальцем в окно дед.

Я пожал плечами.

— Ты заходи ко мне, — сказал дед Ефим. — Выпить уже нема с кем. Я тебе и про Ленина, и про Троцкого. Дзержинского бачив. Он из наших поляков, а они вредные…

— Песни надо записывать, — сказал я.

— Это вам бабы напоют, — махнул рукой дед. — Хоть бы ваша Вульяна, она богато песень знае.

— Какая Ульяна?

— Хозяйка ваша, — снова показал пальцем в окно дед. — Первая теребежовская певунья, хоть и молодая. Память добрая.

Он произнёс «памьять».

Я пожал негнущуюся руку деда Ефима и вышел из хаты.

6

День за днём мы стали обходить здешних баб и записывать песни: купальские, зажиночные, кустовые, волочёбные. Больше всего было свадебных песен, и знатоком их, как и говорил дед Ефим, была наша хозяйка.

— С детства пою, — объяснила она. — Взрослые сидят за столом, и я рядом, запоминаю. Баба Стэфа много песен знала и мама. Я уже вслед за ними. Моя Нинка не хочет запоминать.

— Кто? — спросил я.

— Дочка, пятый класс кончила. С батькой на Украину поехала, к его родне в гости. Уже третью неделю сижу одна, как кукушка…

Она быстро взглянула на Валеру и покраснела. Он этого взгляда не заметил.

Валеру вообще интересовала исключительно техника. Но это и хорошо. Без него мы бы вряд ли что-нибудь записали. У меня бы точно вся лента порвалась. У девиц и того хуже, они бы даже не смогли её в магнитофон заправить.

— Тебе кто больше нравится — Светка или Ленка? — спросил я, наблюдая, как Валера перематывает ленту.

Тот, как обычно, не торопился с ответом, обдумывал, видимо. А что тут думать?

— Наташка, — сказал он.

У меня отвисла челюсть.

— Какая ещё Наташка?

— Кожура.

Наташка и Анька Ковалёва жили по соседству с нашими девицами. Эти ещё выше ростом, чем Светка с Ленкой.

— Молодец… — уважительно покачал я головой. — Она хоть знает об этом?

— Конечно, — пожал плечами Валера. — Осенью замуж собирается, но мы этого не допустим. Сами возьмём.

А жизнь-то, оказывается, бурлит. Одного меня нет в этом потоке.

— А как же Людмила? — почесал я затылок.

Людмила была аспиранткой, которую назначили руководителем нашей практики. Первые два дня она пряталась от нас, потом всё же вышла на улицу. Валера принялся её обучать работать с магнитофоном, но оказалось, что ей этого не надо.

— Я же руководитель! — сказала она.

— Ладно, — согласился Валера, — магнитофон мы включим сами. Но ты чем будешь заниматься?

Люда была аспиранткой, но по виду она мало отличалась от наших девушек.

— Наблюдать, направлять и проверять.

«Ишь ты, — подумал я, — а её не зря взяли в аспирантки».

Так вот, взгляды Ульяны и Людмилы, которыми они одарили Валеру, были одинаковы. Во всяком случае, на себе таких взглядов я ещё не ощущал. А хотелось бы.

— Между прочим, я кандидат в мастера спорта по фехтованию, — сказала, слегка покраснев, Людмила. — Могу магнитофон носить.

— Ты и в самом деле кандидат?

Я смотрел на девушку во все глаза.

— Можем левой рукой побороться, — протянула мне руку Людмила. — Я почти всех наших ребят побеждала.

— Шпажистка? — спросил Валера.

— Рапиристка.

Я хоть и занимался полгода вольной борьбой, от соперничества отказался. Пусть Валера борется, он в своём Рахове штангой занимался. Да и смотрят на него, а не на меня.

— Вы тут боритесь, — сказал я, — а я к деду Ефиму. Он мне про Троцкого обещал рассказать.

— Старый коммунист? — спросила Людмила.

— Революцию в Петрограде совершал. Но насчёт коммуниста я не уверен…

— Матерщинник он, а не коммунист! — заржал Валера. — Думаю, и про Петроград врёт.

7

У деда Ефима я проходил курс молодого бойца.

Бутыль с самогоном у нас на столе стояла больше для вида. Дед уже не мог пить эту гарь, я ещё не умел. Выпивали по глотку в час, и ладно.

— Ещё не женишься? — спросил дед, когда я устроился за столом.

— Только первый курс закончил, — сказал я. — В этом возрасте ещё не женятся.

— Сколько тебе годов?

— В сентябре будет восемнадцать.

— Ну, может, ещё и рано, — вздохнул дед. — А я женился сразу после революции.

— Февральской или Октябрьской? — уточнил я.

— Революция у нас была одна — в феврале семнадцатого года, — пристально посмотрел на меня дед Ефим.

Оказалось, ему было не девяносто лет, а всего лишь семьдесят пять. Для меня обе цифры были в равной степени запредельны, и я не придал им большого значения. А дед решил расставить всё по местам.

— Я девяносто пятого года рождения, — поднял он вверх крючковатый указательный палец правой руки. — Сейчас какой у нас год?

— Семидесятый.

— Вот и считай.

— Семьдесят пять, — согласился я.

— До таких годов у нас в Теребежове никто из мужиков не дожил, — приосанился дед. — И в соседних деревнях нету. Повыбило в войнах мужиков, что в городе, что в деревне. Вот был у нас дед Сашка, тот ещё с турками воевал. При царе Миротворце в рекруты забрили.

— При Александре Третьем? — удивился я.

— Ну да, Александре. И он тоже Александр, а у нас его все звали Сашкой. Так ему точно девяносто годов было, даже больше. С турецкой войны шашку привёз. Чуть что не по нём — сразу за шашку хватался. Но никого не зарубил, мирный был дед. Ваша Ульяна его правнучка. Или праправнучка, я в родстве уже стал путаться. У самого ведь никого не осталось.

— А женились вы когда?

— Я же тебе говорю — после революции. В Петрограде сначала начальником стал Керенский, потом большевики взяли Зимний. Был в Петрограде?

— Нет, — сказал я.

— Ну вот. У Ленина сначала Брестский мир с немцами, потом с Юденичем стал воевать. А я матрос на линкоре. Нас сняли с линкора и отправили на Юденича. Меня ранило, я в госпитале отлежался и до хаты. Жениться надо было.

— Какая здесь власть была?

— Тогда у кого оружие, у того и власть. А у меня трёхлинейка. Сначала я её показывал, а потом сховал. Пришли тутошние комиссары, стали допытываться, куда девал. Но я не признался. Нехай пока полежит…

«Стало быть, винтовка где-то до сих пор прячется», — подумал я.

— А тебе зачем? — сказал дед. — Призовут в войско, свою дадут. Тебе когда на службу?

— Студентов не забирают.

— Иди ты? — удивился дед. — Так вы все переженитесь. И этот усатый, и ты. Девки уж на вас поглядывают, видел.

«Никто на меня не поглядывает», — подумал я.

— Это ты не видишь, — усмехнулся дед. — А мне видно. Хочешь, свой горан покажу?

— Какой горан?

— Печь для обжига. У нас тут всё самому надо делать — горшок, жбан, кринку. Миску и ту негде взять. А у меня всё под рукой — глина, гончарный круг, уголь. В печи в жару спать хорошо. Жинка, бывало, добудиться не могла. Ходит вокруг печи, а залезть боится.

— В другой раз, — сказал я. — Фольклор надо записывать.

— Кого? — скосился на меня дед Ефим.

— Народное творчество, в науке это называется — фольклор.

— А ты кто при этом?

— Фольклорист.

Вот тогда я впервые произнёс это слово по отношению к себе. Фольклорист.

8

— Самый главный на свадьбе каравай, — сказала Ульяна.

— А невеста? — засмеялся я.

Валера тоже ухмыльнулся. Для него главным, конечно, был жених.

— Нет, каравай, — твёрдо сказала Ульяна. — Его печёт лучшая в деревне хозяйка. И это не простой каравай.

— Что значит — не простой? — внимательно посмотрел на неё Валера.

Людмила, присутствовавшая при нашем разговоре, молчала, но было видно, что самая заинтересованная здесь она.

Мы все сидели на лавке у нашего дома.

— А на нём шишечки, — спрятала улыбку Ульяна.

— Какие шишечки? — спросил я.

— Вот она знает, — показала на нашего руководителя хозяйка.

Людмила густо покраснела.

— Фаллический символ? — подмигнул мне Валера.

— Не знаю какой, но раньше на него невесту сажали. Считалось, что после этого она скоро понесёт.

— Забеременеет? — уточнил Валера.

— Да.

«Уж не издеваются ли они надо мной?» — подумал я.

— Не над тобой, — шепнула Людмила.

— Каравай с рогами — это уже бык, — сказал я.

Людмила незаметно для других ткнула меня пальцем в бок. А она действительно рапиристка, её железный палец чуть не сломал мне ребро.

— Хотите, я для всех вас испеку завтра каравай? — предложила Ульяна. — Без рожек, конечно.

— Хотим! — захлопала в ладоши Людмила.

Мы с Валерой переглянулись.

— Свадебный? — спросил Валера.

— Нет, обычный. Вы когда уезжаете?

— Послезавтра, — сказал я.

— Вот и будут отъездины.

Ульяна почему-то всё время смотрела на меня. Мне под её взглядом было неуютно.

— Деда Ефима позовём? — спросил я.

— Ни в коем случае! — испугалась Людмила. — Будет как в тот раз.

«А откуда она знает про “тот раз ”? — подумал я. — Её ведь с нами не было».

— Руководитель всегда всё знает, — вздохнула руководитель. — Между прочим, завтра Татьяна Николаевна приезжает, так что каравай будет уместен.

— Из чего его пекут? — спросил Валера.

— Из муки, — засмеялась Ульяна. — Сегодня замешу тесто, за ночь подойдёт, поставлю в печь — и на стол. Я уж и привыкла к вам.

Теперь она смотрела на Валеру, и тому тоже было не по себе.

— Могу дедову гарь принести, — предложил я. — Если закрыть глаза и задержать дыхание — можно пить.

— Не надо! — хором отвергло моё предложение собрание. — В магазине вина купим.

— Сельпо закрыто, — упорствовал я.

— Я скажу, и Ганна откроет, — поставила точку Ульяна. — Пойду тесто замешивать.

Я, Валера и Людмила остались сидеть на лавочке у наших ворот. Без Ульяны нам не о чем было говорить.

9

— А эта ваша Ульяна интересная женщина, — сказала Светка, поочерёдно глядя то на меня, то на Валеру. — Для глухой полесской деревни вообще…

— Не такая уж она и глухая, — запротестовал я. — Асфальтированная дорога, клуб, сельпо. Живи в своё удовольствие.

— Говорят — она ведьма… — прошептала Ленка, округлив от ужаса глаза.

— Кто? — опешил я.

— Ваша хозяйка.

— Нет, кто говорит?

— Все… И наша хозяйка тоже. Сказала, что никто с ней связываться не хочет. На Украину через трубу летает.

— Через какую трубу?

— Печную.

— А почему на Украину? — поднял от магнитофона голову Валера. — Я, между прочим, тоже с Украины.

— Ты с Закарпатья, — сказал я. — Ну-ка, скажи что-нибудь на вашей мове.

В Рахове, откуда приехал Валера, была причудливая смесь украинского, венгерского, польского и немного русского языков. Гуцулы, одним словом.

— Придем до газды, вин будзом почастуе, — сказал Валера. — Потом на дрымбе чи трембите згуляемо.

Из всей этой тирады я понял только слово «трембита». Откуда-то я знал, что это длинная деревянная труба.

— Переведи, — потребовал я.

— Придём к хозяину, он овечьим сыром угостит. Потом на дрымбе или трембите сыграем.

— Что такое дрымба?

— Губная гармошка.

Дальше говорить на гуцульском Валера отказался. Может, и правильно сделал. Между прочим, здешний полесский говор тоже не всем понятен. Я хоть и родился в Ганцевичах, что тоже в Брестской области, однако теребежовские «вин», «був» и «пишов» воспринимаю с трудом.

— Так у нас же Украина рядом, — растолковал мне вчера дед Ефим, к которому я заскочил на минутку. — Пыво пыв чи не пыв?

— Чего?! — разинул я рот.

— А ещё хвальк… Як там по-вашему? — засмеялся-закашлял дед.

— Фольклорист, — буркнул я.

Я уже догадался, что он спросил: «Пиво пил или не пил?» Пиво я не любил, как и дедову гарь.

— Ведьмы старые и страшные, — сказал я, — а наша хоть куда. Валера, скажи.

Валера меня не услышал. Он был глух и нем, когда занимался магнитофоном.

— Между прочим, она правнучка одного знаменитого здешнего казака с саблей, — выдал я добытую от деда Ефима информацию. — Приличная женщина.

Светка с Ленкой во все глаза пялились на меня. И я не чувствовал неловкости от их взглядов.

— Ведьмы чаще всего красавицы, — полушёпотом сказала Людмила. — И зовут их от слова «ведать», «знать».

— Вот это точно! — подал голос Валера. — У нас в Закарпатье их мольфарками называют. Но в жёны никто не берёт.

— Почему? — спросила Ленка.

Губы у неё дрожали.

— Боятся, — пожал плечами Валера.

— Это если знаешь, — сказал я. — Мы вот про кладбище не знали и хорошо спали…

Валера грозно взглянул на меня. Я замолчал.

— Что вы делали на кладбище? — взяла меня за плечо и повернула лицом к себе староста. — Признавайся!

— Не были мы ни на каком кладбище, — сказал Валера.

— Не были, — подтвердил я.

— Мы никому не скажем, — шепнула мне в ухо Светка и прижалась к плечу упругой грудью. — Вурдалаков выслеживали?

Я отодвинулся от неё.

— Завтра на каравае всё скажем, — засмеялся Валера. — Между прочим, Полесье похоже на Закарпатье. Здесь всё зачаровано.

Я с этим был полностью согласен.

10

Утренним автобусом в Теребежов приехала руководитель фольклорной практики Татьяна Николаевна Петрова, и мы всей группой отправились в нашу хату.

— Почему не в клуб? — осведомилась Татьяна Николаевна.

— Будем есть каравай! — хором ответили девчата.

Татьяна Николаевна была женщина крупная, в жару ей приходилось нелегко.

— Далеко до хаты?

— Рядом!

Татьяна Николаевна вздохнула и повлеклась вслед за студентами. Валера предупредительно взял из её рук сумку с вещами.

— Магнитофоны сломались? — спросила преподаватель.

— Все починил, — доложил Валера.

Похоже, его слова были для Татьяны Николаевны полной неожиданностью.

— Как это — починил? — остановилась она. — До конца практики они ещё ни разу не дотягивали.

— Пришлось повозиться, — согласился Валера. — Но у меня с собой инструмент, запчасти… В общем, записали столько, что и за зиму не расшифруем.

Новость была столь впечатляюща, что у Татьяны Николаевны разгладилось лицо. На нём даже появилось что-то похожее на улыбку.

— Не хотите пойти ко мне в семинар? — сахарным голосом спросила она. — Золотые руки нам нужны.

— Вот с ним пойдём, — показал на меня пальцем Валера. — Диплом будем по фольклору писать.

Татьяна Николаевна, до сих пор сталкивавшаяся с чудесами только в сказках, не верила своим ушам.

— И вы тоже?.. — посмотрела она на меня.

«Похоже, до сих пор парней в её семинаре не было», — подумал я.

— Были, но очень давно, — махнула рукой преподавательница. — После каждой практики за свой счёт магнитофоны ремонтировала… Как вы на филфак попали?

В её словах я уловил нотки подобострастия.

— Поступили, — хмыкнул Валера.

— Что здесь поют, кроме частушек?

— Свадебные песни, — сказал я.

— Частушки вообще не поют. Это же Полесье, — добавил Валера.

— Ну да… — Татьяна Николаевна заискивающе заглянула ему в лицо. — Я вижу, у вас фотоаппарат…

— У меня несколько камер, — сказал Валера. — Сейчас сниму вас в процессе работы. Пригодится.

По пылающему лицу Татьяны Николаевны стекали капли пота, но она на них не обращала внимания.

«Интересно, какую тему диплома выберет Валера? — подумал я. — Сам-то я займусь солдатскими песнями».

Вчера дед Ефим спел мне солдатскую песню.

Ой, да ишли хлопцы с ярмарки,

Ой, да заломали яблоньки.

Ой, да заломали грушечки,

Ой, да по девичьи душечки.

Ой, да ты дивчина молода,

Ой, да иди замуж за меня.

За тебя я замуж не пойду,

Ой, да я молодчика люблю…

Песня мне понравилась.

— Надо было вместо матерной частушки её спеть, — сказал я. — Всех девок перепугал.

— А девки любят пужаться, — засмеялся дед. — Хлебом не корми, дай повизжать.

Здесь он был прав. Все наши барышни, включая старосту Светку, хотели чего-нибудь остренького. Хоть встретить того же вурдалака.

— Вурдалаков у нас немае, — закряхтел дед. — Вовкулаки — и тые збегли.

— Кто?

— Оборотни. Раньше их богато було. Всю землю распахали — они и сгинули.

Интереснее всего было бы написать диплом про вурдалаков или оборотней, но, боюсь, Татьяна Николаевна эту тему не утвердит.

— Мой диплом будет об использовании технических средств на фольклорной практике, — сказал Валера. — Мне кажется, актуальная тема. И современная.

Татьяна Николаевна промолчала. Она не была ещё готова к обсуждению тем наших с Валерой дипломов.

11

— Заходите! — встретила нас на пороге своей хаты Ульяна. — Только-только из печи достала.

Каравай стоял на рушнике посреди стола. Даже я понимал, что это особенный каравай. Был он высокий, пышный, украшенный узорами из глазури, а главное, с двумя рожками в виде шишек.

— Я такого ещё не видела! — шепнула мне в ухо Светка.

Я тоже не видел, но не стал в этом признаваться.

— И я не видела, — шепнула мне в другое ухо Ленка.

— А я видел, — сказал Валера. — У нас в Рахове…

Я снова подумал, что Полесье и Гуцулия, откуда Валера родом, во многом похожи. Вот и караваи такие же.

— Сколько просуществовала ваша Гуцульская республика? — спросил я Валеру.

— Полгода.

— И наша Белорусская народная республика столько же, — кивнул я. — Потом её большевики ликвидировали. А вас кто?

— Нас то ли мадьяры, то ли чехи. Мы же в Австро-Венгрии были.

— Понятно, — сказал я. — Интересно было бы проанализировать ход событий у нас и у вас после Брестского мира. Или хотя бы провести сравнительный анализ каравайного обряда белорусов и гуцулов. А, Татьяна Николаевна?

По затравленному взгляду Татьяны Николаевны я понял, что она мечтает лишь об одном: чтобы мы оба заткнулись.

— А что это мы стоим? — пришла ей на помощь Ульяна. — Каравай чекае!

Она взяла в руки большой нож и воткнула его в каравай, как охотник вонзает нож в затравленную им дичь. Студентки с воплями рванулись к столу, и теперь подобраться к нему можно было только с боем. Но и здесь выручила Ульяна. Она принесла по большому куску каравая Татьяне Николаевне, Валере и мне.

— Хлопцы за девками никогда не угонятся, — улыбнулась она мне. — Вон какие они у вас ладные да высокие.

— Берёзки, — хмыкнул Валера.

— Или осинки, — поддакнул я.

Татьяна Николаевна с видимым облегчением опустилась на широкую скамью, стоявшую у стены.

— Жарко, — сказала она.

— Сейчас я холодного молочка… — метнулась в сени Ульяна.

Подошла Людмила и отвела нас в сторону.

— Тебя ещё не вызывали в комитет комсомола? — спросила она меня.

— Нет, — сказал я. — А что?

— Ничего, — усмехнулась она. — Разговоры про Белорусскую народную республику добром не кончатся.

— Мы про Гуцулию, — сказал Валера. — Про неё ведь можно?

— Как дети малые, — вздохнула аспирантка. — Не слышали, что из Брестского пединститута нескольких филологов выгнали?

— За что? — насторожился Валера.

— За то самое, — строго сказала Людмила. — Вам, наверное, в армии послужить хочется. Вне очереди.

— В армию я не хочу, — помотал головой Валера. — Я и так в воинском городке вырос.

Я с любопытством посмотрел на него. В Новогрудке, где я кончал школу, половина моих одноклассников были как раз из воинского городка. В основном это были девочки, и все симпатичные. Ни одну из них, правда, в белорусском национализме обвинить было нельзя. А вот Валера в своём Рахове, похоже, воспитывался под западенским уклоном. Или перегибом.

— Никак нет, — сказал Валера. — Перегибов у меня нет. Между прочим, у нас в Киеве родился знаменитый лингвист Иллич-Свитыч. Не слышала?

— Слышала, — сказала Людмила. — Кажется, он умер совсем молодым.

— Погиб в тридцать с небольшим лет, — полушёпотом сказал Валера и оглянулся по сторонам. — Занимался праязыком. А сам знал больше ста.

— Чего больше ста? — спросил я.

— Языков. Гений! Карпатский диалектологический атлас составлял. Но главное — восстанавливал праязык. Слыхал о таком?

— Никак нет, — отчеканил я, вслед за Валерой превращаясь в воспитанника воинского городка.

— Человеку такое не под силу, — сказала Людмила. — Потому и погиб.

— Кожедуб, идите сюда! — позвала Татьяна Николаевна, смахивая с подбородка крошки. — Каравайным обрядом не хотите заняться?

— Нет, — сказал я. — Дед Ефим мне одну солдатскую песню спел.

— Одной она в этой экспедиции так и останется, — усмехнулась Татьяна Николаевна. — А каравайный обряд дошёл до нас из глубокой древности.

— Соглашайся, — толкнул меня своим мощным плечом Валера. — Это хорошая тема для диплома.

— И для диссертации, — поддержала его Людмила.

Я обречённо вздохнул. Как позже выяснилось, конформизм вместе с неспособностью к английскому языку были главными моими недостатками.

12

Перед отъездом я заскочил к деду Ефиму.

— Выпивать будемо? — спросил он.

— Нет! — решительно отказался я.

— Дак за отъезд! — удивился он.

— Тем более. Ещё развезёт по дороге.

— Ну, як хочешь. Но при твоей работе без горилки не обойдёшься.

— Почему?

— А кто же просто так спевае? Дитя, к примеру, покрестили, привезли из церквы в хату, сели за стол, выпили — и заспевали. Закон жизни.

Дед сидел за столом и крутил цигарку. У него была стопочка аккуратно разорванных на четвертушки листов ученической тетради, кисет с табаком, кресало. Но сейчас он зажёг цигарку спичкой.

— Табак сами выращиваете? — спросил я.

— А як же… — закашлялся дед. — Вон грядка тытуня под окном.

— Курить тытунь ещё вреднее, чем пить самогон, — нравоучительно сказал я. — Тем более в вашем возрасте.

— Мне уже всё вредно, — махнул рукой дед. — Дак ты, значить, в Петрограде не был?

— В Ленинграде я ещё не был.

— И Зимний не бачив?

Я не стал отвечать. Если человек не был в бывшей столице царской империи, как он мог видеть Зимний дворец? Теперь он, между прочим, называется Эрмитажем.

— Обязательно съезди. Пройдись там по Невскому и Морской, подивись на колонны с русалками, до Кронштадта доедь. Может, ещё и мой линкор стоит там на якоре. Передай ему привет с Полесья. Я от всё собирался, а уже и ноги не ходят. Съездишь?

— Хорошо, — сказал я. — Если не этим летом, то следующим.

Я никак не мог привыкнуть к выговору деда Ефима: «обьязательно», «Полыссе», «подывысь».

— И Полесье не забывай. Красивая наша земля…

Передо мной словно туман рассеялся. Я увидел играющую под солнцем рябь на тёмной воде Горыни. Гнездо аистов на старом вязе у хаты деда Ефима. Ровные шнурки цветущей бульбы на огородах. Розовые граммофончики высоких мальв под окнами каждой хаты. И услышал песню жаворонка в сквозящем глубоком небе. Почувствовал горький запах лозняков, наплывающий с реки. И разобрал слова песни, которую пела вчера Ульяна: «Караваю, мой раю, я тебя в печь сажаю, ручками да беленькими, перстнями золотенькими…»

— В следующий раз научите меня гляки делать, — сказал я, с трудом проглотив комок в горле. — Горан ещё можно разжечь?

— Можно, — закивал дед. — Главное, чтоб глина добрая була. Ты аистов бачив?

— Видел, — сказал я.

— Белых?

— Белых.

— А бывают чёрные. От коли убачишь чёрного, тогда всё и получишь.

— Что всё? — спросил я.

Дед не ответил.

Я пожал твёрдую, как подошва, ладонь деда Ефима и отправился за своими вещами к Ульяне.

Валера уже сидел с сумками на лавочке. Из хаты, вытирая руки передником, вышла Ульяна.

— Ну, со всеми попрощался? — спросила она.

— Только с дедом Ефимом, — сказал я.

— Самогонки налил?

— Я не захотел.

— У него крепкая, — с видом знатока кивнула Ульяна.

— Откуда вы знаете?

— Да уж знаю.

— А вы вправду ведьма? — шёпотом спросил я.

Этот вопрос занимал меня с первого дня, и мне не хотелось уезжать из Теребежова, не получив на него ответа.

— Ходи сюда.

Ульяна твёрдо взяла меня за руку и увела в глубь двора. «Как бы не совратила паренька», — подумал я, остро желая этого.

— Цел будешь, — сказала Ульяна. — Ты ещё ни о чём не догадался?

— Нет, — помотал я головой.

— И про своего деда Александра не знаешь?

Про деда Александра я знал. Отец мне рассказал, что в годы Гражданской войны дед пришёл на Гомельщину откуда-то из-под Чернигова. С напарником они ходили по деревням и распиливали брёвна на доски. В деревне Велин на Днепре Александр углядел черноглазку на выданье, которую звали Анной, и остался здесь навсегда. Расписались, поставили хату, родили трёх сыновей — Макара, Диму и Костю. Но самое главное — дед Александр был знахарем, слава о котором разнеслась далеко по Днепру.

— Зачем искать ведьму, коли сам ведьмак? — пристально глядя мне в глаза, сказала Ульяна. — Ещё не пробовал?

— Нет.

Я обнял её правой рукой за талию.

— Эх ты, дитё горькое… — отвела она мою руку. — Не о том думаешь. Но если захочешь перейти к нам, дорогу найдёшь.

— Буду фольклористом, — сказал я.

— Ну-ну… Ночевалось добре у нас?

— На сене спать хорошо.

— А на кладбище?

Мне стало не по себе. Неужели она с первого дня следила за нами? Точнее, с первой ночи?

Ульяна вдруг притянула меня к себе и крепко поцеловала. Её губы были влажные и мягкие. Мои твёрдые и сухие.

— Иди… — оттолкнула она меня от себя.

На прощанье она сунула в руки Валере небольшой узелок.

— Что там? — покосился на него Валера.

— Каравай.

Мы пошли по улице к сельсовету, где нас уже дожидался автобус. Мягкая пыль проминалась под ногами. Я вдруг подумал, что по этой пыли лучше всего идти босиком или хотя бы в лаптях, но никак не в городских туфлях.