Черный аист

Алесь Кожедуб, 2022

Роман известного писателя Алеся Кожедуба «Чёрный аист» возвращает нас в семидесятые годы прошлого века. Студент-филолог выбирает, кем стать: фольклористом, спортсменом, языковедом, учителем в школе… Внук знахаря из Полесья, он встречается с лешими, волколаками, русалками, ведьмами – персонажами, практически исчезнувшими из современной жизни. Чёрный аист прилетает к нему как последний вестник из мира преданий. Роман написан легко, увлекательно, с неким светом и чистотой юности.

Часть вторая

Самшитовый лес

1

Следующая наша практика была после второго курса университета, и называлась она «пионерская».

Валера, как и обещал, женился на Наташе, и теперь его практика проходила в другом месте.

— Поедешь в Закарпатье? — спросил я.

— Какое Закарпатье… — тяжело вздохнул Валера. — Здесь остаюсь.

— А я в Сочи, — легко сказал я.

— Куда? — удивился Валера.

— На черноморское побережье Кавказа. Родители переехали из Новогрудка в Хадыженск.

— Хадыженск — это что?

— Город. По-адыгски хадыжка — яма. Сто километров от Туапсе. Рядом Белореченск, Апшеронск, Горячий Ключ. На зимние каникулы я уже туда ездил. Как раз в Хадыженске начинаются горы.

— Похоже на Карпаты? — заинтересовался Валера.

— Наверное, — пожал я плечами. — Отец договорился с нефтяниками, что я буду проходить практику в их пионерлагере под Сочи.

— Кто здесь упомянул мой родной город? — подошёл к нам Саня Лисин из четвёртой группы.

«Надо же, человек умудрился родиться в Сочи!» — подумал я.

— Надо говорить — в Сочах, — сказал Лисин. — Нормальный город.

Он посмотрел на меня большими чёрными глазами навыкате и пожал плечами.

— Мой пионерлагерь в Дагомысе, — сказал я.

— Этого не может быть! — фыркнул Саня. — В Дагомысе мой лагерь. Как и родительская квартира, и пляж, на котором меня дожидаются Пират с дружками. Ты ничего не перепутал?

— Нет, — помотал я головой. — Моя практика в пионерском лагере нефтяников в Дагомысе.

— Ладно! — махнул рукой Саня. — Мне тоже дадут справку о прохождении практики из этого лагеря. Но работать воспитателем я там не буду.

— Почему? — одновременно спросили я и Валера.

— Потому что мой отец главврач местной больницы. И на лето они с мамой уезжают в Красную Поляну, там не так жарко. В нашей квартире я тебе могу выделить застеклённую лоджию. Ты согласен спать на раскладушке на лоджии?

— Конечно, — сказал я. — Но только после прохождения практики. В отличие от тебя, мне просто так справку о прохождении никто не выдаст.

— Проходи, — великодушно разрешил Саня. — Но после отбоя мы тебя из лагеря будем выкрадывать.

— Это как? — спросил Валера.

— Как Печорин Бэлу, — объяснил ему Саня. — Это же Кавказ.

Я понял, что с этого момента у меня появился новый напарник по практике. Одновременно он стал и наставником вроде деда Ефима.

— Так ты пока мольфаром становиться не хочешь? — подмигнул мне Валера.

— Нет, — сказал я. — Пока что я учусь в университете.

— Одно другому не мешает.

Валера вздохнул. После женитьбы он стал гораздо чаще вздыхать, чем до неё. Я догадывался, что это связано с грузом ответственности, который возлёг на его плечи. С другой стороны, он не мог не знать об этом грузе, добиваясь взаимности от Наташки. А домогался он её истово. И начал с того, что собственноручно связал ей шерстяное платье. Пусть оно не было свадебным, зато связано не спицами, а крючком. Валера невозмутимо сидел на лекциях по истории КПСС или языкознанию и вязал. Девушки из нашей группы, прикрывающие его своими спинами, сначала хихикали, потом привыкли. А когда увидели на Наташке платье, остро позавидовали ей. Даже староста Светка, собирающаяся в декретный отпуск, прищёлкнула языком:

— Классное платье! Шурик, ты ещё не научился вязать?

— Нет, — покраснел я.

— А зря. Без такого платья Наташки тебе не видать, как своих ушей.

Она имела в виду, конечно, не Наташку Валеры, а Калмыкову. Все знали, что та мне нравится. Сама Калмыкова об этом не догадывалась. Она была девушка серьёзная и об амурных отношениях задумалась бы не раньше четвёртого курса.

Итак, Валера женился и остался проходить пионерскую практику в Минске, а я сел в поезд и покатил в Сочи.

2

Дагомыс встретил меня ливнем, и это был какой-то особенный ливень. В Белоруссии дождь шёл преимущественно мелкий и нудный, а здесь он грохотал водопадом. Вода обрушивалась с небес, превращая улицы в сточные канавы. За окном подходящего к станции поезда не было видно даже пальм.

Я стоял под хлипким навесом станции, растерянно озираясь по сторонам. Не таким мне представлялось прибытие на благословенный берег Чёрного моря.

Но вот ливень кончился, выглянуло солнце, и я увидел, что это настоящее черноморское побережье. Мелькали загорелые ножки курортниц, зычно перекрикивались хозяйки, зазывающие на ночлег отдыхающих, обмытые дождём пальмы распрямляли свои веера, стряхивая на головы людей крупные капли.

Я подхватил сумку и бодро побежал к лагерю, время от времени сверяясь с адресом, который мне дали в управлении нефтяников в Хадыженске.

— Практикант? — озадаченно взяла в руки направление директриса. — У меня вакансия пионервожатого только в первом отряде.

— Пусть будет первый, — сказал я.

Директриса с сомнением оглядела меня, вздохнула и что-то написала на направлении.

— Идите заселяйтесь, — сказала она.

В принципе я понимал её сомнения. По виду я не сильно отличался от воспитанников первого отряда.

После обеда я пришёл знакомиться с пионерами. В основном это были старшеклассницы, многие из которых уже вышли из пионерского возраста.

— Как они попали в пионерлагерь? — спросил я воспитательницу Людмилу Петровну.

— По блату, — не стала она юлить. — Здесь дети нефтяников из Москвы, Тюмени, Краснодара. Всем ведь хочется отправить ребёнка на море.

— Понятно, — сказал я. — А что мы с ними будем делать?

— Отдыхать! — засмеялась воспитательница. — Это же Сочи!

— Александр Константинович, вы вправду из Минска? — спросила на собрании отряда одна из отроковиц.

— Из Минска, — кивнул я.

— Никогда не была в Минске! — томно сказала вторая. — Если бы меня кто-нибудь пригласил туда…

Девицы дружно захохотали.

Я понял, что с ними надо ухо держать востро. Но я уже имел дело со Светками, Ленками, Наташками и прочими одногруппницами. Не пропадём.

Вечером в лагерь явился Саня Лисин. В руках у него был пакет с банкой, в которой что-то подозрительно побулькивало.

— Вино? — спросил я.

— А что же ещё, — ответил Саня. — Вас здесь с территории выпускают или надо уходить в самоволку?

— После отбоя делай что хочешь, — сказал матрос-спасатель Николай, с которым меня поселили в одном домике. — По соседству поварёшки живут.

— Какие поварёшки? — заинтересовался Саня.

— Посуду на кухне моют, Валька и Танька. Одна очень даже ничего.

— Уже познакомился? — посмотрел на меня Саня.

— Нет, — сказал я.

Знакомиться с посудомойками я считал ниже своего достоинства. А зря. Позже я разглядел, что Танька была намного симпатичнее не только многих моих воспитанниц, но и однокурсниц.

А Саня в этом вопросе оказался профессионалом. Симпатичных девиц он вычислял с первого взгляда. Вернее, они находили его сами.

— Так я же сочинский, — объяснил он мне. — Сегодня я тебя познакомлю со своим одноклассником Пиратом. Вот кто ас! — Он уважительно покачал головой.

Вместе с матросом мы выпили по стаканчику вина и отправились на ближайшую турбазу на танцы.

— Потанцуем? — схватила Саню за руку одна из девушек.

— В другой раз, — отмахнулся он.

— Ты её знаешь? — спросил я.

— Нет, — сказал он. — А вон та тебя точно знает.

Он показал на девицу, которая неотрывно пялилась на меня.

— Я здесь вообще никого не знаю, — пожал я плечами.

Саня подозвал к себе одного из местных парней и что-то шепнул ему.

— Это Пират, — сказал он мне.

Пират улыбнулся и пожал мне руку.

Я во все глаза смотрел на толпящихся на танцплощадке курортников. В основном это были тридцатилетние старики. Молодёжь вроде нас с Саней укрывалась в тени кустов.

К нам подошёл Пират.

— Чувиха из соседнего пионерлагеря, — сказал он Сане. — Вожатого боится.

— Какого вожатого? — спросил я.

Саня с Пиратом заржали.

— Позовём? — подмигнул мне Саня.

— Не надо, — вздохнул я. — Ещё директрисе настучит.

— Не настучит, — сказал Саня. — Она как раз боится, чтобы ты не стукнул. Вы все здесь на птичьих правах.

Они с Пиратом снова заржали. А мне захотелось в домик к матросу-спасателю Николаю. Отплясывать на сочинских турбазах мне ещё было рано.

3

Как я узнал, Дагомыс был одним из посёлков, входящих в Большой Сочи.

— Лазаревское, Лоо, Чемитоквадже, Адлер — это всё Сочи, — сказал, присвистывая, Саня. — Но мы к центру города ближе других.

— А Хоста с Мацестой? — спросил я.

— Это совсем Сочи, — перестал свистеть Саня. — Там санатории, а здесь пионерлагерь. Нормальное место.

Место вообще-то было чудесное. Домики лагеря прятались в зарослях фундука, вокруг слоновые и какие-то другие пальмы, вдали переливается на солнце расплавленная масса моря.

— Ты здесь родился?

— Ну да. Хотя мои родители из Белоруссии. После войны познакомились.

— А как в Сочи попали?

— Приехали, — хмыкнул Саня. — Кто-то на целину, а мои сюда. Сочи все знают.

Это было правдой, Сочи в нашей стране знали все. В отличие, между прочим, от Ганцевичей, где я родился.

— Знаешь такую песню: «Друзья, купите папиросы, подходи, солдаты и матросы, подходите, пожалейте, сироту, меня согрейте, посмотрите, ноги мои босы…»? Сочинская.

— Иди ты?! — удивился я. — Про тебя, что ли?

— Немножко, — засмеялся Саня. — Мы её с детства поём.

— Сироты?

— Конечно, особенно мы с Пиратом. У него отец директор школы.

Постепенно я приноровился к работе пионервожатого. Самое большое неудобство заключалось в том, что из тридцати воспитанников двадцать были голенастыми девицами с уже сформировавшимися взглядами на жизнь.

— Сразу после школы я выйду замуж! — заявила мне Катя.

— Ты в каком классе? — спросил я.

— В девятый перешла.

— А где живёшь?

— В Москве! — подбоченилась Катя.

С москвичками я ещё не сталкивался, но откуда-то знал, что это народ особенный. И знал, что Катя обладает твёрдой валютой в виде тяжёлых ядрышек груди. В торговой сделке, которая уже не за горами, она не продешевит.

— В институт, значит, не пойдёшь? — по инерции продолжил я расспрашивать Катю.

— Может, и пойду, — пожала она плечами, — но не это главное.

— А что главное?

— Жить в квартире с видом на Кремль.

Я понял, что далеко отстал от девчушки, которая намного младше меня.

— Будете плохо себя вести — утопим, — предупредила меня вторая Катя, сочинская.

— Что значит — плохо себя вести? — уточнил я.

— Ну… — повела она круглым плечом. — Директрисе на нас стучать.

«Вот кого я видел на турбазе, — сообразил я. — Похоже, университеты здешних девиц — это как раз танцы. И плавают они хорошо».

— Лучше вас, — усмехнулась Катя. — В Минске ведь нет моря?

— Нет, — сказал я.

— Переезжайте сюда — научим, — в упор уставилась на меня чёрными глазищами Катя. — Откуда вы Пирата знаете?

— Оттуда, — сказал я. — Любопытной Варваре нос оторвали.

— У меня маленький носик, не то что у москвички.

«Всё-то они замечают, — подумал я. — Ведьма, не хуже теребежовской Ульяны».

— Мы не ведьмы, мы русалки, — показала мне язык Катька. — Таких вы ещё не видели.

С этим я был полностью согласен. Пионерки из моего отряда сильно отличались от русалок, которых я знал до сих пор. А я их знал.

4

После седьмого класса на Троицу я приехал к родственникам в деревню Липняки. Там у меня были две троюродные сестры, Валя и Люда, и брат Валик.

— Пойдём русалку провожать, — на следующий день после приезда предложили мне сёстры.

— Кого? — удивился я.

— Русалку, сегодня Иван-да-Марья.

У нас в Речице, где я жил с родителями, иван-да-марьей назывались жёлто-синие цветки.

— Первый понедельник после Сёмухи называется Иван-да-Марьей, — объяснила Люда, которая была на два года старше меня. — В этот день провожают в лес русалку.

— Зачем?

— Чтоб не вредила. Они до смерти защекотать могут.

Мы собрались возле хаты, сразу за которой начинался лес. Больше всего было девушек и молодых женщин, ребята вроде меня куда-то исчезли.

— Где Валик? — спросил я Люду.

— Скоро придёт, — отмахнулась она. — Ну, кого назначим русалкой?

— Тебя! — хором закричали подруги.

— Не хочу! — стала отбиваться Люда. — Я уже в прошлом году была…

Но её не слушали, схватили за руки и потащили в лес. Заправляла всем Люба, почти старуха, как я позже узнал, местная знахарка. Она показывала, куда вести русалку, во что её наряжать, сама же и пела: «Сидела русалка на белой берёзе, ой, рано-рано, на белой берёзе…»

Я близко к девушкам не подходил, наблюдал издали. Люду украсили зелёными ветками, на голову надели венок из луговых цветов, который, наверное, сплели загодя, распустили ей волосы. Она, хоть и неохотно, подчинялась, шла туда, куда ей велели, подставляла голову под венок.

— Ведём русалку в деревню! — велела Люба.

Шествие направилось к тому же месту, откуда начиналось. Там все встали в хоровод, в центре которого находилась непривычно тихая Люда, и запели:

Проведу русалку да й осинкой заломлю,

Проведу русалку да й осинкой заломлю,

Проведу русалку в щирый бор,

Сама вернусь в таткин двор…

— Теперь выбирай жениха! — распорядилась Люба.

— Вон стоит, — махнула в мою сторону Люда.

Девчата со смехом бросились ко мне, и только теперь я понял, почему ни одного парня вблизи хоровода не было. Но было поздно. Меня затащили в середину круга, и солнце в небе померкло. Одно дело — смотреть за проводами русалки издали, совсем другое — стоять истуканом в центре живого кольца. Неизвестно откуда появились парни, их в Липняках было не меньше, чем девчат. Я разглядел рыжую физиономию Валика, и мне сильно захотелось по ней врезать. Но вырваться из плотного девичьего окружения не представлялось возможным. Кстати, все мои липняковские родственники были рыжие, особенно Люда.

— Не бойся, — толкнула она меня локтем. — Ночью отпустят.

— Ночью?! — ужаснулся я.

— Это же граная неделя, — хмыкнула Люда. — Теперь до вечера будем ходить под ручку.

До вечера было ещё далеко, а я уже захотел есть.

— Сейчас Валик хлеба с салом принесёт, — сказала сестра. — Он всегда приносит.

«Сидел бы сейчас на Днепре и ловил рыбу, — с грустью подумал я. — Зачем я сюда припёрся?»

— Не журись, хлопче! — как бы в шутку прижалась ко мне Люда. — Пойдём, поле покажу.

— Какое поле?

— Житнёвое! — удивилась Люда. — Ты что, жито никогда не видел?

— Видел…

— Нас с тобой здесь вечером найдут и отведут в лес. Нельзя, чтоб русалка оставалась в жите.

— Почему?

— Урожая не будет, — пожала плечами Люда.

Плечи у неё были крутые, впрочем, как и бёдра. В отличие от меня, она уже была зрелая девушка.

Поле ржи простиралось до горизонта.

— Красует жито, — сказала Люда.

— Что?

— Цветёт. Колосья ещё до пояса не достают, не спрячешься.

Она вздохнула.

«А зачем во ржи прятаться? — подумал я. — Лес рядом».

— В лесу так не спрячешься, как в колосьях. Собака и та не унюхает. В жите хорошо лежать.

Она снова вздохнула.

Мы сели под кустом на краю поля, и тут же на велосипеде прикатил Валик.

— Возьми, — протянул он узелок Люде.

В нём действительно было нарезанное толстыми кусками сало, хлеб и зелёные перья лука. Люда разделила еду на троих, и мы все принялись жевать.

— Что в деревне? — спросила Люда, быстро разделавшись со своей порцией.

— Скоро за вами придут, — промычал Валик. — Уже солнце низко.

— Надоело всё, — сказала Люда. — Надо было в город уехать.

— В техникум? — спросил я.

Я знал, что она собиралась поступать в торгово-экономический техникум.

— В техникум осенью, — хмыкнула Люда. — Надоела деревня.

— Идут!

Валик подскочил, прыгнул на велик и умчался.

Люда взяла меня за руку и завела на несколько шагов в поле.

— Русалка, выходи! — послышался зычный голос Любы.

Мы вышли из жита.

Девчата взяли нас в круг и затянули песню:

На граной неделе русалки сидели,

Ой, рано-рано, русалки сидели,

Русалки сидели, на бога глядели,

Ой, рано-рано, на бога глядели.

А бог сына женит, Илья дочку отдаёт,

Ой, рано-рано, Илья дочку отдаёт…

Песня была длинная. Люда подпевала тонким голосом, как пшеница стояла, колоском махала, а её надо сжать, в снопы повязать, цепами обить, жерновами смолоть, проскурки испечь, в храм отнести и людей накормить.

На подходе к лесу девичье окружение рассыпалось, и я наконец очутился на свободе. Подкатил на велосипеде Валик.

— Садись! — крикнул он.

— А Люда? — спросил я, устраиваясь на багажнике.

— Сама дойдёт.

— Вы каждый год провожаете русалку?

— Уже почти никто из хлопцев не приходит. В этот раз ты попался…

Да, в Липняках я попался в русалочьи сети. И то же самое произошло в пионерском лагере в Дагомысе.

5

Сегодня первый и второй отряды отправились в поход с ночёвкой.

— Ты тоже с нами? — спросил я матроса-спасателя Николая.

— А кто ж вас спасать будет? — удивился тот.

— Но мы же с палатками в лес отправляемся. Твоё рабочее место — шлюпка.

— Не имеет значения, — махнул тот рукой. — Танька с Валькой тоже идут.

— Поварёшки?

— Ну да, кормить детей. Некоторых грудью.

Николай заржал.

— Я забыл, тебе которая нравится?

— Валька. У неё грудь больше.

Он опять заржал.

На мой взгляд, грудь Таньки была отнюдь не меньше, но я не стал развивать эту тему.

— Я первый раз иду с рюкзаком в лес! — призналась мне московская Катя.

— Лес никогда не видела?! — поразился я.

— Видела на даче в Фирсановке. Но там меня няня за ручку водила.

— Мы тебе дадим самый лёгкий рюкзак, — утешил я её. — Замуж надо выходить налегке.

— Замуж я пойду после школы, — поправила меня Катя. — В нашем лагере нет достойного кандидата, ну, кроме вас.

— Ишь ты!

Я осмотрел девушку с головы до ног. Она была хороша. Тонкая, стройная, с лукавым взглядом серых глаз. Пожалуй, в девках она не засидится. Но что мне до московской жизни, в своей минской разобраться бы. А там не всё было хорошо.

Наташка по-прежнему в упор не видела меня. Староста Светка родила ребёнка. Валера неустанно фотографировал Ленку.

— Ты почему свою Наташку не снимаешь? — спросил я.

— Ленка фотогеничнее, — ответил Валера. — Я с ней не один конкурс выиграю.

— В стиле ню?

— Ленка для портрета, — строго посмотрел на меня Валера. — Для ню у меня другие.

— Кто? — не отставал я.

— Кто надо. Ню только в Прибалтике можно выставлять. Я знаю в Литве несколько классных ребят.

— В Минске, значит, нет подходящих натурщиц?

— Они всюду есть, — махнул рукой Валера. — Ради хорошего снимка любая разденется. Но у нас другая традиция.

— Какая?

— Сельская, — ухмыльнулся Валера. — У меня после Теребежова отличная серия старух получилась.

— Ульяну тоже снимал?

— Ульяна, во-первых, не старуха, а во-вторых, она на тебя глаз положила. О чём вы с ней в хлеву шептались?

— Не в хлеву, — покраснел я. — Сам говорил, что она мольфарка.

— Вот именно, — подмигнул мне Валера. — Но я ухожу из фольклористов. Лингвистика гораздо перспективнее.

— А я?

— А ты оставайся. Диссертацию по каравайному обряду напишешь.

Этот разговор с Валерой состоялся перед моим отъездом в Сочи.

Здесь, в окружении целого табуна длинноногих пионерок, его предательство мне уже не представлялось роковым. Хочет в лингвисты — пусть идёт. В конце концов, не всем докапываться до праязыка. И не всем вязать платья жёнам.

— Куда отправляемся? — спросил я в автобусе Володю, воспитателя второго отряда.

— В самшитовый лес, — ответил тот.

Самшита я никогда не видел. Но мало ли чего я не видел в свои неполные восемнадцать.

Я сел рядом с сочинской Катей.

— Занято, — сказала она.

— Кем? — удивился я.

— Анжеликой.

— Нет здесь никакой Анжелики.

— Она забыла купальник. Сейчас придёт.

— А зачем купальник в лесу?

Катя вздохнула и стала подчёркнуто смотреть в окно.

— Пристроится где-нибудь, — утешил я её. — Зато с тобой целый воспитатель сидит.

— Полвоспитателя.

— Почему пол?

— Практикант.

Всё-то они знают. И всё видят.

— Ну-ка, взгляни на меня, — приказал я.

Катя взглянула.

— Так я и знал, — кивнул я.

— Что знали?

Я видел, что Катя заинтригована до крайности, и держал паузу насколько это возможно.

— Что, что знали? — прижалась она ко мне горячим плечом.

— Так и обжечься можно, — отодвинулся я. — Глаза у тебя русалочьи.

— Ну-у… — разочарованно протянула Катя. — У Анжелки они совсем чёрные.

— У русалок прозрачные, я это на проводах русалки видел.

— Где?

— Так у нас обряд называется. Про фольклор слышала?

— Нет.

— Ну да, откуда в Сочи обряды, здесь одни курортники.

— Мне бабушка всё время говорит, что я русалка. Такого, как вы, запросто утоплю.

Катя пренебрежительно махнула рукой.

К счастью, автобус тронулся, и наш диспут закончился. Начался поход.

6

Мотор автобуса надсадно выл на серпантине, забирающемся в горы.

«Хорошо, что мы едем на автобусе, а не идём пешком», — размышлял я, глядя в окно.

— Пешком я бы вообще умерла, — сказала Катя.

«Она что, мысли читать умеет?» — подумал я.

— Конечно, — фыркнула Катя. — Все русалки умеют.

— А ещё что?

— Скоро узнаете.

Она снова фыркнула.

Я сделал вид, что мне это не интересно.

— Познакомите меня с Пиратом? — искоса посмотрела на меня Катя.

— Ещё чего! — теперь фыркнул я. — У него таких, как ты, целый пляж.

— Я знаю, — Катя вздохнула. — А с Саней?

— И с Саней нельзя. Испортишь мне парня.

Катя хихикнула. Похоже, моя мысль ей понравилась.

— Я вам взамен Анжелку отдам, — сказала она. — Она хорошая. К тому же армянка.

— Армянка? — теперь я искоса посмотрел на неё.

— В Сочи полно армян, — пожала плечами Катя. — И у вас в Хадыженске.

«Откуда она знает про Хадыженск? — подумал я. — Я вроде никому не говорил о нём».

— Спасателю говорили, — усмехнулась Катя. — Анжелка в сто раз лучше этой поварёшки.

«И про Таньку знает! — в очередной раз поразился. — Ну и девица…»

— Приехали, — толкнула меня коленом Катя. — Или вы в автобусе остаётесь?

Пионеры с визгом высыпали из автобуса и принялись разбирать рюкзаки, которые приехали на грузовике. Их выдавали Николай и Володя. Мне, конечно, достался один из самых тяжёлых.

— С консервами, — сказал Володя. — Поровну на троих разделили. Пацаны спальники потащат. Мы и так проехали, сколько смогли, теперь ногами.

— Далеко? — спросил я, взваливая на плечи рюкзак.

— Километра три по тропе между скал, — сказал Николай. — Тут надо смотреть в оба, они любят сверзиться с обрыва.

— Кто?

— Пионеры, кто ж ещё. В прошлом году двоих в больницу возили. А ты что, во вьетнамках в горы отправился?

Да, у меня на ногах были шлёпанцы. Николай и Володя были обуты в кеды.

«Могли в лагере предупредить», — подумал я.

— А тебя на собрании перед походом не было, — сказал Володя.

Во время собрания я встречался с Саней. Перенести нашу встречу на какое-то другое время, конечно, было нельзя.

— Как-нибудь перебьюсь, — сказал я.

Николай хмыкнул. Володя пожал плечами.

Мы выстроили пионеров в длинную цепочку и пошли по узкой тропинке, петляющей между скал. Я и Володя замыкали процессию.

— Ты здесь уже бывал? — спросил я Володю.

— Конечно, — ответил он. — Уже третье лето ишачу в лагере.

— Зачем?

— Во-первых, зарплата, а во-вторых, работа не бей лежачего. Главное, в первый отряд не попасть. Директрисе, между прочим, не нравится, что ты вокруг девиц скачешь.

— Это они скачут! — оскорбился я.

— А какая разница?

Действительно, с точки зрения директрисы разница была невелика. Да и воспитатель из меня ещё тот.

Разговаривать, таща тяжеленный рюкзак, нелегко, но я не унимался.

— Учишься?

— Перешёл на четвёртый курс пединститута, — пропыхтел Володя. — Ты под ноги смотри.

Я в очередной раз споткнулся о камень. Быстрее бы привал…

— Уже рядом, — сказал Володя. — Ущелье видишь? В нём наш самшитовый лес.

— И что мы в нём будем делать?

— Отдыхать, — хихикнул Володя. — Ты старайся дышать носом. Так легче.

Это я знал. С первого курса я стал заниматься вольной борьбой, и самой ненавистной частью тренировки для меня был бег.

— Носом дыши, носом! — подгонял тренер. — Без дыхалки борцом не станешь.

Но всё когда-нибудь кончается, даже неприятности. Мы вышли на берег горной речушки и сбросили рюкзаки.

— Видал, какая красота? — повёл рукой Володя.

Я вытер полой рубашки с глаз пот и оглянулся по сторонам. Место действительно было отменное. До самого неба громоздились поросшие кустарником скалы. Внизу бурлила на перекатах кристально чистая речная вода. С узловатых деревьев свисали лианы, и где-то в их переплетении ворковали горлицы.

— Самшит? — похлопал я по гладкому стволу ближайшего дерева, растущего почти параллельно земле.

— Он самый, — кивнул Володя. — Говорят, тысячу лет растёт, пока станет деревом. Твёрже его только железное дерево.

— И такое есть?

— Есть. У нас говорят: это было так давно, даже самшит не помнит.

— Где это — у вас?

— В Майкопе. Самый чистый воздух в самшитовом лесу. Слышишь, какой запах?

Запах и правда был сильный. Я его никогда не вдыхал прежде, но откуда-то знал, что он целебный. Листья самшита тоже красивые: округлые, глянцевые, плотные на вид.

— Пошли палатки ставить, — сказал Володя. — В горах быстро темнеет.

Я сделал шаг — и ойкнул. Обе ноги были сбиты в кровь.

— Перед сном в речке промой, — посоветовал Володя. — Горная вода лечит.

Хромая на две ноги, я отправился с Николаем и Володей ставить палатки.

В спальники забрались уже глубоко за полночь.

7

Проснулся от ощущения, что меня кто-то душит.

Я лежал, заваленный грудой спальников, и где-то вдалеке затихал девичий смех.

«Пионерки», — догадался я.

Я выбрался из палатки. Утро уже было в самой красе. Светило солнце, пели птицы, журчала река. И ноги не так болели, как вчера.

— Завтракать! — донёсся громкий голос поварёшки Тани.

Как это я её вчера не увидел. Впрочем, вчера мне было не до неё.

Завтракали по-походному, и от этого ложки по тарелкам стучали гораздо бойчее, чем в лагерной столовой.

— В горах аппетит лучше, — подмигнул мне Володя.

— И сон.

«Порыбачить бы, — подумал я, глядя на пенящуюся среди камней воду. — Говорят, в горных речках ловят форель».

— Здесь неподалёку водопад, — сказал Володя. — Если ребята о нём узнают — пиши пропало.

— Почему? — удивился я.

— Будут с него прыгать, — пожал он плечами. — Я и сам прыгал. Там вода выбила в камнях глубокую яму.

— Айда на водопад! — закричал кто-то из мальчишек.

— Ну? Я же говорил, — вздохнул Володя.

— А у нас есть матрос-спасатель, — сказал я. — Пусть спасает.

— Я тоже пойду, — поднялся с камня, на котором мы сидели, Володя. — Мало ли что.

Я решил, что приду на водопад позже. У меня ноги.

Подошла сочинская Катя, крепко держа за руку симпатичную девушку.

— Вот, — сказала Катя, — берите. Это Анжелка.

Анжела стояла потупившись, на смуглых щеках играл румянец. Ни дать ни взять девица-красавица из народных сказок.

— Зачем она мне? — спросил я.

— Ну… Будете гулять за ручку.

Анжела едва слышно шмыгнула носом, видимо, засмеялась.

— А мне, может, ты нравишься, — сказал я. — А ей — какой-нибудь армянский парень.

— У неё ещё никого нет, — посмотрела на подругу Катя. — А вы для меня ещё маленький.

Поведение четырнадцатилетней отроковицы выходило за рамки приличий, и её следовало поставить на место.

— Не видать тебе ни Пирата, ни Сани, ни вообще нормального парня, — сказал я. — Девицы, которые не умеют себя вести, вообще плохо кончают.

— Ох-ох-ох! — скорчила рожу Катька. — Без вас найду кого надо! А вы так и останетесь один как пень!

Она повернулась и быстро ушла, таща за собой оглядывающуюся Анжелу.

— Александр Константинович, пойдёмте на водопад! — помахала мне рукой московская Катя.

Ещё одна искательница приключений. Чего им всем надо?

— Не обращайте на них внимания, — остановилась возле меня пионервожатая Валентина. — На юге дети созревают гораздо раньше, чем на севере.

— А вы откуда? — спросил я.

— Из Сургута.

— Ого! — присвистнул я. — Настоящий нефтяник?

— Да, — порозовела Валентина. — Первый раз в Сочи. Сначала было страшно, теперь привыкла. Вы тоже привыкнете.

Спасибо, утешила.

Почти все дети под присмотром воспитателей ушли к водопаду. Кухонная бригада бренчала посудой.

Я поднялся с камня и прихрамывая подошёл к самшитовому дереву, которое заметил ещё вчера. Оно росло под наклоном к земле, будто преодолевая земное притяжение. Судя по толщине выбеленного солнцем и ветрами ствола, а также высоте метров в пять, оно было старым. Очень старым. Под ним я чувствовал себя человеком-невидимкой. Существовала какая-то связь между этим самшитовым лесом и мольфарами, которых я никогда не видел.

Отец мне рассказывал, что дед Александр, в честь которого я получил своё имя, лечил людей травами. Он знал, в какое время их собирать, как их высушивать, как варить отвар и в каких дозах давать. Откуда он это знал? Он что, тоже был мольфаром? Спросить об этом было некого. Дед умер во время войны, за семь лет до моего рождения.

Валера говорил, что мольфары делятся на целителей-травников и громовников. Последние считались самыми могущественными. Они повелевали громами, наводя на поля тучи или разгоняя их. У них были священные ножи, секрет которых знали только они. Что было у моего деда?

Готовясь стать фольклористом, я читал старинные научные труды, в том числе о жрецах. Верховный жрец кривичей Криво-Кривейто, живший в Кривом городе, нынешнем Вильнюсе, владел сакральным посохом из турьего рога. Вероятно, он тоже был мольфар, только у славян он назывался жрецом.

Здесь, в самшитовом лесу, тоже когда-то был свой мольфар, я в этом был уверен. И большой валун, на котором мы сидели с Володей, тоже вполне мог быть камнем из древнего капища. А капище одновременно было жертвенником…

— Сань, иди к нам пить чай! — донёсся до меня голос поварёшки Тани.

Я обнял ствол самшита, прижавшись к нему грудью, и несколько раз глубоко вздохнул. Дерево давало силы, в этом не было никаких сомнений.

8

Лагерная смена кончилась, и я снова был свободен как птица. Но следовало всё же получить справку о том, что я прошёл практику в пионерском лагере.

Директриса расписалась на бланке, поставила на нём печать и отдала мне.

— На следующую смену не останетесь? — спросила она.

— Нет, — сказал я.

— А матросом-спасателем?

— Николаем? — удивился я.

— Он же инструктор по туризму. Я и так еле уговорила его одну смену отработать. В горах платят больше.

— Понятно, — сказал я. — Но мне надо возвращаться в Минск.

На самом деле ни в какой Минск я не собирался. Саня, как и обещал, предоставил мне лоджию в своей квартире.

— В большой комнате живёт Танька с подругой, — объяснил он.

— Какая Танька?

— Родственница из Москвы. Она каждое лето приезжает.

— Близкая родственница?

— Дальняя.

— Мы им не помешаем?

— Если не будем приставать — не помешаем, — засмеялся Саня.

— Не будем, — согласился я. — Денег, правда, мало.

— Тебе же зарплату дали.

— Всего сорок рублей.

— Да на эти деньги год можно прожить. Ты же теперь сочинец.

Как выяснилось, все сочинцы жили исключительно за счёт курортников. В первый же день мы познакомились на пляже с армянином Лёвиком из Тбилиси, и он с удовольствием платил за нас во всех кафе и барах, куда мы заходили.

— Сдачи не надо! — говорил он, расплачиваясь.

— Здесь все не берут сдачи? — спросил я Саню.

— Только курортники из Тбилиси и Еревана, — хмыкнул Саня.

— Их, наверное, немного.

— Нам хватает.

У Лёвика деньги закончились через три дня.

— Идём на почта, — сказал он, изучив опустевший бумажник.

— Зачем? — поинтересовался Саня.

— Давать телеграмма.

— Кому?

— Для папик.

— Твоему отцу? — уточнил Саня.

— Конечно, моему! — рассердился Лёвик. — Пусть шестьсот рублей шлёт!

— Может, хватит трёхсот? — вмешался я.

— Семьсот! — затрясся от негодования Лёвик. — Я ещё месяц отдыхать!

«Видимо, в семье Лёвика живут строго по плану, — подумал я. — Ему лучше знать, сколько надо денег».

Текст телеграммы на почте писал я.

— Могу ошибка делать, — признался Лёвик. — Пиши: пришли семьсот пятьдесят рублей. Очень надо.

Я подумал и нацарапал на бланке: «Дорогой папа, кончились деньги, вышли, пожалуйста, шестьсот рублей». Без запятых, конечно.

Лёвик взял бланк, прочитал написанное и яростно вычеркнул «дорогой», «кончились деньги» и «пожалуйста». Запрашиваемую сумму при этом он менять не стал.

— Я говорил — очень надо?! — спросил он, что-то добавив по-армянски.

— Говорил, — согласился я и дописал телеграмму, от волнения едва не поставив два «а» в слове «надо».

— А я думал, ты и читать по-русски не умеешь, — сказал Саня.

— У меня красный аттестат! — скосил на него большой круглый глаз Лёвик.

— А где учишься?

— Политехнический! — гордо сказал Лёвик.

— Там русский язык не нужен, — кивнул Саня. — Ты по какому предмету будешь писать диплом?

Последние слова уже относились ко мне.

— По фольклору, — сказал я.

— А я по зарубежке, — сплюнул Саня. — Возьму Хэма или Ремарка.

Я не стал ему признаваться, что с восьмого класса «Три товарища» Ремарка мой любимый роман. Но писать диплом по нему я бы не стал. Вот если бы вырос в Сочи…

— Сочи здесь ни при чём, — снова сплюнул Саня. — У Ремарка вообще другая жизнь.

Здесь я был с ним полностью согласен. Наверное, мы потому и воевали дважды с немцами, что абсолютно по-разному смотрели на жизнь.

— Куда пойдём? — вмешался в наш разговор Лёвик.

— Мы в бар, а ты, наверное, домой, — Саня ухмыльнулся. — Подождём, когда из Тбилиси деньги придут.

Мы ушли, оставив Лёвика у почтамта.

«Свинство, конечно, — думал я. — Но, с другой стороны, в сочинской жизни я не понимаю точно так же, как и в немецкой или американской. Буду заниматься фольклором».

9

На улице я неожиданно столкнулся с Анжелой.

— Ты что здесь делаешь? — уставился я на неё.

— С родителями отдыхаю, — пожала она плечом.

— А Катя?

— Какая Катя?

— Твоя подруга.

— Она же из Адлера, — сказала Анжела. — Это далеко отсюда. А вы по-прежнему в лагере?

— Я тоже отдыхаю.

— Да ну? — удивилась Анжела. — С другом Пирата?

«И эта всё знает, — тоже удивился я. — Прям ученики разведшколы, а не пионеры».

— Я уже комсомолка, — усмехнулась Анжела. — А вы в Хадыженске на танцы ходите?

— Нет, — сказал я.

— Приходите в техникум, где ваш папа работает. Там хорошие вечера.

— Ты собираешься в нём учиться?

— Папа ещё не решил, куда мне поступать. А вы мне поможете?

— Посмотрим.

Мы шли по улице с частными домами. Возле каждой калитки стояла табуретка с трёхлитровой банкой красного вина и стаканом. Я остановился возле одной из них, налил в стакан вина, выпил и положил на табуретку пятнадцатикопеечную монету.

— Здесь стакан стоит двадцать копеек, — сказала Анжела.

— Это для курортников. Местным можно пить за пятнадцать.

— Вы не местный.

— За длинный язык тебя нужно из комсомолок разжаловать в пионерки. В школе небось на тройки учишься.

— Отличница!

— Отличницы носят бюстгальтеры.

Анжела густо покраснела и застегнула кофточку на все пуговицы.

— А вы не подсматривайте, — прошептала она.

— Больно надо. Там и так всё видно.

— Правильно про вас Катя сказала…

Она замолчала.

— Что сказала?

— Вы ни одной из наших девочек не нравитесь!

— Ну, одной я точно понравился, — хмыкнул я. — В Москву в гости зовёт.

— Вот и езжайте в свою Москву.

— Заеду к родителям в Хадыженск — и на самолёт. А ты в школу или техникум. Замуж ещё не собираешься?

— Нет.

Улица кончилась, за ней начинались поросшие кизилом горы. Мы повернули назад, дошли до первого перекрёстка и разошлись в разные стороны.

На пляже я разыскал Саню. Они с Пиратом стояли в толпе, окружавшей Лёвика и какого-то носатого человека.

— Кто это? — спросил я.

— Папик.

— Какой ещё папик?

— Тот самый, кому ты давал телеграмму.

Лёвик медленно укладывал в большую сумку свои вещи, папик громко его отчитывал. Он ругался по-армянски, но в принципе всё было понятно.

— Нужно было триста рублей просить, а не шестьсот, — сказал я Сане.

— За триста он так быстро не прилетел бы, — ответил тот.

Лёвик вдруг швырнул себе под ноги сумку и тоже стал орать по-армянски.

— Пойдём отсюда, — обнял нас за плечи Пират. — Не люблю чужие семейные разборки.

Мы выбрались из толпы и направились к группе девушек, призывно машущих руками.

— Они тебя зовут или Пирата? — спросил я Саню.

— Конечно, Пирата. Мы с тобой ему в подмётки не годимся.

Девушки были разного размера и цвета волос, но все они с одинаковой преданностью смотрели на нашего рослого товарища.

— Каким видом спорта он занимается? — поинтересовался я.

— Волейболом.

— Пляжным?

— В местной команде главный забивала. Смотри, вон Аршак. Теперь он вместо Лёвика.

— А тот куда?

— В Тбилиси, — пожал плечами Саня. — Сегодня Лёвик, завтра Аршак, послезавтра Армен. Круговорот водки в природе.

Он засвистел.

Я подумал, что мне пора в Хадыженск к родителям. Да и по нашему дождливому Минску соскучился. Саня здесь отнюдь не скучает, но он сочинский, ему можно.