Сердце волка

Алена Занковец, 2021

Она – дочь охотника, которая хочет узнать правду о своей семье. Он – волк, готовый на все, чтобы защитить свою стаю. Дети врагов – они не должны были встретиться и, тем более, полюбить друг друга. Теперь им остается только одно – бежать. Есть ли у влюблённых шанс остаться вместе, если по их следу идут не только охотники и волки, но и Верин друг детства, харизматичный подлец, натасканный на охоту.

Глава 4. Пункт назначения

Вера

Похититель, стоящий на корточках, оскаленный, с хриплым, нечеловеческим дыханием — вот образ, с которым я проснулась.

Мысли рассыпались. Меня мутило. Хотелось зажмуриться и не открывать глаз, пока кошмар, который длился уже сутки, не закончится.

Похитителя в доме не было. Холодными от волнения пальцами я расстегнула спальник. Утро, еще нежное, прозрачное, подбадривало меня. Мухи беззаботно гонялись друг за другом, пели птицы. Солнечный свет играл на пыльных стеклах, брызгал зайчиками на стену, путался в паутине.

Несколько глотков чистого, пахнущего травой и нагретым деревом воздуха — и ощущение тошноты исчезло. Оглядываясь, я на цыпочках спустилась с крыльца. Умылась водой из колодца, ледяной, как талый снег.

«Сосед» дожидался моего пробуждения за домом — пек на углях картошку. Несколько клубней с румяными боками уже лежало на примятой траве. Я подошла ближе, пытаясь разглядеть в похитителе черты ночного чудовища, но видела только парня, увлеченного приготовлением завтрака.

— Доброе утро, — поздоровался он, ворочая угли длинной палкой.

Я села на хлипкую скамейку за его спиной. «Сосед» казался беззаботным, отдохнувшим и полным сил. Учитывая его расслабленное состояние, подмога если и шла за мной, то явно не по тому следу.

— Не думаю, что это игра, — выдохнув, начала я, так и не заставив себя спросить о ночном происшествии. Палка в руке похитителя на мгновение замерла и продолжила плясать по углям. — Но думаю, что я не должна здесь находиться. Потому что не имею к вам никакого отношения.

— Дело не в тебе, а в твоем отце, — не оборачиваясь, произнес «сосед».

Так странно звучал наш разговор на фоне буйства зелени, облитой солнцем. На крышу щербатого сарая прыгнула худая серая кошка. Внимательно посмотрела на меня и юркнула в зазор между кусками шифера. Сидя в тени яблони, я словно ощущала, каким горячим был тот шифер и как нагрелась на солнце короткая кошачья шерсть. То, что сейчас окружало меня, так разительно отличалось от привычной жизни, что голова шла кругом. Но хотя все это было притягательным, сочным и свежим, я бы многое отдала за то, чтобы оказаться дома.

— Вы отпустите меня, когда папа выполнит ваши требования? — Я перевела взгляд на похитителя. В майке оливкового цвета, с волосами, порыжевшими в солнечном свете, он казался неотъемлемой частью этой деревенской жизни.

— Да, — подумав, ответил парень. — Но дело в том, что твой отец не торопится их выполнять.

— Чего же такого вы от него хотите?!

Похититель наконец обернулся и внимательно на меня посмотрел. Я взгляда не отвела — мне нечего было скрывать. Пока он копался в моей душе, я с удовольствием отметила, что радужка его глаз снова теплая, карамельная, будто вобравшая немного утреннего солнца.

Эта игра в гляделки длилась довольно долго.

— Твоя неосведомленность меня удивляет, — произнес он. — Столько лет… Впрочем, скоро ты сама все узнаешь.

Парень переложил готовые картошины на кусок обгоревшей фанеры и сел рядом со мной, перебросив ногу через скамейку. Думаю, он бы и рукой до меня не дотянулся, но я невольно качнулась назад. Слишком близко. Одно дело находиться рядом с ним в машине, мчащейся по трассе. И совсем другое — на скамейке в заброшенной деревне.

Похититель разместил «блюдо» между нами. Я тотчас отодвинулась.

— Осторожно, скамейка скоро закончится, — немедля прокомментировал мое телодвижение «сосед» и выудил из высокой травы старую, в дырах и паутине, шапку-ушанку, полную мелких яиц в коричневых пятнах.

Он проделал перочинным ножом дырочку в верхушке и, запрокинув голову, выпил. Затем взглядом указал на ушанку: «Хочешь?» Я замотала головой.

— И раз уж зашла речь, — продолжил похититель, облупливая картошку, — оставь свои попытки сбежать, если не хочешь снова увидеть меня таким, как этой ночью.

— Каким — таким? — спросила я, чувствуя, как леденеет в солнечном сплетении.

— Таким, каким я могу быть, если меня вывести из себя, — отчеканил он.

Я сглотнула ком в горле.

— Это… было… ненормально.

— У каждого свое понимание нормального.

— Мне показалось… — я опустила взгляд, чтобы не выдать своего смятения.

— Неважно, что тебе показалось, — перебил похититель. — Запомни одно: я могу быть лучшим спутником в этом путешествии, навязанном нам обоим. Но больше не стану себя сдерживать — даже если ты просто подумаешь о побеге. А я узнаю об этом, можешь не сомневаться.

— Умеешь читать мысли? — попыталась я поменять тему. При этом вид у меня наверняка был жалкий.

— Твои — да, — беззаботно ответил похититель и откусил полкартофелины.

«Убью тебя!» — отчасти для проверки подумала я.

«Сосед» расхохотался.

— Ты даже ограбить меня не шмогла! — жуя, ответил он. — Разумеется, я не читаю мысли. Просто… как бы это выразиться… ты до неприличия предсказуемая. Послушай, Вера, — он выделил интонацией мое имя и протянул облупленную картофелину. Брать еду из его рук — было в этом что-то странное. Только голод со мной не согласился. — Я понимаю, что друзья из нас вряд ли не получатся. Но мне бы хотелось, чтобы ты смогла чувствовать себя… комфортно, что ли. Я не знаю, сколько дней — или месяцев — нам придется провести вместе. Но в последнем случае это будет крайне сложное время для нас обоих — если мы не научимся ладить друг с другом.

Наверное, я бы могла научиться ладить с ним вот таким, беспечно жующим печеную картошку, если бы придумала способ стереть из памяти его альтер эго, стоящее на корточках в лунном свете, готовое броситься на меня.

— Я прошу тебя только об одном — не пытайся сбежать, — повторил похититель. — Тогда я буду вполне нормальным. Даже милым, — он улыбнулся.

Ладно, быть милым он умел. Я взяла картошку и тотчас же перебросила ее на другую ладонь. Горячая!

— Хочешь воды? — похититель протянул маленькую пластиковую бутылку.

Такой невинный жест — а у меня загорелись щеки.

Он таким же тоном произносил эту фразу в моем ночном видении, также протягивал бутылку, и я слишком хорошо помнила, чем все закончилось.

— Нет, спасибо.

Конечно, он не читал мои мысли. Но сейчас смотрел так, словно все-таки читал. Я сквозь землю хотела провалиться.

— Завтрак окончен, — нарушил похититель неуютную паузу. — Остальное возьмем с собой.

Солнце только дотянулось до крыш, а мы уже выехали из деревни, чтобы продолжить ковыляние по лесным дорогам. Однажды едва разминулись с повозкой, груженой бревнами. Лошадь и старик — вот и все свидетели моего похищения.

В полдень остановились. Выходя из машины, похититель затаил дыхание, машинальным движением захлопнул дверь — и только тогда, прикрыв глаза, вдохнул. Я высунула голову в приоткрытое окно и тоже сделала осторожный вдох. Пахло болотной водой и сосновой смолой.

Мы надели ветровки и кепки, обулись в резиновые сапоги и, оставив машину в лесу, долго брели по иглам и мху. Затем сосновый бор сменило болото. Ступать было мягко, иногда хлюпко, иногда приходилось скакать по кочкам. Вокруг карликовые искривленные березки, тоненькие сосенки и высокие пни, обросшим мхом.

Солнце уже подплывало к горизонту, когда мы вышли из леса на проселочную дорогу. Она повела нас между полей, исполосованных каналами и речушками.

Когда мы подошли к деревушке, спрятанной среди яблонь и дубов, духота спала, наступил теплый, нежный вечер. Закат, алый, с длинными желтыми прорезями, растекся на полнеба. На другой половине, темно-синей, белой пуговкой висела луна.

Деревня засыпала. Где-то ржали лошади, лаяла собака — предсонная суматоха, но улица, по которой мы шли, была безмолвной и пустынной. Окна темных, едва заметных в зарослях домов не горели.

— Мы пришли, — похититель толкнул калитку возле бревенчатого дома.

Я вертела головой, пытаясь запомнить каждую деталь, но цепляться взгляду было не за что — ни вывески на фасаде, ни почтового ящика с номером. Обычный дом, может, чуть больше других на этой улице, покрашенный в цвет спелой вишни. Просторный двор, трава на котором недавно скошена. Скамейка под грушевым деревом. Пионы вдоль забора, бутоны сомкнулись перед ночью.

Через веранду мы прошли в сени. Пахло старым домом, в котором давно не жили. Дверь справа вела на кухню, слева — в жилые комнаты, расположенные вокруг печки: гостиная и две спальни. Мне досталась та, что побольше. Потому что мой похититель — джентльмен? Или потому, что только у этой спальни двери были со стеклянными вставками?

— Вода на кухне, в рукомойнике. Спокойной ночи, — сказал похититель и ушел.

Хлопнула одна, затем другая створка, но я не слышала ни лязга засова, ни щелчка замка. Он не запер меня. Я пошла следом.

Закат уже затухал, на поля из каналов выползал густой туман. Похититель, раздетый по пояс, набирал воду из колодца. Я снова восхитилась его телом, гибким, крепким, сильным. Идеальная дикая красота. Приходилось смотреть «соседу» только в глаза.

— Мне нужно помыться, — сказала я, отмахиваясь от полчища комаров.

Похититель поставил ведро на край колодца и чуть склонил голову.

— Вода на кухне.

— Я слышала. Но этого мало. Нужен душ или ванная, или баня. Как можно быть чистой, умываясь из рукомойника?

Похититель молчал. Его глаза улыбались. Словно он был иностранцем, а я не могла донести до него своего пожелания.

— Вы же как-то моетесь, здесь, в деревне, — четко артикулируя, настаивала я. — Не одной же водой из рукомойника, верно? Я тоже так хочу.

— Хочешь помыться, как местные жители?

— Да! — обрадовалась я.

И в следующую секунду меня окатила ледяная лавина — «сосед» просто вывернул ведро мне на голову. Несколько секунд я не могла не то что говорить — дышать. Словно одновременно ослепла и оглохла. Но постепенно ощущения стали возвращаться. Я почувствовала себя очень мокрой, очень замерзшей — и невообразимо злой.

— Как раз то что надо, — сквозь зубы, но не теряя достоинства, произнесла я. Развернулась и, оставляя за собой лужицы, пошла в дом.

— А мыло тебе не нужно? — донеслось вслед.

Я разделась донага, развесила одежду на поручнях кровати и, как в кокон, завернулась в теплое лоскутное одеяло. Постепенно зубы перестали выбивать дробь, по телу расползлось приятное тепло, и я уснула.

Алекс

Утро. Это именно то, из-за чего я редко позволяю себе напиваться. И дело не только в похмелье. Я все помню. Каждое слово, сказанное накануне, каждое действие. Вот и сейчас, придя в себя после глухого забытья, которое язык не повернется назвать сном, все еще не открывая глаза, я словно со стороны вижу, как сжимал челюсть попутчицы, пытаясь влить сквозь сжатые губы самогон. Как звенели упавшие со стола тарелки. Помню жесткую ткань ее сорочки. Резкий запах лавандового мыла, исходящий от ее тела. Помню ярость, с которой она сопротивлялась. Мычание, похожее на крик. И ненависть в глазах, такую жгучую, что, казалось, набросок воспламенился только от этого.

Набросок. Потерять такую важную улику из-за отсутствия самоконтроля. Вот почему отец Веры всегда будет лучше меня — у него холодные и сердце, и голова.

Нервно тикают ходики. Пахнет сосной и грязным постельным бельем. Где-то надо мной пронзительно жужжит муха.

Все еще лежу с закрытыми глазами, мечтая, чтобы девица сбежала. Я же вел себя как псих, как маньяк. Любая бы на ее месте сделала ноги. Здесь же не ночная безлюдная трасса, вполне жилая деревушка, есть к кому обратиться. Так что… пусть она просто исчезнет. Я открываю глаза и улавливаю ее боковым зрением. Ну и дура.

Она сидит на лавке, ковыряя деревяшку стола острием кухонного ножа. Вместо сорочки на ней белая мужская майка-алкоголичка и джинсовые шорты. На полу лежат куски ткани, которые остались после укорочения джинсов. Моих джинсов! Твою ж!.. Взять бы и высечь ее моим армейским ремнем. Так она им свои новые шорты затянула! Я сжимаю кулаки, потом выдыхаю — и медленно их разжимаю. Будем считать это платой за мое поведение. Лучше напялить дедулины штаны, чем разбираться с ментами.

Приподнимаюсь на локтях. Деваха нацеливает на меня тяжелый, спокойный взгляд. Отстраненный, словно направленный сквозь меня, и в то же время пробирающий до нутра. Где-то я уже видел такой…

Девица возвращается к своему занятию — снимает с дерева тоненькую стружку, а я все перебираю лица, но ни к одному из них тот взгляд не липнет.

— Собирайся, — глухо произношу я, злясь на самого себя.

В ответ моя невинная жертва выставляет вперед ногу, обмотанную выше щиколотки куском ткани, и засовывает нож за перевязь. Отлично. Рядом с ней я перестаю чувствовать себя психом.

Льняные штаны худощавого дедули сидят на мне как на стриптизере. Думаю, от девицы не ускользнуло, как осторожно я садился на водительское сиденье и как медленно с него вставал, когда пришло время пообщаться с хозяевами.

Я поблагодарил старика со старухой за оказанное гостеприимство (опустив подробности вроде обгоревшего стола и разбитой посуды) и сунул им поочередно под нос свой смартфон с фотографией пепелища. Что случилось с домом? Затем фото наброска. Видали этого парня?

Из их убогого рассказа следовало, что хозяйка дома уехала несколько лет назад, куда — черт его знает. А дом сгорел на прошлой неделе. Гроза была, возможно, попала молния. Парня с наброска видели, приезжал бывало, ночевал у девицы. На глаза особо не показывался.

— Она? — показываю на мобильном фото с водительского удостоверения Валентины Степановой.

И тут меня ждет сюрприз! Нет, не она. По описанию, в сгоревшем доме жила молодая милая, но не больно общительная женщина по имени Варя. Невысокого роста, худощавая, с толстой черной косой до лопаток. Фото Степановой отличалось от ее словесного портрета, как позитив и негатив.

А зубки, спрашиваю, какие у нее были? «Белые-пребелые, аки жемчужинки», — получаю ответ. На это я мог бы ответить старикам только одно: смерть часто приходит в красивом обличье. И если б они знали, какой избежали участи, молились бы усерднее.

Между делом выясняю, что Степанова-2 работала в кафе «Заяц и гончие». Так что теперь я направляюсь туда. Остается лишь избавиться от балласта.

— Итак, красавица, — обращаюсь я к своей спутнице с водительского сиденья. — Готов доставить вас, куда пожелаете. Так что — желайте.

В ответ снова непроницаемое молчание и хитрый, острый взгляд исподлобья.

Тогда, по привычке проверив, не появилась ли сеть, я открываю на мобильнике записную книжку и бросаю телефон на заднее сиденье.

— Буквы знаешь? Пиши.

Она берет телефон. Закусывает губу, рассматривая клавиатуру.

— Окей, — радуюсь я. — Пиши потихоньку, а я пока выеду на трассу. Только без глупостей! Будешь шарить по телефону, руку сломаю.

И десяти минут не проходит, как попутчица толкает меня кулаком в плечо и кивком указывает на телефон в ее руке. «Стоп», — гласит надпись.

— Прямо здесь? В чистом поле?

Я даже скорости не снижаю.

Тогда деваха начинает тыкать мне телефоном в лицо так, что я едва могу рассмотреть дорогу. Приходится нажать на педаль тормоза.

— Отва!..

Не успеваю я закончить фразу, как раздался громкий хлопок, джип резко ведет в сторону, крутит, едва не переворачивает. Наконец, хрипя и кашляя, он замирает в облаке пыли.

Выскакиваю из машины. Мы стоим посередине моста, перекинутого через мутную речушку. Под ногами валяются ржавые гвозди и куски арматуры, облепленные бетоном.

Пока я вел машину, яркий солнечный свет, бьющий в лобовое стекло, толком не позволял рассмотреть поверхность дороги. А теперь я вижу полноценную полосу препятствий. И как раз на мосту, где машина легко может сорваться в реку.

Оглядываюсь. Если кто-то хотел остановить именно меня, то сейчас он наблюдает за происходящим. Но вокруг — поля. И только далеким гребнем торчит на пригорке перелесок.

Снова мобильный у меня перед носом. «Я предупреждала».

— Отвали, дура! — отмахиваюсь я, всматриваясь в перелесок.

И слышу в реке всплеск, нехарактерный для рыбы. Скорее, похожий на звук упавшего в воду камня.

Оборачиваюсь. Девица стоит у парапета. С пустыми руками. И вид у нее развеселый и наглый.

— Где телефон? — спрашиваю я, чувствуя, как холодеет в груди. — Где, мать твою, телефон?!

Перегибаюсь через парапет. Подо мной жизнерадостно плещется вода, колыхаются раскрытые солнцу кувшинки. Черт, черт, черт! Оборачиваюсь. Девица больше не улыбается. Смотрит на меня настороженно, пожевывая обветренную губу.

— Твое путешествие со мной закончилось здесь и сейчас, — произношу я уже спокойно, взяв себя в руки.

Затем открываю багажник. Стою, тупо глядя на его содержимое.

— Где домкрат?

Девица уже без улыбки, с холодным выражением лица пожимает плечами.

В деревне, пока моя попутчица ожидала в машине, джип стоял открытым. Кто угодно мог спереть. Только почему домкрат? Куда привлекательнее дорогущий набор инструментов. Или зачехленное ружье.

В общем, не мой это день. Не мой! — я с грохотом захлопываю крышку багажника — сегодня! — снова открываю и снова захлопываю — день! — и снова хлопок.

Следующие несколько часов я трачу на то, чтобы в ближайшем лесочке — до которого на самом деле идти и идти — отпилить два бревна подходящей длины. Кое-как заезжаю на одно поврежденным колесом, другое помещаю под нижний рычаг подвески.

Только установил «домкрат», как на мосту сбрасывают скорость древние запыленные «Жигули». Водитель опускает стекло пассажирского сиденья, чтобы внимательнее рассмотреть, что у меня происходит. Прикладываю растопыренные пальцы к уху — прошу мобильный. Водитель мотает головой и прибавляет газа. Козел. Не стоило мне очищать дорогу от мусора, пусть бы присоединился ко мне.

Снимаю поврежденное колесо и, щурясь, смотрю на солнце. Все эти мелкие пакости лишь отдаляют время, когда я найду Дикарку. А я обязательно ее найду, лишь бы с ней не произошло ничего плохого. Они же твари. На все способны ради своей цели. Не хочу выглядеть самураем даже перед самим собой, но я знаю, что нарушу все законы — и божеские, и человеческие, — если с головы Веры упадет хоть волос.

Палит нещадно. От духоты не спасает даже легкий ветер. Дорожная пыль лезет в глаза, забивается в нос, оседает на коже. Я чувствую вкус песка на сухих губах. Шею и руки щиплет от долгого прямого солнца.

Делаю несколько глотков воды из пластиковой бутылки. Оглядываюсь. Моя бывшая попутчица сидит у реки, обхватив колени руками, и вид у нее настолько жалкий, что на несколько минут я ее прощаю.

— Пить хочешь?

Девица подходит послушно, настороженно, словно не раз битая дворовая собачонка. Берет бутылку из рук. Делает несколько жадных глотков и, поглядывая на меня, вытирает губы тыльной стороной запястья.

— Все пей.

Она утаскивает бутылку под мост, а я продолжаю. Меняю запаску, закручиваю болты, подкачиваю колесо. Еще четверть часа — и машина снова на ходу.

Теперь, когда от кафе с едой, интернетом и, возможно, душем меня отделяет всего ничего, я сказочно добрею. Зову свою красавицу. Она показывается из-под моста.

— Довезу тебя до трассы, а потом ты исчезнешь. Пф-ф-ф! — я резко раскрываю ладонь, будто фокус показываю.

Она выпрямляется, медленно, словно размышляя, не пошутил ли я. Потом, не спуская с меня глаз, поднимается по насыпи к джипу. Ее заметно покачивает. От жары, усталости, голода? Она выглядит, словно изможденный подросток, хотя еще вчера я рассмотрел у нее под глазами тоненькие морщинки.

Через час мы прибываем на место. Паркуюсь последним в череде фур. Деревянное кафе гудит, как улей. Из открытых окон доносится звон посуды и мужская брань. Солнце давит раскаленным боком на черепичную крышу.

Галантно открываю дверь машины.

— Приятно было… — можно сказать «познакомиться», если я так и не узнал ее имени? — составить вам компанию. Теперь наши пути расходятся. Навсегда.

Чтобы ускорить процесс депортации, я протягиваю пассажирке несколько купюр.

— Это тебе на «поесть» и на «добраться куда-нибудь». С этого момента я больше ничего тебе не должен. Счастливого пути!

Закрываю машину и в тот же самый миг забываю о попутчице.

О эти запахи дешевой еды! Тыкаю пальцем в меню и, пока яства готовятся, расспрашиваю администратора о сотруднице по имени Варя, а затем покупаю у него право на полчаса запереться в его кабинете.

Закрываю на замок металлическую дверь крохотной подвальной комнаты без окон, опускаюсь в потрепанное кожаное кресло. Легкое движение руки — и экран допотопного компьютера оживает. Залезаю в свой почтовый ящик, пробегаю глазами по письмам. Последние новости, дополнительная информация о хозяйке машины…

Прикладываю к уху трубку стационарного телефона — собираюсь набрать номер Вериного отца. Странно, гудка нет. Несколько раз клацаю по рычагу. Проверяю провод. И в этот момент одновременно гаснет свет и тухнет экран монитора.

Бросаюсь к двери, роняя со стола открытую бутылку с минералкой, сметая с пути коробки с бумажным мусором. Дверь заперта снаружи. Тараню ее плечом — без толку. Втягиваю носом воздух и улавливаю отчетливый запах гари — в крошечное окошко вентиляции просачивается дым. Шевелю рукой — больно. Похоже, повредил плечо, пытаясь выбить дверь.

Откуда-то издалека доносятся приглушенные, словно проникающие через подушку, звуки: выкрики, топот, рев мотора, вой пожарной сирены. Где-то там, наверху, пытаются потушить пожар люди, которым не терпится меня спасти. Остается одно — достучаться до них. Во всех смыслах этого слова.

Отдираю от вентиляционного отверстия решетку и забиваю его грязным клетчатым пледом, который отыскал в шкафу. Затем, приложив к носу свою майку, смоченную остатками минералки, принимаюсь молотить в дверь шваброй. Выходит не так громко, как хотелось бы. Тогда выкручиваю лампочку у торшера и за десяток ударов о дверь сокрушаю его.

Вскоре в кабинете не остается крепких предметов, которых бы я не опробовал. Но спасать меня никто не торопится. Сквозь плед просачивается едкий дымок. Глаза слезятся. Майка постепенно высыхает, пропуская запах гари.

Барабаню в дверь кулаком и ору. Это длится так долго, что, когда щелкает замок, не сразу верю своим ушам. А также глазам — когда вижу своего спасителя. Вернее, спасительницу. И скорее не вижу, а ощущаю ее почти в полной темноте.

Моя немая попутчица хватает меня за руку и тащит по слепым коридорам и крутым лестницам.

Еще одна дверь — и мы на улице. Падаю на четвереньки. Раскалывается потяжелевшая голова, шумит в ушах, мышцы болят так, словно я сутки провел в спортзале. Падаю на траву и жадно втягиваю свежий сосновый воздух, пока закатный свет, чадящий сквозь деревья, внезапно не меркнет…

С трудом открываю глаза. Невзрачная луна просвечивает сквозь густые облака и мутно освещает постапокалипсический пейзаж. Фонари с разбитыми лампами. Ползущие по земле целлофановые пакеты. Опрокинутый пластиковый стул. Единственная машина на парковке — моя. Но даже с такого расстояния видны спущенные шины.

Под моей головой лежит одеяло, скрученное валиком. Еще одно укутывает меня до плеч. Я медленно выпрямляюсь, прислушиваясь к своим ощущениям. Ноет плечо. Саднят кулаки.

Моя спасительница сидит на ступенях опаленного кафе с черными провалами вместо окон. Обхватив колени, она наблюдает за мной и подхватывается, когда я пытаюсь встать.

Заботливая. Но чего ж «скорую» не вызвала?

Опираясь о ее плечо, поднимаюсь в кафе и падаю на ближайший стул.

Похоже, пожар начался на кухне. Вылез из двери и перекинулся на бар. По стене переметнулся на крышу.

Часть перекрытий обвалилась — в дыру, подвывая, залетает ветер. Сквозняк таскает по полу, словно опавшие листья, невесть как уцелевшие салфетки. Столы повалены на бок. Под ногами разбитая посуда с остатками еды. Пахнет гарью.

Откидываюсь на спинку стула. Меня снова переполняет неуемная энергия. Хочу ринуться в этот деготь за окном, выйти с ружьем на трассу, остановить машину. Хочу двигаться вперед! Сделать хоть что-то! Но утром прибудет подмога, я должен дождаться. Упираюсь лбом в стол. Выдыхаю — и поднимаюсь.

Ковыляю до бара. Нахожу в холодильнике бутылку минералки. Делаю несколько глотков, остальное выливаю себе на голову. Шарю по полкам — сигарет не нахожу.

Напряжение во мне усиливается настолько, что начинают дрожать пальцы. Тогда я ложусь на пол и, сжав от боли зубы, отжимаюсь тридцать раз. Словно и не напрягся — тело все еще готово взорваться.

Ставлю два стула друг напротив друга и сажусь, вытянув ноги. Прикрываю глаза, пытаясь контролировать то, что скопилось во мне, двигается под кожей с кровью и лимфой. Стараюсь погасить бушующую энергию силой мысли. Не сказать, что получается.

И вдруг чувствую прикосновение, прохладное и короткое, словно слабый удар тока. Открываю глаза. В полушаге от меня стоит немая красотка.

— Чего тебе? — устало спрашиваю я.

Вместо ответа она стягивает с себя майку. Я изумлен настолько, что не сразу отвожу взгляд. Маленькая, но красивая грудь с темными ареолами сосков. Когда я вижу перед собой такую грудь, у меня возникает одно желание — притянуть ее обладательницу к себе.

Я отворачиваюсь, чувствуя, как мгновенно пересохло в горле. Теперь энергия, бушующая во мне, сосредотачивается в определенном месте. И это вовсе не упрощает жизнь.

Моя спасительница начинает расстегивать ремень на шортах. С трудом отдавая отчет в своих действиях, я опускаю ноги со стула и развожу колени, подпуская ее ближе. Еще секунда — и она, уже нагая, стоит прямо передо мной, я чувствую тепло, исходящее от ее тела. И где-то на самом краю сознания проскальзывает мысль о том, что женщина, стоящая передо мной, не сумасшедшая и не странная. Она желанная до такой степени, что я теряю контроль над собой. Вот так, в темноте, в рассеянном лунном свете, могла бы выглядеть моя Дикарка.

— Завяжи волосы, — прошу я, скользя ладонями по ее талии.

Соблазнительница не отстраняется, не ударяет меня, а только слегка ведет бедрами — движение, от которого на мгновение останавливается мое сердце.

В ответ она качает головой.

Нет — так нет.

А дальше я словно перемещаюсь в иную реальность, скорее похожую на сон или забытье. Все, происходящее со мной, теперь воспринимается иначе. Ощущения обостряются до предела, за которым, наверное, следует только космическая пустота. Мне не нужен воздух, я хочу и могу вдыхать только ее дикий, резкий запах. Чувствовать языком только ее солоноватую кожу.

Она сама садится ко мне на колени. Я лишь придерживаю ее бедра, помогая раскрываться еще больше. Все, на что я способен теперь, — это откинуться на спинку стула и дать поглотить меня внутреннему пожару, подобному тому, что недавно бушевал снаружи. Я выгибаюсь, рычу, возможно, кричу. И словно сквозь вату в ушах слышу далекий волчий вой.