Золотой пленник

Алекс Орлов, 2006

Бывает, что мечты сбываются, но не всегда так, как хочется. Питер Фонтен, племянник богатого купца, мечтает избавиться от дядиной опеки. Пока он учится в малкуде, чтобы продолжить торговые традиции, но видит себя героем и путешественником, не боящимся уличных мальчишек. Ему семнадцать лет и он отправляется с торговым караваном, чтобы постичь тонкости торгового ремесла, однако его судьбу изменяет встреча с бандой головорезов – бой на дороге, плен и рабство. Перепродажа имперской казне и участие в войне в качестве «казенного человека» – бесправного государственного раба. Каково узнать жизнь с этой стороны? И это только начало, ибо в дело вмешиваются могучие колдовские силы.

27

На следующий день Питеру и Спиросу повезло: во время работы они нашли под камнями старую медную монету в два кадастра. Деньги были небольшие, однако монету можно было отдать вымогателям.

Когда напарники вернулись с работы, к ним тотчас подошли бандиты Рафтера. Питер отдал начищенную монету и соврал, что украл ее. Предводитель шайки приказал им раздеться, чтобы узнать, не прячут ли они на себе целый кошелек, а ничего не найдя, сказал, что два кадастра — слишком мало.

— На первый раз я вас прощаю — все-таки начало положено, но завтра я хочу получить не меньше десяти кадастров. Но лучше всего — золото. Принесите мне его, и вы станете моими лучшими друзьями.

— Вроде обошлось, — облегченно вздохнул Питер, глядя вслед Рафтеру.

— Да, еще один день прожит.

И только сейчас они обратили внимание на то, что в сарае было что-то не так, вместо монотонного гудения слышались стенания и всхлипы.

— Смотри, да здесь все в крови!

Поспешив к своим местам, Питер и Спирос увидели Крафта. Он прижимал к лицу мокрую, покрасневшую от крови тряпку, я рядом с ним было два пустующих матраса.

— Что случилось?

Крафт криво усмехнулся — одна сторона его лица представляла собой сплошной кровоподтек, глаз совсем заплыл.

— Сегодня их как будто подменили — это были демоны, а не люди! Четверых забили насмерть!

— Они сошли с ума от крови, я о таком слышал, — сказал Спирос.

— Думаю, дело не в этом, — подал голос желтоволосый Густав из Пярту, города, стоявшего на двести миль севернее Гудбурга. Прихрамывая, он подошел и опустился на пустующий матрас. — Мне удалось услышать лишь пару слов, которые могут все объяснить.

— Что же это за слова? — спросил Питер.

— Двое мерзавцев Гудьира говорили между собой — будет война.

— Будет война?

— Да.

— С кем?

— Этого я не знаю.

— Может, в этом все и дело, — согласился Спирос. — Ведь для нас война — это освобождение, а для них — смертельная угроза. Вот потому и напились, потому и зло на нас срывали.

— С кем же может быть война? — спросил Питер.

— Да с кем угодно, на Савойском побережье всегда неспокойно, туранский хан или гельбийские князья всегда готовы поколобродить.

— А где это все?

— На восточном побережье, — пояснил Крафт, осторожно притрагиваясь к разбитому лицу. — Надеюсь, мы доживем до этой войны, очень хочется прирезать сержанта.

— Как это? — не понял Питер.

— Если пошлют воевать, нам дадут оружие, там и посчитаемся с кем надо.

На следующее утро еще до рассвета в сарай ворвались сержант Гудьир и его помощники. Они стали бить плетьми всех подряд и орать, чтобы «уроды» немедленно выходили во двор. Повторять дважды никому не пришлось, досталось даже Рафтеру и его молодчикам.

С выпученными глазами, перепуганные, они стояли в общем строю и затравленно озирались.

— Слушайте меня, мер-рзавцы! — закричал Гудьир, борясь с тошнотой. — Слу…

Произнести второй раз не получилось — рвотная судорога согнула сержанта пополам, и он выметал на землю все, что с такой настойчивостью пожирал всю ночь.

— Посчи… Посчитайте всех, — произнес он едва слышно, и помощники заметались, визгливо выкрикивая угрозы и выстраивая рабов в одну шеренгу. Потом принялись считать.

В первый раз получилось девяносто два, во второй — девяносто семь, и как ни пытались сержант и его помощники перепроверить друг друга, всякий раз у них выходило разное число.

— Ладно, — махнул плетью Гудьир. — Гораздо важнее всю эту сволочь помыть, ну или как-то привести в порядок. Почему они такие грязные, а, Турульфар?

— Командир, они в крови, — развел руками помощник. — Мы им вчера крепко начистили морды.

— Моя бы воля… — Сержант икнул. — Моя бы воля, я бы всех их пере-перерезал. Никчемные твар-ри… В общем, я пойду прилягу, а вы тут налейте в бассейны воды, что ли, пусть эти свиньи там помоются.

— Бассейны засыпаны песком и камнями — мы же в прошлом году это сделали.

— Да? И я тоже?

— Это был ваш приказ, командир.

— Пусть все очистят и нальют воды, а я пойду прилягу.

Двигаясь боком, сержант ушел, и его помощники стали распоряжаться, противореча друг другу. Наконец им удалось поставить людей на очистку двух бассейнов, правда, потом выяснилось, что воды хватит только для одного, поэтому второй снова засыпали.

Когда один бассейн был очищен и выметен, людей перебросили к колодцу. Он находился в ста ярдах — на другом конце казенной территории, и воду пришлось возить на телеге в большой бочке, запряженной парой подслеповатых мулов.

После того как перевезли четыре бочки, выяснилось, что вода в колодце закончилась, а в бассейне было только-только по щиколотку, да и то вперемешку с пылью получилась жидкая грязь. Посмотрев на то, что получилось, помощники сержанта пришли к выводу, что отменять приказ командира не следует: если велел мыться в бассейне — путь моются.

Пока неполная сотня голых невольников поочередно скоблила в грязи штаны и рубахи, родился устойчивый слух о том, что проверять казенных рабов должны приехать придворные его императорского величества Рамбоссы Лучезарного.

После стирки к народу вышел сержант Гудьир — злой, с перекошенной физиономией. Тяжкое похмелье влекло его отоспаться, однако предстоящее прибытие важных персон гнало на службу.

Появление Гудьира напугало невольников, однако сейчас он был в другом расположении духа.

— Кауст, Турульфар! — проскрежетал он, подзывая помощников. — Что стало с этими оборванцами, почему они черные?

— Это пока одежда мокрая, командир, сейчас высохнут, и будет как надо.

— Думаешь?

— Уверен.

— Ну гляди. Еще это… Нужно побрить их, заросли они очень.

— Что ж нам, цирюльника им тащить?

— А и тащить! Если господам из сам знаешь каких мест чего не понравится, не сносить нам головы. — И уже тише Гудьир спросил: — У нас сколько в этом году куплено?

— Почти две сотни, командир.

— А где они? Кто за потраченные денежки ответ держать будет?

— Так это… — Турульфар в задумчивости поскреб голову. — А, это! Лихоманка их повалила, шибко крепкая лихоманка!

— Лихоманка, говоришь? — Сержант вздохнул, как-то не вовремя собрались его инспектировать. Содержание на двести рабов он получал, но половину благополучно пропивал и полагал, что так будет всегда. Ан нет. — Ты вот что, Турульфар, езжай за Рюпином.

— За старым цирюльником?

— Ну да.

— Так он же совсем слепой!

— Ничего, клиенты у нас не больно разборчивые, если и порежет кого — не страшно.

— А мыло? Оно ведь денег стоит — как без пены-то брить?

— Без пены, конечно, брить трудновато, но… — Сержант задумчиво почесал в паху и продолжил: — Но у нас масло оливковое прогорклое в подвале стоит, пусть с маслом бреет.

— Оно совсем пропало, разит даже, — сморщился Турульфар.

— А тебе его нюхать, что ли? Давай тащи сюда цирюльника, пообещай серебряный рилли.

Вскоре доставили на повозке Рюпина, он толком ничего не успел понять, его подхватили под руки и вынесли со двора, а здесь дали лезвие и заставили на ощупь брить казенных людей. В помощь отрядили двоих рабов — один точил тупившиеся бритвы, другой щедро смазывал физиономии клиентов прогорклым маслом.

Когда всех побрили, началась кормежка, рабы получили по большому куску кукурузной каши на глиняной дощечке, а запивали ее водой из деревянной бочки.

На другой день прибыли важные господа — те самые, кого так боялся сержант Гудьир. Один оказался графом, ревизором императорского наместника Макитваля, двое других служили в местной канцелярии.

Ради такого случая рабов построили в две шеренги, и граф-ревизор в сопровождении чиновников прошел вдоль строя.

— Сколько здесь людей? — спросил граф.

— Девяносто пять, ваше сиятельство! — прокричал сержант, одетый по такому случаю в парадный мундир.

— А по формулярам выходит, что ты принял за год больше двух сотен — где же остальные?

— Померли от лихоманки, ваше сиятельство!

— От лихоманки?

— Так точно! От смертельного поветрия!

— Что же эта лихоманка тебя пощадила? — Глядя на потеющего сержанта, граф усмехнулся. Ему было наплевать, куда подевались какие-то рабы, он всего лишь выполнял свой долг.

Еще раз окинув взглядом казенных людей, граф отставил правую ногу и, придерживаясь за рукоять бутафорского меча, произнес:

— Соотечественники! Вот и пришла пора доказать, что вы любите своего императора и, так сказать, родину. Туранский хан Шарындасай, а также правитель чигирский и князья помельче подняли мятеж и собрали изрядное количество сил, чтобы двинуться на Гойю — столицу восточных провинций. Скоро вам выпадет честь усмирить вероломных бунтовщиков и бросить их головы к ногам нашего императора, да продлят небеса годы его правления. Особо хочу отметить, что те, кто отличится храбростью и силой духа своего на поле брани, будут пожалованы вольною для несения службы в армии Его Императорского Величества на двадцать пять лет без выплаты жалованья. Как видите, император ценит своих героев, а стало быть, вам таковыми нужно стать. Хочу вас обрадовать и тем, что ваш сержант и другие наставники пойдут на войну вместе с вами, что, безусловно, облегчит ваш ратный труд, поскольку вы тут очень сдружились. Через три или четыре дня вы отправитесь на гору Тонзур, где станете лагерем и будете изучать ратную науку. Обучать вас будут добрый сержант Гудьир и другие наставники.

Сказав все, что нужно, граф с сопровождающими ушел, убежал за ними и сержант, а его помощники загнали невольников в сарай до выяснения обстоятельств.

Казенные люди восприняли происходящее как подарок, сегодня их никто не избивал, не ломал рук и ног, не требовал стоять на солнцепеке и бегать с каменными блоками — невольники радовались тому, что наконец уйдут отсюда, подальше от «лечебницы», из которой за минувший год не возвратилось больше сотни человек.

Возможность погибнуть на войне казалась им такой далекой и несущественной, в то время как здесь люди умирали ежедневно.

Радость основной массы невольников не разделяли только разбойники из шайки Рафтера, совсем не желавшие умереть за императора. Как потерянные они слонялись по сараю и никого не задирали.

— Счастье-то какое — на войну идем! — говорил Густав, массируя зашибленную накануне ногу.

— Да, а тем, кто проявит героизм, будет даровано еще двадцать пять лет неволи в качестве защитника императора, мы о таком и мечтать не могли, — съязвил Крафт.

— Без выплаты жалованья — считай, то же рабство, — подтвердил Спирос.

— Я слышал, солдат отпускают на побывку, — сказал Питер.

— Может, и отпускают, а тебе есть куда ехать?

— Да, у меня есть… — начал было Питер, но, решив не говорить лишнего, поправился: — У меня есть знакомые в Гудбурге, хоть я и сирота, но добрые люди попадались.

— А у меня на хуторе жена и двое ребятишек остались, — с горечью сообщил Густав.

— Одни маются?

— Старики мои живут рядом, должно, помогают. Мне бы только вырваться — как будет возможность, обязательно сбегу.

Неожиданно в сарае появился сержант Гудьир, все повскакали с мест, не зная, что ожидать от такого визита, однако мучитель был сильно пьян и покачивался. Увидев Питера, он подошел ближе и ткнул его пальцем в грудь.

— Завтра… чтобы завтра стена у Магды была доделана, сучонок! Понял меня?

— Понял, господин сержант!

— То-то — Гудьир погрозил кулаком. — Смотри у меня! — И, повернувшись, крикнул: — Все смотрите у меня!

Покачиваясь, он покинул сарай, и все вернулись на места.

— Да, нелегко этой сволочи представить, что будет стоять с нами в одном строю, — сказал Крафт.

— Точно, — кивнул Густав. — Неизвестно еще, от кого скорее получит, от чужих или от своих.

— Для него здесь своих нет, — возразил Спирос. — Ну разве что ублюдки этого Рафтера.

— Рафтер переживет сержанта ненадолго, — уверенно заявил Крафт.