Победа Сердца

Алекс Кайнес, 2020

Кевин – успешный музыкант, разрывающийся между своей невестой и любовницей. Виктория – перспективная журналистка, путеводной звездой для которой стала Гелла Фландерс, репортер, чью гибель связывают с самим Императором Сердца. Пути двух столь непохожих людей сводит воедино далекий остров, на который оба из них приглашены в качестве специальных гостей Международных Островных Игр. Во время своего путешествия к далеким берегам им предстоит столкнуться с ужасающей подноготной политического истеблишмента, которая поставит под угрозу не только их собственные жизни, но и судьбу целой страны, а также проникнуться духом запрещенных практик Шаманизма коренного народа острова, испытав которые путешественники никогда не станут прежними, ведь им предстоит заново взглянуть на мир вокруг и разгадать страшную тайну, что связывала их обоих с самого рождения. Действие разворачивается через полвека после событий романа «Призма Сердца». Содержит нецензурную брань.

1. Сердце быстро стучало в ритме шагов, которые расплескивали в разные стороны тысячи капель воды. Лужи, что периодически появлялись впереди, сливались в единый поток, на первый взгляд хаотичный, однако, с каждой секундой становящийся все более и более осмысленным в своей структуре. Прежде чем эта систематизированная архитектурная композиционная задумка, лежавшая в основе происходящего, вышла бы на первый план, нужно было во что бы то ни стало добраться до дома и самому завладеть вниманием, однако в данном случае не воды, которая, обрушиваясь с неба, готова была потопить путешественника, но механическим инструментарием мира, который заботливо в качестве награды позволит пальцам поласкать клавиши, что ответят все новыми символами, возникающими на экране сначала внутри головы творца, а затем уже и снаружи, что, впрочем, как успел заключить сам писатель, не составляло большой разницы. Вместе с этим он понял, что проводники его чувств и мыслей испытывают изнуряющий дискомфорт соприкосновения с вибрирующей механической машинкой, чей экран, медленно раскладываясь на пиксельные паттерны, стал переливаться разными цветами, хотя автор и был уверен, что еще мгновение назад белизна проектора его реальности была такой же кристально чистой. За этим изменением в восприятии последовало откровение, заключающееся в том, что он не только не сидит за экраном лэптопа, но и все также продолжает расплескивать лужи, торопясь добраться с промозглой улицы до уютных и, что самое важное, безопасных апартаментов, которые казались чем-то абсолютно недостижимым. Единственное, что связало сейчас хозяина этой заманчивой территории и ее саму, был фантомный звук, который сначала торопящийся пешеход принял за еле улавливаемый гул микросхем домашнего компьютера. Однако затем, когда амплитуда звука стала нарастать и, достигнув своего апогея, заставила глядящего под ноги наблюдателя запрокинуть голову, она позволила ревущим двигателями бомбардировщика с легкостью унести центр внимания прохожего на расчетную позицию, на которую летающий зверь уже выходил, чтобы доставить свою «посылочку».

***

Осознавая, что этот процесс развертывания мира уже не остановить подобно спазмам во время оргазма, путешественник слился с этим чувством, когда на краткое мгновение все границы стирались, оставляя лишь единое неделимое пространство, свободное от любых мыслей и форм, парадоксально включающее и объемлющее их все и одновременно не являющееся ни одним из этих состояний. Так, вместе с зачатием новой жизни в этот самый момент присутствовал и момент игровой системы, когда покрасневшая от чувств и собственного горя женщина, поддерживаемая другими участниками церемонии, пыталась коснуться гроба, в котором переносили поврежденную оболочку биологического механизма, в котором уже начался распад — неизбежный исход любого явления, которое рискнуло проявиться в феноменальном мире.

Чтобы не допустить этой точки невозврата, молодая особь извивалась под градом ударов судьбы, которые не только дезориентировали, но и давали слабую надежду на избавление. Ведь поскольку каждый пинок всё еще представлялся чем-то реальным, то из этого безусловно следовал вывод о том, что еще есть надежда на спасение, и время для безоговорочной капитуляции еще не настало.

***

— Да, еще очень далеко до конца, — разглядывая переливающуюся жидкость в граненом бокале, которая играла в лучах солнца, улыбнулся мужчина, полностью расслабившись на мягком лежаке, ощущая ступнями мягкий теплый песок и слушая музыку волн, которая разливалась по берегу, что распростерся в нескольких метрах от его личного небольшого острова тени, созданного белоснежным зонтиком.

— Ты что-то сказал? — подняв голову и заглядывая в глаза мужчины, улыбнулась молодая девушка.

— Нет, ничего, — чуть прищурившись и положив руку на голову своей «обслуге», улыбнулся мужчина, заставив ту вновь послушно приступить к ласкам. И, несмотря на сопричастность к текущему моменту, сопутствующие мысли отдыхающего летели далеко за самый горизонт, куда убегала океанская синева.

***

— Где бы достать достаточно монет, чтобы выбраться отсюда? — лениво протирая золотую статую многорукой богини, раздраженно думал послушник в тот самый момент, когда услышал негромкий оклик своего мастера. Он, однако, не поспешил пойти по направлению оклика, а лишь устало продолжал тереть, проклиная себя, это место и этого старикашку, чья смерть несказанно обрадовала бы его самого. Мастер, однако, не сдавался и вновь позвал своего юного помощника.

Служитель храма бросил тряпку рядом со статуей и направился в комнату мастера, уже наперед зная, что его там ждет. Его догадка оказалась правдивой, ведь мастер, уже обнажив свою нижнюю часть тела, кряхтя, подполз спиной к краю кровати и стал оправляться прямо в небольшую вазу, что стояла рядышком. Монах стоял в дверях не дыша, ожидая, когда же наконец зловонная процедура закончится. Когда же хлюпанье прекратилось, он машинально подошел к кровати, взял специально заранее приготовленные мокрые полотенца и, обтерев ими своего учителя, выбросил их в урну. Затем, взяв ее за маленькие ручки, послушник направился к выходу из храма прямо через помещение со статуей богини, чтобы уже снаружи слить нечистоты в канал. На секунду потеряв бдительность и дав себе вдохнуть, молодой ученик позволил раздражению, что копилось в нем последние месяцы, найти выход в виде физической разрядки, заставившей его опорожнить содержимое своего кишечника прямо на пол храма. Этот инцидент окончательно вывел молодого послушника из себя, и он, завыв нечто нечленораздельное во всю глотку, замахнулся урной и, подобно снаряду, запустил ее в статую божества.

***

— Малыши готовы к рождению, — передался кодовый шифр по рации, и тотчас сотни бомб стали падать на джунгли, превращая каждую живую тварь в обгорелые трупы. Пламя, что вырывалось из чрева стальных снарядов, километр за километром покрывало пространство, расчищая местность от аборигенов, животных и ненужной растительности, чтобы добраться до самой сути, самого ядра этой земли.

И этот эфирный нектар был самым важным и желанным для мужчины, который, в то же самое время, как снаряды гасили за секунды миллионы жизней, прижав лицо девушки к своей мошонке, не сдерживаясь, выпускал наружу всё свое нутро, думая только о несметных дарах, что таили в себе некогда девственные леса далекого острова.

***

Семя, проскользнувшее прямо внутрь партнерши, готово будет разродиться в течение ближайшего года. Он пролетит, подобно мигу, в котором и жили сейчас только эти двое поглощенных друг другом тела, ощущающие себя грандиозным танцем нескончаемого экстаза, в который от переизбытка впечатлений упал писатель, ощущая, как его мозг разрывают на части абсолютно противоположные эмоции. Закрыв руками лицо, он рыдал, чувствуя, как по его щекам текут слезы, вместе с диким мистическим хохотом, который оглашал кладбище, на котором уже опускали гроб в сырую землю, ту самую, по которой путник бесконечно долго шел по лабиринту нескончаемого города.

Несмотря на всю эту давящую безнадежность, внимательный наблюдатель все же успел поймать момент, когда он был один в безотносительной безопасности повторяющегося момента зацикленной мелодии, которая звучала под аккомпанемент гудящего лэптопа. Убрав руки от лица, он наблюдал, как разноцветные неоновые шлейфы разливаются, подобно краскам, прямо на его собственных кистях. Пытаясь сконцентрировать на них свое внимание, взгляд наблюдателя обнажал геометрически точные линии, которые, пересекая друг друга, создавали восхитительные узоры, что, пробегая от его рук по всему его обнаженному телу, падали вниз, заставляя сиять всю комнату своей непередаваемой эстетикой и наделяя маленькую черную статуэтку танцующей богини, стоящую на обеденном столике, всеми атрибутами живого существа. Следя за этой феерией образов, звуков и смыслов, наблюдатель упал на колени перед милостью ожившей Богини, начав повторять одну и ту же мантру, после чего, слегка успокоившись и обратив красные от слез глаза к лику богини, он узрел на ее лице мягкую полуулыбку, по которой стекали отходы, тут же превращающиеся в кровь, затем семя и наконец, струящийся в почве жидкий эфир. Затем он, нагревшись, испарялся в лиловом облаке, в котором потонула вся комната, заставившем наблюдателя подняться во весь свой рост и удивиться тому маленькому, но очень искусному обману, в который он ввел сам себя. Еще раз заглянув вовнутрь и вовне себя и поняв, что ни снаружи, ни внутри нет ничего, что бы он мог назвать «собой», путник отпустил всякую попытку контролировать что бы то ни было, полностью отдавшись непостижимому танцу, что казалось продолжался целую вечность.

Танцующие образы богов и богинь продолжали появляться перед взором наблюдателя под прекраснейшую из мелодий. Она, казалось, и была тем источником, что заставлял их принимать бесчисленное количество форм, которые они с удовольствием использовали для любовных заигрываний друг с другом. Наблюдая за их величественной космической игрой, путешественник и сам не заметил, как на его собственном лице появилась та самая мистическая полуулыбка, что была вечным символом небожителей, а по телу пробежал ток, заставивший каждый волосок на теле подняться во время наслаждения этим поистине великолепным зрелищем.

2. Глядя на профиль Элен, Кевин вновь ощутил прилив того, казалось бы, забытого чувства, что, оказывается, до сих пор дремало в нем, глубоко запрятанное и наполненное повседневными заботами, мыслями и привычками. Она уничтожала их все мгновенно, подобно тому, как одна единственная вспышка молнии рассеивает тьму, и нужно использовать эту самую секунду для того, чтобы выбраться из этого темного жуткого пространства, которое стало уже казаться совершенно домашним и уютным. И всего-то ничего, казалось бы, для этого требовалось — это слегка пересилив себя, отдаться этому потоку, что готов был засосать в водоворот новых событий, что уже, в свою очередь, и должно было помочь удержать эту божественную щекотку, что разливалась вверх от живота до самой гортани, попеременно заставляя прочувствовать вибрацию каждого органа, через которую она пробегала.

И все же кое-что удерживало от того, чтобы здесь и сейчас разрушить ту невидимую стену, что не давала новому ворваться в жизнь и в своем победоносном начале утвердить свое главенство в жизни молодого человека. И это кое-что было самым подлым, что могло быть на свете — сомнением. Оно заключалось в следующем: вообще стоил ли этот чрезвычайно сильный и честный импульс того, чтобы перечеркнуть всё, что было до этого? В какой-то момент Кевин поймал себя на мысли, что, вполне возможно, он просто слишком расслабился, ведь, отматывая пленку на годы назад, он вспоминал с какой трепетностью он смотрел на свою теперешнюю сожительницу и понимал, что он не то, чтобы даже не замечал окружающих женщин, но в принципе не испытывал в этом потребности. Более того, для него было оскорбительным даже сама мысль о каких-либо контактах кроме Гвен, с которой его связывали пять лет совместной жизни. Но, со временем в его поле зрения стали попадать и другие, и их физические качества, да и свойства характера заставляли Кевина реагировать на них, иногда только ментально, иногда же, по надобности, вступая в так называемый обмен энергиями. Но этот флирт был отнюдь не какой-то сменой парадигмы, но, как бы парадоксально это ни звучало, скорее подтверждением состоятельности человека, что нашел свое место рядом с любимой женщиной, и даже влияние извне не было помехой для ощущения себя самым счастливым человеком на свете.

— Наверное, — улыбнулся Кевин, не так конечно патетично, но, тем не менее, уверенность в грядущем дне была, а чего же было еще желать? Однако, то что происходило сейчас, выбивало всякую основу из-под его теперешнего бытия. И виной тому были лишь формы тела, изгибы, что, гармонично объединяясь, бежали вверх, рисуя в восприятии Кевина идеальное лицо с глазами, что, казалось, смотрели в саму душу молодого человека. Не стоило забывать и про голос, что, казалось, и был первопричиной всякого звука, и только ради сравнения с ним существовали все остальные — только, чтобы показать на контрасте, насколько они несовершенны, да и не нужны вовсе, когда уже существует звенящий голосок Элен. Однако, несмотря на всю поэтичность этих образов, внешнее мало имело отношение в тому, что исходило изнутри, что росло внутри Кевина, желая вырваться наружу. И это был не просто импульс на синтез внешних признаков привлекательности представительницы противоположного пола, как уже успел окрестить это в своем уме путешественник, нет, это было куда более древнее, куда более сокрытое, но оттого еще более простое и настоящее явление. А точнее — сама неизбежность, что заставила мир явить себя подобным образом, чтобы знать наверняка, что на этой планете два человека с совершенно, казалось бы, несовместимыми багажами своих жизней, что они несли на своих плечах, встретились и вместе открыли страницу новой завораживающей истории их жизни сердца.

3. — Ты ведь любишь меня? — глядя в глаза своему любимому, спросила Элен, слегка улыбнувшись.

Кевин лежал и чувствовал, как Элен, уже мягко охватив его член, снова начинает разминать его. По телу его прошла небольшая дрожь от вида двух черных зрачков, что буквально впились в него. На фоне всего этого действа играла, переливаясь различными тонами, музыка, что волнами накатывала, то на одного, то на второго участника этой любовной игры.

— Да… — приоткрыл было рот Кевин, чтобы ответить своей подруге, в тот момент как та, закрыв глаза, уже впилась в его губы, не дав закончить его и так очевидный ответ. Кевин закрыл глаза и позволил себе стать одним лишь чувственным комком нервов, которые чутко реагировали на внешние сигналы, что стимулировались мягким языком, что пританцовывал внутри его рта, и плавающими видениями смерти и возрождения, которые буквально одновременно и лишали наблюдателя всяческого адекватного восприятия, и затем вновь возвращались к нему вполне осознаваемой волной удовольствия. Оторвавшись от Кевина, Элен выпрямилась над лежащей фигурой мужчины, который, приоткрыв глаза, наблюдал за тем, как ее изящные формы буквально светятся в меняющихся оттенках нежно-лилового и темно-фиолетового цветов, которые, подобно струящемуся дыму, наполняют пространство комнаты, в которой они находились. Элен, изогнувшись всем телом, прильнула к нижней части тела Кевина, нежно проведя по ней языком. В это же самое время внутри головы мужчины буквально вспыхнули мистическим огнем несколько раскрывшихся бутонов прекраснейших цветков, что наполнили его восприятие чудесными перетекающими друг в друга геометрическими фигурами. Эти многомерные построения, казалось, полностью синхронизировались с движениями его подруги и безукоризненностью ответа тех самых примитивных, но оттого не менее важных реакций, что дремали в его организме. Сам же Кевин, точнее его тело снаружи, поднял руки, что казались неестественно невесомыми, и дотронулся до кожи Элен, обхватив ладонями ее ноги и мягким движением пригласив ее опуститься пониже. Та ответила ему взаимным движением, после которого Кевин смог коснуться ее языком, испытав ответную реакцию в виде губ, что плотно сжали его тело.

Кевин на миг отрыл глаза, и ум его, некоторое время двигаясь в ритм их взаимной игры, в итоге взметнулся наверх сквозь потолок, что сейчас представлял из себя волны, идущие друг за другом и формирующиеся в спирали, являющие собой целые разные отдельные возможности развития жизни, в которые нырнул ум Кевина, приближающийся к полному исчезновению в оргазме света, смерти, перерождения.

4. Из переплетающихся паттернов противоположных друг другу смыслов уже вырисовывалась новая картина мира, которая медленно оживала при помощи музыки, что была составлена из хора нежных голосов, которые, в свою очередь, смеясь и постанывая, вырисовали узоры мира, что возник лишь благодаря их безусловной любви и наслаждению. И мир тот был лишь отражением мельчайшей частичкой души существа, что ритмично вдыхало и выдыхало самого себя, саму жизнь, в беспредельность, наполняя смыслом то, что только что не имело никакого значения. И в этих масштабных пертурбациях, благодаря своему бесконечному могуществу, позволяя возникать даже таким воплощениям собственного разума как ограничивающие факторы, что вовсе не противоречили самой природе этого создания, но, напротив, являлись живым свидетельством воплощения его могущества и бесконечной мудрости, что расстилалась по поверхности им же созданного мира, что был уже изрыт изнутри подобно гигантскому термитнику, в котором произрастали пути неисчислимых ходов и выходов, своеобразных порталов, аналогов кровеносной системы. Они были искусственно созданы только ради того, чтобы окончательно обнажить, выпотрошить всё нутро этого бескрайнего организма, что так заботливо приютил на своей поверхности миллионы живых существ, один из видов которых решил, что знает лучше, как распорядиться окружающей его средой и начал войну, бесконечную войну за удовлетворение собственной иллюзорной жажды, что парадоксально истязала не только его, но и передавалась в самых кошмарных, извращенных формах на тысячи, миллионы других его братьев и сестер, заключенных с ним в одном общем пространстве планеты.

Несмотря на смерть, что съедала одного за другим, на слезы, что лились тысячелетиями, он продолжал свой путь вглубь себя, он продолжал хотеть и невозможно было даже осудить его за это. Так что он практически беспрепятственно шел дальше по поверхности голубой сферы своего дома, уверенно переставляя свои ноги походкой победителя, Императора, который подчинил себе весь мир. И он мог себе это позволить, мог даже допустить мысль о том, что это он сам — то самое творение, ради которого всё и было создано. И это было правильно. Несмотря на летящие по небу огненные снаряды, это было правильно, несмотря на тысячи деревень, что сжигались в пламени беспощадных машин, на смену которым приходили все новые, вонзающие свои стальные когти в почву, вспарывающие ее на десятки километров вовнутрь и достающие из нее самое ценное — кровь, саму жизнь, ценнейший эфир, что служил в некотором роде мерилом человеческой жизни в этом мире. Кто мог вообще придумать подобное? Разве только спящий бог, наблюдающий за собственной фантазией и по неосторожности вдохнувший в образ своего сновидения чуть больше деталей, чем следовало, что позволило ему еще больше увлечься и проникнуться теми сюжетами, что породила его собственная, воистину богатая фантазия! А возможно, всё это было сделано, спланировано им специально, ведь кто во всем мире сможет осудить его? Где возможно отыскать того мудреца, который смог бы заявить о том, что создатель сновидения, частью которого он сам и является, поступает неблагоразумно? Кто мог обвинить его в безумстве, если даже самые изощренные проявления этого процесса были всего лишь игрой, которой он самозабвенно отдавался? И что послужило бы мерилом благости, которую он должен был ниспослать тем, кто так сильно жаждал ее? Ведь как он мог спасти несуществующих персонажей собственного сна? Только одним способом — пробудившись, осознать, что все произошедшее — не более, чем условности, что порождали кровавый конфликт, войну за дикий эфир.

И потому было абсолютно законно, и даже более — являлось неизбежным, желание этого человека, что своей фигурой с развевающимся плащом наблюдал, как под его ногами разверзлась воронка лилового света — та, что стала манить Императора всего мира нырнуть в этот самый водоворот.

Но человек знал правила этой игры и не спешил с головой отдаться этой бездне, о нет, он скорее сдерживал это желание, позволяя ему тем самым расцвести изнутри. Наблюдая за текучими движениями переливающейся массы эфира в карьере, что возбуждали его, подобно самой искусной обольстительнице, Император знал, что та в курсе всех его заветных желаний еще даже в большей степени, чем обслуга с его личного острова-курорта, а потому без промедлений готова была пойти на что угодно, только бы сделать всё ради их осуществления.

Протянув руку, хозяин этой земли раскрыл ладонь, пытаясь схватить и заключить в ней мощь и силу, что скрывалась в этой артерии планеты и, завладев ей навсегда, можно было познать вечное блаженство, однако вместо мурашек, что редко, но все же давали знать о себе в периоды особых состояний сознания, император почему-то испытал острую тоску, что заставила его сердце сжаться, а взгляд — помутнеть. На смену гигантским экскаваторам, что разрывали и углубляли карьер, попутно выкорчевывая саму жизнь из земли этой пустоши, пришел вид оживленного города, чуть покрытого снегом, города, в котором Человека-Императора никогда не было, и который, тем не менее, он знал, поскольку там он, как это ни звучало парадоксально, когда-то родился, и в этом не было никаких сомнений.

Наблюдатель следил за тем, как в его уме вырисовывается образ бордового рассвета, который буквально расцветал, и не где-то там далеко снаружи, но прямо тут — внутри самого молодого человека, что следил за реакциями собственного сознания на это зрелище, что и было единственной определяющей его реальностью, дарованной мозгом. Вдыхая свежий утренний воздух, который, казалось, возникал из этого самого красноватого, расплескавшегося по горизонту океана, наблюдатель про себя так же отмечал, что и это, и иные проявления рождения нового дня, вроде пурпурного неба, которое незримо становилось все светлее, и плывущих по небу редких облаков, превращались в его уме в сгустки памяти, которую он никак не мог как следует структурировать. Память же, однако, без всяческого влияния чьей-то насильственной воли, уже сама заботливо упаковывала все эти впечатления в удобоваримые фразы, которые ее владелец уже хотел выразить в образах своей новой книги, пятой по счету. Однако зачем ему тогда нужно было вообще задумываться об этом? Или может как раз сейчас и наступил тот самый миг, когда ему было просто необходимо проанализировать весь свой жизненный путь, что он так хотел втиснуть в рамки печатных букв и строк. Но разве подобная «сохранность» собственной жизни могла служить залогом его же бессмертия? И это был тоже хороший вопрос. Поскольку, как ни пытался уверить себя Автор в том, что он жить не хочет, другая, рациональная его часть, погибать не спешила и всеми силами пыталась продлить собственное существование, оттянув момент гибели, хотя бы образно, посредством рассуждений и фантазий на эту тему. И, вполне возможно, ему даже чудилось, что каким-то немыслимым образом он, расплескав свои впечатления, где-то слегка преувеличенные, где-то наоборот не до конца раскрытые, сможет обрести свою вневременную форму опыта в глазах другого — в уме читателя, которой уже на основе своего опыта и своим пылким сердце сможет понять, где же все-таки автор чуть приврал, а где — оставил недосказанным некоторые вещи, что таковыми и должны были остаться в форме текста, иначе бы их истинный смысл так и остался бы не понятым, и тот, кому предназначался текст, который явно не случайно попал бы в руки страждущему, что наверняка смог бы интерпретировать и удобрить это самое, еще не проросшее семя таким образом, что оно бы обязательно расцвело, но уже внутри самого внимательного читателя, а не снаружи, где-то там — в завистливых статьях неудавшихся критиков. Однако, несмотря на то, что таким образом писатель хотел обрести бессмертие, представляя себя именно тем читателем, который через, безо всякой ложной скромности, тысячу лет окунется в свои собственные ощущения, которые, правда, произошли много веков назад, это по сути своей в данный момент времени было лишь мечтой, на которой, тем не менее, на подсознательном уровне, фиксировались все стремления, дающие, несмотря на все сомнения творца, силы для начала работы. Однако сейчас все эти лишние флуктуации отошли на второй план и автор, подняв над головой стакан, чьи стеклянные грани стали, переливаясь, играть на солнце, начал выливать на свою голову его содержимое, ощущая, как холодные струи воды греют его тело, подобно музыке, что обволакивала его мозг, через имплантат, которому не страшна была влага, что могла случайно попасть на них.

Вместе с этим не до конца осознанным ритуальным действием, которое сплавило воедино наблюдателя рассвета и сам рассвет в неделимый процесс созерцания прошлого и будущего, в голове наблюдателя раздался щелчок, своеобразный звонок, который свидетельствовал о входящем вызове. После того, как по глазному яблоку пробежали символы, что сформировались в сообщение коре головного мозга, несшее имя того, чей сигнал взывал к вниманию писателя, наблюдатель все же смог разорвать безусловную связь с пространством утренней зари, в которой практически растворился, чтобы, грустно улыбнувшись, ответить на звонок.

5. — Да? — спросонья отозвался автоматический модуль, который еще не до конца осознал в себе ту личность, что сформировалась под воздействием внешних и внутренних факторов, и которая носила гордое звание — человек разумный, хотя вторая часть определения еще находилась под большим вопросом.

— Кевин! Неужели так сложно было поставить будильник?

— Прости, прости, — догадавшись, что это обращаются к нему, за долю секунды отозвался Кевин, резко потянувшись в кровати и случайно задев что-то мягкое рядом с собой, что издало негромкое урчание. Обратив свой взгляд направо, пробудившийся обнаружил свернувшуюся калачиком девушку, что, сжимая в руках пододеяльник, лежала к нему спиной.

— Нет, нет, милая, конечно нет, — выдохнув, попытался сдержать раздражение Кевин, отозвавшись в трубку на голос своей девушки.

— Ты, я надеюсь, не забыл о нашем небольшом мероприятии? Ты дома? За тобой заехать?

— Нет, нет, я сам, — потянувшись рукой к спине лежавшей рядом женщины, улыбнулся в трубку парень, — зачем тебе зря мотаться.

Помассировав пару секунду спину «соседки», Кевин стал опускаться рукой все ниже и ниже, оказавшись уже на мягких ягодицах, тут же начав чуть сжимать их своими пальцами. Вместе с тем, девушка уже не спала, как понял это Кевин по едва заметной вибрации, что прошлась по ее телу и простыне, которая чуть изменила рисунок своих складок от едва заметного шевеления. Кевин улыбнулся и, уже позабыв про телефонную связь, скользнул еще ниже. Девушка же, ощутив стимуляции пальцев своего любовника, тихо застонала, чего оказалось вполне достаточно для динамика.

— Кевин? Ты в порядке? — слегка обеспокоенно вновь раздался голос девушки.

Кевин, которого слегка сбил синтезированный голос подруги, на мгновение замедлился, но практически тут же восстановил скорость, когда лежавшая рядом девушка схватила его за руку со вполне определенным намерением и вновь задала темп поступательным движениям его кисти.

— Все в порядке, — скрипнув зубами, выдохнул Кевин, — ты не волнуйся езжай сама, и встретимся там через час.

— Кевин, я… — не успела проговорить девушка, прежде чем связь оборвалась.

— Гвендолен? — сухо и безучастно спросила девушка, будто бы ее это и не интересовало вовсе.

— Да, она — зараза, — улыбнулся Кевин, повернувшись к своей подруге, — ты что, ревнуешь?

— Ну… — томно пропела девушка, когда ее друг прижался к ней со спины, — возможно, — взяв его член в руку и направив куда следовало, успела проговорить она, прежде чем ее слова перестали что-либо значить, когда ее друг легко проскользнул внутрь нее, оставив во всем мире важным лишь это чувство, что распустилось внутри нее, подобно цветку, что раскрыл свои лепестки в ожидании первых теплых лучей рассвета, что пробились сквозь чуть покачивающиеся от легкого ветерка жалюзи внутрь комнаты.

6. Путешественница распахнула глаза и обнаружила, что за окном всё еще было темно, но в это время года это и не удивительно. Светает поздно, и с уверенностью можно сказать, что день длится от силы всего пару часов. Бросив взгляд на электронный циферблат на панели лэптопа, что нашелся рядышком на диване, на котором она прикорнула, девушка обнаружила, что пробуждение пришлось не на утро и даже не на ночное время суток, но на поздний, но все же вечер. Затем, вспомнив свой недавний график, девушка в принципе не удивилась тому, что ее буквально выключило посреди дня, и что она проснулась, что ей было совершенно несвойственно, в такой час.

Однако истинной причиной пробуждения был не отдохнувший организм и мозг, который должен был вновь вернуть рабочую пчелку в русло ее повседневной работы, что не требовала отлагательств, но странное эротическое, и при этом почти мистическое сильное чувство. И сон, который она только что видела, казался куда реальнее того, что она испытывала сейчас. Вполне возможно, то было просто своеобразным состоянием полусна, и лишь недостаточная трезвость всего организма в целом и разума в частности и давала подобный эффект, когда вся комната и даже вид из окна на заснеженный город, что горел желтоватым светом огней, казался совсем не тем, что коррелировало с ее ролью, состоящей из мест-обстоятельств изо сна, и кем она была на самом деле. И прежде чем она успела что-либо проанализировать, ее рука сама скользнула в трусы, чем даже слегка удивила ее обладательницу. Однако, таким образом она пыталась сохранить отпечаток своего сна, которой повторялся и даже уже не единожды, к тому же в разных формах, на этот раз лишь приняв более интимный характер. На этот раз ей снился секс, и, казалось бы, в этом не было бы ничего необычного, однако, она сама была как будто бы мужчиной, который сначала, лежа на боку, а затем, перевернув свою подругу на живот, стал ожесточенно двигаться до достижения оргазма. И это был удивительный опыт, ведь девушка могла поклясться, что она чувствовала каждую физиологическую особенность мужчины, например, во плоти чувствовала — каково же это — обладая половым членом, контактировать им с женщиной и, что несколько смутило девушку — что она отождествлялась одновременно и с партнершей, внутри которой ее собственный по ощущениям член неистово двигался. Она сама была уже мокрая и, засунув два пальца внутрь себя, быстро двигала ими внутри и снаружи, второй рукой начав тереть клитор, мысленно прикинула, сколько времени она сможет сдерживаться, будучи мужчиной, что двигался все быстрее и быстрее, просунув руку между ног подруги, не останавливался под становящиеся все громче и громче стоны. Девушка не заметила, как уже сама, приподнявшись, кричит, и в краткое мгновение, всего лишь одним легким движением своих пальцев уже довела себя до оргазма, что вспышкой пронзил ее организм, который упал обратно на диван, позволивший своим уютом миру опять начать растворять свою хозяйку во сне, который стирал все границы между мирами, когда нельзя было уже сказать точно, кто кому из них снился на самом деле.

7. — Эта, так называемая проверенная информация — звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой, — спокойно, но вместе с тем и слегка угрожающе прозвучал голос, который как будто бы и не обращался ни к кому конкретно, однако один из боевых командиров мгновенно осознал, что это именно его мнение необходимо было услышать Начальству.

— Вождь, наши источники подтвердили, — объект действительно находится в данном регионе, и есть все предпосылки для того, чтобы сказать наверняка, что это именно тот, кого мы искали всё это время.

— Это было бы славно, иначе бы тысячи бойцов просто отдали бы свои жизни ни за что, — сделал небольшую паузу мужчина, после чего продолжил, — нам нужно как можно скорее найти лазейку для проникновения в Конгресс, чтобы завершить нашу операцию.

— По поводу конечной цели — есть все основания утверждать, что после этой недели объект более не будет доступен… ведь, если он действительно отправится на Святой Остров… Вы ведь понимаете?

— Вот как?.. Держите меня в курсе и… — сделал вновь небольшую паузу «вождь», после чего поднял взгляд на всех присутствовавших в штабе в данный момент, — да поможет нам Богиня.

8. — Ты просто охуительна, ебешься, как настоящая богиня! — беззаботно рассмеялся Кевин.

— Просто ты сам быстро кончаешь, — нарочито смущенно отметила его подруга.

— А ты что, хотела бы, чтобы я ерзал на тебе больше часа или как, дорогая?

— Не уверена, — грациозно потянувшись и зевнув, протянула девушка, — и всё же, может это всё из-за твоей подружки?

Кевин слегка смутился, но постарался не подать виду.

— Что ты имеешь в виду?

— Скажем… — протянула его любовница, — ты не можешь как следует сконцентрироваться, я ведь чувствую это… Может всё думаешь о своей ненаглядной?

— Гвен тут не при чем, — всё же произнес ее имя вслух Кевин, чем вызвал явное неудовольствие второй претендентки на его сердце. Впрочем, он сделал вид, что даже и не заметил такой мелочи, и что ему вовсе нет нужды волноваться о реакции Элен, которая сейчас пристально следила за его мимикой.

— Тогда почему ты не можешь просто признаться о нас? Вы бы расстались, ну или всё было бы хорошо, если бы твоя дурочка смогла поделиться своим «сокровищем».

Как бы ни хотелось Кевину избежать этого разговора, но, тем не менее, похоже, время пришло, и сейчас ему предстояло все-таки сделать свой выбор: или остаться в скучной, но стабильной ячейке, где был лишь он и Гвендолен, или же нырнуть с головой в омут по имени Элен, в котором он и так уже барахтался без малого больше года. И все же, юный Кевин не мог не задаваться вопросом: а чем бы в итоге могло закончиться это его рискованное мероприятие? Ведь в финале он мог остаться ни с чем, поскольку Элен попросту потеряла бы всякий интерес, если бы пропал этот странный элемент скрытого соперничества, в котором она явно выигрывала, но из-за которого иной раз Кевину казалось, что она на самом деле больше интересуется не им самим, но той хитрой игрой, которая полностью была подчинена ее желаниям. Что еще несколько осложняло дело — так это предположение о том, что да, если бы любовничек остался один, в итоге как все же иногда рисовало возможную перспективу воображение Кевина, то он бы без проблем мог бы найти себе новую подругу, однако, иной раз, видя во сне Гвен, юноша, пробуждаясь, с грустью понимал, что он сейчас с Элен, которая была гораздо ближе к нему наяву, чем во сне, хотя от этого легче не становилось, ведь в то же самое время пустота внутри ощущалась и при присутствии рядом Гвен. Складывалось стойкое ощущение, правда, еще не подкрепленное фактами, как будто эти обе женщины, тоску от расставания с которыми испытывал их юный друг, на самом деле было лишь двумя ширмами, закрывающими того, к кому на самом деле стремилось сердце Кевина.

— Но, в конце концов, — прервала его мысли Элен, сама в это время прикрыв глаза и картинно откинувшись на подушку, — это твое дело, ведь нам спешить некуда, не так ли?

9. — …Так что, поверь мне на слово, есть куда поторопиться, и еще как!

— Да, Макс, я все понимаю, все прекрасно понимаю…

— Может ты-то и да, и у тебя действительно, как ты сам утверждаешь, всё по полочкам уже давно разложено, однако, у твоего издателя складывается совершенно иная картина.

— И в чем же она заключается? — для проформы уточнил Грегори, пытаясь потянуть время, ловя в это время драгоценные секунды, которые бы дали его мозгу подсказку — возможность придумать очередную неубедительную отговорку, в которую он и сам-то не сильно верил.

— А заключается она, мой дорогой, в том, что с тобой контракт будет разорван в одностороннем порядке.

Грегори встал как вкопанный, абсолютно отрешившись от всего, совершенно не обращая внимания на то, что происходит снаружи. Единственное, что осталось в его эмоциональном восприятии, было его собственное сердце, которое за маленькое мгновение как будто превратилось в гранит, который к тому же был выброшен некой могущественной силой в бесконечно одинокую тундру, посреди которой он остался, как никому не нужный, безликий на первый взгляд, хотя и имеющий свою собственную историю, булыжник, который гордо именовал себя Грегори Фландерс.

— Как? — только и смог выговорить писатель.

— А вот так. Так говоришь, будто и сам не догадываешься. Когда у тебя был крайний срок, тебе напомнить?

— Макс, я…

— Не помнишь? — повторил голос в трубке, не обращая никакого внимания на попытки оправданий. Тогда, позволь озвучить, — октябрь, неплохо, да? А сейчас какой месяц?

Грегори целомудренно промолчал в ответ.

— Ноябрь, вот только следующего года… так что сейчас на руках у издательства должно быть уже две рукописи.

— Я… Я как раз сейчас заканчиваю…

— Третью, я полагаю? Ведь только в таком случае я, возможно, и смогу что-нибудь сделать для тебя, иначе…

— Они не могут расторгнуть со мной договор! Этого, блядь, просто не может быть! Я же гребаный Фландерс! — проорал на всю улицу мужчина.

— Конечно, ты — это ты, — слегка саркастично выдохнул устало агент писателя, — однако, услышь меня, пожалуйста, имя — это еще не всё, к сожалению, по крайней мере для издательства, одно твое существование, без результатов, не принесет прибыли с тиражей, а из-за подобной задержки они теряют прибыль, так что….

— Но ведь они знают, что моя книга будет продаваться! Знают же!

— Конечно, конечно, но какой бы гениальной она ни была, экземпляров одного твоего романа вряд ли будет продано больше, чем двух или конкретнее — трех, вместе взятых, как у тебя прописано в контракте. Это ведь простейшая математика, Грэг.

— Да, да, я понимаю… Но ты ведь знаешь, что последний год у меня выдался не из лучших и…

— Поэтому я и пытался достучаться до тебя именно весь этот год, дружище. Пойми, мне тоже крайне невыгодно то, что тебя лишат исключительных прав в «Айдоле», но, если соответствующий департамент в ближайшие дни примет такое решение, то придется тебе искать уже менее уступчивый, и уж тем более куда менее прибыльный издательский дом, чего, я думаю, ты явно не захочешь, поскольку…

— Они — единственные, твою мать, — проскрипел Грегори.

— Бинго, по крайней мере для тех, кто не хочет растрачивать себя на бесконечное переписывание третьесортных статеек, и мне, Грегори, в том числе, очень не хотелось бы работать за бесплатно. Помогать тебе и искать приемлемые варианты — да. Но каждый день следить за твоими продажами, сборами и отчислениями — это уже знаешь ли, в текущей ситуации…

Грегори, не дослушав, отшвырнул коммуникатор, разорвав связь в своем мозгу, чтобы просто остаться одному, чтобы стоять, ощущая, как восходящее солнце начинает согревать его тело и душу через тысячи световых лет, заставляя его кожу сообщить его костям, что обхватывали его мозг, о том, что их временный владелец неразрывно связан кровообращением с сердцем, а оно уже давало надежду, что он еще жив и, более того, находится далеко не в тундре, но в климате куда более приятном во всех отношениях, чем тот безрадостный ландшафт, в существование которого писатель уже успел поверить.

10. — … И я верю, что это место существует! Более того, я готова лично посетить эту далекую империю, уверена, что это очень интересное место! — рассмеялась молодая девчушка, качаясь на ветви тысячелетнего белого древа, что приютило в своих ветвях сотни бабочек, некоторые из которых уже осторожно выглядывали из своих куколок, чтобы затем, расправив крылья, навсегда покинуть родной дом. Глядя на них и на те удивительные метаморфозы природы самой жизни, что происходили прямо перед ее глазами, молодая лиловокожая девушка представляла себя такой же бабочкой, что готова была в любой момент, сбросив с себя куколку своего родного острова и расправив крылья, нырнуть в течение жизни, которое унесет ее далеко-далеко в неведанные края, где, возможно, никогда еще не ступала нога человека.

Вдохнув побольше воздуха полной грудью и выпрямившись на одной из веточек в полный рост, путешественница расставила руки в стороны, подобно крыльям бабочки, и ощущая, как на каждом из них вновь и вновь открывались и закрывались два огромных глаза, два полюса маленького родного мира, который она ощутила целиком как свое собственное тело, сделала легкое движение и в один прыжок оказалась в невесомости — бесконечности, что была за пределом мира, который она знала. Она вновь стала этим пространством, и казалось, что теперь эта непостижимость останется с ней навсегда в виде открытия своей истинной природы, которая сама по себе была совершенно неотличима от самой путешественницы, потому что и была ей же, одной целой и неделимой во веки веков.

11. Путнице так не хотелось, чтобы это закончилось, ведь в подобные волшебные мгновения на несознательном уровне, но, наоборот, где-то глубоко внутри себя, она ощущала, как всё ее тело растворятся, при этом не теряя себя, а, наоборот, находя нечто большее, чем она сама, что обволакивало всё ее существо, зачастую без ее собственного понимания этого процесса. И были это опьяняющие, крепкие объятия, которые становились для ее маленького комочка восприятия всем, что она любила и что было ей дорого.

— Доброе утро, любимая, — проявил себя нежный голос, который окутал девушку с головы до самых пяточек, которые она тут же подобрала под себя, чтобы полностью укрыться в коконе из одеяла, из которого ей все равно предстояло рано или поздно выпорхнуть в новый день.

— Мм, — издала короткий звук девушка, зарывшись поглубже в одеяло, надеясь, что этот незамысловатый фонетический жест будет воспринят не как отторжение, но наоборот, как сигнал о повышенной заботе, которой стоит окружить прибывшую путешественницу из мира грез.

— Как спалось? — все правильно поняв, что было и не удивительно за годы совместной жизни, проговорил мужчина, присев на краешек дивана, боясь потревожить раньше времени еще не до конца сформировавшийся в мягкой «куколке» организм.

— Нормально, — пробубнила, уткнувшись лицом в подушку, девушка, после чего резко повернула свое слегка заплывшее после сна лицо с глазами-щелочками, которые еще не до конца привыкли к утреннему свету, что мягко проникал в помещение сквозь оконное стекло. Мужчина, хотя и знал, чего стоит ожидать, всё же не смог сдержать своей улыбки и, нагнувшись, мягко поцеловал свою невесту в открытый лоб, на котором виднелись красноватые разводы от складок наволочки на подушке, которые, тем не менее, ничуть не портили ее внешний вид, но, наоборот, придавали особое ощущение уюта этой домашней картине утренней встречи двух уже привыкших друг к другу, но оттого не менее заботящихся и влюбленных друг в друга людей.

— Как работа, Кайл? — всё хорошо? — прошептала едва двигающимся спросонья лицом, которое больше напоминало скукожившуюся гримасу, выдавила из себя «куколка», всё же после усердных попыток разомкнувшая один глаз, — чего смеешься?

Кайл, улыбаясь, погладив свою подругу по голове.

— Все хорошо, Вика, операция прошла успешно.

— Слава Богине, — вновь полностью откинувшись на подушку и зажмурив «проснувшийся» глаз, протянула Виктория, — а то я переживала… — протянула она.

— Знаю, знаю, — погладив плечо девушки через одеяло, улыбнулся Кайл, затем, аккуратно привстав с кровати и попытавшись сильно не шумя добраться до зеркальной двери гардероба, что в конечном счете оказалось не таким уж необходимым занятием.

— Можешь так не стараться, — перевернувшись на спину и потянувшись, зевая, более громко проартикулировала девушка, — я все равно уже не засну.

— Вот как… — улыбнулся мужчина, через плечо засмотревшись на пытающуюся пробудиться «бабочку», в то же самое время, не заметив, как приложив уж слишком большое усилие, заставил дверь гардеробной с грохотом удариться об опорную стену.

— Но не так же! — возмущенно бросила Виктория, махнув в сторону Кевина рукой так, как будто бы она могла заглушить дребезжавший звук подобным жестом.

— Прости, прости, — слегка поежился от подобной неуклюжести Кайл, — я же не специально!

— Ох, еще бы, — высвободив руки из-под одеяла и закрыв ими лицо, зевнула девушка, — а не то бы я… — замерла она на полуслове, с замиранием сердца заметив, как электронный браслет на ее тонкой ручке мигает лиловым светом. Легким движением заставив его ожить, Виктория уже впитывала информацию, что неумолимо неслась, транслируясь с записывающего устройства прямо в ее нервную систему, и через пару секунд она уже знала, что именно этого сообщения она с трепетом ждала последние несколько месяцев.

— Кайл! — радостно вскрикнула девушка, сбросив свою «куколку» и за секунду сначала взлетев с кровати, чуть не ударившись об не особо высокий потолок, а затем приземлившись прямо перед слегка ошарашенным таким воодушевлением женихом, — я все же смогла добиться этого! Я лечу на остров Утконоса!

1 12. — Куда, еще раз, ты решил отправиться? — переспросила Гвен на несколько секунд даже отвлекшись от управления транспортным средством, придав тому автоматическое управление, которое, впрочем, сама она не слишком жаловала и доверялась только в крайних случаях, и то на междугородних трассах, — я не ослышалась, Кевин?

— А что такого? — грубее, чем сам того планировал, бросил сидевший рядом с ней на пассажирском сидении мужчина, — я ведь говорил тебе про это приглашение, и довольно давно.

— Да, конечно, но… — не обратив внимания или просто сделав вид, что не заметила грубости в ответе своего жениха, продолжила разговор девушка, — но все-таки это несколько неожиданно… Ведь ты никогда раньше не рассматривал подобные предложения всерьез.

— А теперь, представь себе, рассматриваю, — менее агрессивно, но все еще слегка раздраженно бросил парень, — ты ведь сама мне твердила, что хочешь, чтобы я постоянно развивался, пробуя что-то новое, — усмехнувшись про себя, закончил мысль пассажир.

— Да, конечно, — поменяв управление машиной на ручное и вновь начав следить за дорогой, кивнула девушка, — развитие, познание чего-то нового — это прекрасно! Но только, когда это безопасно. А в данном случае я никак не могу отделаться от мысли, что это весьма рискованная авантюра.

— Правда? — съязвил Кевин, — и что же, позволь мне узнать, в ней такого рискованного?

— Да всё! — не сдержалась и повысила свой голос Гвендолин, — ты сам как будто бы и не слышал все те новости, которые не то что последние годы, но целые десятилетия, даже когда я была маленькой, доходили до наших островов про тот злополучный рассадник шаманов.

— Шаманы — это дело прошлое! Ими теперь только детей пугать! Никогда всерьез в них не верил! Это просто басни, которые придумали высокопоставленные шишки, чтобы отбивать прибыль в своих политических игрищах, ты лучше меня такие вещи знать должна!

— Возможно, но никогда не стоит исключать того, что всё это имеет под собой реальные основания.

— Что ты тогда хочешь? Чтобы я отказался от всего? Отлично, тогда останусь тут из-за твоей паранойи. Я ведь совсем недавно уже был за пределами нашего дорогого островка, так что, действительно, зачем это мне…

— Возьми меня с собой.

— Что? — не поверив своим собственным ушам, переспросил Кевин, вытаращившись на свою подругу, ощущая параллельно, как весь его план идет наперекосяк.

— Возьми меня с собой на остров святого Змея-Утконоса, — глядя прямо в глаза своему жениху, уверенно заявила девушка тоном совершенно ей не свойственным, который не терпел никаких возражений.

13. — Да, решено, — убеждал сам себя Грегори, всё еще стоя на том самом месте, откуда его коммуникатор улетел в далекие края, и куда уже собирался и сам писатель, картинно распростерший свои руки в стороны, подобно крыльям, и представляющий, как волны эфира уносят его далеко за горизонт, что терялся за линией, где океан, сливаясь небесной гладью, вел неизбежно к тем островам, что находились в тысячах километрах от автора, и где его непременно ожидали новые приключения и новая ненаписанная еще удивительнейшая история.

— Грэг? — легкий тон голоса пробудил от мечтательного полета фантазии писателя, который будто бы услыхал свой собственный голос, который за несколько растянувшихся во времени мгновений начал видоизменяться, приобретая тембр и интонацию совершенно отличного от него субъекта, что, в свою очередь, заставило его безотчетно улыбнуться и медленно открыть свои глаза в самую первую секунду своего контакта с «другим», когда еще не ощущалось никакой разницы между собой и стоящим напротив человеком. Ведь тогда не было ни самого Грегори, ни обращающегося к нему, а существовала лишь мысль, идея, полет сознания, что уже рисовал многомерную вселенную, на одной из граней которого расположился мир Грэга, и всё, что он знал о нем, включая и свои собственные фантазии о самом себе, что прямо сейчас стояли напротив него, в то же самое время прикидываясь принципиально отличным от автора индивидуумом, который изо всех сил пытался завязать беседу, суть и форму которой сам Грегори слышал бесчисленное количество раз, стоя на этом самом месте и повторяя самому себе же раз за разом одни и те же слова, что не надоедая, а наоборот, свежайшим нектаром вливались в его уши и мысли, и даже сам контекст их был не важен, ведь, что было по-настоящему будоражащим — так это ощущение хоть чего-то отличного от себя, и, несмотря на сосредоточенность на своем собственном внутреннем восприятии, это было большим открытием — обнаружить внешние проявления этих волн ума, которые уже приняли вид ровесника Грегори, что с неподдельным интересом заглядывал в его глаза.

— О, привет, Марк, что нового? — открыв глаза и не сдержав при этом улыбки, ответил Грегори своему давнему знакомому.

— У меня-то всё хорошо, — качнул тот в ответ головой, внимательно рассматривая расправившего руки Грегори, который, казалось, пытался подняться от земли или же просто стоял парализованный при неудачной попытке потянуться, — а у тебя, я погляжу, всё еще лучше.

Еще некоторое время постояв с серьезным лицом в позе парящей чайки, Грегори расхохотался, обняв Марка, который по-дружески похлопал приятеля по спине, — так всё же что ты тут делаешь?

— Работаю.

— Работаешь? Правда? И каким же образом? — приподнял в удивлении бровь Марк.

— Сочиняю новый высокомаржинальный текст.

— А так можно сказать? Это какой-то неологизм?

— Конечно, я его сейчас сам придумал, — недолго думая, улыбнулся Грегори.

— Ясно, хорошая работа получается, как ни крути, — улыбнулся Марк.

— Не жалуюсь.

— И что, сколько уже придумал, пока тут стоял?

— Я поймал историю за хвост, осталось только аккуратно развернуть ее.

— Развернуть? В каком смысле?

— Ну, чтобы было понятней… — опустив руки и посмотрев на свои ладони, призадумался Грегори.

— Да уж объясни как-нибудь, я же не совсем тупой, — тряхнул головой Маркус.

— В-общем — я сам ничего не сочиняю, но лишь обнажаю уже готовый текст, подобно любовнику, который медленно раздевает свою партнершу от всех ненужных тряпок, что скрывают тело, понимаешь?

— Ну что же тут непонятного? — улыбнулся Марк, — именно это я и хотел услышать от такого человека как ты, после того, как пару лет не виделся с ним, — рассмеялся Марк, — но ты продолжай, продолжай. Мне интересно, правда.

— Так вот, — нисколько не смутившись из-за иронии своего друга, но тем не менее непроизвольно сжав кулаки, продолжил Грегори, — таким образом, выходит, что я сам не создаю заранее эту самую мелодию, эту гармонику, что потом выливается на страницы печатного или электронного текста, вовсе нет, ведь тот, с кем ты хочешь разделить ложе, так же не выращивает из себя все те формы, к которым ты так отчаянно желаешь прильнуть. Она (или он) уже обладает всеми этими качествами и атрибутами еще до того, как ты знал о ее существовании в принципе. Точно так же и с текстом, как и с любым иным явлением в нашей жизни — оно просто ждет подходящего момента, чтобы обнажиться с нужным, а если быть точнее — то через наиболее подходящего для этого человека.

— И на какой же стадии… ммм… раздевания находится твоя дама? Или может кто еще? — решил слегка сбить достаточно напористое и серьезное объяснения Грегори его приятель. — И может даже уже известно имя?

— Если честно, — задумался Грегори, затем подняв взгляд на Марка, — понятия не имею.

— То есть как? Хочешь переспать вслепую, даже еще не представляя, с кем именно?

— Давай лучше назовем это свиданием.

— А, то есть теперь это так называется?

— Да, — не обратив особого внимания на подкол Марка, продолжил Грегори, — и сейчас мне нужно сделать всё, чтобы по-настоящему сблизиться с ней, поскольку я пока лишь слегка коснулся ее платья.

— Платья?.. — слегка удивился собеседник, — но ты ведь говорил, что поймал уже за хвост свою историю, так что же получается, что она выступает и в роли какого-то зверька?

— Если тебе угодно, то считай это такой охотой, где нужно поймать своего внутреннего зверя, и, когда оденешь его, то уже под трофейной шкурой найдешь прекрасную даму, примерно, как в сказке про дракона и принцессу, только вот рыцарь сражается на самом деле не с мифическим чудовищем, а с самой красавицей в бесконечных попытках сблизиться с ней же.

— Ладно, пусть так, я просто уже начинаю немного не успевать следить за твоей мыслью.

— Прости, но я так давно, если честно, не разговаривал ни с кем по душам, что я просто рад тому, что ты так кстати оказался тут.

— Меня, кстати, могло бы тут и не быть, ведь не присмотрись я к тебе более внимательно, то наверняка бы решил, что какой-то чудак поймал «белочку» прямо с самого раннего утра.

— Но, наверняка, иначе и быть просто не могло!

— Это почему же?

— Потому, что мы уже встретились, и этого не изменить.

— Как скажешь, — пожал плечами Маркус, — в общем, я рад, что у тебя получается писать до сих пор, а то я ведь уже давненько не слышал о твоих новых романах.

— В этом-то всё и дело, что я пока только танцую, и танцую вокруг своей истории, и всё никак не могу перейти к решительным действиям, а ведь это — неуловимый момент уверенности в том, что ты делаешь, и есть то единственное, что нужно, чтобы начать раскручивать колесо истории.

— Так, а чего же ты тогда ждешь?

— Если честно, не знаю, может быть я каким-то образом знал, что кто-то появится, и, получается, что ждал-то я именно тебя.

— Знаешь, дружище, это прозвучало немного странно, но, если ты в этом уверен, то я в принципе не против, можешь приезжать ко мне, перекантуешься у меня какое-то время, а потом отправимся на вечеринку к…

— Даже не обсуждается. Я еду.

— Мне нравится твой настрой! Но, чтобы потом ты вновь не предъявлял мне свой «счет», скажи, ты правда считаешь, что напиться до беспамятства в очередной раз, а иначе это просто быть не может, особенно сегодня вечером, это именно то, что поможет тебе при написании книги?

— Нет, я так вовсе не считаю, — отвечая не то Маркусу, не тому кому-то совершенно иному, — просто я уверен, что сегодня найду то, что мне следовало узнать уже давно.

14. — И что именно тебе бы могло там понадобиться? — раздраженно спросил Кевин, даже не глядя на свою подругу, которая только что осложнила и без того непростую ситуацию для них обоих, но в первую очередь, конечно же, непосредственно для самого любовника.

— Что?! — в этот раз не сумев сдержать возмущения, резко бросила Гвен, — что значит, что «именно мне там могло понадобиться»? ТЫ! Ты ведь решил лететь туда, а не я.

— Вот мы и подобрались к ключевому моменту, — вздохнул Кевин, — туда лечу я, а не ты.

— Ты теперь хочешь и это решать за меня?

— Нет, Гвен, — устало откинулся в сиденье Кевин, — нет, я за тебя не решаю ничего, я просто…

— Просто что?

— Боюсь за твою жизнь, — выпалил, не подумав, Кевин, в самую последнюю очередь заботясь о безопасности своей подруги, ведь ему просто нужно было, чтобы она не встретилась с Элен, которая практически наверняка отправится с ним в это маленькое рандеву под предлогом выступления на благотворительном вечере во дворце Вождя лилового трайба.

— Вот как ты в итоге запел! А мне, значит, не стоит переживать за твою, так получается? То есть ты все-таки осознаешь риски, связанные с посещением этой территории, тем более в качестве приглашенной звезды?

— Какой территории? Земля Утконоса точно такая же, как и сотни других островов на этой планете! Так почему же ты так переживаешь именно из-за него?

— А то, что там идет война, тебя не смущает?

— Какая еще война? — протянул Кевин, которому явно была совершенно не интересна эта тема.

— Оккупация Империей всего острова полвека назад! И шлейф тех событий тянется до сегодняшнего дня!

— Никакой там войны нет! — качнул головой Кевин, — ты преувеличиваешь, тем более, даже если какие-то локальные конфликты и существуют, то я уж точно буду под усиленной охраной, что выделит мне Конгресс на время Игр, плюс меня все-таки будет встречать делегация этого самого их вождя, так о чем мне вообще еще беспокоиться? Артисту, которого наверняка эти аборигены никогда даже и не слышали в своей глуши, и где их элита сделает вид еще, что является моими давними поклонниками?

— То есть тебя не смущает бесконечный поток сообщений о похищениях, пытках и…

— Ты побольше читай нашу прессу, — рассмеялся Кевин, — ну какие пытки в наше то время, ты головой-то подумай.

15. — Хватит, хватит, вытаскивай его, — раздался насмешливый голос, в котором угадывались нотки скуки, что неизбежно вытекала вслед за рутинным процессом, который уже порядком поднадоел бессменному наблюдателю истязаний оппонента. Мужчину достали из чана с ледяной водой, после очередного погружения в который он начал отплевываться так, будто бы в нем самом жидкости было ничуть не меньше, чем в злосчастном контейнере, что представлял из себя типовую емкость, залитую обыкновенной водой, что служила источником жизни для человека, но в данном контексте превращалось в орудие страданий, которое накрывало с головой испытуемого, тем самым полностью лишая последнего каких-либо иных внешних стимулов, оставляя пленника наедине лишь с монотонным гулом в голове и осознанием своей полной беспомощности, что произрастало от невозможности сделать самостоятельно хотя бы один глоток.

— Ну как, вспомнил что-нибудь? — слегка наклонил вбок голову мужчина, сидящий в белоснежном смокинге прямо напротив стоящего на коленях брата по острову, которого держали двое вооруженных до зубов людей.

— Опять нет? Или может снова расскажешь, что не знал своего драгоценного Сана? Или, что этот старик уже подох, как все говорят? Не смеши меня! Почему вообще я должен за тебя проговаривать это всё?!

Узник не проронил ни слова и даже, несмотря на отрезвляющие удары, что вновь посыпались на него со всех сторон, снова не проронил ни звука.

— А, я знаю, знаю! — Это пидоры из Конгресса пытались сделать из тебя бабу, которой они сами и являются, все до одного! — удовлетворительно прогоготал поднявшейся «смокинг», достав из-за своей пазухи отливающий фиолетовыми оттенками нож.

— Что ж — тут не Конгресс, мой дорогой, и даже не Империя, и, несмотря на все старания твоих соратников, ты все же попал на родину, дорогой, — присев на корточки и попытавшись заглянуть в заплывшее лиловыми отеками лицо, кивнул «смокинг» своим воинам. Те приподняли пленного и по указу командующего стянули с него пропитанные кровью штаны. Пленный в этот раз все же попробовал пошатнуться, но тут же получил мощный улар, который мгновенно лишил жертву любых сил к сопротивлению.

— О, нет, нет, ты не беспокойся! Хоть я и сказал, что ты баба, но тут, к твоему счастью или сожалению, никто тебе не доставит удовольствия, что испытывают женщины, о, нет, — рассмеялся «белый пиджак», — но тебе все-таки придется заплатить за то, что ты потратил мое драгоценное время в надежде узнать что-то о нашем старом друге, — с этими словами он схватился за нижнюю часть пленника и стал методично резать плоть, подобно тому, как в соседних зданиях спокойно разделывали животных к вечернему торжеству. В следующую минуту стены подпольной тюрьмы огласил крик, который, казалось, звучал абсолютно по-животному и, казалось, был слышен в любой точке мира, хотя на практике совершенно терялся всего через несколько десятков метров за пределами комплекса задний, и уж, тем более, не был слышен за оградой каменного забора, где до проходящих мимо людей долетали лишь звуки проезжающих в паре метров от них машин.

16. — Не знаю даже, плакать или смеяться от такого, — ошарашенно выдохнул Кайл в тот момент, как любимая заключила его в своих объятиях.

— Ты не рад моей командировке?

— Мне почему-то думается, что если бы я сказал о том, что твой отъезд меня осчастливит, то ты могла бы немного обидеться, — улыбнулся мужчина.

— Ну еще бы, — поцеловала в губы своего жениха Виктория, — тем не менее, ты ведь понимаешь, какой это шанс для меня как для журналиста? Побывать на подобном мероприятии и взять интервью у столь важных персон! Да многие бы ради такого всё отдали!

— Пожалуй, что так, — чуть отстранившись, проговорил молодой человек — но всё же… я слегка опечален, что не могу поехать с тобой.

— Я тоже, хотя и понимаю, что твоим пациентам ты нужнее, чем всем тем напыщенным идиотам на благотворительном вечере во время Игр.

— Да, это верно, но может все-таки я попрошу небольшой отпуск, в конце концов…

— Кайл, — прервала его Виктория.

— Что? — улыбнулся тот в ответ.

— Я ведь прекрасно понимаю, что для тебя значит работа, и что ты никогда бы не променял даже дня операций на подобную поездку.

— Тут я даже спорить не буду, — пожал плечами Кайл.

— Я честно не обиделась на тебя, тем более, я смогу одна сконцентрироваться на материале, чтобы на выходе вышли не мои путевые заметки о путешествии парочки через полмира, а подробный отчет, со всеми нужными деталями отчет о проведенном мероприятии, как того и требует моя дорогая редакция.

— Когда это она успела стать дорогой? — улыбнулся Кайл.

— Когда мой оклад поднялся, дорогой, и мы смогли переехать на эту квартиру, — улыбнулась Виктория.

— Правда? Но, а как же тогда журналистские принципы и свобода в выборе авторского материла и подачи, с одной стороны, и редакция, которая пусть и выписывает кругленькие чеки, но зато, по сути, зачастую идет в разрез с твоими собственными убеждениями?

— Перетерплю уж как-нибудь, — улыбнулась Виктория, — ведь в конце концов — кто платит, тот и заказывает музыку, я уже давно приняла эти правила игры, — улыбнулась девушка в ответ.

17. — Ты действительно так считаешь? — осведомился, не потому что ему было абсолютно всё равно, но скорее для вежливого поддержания непринужденной беседы Маркус, ведя машину по просыпающемуся городу, что резко контрастировал с его другом, который уже, казалось, задремал рядом с пассажирским сиденьем.

— Мм?.. — чуть не «клюнув» носом о панель, тряхнул головой Грегори, обратив свое внимание на водителя.

— Всё понятно, — рассмеялся Марк, — что ж, меня вполне устроит и такой ответ.

Грегори смог кое-как приоткрыть свои глаза и принять более собранное положение на сиденье. Он был отнюдь не дома, как это ему казалось всего секунду назад, когда он еще не успел окончательно проснуться, а в машине Маркуса, который, казалось, еще совсем недавно был тем, кто больше уж точно не появится на жизненном пути писателя, однако на деле оказавшимся совершенно незаменимой и, что куда более важно, и парадоксально — возникшей практически из неоткуда персоной, в угоду обстоятельствам, которые, впрочем, еще не до конца были ясны, как и общий итог всего происходящего за эти насыщенные сутки.

— Все же я рад, что оказался сейчас рядом с тобой, — потянувшись на сиденье и откинувшись на мягкую подушку под голову, отозвался Грегори совершенно невпопад монологу, что произнес его собеседник, который уверенно вел машину по залитым утренним солнцем улицам мегаполиса.

— Не сомневаюсь, — совершенно не обидевшись, что его речь осталась без внимания, рассмеялся Маркус, — тем более, я уверен, что там, куда мы направляемся, тебе будут рады не меньше.

— Да. И куда же это?

— Ко мне домой, конечно же.

— Ты ведь говорил, что нам нужно кое-куда заскочить по делам, и мне казалось, что ты имел ввиду какое-то более-менее людное место, а затем уже мы бы просто посидели у тебя…

— Так все-таки, выходит, что ты хочешь уединиться? Дружище, конечно рад тебя повидать, но пока что не настолько, уж прости, — вновь рассмеялся добродушный Маркус.

— Я просто… Если говорить начистоту, не хотел бы сейчас оказаться в какой-то шумной компании, особенно с которой пришлось бы выстраивать контакты.

— Шумной? О, поверь мне, это вчера они были шумные, а сейчас, возможно, уже даже самые стойкие гости отбыли, пока я тут катаюсь за своей любимой пиццей.

— То есть, ты хочешь сказать, что это твой желудок и стал причиной нашей встречи? И давно ты не пользуешься службой доставки?

— Не, не, я тут пас, — подняв обе руки с руля машины, которая и так ехала на автомате, решил отвертеться от этой беседы Марк, — хотя я просто не хотел ждать дрон, зная тебя, я просто не готов к дискуссии с тобой по поводу случайности или предопределенности этой встречи и всего остального в этом роде. Лучше проиграй все это в своей голове и потом вывали свои мысли в том или ином виде на своих дорогих и любимых читателей, ладно?

— А ты разве не один из них? — устало оторвавшись от окна, в пользу своего собеседника спросил Грегори, решив не столько взять на заметку что-нибудь из речей своего друга, как образца своей аудитории, но скорее для проформы. Ведь его на самом деле не сильно заботило, читал ли его Марк или кто-либо еще, главное ведь было, как это ни цинично, но в то же время совершенно оправдано для творца, который хочет жить своим делом, — оплачивать счета, и в данном смысле безликая довольная масса была ему куда милее, чем вполне определенные критики, что так любили как следует отрецензировать его произведения, в то же самое время не оставляя ни единого кредита на погашение задолженностей писателя или, по крайней мере, покупку билета в один конец в страны Конгресса, как о том мечтал периодически Грегори.

— Я давненько, если честно, не открывал книжек, Грэг, без обид, просто нет времени.

— Но ты же сам сказал, что ждешь моей новой публикации, — хитро улыбнулся Грегори.

Маркус в ответ, не глядя на Грегори, скорчился в полуулыбке.

— Ясно, — улыбнулся Грегори в ответ, — так, нет времени вообще или на книги?

— Думаю, на книги, — без всякого лишнего смущения честно ответил друг писателя, — тем более, сам знаешь, что темпы жизни сейчас растут, так что позволить себе чтение всевозможной беллетристики может лишь самый последний лентяй.

— Лентяй? — слегка возмутился Грегори, — но разве сыт будешь теми вырезками, что…

— Да, да, я знаю, что ты скажешь: книги — это фундаментальное знание и так далее, но сейчас время такое, что все меняется очень быстро, и пока ты закончишь свое очередное творение, не спорю, возможно в чем-то и выдающееся, мир уже шагнет далеко вперед, и твоя идея будет уже безвозвратно утеряна, а даже, если и нет, то какой смысл будет людям читать о том, чего нет или что они сами не смогут никогда воплотить в жизнь? Может быть, чтобы ощутить себя как раз-таки кем-то другим? Возможно, но опять же, зачем это нужно сейчас, когда весь мир становится все более открытым друг другу при помощи высоких технологий, которые объединяют различные отрасти науки и искусства, выводя жизни человека на совершенно новый уровень качества, где уже нет смысла придумывать некие мифические легенды, пусть которыми и будут до сих пор восторгаться либо неумные и слабые представители нашего общество, либо проплаченные бляди. А ты ведь, несмотря на желание заработать, все равно всегда ориентировался на тех, кто хотя бы пытается думать и анализировать. Но это просто сейчас не нужно, поскольку реальные примеры героизма и сообразительности сейчас у всех перед глазами в виде событий и людей, за которыми можно следить онлайн 24 часа в сутки.

Грегори отвернулся к окну, полностью внутренне согласившись с позицией своего друга, но, все еще бастуя частичкой своей творческой натуры против невозможности публикации формата своих произведений в скором будущем, когда спрос на придуманные истории, пусть и основанные на реальных событиях, зашифрованные в электронный текст, сойдут на нет, уступив дорогу более прямым и эффектным выразительным средствам внести свою лепту в мотивацию отдельных индивидов к дальнейшему развитию человечества. Какой смысл тратить время на чтение, если ты можешь закачать объемную модуляцию событий в свой собственный мозг в скором времени и проиграть различные вариации любых — реальных и гипотетических событий всего за какие-то пару минут, которые так насытят твои нейроны, как того не сделают сотни часов, проведенных за чтением всей той макулатуры, что дошла до настоящего времени?

И Грегори, как человек, который открыто приветствовал технологии, что и привели его к успеху, благодаря распространению всемирной сети, где у каждого был доступ к его информации, сейчас испытывал вполне определенную боязнь перед будущим — будущим, в котором ему и его произведениям просто не будет места за ненадобностью, а если он и будет пользоваться некоторым спросом, то в очень ограниченном сегменте. Вот тут как раз вставало во весь рост то самое противоречие, которое давило на мозг, вместе с тем задевая и само сердце в своих неприятных ощущениях испытываемой тревоги. Как он может творить теперь, с одной стороны, когда теперь сам явно видел — эти все излияния на виртуальную бумагу были продиктованы исключительно меркантильными целями, и с другой — вставал вопрос — каким именно образом заставить себя отдавать душу тому, что и так можно получить, только в гораздо большем объеме и за куда более короткий период времени?

— Знаешь, твои опасения вполне оправданы… — будто бы прочитав по лицу своего собеседника, о чем тот задумался, вклинился Маркус. Как-никак оба пассажира знали друг друга без малого пару десятилетий, что не могло не заставить Грегори с ностальгией припомнить дела дней минувших и даже слегка воспрянуть духом от ощущения того времени, которое уже безвозвратно прошло, и что он после всех приключений до сих пор жив и готов творить, хотя второе сейчас и находилось на самом острие ножа, и, если оно все-таки соскользнет в бездну неизвестности, то ему самому придется отправиться вслед за ним, поскольку иного смысла, кроме как создания своего собственного мира, признанного другими, Грегори попросту не видел. Однако был ли смысл в таком мире, который по-настоящему интересен лишь ему одному? Этот вопрос также возникал и подло выкручивал сердце, превращая его во что-то уродливое и бесконечно волнующееся, в покрытую как ему тогда казалось нарывами неподъемную массу, а не легкое, даже нечто воздушное и невыразимое, что готово было воспарить от благодарных отзывов читателей и щедрых гонораров системы, в которой, казалось, нашлось место и для его слов.

— Однако, в твоих же силах поменять ситуацию к лучшему, — вновь прервал тревогу своего друга водитель.

— Поменять? И каким же это образом?

— Создать что-то новое. Что-то, что может появиться в этом мире только благодаря тебе.

— Благодаря, — протянул Грегори — благодаря мне?.. — в этот момент от простой фразы, брошенной скорее всего только для того, чтобы отвязаться от «загруженного» думами друга, Грегори ощутил тот заряд, тот смысл, который был ему столь жизненно необходим. И эта сила уже заставила вновь волоски на теле подняться в предвкушении нахождения той истории, что была вокруг него, которая только и ждала, пока нерасторопный путешественник схватится за нее и, не выпуская из рук, даст ей проявиться, чтобы в итоге слиться с ней в образ создания того самого «нового», что было не видимо, но существовало в мире с самого его зарождения.

18. — Это ведь так просто! — перевернув целый мир вверх ногами, радостно захохотала девушка, и, будто бы сама став этим смехом, растворилась в бесконечной линии горизонта, которая, казалось и была тем самым символом, тем образом мира, что на самом деле не существовал, являясь лишь совокупностью чего-то отличного от него самого, но неизменно представляющий из себя ту самую разграничивающую черту, что и заставляла видимый мир проявляться в своем бесконечно едином многообразии форм и смыслов.

— И что же ты делаешь? — размокнув глаза и дав миру вновь найти свое воплощение в отдельном от единой сущности материи, улыбнулась девушка, глядя на своего дорогого сердцу друга.

— Поймал тебя, дорогуша, — улыбнулся юноша, что уверенно, но в то же время очень аккуратно держал в руках стройный стан своей полуобнаженной подруги, стоя на двух толстых ветках белоснежного дерева, чья крона была покрыта лиловым мхом.

— А стоило ли это делать? — улыбнулась она, — может я хотела немного полетать?

— Тогда стоило бы сначала попробовать… — начал свое объяснение «ловитель» под впившимся в него пронзительным вниманием двух огромных лиловых глаз, — этот полет ласточки…

— Не ласточки, о, нет, мой дорогой, — отрицательно завертела головой девушка, — а бабочки, — томно произнесла спутница, грациозно расправив свои руки в стороны, как будто это были самые настоящие, переливающиеся в свете утренней звезды сотнями оттенков крылья самого прекрасного существа на свете.

— Пусть так, пусть и бабочки, любимая. Но, тем не менее, такие эксперименты стоит проводить сначала в более… ммм… безопасных условиях.

— А тут разве не безопасно? — снова буквально впившись огромными лиловыми глазками в своего любимого, вкрадчиво произнесла девушка.

Юноша, глядя в лицо девушки и ощущая руками тепло ее тела, одновременно с тем вдыхая ее чудесный аромат кожи, знал уже наперед, чем закончится этот разговор, но все же решил подыграть и не нарушать ход этой игры, что уже давно велась между ними двоими.

— Нет же, со мной тебе никогда не будет угрожать никакая опасность, я защищу тебя от любой напасти, я обещаю тебе!

— Честно-честно? — чуть втянув голову в плечи, переспросила девушка.

— Да, — мягко улыбнулся молодой человек, наклонившись к девушке, чтобы поцеловать ее, но та, резким движением оттолкнувшись от его груди и выскользнув из его рук, понеслась вниз кометой, что ударилась пламенем огня о почву, которая тут же начала кристаллизоваться, покрываясь черными минералами, что стали разрезать на части землю, а затем также быстро начиная плавиться под воздействием тепла, которое только что преобразовало их.

Когда они растопились, превратившись в абсолютно гладкую поверхность полной черноты, ее поверхности коснулся парящий уголек, которой был единственным, что осталось от упавшей звезды, которая, едва коснувшись поверхности, заставила ее пойти кругами, что стали расходиться во все стороны и, встречаясь где-то там, на расстояниях, которые были недоступны обычному восприятию, взметнулись вверх. Капли этого вещества, что стали переливаться разными цветами под воздействием света этого маленького, но чрезвычайно яркого уголька, осветили гигантский дикий островок, на котором уже рисовал фигуры этот самый неприметный на первый взгляд огонек. Он оставлял за собой яркий, пылающий тысячами оттенков свет, как будто какой-то невидимый художник, а, возможно, и сам творец жизни раскрашивал чистый холст мироздания своей волшебной краской, используя трансформирующуюся кисть, после которой оcтавались замысловатые линии, что, переливаясь, стали оживать, благодаря энергии краски, которая, безусловно, была живой и помогала своему творцу. Она начинала сама, разливаясь, заполнять холст жизни, слой за слоем усложняя структуру конечной картины, очередного бессмертного творения своего невидимого художника, который более уже не существовал как таковой, но был процессом, был красками и был холстом, и, конечно, был самой картиной, которая проявлялась на этом холсте, в надежде в конце запечатлеть и тем самым понять самого себя.

И вот уже образ, что был отправной точкой всего, разделился надвое, и теперь две точки, переплетаясь и играя друг с другом в самозабвенные любовные шарады, уже утонули в чувствах другу к другу, не обращая никакого внимания на условия мира, который рождался вокруг, исключительно благодаря их чарующему присутствию, размывая все границы и все краски мира на одно самое малое мгновение, что и было всем возможным потенциалом. Следовало лишь вырваться за пределы холста, чтобы снова узнать себя тем художником этой бесконечной самописной картины, где два божества вечно любили друг друга, искренней благодатью соединяясь вновь и вновь в тысячах образах, которые без устали рисовал наблюдатель только для того, чтобы в один прекрасный момент понять, что он ничем не отличался от них двоих, двух волшебных демиургов, которые на самом деле были лишь краской, что родилась от желания творца к творческому самопознанию, от неудержимого импульса тысячью способами и миллионами техник выразить все грани драгоценного алмаза своего Сердца.

19. Лежа в постели, Виктория наблюдала за тем, как свет, проходя сквозь разноцветные грани драгоценного камня ночника, освещает комнату, что превратилась в целую вселенную, которая своим мистическим величием наполняла ум девушки. Она медленно, в такт дыхания своего любовника, то поднималась, то опускалась своим умом на бесконечных просторах волн жизни, и ритм этот был нерушимым доказательством того процесса, той игры, в которой она была вечной участницей, что, однако, нисколько ее не смущало, но, напротив, раззадоривало продолжать это великолепное представление жизни.

В какой-то момент ей даже показалось, что тот мир, который она наблюдала снаружи, находился на самом деле внутри нее, но, поскольку по такой логике не было внешнего пространства, где обитало ее тело, то значит не могло быть и внутреннего, поскольку пропадал тот чудесный объект наслаждений — ее тело, что создавал чудесным инструментом — мозгом, эту невидимую стену между тем, что она переживала и тем, на что реагировала извне, и в данный момент это условное разграничение было разбито вдребезги.

— Да, возможно так и есть, — отозвался Кайл, прижимая к себе обнаженную фигуру своей подруги, и который, видимо, даже смог каким-то образом услышать ее мысли, или же просто Виктория сама неосознанно уже не думала, но проговаривала свои размышления вслух, хотя определить момент, когда же именно это произошло, она никак не могла.

— Так это как, как? — слегка поерзав в руках своего друга, переспросила Виктория.

— В точности так — как ты и сказала, что возможно внешнее — это внутреннее и наоборот.

— Но если это и так, — зацепившись взглядом за орнамент обоев на стене, который, казалось, дышал вместе с наблюдателем, произнесла Виктория, — то каким же именно образом мы можем доказать где существуем сами, по-настоящему? Ведь если пространство, что снаружи, тождественно нашим внутренним проекциям, то получается, что уже нет никакой уверенности в том, во-первых, что мы находимся «где-то здесь» и, во-вторых, что существуют миллионы людей «где-то там».

— С чего ты вообще решила, что они существуют? — поцеловав в плечо девушку, осведомился Кайл.

— Просто очередная безумная фантазия, — улыбнулась Виктория, переведя взгляд на навесной потолок, который вместо фокусировки ее взгляда как будто стал раскрываться, обнажая при этом не следующий этаж с его убранством, и не идущий после него, и даже не просто аннулирующий крышу и давая взглянуть на облачное небо, но будто бы идя дальше к звездам, и там уже, исчезая сам в себе, демонстрировал, что дальше этой плиты ничего не существует, и ведь если всё так, и действительно нет там никого, то что же остаётся? Вечное здесь — которое, если рассматривать всё более пристально и внимательно, попросту исчезает из вида, превращается в абсолютное ничто.

— Но что же тогда получается? — продолжала вслух рассуждать Виктория, — тогда и нас самих не существует, подобно мельчайшим частицам, которые при ближайшем рассмотрении просто теряют свою вещественную структуру, так и оставляя наблюдателя с вечным вопросом, о том, что же такое материя на самом деле?

— Это на тебя так оргазм воздействует? — рассмеялся Кайл. Он вовсе не хотел обидеть свою девушку, но был даже крайне приятно удивлен мысли невесты, что устремилась куда-то ввысь и могла не вернуться вовсе.

— Не знаю, — мягко положив руку на бедро своего друга и прижавшись к нему так, будто бы всякое различие между их телами стерлось, прошептала Виктория, — возможно что так, — проговорила она, когда Кайл вновь прижал ее к себе, и те самые мельчайшие частицы — кванты, которые были залогом раздельности, вдруг стали таять подобно снежинкам, и их выкристаллизованные формы стали исчезать, объединяясь друг в друге и образуя лишь нескончаемый ливень из капель, которые, падая в пустоте, стали заполнять ее и сливаться вместе, заполняя эту бесконечную пустоту, образуя вечный бушующий океан, кроме которого не было ничего, поскольку ничего иного и не могло более полно выразить сущность этого процесса конденсации чувств.

20. — Тебе точно — нужно хорошо потрахаться, — рассмеялся Маркус, останавливая свой автомобиль.

— Что, очень плохо звучало?

— Нет, не сказал бы. Возможно даже, что кто-то даже сможет кончить от такого, но тут дело в другом — для кого именно ты собрался писать. Ты никогда не задавался этим вопросом?

— Я? — вылезая из машины, буквально остолбенел на месте от заставшего его врасплох вопроса Грегори, — я всегда писал для себя.

— Это как раз-таки понятно, и в общем-то неплохо, но я в данном случае немного про другое — облокотившись о корпус автомобиля, посмотрел прямо в глаза своего приятеля Марк, — ТЫ хоть знаешь, кто сейчас твоя целевая аудитория?

— Да, пожалуй… — сделал вид, что знает ответ Грегори, — издательство присылало мне не так давно их маркетинговые исследования, чтобы я лучше ориентировался…

— Да нет же! Я ведь не об этом! И не делай вид, что не понимаешь.

— Если честно, не очень, — отрицательно мотнул головой Грегори.

— ТЫ сказал, что пишешь для себя, но ведь ты сегодняшний — это далеко не тот же самый человек, который только начинал свою писательскую карьеру более десяти лет назад! Подумай над этим.

— Люди не меняются, Марк, и ты — прямое этому подтверждение.

— Ты прекрасно понял, о чем именно я говорю. Набор впечатлений, что ты получаешь от жизни и то, как ты их оцениваешь всё равно уже иные, дружище, — захлопнув синхронно двери автомобиля с Грегори, заключил Маркус, — поэтому, смоделируй того, кто откроет твою будущую книгу и напиши то, что необходимо прочитать именно твоему читателю.

— Но как… Как я это пойму?

— Глупый вопрос, ты же писатель.

— Но я же говорю… У меня что-то вроде творческого…

— Даже слышать не хочу, на, держи, — Марк протянул ключи и кивнул на двухэтажный коттедж, что располагался на краю полукруглой площади, на которой они припарковались, и которую окружали с десяток типовых построек, — замок только не сломай.

— А ты?..

— Я быстро сгоняю за жратвой, за разговорами с тобой я уже поздно вспомнил, зачем вообще в такую рань поперся куда-то, ну, а ты пока познакомься со всеми, если, конечно, там кто-нибудь еще остался.

Грегори безучастно кивнул, зная, однако, что перспектива новых знакомств прямо сейчас было совершенно необязательной и, возможно, даже в чем-то вредной.

Грегори на автомате шел к очередной двери в своей жизни, уже заранее определив для себя, что за ней он опять не найдет ничего стоящего. Выругавшись негромко на самого себя и постаравшись не сильно жалеть самого себя, Грегори, от раздражения скрипнув зубами, вставил ключ в замок, ощутив в этот самый момент, что заходит он совсем не в ту дверь, в которую следовало, и вот на него с новой силой накатили очередные рефлексивные мысли по поводу своего так называемого «таланта» и призвания, и, конечно же проблем с семьей. Хотя можно ли это было назвать семьей? И можно ли было это назвать «талантом»? И что вообще Марк в этом понимает, тот, кто никогда в своей жизни сам не добился ничего выдающегося, — рассуждал писатель, повернув ключ, вслед за тем вступая на, казалось бы, неизведанную, но и так уже заранее хорошо знакомую территорию игр, событий и встреч, вновь и вновь накручивал себя Грегори, — и что главное для человека творческого — за всеми перипетиями жизни узнать и ухватить вдохновение. Это, хотя и самое простое, но в то же время и самое сложное — более того — это редчайшая удача, которая стягивает все элементы паззла жизни к этому единственному моменту, который заставит тебя вопреки твоим собственным состояниям полностью погрузиться в состоянии экстаза и поверить, что весь мир зависит от тебя и от твоих слов.

— И каким же именно образом убийство времени на квартире этого лоботряса способно… — заткнулся Грегори на полуслове, стоя в проеме и наблюдая, как все его беспокойные мысли просто-напросто перестали существовать, разлетевшись в разные стороны как надоедливые мухи, вмиг развеянные легким дуновением сквозняка, визуально выразившимся в утреннем свете, который лился с противоположного конца дома внутрь коридора, где стоял Грегори, вырисовывающий прямо внутри головы, ровно как и внутри полутемного помещения силуэт Богини, которая устранила всякое сомнение в сердце вновь обратившегося лицом к самому себе Творца.

21. — Привет, дорогой, — улыбнулась Элен, встречая своего дорогого любовника в коридоре ее дома.

— Да, привет, привет, — сдержанно отозвался Кевин, разувшись и взяв аккуратно за руку Элен, чтобы проводить ее до кровати. Однако, вместо ожидаемого секса девушка получила порцию совершенно неуместного, по ее мнению, нытья о том, что невеста его любовника, которому никак не сидится дома, все же решила поддержать своего ветреного мужчинку и проследовать за ним на остров Утконоса.

— Ну и зачем ты мне это рассказываешь? — тряхнула головой Элен, откинувшись на спинку кровати, — вот так ты меня хочешь возбудить?

— Нет, я… — совершенно серьезно решил продолжить свой рассказ Кевин, чем еще больше взбесил подругу, — я просто хотел попросить тебя…

— Попросить?! — уже на повышенных тонах прервала его Элен, — попросить о чем? Чтобы я осталась тут? Это ты хотел мне тут сейчас промямлить? Ты мужик или кто? Не мог сказать своей тупой курице, чтобы она посидела немного дома и подождала тебя, как обычно? Или что уже яиц у тебя не хватает?! Или может то, что я давно готовилась к этой поездке с тобой — это пустой звук? Я разве не говорила тебе никогда, что для меня будут важны предстоящие там встречи, для нас обоих они будут важны?!

— Я все понимаю, — попытался хоть немного успокоить свою подругу Кевин, — но Гвен уже все решила, я не могу изменить ее решения! Я уже пробовал с ней говорить! Поверь, я сам не планировал ничего подобного!

— Да? А разве это не очевидно, что подобная хрень будет происходить, пока ты будешь подобным образом бегать ко мне и все же оставаться со своей тупорылой коровой?

— Не называй ее так.

— Теперь ты ее и защищаешь! — нервно рассмеялась Элен, — знаешь что, ты не только бесхребетный, что еще может быть простительно, но и совсем без мозгов, нахрена мне вообще такой мужик? Скажи мне?

— Я…

— Ты бы мог меня хотя бы для приличия сначала трахнуть, а потом попробовать втереть мне всю ту хрень, которую ты льешь сейчас на меня.

— Я просто пытаюсь объяснить тебе, как объективно складываются обстоятельства, — попытавшись взять себя в руки, продолжил Кевин, в то же время предприняв опрометчивую попытку провести рукой по колену девушки, что резко пресекла его намерение.

— Всё! Поздно, даже не пытайся! — вскочив и встав в полный рост прямо на кровати, проговорила она, возвышаясь над запрокинувшим голову любовником. — Пошел вон! Видеть тебя не хочу.

— Элен, но я уже сказал, что буду сегодня на репетиции, а их никогда не отменяют, куда мне…

— Куда хочешь, туда и отправляйся, или езжай к своей дуре и, имея хоть немного смелости, расскажи ей, как вместо того, чтобы как следует выебать свою любовницу, ты только выебал ей мозги, и пусть она тебя пожалеет как всегда!

— Но как я…

— Вон, я сказала, а то я, клянусь, сама сейчас ей позвоню и попрошу позаботиться о тебе, бедняжке!

— А ты что будешь делать? — уже стоя в проходе и пытаясь хоть как-то зацепиться разговором за Элен, пробубнил Кевин, глядя на то, как девушка, что уже накинула на обнаженное тело белый халат, стала выпаривать кристаллы в переносном устройстве и вдыхать лиловый дым, который так хорошо был знаком, по опыту, Кевину и использовался в их любовных утехах не раз.

— Тебя уже не касается, — захлопывая дверь перед носом Кевина, отрезала Элен, даже не удостоив разочаровавшего ее друга прощальным взглядом.

22. — Ммм… — потягиваясь в постели, протянула девушка, пытаясь войти в ритм той модели поведения пространства, где оказался ее ум, который начинал медленно, но верно обрабатывать все объекты, что стали проявляться в поле зрения наблюдателя, который уже зацепился за движение фигуры, что плавно проникла внутрь комнаты, и мягко опустилась на край кровати, заставив последнюю пойти волнами, которые приятно отразились во всем теле уже практически полностью пробудившейся ото сна журналистки.

— Доброе утро, — мягко проговорил Кайл, поцеловав девушку в лоб и заставив ту поморщиться, — точнее, день уже.

Тут Виктория резко распахнула свои глаза и, чуть не ударившись со своим другом лбами, вскочила и прыжком добралась до коммуникатора, которой уже высветил девушке цифры, которые заставили ее сердце сжаться, что послужило дальнейшем стимулом для нее незамедлительно соскочить с кровати и на всех парах броситься в ванную комнату.

Кайл бросил взгляд на приготовленный им завтрак, который так и остался лежать на другой кровати, и который вряд ли будет уже в столь свежем виде, и, улыбнувшись, прикрикнул своей взбудораженной подруге: «Тебе помочь?»

— Вызови такси! — пробурчала, чистя зубки, Виктория, — и вытащи мой фиолетовый чемодан из шкафа. Я уже всё собрала, так что сейчас бы главное — не опоздать!

— Но, Вик, еще полно же времени, может ты все-таки пообедаешь…

Из ванной раздалось невнятное мычание, что явно свидетельствовало о том, что никакие возражения не принимаются.

— Ясно, ясно, — развел руками Кайл, что стал в очередной раз свидетелем поистине удивительной особенности своей девушки, которая в силу своей профессии и внутренней организации смогла всего за четверть часа, которая прошла, после которой беспилотное такси уже ожидало около их дома, полностью собраться, накраситься и даже просушить волосы после душа, и уже стоять при полном параде в дверях квартиры. — Вот бы и в делах, не касающихся работы, она была так же оперативна, — улыбнулся про себя Кайл.

— Я хотел бы проводить тебя, — натягивая футболку, уже вслух протянул Кайл, которому бы потребовалось как минимум полчаса, чтобы полностью привести себя в порядок. — Может подождешь меня еще хотя бы минут пять?

— Нет, мне уже нужно ехать, прости, — с горящими глазами протараторила девушка, — тем более, это моя первая командировка такого уровня, и я очень волнуюсь, ты же знаешь, — торопливо бросила девушка, уже отворяя дверь.

— Давай я хотя бы помогу тебе донести твою сумочку и чемодан…

— Она не тяжелая. Я много и не брала с собой, не тот случай, — улыбнулась девушка в дверях.

— И вот так просто ты убежишь? — улыбнулся Кайл.

Девушка лишь улыбнулась в ответ, чуть выпятив губки. В ответ Кайл поцеловал ее, после чего крепко обнял.

— Будь осторожней, — напутствовал он.

— Не волнуйся за меня, тем более, я всего на парочку дней, возможно, уеду даже раньше, чем закончатся все матчи, так что скоро увидимся, мой поросенок, — потрепала по щеке своего жениха девушка.

— Да, — покачал головой Кайл, еще раз обняв девушку и, не отпуская, как ей показалось, чуть дольше, чем обычно. — Я тебя люблю.

— Я тебя тоже, — бросила на прощанье девушка, выпорхнув из квартиры навстречу своему приключению, которого она ждала, и к которому готовилась так долго.

23. — И что это? — безразлично бросил мужчина, утонувший в мягком кресле, на которое практически не падало освещение, после того, как он мельком осмотрел фотографии, что впоследствии быстрого ознакомления были отброшены на стол как нечто несущественное.

— Похоже, господин Чаррама все же решил пойти по хорошо известному ему пути: начать собственное… гхм… расследование дела и все-таки выяснить в кратчайшие сроки, где дислоцируются «шаманы».

— Вот мудень, — недовольно хмыкнул мужчина, бросив взгляд на снимки, на которых застыли десятки окровавленных, подвешенных за ноги тел, и трудно было определить, сколько из них могли быть еще живы, но, что было несомненно — все они были уже, как минимум, не в порядке — у кого-то отсутствовали конечности, кто-то лишился своих половых органов, кто-то — частей лица. Взгляды храбрых мужей с острова Утконоса, у которых были сняты скальпы, застыли в неопределенной точке, и даже по фотографиям не лучшего качества можно было различить струи крови, сбегающие по их, уже даже и не совсем с человеческим выражениям, лицам, что больше напоминали гипсовые карикатурные слепки.

— Нам не нужно, — подчеркнул мужчина своим тоном, — чтобы он занимался самодеятельностью, как и не нужно, чтобы их база была раскрыта перед Играми, я понятно выражаюсь?

— Всё предельно ясно, господин.

— Если кто-то расколется, это будет ваш и только, подчеркиваю, ваш прокол, так что уж постарайтесь сделать так, чтобы никто из них и слова не сказал, так что, как только поймете, что эти лиловые на пределе, то пусть агенты… — он сделал недвусмысленный жест рукой.

— Будет сделано.

— И еще, — решил задержать своего помощника «господин», — к встрече всё готово?

— Мы проводим комплекс мероприятий по…

— Я спрашиваю конкретно про операцию «наследник». Всё готово?

— Не беспокойтесь, оба объекта прибудут в назначенное время в полной безопасности.

— Чудно, — чуть придвинув к свету свое морщинистое лицо, оскалился старик, — так все-таки, кто же это будет, император или императрица, ты как думаешь?

— Если хотите знать мое мнение, господин Доуз, то у обоих равные шансы преуспеть в нашем мероприятии, возможно, что даже и не понадобится никакой третий сценарий.

— Никаких непредвиденных ситуаций, — отрезал мужчина, вновь окунувшись в свое мягкое кресло и взяв со стола, на котором расположилось объемное шахматное поле с разбросанными на нем фотографиями, фигурку черной королевы, которая отливала темно-фиолетовым оттенком, нараспев произнес: «Я верю в нашу Героиню».

24. — Что-то не так? — ожила фигурка Богини, которая заставила свет, падающий на ее обнаженную спину, танцевать отражающимися лучами, что очерчивали ее темный, как будто бы высасывающий весь свет силуэт, заставляя мозг Грегори воспылать от страсти, которая охватила всё его тело. Химическая реакция не заставила себя ждать, и вот писатель уже ощущал, как по его телу стали проходить волны эйфории, заставляющие волоски на его теле буквально подпрыгивать и пускаться в пляс над поверхностью кожи. Да, подобные ощущения он периодически испытывал, когда экспериментировал с различными сортами энергофруктов, когда в бытность пика популярности посещал различные элитные вечеринки, однако, казалось бы, сейчас не было ни нужной обстановки, не было ни новизны и, черт возьми, его организм уже был попросту уставшим и не способным вновь испытывать перегрузки молекул из чуждой фармакологии, нет, но, тем не менее, сейчас он чувствовал себя абсолютно перерожденным от одного только взгляда, которым он коснулся стана героини, которая стала таковой в его жизни, как только он появился на свет, а, скорее всего, и задолго до этого. Да, Грегори был уверен, что именно эта встреча и была тем самым краеугольным моментом, ради которого он родился, и даже, если на самом деле это всё было не так, это уже совершенно ничего не значило для Грегори, который ничего не смог с собой поделать, и вместо оды, вместо всех тех красноречивых слов, которыми бы усладил сердце своей богини, излив нектар поэтических изысков, лишь, выпучив глаза, осел на пол в припадке кашля, ощущая, что теряет сознание из-за не туда попавшей слюны.

Грегори обнаружил себя через пару минут уже лежащим на диване на коленях своей Богини, которая с удивленным взглядом всматривалась в его лицо. Сам же Грегори, который еще не до конца пришел в себя после подобного унижения во время припадка, уже не чувствовал теперь ни грамма смущения, ни страха по поводу того, что мог так глупо умереть, ведь он мог теперь с близкого расстояния разглядеть во всех деталях лицо девушки, которое казалось совершенно идеальным с его точки зрения. Казалось, что ее прекрасные глаза, аккуратный носик, подбородок, небольшие, слегка поджатые губы и открытый лоб были теми самыми схемами, по которым и создавалась не только вся вселенная, но даже сама мысль, само восприятие объектов, как таковое, были лишь производными этого чудеснейшего источника вдохновения вечной Красоты.

Чувствуя, что наконец всё то, ради чего, как он сам думал, старался, переживал, пытался, всё то, что бы он ни делал, что бы ни анализировал, оказалось не напрасным, ведь, встретив эту Богиню, и, более того, уже расположившись на ее коленях, Грегори вспомнив свое минутное смущение, что было выражением всех его страхов в жизни, не смог более сдерживаться, расплывшись в улыбке, которая, казалось, изначально появилась на лице Богини, а уже затем стала звонко отражаться и на физиономии Грегори. Писателю хотелось, чтобы этот бессловесный диалог, рассказавший абсолютно всё о мире, не заканчивался никогда, поскольку вся вселенная существовала, только благодаря этому искренней и ничем незамутненной радости, что исходила из сердец двоих вечных возлюбленных, искренне заблуждаясь в своем опасении, ведь этот диалог никогда не начинался и, соответственно, не мог прекратиться.

25. — Что смешного? — поинтересовался парень, держа в руках тело своей принцессы.

— А ты сам как думаешь? — рассмеялась еще громче девушка, — над тобой смеюсь, дурачок, видел бы ты сейчас свое отражение!

— Ты чуть не разбилась! — возмущенно тряхнул головой молодой человек, кивнув на белоснежную крону дерева, что была покрыта лиловым мхом.

— Но ведь ты меня поймал, и иначе быть не могло.

— Откуда ты это знаешь?

— Иначе бы я с тобой сейчас и не беседовала, мой милый дурачок! — улыбнулась девушка, так что парень больше уже и не мог держать зла из-за беспечности подруги.

— Но разве все твои легкомысленные выходки стоят твоей жизни? Я так не считаю.

— И почему же ты так не считаешь? — мягко похлопав по плечу своего друга, таким образом давая ему сигнал отпустить ее, спросила девушка.

— Хотя бы потому, что я забочусь о тебе.

— Правда? Даже если это так, то как же это связано?

— Связано что? — тут же выпрямился доблестный воин, — твоя безопасность и моя любовь к тебе? Тут уже немудрено догадаться!

— Но, мой любимый, — прижала ладонь к своей груди девушка, — не будь я такого нрава, разве смогла ли я быть той, кто дарует такие чарующие виденья азарта твоему миру?

— И какие же виденья будут на этот раз, любимая? — уже не так категорично и даже улыбнувшись поинтересовался ее спутник.

Девушка зажмурила глаза и расправила руки так, как будто бы она летит.

— Я вижу… небесную колесницу, что пронзает своим ревом небеса, и что заставляет сердца всех присутствующих сжиматься от великолепия приключений, что она предвещает!

26. Прямо над головой наблюдателя с ревом пронесся авиалайнер, заставивший его слегка сощуриться, наблюдая, как по залитому солнечным светом безоблачному небу проплывает титанический силуэт, а также слегка поежиться, лелея внутри робкую надежду, что этот рокот укроет его от тех тревог, что поселились в его сердце.

Глядя вверх, а затем переведя взгляд в сторону на гигантские буквы, которые сообщали всем прибывшим о том, что тут располагался аэропорт, который мог кардинально поменять кому-то жизнь, отправив последнего в путешествие вокруг света, которое бы уже не оставило и следа от прежнего искателя приключений, Кевин думал о своем последнем разговоре с Элен, если его можно было бы назвать таковым, о своих попытках дозвониться до нее в течение последних суток, и о том, где она могла быть. Он уже даже представлял себе, как она могла начать встречаться с кем-то из своих «друзей», и хотя Кевин периодически успокаивал себя мыслями о том, что именно он и никто иной был ее фаворитом, все же подсознательно, где-то на интуитивном уровне был убежден, что это не так. Это заставляло его сердце сжиматься от ревности и одновременно испытывать гнев на Гвен, которая так внезапно решила проявить подобное внимание к его персоне, и даже отправиться в путешествие, на которое можно было ручаться — в обычных обстоятельствах ее ни за что нельзя было бы уговорить. Однако это было одновременно настолько нелепо — злиться на свою невесту только за то, что она решила поддержать его своим присутствием на таком ответственном мероприятии, как церемония открытия Международных Игр Всех Островов, и поэтому было объективно, что там не место для любовницы, так что тут даже начисто отсутствовавшая совесть Кевина слегка взыграла, и он ощутил нечто, что заставило его поежиться в очередной раз за несколько минут от неприятного ощущения, которое, как он уже успел осознать, было нескрываемым отвращением к самому себе. Но вполне могло оказаться, что это подавленное состояние было и вовсе не связано с этими событиями, пытался оправдаться сам перед собой Кевин, пересекая парковку аэропорта и уже ныряя внутрь терминала, а было своеобразным изначальным, даже в какой-то степени непреложным атрибутом его собственного характера, если угодно — судьбы и самого бытия, а все эти интрижки, и все эти переживания, качели, на которых его мозг и сердце балансировали между двумя девушками, были лишь инструментами, что он использовал только, чтобы навсегда забыться и никогда не вспоминать о собственной бесполезности и никчемности, чтобы в конце концов ощутить себя мужчиной, тем самым идеалом, воплощенным успехом, и в профессиональной сфере, и в личной жизни, каковым ему очень хотелось выглядеть в своим собственных глазах. Однако парадокс заключался еще и в том, что чем дальше он заходил, во всех смыслах, тем сильнее становилось волнение, и тем более хрупким казалась эта уверенность в собственной значимости. Возможно, всё это как раз шло от взбалмошного ума, того самого генератора бездумной непредусмотрительности, которую его владелец и пытался забить всевозможными импульсивными действиями для хотя бы видимого укрепления своего собственного внутреннего стержня характера, который иной раз, казалось, отсутствовал начисто. И, тем не менее, это неумение предугадывать следующее действие во время заплыва по течению событий, ровно как и преступная невнимательность к деталям, все же не смогли быть настолько доведенными до своей крайней степени атрофированности, потому что в вереницах людей, что пульсировали внутри, казалось, живого тела терминала, Кевин всё же смог разглядеть силуэт девушки, которая по всей видимости его тут ждала — однако в данном случае речь шла не о Гвен, с которой он условился встретиться за час до вылета, но о самой Элен во плоти, что была разодета в вызывающее черное платье, которое, несмотря на минимальное присутствие на соблазнительных формах, все же, казалось, втягивало в себя весь свет, который пробивался снаружи внутрь помещения через затемненные стекла холла и, поглощая его, в то же самое время отражал частицы этой энергии, рискуя ослепить любого, кто бы осмелился хотя бы попытаться окинуть ее фигуру своим неосторожно брошенным взглядом. Кевин, тут же полностью отринув какие бы то ни было мысли, бросился сквозь толпы людей к знакомому до боли силуэту, уже заранее предчувствуя неладное, но в то же самое время испытывая необходимость поговорить с ней после суток голода по одному ее голосу, всё же упустил ее у самого выхода из-за небольшой очереди, которая так некстати образовалась у выхода. Выскочив наружу, ослепленный в очередной раз светом полуденного солнца, Кевин стал озираться по сторонам в надежде уцепиться хотя бы за ее тень. Однако так и не обнаружив ее присутствия, обеспокоенный путешественник достал коммуникатор и стал звонить на ее номер, который на сей раз оказался доступен и, услыхав практически под ухом знакомую до боли мелодию не только внутри устройства, но и, что самое главное, снаружи, резко обернулся на звук, тут же поймав взглядом, как в тени, под козырьком входа в терминал, прижавшись спиной к зеркальному стеклу, стояла Элен, покручивая сигарету в пальцах ладони, в которой в том числе покоился и едва приметный играющий коммуникатор.

— Элен! — подскочил к подруге взбудораженный Кевин, — как я рад тебя видеть! — затем попытавшись поцеловать ее, улыбнулся Кевин, предварительно невзначай обернувшись по сторонам, но та отстранилась от него.

— Извини, я серьезно очень сожалею, что всё так произошло. Обещаю, что в следующий раз я обязательно возьму тебя с собой!

— Следующего раза не будет, милый, — ласково проговорила Элен.

— То есть как? — на автомате выпалил Кевин.

— А вот так, я уже занята, и в следующие разы вакансия, на которой ты был, тоже будет занята.

— То есть… То есть как?

— А так, я звонила Роду, и он сделал то, что так и не смог сделать ты вчера.

— Что, что он…

— Ну, а ты подумай, — улыбнулась Элен, — трахнул меня как нужно, — как ни в чем ни бывало продолжила подруга, — ну а ты, дорогой, так дальше и размышляй, что же все-таки мне сказать, мне всё это до чертиков уже надоело, понятно?

— Нет, ну бывает, но, — тараторил Кевин, не успевая сообразить, как именно себя повести, ведь до этого момента он считал, что держит всю ситуацию под контролем, а на деле же оказалось, что всё совершенно не так, — но когда я вернусь…

— Когда ты вернешься, я уже буду далеко отсюда, Кевин, так что даже и не надейся ни на что, так что спасибо тебе, конечно, за всё, но на этом собственно, всё, пока, — послав воздушный поцелуй и оттолкнувшись от стенки, выплыла из тени Элен.

— Элен, слушай, всё еще будет у нас хорошо, я вернусь, — чувствуя, как его слегка потряхивает, чеканил Кевин, — я вернусь и…

— Лучше побеспокойся за свою ненаглядную подружку, — рассмеялась Элен, развернувшись и уверенно направившись в сторону автомобильной парковки, — она у четвертого терминала.

Кевин на короткое мгновение вновь как будто бы превратился в статую, которая ничего не чувствовала, не видела и не воспринимала, являясь всего лишь памятью о чем-то более интерактивном, а затем, когда первичный шок прошел, он рванул к месту, о котором говорила Элен, параллельно в голове перебирая одну за другой все возможные ситуации, пытаясь себя убедить, что всё будет хорошо, и даже мысленно поблагодарить Элен за подсказку, однако, прибежав на место, он тут же с своему собственному ужасу обнаружил, что его самая первая догадка, что всплыла в мозгу насчет произошедшего, была верной и, подбежав к Гвен, которая стояла в очереди на регистрацию, постарался как можно более спокойно войти в ее поле зрения.

— Привет, я чуток опоздал, — пытаясь отдышаться и чувствуя, как по его телу льет пот, проговорил Кевин, тут же явственно осознав, что Гвен на его появление никак не отреагировала, как будто бы его не было, и не должно было быть сегодня тут.

— Гвен, — попытавшись взять ее ручную кладь, проговорил Кевин, — нам в другой терминал, я покажу, пойдем…

— Уйди, — жестко пресекла всякие действия Гвен, — я лечу домой.

— Домой? То есть как домой, куда? — Кевин бросил взгляд на табло, куда направлялась Гвен, и сердце его застыло от пренеприятнейшей догадки, — мы летим к твоим родителям, да? — в отчаянии предположил Кевин.

— Я лечу. Ты — куда хочешь, — бросила Гвен, дойдя до стойки регистрации, предоставляя свои документы с билетами.

— Одну минутку, — тут же влез Кевин, несмотря на очередь, которая одновременно и с неудовольствием, и с любопытством наблюдала за происходящим, — зарегистрируйте и меня, пожалуйста, мы вместе летим.

— Мест нет, сэр, — отозвалась оператор, пару секунд что-то выискивая на мониторе, — следующий рейс…

— Как нет? — уже обернувшись к Гвен, пробубнил Кевин, чувствуя, как вся очередь смотрит на них, но уже не обращая на это внимания.

— Давай подождем следующего и тогда уже вместе…

— Никогда больше вместе, Кевин, — посмотрев на него в упор покрасневшими глазами, в лоб сказала Гвен, вырвав из его руки поклажу и пройдя стальные рамки.

Кевин хотел было проскочить следом, но путь ему преградили охранники.

— Гвен! — прокричал Кевин, — Гвен, подожди! — но девушка уже успела раствориться в толпе, что за пару секунд поглотила ее силуэт.

— Блядь, блядь… — всё еще пытаясь высмотреть ее, ругался Кевин.

— Молодой человек, пожалуйста, не мешайте проходу пассажиров, — спокойно, но настойчиво проговорил один из охранников, тесня его от входа.

Кевин неуклюже ретировался и, обойдя пункт регистрации с разных сторон, ожидаемо не найдя никакой лазейки, чтобы проникнуть внутрь, стал отчаянно звонить на коммуникатор Гвен и сначала, услышав гудки, искренне обрадовался, но только ради того, чтобы тут же ощутить, как сердце его тут же упало, когда его запрос был сброшен, а последующие вызовы оказались недоступны. Проведя в отчаянных попытках достучаться до своей невесты несколько минут, Кевин в итоге набрал номер Элен, которая практически сразу взяла трубку, ответив вполне дружественным тоном, будто бы и не ожидала звонка вовсе: «Да».

— Ты что сделала, сука?! — проорал в трубку Кевин.

— Ты что-то напряжен, — удивилась Элен, — вы уже сели, все хорошо?

— Ты, блядь, понимаешь, что творишь?!

— А, понятно, твоя милашка обиделась… Я просто хотела убедиться, что оставляю тебя в надежных руках, ты же сам жаловался постоянно на то, что она как бревно лежит вечно, вот я и показала ей пару наших видео, чтобы наглядно дать ей несколько советов как тебя стоит убла…

— Заткнись нахуй! Где ты сейчас?!

— Послушай, ты только не кипятись, ладно? — спокойно отозвалась Элен, — уже поздно, дорогой, я еду с Родом на южный берег, но, как я сказала, это тебя уже не касается. Пока, дорогуша, спасибо тебе за всё, правда, — хихикнула на прощание в трубку Элен.

— Элен, Элен!.. — прокричал по время гудков Кевин, затем пытаясь снова и снова дозвониться то до Элен, то до Гвен, чьи средства связи оба оказались недоступны одновременно, шатаясь, дойдя до зеркальной стены терминала и уперевшись в нее спиной, стал сползать вниз, в то время как в его голове звучал голос, который вновь и вновь подгонял пассажиров рейса, направляющихся в страну Золотого Змея-Утконоса поторопиться на посадку, которая уже началась, чтобы проследовать на вылет в один конец.

27. Заняв свое место в салоне аэробуса, Виктория смотрела на соседние взлетные полосы, с которых уже отправлялись соседние рейсы, и ощущала то сладостное чувство неизвестности, которое практически неотступно преследовало ее последние месяцы и особенно остро проявилось в тот момент, когда она следовала на такси до аэропорта.

Обратив свое внимание на пустующее сидение напротив, она мгновенно вспомнила о Кайле, что остался дома, и даже почувствовала легкий укол вины из-за того, что так быстро распрощалась с ним.

— Однако, это было и немудрено, — тут же подумала девушка, ведь она, зная себя, вполне себе могла бы заранее предугадать, что весь месяц до поездки, когда ей было объявлено главным редактором газеты, где она работала, будет с таким нетерпением ждать дня «Х». Под конец этого периода весь ее энтузиазм перейдет в целиком латентную форму выражения ожидания, которая вырвется наружу лишь в самые последние дни, заставив ее очень быстро начать готовиться к поездке, не замечая совершенно ничего вокруг и держа перед глазами только, пусть еще не до конца сформировавшуюся, картинку острова, куда ей предстояло отправиться. Нет, конечно, она, как ответственный журналист, успела уже разузнать немало нового о стране, куда она направляется, о тех обычаях, верованиях, в конце концов, истории и текущем положении экономических и политических нюансов, исходя из предоставленной в мировой информационной сети данных. Тем не менее, пока ее нога не ступит на новый остров, она знала наверняка, что все ее представления — просто ничто, и только по особому ощущению, присутствию в новом месте, по запаху, который витает в воздухе, уже можно будет сделать более определенные выводы о месте пребывания. Так что, оставив за скобками все свои «знания» об острове, Виктория попыталась очистить свою голову и целиком сфокусироваться на пустом сидение напротив. Такое состояние своеобразной медитации девушка выдержала не дольше минуты, после чего, не мешкая, достала свой коммуникатор, который показывал отсутствие связи, что было связано с некими глушителями, которые стали работать во всю силу, как только она взошла на борт. Она конечно же могла произвести процедуру подключения через точку связи, что располагалась прямо на борту, но эта процедура потребовала бы дополнительного времени, которого уже практически не было перед самым вылетом. Но что было уже совершенно не характерно для Виктории, которая постоянно повторяла своему партнеру, чтобы тот не волновался, было то, что на сей раз она настолько спешила и боялась опоздать, что даже во время регистрации не нашла лишней минутки набрать Кайла, решила, что не произойдет ничего страшного, если она совершит свой звонок уже «оттуда», с другой стороны планетарной сферы, куда она и направлялась. Откинувшись в кресле, она закрыла глаза и почувствовала чье-то присутствие, что заставило ее распахнуть глаза в предвкушении внешнего вида своего соседа по полету, однако напротив нее до сих пор не было никого, и, тем не менее, Виктория отчетливо ощущала, как будто это место было уже кем-то физически занято. И это настолько не давало ей покоя, что она, осмотревшись, не наблюдает ли кто-то за ней, потянулась к пустому пространству напротив себя в попытке поймать неуловимого для зрительного восприятия призрака.

***

Кевин сжал ладонь в кулак, которая зачерпнула лишь воздух, не встретив никакой невидимой преграды, после чего он, распахнув глаза, все так же не обнаружил Гвен, которая должна была лететь вместе с ним на его выступление на торжественном мероприятии на центральном стадионе острова Утконоса.

Откинувшись в кресле, Кевин почувствовал себя полным идиотом, наивно считающим всё это время, что он смог бы скрывать существование Элен втайне от своей невесты, однако вот к чему всё это привело — теперь у него не было никого буквально. Хотя еще какой-то час назад у него был целый мир, разделенный надвое, и эти части идеально дополняли друг друга в его сердце, и, как бы мерзко ему самому не было это осознавать, существование только одной из этих частей по определению бы не смогло быть настолько же целостным, как обладание душами и телами обеих девушек. И да, вполне возможно, что на некоторых островах культурологическое воспитанные мужей в рамках своих верований и мифов вполне могло допустить во всех смыслах одобренное сосуществование более десятка единовременных партнеров, но даже для самого Кевина подобное мировоззрение представлялось некой экзотической дикостью, но не более, и уж, тем более, не моделью поведения для современного человека, поскольку сам он сгорал каждый раз от ревности, допуская хотя бы мельчайшую мысль о том, что кто-либо мог быть у Элен или, не приведи Богиня, у Гвен. Но хотя, возможно, именно такие вот пораженческие соотнесения и проецирования переживаний других на себя самого и сыграли не последнюю психологическую роль в той ситуации, что сложилась сейчас, оставив горе-любовника на обочине всей жизни, в которой теперь уже вряд ли будет присутствовать хотя бы одна частичка его прошлой жизни, что периодически казалась слегка тревожной, но оттого не менее восторженной и увлекательной. Достав в очередной раз коммуникатор и посмотрев на отсутствие признаков жизни сети, Кевин продолжил вполголоса ругаться, но не на порядки авиакомпании, а на свою собственную трусость, что пряталась за «правилами», которые он не мог нарушить во время взлета. Ведь если бы он действительно хотел, то мог бы вновь и вновь набирать их номера, несмотря ни на что, оставшись в аэропорту и трезво оценив сложившуюся ситуацию. Но, нарушить тот самый «порядок», по которому он должен был лететь, он попросту не мог, да и, если честно, просто боялся оставаться в своем городе в одиночестве, сейчас существуя лишь в просвете безумной надежды, которая шептала ему, что каким-то неведомым образом, без его непосредственного участия, его город может прожить какое-то время, а вот то место, куда он направляется, сможет каким-то образом обновить его существо и, даже возможно, что по возращению Кевин сможет восстановить утраченную им повседневную жизнь. Однако, это была лишь очередная отвлекающая мысль, в которой он хотел утопить свои проблемы, хотя бы на время, но которая не могла ничего сделать сама без его воли. Это было похоже на то, как он раньше точно так же сам сваливал негативные аспекты своего опыта от обеих сторон поочередно на плечи то одной, то другой девушки. От данной беспочвенной и безрезультатной по сути рефлексии его оторвали объявления по громкой связи, оповещающие о начале полета и остальных данных, касающихся направления путешествия и точки назначения. Вместе с ревом двигателей Кевин закрыл глаза и вновь ощутил внутреннюю вибрацию, которая казалась даже сильнее рева двигателей.

***

Она заставила Викторию вновь распахнуть глаза. Ничего нового, однако, ее не ждало, так как вновь перед ней предстало лишь пустое кресло, которое, тем не менее, казалось было наполнено присутствием невидимого человека или существа, которое точно было там всё то время, пока девушка находилась в аэробусе. Даже, несмотря на ее рациональный ум, это показалось неким зловещим знаком. При этом, Виктория уже успела подумать об оставлении этого рейса, однако она не смогла сделать этого, даже не из-за обязанностей, что налагала на нее профессия, но из-за парадоксально необычного притяжения, которое она испытывала по отношению ко всему тому же фантому, который стал понемногу таять вместе с набирающим скорость гигантским лайнером, что заставил девушку, слегка вжавшись в сидение, начать молиться Богине, чтобы вся эта странная ситуация не оказалось предзнаменованием катастрофы, которая могла, вероятнее всего, случиться на самом взлете. И вот, когда очередная вибрация волной прошлась по ее телу, она ощутила, как тело ее оказалось недоступно гравитации, и все ее переживания исчезли вместе с самой планетой, оставшись где-то там — на поверхности голубой планеты, которая буквально через пару минут после взлета исчезла за облаками, которые освещало красное утреннее солнце, превращающее пористую вату в бескрайний лилово-оранжевый океан, по которому плыло судно вечного путешественника.

28. Наблюдатель плыл по огненно-красному океану, что вырывался из-за прорезей жалюзи, и что падал бесконечным водопадом на ноги Богини, на которых покоился и сам путешественник, свободный от всего, но в то же время полностью интегрированный в поле внимания своей спутницы, которая и была для него всем.

— С возвращением, — улыбнувшись, обратилась Богиня.

— Спасибо, — расплылся в блаженной улыбке путешественник, который, не заметив, как вдруг после долгих лет своих приключений наконец-то достиг цели своего назначения, о которой изначально даже и не помышлял, смутно вообще представляя, что его ждет впереди. Но вот, нежданно-негаданно этот момент настал, и он застал путника в самую удивительную пору, время, когда казалось, что и не может быть в принципе места или времени, при которых он будет счастливым и найдет то, что успокоит его сердце. Однако, оно было тут, в этот самый момент, в этом самом месте, то сокровище, что расцвело в его сердце, являя собой одновременно и глубочайшую тайну, и лежащую при этом на самой поверхности отгадку всей жизни.

— Но за что?

— Наверное… — подумал про себя путник, — за всё…

— За что спасибо-то? — рассмеялась девушка.

Грегори мгновенно попытался хоть немножко сконцентрироваться и попытаться отличить свои собственные фантазии и мысли от тех плотных звуков и явлений, что врывались в его слегка ощетинившееся физическое проявление.

— За всё, — все же продекларировал вслух Грегори.

— Это вообще-то можно расценить как неприкрытое оскорбление, — с умышленно наигранным укором улыбнулась Богиня, продолжая как будто бы невзначай гладить писателя по голове.

— Почему это? — сомкнув глаза от приятного ощущения, источником которого были поступательные движения, что ласкали кожу его головы, улыбнулся Грегори.

— Я могу подумать, что ты так расплачиваешься со мной за некоторые услуги, просто вместо денег используя куда менее весомые средства благодарности.

— За что же мне?.. Что ты имеешь ввиду?

— За секс или разговор, или за что-то еще, додумай уж тут сам, дорогой.

— Да, ты права, — приоткрыл один глаз Грегори, — это было как-то слишком уж…

— Глупо?

Грегори утвердительно кивнул головой, стараясь сделать так, чтобы этот жест ненароком не спугнул мягкие пальцы, что буквально растапливали его черепушку.

— А знаешь, что еще более идиотское в этой ситуации?

— Удиви же меня.

— То, что ты так легко сдался в нашей так называемой дискуссии, согласившись с моей точкой зрения, ведь… Тебя даже не было вчера во время нашей небольшой… гхм… вечеринки.

— Оргии, ты хотела сказать? — абсолютно буднично уточнил Грегори, прежде чем успел было даже подумать об этой фразе и тут же словил себя на неприятной мысли, что, возможно, это уже было чересчур, и что не стоит себе позволять слишком много вольностей, тем более при первом…

— Точнее и не скажешь, — рассмеялась девушка после секундного замешательства, что позволило Грегори, который чуть напрягся, и чей ум уже начал перебирать в голове варианты, чтобы вновь набрать заветные очки приятия его персоны, однако его чрезмерные и даже чересчур лишние усилия совершенно не потребовались в данных условиях, при которых, при каждом вздрагивании тела его новой подруги Грегори ощущал, как по его собственной коже пробегает ток.

— Но, как видишь… — девушка обвела рукой разнесенную прошлой ночью ураганом страсти комнату, — выживших практически не осталось, — только мы с тобой¸ ты да я.

После этих слов Грегори почувствовал, как его тело сжалось в небольшой комок, а позвоночник вместе с грудной клеткой стал разрываться между этим крошечным куском плоти и разумом, который как будто стал расти и, изнутри надувая его черепушку, подобно водяному шарику, который стал уносить своего владельца куда-то вдаль, в место, у которого не было названия, но которое, тем не менее, Грегори знал даже куда лучше, чем самого себя.

— Ты слишком напряжен, — покачала головой Богиня, — это не дело, так что на, держи, — протянув ему светящуюся лиловую жидкость, проговорила она.

— Нет, я не думаю, что это хорошая идея, — трясясь от озноба, который прошиб тело, и одновременно потея от огня, который стал сжигать изнутри все органы, промямлил писатель, с удивлением обнаружив, что бокал был у него уже в руке и при этом был полостью пуст. И наблюдал эту картину Грегори уже далеко не в первый, но уже, пожалуй, в тысячный раз, видя, как ладонь его размыкается, стакан соскальзывает на пол, разбиваясь на тысячу кусочков, которые начинают звенеть в голове путешественника, что вновь отправился в бесконечное приключение по вселенной этих осколков, собирая самого себя из звонкого смеха Богини, который растворил эти самые осколки путешественника в великой мистерии, заставившей его сердце и душу преследовать ее образ через тысячи миров, совершенно позабыв о том, кем же он являлся на самом деле.

29. — Скорее! Скорее! — подбадривала его подруга, чей бег набирал скорость с каждой секундой.

Ее спутник бежал со всех ног, преодолевая залитые светом полной луны джунгли, навстречу начавшему пробиваться сквозь чащу леса огню, который одновременно заставлял и испытывать примитивное чувство страха неизвестности, и одновременно с этим пленительно манил с невероятной силой двух ночных мотыльков, которые, позабыв о самих себе и о мире, который растворился во мраке ночи, стремились лишь к этому мистическому свету в надежде обрести в нем покой.

И этот свет был в свою очередь отражением небесного голубого ока, что с интересом и любовью наблюдал за разворачивающейся под ним космической драмой.

Однако, что было наверху, безусловно присутствовало и внизу, ведь звезды, что перемигивались друг с другом на бесконечном небосводе, будто бы копировали мелькающие тени, что танцевали вокруг огромного разведенного костра, который, подобно дикому животному, извиваясь, взметался в небеса в диком танце, в котором сочеталась конечная и вполне конкретная отчаянность приносимой на этом ритуале сакральной жертвы и безграничность божества, что принимало в скромный дар чью-то жизнь.

— Сюда, сюда! — скандировала молодая девушка, выпрыгнув из чащи на пустырь, который представлял из себя сымпровизированную площадь, на которой уже во всю шел праздник жертвоприношений, обряд инициации, который навсегда менял тех смельчаков, которые решили взвалить на свои плечи право бытия шаманами.

— Я… — рефлекторно схватив подругу за руку, и будто бы даже с определенной долей неуверенности прошептал молодой путник, обращаясь к своей подруге, — я боюсь, — наконец признался он, пытаясь перекричать бой барабанов, что давили со всех сторон, усиленные неистовым ревом и воем пляшущих участников церемонии, что, подобно призракам, летали вокруг дикого пламени.

— Чего же ты боишься? — поинтересовалась подруга, игриво глядя прямо в глаза своему избраннику, — тебе нечего бояться, мой дорогой друг! Ведь ты уже стал шаманом!

Молодой человек понимал, к чему именно клонила девушка, и с опаской посмотрел в сторону женщины, что разливала напиток «сиатцоатль», и хотел было уже вновь подойти к ней, чтобы попросить инициировать и его, однако, сделав всего один шаг, встретился с пронзительным взглядом старого шамана.

— Хватит тебе уже! Я сказала, уходи!

Юноша поглядел на половинку кокоса, которую держал в руке, подобно изысканному кубку, что был всё это время с ним, и наконец вспомнил, что, оказывается, уже испил напитка, и это так сильно напугало его, что он захотел снова броситься в объятия своей подруги и слезно попроситься выбраться с этой бесконечной церемонии к их любимому древу встреч, ведь только там можно было прийти в себя… Но, что бы это значило на самом деле? И не оттуда ли разве они только что пришли и, если всё так, то сколько же раз он уже сбегал от самого себя? Бесчисленное количество раз по кругу.

— Ой… — опустив кокосовый чашу, разжав пальцы, проговорил юноша, наблюдая как та, танцуя в полете, затем начинает медленно растрескиваться при соприкосновении с землей, и как этот монолитный, на первый взгляд, каркас плода начинает разлетаться во все стороны, подобно потревоженной глади воды, в которую бросили камень, и одна из этих переливающихся капель, достигнув юноши, пустила по его телу волну, которая, разойдясь от макушки до самых пят, заставила его вздрогнуть и самому распасться на тысячи кусочков, что летели всё дальше и дальше в пространстве, чтобы, встретив на их пути предметы, животных, людей, планеты, звезды, точно так же распылить уже их на мельчайшие частицы, продолжая этот процесс до тех пор, пока бы в мире не осталось никаких объектов совсем.

30. Собираться с силами всегда тяжело, еще тяжелее найти эти самые силы, ну и вершиной мастерства является умение заставить появиться не только эти сами «силы» и интенцию к их применению, но обозначить, вычленить из пустоты тот самый субъект, кто будет использовать эти удивительные способности, которые только что были совершенно не нужны, так как не было ни того, к кому можно было применить эти силы, ни того, кто был бы их источником.

— Ты всегда так не к месту красноречиво выражаешься? — усмехнулась Богиня, все еще не попадая в поле зрения наблюдателя, но уже обозначив звуком свое безусловное присутствие и неоспоримое сосуществование вместе с остальными элементами нового мира, который, вновь встав на старые рельсы истории развития вселенной, медленно покатился по уже известному маршруту, который пытался спрятаться в тумане времени.

— Нет, только в исключительных случаях, — как будто бы даже равнодушно отозвался собеседник.

— И сейчас как раз такой случай, верно? — игриво спросила девушка, явно давая своей интонацией голоса понять, что ответ был ей известен заранее, однако не спросить, не подразнив своего собеседника, она ну никак не могла, — ты ведь не откажешь мне в удовольствии ответить на этот простой вызов, не так ли?

Собеседник упорно молчал и, несмотря на то, что внешняя сторона выражения реальности все еще не сформировалась и представлялась лишь в виде разрозненных электромагнитных полей, что распадались на кванты фотонов и воссоздавалась в виде голографических проекций друг внутри друга, присутствовало абсолютное знание того, что напряжение последней достигло своей критической точки, и требовало от него вполне физических проявлений.

— Ты ведь уже знаешь ответ на этот вопрос, так к чему все эти шарады? — с некоторым оттенком раздражения раздался сигнал интерферированного потока частиц, которые, преобразовавшись в паттерны смыслов, достигшие жаждущего их разума, стали выстраивать тот парадоксальный мир, в котором одном единственном могла осуществиться данная беседа.

— Ну так что? — мягко обхватив руками своего возлюбленного, промурлыкала богиня, — ты разве не хочешь принять этот вызов, мой любимый?

— Ладно, — не смог в итоге сдержать своего истинного желания Господин миров, открывший свои глаза, что моментально снова пали под чарами его любимой, которая уже полностью заполнила собой его рассудок, выместив его за границы собственного сознания, выбросив его на неизведанную территорию, где не существовало ровным счетом ничего. Так ошарашенному и в то же время возбужденному наблюдателю приходилось снова, шаг за шагом, собирать собственную идентичность, что, однако, не могло осуществляться само собой или с помощью так называемой «воли», которая якобы использовалась для развития забывшейся души мира. Нет, вся последовательность была заранее спрограммирована великодушной Любимой, что, наслаждаясь сама в процессе игры, давала своему любимому сполна насладиться собственным величием и своей мощью, что проявлялось в его бесконечной силе притяжения к своей собственной сути, что в корне своем имела под собой основу лишь в виде неиссякаемой любви Богини, что бережно собирала кусочки паззла в сознании своего возлюбленного, являясь в тысячах образах, чтобы преждевременно не разрушить ту самую красоту и гармонию процесса, которую так жаждал испытать ее любимый.

31. — Я понял, да, — чувствуя, как на его глазах выступили слезы, и содрогаясь всем своим телом, вновь и вновь повторял на немом языке вселенной юный ученик, чья инициализация в шаманы практически завершилась, — вы всегда, всегда были со мной, со мной… — чувствуя всем телом волны тепла, что отражались в слуховых эффектах мягких, бархатистых поглаживаний мозга, которые сливались в тысячи переливающихся звуков, что будто бы возносили дух на вершину блаженства под монотонный гул мира, который сперва одним своим существованием чуть не разодрал вернувшегося путешественника в клочья, но затем сам стал той неотделимой частью космической мелодии, без которой ни один из иных компонентов знания наблюдателя не имел никакого смысла. Стараясь не зацикливаться на столь же пронзительных и разнообразных визуальных эффектах в виде калейдоскопа геометрических построений, которые путник самоуверенно принимал за архитектуру корневой папки его собственной «операционной системы», как отдельного индивидуума, уже Шаман впитывал в себя историю — великий эпос, что будет жить в веках: о титанах, невероятных гигантах с заостренными ушами антенн, что противостояли странным, похожим на драконов существам, что ассимилировались в целые планеты, создавая гигантские новые уникальные экосистемы, взращиваемые полностью с нуля, оставаясь в итоге жить в этих новых мирах. И таким образом они пытались то ли убежать, то ли одержать победу в космической битве. Это уже было даже выше понимания шамана, это было сродни тому, как если бы амеба задумалась о том, зачем вновь были сброшены бомбы на остров Утконоса.

— Стоп! — на этом моменте задумался шаман, — действительно, мотивы людей весьма сложны для интеллектуального осмысления организмом, подобном амебе, так же, как и для человека весьма непросто понять этих величественных существ, что, возможно, принимали непосредственное участие в генезисе его собственного вида и всей его планеты! Но… Являлся ли он сейчас человеком? Ведь даже шаман не мог знать о событиях, что произойдут только через тысячи лет! Как не мог он знать о всех тонкостях экономики, политики, войны относительно новейших веков, о том, что такое, в принципе, бомбы! Но, он видел это прекрасно, как на ладони, как в прошлые тысячелетия, так и в те, которые еще даже не наступили! Время будто бы испарилось, представ единым неделимым конгломератом из событий, что уже давно произошли в будущем.

— Но тогда кто я? И где нахожусь на самом деле? — немым голосом, попробовав ответить на эти загадки, рискнул сфокусировать свое внимание шаман, что было зря, ведь его тут же подбросило вверх, а затем эта же неумолимая сила понесла центр его внимания сквозь титанические постройки, состоящие из кружащих вокруг него геометрических узоров, что сливались в гигантскую пирамиду, влетев в которую, он тут же замер от ужаса, когда переливающиеся теплые цвета, что его окружали, потухли, и на неокрепший рассудок путешественника из темноты стали наступать лиловые змеи, что оказались на поверку схемами, которые использовали существа-драконы, чтобы явить свою ужасающую натуру. И в этот момент шаман испугался по-настоящему — нет, даже не этих могущественных и таинственных существ, ведь при необходимости он был даже готов вступить с ними в битву. Его испугало совсем другое — в тот момент, как они стали проявляться, его собственный разум стал меркнуть, будто бы… Да. История о их существовании была больше не красивой легендой, все люди и весь мир, каким его знал шаман, действительно оказались ни больше ни меньше — самим разумом этих существ! И в любой момент они могли выкинуть любое явление из своего поля ума, как надоевшую или сломавшуюся игрушку, а если точнее — как никогда не существовавшую вовсе! Ведь более, чем инструментом чьего-то развития, он никогда и не был! Нет, наблюдатель не мог этого принять! Он, бросив вызов всему миру и самому себе, оказывается, всё это время просто плясал под дудку этих существ! И что самое кошмарное — может и эти мысли были не более, чем отголоском деятельности ума этих существ!

— Но тогда кто же я? Кто же я такой? — на грани безумия метался по собственной ограниченности ум шамана, в то время, как окружающая тьма страхов стала гигантской пастью коллективного сознания этих драконов, что в мгновение придушили писк, который издал ум шамана, прежде чем исчезнуть, будучи разорванным острейшими клыками этих чудовищ.

***

— Но ведь это даже не страшно, — ухмыльнулся путешественник, — почувствовав, как его голова медленно пульсирует от наслаждения под мягкой ладонью супруги.

— Ты всегда так говоришь, — качнула она головой.

— Я, — хотел было возразить супруг, — но тут же разразился громогласным смехом, что сотряс каждый листик в саду, что растянулся до самой бесконечности, где он отдыхал со своей любимой супругой, — ну ты знаешь.

— Да, знаю, — понимающе отозвалась она, затем нежно поцеловав своего любимого, который от теплоты губ и слов любимой вновь провалился без остатка в будоражащий и подгоняемый своими потаенными чувствами сон путешественника, вновь отправившись по дороге непрекращающегося возвращения к самому себе.

32. — Наше путешествие подходит к концу, — раздался мягкий голос, который пробудил путника для того, чтобы тот распахнул глаза и встретился лицом к лицу с улыбающейся стюардессой, что мягко поглаживала плечо пассажира, который всё никак не мог проснуться.

— Вот как, спасибо… — мгновенно собралась с мыслями и со своей текущей ролью Виктория, кое-как сдержав зевок и улыбнувшись в ответ милой девушке, что пошла дальше по салону, чтобы разбудить оставшихся сонь и подготовиться к посадке, которая должна была произойти уже в ближайшие полчаса.

Отметив про себя, что она вот-вот будет на месте, Виктория не удержалась и потянулась за телефоном, чтобы написать наверняка переживающему Кайлу о том, что она уже скоро прибудет на место, и о том, как сильно она любит его и… — остановились пальцы девушки в паре миллиметров от экрана коммуникатора, с которого смотрело ставшее слегка безучастным лицо девушки, что будто бы на мгновение превратилось в каменную статую.

— Да, как я… как я люблю его, — медленно прошептала Виктория.

***

— Как я… Как неожиданно, Вик, да?! — завела про себя диалог девушка, первым желанием которой еще несколько секунд назад, пробудившейся от того весьма интригующего, но в то же время тревожного сновидения, было установить контакт, с ним, с любимым, с дорогим Кайлом! Чтобы вновь упасть в ту теплоту ощущения заботы и тепла, которую ей дарил ее любимый. Ведь тогда можно было заявить себе, что угодно, и даже поверить в это. В то, что даже если, например, весь мир, вполне возможно, являющийся не более реальным, чем самый бредовый сон, не имеет никакого значения, но пока есть человек, который всегда помнит о тебе, и о котором помнишь ты, то это совершенно не важно! Ведь пока такой человек существует, он всегда сможет разрушить любые, даже самые мрачные фантазии и показать тебе, что ты реально существуешь, что ты не одна, что ты кому-то нужна! И который скажет: «Я тебя всегда любил, тебя одну».

Не всегда, правда, эта фраза, пусть даже самого дорогого человека, приносит радость, и да, иногда кажется, что лучше бы вообще не существовало таких слов. По крайней мере, когда видишь их в обращении к той самой Хелле, которую связывают с Кайлом годы совместной юности и солидарность двух взрослых людей, что решили встретиться вновь, дабы продемонстрировать друг другу, что их жизни состоялись.

Так, по крайней мере, наивно убежала себя Виктория до тех самых пор, пока не нашла эту злополучную фразу в его информационном поле обмена данными. И пусть бы он даже попытался поиграть с ней в виртуальные порностимуляторы — это бы даже нисколько не заставило расстроиться Викторию, и был бы даже новый повод вновь пошутить над слегка застенчивым Кайлом, но нет, в этот раз это было как раз то самое странное-запретное для самой Виктории действо, после которого жизнь просто не смогла стать прежней. Она и сама была не прочь время от времени пофлиртовать как раз по сети, когда выдавалась свободная минутка на вечно бегущей куда-то работе. Однако дальше взаимной языковой дуэли словами это никогда не заходило. И даже, если та злополучная фраза была единственно брошенной подруге Кайла, Хелле, что конечно было не так, ведь они и не скрывали, что общались, и, если бы сам Кайл знал обо всех интрижках самой Виктории, что иногда имели места быть, то всё равно он просто не имел права говорить подобное кому-либо, пока они были вместе!

Даже если бы она узнала об измене, увидела запись, как он трахает эту Хеллу, она бы взбесилась, она бы превратилась в настоящую фурию, она бы разнесла бы их обоих: разбила бы лицо этой Хелле, сломала бы все кости Кайлу, но это… Это не заставило ее хотя бы немного разозлиться, нет, она просто потухла. Да, к сожалению, как иногда думала Виктория, это было именно так и, несмотря на то, что она всё еще переживала за Кайла, могла посреди ночи бегать за лекарствами, если ему становилось плохо, делала сюрпризы по поводу и без, пыталась найти что-то новое в сексе вместе, и всячески делала подобные мелкие, но чрезвычайно важные для отношений штучки, она, тем не менее, понимала, что даже, если она проживет с этим человеком до конца своих дней, что представлялось вполне вероятным, она всё равно больше не сможет смотреть на него так же, как до этого злополучного дня. И может у них будут и, наверняка даже, дети, внуки, это не изменит ничего. Возможно, это было слабоумие или мазохизм, что она даже не подала виду после этого, не устроила истерику, даже не дала намека, что знает, внешне никак не изменив своего отношения, а просто подождала какое-то время, и вот, всего через пару месяцев, и Хелла, и Кайл поняли, видимо, что их путям вновь не сойтись, времена уже не те, да и они сами изменились, так что в итоге их общение, внезапно начавшееся, вновь сошло довольно быстро на нет. Она не заговорила об этом ни во время общения с Кайлом, ни после, когда он вроде бы даже стал внимательнее по отношению к ней, чем раньше. Она всё равно не сказала ни слова насчет того случая. И не скажет никогда. Она знала это наверняка. Может потому, что боялась потерять его, таким образом начав цепную реакцию конца их отношений, что конечно вряд ли, а может из-за временного малодушия, но скорее всего — из-за безумной мечты, убежденности, что раз мир, раз она сама живет во лжи, то и весь остальной мир просто вывернут наизнанку. Ведь он вновь и вновь продолжал и в профессиональной сфере жизни Виктории бросать ей в лицо факты узаконенного безумия бытия, где добро и зло перевернуты, перемешаны, поменяны местами, и частенько уже непонятно, что правильно и что нет, и в работе журналистом, и в личной жизни. Так что вполне возможно, что вся ее жизнь — это такой же винегрет из событий, которые не требовали оценки, а лишь создавались, как сухая хроника фактов, временное замалчивание самой смерти, иллюзия бесконечности сменяемости событий, мечта… О чем? Она сама не знала, но, когда задумывалась и даже когда сама же не находила ответа на этот вопрос, то всё равно чувствовала, как волоски на ее теле приподнимаются в предвкушении чего-то, что она, как будто, знала с самого рождения, но просто упорно не могла признаться самой себе в обладании этим знанием, точно так же, как не осмеливалась открыться Кайлу. И это, несмотря на тотальный страх перед неизведанным, перед тем, что выходило за пределы возможностей ее повседневного состояния сознания и работы мозга, наполняло ее покоем и практически полностью устраняло страх смерти, ведь желание узнать, откуда же она на самом деле, пришла и было той заветной целью, тем самым репортажем, который она обязательно когда-нибудь мечтала снять, выступив в прямом эфире своей жизни.

33. — Ну, давай, давай, давай, — бесконечно, раз за разом повторял молодой человек, топая ногой и желая во что бы то ни стало переместиться каким-то волшебным образом сквозь пространство эфира к той единственной, до которой он хотел достучаться, и, найдя ее, заключить в объятиях.

Ни бесконечное повторение своеобразной мантры, ни ритмичные постукивание его кроссовка не оказывали ощутимого эффекта, и непрекращающиеся гудки, растягиваясь в пространстве, всё также в итоге глохли, сначала из-за слишком длительного ожидания, в ином же случае, прерывались воздействием «извне», с той стороны, где сейчас бы хотел оказаться сам Кевин.

Казалось, так просто было бы просто зацепиться за родные нотки голоса и самому, превратившись в наилегчайшие звуковые волны, природу которых не особенно образованный музыкант и сам понимал далеко не полностью, преодолеть ту дистанцию, что встала между ним и его невестой. Однако, между тем, Кевин отчетливо осознавал, что она заключается вовсе не в расстоянии, что с каждой минутой становилось всё больше, нет, она заключалась в куда более фундаментальном, даже титаническом психологическом препятствии, блоке, который Кевин сам же самозабвенно возводил на протяжении последних лет. И никого винить в этом, кроме себя, он не мог.

И даже после того, как он с лихорадочной скоростью во вспышке раздражения, что на пару мгновений накрыло его с головой, заставив слегка затрястись от гнева в кресле и сжав со скрипом зубы, нашел контакты Элен, Кевин даже не посмел нажать клавишу вызова, ведь он прекрасно понимал, насколько бесплоден был бы сейчас любой разговор, и уж, тем более, куда более идиотской была бы попытка пожаловаться ей, как он привык это делать, на Гвен и ее глупость. Это не имело более никакого смысла, точно так же, как и надеяться «бросить якорь» вновь в гавани любовницы, что уже не выглядело даже более-менее реальной перспективой, так как невозможность этого тоже была абсолютно ясна как белый день. Гнев же, который юноша при желании мог бы излить на автоответчик, в итоге стал бы еще одной стрелой, которая попала бы в самого отправителя, Кевина, который в очередной раз лишь еще больше бы унизился и опустился в своих собственных глазах еще ниже, уже и так полностью осознавая, что он не то чтобы неправильно расставлял свои приоритеты, но, следуя, как ему казалось, правильному течению обстоятельств, на самом деле абсолютно не умел плавать, и в своей гордыне и слепоте уже рухнул в поток, что уносил его всё дальше и дальше от того островка спокойствия, который он сам себе выдумал в самом сердце бушующего шторма жизни.

— Расчетное время прибытия на остров святого Змея… — вгрызся в мозг Кевина голос из динамиков, который перенаправил негодование и злость молодого музыканта на совершенно неизвестную и не интересовавшую его людей и культуру: «Чтобы вы все сдохли, все вы».

34. — Так, ты, наверное, думаешь, не так ли, Коу?

Странные звуки доносились до ушей свиньи, что бодро рассекала местность, принюхиваясь и при этом испытывая неодолимое желание и влечение, что безошибочно вели его к цели — к самой дорогой на свете тушке свиноматки, что гордо возвышалась над странной бороздой, куда периодически скатывалась еда. Но сейчас пропитание совершенно не волновало его, напротив, эти запахи даже отвлекали от желаемой цели, что, покачиваясь, будто бы даже сама инстинктивно приглашала своего партнера к соитию. Довольная свинка бежала все быстрее и быстрее, пока, не подлетев вплотную к своему сородичу, почувствовала что-то неладное — и заключалось это в том, что несмотря на привычный набор движений, ничего не происходило — свинка просто рассекала воздух раз за разом, абсолютно бесплодно, не в силах войти в лоно своей подруги, и это постыдное бездействие продолжалось более нескольких минут, до той поры, пока мозг свиньи не разорвали недовольные вопли неудовлетворенной самки, что, скинув его, бросилась к черной полосе леса, что, подобно какому-то огромному монстру нависла над маленькой свинкой, что бежала со всех сил от своего дисфункционального партнера, который, начав отчаянно верещать вслед, пытался достичь своей подруги, даже не столько в попытке попытать удачу вновь, сколько предупредить об опасности, что находилась в темной чаще. И прежде чем он успел догнать ее, сверкающая молния, оглушив обоих свиней, обрушилась на одну из них, испепелив ее, а затем заставив преследовавшего самца сжаться от ужаса — от трупного запаха поджаренной подруги. Мгновенно заткнувшись, свинка, испытывая доселе немыслимые, но от того не менее непреодолимые и реальные чувства, развернулась и побеждала обратно к хлеву, где обитали маленькие свинки, однако неумолимая сила природы обогнала и тут же изничтожила на его глазах, одного за другим, его собственных детей, одновременно с этим заставив пламя объять дом свинки.

Наблюдая за этой чудовищной картиной, свинья громко зарычала, и это было уже даже не совсем похоже на писк, но на самый настоящий вой, которой окрасил все окрестности в багровые тона, которые вновь разрезали лиловые молнии, что уже казались не бездушной прихотью природы, но блеском когтей гигантской фигуры, что, расправив свои крылья, закрыла все небо и нависло над истошно орущей свиньей. Животное же, в свою очередь, испытывало совершенно несвойственные ей ощущения, что заставляли его глаза слезиться. В то же время эти эмоции, которые ранее были совершенно непостижимыми, заставляли копытами рыть землю, превращаясь в неумолимую ярость, с которой оно, несмотря на первобытный страх, рвануло навстречу смертоносной тени, что обрушилась на микроскопическое животное и стала рвать на части мягкую плоть этого существа.

Но свинка не сдавалась, она знала, что сможет одолеть эту силу, во что бы то ни стало! И… тут ей стало страшно, по-настоящему страшно, и даже ужас перед одиночеством, без своих убитых родичей, или сам ужас смерти отошли на второй план, когда свинья ощутила, что она думает, что испытывает такие ощущения, что были ей не свойственны, а, возможно, было и так, что они спали так глубоко, что она их просто-напросто не замечала! Свинка стала извиваться, борясь во что бы то ни стало, осознавая, зачем именно она хочет выжить, но, когда когти черной твари, впившись в ее тело, казалось, стали вытягивать саму ее душу на поверхность, в определенный момент треск электричества молний огромной твари сменился на утробный гогот, под который картинка перед глазами свиньи изменилась, и вместо привычной тушки свиньи она увидела перед, а, точнее, под собой испещренное черными пятнами странное продолговатое тело, которое билось в отчаянной попытке совладать с болью, которая локализовалась под грубо удаленными половыми органами. Из-под изрубцованной раны, которая была на их месте, виднелась трубка, которая проникала между ног внутрь организма.

— Еще разряд, — раздался голос на фоне происходящей пытки, и тело «свиньи» вновь затряслось со страшной силой от тока, который бил внутрь организма, расходясь по всем костям, доходя до каждого нерва, заставляя в беспамятстве трястись разум, который уже не мог вспомнить ничего определенного ни о мире вокруг, ни о себе самом.

— Ну что, мой друг? — хохотал голос существа, что нависло вновь над агонизирующим телом, — как тебе такая забота о шаманизме? Не нравится? О, а я знаю, чего еще тебе не хватает!

И после небольшой паузы звуки генератора тока стали перекрываться древними молитвами, музыкой из тысячелетней истории острова, посреди которой стала танцевать крылатая фигура черного демона, который пил кровь и душу через мучения тысяч тел, что тонули в болоте собственной боли единственного настоящего «заложника» этого мира,

35. Затянувшись вновь в продолжительной мантре, юный послушник все же решил ослушаться своего мастера и открыл, вопреки всему, как будто это было в самый первый раз в жизни, свой глаз, что дал рождение новому миру и новой истории.

— Это же просто бессмыслица! — подумал про себя монах, — он смотрел вокруг и видел, как вокруг него, позади, спереди, рядами сидели другие служители, его так называемые «братья» и «сестры», исполняя каждодневную молитву. Устав священного места велел ученику находиться с закрытыми глазами — монах же, ослушавшись его, смотрел на всё с подозрением, сначала с одним приоткрытым глазом, а затем, осмелев еще больше, позволил себе открыть и второй. Далее уже произошло совсем немыслимое — он завертел по сторонам собственной головой! И в этот самый момент что-то в нем проснулось окончательно, что-то заставило его, вечно боявшегося чужого упрека и уж, тем более, гнева мастера, стараясь не шуметь, подняться, сначала сгорбленным, а затем и в полный рост возвыситься над стройными рядами остальных послушников храма. В этот момент он почувствовал себя кем-то значимым, кем-то, кто смог по-своему преодолеть безуспешные и ненужные упражнения и пустую болтовню наставника, став самим мастером, который смог обхитрить своего гуру! Монах поднял голову и узрел своего «властителя дум», который, чуть согнувшись, сидел на небольшом возвышении под отлитой из золота фигурой Богини-бабочки. Монах сначала испытал тревожное волнение, вспомнив о предупреждении своего учения о том, что прервавший молитву будет уничтожен стрелами богов, которые тут же обрушатся на зарвавшегося глупца!

Однако на деле ничего ровным счетом не происходило, и даже образ самой Богини не сдвинулся с места хотя бы на миллиметр, чтобы не то что разбудить гуру, который, возможно, и сам уже был в отключке, пребывая в садах Богини, но, хотя бы, чтобы покарать ослушавшегося монаха собственноручно!

Тут самодовольная улыбка исказила лицо монаха, которой ловко стал скакать вокруг сидящих последователей культа, вытанцовывая и показывая неприличные жесты, как им всем, так и учителю, и даже самой Богине! Затем, осмелев окончательно, он бросился прочь за стены храма, где его ждала такая свежая, такая опьяняющая свобода, и вот он — этот единственный маленький шажок к бесконечности удовольствия без правил и забот! Служитель культа уже чувствовал, как его тело вновь удовлетворяется всеми нуждами, от которых он сам же и отказался в тот момент, как его нога переступила порог храма в самый первый раз. Глядя в безоблачное небо, не чей-то послушник, но свободный индивид уже ощущал гул самой жизни, гул ритма его сердца, гул… Который не был и отдаленно похож на что-либо виденное, слышанное и познанное ранее! Это был…

Монах застыл как вкопанный, подобно какому-то жуку, в надежде, что гигантский сапог не заметит и не раздавит его! Ведь в мгновение потемневшее небо разрезали миллионы пылающих стрел, что готовы были пронзить всю планета, нет, всю вселенную, нет, все возможные и даже невозможные миры! Это была кара высших сущностей, наказание самой Богини, что ниспослала свой гнев на человечество из-за глупца, который решил, что он умнее своего учителя, и предавшего само творение!

— Нет, нет! — сипло успел в ужасе выдохнуть падший монах, когда одна из небесных стрел, закрыв собой солнце, черной тенью метнулась в него, поглотив в ослепительной черной вспышке отчаянный и полный раскаяния крик.

36. — Ну, ну… Не стоит так нервничать, — раздался звонкий женский смех, который тут же согрел страждущее сердце искателя, который, хотя еще не до конца осознал, где именно очутился, при этом испытывал мягкое тепло ощущения полной безопасности и долгожданного окончания своих бесконечных поисков. О чем еще было ему мечтать?

— Как себя чувствуешь? — ласково повторил голос, который каждым своим оттенком заставлял сердце путешественника обливаться нектаром благодарности за эту вибрацию, которая и была источником всякой жизни и бесконечного блаженства, что лежала в ее основе.

Монах распахнул свои глаза и смотрел на лицо удивительной красоты, что снизу вверх нависало над ним, и, казалось, впитывало в себя окружающую действительность, представляясь единственной вещью, что требовала к себе внимания, поскольку на самом деле существовала лишь она одна, а всё остальное представлялось несущественной и что куда важнее — лишь временной декорацией.

Путешественник принялся наощупь опознавать место, где находился, но пока не был в состоянии этого сделать. Покоился ли он на чем-то твердом, или же на мягком, в закрытом или, напротив, в открытом помещении — это было не важно — значение имела лишь фигура напротив, которая как будто бы отражала самого наблюдателя, который уже и не знал, кто он сам, и пытался это вычислить только ему одному известным способом по сияющим узорам, что игриво вспыхивали на коже его собеседника или собеседницы, что внимательно изучала его своим проницательным взглядом. В эти безмолвные мгновения путешественник был готов поклясться, что мог бы навсегда раствориться в бездонности этих двух черных блестящих шариков, которые будто бы и были миниатюрной манифестацией вселенной, что разделилась надвое, и, хотя она сама же и произвела этот поистине чудесный акт творения, тем не менее, осталась, парадоксально по сути, той же самой, лишь в итоге превратившись в зеркало самой себя.

— Мы… — не узнал своего голоса путешественник, через какое-то время осознав, что говорит вовсе не он, а его собеседник, что сперва жутко его напугало, а затем наполнило каким-то совершенно необъяснимым и даже более того — сверхъестественным спокойствием, как будто бы он слышал всегда это голос, знал его, и уже не важно, кому именно он принадлежал.

— Еще долго? — пытаясь вывернуть наизнанку сознание наблюдателя, мягко шептали губы партнера, готовые свести с ума путешественника, чей разум из такой маленькой фразы вырисовывал целые миры и тут же разрушал их в попытке удержать то бремя смысла, что несла эта фраза, которую ни в коем случае нельзя дать закончить! Нет! Ведь тогда произойдет самая настоящая катастрофа, и тогда, тогда!.. — С замиранием сердца вновь внимал своему собственному голосу путник, эхо которого отразилось и в фигуре наблюдателя, обдав его теплой волной. — Долго будем тут еще играть?

И тут безмолвное пространство вокруг вспыхнуло тысячей звуков, которые были похожи на синтезированную квинтэссенцию всех известных мелодий и звучаний, что слились в едином монотонном, но при этом и бесконечно многообразном звучании, что билось изнутри существа наблюдателя, который, спустя целую вечность, наконец вновь мог расслабиться и подняться над собственными страхами. С огромным удовольствием, не произнося ни слова, он бесконечно долго всматривался в самого себя, вновь и вновь теряя и находя себя в насмешливом выражении кошачьих глаз, которые озорно блестели на игривом лице, которое озаряла загадочная полуулыбка.

Казалось, всё было уже достигнуто, а это и было тем мифическим, легендарным возвращением домой из легенд, возвращением к Богине, возращением к самому себе, о котором путешественник слышал через тысячи ушей, однако впервые он своими глазами узрел, что же имели ввиду все те призраки прошлого, что так отчаянно твердили о том, чего нельзя ни потрогать руками, ни увидеть глазами. В то же время это было и гораздо ближе, чем кто-либо из них мог бы предположить, настолько, что это вызвало смех безумной мудрости, что отражался меж двух фигур, находящихся в бесконечном волшебном саду собственной самости. Они парили напротив друг друга, в определенный момент решив вновь затеять свою рискованную авантюру, которая таковой являлась лишь краткое мгновение, когда они становились поглощенными этим неуловимым по времени процессом. Но ради него они готовы потерпеть совсем чуток, отдавшись, как в последний раз, всем своим существом в бесконечный по счету раз своей величайшей забаве, радостно растворившись, казалось навсегда, в забвении, нарушив целостность и совершенство своей истинной природы, которой никогда не существовало.

37. Впервые в жизни Кевин желал, чтобы то, что происходило с ним, оказалось просто чьей-то больной фантазией или на худой конец — дурным сном, поскольку кому вообще, какому безумному божеству может прийти идея так безответственно надругаться над своим же вечным естеством?

И, тем не менее, вот оно — то бесконечное мгновение, которое, хотелось бы, чтобы поскорее закончилось, но оно только тянется и тянется — до самого горизонта фантазии, до беспредельной бесконечности, чтобы вновь напомнить о том, что происходящее — вовсе не преходяще, а, напротив, неизменно и вечно, и пребывает всегда во веки веков, являясь безусловным условием существования, в котором погряз, подобно пойманной бабочке ловким ткачом-пауком, наблюдатель. И, несмотря на то, что всё уже могло бы закончиться прямо сейчас, когда она разбилась о стальную паутину судьбы, маленькое существо в попытках выбраться лишь разрушало свои хрупкие крылышки, не в состоянии вырваться и разбиться насмерть. Так, вместо быстрой кончины происходило предвосхищение начала кошмара, который, казалось, никогда не закончится, и оставалось лишь дождаться того самого паука, которой, даже если сразу не убьет свою жертву, то все равно оставит ее умирать, медленно перевариваясь в его желудочном соке, который будет мучительно плавить тело и дух крохотного существа, которое так до конца и не осознало, для чего же именно было сотворено. Возможно, что всего лишь для поддержания жизни этого многоликого чудовища, что сейчас со всех сторон взирало на него.

Вспоминая эту всплывшую в сознании сценку из детства, когда Кевин не решился ни убить бабочку, ни тронуть паука, а лишь безучастно наблюдал за тем, как та, обездвиженная, перестает биться, парализованная ядом, или же видимо просто смирившаяся со своей участью, — зритель этой драмы собственной жизни, точно так же, как и маленькая бабочка, окутанная сетями своей судьбы, но уже в роли молодого и амбициозного музыканта, продолжал «дергаться» в своих собственных невидимых путах, параллельно сходя с трапа самолета. Несмотря на то, что он был свободен в перемещении в пространстве, в душе он был всё той же скованной навек бабочкой. И даже больше — возможно, она была не в состоянии оценить весь ужас в перспективе, а лишь мучилась в бесконечном сейчас. Однако у Кевина было не только настоящее, которое жгло воспоминания о прошлом, но и будущее, которое он просто-напросто не мог или просто не хотел представлять. Медленно сходя всё ниже и ниже, наблюдая, как параллельно с этим вечернее солнце, что светило из-за козырька виднеющегося вдалеке терминала, заходит за него, Кевин думал о том, что, если то отчаяние, подобное настоящему, всегда присутствует в скрытом виде в этом мире и только ждет подходящей ситуации, чтобы развернуться во всем своем великолепии, то вновь и вновь напрашивается вполне закономерный вопрос: какой безумный гений, какой такой всесильный создатель решил бы по собственной воле подвергнуть себя подобным испытаниям? Не найдя ответа на этот риторический вопрос, притягиваемый магнитом своей судьбы, Кевин безутешно вздохнул, затем сделав один единственный шаг, что скрыл из виду солнце, уступившее место тени, которая уютным одеялом накрыла путешественника с головой.

38. — Тебе не жарко? — ласково спросила Богиня, поглаживая своего супруга по макушке, которая торчала из-под одеяла.

Тот лишь издал какой-то нечленораздельный звук, который, тем не менее, его партнерша правильно идентифицировала и, аккуратно убрав руку, прижалась к нему всем своим существом, став с ним единым целым.

Поглощенный во внутреннее созерцание путешественник так хотел поделиться со своей партнершей всей гаммой чувств, которую вызвал, даже скорее всколыхнул в его душе этот простенький вопросик.

— Тебе не жарко? — ведь, о, Богиня, как непросто было описать все те ощущения, которые обволакивали снаружи и давили изнутри непрерывным потоком, обрушиваясь, подобно водопаду, у подножия которого стоял разум самого Грегори, на который изливалась вся эта благодать. Тысячи смыслов, подобно каплям воды, что сливались в эту необузданную силу, стекаясь со всего мира, превращались в одно неделимое нечто, при этом обладающее качествами всего, что было до него, открылись стоящему под ними путешественнику, для которого было уже не важно, лежал ли он в комнате дома его друга, укутанный одеялом, или же, выпрямившись во весь рост, под громогласный гул первозданного космоса вышагивал навстречу своей судьбе, и был ли он при всем при этом мужчиной, женщиной или же кем-то совершенно другим — не имело совершенно никакого значения, ведь что было по-настоящему важно — это ощущение сопричастности и, одновременно, неотвратимости событий, которые раскроют природу всего происходящего, не оставив в душе и тени сомнений.

***

— Сомнений по поводу чего? — взволнованно подумала Виктория, спускаясь по трапу самолета, в то самое время, как ее мозг рисовал странные воспоминания ни то какого-то романа, ни то кинофильма, который остался случайным куском в памяти — там была та самая сцена мира, где героиня находилась в аэропорту, что был на самом деле не больше кровати, на которой свернувшийся клубком мужчина наблюдал за всем происходящим на поверхности покрывала, подобно невидимому великану, что созерцал свои собственные мысли, что обрели плотность в его мире, при этом сам оставаясь практически неощутимым для них самих. И, тем более, каким именно образом сами эти мысленные образы, убежденные в своей реальности, могли усомниться в своей физической природе? Это было просто невозможно, и, если бы одна из них высказала подобное вслух, ее скорее сочли бы безумной или просто решившей так неоригинально пошутить.

Рассудив про себя именно таким образом, Виктория улыбнулась своей собственной необъяснимо откуда взявшейся фантазии и вновь качнулась своим внутренним невидимым, но неизменно ощущаемым маятником сердца, в сторону от фантазий к реальной жизни, которая сейчас вызвала сплошные беспокойства — и это не было связано ни с новой остановкой, ни с предстоящий делом, вовсе нет — всё было куда более прозаичнее — она всё никак не могла дозвониться до своего любимого, который обычно, хоть и был занят на своей работе в больнице, тем не менее, всегда находил свободную минутку, чтобы перезвонить.

Но тут прошло уже достаточно времени, и, несмотря на то, что это было вроде не выходящей из ряда вон ситуацией, Виктория чувствовала странную обеспокоенность.

В очередной раз обругав себя за подобную попытку подсознательно убежать от профессиональной ответственности, что сейчас лежала на ней, девушка решила сконцентрироваться на своем важнейшем репортаже в жизни. И, несмотря на то, что мысли о политической связи двух островов, ее дома и места проведения Игр вроде бы отошли на второй план, погрузиться в атмосферу, в тот запах нового места, которым должна пропитаться журналистка для наиболее полного отображения картины действительности, она никак не могла. Как не могла и начать свои записи, от самого борта все глубже погружаясь в чужую страну и культуру, поскольку, казалось, что ее внутренний писатель был полностью сконцентрирован на чем-то совершенно ином, на чем-то таком, что он уже знал наверняка, но еще не решался рассказать своей постоянной читательнице, которая даже не подозревала о той истории, которая должна будет увидеть свет в самое ближайшее время.

39. — Господин, как же мы вас сильно ждали! Проходите, проходите, пожалуйста!

Кевин проследовал за встретившим его и его команду, что летела вместе с ним, и что как будто бы совершенно не существовала для него в данный момент, впрочем, как и всё остальное, как изнутри, так и снаружи внушающего вида внедорожника. Хотя, когда Кевин взбирался в салон, он даже смог ненадолго отвлечься от тревожных мыслей и ощутить себя совершенно как в детстве в роли любопытнейшего карапуза, который, еще не до конца понимая окружающие его законы и явления, наощупь пробовал то, что казалось ему интересным, даже в том самом случае, когда тело этого самого «первооткрывателя» могло обжечься.

— Волнуешься? — мягко хлопнул его по плечу менеджер, с которым Кевин и его команда изъездили не одну тысячу километров, — не стоит! Мы всё делаем правильно! И бояться этого острова и этих лиловокожих тоже не стоит. Хотя, кому я вообще объясняю, мой дорогой, — покачал головой управляющий, — ты ведь тоже наверняка своими корнями уходишь в этот архипелаг, в который входит и остров Змея-Утконоса? Никогда о этом не задумывался?

Кевин устало кинул взгляд на свою кожу, что разительно отличалась от светлого оттенка основной массы жителей его родного городка, и понял, что совершенно не задумывался об этом, когда ехал в это турне, и даже ранее. То есть в его голове даже не промелькнула мысль о том, чтобы попытаться найти какие-либо корни в этой стране, собственно, как и вопрос о собственном происхождении, ведь он никогда не застрагивал эту тему со своими родителями. Для него никогда не стоял остро расовый вопрос, просто скорее всего в силу привычки и незыблемости его положения, а также правил, по которым белая семья воспитывала лиловокожего мальчугана. Для него было вполне очевидно, что он был не родной, но он не находил в этом ничего предосудительного или хотя бы заслуживающего внимания, поскольку, когда он начал задумываться в сознательном возрасте о том, что, скорее всего, в его жилах течет иная кровь, которая просто так не могла проявиться у двоих абсолютно отличных от его расы людей в нескольких известных ему поколениях, то его привязанность к матери и отцу была уже настолько безусловной, что не требовала каких-либо дальнейших выяснений.

— Нет, — ответив на вопрос своего товарища по музыкальному бизнесу, сухо отозвался Кевин, одев маленькие беспроводные наушники и откинувшись на мягкой спинке сидения, когда машина тронулась, давая понять, что сейчас хочет побыть наедине сам собой и с видом на незнакомый город, что начинался с аэропорта, который стал все быстрее пробегать за окном, чтобы уступить место совершенно новым впечатлениям, зреющим внутри его души и ждущим благоприятных условий, чтобы распуститься, несмотря на временные заморозки, что сковали их стебли, что, тем не менее, были полны жизни.

Глядя в окно на джунгли, которые сдавили в своих объятиях трассу, стоило по ней уйти несколько дальше аэропорта, Кевин вновь ощутил неприятное чувство пустоты, подумав сначала, что это опять накатывает меланхолия, напрямую связанная с собственной сучьей сущностью, что разлучила его с Гвендолен и, скорее всего, заставляла его все время плясать под дудку Элен. Затем, однако, несмотря на то, что попытка побороть себя при наборе номера Элен вновь провалилась, Кевин понял, что, как это ни парадоксально, но его тоска все прошлые года, месяцы и даже часы была связана не с теми, кого он знал, но, напротив, с совершенно чужим человеком, с тем, кого он, возможно, и не встретит никогда. Ведь должен был быть кто-то, с кем хотя бы гипотетически не придется расстаться никогда-никогда? А если сейчас это произошло аж сразу с двумя персонами, то где гарантия, что тут вина целиком лежала на нем?

— Что, если я просто следовал своим чувствам, что были прописаны определенным образом, чтобы я смог встретить в итоге… — блядь, — выругался Кевин на самого себя, чем вновь привлек внимание менеджера, который, окинув своего партнера взглядом, решил не тревожить артиста.

— Я просто-напросто пытаюсь свалить свою вину на кого-то иного! Ведь даже если бы во всей вселенной существовал тот самый человек, с которым бы я ощутил действительную необходимость мифического замысла всего произошедшего дерьма и ее неотвратимость, то какова вероятность встретить его здесь?

40. — Весьма и весьма большая!

— А? — отвлекшись от пролетающих джунглей, которые будто бы загипнотизировали ее, переспросила Виктория, — что вы говорили? — все еще крепко держа в голове образ того самого молодого человека, которого она, к своему собственному удивлению, не только смогла заприметить по прибытию в страну Утконоса среди всех потоков туристов, но и до сих пор сохраняла о нем память.

— Я говорила об интеграции всего архипелага в систему союза Конгресса! Ну разве это не чудесно?

— Да… — протянула Виктория, практически не слушая собеседницу, — безусловно, это был бы позитивный тренд и хороший пример для остальных… — все еще рассматривая в своей памяти лицо человека, которого юная журналиста будто бы знала всю свою жизнь, а возможно, как бы бредово это ни звучало — еще до того, как появилась на свет.

И как это вообще возможно? Одного взгляда издалека в анфас мужчины, которого она видела впервые в своей жизни, хватило для того, чтобы вся тревога, связанная с недоступностью связи с Кайлом, рассеялась, подобно клубам дыма, будто бы ее никогда и не было вовсе. И это была даже не спонтанная влюбленность, нет, не глупая наивная фантазия о герое, что ждал ее всю жизнь и внезапно нашелся на Богиней забытом острове, куда ее волею судьбы направили все силы мира, о, нет, это было удивительное, колоссальное по своей силе чувство узнавания. Это было подобно вспышке молнии, когда счастливый свидетель ее красоты, замерев, наблюдал, как лиловая вспышка сжигала все вокруг энергией своего света. Осознание же этой невероятной мощи приходит на мгновение позже, вместе с величественным громом, который заставляет каждый волос на теле наэлектризоваться от небывалого ощущения первобытного изначального ощущения блаженства и восторга, океанической радости пустоты, в которую проваливалась всем своим существом Виктория.

Осознавала она это всё только сейчас, когда уже успела удалиться от судьбоносной «заочной» встречи двух родственных душ в аэропорту, и, что самое удивительное — она не испытывала ни капельки тревоги по поводу того, что они могут никогда больше не встретиться с предначертанным в ее судьбе мужчиной, нет, что также было совершенно нехарактерно и чрезвычайно удивительно для девушки, которая, казалось бы, знала о своих чувствах всё — о том собственичестве, когда она могла приревновать совершенно незнакомого парня на улице к его же девушке, что просто проходили мимо под ручку. Подобные импульсивные мысли могли даже вдохновить Викторию, и пару раз при определенных обстоятельствах ей даже удавалось раскачать этот маятник до такой степени, что в итоге это выливалось не только в умозрительное, но и физическое знакомство, что, однако, нередко заканчивалось разочарованием и, тем не менее, то, что испытывала она сейчас, не было похоже ни на какую из ранее пережитых интрижек.

— Вик! — потревожила журналистку сотрудница местного филиала ее редакции, — что ты думаешь по этому поводу? — всё никак не унималась ее коллега.

— Я… — решила поиграть в ни к чему не обязывающую полемику Виктория, начав высказывать свою совершенно ничем не подкрепленную по сути, но убедительную по аргументам, основанным на бесконечной новостной ленте, точку зрения. При этом, даже во время непосредственной дискуссии Виктория другой частью своего разума находилась совершенно не тут, в этом транспортном средстве, рассуждая о вещах, честно говоря, не слишком ей интересных, но в совершенно уникальном пространстве, где не было никого и ничего, кроме нее самой. А если быть точнее — то там, конечно же, могли проявляться различные события, объекты и даже люди, однако все они были не более чем миражи, которые вызвал к жизни мозг Виктории, что обладал совершенно необходимой для ее многозадачной профессии способностью в нужный момент параллельно совмещать совершенно отличные друг от друга рассуждения, что зачастую помогало журналистке работать сразу над несколькими материалами, которые приобретали свой законченный вариант в виде горячих рубрик на страницах печатных изданий. Если не знать их автора, можно было даже подумать, что над ними корпели, и не один день, специалисты совершенно разных профилей, что кропотливо выискивали нужные слова и четкую фактуру для определенного материала. Но всё это не касалось самой Виктории, чье имя всегда красовалось в ее авторской колонке, и, соответственно, во всех выходивших в них статьях, поскольку весь творческий процесс, несмотря на жесткие сроки, происходил спонтанно, и, когда накапливалась критическая масса необходимого материала, как правило вовремя, она выплескивалась на страницы, где каждое слово влекло за собой десятки, сотни других, что шли следом, и параллельно с этим уже создавали дополнительные смыслы, что неизбежно «созревали» в последующих публикациях.

Только сейчас Виктория использовала свой удивительный и такой необходимый дар не для того, чтобы разделять потоки информации, чтобы они по отдельности в дальнейшем формировали свой собственный уникальный материал, нет, она создавала непробиваемую стену между ее собеседницей и собой, как бы это не было неэтично, и с показным энтузиазмом с головой погрузившись в околополитические темы, вновь занырнула в свои воспоминания. Врата ее памяти оказались распахнуты настолько, что ее ментальная оболочка пролетела назад, сквозь аэропорт, как сквозь призрак. Набирая всё большую и большую скорость, ум Виктории отматывал ленту своей жизни уже ни на минуты, но часы, на месяцы и целые годы до тех пор, пока она не добралась до того стоп-кадра своей памяти, когда ее сердце, сжавшись, сдалось и заставило организм расслабиться, ощутив сладковатый привкус во рту.

41. Грегори замер, ощутив, как всё его тело приятно содрогнулось от мягкого вкуса, что разлился во рту, подобно небесной амброзии. То был вкус воспоминаний, казалось бы, забытых навсегда, но внезапно вспыхнувших прямо перед его внутренним взором так живо, как будто бы между текущим моментом и теми событиями не было никакой дистанции. Казалось, что стоило лишь протянуть руку — и можно сразу было ощутить теплоту того самого заветного летнего дня, и ощутить ртом тот самый сладкий фруктовый вкус, что обволакивал горло и, опускаясь ниже, заставлял сердце танцевать от восторга.

— И что же это за вкус, дорогой? — мягко спросил ласковый женский голос, что окончательно растопил сердечную мышцу писателя, который ощутил, как на его глазах выступили слезы радости и благодарности миру, которые он, не боясь, мог открыто показать Богине.

Это был тот самый день, тот самый момент, когда, ощутив, как внезапно его тело наэлектризовалось, путешественник мгновенно приподнял голову с колен своей возлюбленной. Та же с хитрой, но бесстрастной и совершенно беззлобной улыбкой глядела в глаза своего возлюбленного, зная все его мысли, видя, как на ладони, его прошлое, будущее и настоящее, более того — не только его так называемые душу и тело, но и то, что скрывалось за ними — нечто, продолжающее этот самый спектакль, играя перед тем самым необозримым и бесконечным зрителем, что также прятался за самим временем, и теми событиями, что происходили с писателем, который так сильно жаждал обрести милость Богини и узнать, кем же он был на самом деле. И как же было самонадеянно обрести это «собственными» силами! Ведь только теперь он отчетливо понимал, что его успехи в карьере и крах в личной жизни, а также иные всевозможные высокие и малые падения, равно как и достижения, не были подвластны ему, но были лишь необходимыми условиями вызревания понимания того, что их всех свел в данный момент умелый кукловод, который решил немного позабавить не только себя, но и выдуманный зрительный зал, что рукоплескал ему, который и сам являлся точно такой же куклой, «трикстером», собирающим все аплодисменты и почести только лишь как необходимый инструмент представления.

Таким было бы примерное описательное объяснение, если бы Грегори попытался выразить словами то неописуемое по своей сути и находящееся за рамками обыденного опыта человека нечто, являющееся неподвластным языку даже самых искусных поэтов и визионеров. Ведь, если продолжить использовать всю ту же пошлую метафору с актером и куклой — разве кукла могла бы после представления хотя бы попробовать объяснить своим коллегам, что висят на стенах или уютно лежат в сундуках за сценой, чем же они были на самом деле, и зачем вообще создается иллюзия создания и поддержания в них жизни? Можно смело предположить, что едва ли.

И вот только таким безумно косным языком можно было бы описать, как тонущее в блаженстве верховное божество слушало свое собственное отражение, что приобрело также и мужские черты, и теперь являлось эталоном мужественного воплощения мироздания, а точнее — бесконечным отражением всех универсальных принципов, характеристик и реакций первого. И вот, одно из таких отражений, что светилось бесконечной мудростью, впитавшей в своей темной коже мощь триллионов черных дыр, что пронзались блестящими всеми смыслами узорами, рисующими картину мира в ее бесконечно самосознающем и раскрывающемся потенциале, уже осенялось мыслями, что спонтанно возникали у его же собеседника-отражения. И, хотя они знали всё как друг о друге, так и о пространстве, где находились, тем не менее, оба продолжали с мастерством величайших ораторов рассказывать историю о бесконечном путешествии Богини, что стало проявленным миром, бесконечно разворачивающимся во времени. Это, в свою очередь, было залогом успешного развития процесса, происходящего вокруг. Ведь в ином случае игра бы просто не состоялась, а значит и удовольствие было бы неполным — если бы не произошло полнейшего погружения в повествование. Однако Великая Возлюбленная была готова на всё ради своего мужа, который, хотя и не был целиком проявлен нигде в мире, тем не менее, был единственным реальным персонажем, тем самым, ради кого и было устроено это представление, это величайшее признание в безусловной любви.

42. — Я люблю тебя!

— Нет, нет, нет, — отрицательно завертела головой Виктория, чувствуя, как ее лицо покрыл багрянец. Девушка в мечтательности рухнула на подушки, прижав одну из них к себе так, будто бы это был самый дорогой для нее человек, до встречи с которым осталось не так уж и много времени, и который просто обязан был признаться ей в своих чувствах.

Всё еще продолжая лежать в постели, в томительном ожидании того самого момента, когда дорогой сердцу мужчина заключит ее в своих объятиях, и далее они сольются в поцелуе, затем перейдя к чему-то более серьезному, Виктория смотрела в потолок, который разрезали светлые полосы, периодически выглядывающие из-за чуть покачивающихся на теплом летнем ветру штор. Виктория даже соотносила их сейчас с той самой тоненькой преградой, подобно самому времени, что отделяло единственно ее от грядущей неизбежности встречи.

Виктория чуть приподнялась и сделала глубокий вдох, после того, как шторка, слегка подлетев вверх, запустила утренний ветерок в комнату. Проникший в легкие Виктории воздух заставил ее немедленно подняться и пойти освежиться в ванную комнату, по пути в которую она краем взгляда зацепила большой плакат, стилизованный под красно-черный минималистический стиль, что был нынче в моде у юных студентов-бунтовщиков. На постере была изображена Гелла Фландерс — героическая фигура самопожертвования, и, разумеется, символ борьбы за правду, что должен был иметь у себя дома, а главное — в сознании, любой более-менее прогрессивный член журналистской студенческой братии, который намеревался после выпуска если и не изменить мир, то, по крайней мере, попытаться это сделать, как это не побоялась сделать в свое время госпожа Гелла. Сама толком не понимая почему, Виктория вдохновлялась этим плакатом и тем культурным бэкграундом, что стоял за ним, однако, при этом сама она достаточно поверхностно знала, чем же на самом деле занималась эта женщина более полувека назад, что заставляло ее сомневаться в достоверности тех фактов, что были распылена в информационном эфире. К тому же, эта женщина занималась журналистской работой еще во времена восхождения нынешнего Императора — Стивена Харта, кроме которого, страшно подумать, Виктория и не знала иных правителей. Это означало, что раз человек способен так долго оставаться у власти, значит — на то есть причины, и весьма существенные, и приправлять к ним некий конспирологический душок — не самое благоприятное занятие. Купаясь в этих, казалось бы, не связанных друг с другом, перетекающих друг в друга мыслях, Виктория и сама не заметила, как инстинктивно, ощутив потребность обновиться и освежиться перед встречей, уже проскользнула в душевую кабинку от умывальника, предварительно сбросив на пол трусики, в которых она спала. Открыв воду, Виктория закрыла глаза и стала мирно покачиваться в ритм музыке, что заиграла в кабинке для создания нужного настроя с самого утра. Несколько минут постояв под освежающей, чуть теплой струей, Виктория потянулась и приступила к процедуре по сбриванию лишней растительности, что была подобна состоянию транса, в котором ее мысли становились еще более комплексными. Это, в свою очередь, могло обернуться тем, что девушка в итоге вполне себе могла провести в своем водном святилище более часа, что, однако, ощущался таковым уже после выхода из сакрального места и сопровождался полным истощением, что требовало восстановления сил в чтении еще одночасового, а то и двух, отрезка времени. Тем не менее, это только лишь будущие издержки, а сейчас есть лишь этот самый миг, в котором не существовало ничего за пределами этой полупрозрачной капсулы, в которой рождалась, подобно некоему инкубатору, новая Виктория, что, несмотря на безразличие по отношению к тому, что происходило за пределами ее личного храма, держала тем не менее в своем сердце место также для одного человека. Мысли о нем заставили девушку слегка увлечься механическим процессом гигиены, что привело к ощущению легкого жжения между ног, после того, как непослушная бритва оставила маленькую царапину в интимной зоне, которая не преминула тут же начать кровоточить.

— Блин, — прыснула Виктория, оставив станок и попытавшись рукой нащупать порез, который, как ей казалось, мог бы волшебным образом затянуться от ее собственного прикосновения.

— Ну почему именно сейчас? — раздраженно тряхнула головой девушка, — почему перед самой встречей? Хотя, если дело и дойдет до постели, может он все-таки не увидит… Или нет, но тогда точно никакого куни, но, а вдруг, что если… — опять стала раскручиваться утренняя фантазия Виктории, после чего она, сама не заметив, как прислонилась к прозрачным стенкам душевой, начав вводить в себя пальцы, в то же самое время во всех подробностях представляя себе сцены из грядущего вечера, выстраивая их на основе своих предыдущих опытов. Виктория стала тихо постанывать, не прошло и полминуты, как Виктория достигла пика, и, глухо взвизгнув, сползла на колени, глубоко дыша и, бросив взгляд на станок, которым еще предстояло поработать, грустно вздохнула: «Ну вроде всё, может и не стоит никуда ехать?»

Сама же, повеселившись своей лени, девушка всё же закончила за пятнадцать минут гигиенические процедуры. Виктория резко закрыла кран, зная, что может еще долго так томиться внутри, выпрыгнула наружу. Даже несколько затхлый воздух в квартире показался ей свежим по сравнению с нагревшейся от пара капсулы душевой. Все это произошло в самый подходящий момент, ведь практически сразу зазвонил коммуникатор, который всё же смог перекрыть музыку, играющую из душевой. Виктория в чем мать родила уже выскочила в комнату, схватив телефон в тот самый момент, когда ее взгляд издалека уже зацепился за заветное имя на экране. Оно освежило ее, подобно еще одному порыву ветра, что обласкал ее с пяток до самой макушки, заставив почувствовать себя самой счастливой на свете.

— Да?

43. — Алло? Алло? Черт! — выругался Кевин, скрипнув зубами от злости на самого себя и чувствуя, что готов буквально взорваться от мандража, что пробивал всё его тело, заставляя его сердце скручиваться в тугую спираль.

— Какого дьявола я вообще так сильно злюсь? — внезапно проскочила в уме Кевина мысль, — почему я до сих пор переживаю об этом? Почему я думаю до сих пор о Гвен? Ведь часто… — призадумался любовничек, — когда я проводил время с Элен, я был уверен, что та дура мне уже больше не нужна, и все равно… — взглянув в окно и чувствуя, как за его гневом притаившиеся отчаяние и грусть расступаются в стороны и, уже приглашая, вырисовывают то самое место и время назначения, куда на самом деле стремился юный путешественник. То было не сердце столицы острова Утконоса, нет, то был всего лишь один из десятков мирных островков Конгресса, куда переехал незадолго до своего совершеннолетия Кевин, где и встретился с Гвендолен, что шла с ним за руку, обтянутая черной курткой, со светлыми дредами на голове, что подрагивали под ритм ее шагов, обдавая, как казалось молодому влюбленному, ярким фруктовым ароматом, который стоило только вспомнить, как тут же растворялась и машина, в которой ехал в настоящем Кевин, и тягостные мысли, и даже та Гвен, которая сейчас и не хотела знать его вовсе. Но прямо здесь и сейчас была та, которая была с ним единым целым, была едина не только телом, но и душой, но и в абсолютно наивных мыслях, в совершенно детской болтовне, которой они были заняты по дороге к огромному ангару. Всё это в то же самое время представлялось наивысшей простой мудростью двух влюбленных, чьими устами разговаривал с собой сам мир в своем высочайшем и сладчайшем проявлении.

Этот монолог вселенной продолжился в поцелуе — самом прекрасном, что могло вообще быть во всем мире для юного Кевина, который своим языком сливался со ртом Гвен, растворяясь в аромате ее духов, полностью сливаясь со всем окружающим миром, целиком становясь той дрожащей пульсирующей точкой его сердца, что бешено стучало в груди.

Добраться до вожделенного вибрирующего ангара, в котором уже во всю шло действо, видимо, было чрезвычайно сложной задачкой. По крайней мере, сделать это вовремя было действительно невыполнимой задачей, ведь парочка, не дойдя всего несколько десятков метров до заветной цели, свернув с маршрута, уже провалилась в лесную чащу, которая вплотную подходила к ангару, чтобы предаться любовным утехам. Гвендолен буквально пришпилила своего дорогого друга к дереву, и, всё еще играя с его языком своим, уже запустила руку к нему в джинсы. Миновав нижнее белье, девушка уже сжимала в своей ладони потвердевший член Кевина, начав двигать его, тем самым заставив последнего жадно прижать к себе девушку, обхватив ее руками за ягодицы, что мягко сжимались под облегающими ее фигуру джинсами. Оторвавшись от губ Кевина, Гвен, быстро присев, умело расстегнула брюки и высвободив член друга, тут же поймала его своим ртом, плотно обхватив до самого основания, заставив Кевина громко просипеть что-то нечленораздельное. Кевин был настолько возбужден, что всего пары умелых движений хватило, чтобы кончить в рот подруги, которая, за пару секунд почистив член друга, мгновенно поднялась, предварительно что-то закинув в рот и одновременно с этим вновь слившись в поцелуе со своим другом. Кевин сначала подумал, что это, возможно, была жвачка, однако это оказалось чем-то иным — какой-то таблеткой, которую язык подруги настойчиво заставил Кевина принять и проглотить.

Одновременно с этим Гвен начала стягивать собственные джинсы, и Кевин, в панике думающий, сможет ли он еще раз совершить свой подвиг, внезапно ощутил, как упавшая в желудок капсула практически мгновенно встряхнула его тело, заставив покрыться мурашками при виде наклонившейся фигуры Гвен, что схватилась за соседнее дерево и, недвусмысленно выгнув спину, продемонстрировала свои ягодицы, между которыми врезалась тугая черная полоска стрингов.

Кевин мгновенно очутился рядом, схватившись за нее и отодвинув в сторону, уже присел для продолжения, но Гвен тут же схватила его за руку, — не надо, давай так, — кивнула она на вновь поднявшийся член Кевина, который тут же плавно вошел внутрь.

— Ммм… — начала стонать Гвен, в то время как Кевин наклонился, прижавшись к ней и, запустив одну руку между ног, стал помогать подруге кончить, наблюдая, как впереди за деревьями постепенно тает очередь, что вела к ангару. В один из следующих моментов Кевин ощутил вибрацию по всему телу и услышал сладкий стон своей подруги, который подкинул его мозг к звездам, что уже проступали на вечернем небе. Вся обстановка навалилась на его психику вместе с таблетками, что превратили мир в калейдоскоп геометрических фигур и настоящих законов мира, что стали осязаемы для человека, осознавшего себя не более чем биороботом, исполняющим свою программу. Заключалась она, помимо всего прочего, в том, что им обоим удалось просочиться внутрь ангара, а затем, не потеряв друг друга, безошибочно пробиться далее в центр толпы, в самый центр танцпола, где они оба стали частью неистовства, что подогревалось живой энергией музыкантов, которые буквально накачивали толпу бурей эмоций, которыми стали Кевин и Гвендолен, что не видели, тем не менее, уже никого и ничего вокруг себя, кроме друг друга.

–…Что? — дико смеясь и одновременно обливаясь cлезами от эмоционально перевозбуждения, кричала Гвендолен.

— Я говорю, — пытаясь перекричать колонки, что буквально вдавливали в землю, взревел Кевин, — что однажды я сыграю для тебя, Гвен!.. — не успел закончить свою браваду Кевин, как вновь был втянут поцелуем своей подруги, который закрыл тот паттерн информации, что открылся сразу после оргазма на окраине чащи.

Так же, не отвлекаясь на посторонние мысли, юный Кевин вновь окунулся в уютную теплую темноту ярких воспоминай той самой счастливейшей ночи юности, что существовала вне самого времени.

44. — Да, вот было бы здорово, если бы это действительно было так… — мечтательно протянула Виктория, рухнув на кровать, и наблюдая за тем, как обнаженное ее тело покрывается мурашками не только от мягкого ветра, но и от реалистичных воспоминаний о будущем, которое непременно произойдет.

После своего небольшого воображаемого рандеву в душе Виктория чувствовала себя в приподнятом настроении, и, можно было даже сказать, находящейся в бодром расположении духа, однако всё же ее тело слегка ленилось, и она сладко потягивалась на кроватке, качаясь в ритм воображаемой музыке и стараясь делать вид, что внимательно слушает подругу, что повисла с другой стороны коммуникационного эфира.

— Ты меня вообще слушаешь или нет? — слегка раздраженно прозвучал голос девушки, которая так старалась ради своей подружки, чтобы на этот раз у нее всё получилось, хотя сама же Виктория была уверена, что Дженнифер вовсе не хотела выказать свою заботу, а лишь нагнать массовку на свою вечеринку, где она сможет похвастаться очередным хахалем, к которому, к тому же, сама Виктория не испытывала особенно положительных чувств и эмоций.

— Ну, а ты как думаешь? Хотя я после его звонка мало о чем вообще могу думать, — положив одну из ладоней на лицо и невольно улыбнувшись, отозвалась после долгой паузы, во время которой Дженни по всей видимости уже успела произнести целый монолог, — так что, ты уж прости.

— Ты смотри… — тут же примирилась с ее заоблачным состоянием подружка. — Если уж нужно, то сними напряжение перед вечером, а то будет не очень, если ты сама будешь бросаться на…

— Я уже, — рассмеялась Виктория, слегка покраснев.

— Оу, вот как… Тем лучше, — показав некоторую заинтересованность, вновь вернулась к своей ненаглядной персоне Джейн, — ну а Лео, ты знаешь, сегодня я думаю он сделает мне подарок на день рождения, и я просто уверена, что это будет…

Виктория слушала браваду о догадках величайшего и лучшего подарка от того самого — мужчины мечты, который был под номером десять, если не пятнадцать, однако всё это не имело никакого значения, поскольку Виктория сосредоточилась лишь на паре предложений, которыми она успела переброситься с позвонившим всего за пару минут до Джейн Уильямом, который вроде бы как и набрал совершенно случайно, точно также невзначай поинтересовавшись, что подарить лучше Джейн по случаю ее дня рождения, и, как будто бы совершенно без намека спросив, собирается ли Вика оставаться до самого конца вечеринки или нет.

Благополучно мусоля эти самые строчки в своей голове до самых дырок, практически машинально выдавая абсолютно шаблонные, но на слух полные энтузиазма фразочки своей подруге, с которой она, якобы выкладывая всю свою душу и чувства напоказ, откровенничала, Виктория тем не менее оставила для самой себя тот самый никем не тронутый уютный уголок, где были только они с Филом, и никого, кроме них, во всем белом свете. Под эти самые сокровенные мысли девушка сама не заметила, как вновь некстати коснулась самой себя, что привело к очередной разрядке, после чего, менее чем через минуту, она благополучно кончила второй раз за последние полчаса.

— Уф, — выдохнула Виктория, глядя сверху вниз с запрокинутой головой, что теперь свисала с кровати, на перевернутый плакат Геллы Фландерс, с улыбкой думая о том, каким крутым, наверное, был ее мужчина, пусть и не афишированный, одновременно с этим задумываясь над тем, что, если судить о силе характера, то и секс у них должен был быть потрясающий. Однако, с другой стороны, если всё было настолько круто, то какой вообще был смысл в том, чем занималась эта женщина? Разве стоило рисковать своей жизнью ради чего-то абстрактного, каких-то утопических идей о справедливости и правде, когда счастье — вот оно, буквально под рукой? — рассмеявшись собственной двусмысленной формулировке, свернулась калачиком Виктория, неожиданно для самой себя прикорнувшая и погрузившаяся в свои бесконечно прекрасные фантазии.

45. — Вот именно, что только фантазии, мой дорогой, — расплылся в — улыбке полный мужчина, сидя напротив истерзанного пленника, который даже, несмотря на лошадиные дозы психостимуляторов, уже с трудом различал внутреннее и внешнее после многодневных пыток, что уже практически полностью сломили истязаемого и морально, и физически, — и даже, несмотря на их абсурдность, ты все еще продолжаешь упорствовать.

— От тебя уже не осталось ничего, как от мужика, но ты так и не сказал, где прячется этот ушлепок. И это не считая того, что ты мог бы и не портить мне предвкушение праздника, дорогой! — тоном учителя, который поучает нерадивого ученика, протянул мужчина, отпив из принесенного ему бокала.

— Ну и дерьмище, а не вино. Хочешь тоже? — протянул мужчина, с явным неудовольствием продегустировав винный напиток.

— Эй! — плеснув содержимым бокала на повешенного вниз головой узника, нетерпеливо рявкнул мужчина, — ты разве не слышал моего вопроса?

Тело не реагировало ни на какие внешние сигналы, продолжая мирно качаться из стороны в сторону и не выказывая никаких признаков жизни, кроме невнятного сопения, исходившего из сломанного носа. Ничего в сущности не изменилось после нервного выпада истязателя, разве что уже было сложно определить в полутемном помещении, что же именно продолжало капать на пропитавшейся кровью пол — кровь или вино.

— Сколько лет живу, — откинувшись в мягком белоснежном кресле, кивнул головой мужчина, — раз за разом неизбежно прихожу к одному и тому же выводу — история всегда повторяется. Вот и сейчас у меня такое впечатление, что я вижу эту сцену в какой?.. В десятый, сотый, может тысячный раз? Пока ты, наверное, думаешь о том, какой же я садист, и ты даже отчасти прав. Только вот не я, а ты являешься им, мой дорогой друг. Ведь вместо того, чтобы целовать мне ноги за возвращенную когда-то свою блядь, которую между прочим сдали в рабство твои же собственные дорогие соплеменники, ты решил, как последняя шавка, укусить руку помощи, которую тебе протянули, — медленно встав и подойдя к висячему телу, после чего пнув его ногой по лицу, которое уже представляло собой одну большую гематому, продолжил мужчина — мою руку. И после этого ты еще мнишь себя страдальцем, не смеши меня. Дурак ты, вот и всё.

— К тому же, из-за твоей дурости и упрямства пострадаешь не только ты, но и все, кого ты знаешь и любишь. Уж поверь, в этом можешь не сомневаться, и я не буду так мягкосердечен, как твой дорогой Вождь, я научу тебя тому, что значит слушаться, когда тебе предлагают… Что, что ты сказал? — присев на одно колено, приблизился к пленнику мужчина.

— Наследник…

— Так, да, похоже ты все-таки сохранил некоторую вменяемость, мой друг. Я правда рад, что ты наконец согласился сообщить…

— Будет за Богиню.

Мужчина мгновенно замолчал и, удивленно посмотрев на пленника, разразился смехом, — конечно, конечно, мой дорогой, как скажешь! Конечно он будет за Богиню, ведь и я за нее, и мои ребята тоже! Позволь тебе напомнить!

В следующею секунду тени закрыли собой хохочущего мужчину, обрушившись в очередной раз на узника, который, несмотря ни на что, верил в силу своих слов, что до самого последнего мига слетали с его уст, восславляя Великую Богиню.

46. — Ого! — неожиданно для самого себя, и даже напрочь позабыв на какое-то время о своих треволнениях и воспоминаниях, искренне поразился Кевин, глядя из окна бронированного автомобиля на одну из центральных улиц столицы острова святого Змея-Утконоса, замерев от неподдельного восхищения.

В вечерних огнях утопало современно обустроенное пространство города, и Кевин мог поклясться, что прямо сейчас находится ни где-то на задворках цивилизации, а в одной из самых развитых стран Конгресса, которых посетил немало во время своих ежегодных туров по островам. И казалось бы, в этом не было совершенно ничего необычного, однако, его ожидания — увидеть перед собой, возможно, в чем-то экзотичную, но совершенно отсталую в плане развития варварскую страну, не оправдались, и вместо этого приглашенный музыкант наблюдал передовой хай-тек градостроительства в своем самом ярком проявлении, где чувствовался как прогрессивный визионерский взгляд архитекторов и проектировщиков, так и проницательность инвесторов, что не пожалели вложения весомого объема капитала в масштабные конгломераты небоскребов, что своей неоновой подсветкой буквально выжигали ночные облака, превращая звезды в скучные и едва заметные лампочки, которые практически полностью перекрывались масштабными голографическими узорами, которые, отталкиваясь от масштабных построек, танцевали над городом.

Кевин даже поймал себя на мысли, что, хотя и жил не в самом последнем округе Новой Сферы, тем не менее, успел ощутить себя каким-то деревенщиной, которого искренне удивляют подобные мелочи, что уже становились стандартом современной урбанизации. Однако, с другой стороны, он был безмерно счастлив, что чужой труд, талант наравне с деловой «чуйкой» стали тем крючком, что, зацепившись за переживания восторженного Кевина, смог повернуть их таким образом, что на определенный период перестали быть важны мысли о личных взаимоотношениях, став чем-то неизмеримо далеким и несущественным перед тем величием и красотой силы ума человека, что открывалась прямо здесь и сейчас.

Кевин, насмотревшись на то, как переливаясь лилово-золотистыми оттенками, поднимаются волны голографического танца огней вокруг зданий, сплетаясь в спирали, что устремлялись ввысь с кончиков высочайших шпилей, опустил взгляд с небес на землю, желая увидеть, как толпы туристов со всех концов света, разделяя его неподдельный восторг, стоят на центральной площади, куда заехал бронированный джип с музыкантами и их менеджером. Однако вместо этого Кевин, к своему недоумению, стал свидетелем совершенно иной по эмоциональному окрасу сцены — непосредственно сама площадь, ровно, как и все прилегающие улицы, что были видны, были практически пусты — на них не было ни души, если не считать разбросанных то тут, то там патрулей — одетых в черные защитные костюмы солдат острова, что охраняли эту территорию.

— Но от кого? — задумался Кевин и прежде, чем он смог объяснить самому себе хотя бы на своем профанском бытовом уровне, с чем связана подобная чрезмерная предосторожность со стороны местных властей, «броневик» уже нырнул под одну из арок, что замыкали площадь с разных сторон, выехав далее на идеально ровную широкую подвесную трассу, что трансформировалась в самый настоящий мост, который вел прямиком к одной из титанических башен центральной части столицы острова Змея, которая, подобно одноименному названию, гипнотизировала путешественника из далекой страны узором, состоящим из тысяч своих ярких переливающихся глаз, готовясь в любой удобный момент заглотить целиком замершую ни то от восторга, ни то от ужаса жертву, навсегда таким образом поселив ее в том абсолютном неведении, которое окутывало, подобно дурману, каждого, кто по долгу ли службы или по деловым обязательствам оказывался в этой стране бесконечного плача.

— И почему только ее так называют? — вспомнив различные истории, что он слышал от своих друзей, которые, впрочем, тоже не совсем разбирались в данном вопросе, ухмыльнулся про себя Кевин, откинувшись на мягкое сиденье. Наклонив от накопившейся усталости голову набок, в предвосхищении свежей постели и душа, Кевин наблюдал за тем, как по мере приближения к комплексу задний, где, видимо, располагался и корпус гостинцы, гигантские исполины многоглазых строений как будто бы всё больше нависали над микроскопическим, по сравнению с ними, авто, чтобы задавить в итоге его всей своей мощью.

— А хотя, — улыбнулся Кевин своей собственной беспочвенной паранойе, полностью отдавшись внешней стороне города, — какая разница, это совершенно не мое дело.

47. — Как это — не мое? — с абсолютно искренним непониманием Гвен пыталась добиться хотя бы намека от Кевина, — послушай, пожалуйста, — присев поближе к своему другу и попытавшись заглянуть в его глаза, повторяла она, — поговори, поговори со мной, ну же! Почему ты не хочешь открыться мне? Я ведь так люблю тебя!

Кевин бросил на лицо своей подруги ничего не выражающий взгляд и лишь слегка усмехнулся: «Ну и что же ты хочешь, чтобы я тебе рассказал?»

Я… — в очередной раз сдержалась девушка, — я просто хочу поговорить, понимаешь? То, что сейчас происходит — просто ненормально! Ты слышишь? Неужели так сложно…

Кевин смотрел в упор на Гвендолен, однако не видел ни ее, ни обстановки, что окружала их обоих, слившиеся в единый шум, что, подобно водопаду, изливался с губ его подруги, которая, казалось, может целую вечность, как заезженная пластинка, повторять один и тот же мотив, совершенно не заботясь о слушателе, которому, несмотря на всю любовь и привычку к старой пластинке, нужны были новые звуки, новые эмоции и впечатления. Ведь только ради них он изначально и стал танцевать под саму музыку, ради этого ощущения новизны и постоянного, безусловного счастья, которое, однако, со временем стало стираться вместе с уже опостылевшими привычками Гвен, которая, хотя теперь и представала в роли неизменного атрибута его жизни, но уже ни как женщина, ради которой молодой влюбленный человек когда-то был готов на все.

Вот таким нехитрым размышлением Кевин успокаивал сам себя, не желая пока полностью разрушать комфортный образ жизни, где его чувства страстно набухали, а затем, созревая, полыхали внутри него и внутри Элен в перерывах между турами, что были своеобразной подпиткой, откуда юный талант брал вкус самой жизни — из путешествий по островам и странам, необходимой, чтобы затем, направив эту силу, высвободить ее в руках и между ног Элен. А уже после завершения этого обмена энергиями, в качестве переправочного пункта, только для того, чтобы слегка отдохнуть, Кевину и нужен был островок спокойствия в течении нескольких дней, когда он мог предаться своей собственной ностальгии вместе с Гвен, что была подобна походу в музей с воспоминаниями, которые, хотя и были весьма приятны, на деле оказывались неспособными в настоящем времени в полной мере вернуть те самые впечатления, ради которых когда-то, полностью утонув в своих трепетных чувствах, Кевин бежал на очередное свидание с Гвен, боясь упустить хотя бы секунду, которая зря будет потрачена на что-либо другое, что абсолютно не имело никакого значения.

И как сама Гвен не понимала, не видела всей этой картинки? Как упускала, с ее-то женским чутьем и проницательностью, те самые важные моменты, которые просто исчезали вместе с химией отношений, и как могла она не замечать, просто игнорировать столь долго простой факт того, что Кевин уже давно потух, а физическая и ментальная близость были скорее инерционной потугой, но никак не искренней устремленностью партнера. Или возможно Гвен всё прекрасно понимала или хотя бы подозревала, но чисто из практических соображений просто не хотела позволить закончиться этим отношениям? Возможно и так, однако ее слова всё равно звучали слишком похоже друг на друга и не добирались до сути, до финала, до развязки, где у нее просто не повернулся бы язык сказать, а уж, тем более, принять факт того, что Кевин спит и, что самое главное, любит другую женщину уже давно.

— Ну, ладно, — протянул про себя Кевин, подумав, что вновь легко отмажется дежурными фразочками о бесконечной загруженности работой в своей музыкальной индустрии, а после, сам не желая рушить привычный комфортный и устраивающий его самого порядок вещей, вновь отправится в турне, оставив Гвен крючок, который будет держать ее ровно то количество времени около себя, что необходимо для поддержания уюта в их общем доме.

— Кевин, я с тобой серьезно разговариваю! — пыталась настоять на своем девушка, в желании услышать то, что ей нужно было или, по крайней мере, то, что бы могло ее успокоить на какое-то время до следующего небольшого скандала.

В конце концов Кевин, практически не думая, смог пропрыгать по полю ловушек из вопросов Гвен к моменту, когда они занялись любовью, что представилось полной морокой для Кевина, и после, когда Гвен все же смогла наконец уснуть и заткнуться, Кевин какое-то время лежал с открытыми глазами, глядя в упор на обнаженное тело девушки, что когда-то было столь желанно, а теперь вызывало лишь легкое раздражение. Было такое дикое желание растолкать ее и всё рассказать, чтобы уже окончательно разорвать этот поручный круг, или даже, не говоря ни слова, просто встать и уйти, однако прежде чем какой-либо из этих сценариев был реализован, Кевин сам не заметил, как уснул.

48. — Просыпаемся, приехали!

— Ммм? — сонно сощурившись, промурчала Виктория, пытаясь за пару секунду вспомнить, где она находится, и почему это ее сладкий сон был столь бесцеремонно прерван.

Девушка с недоумением смотрела вокруг себя и пыталась понять, как же так получилось, что всё, что она обозревала своим взором, оказалось не снаружи, а как будто бы внутри ее восприятия, превратившись в итоге в маленькую точку, что начала разрастаться, подобно тому, как в ускоренном режиме времени можно стать свидетелем произрастания скручивающихся в спирали молодых побегов из одного единственного маленького зернышка, что в итоге взрывается, превращаясь в гигантское древо жизни, что прежде, чем сгнить, выбрасывает в пространство вокруг себя тысячи иных семян, внутри которых рождается своя уникальная и неповторимая вселенная, ведомая до поры до времени только им, но неизменно уже составляющая собой часть в титаническом лесу универсума, где каждая его особенность математически точно выверена и известна заранее, еще до его формирования.

Конец ознакомительного фрагмента.