Козацкий шлях

Алексей Челпаченко

Первая половина XVII века. Южные воеводства шляхетной Речи Посполитой, значительную часть населения которых составляют казаки, объяты огнём этнических, религиозных и сословных конфликтов.Читатель, на фоне разворачивающихся драматических событий (исход части запорожских казаков на Дон после поражение в 1638 году казацкого восстания Острянина – Гуни) найдёт ответы на множество вопросов связанных с историей Украины-Руси и историей запорожского казачества.

Глава I

Год на ту пору случился для христиан 7146 от сотворения всего сущего или 1638 от воплощения слова божьего, а для магометан — 1048 Хиджры.

Семнадцатый день августа, опалив безбрежные просторы Дикого Поля жарким дыханием юга, покатился на убыль. Сплошной плотный ковёр Великой Степи, с ранней весны расшитый нарядными и яркими цветами сочного разномастного густотравья, к исходу лета изрядно выгорел, поблёк, потускнел и был теперь весь повит тончайшим голубоватым полынным куревом. От нагретых за день трав стлался по́низу тягучий и густой, почти осязаемый терпкий аромат, но дневной зной начал уже спадать, обещая тоскующей по прохладе земле спасительную вечернюю свежесть.

Приближалась та пора, когда всё, что ни есть живое, все хоронившиеся от пекла обитатели Поля готовились покинуть свои убежища, дабы покормиться либо самим пойти на корм.

В поднебесье, распластав могучие крыла, застыли орлы, высматривая на бурых отвалах нор заплывших жиром байбаков.

Раздвигая мускулистой грудью густые заросли султанистого ковыля и переспелого пырея, показался степовой хорт, весь увешанный репьями, как панночка лентами и дукачами.

Оглядевшись сонными бирючьими глазами, зверь потянулся и, вывалив до земли розовый ломоть языка, лениво зевнул, выказав пасть, усеянную клыками со съеденными остриями. Выщелкнув зубами блоху, удельный князь этих мест хотел было убраться куда-то по своей волчьей надобности и уже занёс лапу, но вместо этого сделал вот что: поджал её, сложил уши и, высоко задрав треугольную морду, потянул влажным носом наносимые в подветренную сторону невидимые воздушные струи. Почуяв ненавистный всякому дикому зверю запах всадника, состоящий из едкой смеси дымов, железа и конского пота, приправленного кисловатым душком кожаной и сыромятной сбруи, матёрый хищник заворчал и, оборотившись, исчез, растворился в травяных кущах.

Некоторое время тишину нарушал только стрекочущий звон кузнечиков да истомный свист сусликов, но вскоре и другие постояльцы степи учуяли нежданных пришельцев.

Сначала из сырой ямы в затравленном и узком, как ногайский глаз, байраке поднялся клыкастый вепрь и, с хрустом вломившись в бурьян, увёл низом свинью с целым выводком полосатых своих поросят.

Тут же невдалеке буруном всколыхнулись густые заросли, и посеред них вырос точно оживший земляной холм. То исполинский одинокий старый тур, спугнутый с того места, где пролежал весь день, утробно хекнув нутром, натужно встал на задние, а потом на передние ноги, выказав над травою рыжевато-бурую холку с седым ремнём вдоль всего хребта. Угнув лобастую, увенчанную долгими рогами голову, первобытный прародитель мирных волов прислушался и повёл вокруг налитыми кровью глазами. Пожевав губами и пустив длинную нить тягучей слюны, дикий бык сдвинулся с места и, тяжко храпя, побежал прочь, оставляя за собою широкий колыхающийся след от раздвигаемых трав.

Боязливый суслик, высунувшись из норы, что-то тревожно свистнул ему вслед. И только орлы продолжали покойно стоять над землёю, чуть покачивая крылами.

Сначала, вдали показалось долгое облако клубившейся пыли. Потом по травам, точно по встревоженному непогодой морю, пробежала рябь, пошли волны, и по верху сиво-зелёного пустоширокого простора разом высыпало множество каких-то тёмных точек, сопровождаемых частоколом, который на дальности расстояния можно было принять за оголённые будылья.

По мере приближения тёмные точки сказались шапками всадников, а будылья — ратовищами пик, обозначив, таким образом, продиравшийся сквозь буйную растительность и порою почти полностью пропадавший из виду немалый конный отряд.

Вокруг всадников, насколько хватало взора, расстилались исполненные первобытным покоем пустынные дали, и лишь у самого горизонта, там, где в дрожащих струях марева степь целовала небо, маячили горбы древних скифских курганов. Но и за ними, до самых лиманов Чёрного моря, названного агарянским султаном внутренним озером османов, простилались всё те же вековечные степь да печаль.

Верховые шли так скоро, как только дозволяли густые травы. Да и то сказать — на ту пору доброму христианину не пристало без нужды шататься по таким гибельным местам, ибо хитрый и сильный всегда мог здесь взять у слабого и беспечного всё, ниже́ самую жизнь.

Девственные эти пустопаши лежали между несколькими разнохарактерными, постоянно враждующими народами, и селиться на этом пограничье никто не осмеливался, лишь инде попадались ощетинившиеся радутами козацкие паланки да, если не было войны, кочевали, выпасая гурты скота, татарские улусы.

Вся история этой немилостивой земли, от самого сотворения мира дышавшей войной, набегом и той особенною волей, которую так трудно отождествить теперешнему человеку с понятием свободы, искони писалась самой грубой кистью, и непритязательные её самописцы краски предпочитали всё больше чёрные да червонные.

Немало племён степных кочевников растворились в этих безысходных степях, покрыв их бранным доспехом и щедро унавозив кровью и костьми. Сколько тут завязалось и развязалось громких побед и скорбных поражений, сколько раз оглашался здесь воздух воплями побиваемых и кликами победителей, кто теперь про то поведает? — стервятники, выклевавшие очи убиенным, или хищные звери, обглодавшие их косточки?

Но род проходил — род приходил, а земля стояла; на костях мертвецов взрастали новые поколения, на место истреблённых племён вставали иные, и многие, ничтоже сумнящеся, называли эти дикопорожние пространства своими. История не стояла на месте, тем паче сменялись и те, кому дано её вершить.

Давно уже умер, упав с лошади рыжебородый Потрясатель Вселенной, и даже сама могила ужасного Темучина где-то затерялась.

Некогда великая Византия, оскудев людьми, золотом и верой, пала под грубой пятой османов, покрывших Царьградскую Святую Софию магометанской зелёной чалмою.

Уже и Улус Джучи, как сгнившее лоскутное одеяло расползся на враждующие ханства, и Московское княжество, скинув опостылевший ордынский кожух, дерзко заблистало золотом церковных куполов.

Удачно пришившая к своему подолу богатейшие земли Руси, возвращалась в степь, некогда отодвинутая от её границ Литва, за спиной которой воинственно топорщила усы покрестившая её панская Польша.

Вскоре эти государства, состоявшие в стародавней пре с Московией, слились в унию под именем Речи Посполитой, и два самых больших славянских народа с новою силой принялись грызть друг друга. И причина была не только в том, что одни крестились справа-налево, а другие наоборот. Когда-то Польше припало сдерживать напор тевтонского ордена, а Москве — орды степных кочевников. Ляхи, отступив и потеряв часть своих земель на Западе, обратили свой взор на Восток. Измотанная Ордою Москва не смогла тогда удержать свои западные пределы, уступив их Литве и Польше, но, скинув ордынское ярмо, начала сплачивать народ в едином государстве и мечом возвращать утраченное наследство Рюриков.

Теперь два державных орла — один древний, белый, польский, другой — молодой, золотой и двуглавый, доставшийся Москве в наследство от Византии, скублись так, что перья летели, норовя за вековечные взаимные обиды выклевать друг другу печень.

Белый, простерев свои крыла над руським и татарским берегом Днепра, южнее Чигирина, а по Днестру — ниже Умани, не летал и, похоже, что солнце его былого величия начинало заволакивать тучами грядущих невзгод.

Золотой, пережив лихоманку Смутного времени, ещё только становился на крыло и, паря над Белгородской засечной чертой, опирался в степи на руку донских казаков.

С юга, сквозь кальянный туман минаретного Истанбула, на взаимное истребление неверных насмешливо взирала пресыщенная богатством и силою Оттоманская Порта.

Здесь, на развалинах древнего христианского мира, была голова огромной османской гидры, здесь же на ту пору билось и сердце ислама. Отсюда потрясали в воздухе огромным мечом, сверкавшим над головами ста народов, сюда в продолжение трёх веков встревоженная Европа, недоверчивая Азия и испуганная Африка обращали свои взоры, как на дымящийся вулкан, угрожавший целому свету.

Владения султанов, собравших под зелёное знамя пророка почти всех магометан мира и наложивших тяжкую длань на многие города и веси Европы, были обширнее, чем у древних императоров Рима, и, как видно, близился судный день, когда магометанское море, почти покрывшее собою три континента, должно было либо затопить другую половину света, либо, отражённое, отхлынуть в своё старое русло.

А пока черноусый и удалой османский ловчий, надев суровую рукавицу, приуготовив силки и кожаные клобучки, наблюдал вчуже за державными орлами, выжидая час, когда глупые гяуры, которых всевышний как видно лишил разума, истощат свои силы в взаимоистребляющих распрях.

Для пущего устрашения христианских народов у ног султана, в древней Тавриде, точно пёс бешеный, хрипел на цепи обасурманенный ленник — ханство Крымское.

Острый осколок Золотой Орды, растерявший в смуте и распре степных улусов независимость, неустанно терзал соседей и в зависимости от того, куда дул ветер из Истанбула, впивался, точно волк в подъяремную жилу, то в православное Московское царство, то в католическую оборонную засеку Запада — Речь Посполитую.

Неугомонным кочевникам, всегда имевшим непреодолимую наклонность падёж и недород скота пополнять грабежом соседей, нужно было только дождаться зимы, когда встанут все реки и откроются все дороги на север, где в курных избах Московии водилось много белотелых женщин, одно воспоминание о которых заставляло наполняться слюной пересохшие рты желтолицых ханов и мурз.

В стародавние времена, когда татары крымские, оторвавшись от хвоста монгольской лошади, воевали Большую Орду, разделив степь на крымскую и ногайскую, князь на Москве взял сторону Тавриды.

Давно то было, и прежняя приязнь поросла быльём да горькой степовой полынью. Помогая крымчакам добивать одряхлевшего ордынского зверя, не ведала Москва, какого нового хищника прикармливает себе на беду. Не минуло и нескольких лет, как колченогие дети азиатских бездонных пустынь протоптали меж курганов и каменных баб Дикого Поля, раздувшимися от грабежа обозами, несколько новых торных шляхов.

Но дабы собрать за бродами Тихой и Быстрой Сосны урожай кочевников и живыми воротиться с ясырями, надобно было миновать досадную препону на пути — казаков донских. Острая заноза эта ещё с давних ордынских времён прочно засела в кривых татарских ногах, но с некоторых пор, связанная с Московией какими-то взаимными трактатами, сделалась нестерпимою, ибо Войско Донское, карауля покой своих городков, закрывало собою и мягкое подбрюшье московского царства.

Но нет на земле преград для тех, кому конский хвост милее девичьих бровей! Можно было поворотить выносливых и неприхотливых бахматов в украинные, русинские воеводства Польши, где кочевники в своё время так сильно обозначили своё присутствие, что, когда на эти покинутые своими князьями земли пришла Литва, подобрав брошенный Киев, то за сто лет ей едва удалось восстановить в нём жилища. Да и позднее постоянные набеги степняков делали мирную жизнь здесь мало возможной и сильно расхолаживали пыл насельников.

Но и тут, на азиатской границе мира, между Западом, пребывавшим под папской тиарой Ватикана, и Востоком, над которым владычествовал Коран Магомета, утвердился форпост дома Пречистой Богородицы.

То козаки запорожские, допреж того остававшиеся равнодушными назерщиками за вторжениями диких орд в христианские пределы, начали противиться набегам и при любой оказии норовили «Залыть бусурманам за ворит кыплячого сала», не то «Пидсыпать пэрцю у кумыс»⁵.

Теперь днём и ночью караулили степь козацкие бекеты, и лишь только начинали вдали маячить чамбулы раскосых гостей, тотчас столбы дыма поднимались от просмоленные фигур на высоких могилах и, запорожец, не мешкая вдевал чобот в стремя.

Что же это были за люди, какого роду-племени, каких корней, откуда вышли и где были допрежь того?

Примечания

5

«Залы́ть бусурма́нам за во́рит кыпля́чого са́ла» (укр. зали́ти бусурма́нам за во́ріт кипля́чого са́ла) — залить мусульманам за ворот кипящего сала.

«Пидсы́пать пэ́рцю у кумы́с» (укр. підсипа́ти пе́рцю у куми́с) — подсыпать перцу в кумыс. Оба фразеологизма имеют значение «сильно досадить своими действиями», «осложнить жизнь своими действиями» и т. п.