Как я был солдатом Бундесвера

Алексей Тихонов

Нацистское приветствие всем взводом и фотографии у флага со свастикой. Есть ли нацизм в Бундесвере? Чем отличается современный немецкий Бундесвер от нацистского Вермахта времен Второй мировой войны? Как празднуется мусульманский праздник Рамадан в современной немецкой армии? Способны ли немецкие солдаты русского происхождения стрелять в русских, если завтра война с НАТО? И возможна ли очередная война между Россией и Германией? Чем отличается французский иностранный легион от иностранцев в немецкой армии? Над какими анекдотами смеются немецкие унтер-офицеры? Как выглядят женщины-офицеры и женщины-солдаты в Германии? Можно ли заниматься сексом с товарищем по службе, особенно, если он противоположного пола? Как служат геи в Бундесвере? Чем и как кормят в Бундесвере? Есть ли "дедовщина"? На эти и многие другие вопросы пытается ответить в своей книге автор, родившийся в СССР и служивший пятнадцать месяцев в Бундесвере 21-го века. Не без иронии показываются будни немецкого солдата с русской фамилией и немецкими корнями.

1. До армии

Где-то в Германии колонна новобранцев маршировала по улице старого города. Солнце светило на их головы. Это был обычный летний день, в который клерк сидел в офисе за компьютером, рабочий стоял у станка на заводе, студент отдыхал в кафе, попивая эспрессо, а новобранцы направлялилсь на праздничный приём к мэру. При виде солдат прохожие испытывали разные чувства. Одни уже привыкли к периодическим встречам с военными в городе. Другие где-то глубоко внутри были рады тому, что есть еще немецкие солдаты, марширующие по одной из центральных улиц в погожий день. Некоторые же, возможно, негодовали, потому что не любили армию и всё с ней связанное. Что же каждый думал на самом деле, нам не узнать.

Во главе колонны шел командир. Он оглянулся, и на мгновение на его лице проступило чувство гнева, смешанное с недовольством. Он рявкнул на солдат, отдав солдатам приказ, который показался прохожим лишь невнятным набором звуков. Но новобранцы, несмотря на их зеленость, все поняли. Каждый солдат поднял правую руку под углом чуть больше 90 градусов. Жест без сомнения напоминал то, как приветствовали фюрера немецкие солдаты в тридцатых и сороковых годах двадцатого века. Изумленные прохожие замедлили шаг, а некоторые даже остановились. Поначалу они молча недоумевали, не веря своим глазам. Несколькими минутами позже удивление многих переросло в возмущение, выражавшееся громкими выкликами. Командир, увидев происходящие, рявкнул еще раз на сопляков, после чего они опустили руки из позиции жеста приветствия нацистов и вернулись к исходной позиции, вытянув руки вдоль тела и встав по стойке смирно. Последовал следующий приказ. Солдаты двинулись дальше.

Несмотря на то, что очевидцам и показалось, будто солдаты кидали нацистские зиги, описанный мной случай произошёл не в Гитлеровской Германии. Дело было в том, что обычно солдаты равнялись в строю стоя, дотрагиваясь правой рукой до плеча впереди стоящего товарища (сослуживца). Во время ходьбы же рука не успевала дотрагиваться до плеча, и впереди идущий солдат был всегда чуть выше, чем идущий за ним. Именно поэтому и вышла подобная ситуация, столько похожая на будни немецкого городка лет 70 назад. Такая оплошность — уникальный случай, который произошёл, к счастью, не со мной, а с призывом, который был ровно за год до моего прихода в армию. Но именно по этой причине мы уже равнялись не правой рукой, а левой. Так никому больше не могло показаться, что нацизм вернулся и солдаты опять зигуют своему фюреру.

Я был немецким солдатом и хочу рассказать об этом. Почему мне служба нравилась и, почему нет. Почему я хотел стать офицером, но не стал им. Как нас гоняли и как мы отдыхали. Как нас кормили пиццей и гамбургерами. Как мы служили вместе с девушками и подчинялись им. И почему я всё-таки добровольно подписал договор на сверхсрочную службу.

1.1. Медосмотр

Военная медкомиссия проходила за год до моего призыва. От школы меня в этот день освободили. Я только примерно знал от друзей, чего мне стоит ожидать. В военкомате мне хотелось оставить о себе самые положительные впечатления. Поэтому я старательно побрился, хоть и брить тогда на моем лице особо было нечего. Помыл голову. Одел отутюженную рубашку. Начистил сапоги. Кроме того, надо было еще и вовремя прийти. Я не опоздал. Я пришел на четверть часа раньше назначенного времени и оказался одним из первых. Мне сразу дали заполнять анкету на нескольких страницах. В то время, как я ее заполнял, комната ожидания заполнилась людьми. Через полчаса в помещении было не продохнуть. Около полусотни молодых людей толклось в комнате ожидания. Иногда я посматривал на них и задавался при взгляде на некоторых вопросом: «Что же они думают о том, куда пришли?». Небритые лица, грязные головы, рваная и мятая одежда, пыльная обувь — всё это мелькало перед глазами. Видимо, я оказался одним из немногих, кто серьезно отнесся к первому личному контакту с армией.

Поскольку я пришел одним из первых, то и был я одним из первых, кого врачи начали осматривать. Для начала меня послали в раздевалку, где я переоделся в спортивную форму, принесенную с собой, а уличную одежду и обувь закрыл в шкафчике. Первым делом у меня взяли анализ мочи, чтобы посмотреть, не принимаю ли я наркотики. Бояться мне было нечего, потому что отношение мое к наркотикам крайне отрицательное. Последующего точного порядка я уже не помню. Проверяли мне все, что можно проверять, — зубы, зрение, суставы, кости, сердце, рефлексы и многие другие органы. Больше всего я волновался именно при обследовании костей и суставов, так как я знал, что у меня два раза перетиралось сухожилие на колене и я долгое время не мог его разгибать. Я знал, что провалить медосмотр было довольно-таки легко. Например, достаточно было честно и подробно рассказать врачам обо всех болезнях, болячках, аллергиях и прочих недугах, которые у тебя когда-либо были. К счастью, кроме моего когда-то болевшего колена проблем со здоровьем у меня никаких не было. Про колено я ничего говорить не стал, а врачи никаких недугов у меня не нашли. Мне очень хотелось в армию, и я боялся, что из-за колена меня могут не взять. Кроме того, врачи зачитывали мне список болезней, а я должен был говорить, были ли или есть у меня такие хвори. К моей радости, примерно об одной трети перечисленных болезней я никогда даже не слышал, по крайней мере по-немецки. Затем меня спрашивали о моих родителях, а также о родителях родителей: были ли или есть у них какие-либо хронические болезни, умирали ли они от сердечного приступа и прочее. Тут скрывать мне было особенно нечего, и я рассказал все, как есть.

После проверки моего физического состояния последовал интеллектуальный тест. Примерно час я сидел у компьютера и отвечал на разные вопросы и решал задачки. Тест состоял из трех частей — немецкий язык, математика-физика и логическое мышление. Немецкий и логическое мышление я сдал, а вот физику с математикой нет. Мой провал в этой части теста меня совсем не удивил, так как через несколько лет после того, как мы переехали в Германию, у меня начались проблемы с точными науками. Связано это было с тем, что той программы, которую я успешно прошел в России за семь классов, мне хватило в Германии лишь до середины девятого класса. Потом пришлось действительно учиться. Тем не менее моя неуспеваемость по математике и физике никак не повлияла на мою способность идти в немецкую армию. Самым главным было знание немецкого языка, с которым у меня все обстояло вполне благополучно.

В последней части этого теста мне надо было ответить письменно на следующий вопрос: «Почему я хочу служить в армии?» На этот вопрос я ответил примерно так. Во-первых, я считаю, что каждый мужчина должен отслужить в армии или, как минимум, уметь обращаться с оружием. Во-вторых, я считаю, что армия — это отличная возможность дать отдохнуть мозгу после конца школы и перед началом учебы в вузе. При мне же сотрудница, принимавшая тест, прочла мой ответ и была им вполне удовлетворена. После тестирования меня попросили подождать в комнате ожидания, а через двадцать минут уже вызвали в следующий кабинет. Это было очень узкое помещение, в котором не было никого кроме одиноко сидевшего за столом парня.

— Герр Тихонов, результаты вашего медосмотра готовы, — Из принтера вылез листок, который он взял перед собой в руки. — Вы получили категорию Т2. Это значит, что в армии для вас закрыты следующие специальности: горные стрелки, десант, разведка пехоты, инженерные войска и строй бат, военные аквалангисты, пожарная служба и медицинские лаборанты.

— А что остается? — спросил я в некотором смятении.

— Не переживайте. У вас еще остается больше ста других возможностей. Не расстраивайтесь, одна четверть из тех воинских специальностей, для которых вы не пригодны, открыта только для сверхсрочников. Поэтому не все так плохо, — ободряюще улыбнулся он. — Вы же, как я понял, срочник?

— Да. И в каких войсках я буду служить?

— А это вы узнаете в следующем кабинете. Вот вам заключение врача и идите с ним к моим коллегам в кабинет по коридору направо. Они решат с вами этот вопрос, — он дал мне листок, который держал до этого в руках.

— Спасибо.

— Не за что. До свидания.

— До свидания.

Я вышел и отправился в следующий кабинет. Постучался, открыл дверь и зашел.

— Здравствуйте.

— Здравствуйте. Заходите. Садитесь, — я сел и положил заключение врача на стол. Женщина, сидевшая передо мной за столом, взяла этот лист и пробежалась по нему взглядом.

— У вас есть, какие-то пожелания? Где вы хотите служить? В каких войсках?

— Я хочу на флот, — сказал я.

На флот я хотел, потому что с детства вода была стихией, сопровождавшей меня изо дня в день на тренировках в бассейне.

— На флот призываем только осенью.

— Нет, осенью я не хочу. Я хочу летом.

Во-первых, я не хотел проходить курс молодого бойца в ливень и морозы. Во-вторых, я не хотел ждать три месяца до призыва. Я хотел идти в армию сразу после школы.

— Я люблю ходить пешком и бегать. Я хочу в сухопутные войска.

Моя собеседница посмотрела в компьютер и сделал несколько щелчков компьютерной мышкой.

— У вас есть рабочий опыт?

— Да. Я проходил практику на телеканале «Немецкая Волна» и работаю уже больше года свободным корреспондентом в одном русском журнале.

— В связисты пойдете?

— Да, почему бы и нет.

— Хорошо, тогда скорее всего мы вас пошлем в связисты. Это все. Можете идти, — она отдала мне заключение врача.

— Куда мне дальше идти?

— Никуда. Все. Вы на сегодня закончили. Можете идти домой. Только перед этим зайдите в главный секретариат и отметьтесь там, что прошли медосмотр. Отдадите им все документы, которые они потребуют. Остальные возьмете с собой.

— Спасибо. До свидания.

— До свидания.

1.2. Конец школы и проводы

В последнем классе гимназии, да и задолго до него, для меня не было вопросом, что делать и куда пойти учиться после получения аттестата зрелости. Я знал, что пойду в Бундесвер. Я не просто знал: я хотел этого и с нетерпением ждал тот день. К моему недоумению, большинство моих сверстников никогда даже не задумывалось о возможности пойти в армию. Многие из них считали, что Бундесвер — бестолковая организация, а нормальным и тем более образованным людям делать там нечего. А некоторые были пацифистами и считали, что армия, по крайней мере, Германии не нужна. Я же до сих пор придерживаюсь несколько отличного мнения.

Передо мной лишь стоял вопрос о том, на какой срок службы идти в армию и в какой роли. Размышлений по этому поводу было много. Например, стать офицером. Известно, что условия службы выглядят довольно заманчиво. Так, учеба в военном университете проходит в полтора раза быстрее, чем в гражданских вузах, потому что курсы там делятся не на семестры, а на триместры. За два года ты проходишь целых три курса. Кроме того, тебе платят приличную зарплату. Начальная ставка составляет около 1000 евро в месяц. К тому же, лишь на немногих специальностях в военных университетах есть конкурс. Для меня же это было особенно соблазнительно. Ведь в военном университете я мог пойти учиться на тот предмет, пройти на который в обычном немецком университете я бы не смог. Мой средний балл в аттестате о среднем образовании был хоть и не плох, но всё же недостаточно хорош. Правда, в этом случае мне пришлось бы смириться с тем, что учился бы я не в Берлине, так как университетов Бундесвера в Берлине нет. Но при том жаловании, на которое я бы мог рассчитывать, записавшись в будущие офицеры Бундесвера, это можно было бы пережить. Другое мое предположение было таким: стать военным спортсменом. Для этого нужно было попытаться попасть служить в часть, представляющую из себя нечто вроде российского ЦСКА. Ведь не зря же я отплавал в России почти три года в школе олимпийского резерва?! В Германии, куда я переселился вместе с родителями в 12-летнем возрасте, я продолжал плавать и даже участвовал два раза на чемпионате Европы между спортивными клубами среди юниоров. Моим лучшим результатом на этом состязании стало 15-ое место. Третья идея заключалась в сверхсрочной службе на год-два. Но всё же, в независимости от того, какая из моих идей реализовалась, моей программой минимум была срочная служба.

Желая прояснить картину о моем будущем в Бундесвере, я записался на консультацию в берлинский военкомат. В школе меня освободили на этот день от уроков. В комнате ожидания военкомата висели портреты и биографии работников. На одном из портретов был военный, который должен был меня сегодня принять. Как выяснилось позже, он был обер-штабс-фельдфебелем, что на русский лад соответствует воинскому званию между старшим прапорщиком и лейтенантом (о системе немецких званий я расскажу позже). В армии он служил уже больше двадцати лет. За несколько минут до назначенного мне времени в комнате ожидания появился тот самый обер-штабс-фельдфебель в полевой форме. Увидев его, я встал. Он подошел ко мне и спросил, я ли Герр Тихонов. Я ответил положительно и последовал по его просьбе за ним. Мы зашли в кабинет. Обер-штабс-фельдфебель закрыл дверь и сел за круглый стол.

— Пожалуйста, садитесь.

— Спасибо.

— Герр Тихонов, я так понимаю, Вы заинтересованы в долгосрочной службе в Бундесвере?

— Да.

— У Вас уже есть какие-то определенные представления или вопросы?

— Да. Я подумал перед этой консультацией, и у меня есть три варианта, в которых я заинтересован.

— Хорошо, я Вас слушаю.

— Первый вариант, который меня интересует — стать офицером. Как выглядит служба офицера? Как проходит его учеба в университете?

— Но Вы знаете, что для того, чтобы стать офицером, Вам нужен аттестат зрелости? Он у вас есть?

— Нет, еще нет, но я получу его через несколько месяцев.

— Хорошо. Какой предмет Вы хотели бы изучать в университете?

— Историю.

— Такой предмет у нас есть. Если Вы хотите учиться в одном из университетов Бундесвера, то, во-первых, Вы должны знать, что они находятся только в Г. и М… В Берлине нет военных университетов.

— Да, я это знаю. А в Г. есть история? Я хотел бы там учиться.

— Да, есть. Второе, что Вы должны знать — Вы подписываете договор на 12 лет. При подобном договоре не исключена возможность, что Вас могут задействовать в одной из заграничных точек, где несут службу наши солдаты.

— Окей. А сколько длится учеба?

— Для начала Вы первый год проходите военное обучение в войсках и потом только идете в университет. Там Вы примерно через четыре года получаете диплом. Это быстрее, чем на гражданке, потому, что учеба наших студентов состоит из триместров, а не семестров. Кроме того, на каникулах Вы не отдыхаете, а проходите практику в войсках.

— Хорошо. То есть, если я правильно понимаю, то после окончания университета у меня остается еще около 7–8 лет договора. Таким образом Бундесвер может послать меня, например, в Афганистан сразу после того, как я закончу университет?

— Да, но сразу после университета вряд ли. Обычно молодым офицерам дают приобрести опыт внутри страны и только потом посылают за границу.

— А какая зарплата?

— В начале службы до 1400 евро, в конце около 3000.

— А применения за границей обязательны? Можно как-нибудь без них обойтись?

— Это все индивидуально. Кого-то много посылают, кого-то вообще не посылают. Но все, кто хотят стать офицерами, подписывают соглашение о своем согласии на службу в заграничных точках.

— Окей. Второй вариант, который меня интересует, военные спортсмены. Как попасть в военные спортсмены?

— Министерство спорта должно предложить Вас министерству обороны как спортсмена, способного защищать Бундесвер на спортивных состязаниях.

— И как сделать так, чтобы меня предложили?

— Вы должны быть, как минимум, в запасе национальной сборной или очень рядом к запасу.

— Хорошо. Тогда последний вариант, который меня интересует, сверхсрочник со сроком службы до двух лет. Я так понял, что можно подписать контракт на любой срок от 9 до 23 месяцев. Это так?

— Да, при этом Вы подписываете такое же соглашение о применении за границей, как офицеры.

— А нельзя как-нибудь без этого соглашения?

— Можно, но только на срочную службу.

— А на сверхсрочную без этого соглашения нельзя?

— Нет. Что касается сверхсрочной службы до 23 месяцев, у нас есть специальный сотрудник, к которому я могу Вас направить прямо сейчас. Его кабинет этажом ниже. Или у Вас есть еще вопросы ко мне?

— Нет, я думаю, больше нет. Да, я бы с удовольствием сходил на консультацию к Вашему коллеге.

— Вы уже определились в выборе?

— Нет, мне нужно это хорошо обдумать. Я не смогу Вам сегодня дать ответ.

— Хорошо. Я попросил бы Вас, если возможно, дать мне ответ в течение недели.

— Хорошо, я постараюсь.

Я вышел из его кабинета в раздумьях. Сотрудник, к которому я спустился на этаж ниже, не рассказал мне ничего, что мне не было бы уже известно от обер-штабс-фельдфебеля. Единственное, что он уточнил, было то, что все сверхсрочники обязательно подписывают соглашение о возможном участии в заграничных операциях Бундесвера. Даже если они продлевают срочную службу всего на месяц.

В итоге я понял, что в военные спортсмены мне не попасть, так как не настолько я уж и выдающийся пловец, тем более уже почти бывший. Офицером или сверхсрочником мне уже тоже не очень хотелось становиться, так как жизнь мне дороже, чем звание и деньги. Итак, я решил выждать неделю и потом позвонить. Если у меня еще и были мельчайшие сомнения о моем решении вроде: «Авось и не пошлют в Афганистан», то у моих родителей сомнений не было. Мне понадобилось совсем немного времени, чтобы понять их точку зрения и окончательно для себя решить, что срочной службы мне вполне хватит. Но никогда не говори никогда…

На следующий день я, как всегда, вернулся из школы домой. Папа меня встретил с ухмылкой и первое, что он меня спросил, было:

— Ну что? Доходился в военкомат?

— А что?

— Вон, — показывая на стол, сказал он, — прислали тебе толстый конверт из военкомата.

— О! Что-то они быстро. Я же им еще не давал ответа.

— А им не надо было ответа. Что? Попал?

— Не, ну надо же сначала прочитать, чего хотят.

— Ну-ну, читай, читай.

Ничего страшного в конверте не было. А даже в определенной степени нечто радостное для меня. Меня призывали на 9-месячную срочную службу в батальон связи, дислоцирующийся в самом центре Германии. Я сразу же обзвонил своих друзей и сообщил им, что меня призвали. Обер-штабс-фельдфебелю я же так и не стал звонить, рассмотрев это письмо как их ответ на мои многочисленные вопросы.

Но перед тем, как пойти в армию, мне предстояло ещё одно важное дело. Сбрить волосы. В 15 лет я начал отращивать волосы, и к 19 годам они выросли на 34 сантиметра. Я специально замерил их, когда последний раз мыл голову и расчесывал свои космы. Почетный ритуал обрезания волос я доверил своему другу Паше. Паша окончил на год раньше меня школу, и был призван в Бундесвер годом раньше. У него тоже были до армии длинные волосы, 50–60 сантиметров. В свое время он тоже доверил мне постричь его перед армией. Так что, особое доверие было у нас взаимным. Но в отличие от него, я захотел стричься абсолютно налысо. Если срезать волосы, то под ноль, решил я. Паша побрил меня машинкой под ноль, а потом мы еще несколько раз намазывали мне голову пенкой для бритья и брили ее станком для лица. В последний раз я уже сам брил себе голову и, конечно же, чуть не отрезал себе ухо. Заставь дурака молиться, он себе лоб расшибет. После трех заходов бритья обычной бритвой вся голова была в порезах и жутко кровоточила. Кровь стекала по затылку на спину. Для начала мы полили мою изрезанную кожу лосьоном для бритья, из-за чего я, как бешеный, стонал. Голова как будто была в огне. После безуспешных попыток использования лосьона на спирту мы присыпали голову детской присыпкой. «Пудра для детских попок» сразу подействовала, и жить мне стало легче. Гораздо больший шок наступил же, когда я увидел себя в зеркало. Сперва я испугался. Потом более или менее свыкся. Но что более интересно, я заметил анатомическое изменение моего черепа с тех пор, когда я последний раз брился налысо лет в 13–14. Голова приобрела строгие контуры и небольшие угловатые выпуклости, в отличии от прежней детской круглой яйцевидной формы.

Дальше последовали мои проводы, которые проходили в два этапа: с семьей и с друзьями. Сначала я решил встретиться с друзьями. Мы собрались в берлинский парк Тиргартен, чтобы выпить там по кружке пива. Я, как призывник и виновник торжества, угощал ящиком пива, а остальное все приносили сами. В этот день я решил одеться по-особенному. Мне захотелось предстать перед всеми так, чтобы даже друзья могли бы узнать меня лишь с трудом. Ведь кроме Паши лысым меня еще никто не видел. «По-особенному» в моем тогдашнем понимании значило, что я был одет не как обычно: в тяжелых сапогах, камуфляжных штанах и футболке любимой рок-группы. В противоположность к моему повседневному прикиду на мне были туфли, черные джинсы, рубашка в бело-голубую полоску и солнечные очки. В кармане у меня были семечки, которые я демонстративно щелкал. Вообще я не любитель щелкать семечки, но именно они были завершающим компонентом моего образа «нормального пацана». Для довершения облика мне всё же не хватало барсетки. Но отсутствие подобного аксессуара не было чем-то катастрофичным. Ведь среди немецко-русских «пацанов» не принято носить барсетки, в отличие от России и других стран бывшего СССР. Я не помню, кто из моих друзей и приятелей приехал тогда в парк первым. Но в любом случае он не сразу подошел ко мне. А когда подошел, то лишь спустя несколько секунд недоумений и колебаний, убедившись, что я — это в самом деле я, начал смеяться над моим внешним видом.

Спустя некоторое время все были в сборе. Сходив в магазин за пивом, мы направились в парк. Но в парке, к нашему сожалению, все лавки были уже заняты. Лишь возле одной лавки стояли два парня лет 17–19. Мы решили подойти к ним и спросить, долго ли они здесь еще останутся. Меня, как самого эффектного, пустили вести переговоры. Подойдя к ним и подняв солнечные очки на лоб, я спросил их по-немецки:

— Добрый день. Вы тут еще долго будете? Мы хотели бы разместиться с вами на одной лавке.

— Да, конечно. Мы уже скоро собирались идти, — ответил мне один из парней. После этой фразы я развернулся к своим друзьям, которые стояли метрах в пяти за мной, и крикнул им по-русски, что мы можем сесть на эту лавку. Повернувшись назад к парням, я вдруг понял, что и они говорят по-русски. Для уверенности я обратился к ним по-русски.

— Так вы русские?

— Да.

В это время мои друзья подошли к лавке и начали активно занимать места на ней и возле нее. Я же подошел к русским парням чуть ближе.

— Ребят, вы извините, если мы вам помешали. Просто лавок немного, а у нас праздник. Я в армию иду. Видите? Вот на лысо побрился. Давайте выпьем за встречу! Хотите, угощайтесь пивом.

— Не, спасибо. У нас водка.

Тут я увидел, что на лавке стоит почти пустая бутылка водки. Они допили ее после того, как чокнулись с нами. Мы же выпили пива. Я заметил, что они как то странно себя ведут, совсем не разговорчивы и все дальше отодвигаются от меня. Вспомнив, как я выгляжу, я понял, что они меня боятся. Видимо, они подумали, что я действительно «нормальный пацан» и вполне могу начать к ним придираться из-за мелочей, что может закончиться дракой или гоп-стопом. Я попытался им объяснить, что на самом деле я «нормальный», просто сегодня решил так пошутить. Но они мне, видимо, не поверили и подумали, что я шучу о том, что я «нормальный» и вовсе не «гопник». Мои оправдания в процессе одевания рюкзаков и прощания они проигнорировали. Примерно через пять минут парни ушли. Свои переживания о том, что меня приняли за что-то типа «гопника», я вскоре забыл, и мы дальше весело праздновали мой уход в армию.

На следующий день у меня был выпускной бал в гимназии. На бал я вообще собирался идти в костюме, как и полагается, но при +35 градусах это было бы смертельным номером. Я пришел, в том же прикиде, в котором праздновал проводы с друзьями. Одноклассники тоже были весьма удивлены моему виду и прическе. О бале особо говорить нечего. Единственное, о чем все меня спрашивали, — куда же делись мои волосы. На что я всем давал один и тот же ответ про армию. А в армии мне надо было уже быть послезавтра.

Но нет. Все же было еще кое-что, о чем стоит написать. Во время бала все, конечно же, старались сесть за столы исходя из круга общения. За нашим столом сидел практически весь наш курс русского языка плюс некоторые привели с собой родителей или свою пару. Чего я не ожидал, так это того, что родители одной моей еврейской одноклассницы будто бы гордились тем, что я иду в армию. Они, наверное, как минимум два раза пили за мою службу, хотя она еще и не начиналась. Все остальные отнеслись к этому более нейтрально. Я и не рассчитывал на какую-то особую реакцию на мою службу со стороны людей, с которыми я общался в школе. Так, например, мой учитель по политике часто говорил на уроках, что если он узнает, что кто то из нас пошел в армию, то он тому при встрече набьет морду. Безусловно, учитель по политике не должен пропагандировать свою точку зрения перед учениками, но это другая история. Почему же именно родители моей еврейской одноклассницы были так рады, что я иду в армию, для меня так и осталось загадкой. Я могу только предположить, что, возможно, они были рады тому, что остались еще молодые люди, которые не косят от армии. Ведь в Германии это совсем несложное дело. А может, они посчитали меня смелым или что-то в этом роде. Вероятно, что на то у них могли быть и другие причины. В любом случае мне от этого хуже не стало. Как и полагается для выпускного, к концу мероприятия мое состояние было таким, что я, наверное, добрался бы домой с большими приключениями и как минимум пару раз где-нибудь бы заснул. К счастью, один мой хороший друг жил недалеко от того места, где проходил наш праздник. Я заночевал у него.

Проводы с семьей прошли по-семейному тепло — с водкой и шашлыком на природе. Участники торжества мужского пола вспоминали свои истории со времен советской армии и рассказывали их, можно сказать, в качестве наставления или моральной подготовки к армии. Женская же часть беспокоилась и все выспрашивала меня, хорошо ли в армии кормят и одевают, нет ли там дедовщины? Мои проводы, как с друзьями, так и с семьей, стоит, на мой взгляд, считать скорее символическими. Ведь все прекрасно знали, что увидят меня уже через две недели на выходные, а вовсе не через год или два, как в России или СССР. Праздновали скорее начало нового этапа моей жизни. Закончились долгие тринадцать лет школы, и началась новая жизнь.