Серость. Про то, как будет

Алексей Павлович Феночкин

Нас ждет необычайное будущее, которое сложится как бы само собой, как бы эволюционным путем, ожидаемо с исторической точки зрения. Но за всем занавесом перемен будут стоять конкретные люди, которые приближали и приближают будущее уже сегодня, опережая и упреждая угрозы, нависшие над человечеством.

Глава 4. Жизнь в психушке

Я стал высматривать тех кто мог бы быть из тех людей которые говорили со мной и кто скорее всего находился здесь среди этой серой безмолвной массы, на первый взгляд абсолютно нормальных ненормальных людей. Когда все постояльцы больницы собирались на завтраки обеды и ужины я пытался поймать чей-нибудь взгляд, в ожидании того, что они как-то выдадут себя. Но похоже я был здесь самым нормальным и никто не казался мне подозрительным. Кормили нас плохо, видимо поэтому практически все были худы и слабы, мой прошлый жирок быстро испарился, я бы сказал рассосался вместе с низкокалорийными продуктами которыми нас пичкали дабы мы не испустили дух. но не смотря на плохое питание я старался держать себя в форме, не привлекая внимания, я поочередно напрягал и расслаблял разные группы мышц лежа в кровати под одеялом пока их не начинало сводить судорогой. со стороны это наверное выглядело как конвульсии время от времени случающиеся у пациентов. так я проводил около пятнадцати минут три раза в день до еды. Сказал как по рецепту. Выходить из палаты было запрещено, в туалет ходили под присмотром санитаров, нужно было только постучать в окно, но это не приветствовалось, так как все здесь было по расписанию, в том числе туалет и личная гигиена. Как правило, перед едой по пути в столовою, нас заводили в нужник, в котором всегда воняло хлоркой, которая просто напросто перебивала другие запахи человеческих испражнений и что казалось, являлось лучшей альтернативой всем другим запахам. Мы усаживались на ряды низко посаженных унитазов даже не разделенных перегородками еще кажется советского образца. Была такая эпоха у нашей страны, страны советов, когда все было общее и ничье, где никогда не заморачивались с бытовыми условиями и не задумывались об удобствах и индивидуализме. По сути здесь почти все было создано в ту эпоху и не нужно было машины времени, чтобы воотчую увидеть и впитать атмосферу того времени, которое застыло в этих стенах и предметах наполняющих быт спецмедучреждения. Я мало где был, но в тех помещениях, где я побывал, начиная со своей палаты, столовой, санузла и прачечной, в которую мне посчастливилось лишь однажды проскользнуть, все было в одном безвкусном стиле серости и сырости казематного типа. Почему я сказал посчастливилось? Да потому что одни и те же маршруты изо дня в день, из месяца в месяц сводили с ума и любое отклонение от оных было как глоток свежего воздуха, который можно было впитать не как иначе, как припав к трубе приточной вентиляции, которая заходила в нужник со стороны стены у последнего унитаза, и находилась как раз на уровне моей головы. Нужно было только чуть-чуть привстать на цыпочки и втянуть прохладу, дующую прямо в лицо. По воздуху можно было определить был ли дождь или было сухо, насколько тепло или холодно за окном, а иногда из трубы тянуло сладковатым запахом карамели не весть откуда появляющегося и так же стремительно исчезающего у основания трубы. Долго наслаждаться ее дыханием не приходилось, как я сказал, все было по расписанию и под присмотром, и как правило последний унитаз к моему приходу всегда был занят, приходилось довольствоваться местом в середине или вообще на входе. и тогда можно было видеть всех заходящих выходящих не взирая на цель визита. я даже пытался запоминать и считать постояльцев и в столовой и тут, то как то тщетно. все были на одно лицо и вели себя одинаково. Пересчет по головам в столовой показал, что тех больных что я встречаю постоянно было около 30 человек, если конечно мы не обедали в несколько смен. Если бы я мог их отмечать краской или еще каким способом, чтобы не путать при очередном пересчете, да и какой в этом был смысл… Однажды я встретил достаточно странного больного, который отличался от других отсутствием обоих глаз. Его глаза всегда были закрыты, скорее всего, это была врожденная аномалия, он даже не пытался их открывать, как будто во сне. Да и глазных яблок в глазницах под веками не наблюдалось, они не выпирали. Но что поразительно, человек так ловко ориентировался в пространстве, что я бы не решился назвать его слепым. Каждый день приносил новые знания, которые вводили меня в задумчивость и давали пищу для размышлений. В палату вела только одна дверь с маленьким застекленным оконцем в которое часто смотрели санитары, но у меня было стойкое ощущение, что в палате все же есть скрытые видеокамеры, так как время реакции санитаров на нештатные ситуации в палатах было минимальным. Стоило лишь только буйным начать вести себя подобающе буйному, как тут же появились они и усмиряли чудодейственным уколом, предварительно заломив руки за спину и прижав к полу. Осознав это я стал внимательно вглядываться в те места где могли бы быть установлены камеры. Потолок и стены были грязно выбелены и напоминали цвет нашей робы, которую кстати меняли не так часто как мне хотелось, стирать одежду самостоятельно было негде и нечем. На моей памяти здесь ни разу не делали ремонт с момента моего появления, даже пол мыли не регулярно и небрежно. Мытье пола напоминало мне корабельный вариант, когда из ведра на палубу выливали воду и разтаскивая швабрами по всей палате собирали осевшую пыль, грязь и мусор, выжимали грязную воду обратно в ведро. Делали это всегда одни и те же люди, такие же как и я пациенты, которые могли держать швабры в руках и имели такие навыки. Я любил наблюдать за ними сидя на кровати поджав ноги. Их движения казались мне до автоматизма отточенными, как у роботизированного конвейера, собирающего из деталей автомобили, но это все же были люди. Мои соседи по комнате вели себя дружелюбно, не доставляя мне хлопот, часто расхаживая вперед и назад по палате, иногда делая непонятные мне пассы руками и движения головой. Но ни слова не сорвалось с их губ за то время что мы были вместе. Я вообще стал забывать как звучит человеческая речь. да и сам я никогда не пытался с кем то заговорить понимая, что мне все равно не ответят, только нечастые разговоры в моей голове спасали меня от одиночества и подсказывая что я еще жив, хотя возможно и сошел с ума. Нигде не было зеркал, и впервые посмотревшись в маленькое оконце двери, когда в комнате было светлее чем в коридоре, я не узнавал себя. На меня смотрел обросший старый человек с впавшими глазами и большим острым носом. У меня проступили морщины и стало много седых волос выбивающихся из общей массы бороды и волос на висках. Таким бы я вряд ли понравился женщинам. Разозлившись, я показал тому — себе в стекле язык, оскалив зубы и увидел, что мой язык, не смотря на мои усилия не высунулся изо рта, его как будто укоротили. Я запихал указательный палец в рот и нащупал его, язык был на месте, но я не почувствовал им прикосновения пальца, он как будто онемел. Теперь мне стало понятно почему я не чувствовал вкуса еды. Наверное, уколы и таблетки, которые я принимал, делали его таковым. И все мое окружение возможно именно поэтому молчало. но зачем и кому это было нужно, ради чего подавляются сигналы мозга идущие от языка и к языку. мне стало страшно что такое возможно. такое избирательное действие лекарств. таким образом наверное можно было бы отключить любой орган. Я больше не пытался показывать себе язык и заговорить, так как моя единственная попытка вылилась в мычание Герасима из «Муму». Шли долгие бессмысленные дни моего пребывания в психушке, в которые я углубился в изучение моих видений будущего. я называл их воспоминаниями будущего потому, что я как будто помнил их, а не знал что это наступит, я помнил что это будет скоро или не очень, как дежавю которое время от времени случается с обычными людьми. Воспоминания так же имели свой эмоциональный окрас и я мог испытывать те или иные чувства, когда они нахлынывали на меня. Все они касались моего пребывания здесь и мне было крайне не приятно когда я их вспоминал, а иногда даже страшно. тогда я пытался заглянуть в будущее не связанное со мной, но у меня ничего не получалось… видимо я мог видеть только то что будет со мной, а ни с кем другим. Скорее всего, таких воспоминаний в моем мозгу просто не было, и я не мог их помнить. Каждый день нас проводили по странному коридору, который разительно отличался от других помещений больницы. Он был узким проходом с глянцевыми черными стенами, полом и потолком и напоминал вывернутый во внутрь автомобиль американских спецсужб, в Американских же фильмах. Там был тусклый свет неоновой лампы с потолка и приятно теплый пол. я не любил этот странный коридор, потому что у меня сразу начинала болеть голова и мне становилось плохо. Но как только я проходил его, все симптомы тут же улетучивались и мне становилось лучше. в коридор заводили по одному, босиком, без предметов в руках, предварительно ощупывая тело под одеждой. Обратно мы возвращались другим маршрутом, минуя дверь в кабинет главного врача и поста санитаров, где они так же безмолвно коротали свои дежурства попивая чай и покуривая сигареты. Я замечал, что многие идущие впереди собратья улавливали ноздрями эти запахи чая и дыма, и поспешно с жадностью вдыхали те крохи которые им доставались в конкуренции с мощной вентиляцией, которая была смонтирована на потолке. Кабинет главного врача всегда был закрыт изнутри, снаружи не было даже ручки, только одинокая табличка говорила о назначении кабинета. Я там никогда не был, но мои воспоминания из будущего говорили о его зловещем назначении и я не хотел вспоминать эти воспоминания. Я точно знал, что и где стоит в этом кабинете, и рабочий стол врача, и чуть поодаль кресло с привязными ремнями, и компьютер на тумбе с торчащими из него проводами идущими к набалдашнику кресла и ремням. кресло напоминало электрический стул, но напротив не содержало металлических элементов и было мягким на ощупь. Я назвал его троном из за его размеров и великого, как мне казалось, предназначения. Когда я понимал, что мои будущие переживания скоро должны случиться как я это помнил, от этого становилось не по себе. Из-за огромных размеров кабинет больше походил на пещеру, где наверняка гуляло бы эхо, если бы я смог издавать звуки. Я никогда не курил и не знал как это делается и поэтому запах дыма меня не прельщал и я не старался приближаться к посту как можно ближе, а держался с противоположной стороны. Однако мой сопровождающий всегда непременно станавливался и приветствовал своих коллег кивком головы и жестом руки, закуривал и оглядев всех собравшихся выпускал клуб дыма из легких внутрь комнаты, сеесекундно сплевывая в урну стоящую рядом. это был как ритуал погонщика, прежде чем он продолжа гнать своих животных дальше по пустынным коридорам навевающих уныние и тоску. После прогулки мы принимали таблетки и наступал тихий час. У нас почти каждый час был тихий. Буйных было мало и везде царила тишина и покой. нас никогда не выпускали на улицу, да и теплой одежды у нас не было, за стенами наверное уже стояла глубокая осень. Иногда яркие вспышки мимолетных молний, да затухающие раскаты грома доносились сквозь зарешеченное окно под самым потолком палаты, но добраться до него не было никаких возможностей, а так хотелось увидеть небо. Поэтому однажды, когда с наружной стороны кто-то кинул камень в окно и разбил двойное остекление, в палату хлынул холодный свежий воздух, моментально наполнив помещение запахом осени и первого снега. это было событие первой величины, мы соскочили с коек и бросились к окну жадно вдыхая порыв ветра не смотря на разбитые стекла под босыми ногами. Праздник длился не долго, нас быстро вывели в коридор и проводили в соседнюю палату, где находился тот самый старик уже известный мне по столовой и еще двое больных. Мы скромно встали в углу не проявляя активности. Старик помани меня рукой и жестом предложил сесть на свою кровать рядом с ним. Я поколебавшись принял его предложение и сел рядом с ним. От него несло старостью и мочой, но это был привычный запах для этих мест. и тут в моей голове снова раздался знакомый голос. — «ты принимаешь мое предложение?» спросил голос. Я взглянул на старика и он слегка улыбнулся чуть приоткрыв почти беззубый рот, дав мне понять, что это он говорит со мной. Голос в моей голове звучал бодро и молодо, и это никак не вязалось с его возрастом. Как будто читая мои мысли он сразу изменил его на старческий сиплый, а через предложение на бесстрастный дикторский голос Левитана и снова слегка улыбнулся. Я понял что он так шутит и возможно ему ничего не стоит заговорить со мной женским или даже детским голосом. Но как он узнал что я могу быть ему полезным, и с чего он взял что я действительно полезен? Секунду помолчав, он ответил отведя глаза — что мы давно знакомы с ним и то, что я здесь уже не первый раз. Наблюдая за моими побегами отсюда он всегда встречал и мои возвращения не помнящего, потерянного, и все начиналось сначала. Мои видения будущего, наше знакомство, подготовка к побегу, дружба, восстановление моей памяти. и каждый раз как в ретрофильме «день сурка» с интервалами в несколько лет я раз за разом просыпаюсь на своей больничной койке, возвращенный из очередной реальности в настоящее. А потом он сказал, чтобы я окончательно поверил в его искренность и слова, что мне нужно заглянуть под свою койку, и там на стене я увижу отметки дат прошлых моих пребываний здесь. Через мгновение за нами пришли. Санитары вставили новый стеклопакет и мы смогли вернуться в свою палату. В палате все еще было свежо и от этого на душе стало легче. Дождавшись когда они покинут палату, я как бы случайно уронил банку с таблетками на пол и она закатилась под кровать. Я незамедлительно полез ее искать. Еще было светло и на серой стене под кроватью проступали штрихи начертаний в виде палочек в строку, всего три столбика. Мне следовало начать чертить в четвертом. и я корябнул краску ногтем, снова и снова, пока краска не поддалась и не появилась неровная черта, означающая первый день начала отсчета. Теперь я стал доверять старику, хотя он не представился. Да и зачем? Я все рано не мог ему ответить тем же, ведь я не помнил своего имени, и он видимо тоже. В следующие дни он отвечал на мои вопросы о его жизни здесь, и как он научился разговаривать без голоса. Я слушал и запоминал все детали его рассказов, особенно которые касались наших с ним предыдущих встреч. Он рассказал что второй голос который я слышал в первый раз принадлежит еще одному нашему другу, который всегда помогал мне в моих побегах и которому удалось отсюда выбраться. Именно он разбил мое окно, чтобы наша встреча со стариком состоялась, поэтому я проникся к ним уважением и дружбой. Старик не торопил меня с моими ответами касающихся будущего, но просил как можно тщательнее описывать детали, пусть хоть сколь маленьких событий и фактов, и я охотно переживал свои воспоминания о будущем чтобы как то ему угодить двигаясь от даты к дате, особенно знаменательными какими либо событиями. Наградой за мой труд должна была быть информация о моем прошлом, которой он владел с его слов. И он знал как мне вернуть свою память, а значит вернуть себя. Только тогда я еще не понимал всю ценность моих сведений для старика, но задумывался о первопричинах его любопытства.