Левая рука Бога

Алексей Олейников, 2015

Мир возможного будущего. Новый Российский Союз находится в глухом противостоянии со странами Запада. Лишенный доступа к высоким технологиям, в жесткой гонке вооружений, НоРС бросает все свои силы в неизвестные области знания, где наука смыкается с верой, в тонкие пространства, где дремлют силы, которые лучше не будить. Чтобы попасть туда, мало термоядерных реакторов и гигаваттных установок. Нужна вера – такая откровенная и безоглядная, какая может быть только у детей. Но что произойдет, когда подростки получат настоящую Силу? Что они выберут, на что решатся, если внутри каждого – его собственная ядерная бомба обид, страхов, надежд и мечтаний?

Глава вторая

— Чего тут странного, — удивилась Локотькова, когда он рассказал о беседе с историком. — Спиридоша о нас же и заботится. Знаешь, как наш гимнасий называют в Суджуке?

— Как?

— Заповедник. У нас тут такие вольности, какие в общих школах и не снились. Вот Спиридон за нас и переживает. Как бы не пришел медведь и не сел на наш теремок.

— Да ну, — сказал Денис. — С чего бы? Разве мы делаем что-то не так? Просто говорим обо всем открыто. По-моему, это правильно. Иначе как мы поймем, где правда, а где ложь, если будем молчать?

Катя взглянула на него иронически, но ничего не сказала.

Они шли по осенней набережной, ветер дул со стороны залива, сметал сухие листья на дорогу. В Москве уже дожди, а здесь еще без курток ходят. Юг.

Чем Денису здешний школьный порядок нравился — старшее звено отпускали домой, только малышню не выпускали со двора без взрослых сопровождающих. В столице не так, там даже от старшеклассников требуют родительское заверенное письмо. О том, что, мол, они доверяют своему дитяте добираться домой самому. А к нему надо приложить еще и утвержденный в СОД — службе охраны детства — путевой лист, копию свидетельства о рождении и проездные пропуска через межи округов. Их московский гимнасий находился на севере, за первой кольцевой. Если ученик жил на юге, надо было пропуска четыре, чтобы он мог добраться домой через межевые заставы. А если учесть, что пропуска надо каждый месяц обновлять, то такая тяга к самостоятельности влетала в изрядную копеечку. Так примерно, на пальцах, отец объяснил Денису в прошлом году, когда тот заикнулся о том, чтобы самому ездить домой.

«Вот получишь “времянку”, тогда сам заказывай пропуска, плати пошлину и катайся», — сказал папа.

Так что в Москве развозили всех, с первого до одиннадцатого класса.

Раньше такой порядок Денису казался разумным. Родители же несут ответственность за своих детей в полной мере? Вот пусть и несут. Много мороки перемещаться по Москве без сопровождающих и временного удостоверения личности, которое выдавалось после выпускных испытаний в одиннадцатом классе. Без «времянки» человек далеко не уедет, его первый же наряд СОД остановит.

От здешней свободы Дениса первую неделю слегка штормило, но потом он пообвыкся. Все-таки есть в этом свое удовольствие — идти, чувствовать ветер и солнце на лице, слышать, как шуршит листва и шумит море. А главное, ты сам по себе это короткое время между школой и домом, провалился в этот зазор, как монета в щель между плитами, и никто о тебе не знает.

* * *

…Катя начала свое обычное знакомство с городом. Три месяца назад он перевелся в этот гимнасий и сел рядом с Локотьковой. С тех пор она его и опекает. Даже смешно, Денис уже и сам может по городу приезжего провести, показать, где рынки, где железнодорожный двор, а где машинный, в котором междугородние возки останавливаются.

Но все равно часто после школы он шел с Катериной — наверное, уже по привычке.

— Бугры, — указала Катя жестом завзятого краеведа на горный склон, усеянный частными особняками, один другого краше. Крыши — медь, сланец, дорогущая стеклочерепица «драконья чешуя», вошедшая в моду совсем недавно, стены — натуральный кирпич, облицовка гранитом, мрамором, Денис заметил даже пару теремов, отделанных поморской сосной, — последний писк подмосковной моды. Богатый конец.

— Там живут все, кто родился с серебряной ложкой во рту, как гласит английская пословица, — едко заметила Катя. — А здесь — срединный округ, дальше четырнадцатый, Южный рынок, Дикое поле.

— А почему Дикое?

Катя пожала плечами.

— Мама говорит, раньше там пустырь был. Они там маки рвали в детстве. Прикинь, маки!

— Маки — это красиво, — сказал Денис. — Только запрещено. Сыскари за дурман-зелье задержать могут.

— А мне маки нравятся, — призналась Катя. — и еще ирисы. Я как-то посадила у себя под окнами маки, только их все оборвали.

— Кто оборвал?

Катя пожала плечами.

–…А там Нахаловка! — она ткнула пальцем через залив, в сторону пристава, где стояли корабли и дымились полосатые заводские трубы. — Вернее, Федотовка, но все ее называют Нахаловкой.

— Я даже знаю, кто там живет, — сказал Денис. — Судя по названию.

— Ну, серебряных ложек на всех не хватает, — фыркнула Катя. — Дольщики в срединный округ особо не суются, сидят там, возле растворного завода. Нечего им тут делать.

Денис покосился. «А сама-то ты давно из доли вышла?» — хотел он спросить, глядя на ее потертую курточку и дешевую сумку, но сдержался. Катька точно обидится.

— Не жалко их?

— А чего их жалеть? — прищурилась Катя. — У кого ума хватает, давно оттуда переехал.

— Ну, вон Ярослав, кажется, там живет, — неуверенно сказал Денис.

У Кати сделалось такое лицо, будто ей лимон в рот выдавили.

— Нашел кого вспомнить! Щербакова! Да он неизвестно как в наш гимнасий угодил. У него же больше десяти из ста по всем предметам не бывает. Туп, как пробка.

— Зато со световым вертепом все в порядке. Вон он какие выдает образы — по десять минут держит, без сбоев.

— Да уж, — помрачнела Катя. — Уже который год голову ломаю — зачем нам этот вертеп? С первого класса нас гоняют на нем. И ведь в других школах и близко нет ничего похожего, я знаю. Все понимаю — история, языки, числознание, счетность, языкознание, сетеведение, словесность, даже сказковедение. А вот этот вертеп… Бессмыслица.

— Справишься, — сказал Денис.

— Ага, — без особой уверенности сказала Катя. — Знаешь, в прошлом году двух ребят отчислили после весеннего представления? Они пошутить решили. Проводками поменялись, образы перемешали, и помехи на весь объем пошли.

— Серьезно? — изумился Денис. — Они же спалить могли все оборудование.

— Сразу вышибли. Так что с нашим вертепом шутки плохи.

Они спустились с высокой набережной на пляж, пошли по каменным плитам. Пляжи здесь были галечные, ровненькие, а вдоль набережной тянулась каменная полоса, вымощенная плитами.

— Это пляж, я тут часто купаюсь, когда лень ехать в Балку или на Камни, — сказала Катя. — Если дальше пойдем, будет кинотеатр «Садко», там два зала, слишком соленая кукуруза и противная толстая квитошница — мы с ней все время друг на друга через стекло так зыркаем, знаешь, со значением. А дальше, видишь? Памятник погибшим морякам.

— В какой войне? — спросил Денис.

Катя даже с шага сбилась.

— Как в какой? В Великой Отечественной! Ты что, не знаешь, какие тут бои были? — Она потянула его к морю. Зашуршала галька под ногами. У кромки прибоя лежала свалянная, как грива морского коня, длинная полоса бурых водорослей. От них шел острый густой запах, совсем не похожий на запах йода — как пишут в книгах.

Катя присела к воде.

— Потрогай.

— Зачем?

— Потрогай, говорю! — Глаза у нее сверкнули. Денис опустил руку, волна облизала ее, он отдернул ладонь.

— Холодная? — спросила Катя. — А сейчас овсень. Представляешь? А моряков высаживали в лютене, прямо по грудь в воду. Они шли на берег, а в них с берега стреляли из всего, что было. Вон там они высадились, — Катя указала на громадину вдалеке, похожую на огромный противотанковый еж. — Ни одного целого дома во всем городе не было, ни единой стены, ничего. Все заново отстроили после войны.

— Учебную затею по истории делала? — удивился Денис. — Это же когда было, откуда ты знаешь?

— Бабушка рассказывала, — сказала Катя. — Пока жива была. Ну и что, что давно, мы же помним. И всегда будем помнить!

— Ну да, их подвиг бессмертен и память вечна, — привычно отозвался Денис. — Конечно…

— Да какая память! — сказала Катя. — Видишь вон те дома?

Разноцветное двадцативерховое сборище, которое золотило вечернее солнце, трудно было не заметить.

— Они на братских могилах стоят, — спокойно сказала Катя. — Когда котлован копали под основание, там кости гребилом выгребали. Потом в самосвалы погрузили, увезли куда-то.

— И… ничего не было? — не удержался Денис.

Жилье верхнего уровня, солнечные доски на крыше, оконные стекла не блестят — солнечный свет впитывают, значит. Спасибо за дополнительное образование папе — недаром он был помощником главного смотрителя на Талдомском ядерном стане, пока сюда не переехал. Теперь работает на каком-то закрытом предприятии на Колдун-горе. И зачем понадобился энергетик на этом «Оке»? Стан наблюдения и изучения проницаемости земной коры, разве там есть реакторы?

— Конечно, не было, — она посмотрела на него, как на придурка. — Там каждый дом на костях стоит.

— Как-то подло это, — сказал Денис. — Надо было сообщить на дальновидение или в печать написать. Или в управу.

— Шутишь? — спросила Катя. — Это дома для Особого приказа. Сечешь?

— Значит, так надо было, — вздохнул Денис. — Наверное, они не знали, когда строили.

Особый приказ!

Они не все успели рассказать тетке из ПОРБ. Сразу после того как был создан Сход, из кавказских добровольческих дружин создали Особый приказ. Горцы показали себя лучшей из опор государства, и потому Саблин доверил им важнейшую задачу — охрану страны от крамолы и распрей. По всей земле российской разошлись дружины Особого приказа, в каждом крае и области встали станом. Волчья голова — как выражение бесстрашия и верности на черно-желто-белом фоне государственного флага. Как огня боялись этого знака все предатели и инодумцы, которые творили козни стране. Это Особый приказ первым стал на пути чужеземного вторжения, когда через Хвалынское море в мягкое подбрюшье Земли Российской, в Астраханщину, вторглись военные корабли Персии. О делах Особого приказа каждый день дальновидение говорит. Тот же «Час суда праведного» Ярцев-старший постоянно смотрит, так там что ни день, то очередной вражина со слезами раскаяния выступает.

— Да уж, не знали, не ведали, — Катя бросила камешек в воду. — Теперь ты расскажи.

— Что?

Катя бросила еще один камешек.

— Как там, в Москве, — сказала она. — После того, что три года назад было…

Ярцев помолчал. Если ты москвич, вопрос о подземке неизбежен. О том, что осталось после атаки. О жертвах. Обо всем.

— Поезда давно пустили по всем веткам, — сказал он. — На Киевской и Гатинской памятники недавно открыли красивые — черная плита, в ней плывут имена без остановки. Некоторые, правда, еще боятся ездить, но, думаю, скоро все успокоится. Теперь на каждом стане стоит объемный просвет на входе — такая дура, знаешь, арка-полукружина с двухверховый дом. Городовых нагнали, на каждом углу стоят.

Денис задумался. Что сказать про дом, откуда недавно уехал? Там все так же, как в твоей памяти, ты еще там. Какие новости могут быть?

— В Большой Москве строят перемычки пятого кольца. На севере пустили вторую линию скоростного легкого поезда, — Денис принялся скучно пересказывать новостные передачи. — В августе в Москва-граде столкнулись два безводильных летуна, один вез пироги, другой — японскую снедь. Тот, который с пирогами, уцелел, а с рисовыми шариками навернулся и пробил крышу машины. Слава богу, без жертв. Теперь хотят запретить все полеты в средине города. Хотя зачем — надо просто запретить воздушный развоз японской еды, с пирогами-то летун не упал. Что доказывает полетные качества пирогов. Что еще…

Денис задумался.

— А что за бунт у вас был? На окраинах?

— Это когда неграждане бузили? — уточнил Денис. — В Ватутинки пригнали казаков, всех построили в этом ауле. Кого-то посадили, кого-то выслали. Не такой уж это бунт, так, мелочи. С местными старейшинами все быстро уладили. Вот два года назад, когда два бойца из Особого приказа зарубили двух болельщиков, средину города на три дня перекрыли. Машин тогда пожгли — штук сто, не меньше. Вот тогда кипело, да, — казаков и сыскарей не хватило, пришлось самому Особому приказу подключаться. А уж с ними шутки плохи, сама знаешь. Замирили болельщиков.

— Жуть какая, — поежилась Катя.

— Нет, вообще в Москве хорошо, — сказал Денис. — Порядок. Все сидят по округам, куда не надо, не суются. Малыши могут на улице спокойно играть, в границах домового предела.

— А почему сидят по округам?

— Так ведь границы между округами межевыми заставами перекрыты, — пояснил Денис. — Они и на выходе из каждого подземного стана стоят. Чтобы из одного округа в другой проехать, пропуск нужен. А его кому попало не выдают. Только по работе, с временным пределом, если человек работает в другом округе, или по службе. У сыскарей, например, «вездеходы», или у прочих служивых и чиновников. Ну, или у «волков» из Особого приказа, но их никто и так не останавливает.

— Скучно так жить, — погрустнела Катя. — И по городу не погуляешь.

— А чего тебе гулять? — пожал плечами Денис. — В каждом округе все, что нужно, есть. Хочешь — ходи в смотрилища, есть летние, прямо в парках, есть закрытые. Там лент — море, и старые, и новые, и рисовальные для детей. Хочешь, иди в торговые ряды, там развлечений выше крыши: катки, шарокаты, воздушные прыжки, световые стрельбища. Трактиров и чайных, опять же, полно везде. У гостей и приезжих есть разовый пропуск на Красную площадь и средину города, а для москвичей каждые выходные средину открывают. Гуляй по Красной, смотри на усыпальницу Владимира, снимай Василия Блаженного.

— Не знаю… — Катя выглядела разочарованной. Хотя он и рассказывал ей о Москве, она все равно надеялась, что образ столицы, который она себе нарисовала, когда-нибудь совпадет с его описанием.

— Неправильно это, — упрямо повторила она. — Город для людей должен быть, а не люди для города. Отец у Шевелевой на Закат ездил, еще до Просветления, она снимки показывала.

Юноша взял горсть голышей, принялся пускать их. Гладкие стервецы не хотели прыгать, безнадежно тонули.

— Да когда это было. Посмотри, теперь там каждый день то бунты, то митинги. И кому это надо? У них извращенцы в правительствах сидят, это вообще как? Закат совсем прогнил.

Катя задумчиво теребила сережку, смотрела то на него, то в море, взгляд ее качался, как волна.

— Давно хотела спросить, Ярцев. Вы к нам насовсем?

— Пока срок службы у папы не выйдет. А он на пять лет подписал договор.

— Я бы ни за что не переехала в Суджук, — сказала Катя. — Из Москвы — сюда. Нет, здесь хорошо, знаешь, мне Суджук нравится. Море, у нас здесь лебеди, у нас здорово. Но вот все время здесь жить… Вот в Москве — жизнь.

Денис высыпал камни в воду.

— Здесь тоже хорошо. У вас город такой… Необычный.

— Господи, Суджук — необычный? — изумилась Катя. — Да чем же?

Денис задумался.

— Тут все как будто остановилось. Как до Просветления, даже надписи кое-где остались прежние. И говорят по-старому. Почта, а не письмосыльная служба, троллейбус вместо проводного возка. Занятно. Ладно, я домой.

— Уже? — Катя поднялась, отряхнулась.

— Да, спасибо. Было здорово.

Денис не кривил душой, Катя и правда хорошо рассказывала. Даже ее прилипчивость не раздражала. Она была какая-то другая, казалось, ей был нужен не он, а Москва, которую он привез за спиной.