Без иллюзий

Алексей Николаевич Уманский, 2007

«Без иллюзий» продолжает ряд сюжетных линий предыдущего романа. Тот же лирический герой, Михаил Горский, от имени которого велось повествование в романе «Легко видеть», размышляет о жизни и своем поколении. Содержит нецензурную брань.

Глава 7

Они покинули гостеприимный дом, Санину больницу, перешли по висячему мостику через Федоровку и вновь оказались на летном поле. Опасения насчет того, что из-за непогоды самолет в Бажелку не прилетит (а осенью вероятность нарушения расписания всегда была особенно велика), не оправдались. Ан-2 прибыл вовремя, без задержки принял пассажиров, разбежался по неровной поверхности поля и взмыл вверх. На какой-то миг внизу промелькнули машущие руками провожающие, крыши домов с буквенно-цифровым обозначение поселка — и Бажелка исчезла из вида. Было грустно улетать из нее. Кратковременная отлучка из Москвы близилась к концу. Снова предстоял переезд из Кировского аэропорта местных линий на железнодорожный вокзал и ночь в поезде. А дальше возвращение на круги своя.

Утром они обыденно быстро и просто расстались на вокзале. На прощанье Люся с готовностью ответила на поцелуй Михаила. Впрочем, они могли свидеться на работе всего через несколько часов.

За время отсутствия Михаила в течение двух рабочих дней ничего особенного в отделе не случилось. С возвращением просто продолжилась унылая череда серых дней в прямом и переносном смысле слова. С Люсей же у Михаила начался новый период отношений — дружба на грани любви. Интерес друг к другу после поездки в Бажелку у них отнюдь не увял. Время от времени он заходил к Люсе домой, но чаще они виделись на работе. Люсины родители встретили Михаила приветливо — должно быть, потому, что в их доме часто бывали приятели дочери. Всегда среди них мог оказаться кто-нибудь новенький. А уж окажется ли он женихом, судить с первого взгляда они не спешили. Люсина мама Наталья Антоновна проектировала горношахтное оборудование и была в этом деле на видных ролях. Люся корпулентностью заметно превосходила маму, и в этом смысле явно удалась в отца, Антона Борисовича, очень рослого и крупного мужчину, лицом и пристрастием к курению очень напоминавшего сэра Уинстона Черчилля. Хотя он и не являлся премьер министром, но все же занимал заметную должность — был заместителем директора института авиационной технологии.

Антон Борисович умел безо всяких усилий со своей стороны производить приятное впечатление даже на незнакомых людей и завоевывать прочные симпатии у знакомых. Почему-то было легко представить, как его полюбила молоденькая Наталья Антоновна, а он — ее, хотя это случилось давно, еще до войны. В 1942 году Антона Борисовича послали в длительную командировку в США для приемки поставляемых в СССР военных самолетов, причем настолько длительную, что туда же разрешили уехать к мужу Наталье Антоновне с четырехлетней Люсей. Это путешествие в Америку запомнилось Наталье Антоновне как эпопея на всю жизнь. Сначала они через всю Россию ехали из Москвы во Владивосток, а там пересели на торговый теплоход, который должен был доставить их кружным путем мимо Камчатки по Берингову морю в порт на западном побережье Америки. Как женщина с единственной дочерью решилась на этот весьма рискованный рейс, было трудно понять. Скорей всего властно звала любовь, не признающая препятствий на своем пути. Тяжелые осенне-зимние шторма были далеко не самым опасными из них. Случаи, когда японские подлодки втихаря в отместку за поражение на Халхин-Голе, несмотря на мирный договор с СССР, но в соответствии с союзническими обязательствами перед Гитлером, топили советские торговые суда, происходили с пугающей частотой. Несколько ближних к Японии Алеутских островов были захвачены японцами, и оттуда могла исходить угроза атак еще и с воздуха. По словам Натальи Антоновны, морской переход страшно затянулся. Уже заканчивалась на борту пресная вода, когда они все-таки благополучно пришвартовались к причалу в американском порту. Дальше-то все пошло как по маслу. Оказаться после отъезда из истекающей кровью голодной и нищей России в изобильной и мирной Америке было равносильно преображению. Никаким «щучьим велением» в родной стране нельзя было бы осуществить подобных перемен. В штатах они хорошо и вкусно питались и без труда приобретали себе всевозможные вещи на годы вперед. Это Михаил представлял себе вполне предметно. Мамин коллега по архитектурной мастерской, который еще до войны полтора года прожил в Америке, работал на сооружении советского павильона на Всемирной выставке. Из этой командировки Николай Иванович Гришин привез не только множество всякой всячины для себя и своей семьи, но и для близких знакомых на работе, пусть это были сущие пустяки с американской точки зрения, но только не для советских людей. Это были карандаши и точилки для них, кнопки, верно служившие годами (чего об отечественных никак нельзя было сказать), альбомы для рисования, ластики, а еще рубашки и блузки для десятка посторонних людей! Даже на Баженку Люся приехала в отлично выглядящем кожаном пальто, приобретенным еще во время войны в Америке. Конечно, у самой Люси осталось мало собственных воспоминаний о том времени, хотя, возможно, заокеанская жизнь отразилась на ее облике — высокая, стройная, но не хрупкая, рыжеволосая, как потомок выходцев из Шотландии или Ирландии (в этом она не походила ни на отца, ни на мать) — по крайней мере, Михаилу казалось, что так могло быть на самом деле. Ведь генотипы складываются не только за счет общего происхождения членов племени от немногих его основателей, но и за счет особенностей той местности, той страны, где они обитали, особенно в детстве. Слава Богу, сталинским органам госбезопасности, в своей бдительности подозревающим в измене всех граждан родного государства, посланных им же работать за рубеж, на сей раз не пришло в голову обвинять Антона Борисовича, что он стал американским шпионом. Поэтому Люсино детство, юность и дальнейшая жизнь не были перечеркнуты жирной клеймящей черной краской — член семьи врага народа — и жила она вместе с обоими родителями. Повзрослев, она сама или с помощью матери узнала, что у Антона Борисовича есть и другая женщина, и Люся даже разговаривала с ней, стремясь предотвратить развод отца с матерью. Развода действительно не произошло, но Михаил не думал, что это было следствием Люсиного вмешательства в интимную сферу отца. Скорее причина была в том, что у Антона Борисовича имелась далеко не одна любовница, а жениться на каждой из них он и не предполагал. Наталья Антоновна явно принадлежала к тому постепенно сокращающемуся кругу женщин, которые знают об изменах мужей, но не ищут выхода ни в разводе с целью начать новую жизнь с другим мужиком, ни в том, чтобы компенсировать понесенный ущерб самым эффективным способом, заведя любовника или любовников самой. А еще Люся узнала, что главной страстью отца стала игра на тотализаторе. Он был завсегдатаем ипподрома и просаживал там большую часть своей зарплаты. Люся не столько с возмущением, сколько с изумлением рассказала Михаилу о своем открытии: матери на семейные нужды он отдавал всего двести рублей в месяц, получая в то же время шестьсот. — «Представляешь — шестьсот!» Это были очень большие деньги в то время. Официальный оклад министра (конечно, это было не все, что он получал деньгами от государства) составлял пятьсот рублей. И в основном эти деньги отца пропадали на скачках и на бегах. Но Антон Борисович заставлял свою дочь удивляться не только по денежным поводам. Она и представить себе не могла, насколько велика была его популярность в самых неожиданных местах. Однажды, когда Люсе предстояла командировка в Ленинград, отец, зная, как трудно там бывает устроиться в гостинице, сказал дочери: если ничего не будет получаться, обратись в «Октябрьскую» гостиницу — и назвал несколько имен, добавив: «Думаю, помогут.» Помощь действительно потребовалась. Но когда Люся нашла даму — одну из названных отцом сотрудниц персонала «Октябрьской», реакция на то, как она представилась, была просто невообразимой. Дама схватилась за телефон и голосом, полным ликования, сообщила двум коллегам: «Марья Семеновна, Екатерина Ивановна, идите скорей ко мне! Знаете, кто к нам приехал? Дочка Антона Борисовича!!!» Примерно тоже самое случилось потом и в Гаграх. На сей раз Люсе немедленно предоставили приют в старейшей, основанной еще самим принцем Ольденбургом и самой фешенебельной гостинице в Старых Гаграх — в «Гагрипше», где получали афронт куда более именитые и состоятельные люди. Такова была житейская слава ее отца. Можно себе представить, что творилось бы в «Октябрьской» или в «Гагрипше» или в любом другом месте, где знавали Антона Борисовича, если б туда явилась не его дочь, а он сам.

Михаилу нравились оба Люсиных родителя: Наталья Антоновна за душевный склад, за долготерпение и стойкость, в конце концов — за воспитание дочери; Антон Борисович — за мужское обаяние, сильное и не злодейское, потому что даже не лучшие с точки зрения общественной морали страсти, которым он был привержен, не влекли за собой изменений в его первооснове, а первоосновой в нем было добро.

Наталья Антоновна, несомненно, хотела видеть дочь замужем и с детьми — тогда бы она реализовалась бы и как замечательная бабушка, тем более, что Люсе уже исполнилось двадцать восемь и ее близкие подружки — Марина и Ада, кто как, но устроились в жизни на это счет. Про себя Наталья Антоновна признавала, что это лучше, чем ничего — все-таки у них у каждой есть постоянный мужчина и ребенок, хотя в глубине души полагала, что подружки все-таки скурвились, как она однажды высказалась Люсе. А вот у родной ее дочери, такой красивой, удавшейся по всем статьям, почему-то ничего прочного и серьезного не получалось, и это было предметом постоянных расстройств. Люся рассказывала Михаилу, что еще студенткой МВТУ сумасшедше влюбилась в сокурсника, который не ответил ей с тем же пылом, хотя она ему нравилась. Люся страдала по нему достаточно долго, пока наваждение не кончилось. — «Когда? — спросил Михаил. — После того, как ты ему отдалась?» — «Да,» — печально подтвердила Люся, в то же время улыбкой подтверждая правильность его догадки. Ему не раз и не два приходилось сталкиваться с тем, как чья-то любовь без взаимности исцелялась и переставала существовать душевной раной после физического сближения с любимым человеком, который мог позволить себе ответить только таким образом, но не больше, отдавая дань уважения тому лучшему, что одно существо, вольно или невольно, способно вызвать в другом существе, для которого и это могло с полным правом считаться достижением и подтверждением силы его любви. Но студенческая любовь прошла уже давно, а новая не появилась. Михаил и сам думал об этом с некоторым сожалением. Несмотря на то, что Люся как женщина привлекала его сама, ему почему-то не меньше хотелось, чтобы у Люси появилась полноценная семья и без его участия. Это следовало рассматривать как признак того, что поглощающей любви между ним и Люсей не будет, а, значит, и серьезных изменений в образе их жизни в ходе дальнейших отношений за собой не повлечет. Но мысль об этом не действовала ни на Люсю, ни на него холодным душем — пусть не любовь, но ведь глубокая и не пустяшная по своим последствиям симпатия — разве мало по нынешним временам? Люся могла сидеть у него на коленях и отвечать на ласки, рассказывая Михаилу о своих историях, в том числе о любовных, и слушая его откровенные признания по поводу его поисков счастья дома (в прошлом) и ныне — на стороне. Иногда она отпускала ему ироничные замечания, которые совсем не раздражали Михаила — наоборот, казались вносившими ценный вклад в их общий мыслеобмен, и он, признавая ее правоту, называл Люсю: «Ты мой саркастик,» и они целовались как миленькие, и это не был цинизм.

В том, что словесная природа их разговоров соответствовала истинному положению вещей в окололюбовной сфере, они оба убедились после того, как у них в институте состоялось заседание информационного комитета ИСО — они оба были включены в состав советской делегации. Михаил воочию убедился, какое мощнейшее воздействие оказало присутствие Люси на одного из иностранных участников — членов комитета. Это был глава британской службы информации по стандартам мистер Добсон, уверенный в себе рано полысевший, но довольно молодой человек, несколько свысока посматривавший на иностранных коллег — видно, в Британии еще не перевелся тот тип людей, чьими усилиями была создана величайшая империя на планете. Но британская империя как таковая уже в основном давно распалась, поэтому подчеркнутая и высокомерная самоуверенность мистера Добсона показалась Михаилу не совсем адекватным способом подчеркивать роль его страны при новом мировом положении вещей. Однако от самоуверенности не осталось и следа, когда он ощутил на себе наверняка неожиданное влияние со стороны Люси. Будь он французом, его галантность по отношению к ней казалась бы более естественной, но Добсон явно ничего не мог поделать с собой. Единственное, что удавалось ему, это оставаться в рамках представителя своей родины на международном форуме, не то он давно бы на все сто процентов пустился во все тяжкие, дабы завоевать расположение прекрасной русской дамы. На его счастье Люся вполне прилично говорила по-английски. Заметив во время перерыва, что она курит, он стал постоянно угощать ее какими-то невиданными в России дорогими английскими сигаретами. Его явно воодушевило, когда он выяснил, что Люся — мисс, а не миссис, он сразу спросил, как ее зовут, и она сказала на английский манер, что Люси, и тогда он, не теряя скорости, поинтересовался, как ее ласкательное имя звучит по-русски. «Люсенька» — в его устах прозвучало как дивный колокольчик. Немного коверкая, он все-таки добился более сносного произнесения вслух этого прекрасно звучащего имени под Люсиным терпеливым руководством. Восхищение именем, какое он мог выразить вслух, яснее ясного свидетельствовало о том, какими Люсиными достоинствами он хотел бы восхищаться столь же свободно, однако в данной обстановке в силу своего официального статуса был просто не в состоянии. А получилось ли бы у него добиться Люсиного согласия на встречу вне заседания, он не знал. На родине или в британском посольстве его наверняка проинформировали о том, какие жесткие, лучше сказать — жестокие правила общения советских граждан с иностранцами неукоснительно соблюдаются в «этой стране». Под страхом тюремных наказаний они могут говорить только то и только так, как утверждено соответствующим советским начальством. Их обязывают во всех подробностях сообщать о своих разговорах во время общения с иностранными гражданами, если, конечно, они и без того не являются штатными агентами КГБ. Если под ударным воздействием Люси на все его существо он не позабыл до конца о всех полученных им предостережениях, то лишь потому, что боялся своей неосторожностью повредить Люсе, которая в одночасье стала ему очень дорога. Ему уже никак не хотелось уезжать домой без Люси, но как это можно было устроить? Пригласить в ресторан? Но даже такое банальное и на первых порах мало что значащее событие вряд ли не притянет к себе внимание окружающих, а, главное, органов безопасности. Глядишь, Люсе тогда немедленно прикажут перестать с ним общаться или удалят из русской делегации, а без приглашения в ресторан он имел бы возможность видеться и говорить с ней на заседаниях еще два дня. Так что мысль о походе в ресторан лучше было отложить на день окончания сессии. Но даже если б с советской стороны препятствий не было бы, как он мог бы обеспечить переезд Люси в Англию? Ведь она ему не жена (ах, кстати, он пока еще женат на другой) и не родственница. Кто и на каком основании пустит ее в Лондон из-за железного занавеса против коммунизма? У Люси тогда будут только два пути: либо приехать по его приглашению, под его личные гарантии и ответственность, либо оформиться в качестве члена туристской группы — но там она оставалась бы под постоянным надзором старшего туристской группы, почти наверняка функционера КГБ, а стоило бы это для Люси очень дорого, причем ей еще вполне могли не дать разрешения на выезд советские власти, а на въезд в Англию — британские. Так что по существу оставалась лишь одна возможность — официально оформить для Люси его персональное приглашение, а для этого надо было сначала вернуться домой. Пытаться оформить приглашение сразу здесь, в посольстве, бессмысленно — ему сразу укажут на опасность оказаться во власти соблазнительной советской агентессы и объяснят, что для гарантии британской безопасности им надо сперва убедиться, не стоит ли за приглашаемой КГБ, на что требуется время.

Между тем Люсенька нравилась ему все больше и больше. Ему уже предметно виделось, как он начнет с ней новую жизнь в гармонии, о которой всегда мечтал и которой так и не добился в отношениях со своей женой. В возрасте между тридцатью и сорока он еще не так стар, чтобы опасаться не удовлетворить русскую красавицу, тем более, что он еще никогда в жизни не испытывал подобного мужского вдохновения при виде женщины, как это случилось с Люсей. Развестись с женой он готов был сразу же, без промедления, но это тоже требовало усилий и времени, а так нелегко было ждать, ждать и ждать! Добсон почему-то не сомневался, что Люсенька согласится выйти за него. У него прочное положение в обществе, удачная карьера до сей поры не ограничивала возможности дальнейшего роста, и в его силах было устроить Люсеньке у себя на родине такую жизнь, какой у неё наверняка не было бы в ее про́клятой всем остальным миром родной стране. Они бы могли на выходные путешествовать по Англии, Шотландии и Ирландии, да и по Западной Европе тоже, а в отпуск отправляться в какие угодно экзотические страны и места — в Индию, Индокитай, в Океанию, в Африку и ее кишащие живностью саванны, в Канаду и Штаты, наконец. Захочет посмотреть Австралию — будут ей и кенгуру, а Новую Зеландию — так маори и киви. И везде они будут со страстью отдаваться друг другу, везде их близость будет поднимать их над грешной и скучной Землей.

Михаил про себя соглашался с Добсоном, что Люся не устоит против его страстного и искреннего напора. Да и зачем ей сопротивляться? Что ей терять в СССР? Здесь ее мало что держит. Родителям, конечно, придется несладко. Антона Борисовича наверняка попрут с поста зам. директора, и ему нечего станет тратить на бегах. Наталье Антоновне будет совсем грустно — разве что будет выезжать время от времени в Англию по приглашению дочери, чтобы увидеть ее и, возможно, внучат. А большинство её друзей — евреи, и почти все они намылились эмигрировать в Израиль, на самом же деле — в Соединенные штаты. Люся прямо не спрашивала Михаила, посоветует ли он принять предложение Добсона, если таковое последует, но он понял, что Люся хочет знать.

— Люсенька, если он тебя устраивает, уезжай. Там все-таки более полноценная жизнь, чем у нас. Английский ты знаешь, языкового барьера перед тобой не будет. Боюсь только, английские власти не придут в восторг от того, что подданный ее величества настолько быстро подпал под чары русской дамы, что скорей всего ему подсунули опытную соблазнительницу из штатного состава КГБ. Его-то они точно будут досконально проверять, а тебя — как у них получится. Посмотрим, что из всего этого выйдет. И они посмотрели.

Достаточно скоро домой к Люсе пришел пакет документов из Британского посольства. Люся тут же вызвала к себе Михаила, и они тщательно просмотрели каждую бумагу. Мистер Добсон сдержал слово, данное Люсе. Это было официальное приглашение от его имени посетить его страну в любое удобное для нее время. В посольских комментариях к приглашению Добсона разъяснялось, что оно действительно в течение неограниченного времени (уж раз приглашают, так приглашают). Однако вопрос о ее выезде в Англию из СССР находится в компетенции советских властей.

Поскольку документы пришли по почте, нечего было сомневаться, что в КГБ их уже прочли. — «Что ты думаешь по этому поводу?» — спросила Люся. — «Думаю, в органах решат одобрить твою поездку, если ты согласишься выполнить какое-то определенное задание или вовсе станешь их сотрудницей.» — «Этого мне только не хватало,» — помрачнела Люся. — «А ты как думала? Им ведь дела нет до твоих удовольствий, они привыкли думать только о своих. Для них приятно и полезно заслать туда своего человека, особенно потому, что они вроде как ни причем — ведь это не их инициатива, а Добсона. Но если англичане узнают, что тебя пытались завербовать, их контрразведка наверняка устроит Добсону кучу гадостей — почти столько же или столько же, сколько их устраивает нашим гражданам родное КГБ в аналогичной ситуации. Разве только не посадят, как у нас, но мало ему все равно не покажется.

— Знаешь, ты был прав, — через неделю сказала Михаилу Люся. — Меня вызвали в районное управление к тому же Кухарю, о котором ты мне рассказывал. Все повторилось, разговор шел в том же кабинете под портретом основателя ВЧК. Очень любезно говорилось о заинтересованности органов в вербовке такой фигуры, как Добсон. За это, дескать, орден могут дать не только мне, но и им. За этим, в передаче Люси, произошел следующий диалог.

— «Таким образом, — спрашиваю Кухаря, — вы полагаете, что мне следует принять его предложение?» — «Да,» — говорит. — «Ну, а дальше что?» — продолжаю я. (Кстати, Миш, мне очень помог твой пример, когда ты с опережением высказал его мысли) — «Дальше? Вам поручат выполнение определенного задания.» — «Меня не это интересует, — говорю. — Меня интересует, что дальше будет со мной?» — «С вами?» — удивляется Кухарь. — «А то с кем же еще? — отвечаю. — Вы хотите, чтобы поехала к нему в гости в Англию непонятно в качестве кого? Он, как мне известно, женат. Мне предложения не делал, обещаний жениться на мне не давал. Зачем мне в таком случае ехать? Сама я к нему не стремилась. Быть в чужой стране на его содержании, когда я его почти не знаю — это, согласитесь, не очень прилично для советской женщины. Не думаю, что такое положение может устроить меня.» — «Людмила Антоновна, вы, пожалуйста, не торопитесь с выводами, — поспешил возразить Кухарь. — Вы вполне можете все спокойно и трезво обдумать. После этого мы снова с вами поговорим. До свидания,» — говорит. — «Всего хорошего,» — отвечаю. И ушла.»

Тот разговор Михаила с офицером районного управления КГБ по фамилии Кухарь, о котором упомянула Люся, состоялся месяца за два до ее посещения того же заведения. Однажды в коридоре института его остановила тогдашняя начальница первого отдела Валерия Петровна и вроде как вскользь сообщила: «Миша, с тобой хочет поговорить Кухарь из районного управления КГБ. Это рядом. Особняк в Скарятинском переулке. Зайди к нему.» Приглашение выглядело просто-таки по-домашнему. Валерия Петровна была в прошлые времена «кумой» в женском лагере, но эта служба не испортила ее до конца, и человечности она не растеряла. Почему-то она симпатизировала Михаилу. И именно от нее он впервые узнал, что мило улыбающаяся ему Мария Орлова говорит о нем очень нехорошие вещи директору Беланову. («Так что, Миш, смотри»). Не послушаться Валерии Петровны насчет визита к Кухарю не имело смысла — если тот хочет поговорить, все равно разговор состоится. Михаил без труда нашел особняк, мимо которого не раз проходил. Передняя дверь была заперта, но сбоку на косяке имелась кнопка звонка. Михаил нажал кнопку, но звонка не услышал. В ведомстве не любили, чтобы из принадлежащих ему домов доносились какие-нибудь звуки. Дверь открылась достаточно быстро. На пороге стоял относительно молодой человек в гражданском костюме, на вид не старше тридцати лет. — «Я к товарищу Кухарю,» — пояснил Михаил в ответ на немой вопрос. — «Проходите, — сказал человек, сделав шаг назад и пропуская Михаила вперед себя. — Я Кухарь. Вы, полагаю, Михаил Николаевич Горский?» — «Да, — подтвердил Михаил.» — «Очень приятно,» — удовлетворенно откликнулся Кухарь и открыл перед ним дверь в кабинет. Над столом хозяина кабинета висел внушительного размера портрет Феликса Эдмундовича — бессмертного духовного покровителя всех советских спецслужб, сколько бы их ни было: ЧК, ОГПУ, НКВД, НКГБ, МГБ, КГБ — и проницательным взором упирался в глаза людей, оказавшихся в поле зрения органов.

Кухарь начал с того, что посетовал: не все граждане отдают себе отчет в том, что какие-то вещи не следует делать, поскольку это ни в интересах страны, ни в их собственных. Михаил слушал, не перебивая. Увертюра Кухаря пока ни о чем не говорила. Лучше было дать ему без посторонней помощи проявить свое намерение до конца. Внешне и внутренне Михаил был спокоен, даже не спрашивал себя, чем он мог провиниться перед конторой. С секретным делопроизводством у него был полный порядок ввиду полного отсутствия в его отделе секретных работ. Несанкционированных контактов тоже не существовало — до сих пор не возникало надобности даже в санкционированных. Кухарь тем временем продолжал. — «В такой обстановке имеет особое значение позиция всех членов общества, — в этом месте Кухарь слегка замялся, и Михаил неожиданно для себя самого любезно-безразличным тоном продолжил за Кухаря: в деле обеспечения интересов общества и его членов.» — Кухарь слегка опешил, но быстро просчитав что-то в уме, — подтвердил: «Совершенно верно.» Если это была прелюдия к вербовке, лучше было сразу дать знать офицеру госбезопасности, что он понимает, о чем идет речь. Встречное движение ловимых нередко настораживает ловящих в большей степени, чем поведение стремящихся убежать.

Кухарь в самом деле сменил пластинку.

— Вам знакома Валентина Михайловна Смиренина? — спросил он.

— Да. Она работала в моем прежнем отделе.

— Ну, и что вы можете о ней сказать?

— Как о работнике? Как инженер — достаточно слабый, хотя какие-то мелкие поручения способна была выполнять.

— Ну, а как человек?

В ответ Михаил только пожал плечами.

Валя попала в его отдел во время экстренного массового набора кадров, пока институту не прикрыли возможность заполнять свободные вакансии. Для начала он дал ей несложное самостоятельное задание. Когда же пришел срок предъявить начальнику результаты, Валя разыграла спектакль одного актера со слезами, словесным отчаянием — словом, со всем, что полагается по поводу того, что она вчера оставила материалы в троллейбусе и теперь не может их найти. На Михаила ее мастерство актрисы не произвело никакого впечатления. К тому моменту он уже ждал, что Валя будет пускать пузыри, в то время как внешне более образованные гурвицы, лернеры и фиши ухитрились проявить свое бессилие и неспособность даже раньше Вали. Зато он теперь точно знал, кто у него ни что не способен при выполнении своих штатных обязанностей.

Конец ознакомительного фрагмента.