Бэд-трип

Алексей Медведев

Что бы вы выбрали? Покончить с собой ввиду своей несостоятельности, которая проявилась после разрыва с дорогим вам человеком, или попытаться вернуть этого человека самым сумасшедшим образом? После гибели родителей в теракте жизнь Кирилла пошла по кривой дорожке. Но в его жизни появилась Полина. Она вытащила его, можно сказать, с того света. Только плата за это возвращение отчаявшегося парня в нормальную жизнь оказалась слишком дорогой. И для Полины, и для самого Кирилла.

8

Я вставляю ключ в замочную скважину до конца. Он легко проворачивается. Так же легко, как сука-жизнь провернула меня на члене за какие-то четыре года. Ключ легко проворачивается. Значит, я один. Снова полутьма, которую я ненавижу и одновременно считаю своим единственным другом. Камера узника, приговоренного к мучениям пожизненно.

На ощупь пробираюсь к недопитой с прошлого вечера бутылке виски, которая стоит рядом с кроватью. Давно не спал на ней. Постельное белье, заправленное Полиной. Подушки, сложенные так, как любила она. Плед, под которым мы грелись и смотрели хорошие фильмы. Читали хорошие книги. Я рассказывал ей про свои авторские идеи, пока она дремала.

Каждый день я нахожу Полин тонкий волос в самых различных местах. Он извивается между пальцами, как червяк, я отпускаю его, и он бесшумно падает на пол. Пусть остается здесь, со мной. А может, это один и тот же волос, который перемещается от моих движений. Из кухни в гостиную. Из гостиной в ванную. Может, это один и тот же волос, последний огненный волос, который я боюсь потерять.

Я живу не в то время. Мне надо туда, где на основе одного волоска умеют создавать человека. Где умеют извлекать ДНК и использовать ее для сотворения человека, которому этот волос принадлежал. И никаких тебе церковных слов.

Глаза привыкли к темноте. Я сижу на полу, опершись на кровать с бутылкой в руке. Пью с горла и смотрю на очертания оставленных мне, как наследство, Полиных предметов: на маленьком столике в углу комнаты, над которым покоится черный прямоугольник зеркала, как футуристические шахматные фигуры стоят увлажняющие крема, средства для умывания, тоники и прочие жидкие штуки, которые она так любила наносить на себя. Прямо передо мной на стене на тоненьких ниточках висят наши совместные фотографии, прикрепленные прищепками в виде лесных зверей, которые скалятся на меня в темноте. На фотографиях наша встреча нового года, наше празднование первой годовщины отношений. Там же и вторая. Только на второй Полина выглядит неважно. Справа от фотографий полка с книгами, в основном историческими. Полина любила читать мне нудный текст, когда я в шутку не хотел ее целовать.

Даже после того, как она ушла от меня, все эти предметы в комнате еще оставляют в себе прикосновения ее рук. Они гармонично дополняют наш интерьер. Поэтому я не избавляюсь от них. Это очень малая доля. Но на эту долю мне кажется, что Поля никуда не уходила. Только сейчас, в темноте, ее вещи выглядят одиноко, представляя собой лишь черные силуэты.

Я такой же одинокий черный силуэт, валяющийся на полу. Но я не стану гармонично смотреться в этой комнате, если включить свет. Я останусь тем же одиноким черным силуэтом. Меня ничто не оживит. Кроме Полины.

Когда Поля ушла, я оборвал все связи с ее родителями, которые за время наших с ней отношений очень полюбили меня. Как и я их. Они почти смогли заменить моих папу и маму. Они очень старались. Делали все, чтобы я не чувствовал себя сиротой. После своей дочери они понимали меня, как никто другой. Понимали, что я чувствую, потеряв родителей. Понимали, что я ощущаю, когда вспоминаю день теракта. Они и сами пережили мой шок.

Тогда, четыре года назад, Полина разговаривала со своей мамой по телефону, заходя в торговый центр. Она пришла туда получить заказанный экземпляр редкой книги. Что-то про Романовых. Полина сказала маме, что успеет к ужину, когда рвануло прямо на входе. Мама слышала взрыв в своем телефоне, слышала, как телефон ее дочери упал, слышала страшные крики. Мужские стоны, женские вопли, детский плач. Полина не успела на ужин. В тот день она отделалась легким испугом, маленькой ссадиной на руке и разбитым дисплеем своего сотового. Чего не скажешь о большинстве остальных. Тех, кто проходил через крутящиеся двери. Они оказались в западне из мелкого стекла. Сектор смерти. Чего не скажешь о тех, кто оказался в самом эпицентре разлетающихся болтов и гвоздей.

Через пару минут грянул второй взрыв. Рядом с торговым центром его слышно не было. Но он был. Асинхронный теракт бородатых мужчин в черных тканях. Нетривиальный подход к совершению массовой казни.

Последний раз я виделся с родителями Полины полгода назад. Когда я вернулся в родной город. Город, который мы покидали вместе с Полиной. Город, в который я вернулся один. Я приехал на два дня. Мы встретились на городском пляже. Выбрали место побезлюдней, но все равно рядом были какие-то слишком счастливые обыватели. Слишком счастливые, относительно наших унылых лиц.

Море. Оно будто ждало нас. Будто знало, что мы пришли к нему не с пустыми руками. Дул сильный ветер. Волны были огромные. Мама и папа Полины стояли на берегу, обхватив сосуд руками. Когда я подошел, передали его мне. Я сам все сделал. Они были единодушны во мнении, что я должен быть тем человеком, кто откроет его. Кто поделится его содержимым с морской пучиной. Кто отдаст морским волнам нового жильца. Я мысленно просил обитателей соленого мира радушно принять новую гостью.

Потом я с мокрыми щеками шел к автомобилю, на котором нас привез отец Поли. Ее мама, смахивала с моей куртки остатки пыльного пепла — все, что осталось от моей девушки. Я не мог смотреть им в глаза. Я, так долго скрывающий от них наркозависимость Полины. Я, неспособный помочь ей. Я, отдавший Полю безумному городу.

Сейчас, в темноте, все еще слыша у себя в голове звук тех яростных волн, которые радостно принимали мой дар, я уже хорошенько набрался, и знакомые мысли поприветствовали меня. Прошлой ночью я остановился на обсуждении с бутылкой своей гипотетической смерти в автокатастрофе. Сегодня я подумал о самолете. Я подумал, что было бы неплохо накидаться перед полетом, чтобы не волноваться на высоте десяти тысяч метров. Не волноваться при тяжелой турбулентности. Не волноваться от выпадающих из потолка желтых масок. Чтобы не волноваться за невинных пассажиров, когда самолет будет падать. За пожилых старичков, за грудных детей.

Рядом со мной лежит смятая розовая бумажка. Я стянул этот стикер с колонны «дружбы» перед тем, как уйти. В темноте не видно, что на нем написано, но я помню, что речь шла о взаимопомощи и честности. Этот текст не так важен, как текст на обратной стороне стикера.

Номер человека, которого я жду прямо сейчас.

Когда раздается звонок, я даже немного трезвею. После Полины я ни разу не был с другой и теперь сердце бьется быстрее, чем пару минут назад. Я включаю свет, маленький светильник возле кровати. Черные силуэты обретают жизнь. Комната наполняется светом. Одежда Поли, покинутая в различных местах, теряет свои пыточные очертания. Ужасные щупальца, тернистые прутья. Книги Полины оживают из темного мрака. Я вижу наши лица на фотографиях. И прищепки с животными. Оскал исчез. Теперь они улыбаются, как в сказках. Гостиная наполняется остатками Полины. Только на миг я представляю, что за дверью стоит она, а не шлюха.

Когда я открываю дверь, вижу одну из слуг этого грязного города. Женщину, которая утолит мои мысли. Любые фантазии за мои деньги. Она станет для меня, кем угодно. Подстреленной в бою медсестрой. Монашкой, впервые покурившей травку. Она будет для меня, кем угодно. Моей девушкой, умершей от передозировки. Эта слуга вонючего города сделает все, если я заплачу. Она сделает грязную работу, получит мои грязные деньги и потратит их на грязь.

Она проходит в гостиную и осматривается. Как будто пришла с проверкой. Она, конечно, не похожа на Полину, но я надеюсь на свое воображение.

Эта женщина, она в короткой черной кожаной юбке и растянутой кофточке. Женщина, грязная слуга грязного города, в черных чулках и туфлях на высоких толстых каблуках. У нее белые волосы, они выглядят искусственно. В тени под определенным углом ее лицо напоминает мне лицо какой-то молодой актрисы. Но это только на мгновение. Я даже говорю ей об этом, на что она искусственно смеется. Она не смеется. Она почти кряхтит.

Женщина в черной кожаной юбке ходит по гостиной, сбивая пустые бутылки, которыми устлан почти весь пол. Ее это не смущает. Ее ничего не смутит. Только если я не заплачу. Женщина в туфлях на высоком толстом каблуке останавливается возле кровати, на которой я не спал полгода. Она говорит:

— Мне нравится эта романтическая атмосфера, — ее голос низкий, почти как у парня средних лет. Нет, я не думаю, что она трансвестит. Но я думаю, что она курит лет с пяти. — Это все приглушенный свет.

— Я и не старался, — говорю я и пью из бутылки. Я стою перед ней и пью с горла. — Всего лишь включил ночник.

Шлюха хочет сесть на кровать, но я успеваю дать ей понять, что она ошибается:

— Не здесь, — говорю я. — На полу.

Она не задает никаких вопросов. Она согласна на все, что я ей скажу. Она садится на пол, задевая задницей бутылку, и опирается на кровать спиной. Слуга грязного города раздвигает ноги, сгибая их в коленях.

Я вижу край ее светлых трусиков.

— Угостишь? — спрашивает она и запускает руку себе между ног.

Я подношу горлышко бутылки к ее рту. Эта женщина, она мне в матери годится, открывает свой похабный рот и облизывает горлышко. Она посасывает горлышко бутылки, будто делает минет. Будто сосет стеклянный маленький член. Я наклоняю бутылку. Шлюха делает два больших глотка. Она даже не морщится. Чистый виски ее не смущает.

— Как тебя зовут? — спрашивает она, продолжая ласкать себя рукой.

Я говорю, что это не важно.

Она протягивает мне свою руку и манит к себе. Как только я говорю, что не важно, как меня зовут, ей становится это не важно. Она сделает все, что я скажу.

Она достает у себя из лифчика презерватив. Обертка летит на пол к пустым бутылкам. Она кладет презерватив к себе в рот и расстегивает ширинку на моих штанах. Грязная женщина снова запускает руку к себе в трусики и натягивает ртом презерватив на мой член. До меня доносится банановый запах. Сразу вспоминаются прищепки в виде зверюшек. Обезьяньи скалящиеся морды, которые сейчас улыбаются.

Потом я аккуратно кладу эту женщину на пол. Я глажу ее ноги в порванных чулках. Снимаю ее лифчик. Груди разваливаются и свисают у нее по бокам. Я собираю их вместе и держу обе одной рукой. Той, которая перебинтована. Пальцы другой руки я запустил ей в рот. Она смачно их обсасывает. Я говорю, чувствуя пульсирующую боль в не успевшей зажить руке:

— Ты должна постоянно повторять, что я не виноват.

Шлюха обвивает свои руки вокруг моей шеи. Она говорит:

— Ты не виноват.

Я закрываю глаза и целую ее в шею. В каждый сантиметр шеи. В ее впадины, где торчат острые ключицы. Я целую ее ребристое горло. Язык щиплет от дешевых духов. Я говорю:

— Ты должна говорить, что все еще жива.

Одной рукой она берет мой член, начиная его массировать, а другую кладет мне на ягодицы. Она говорит:

— Я все еще жива, мой милый.

Ее длинные ногти скребутся по коже моих ягодиц. Ее рука массирует член. Я прихватываю ее за волосы, отпустив грудь, но она не успевает снова расплыться по бокам, потому что я прижимаю их своей грудью. Я лежу на этой шлюхе, и говорю:

— Ты должна говорить, что твоя смерть — это лишь кошмарный сон.

Она оттягивает свои трусики и вводит мой член в себя. Она говорит:

— Моя смерть, — она давит на мои ягодицы, чтобы я вошел глубже. Она говорит: — Моя смерть — это лишь кошмарный сон.

Я медленно двигаюсь внутри нее и говорю, чтобы она постоянно повторяла эти слова. Я называю ее Полиной и спрашиваю приятно ли ей. Женщина, слуга грязного города, говорит, что ей очень приятно, что она все еще жива. Я ускоряюсь, и она через стон говорит, что ее смерть — это лишь кошмарный сон. Женщина, готовая на все за мои деньги. Она без конца повторяет, что я не виноват.