Человеческая оболочка. Погребальная песнь охотника

Алексей Котаев (2024)

Мир изменился. Сошли снега. Отступил холод. Но вместо зеленых полей и лугов лишь грязь. Герой, что променял тысячи жизней на это, наконец-то осознал, в какое чудовище превратился. Мертвецы преследуют своего убийцу, наступают ему на пятки, тычут в него пальцем, и Айзек с радостью бы отдал себя им на растерзание, но осталась еще пара незаконченных дел. Важных.

Глава 30

Потерянная глава

Вода тяжелая. Вязкая. И холодная. И сколько бы мальчишка охотник не греб к свету, что-то тянуло его на дно. Нет ни боли, ни холода. Рук нет и ног нет. Только вода. Тело уже почти растворилось. И спать хочется. Только спать во сне странно и непонятно. И не понятно, где он. Как он тут оказался. Нужно наверх. Нужно к Ханне.

Яркий свет бьет в глаза, а за ним и боль. И холод. Тело трясет и с каждым шорохом, с каждым звуком, боль становится все сильнее. Вот, вроде, затихло, замолкло.

— Мммм… — горло только мычать может. Слов в голове нет. Только что-то звериное. Чудовищно болезненное и пустое. И один лишь свет.

Свет?

Что такое свет?

А боль?

Боль понятна.

Айзек открыл глаз, но ничего не увидел. Только свет. Все белое. И чем больше белого, тем больнее. И нет ни рук, ни ног. Все еще.

— Вот сука! — взвыл кто-то рядом.

А что он сказал?

— Капитан! — началась возня. — Капитан!

— Чего?

— Гляньте!

Что они говорят? Тело без мыслей не понимает слов.

— Хо-хо… — это что? Радость? — Намотайте бинт, чтоб мозги все не вытекли. И в кабину его…

— Может добьем? Он все равно не жилец!

— Выполняй приказ, боец!

— Аааааа! — глотка что-то выдавила. Какой-то звериный вой, вперемешку с жалобным плачем. — Аааа! Ммммм…

— Потерпи, дружок. Щас… Щас все будет… — голос знакомый. И не понятно телу, чей. Будто родной голос.

— Мы промыли рану… но… Капитан, там вообще месиво из костей. Он не дотянет до города. Да и…

— Он-то дотянет, — противный голос.

Тепло и больно. И больнее, чем было, когда было больно и холодно. Руки и ноги у тела чувствуются как нечто далекое. Нечто неосязаемое. И как только в голове зарождается крупица мыслей, то боль тут-же ее прогоняет. Пусто.

И темно.

А еще светло.

И где-то между светом и тьмой тело мальчишки. Слабое и израненное. Уставшее. Болезненное. И хочется отказаться от этого тела, но все никак не выходит. Получается только барахтаться в этой мутной воде, и ни вверх, ни вниз.

И снова пропасть, провал, скачок куда-то в другое время и место. И вот она, невероятная, первая мысль.

И первое слово.

— Больно…

— Очнулся! Эй! Пацан, открой-ка глаз!

— Да гонишь что ли?! Хрен он тебе откроет че, у него мозги все в кашу…

— А ну прекратили! Руль возьми!

— Так точно!

— Эй, слышишь?

Болезненное тело начали трогать, мять, трясти. Глаза у тела не открылись, как бы оно не старалось. И внутри тела пусто.

— Черт! Ладно, едем дальше. У нас еще несколько дней пути. Перемотайте его! И рану промойте, вонять начала!

— Это он это… обгадился, капитан.

— И портки ему смените!

— Может проще убить?

— Ахах, капитан хочет, чтобы он помучался. Забей, щас снимем с него его тряпье, да выкинем. А то тут и кровища его пованивать начала.

Боль и холод.

Боль.

И снова тепло.

Но тело не разделяет эти понятия. Оно лишь понимает, что стало иначе. И только боль неизменна.

И внезапно в умирающем теле, в дырявой голове, зарождается сознание. И сознание хочет знать лишь одно. Как там Ханна?

— Ханна? — спрашивает больное тело.

— Кто это? — переспрашивает костяная крошка, что размазана по больному мозгу.

— Девушка, — воет мозг.

— Пуля…

— Умер.

— Все.

— Это конец.

— Страшно.

— Мне страшно.

— Мне больно.

— Я не хочу.

— Мне страшно.

— Капитан! Пацан глаз открыл!

А глаз не видит ничего.

— Эй! — пальцы капитана щелкают перед лицом. — Видишь меня?

— Угу… — охрипшим горлом отвечает тело.

— Ты меня помнишь?

— Нн… Нн…

— Капитан, он уже все. Не тратьте время.

— Хрен там! Смотри! — тело тормошат, поднимают слегка, и кровь внутри черепа начинает переливаться, болтается вокруг мозга. Тот всплывает выше, и больно. — Помнишь меня?

— Нет… — рывком выдает тело.

— А ты помнишь, кто ты?

— Ннне… пон…ял…

— Хах… Дружище, ты в безопасности. Скоро будем дома… — голос врет. Тело этот голос ненавидит. — Я Уиллис. Ну же! Вспоминай! Я твой брат!

— Капитан, вы серьезно?

— Замолчи! Эй, — снова тормошат тело. — Ты помнишь, как тебя зовут?

Зовут? Кто?

Кого?

Как зовут тело?

А как-же зовут тело?

— Тело…

— Болит, да? Потерпи чутка, там до лазарета и на койку… Но сначала… Ты помнишь, кто ты?

А кто? Кто тело? Чье тело?

Выше локоть.

Перья переливаются, красивые.

В плаще тепло. Можно вздремнуть.

Опять нож от крови не отмыл…

Бесит рыхлый снег.

Оно сейчас сожрет.

Оружие на поясе.

А кто мои мама и папа?

Заряда должно хватить…

Бак топлива?

Это космический корабль…

Айзек!

Кто?

Если ты сделаешь это, я никогда тебя не прощу!

Айзек…Исаак…Пацан…Мелкий…

Юра?

Ты был рожден живым!

Живым?

— Капитан, ему совсем поплохело. Бормотать начал, и пена пошла!

— Переверни на бок!

Опять холод. И темнота.

Глаза бусинки.

Что-то спросили, но тело не отвечает.

— Ты помнишь, кто ты?

Кто тело?

Кто?

Айзек!

Айзек?

Да, я охотник, с горы близ Повала…

Охотник? Такой молодой?

Выучил на свою голову, Юра…

Ты давай, лечи его и не болтай. И жопу ему зашей.

— Кто ты? — картинка прояснилась. Кошмар начал развеиваться и осталась только боль.

— Нн… Нне… помню… — с трудом выдавил мальчишка.

— Ты Марк! Марк Хайле!

— Капитан?

— Подожди снаружи!

— Так точно.

— Ты Марк. Мой дорогой младший брат, — улыбка растеклась по лицу человека перед глазом. И казалось, что есть только этот глаз. Который болит. И больше ничего. Глаз мог лежать на боку или стоять вертикально. Но всегда был лишь глаз. И в глазу были лишь темнота или свет.

— Я… Марк…

— Хайле!

— Угу…

— Ну вот и славно! Марк! У меня есть одно дело, я сейчас мигом вернусь, и мы поедем домой. Осталось пол дня!

— Угу…

Глаз начал обрастать костяным черепом, закрылся кожаным веком. Спрятал за собой мозг. Оказался водружен над огромным бесчувственным телом на колонне из кучи позвонков. Глаз увидел свет, и долго пытался его отсеять. А потом осознал, что он — лишь часть чего-то большего.

Моргнул.

— Блядь…

Еще раз моргнул.

— Блядь…

И перед глазом предстало все.

— Меня зовут Айзек… Айзек… Это я… — тяжелый болезненный вдох впустил в кровь мысли. Мыли начали бегать по телу, плодиться. Их стало так много, что вскоре мозг не смог их выдержать и снова впал в ступор. Боль ненадолго прекратилась, а потом возникла вновь.

— Не знала, что у вас есть брат… — молодая девушка в белом халате сняла последний слой бинта.

— А вам и не надо было, и это, в следующий раз глаза-то ему не заматывай!

— Да рано ему еще! У него тяжелая сочетанная травма. Мы как снимок сделали…

— Не болтай, а лечи его…

— Мы подняли документы… У нас нет…

— Он просто к вам не ходил. А его корки в бою утеряны. Ты что? Не видишь, что пацану в башку выстрелили?

— Мистер Хайле…

— Эй, Марк! — голос обратился к глазу, и пришлось открыться. — Ты как?

Глаз спросил у мозга, мозг у тела. Тело проверило руки и ноги. — Больно…

— Ниче, терпи. Щас тебя легонько накачают обезболом, и станет легче.

Стало.

— Молодой человек! — легкая рука дотронулась до плеча, и мальчишка вздрогнул.

— А? Что?

— Сейчас я аккуратно сниму повязку. Попробуйте открыть сначала здоровый глаз, а потом больной.

И глаз открылся. Все белое.

— Белое…

— Хах… вы в больнице.

— В боль…нице…

— Да… А теперь откройте второй…

Глаз не открылся. — Больно…

— Ну ничего. Всего неделя прошла. Вы конечно счастливчик, но… возможно будут последствия.

Плевать.

— Сейчас я введу вам раствор. Он с обезболивающим. Постарайтесь не напрягаться.

Тело проснулось от того, что внутри закрутились мысли. Мысли эти были тревожными и превращались в кипящую ненависть.

— Я…

— О! А вовремя ты! — голос Уиллиса, что появлялся из темноты каждый день, уже начал докучать. — Марк, тебя будут готовить к выписке через неделю. Как чувствуешь себя?

— Нормально… только пусто как-то…

— Ничего, братишка. Ничего… Ты помнишь, кто я? — бинты слезли с лица, и перед взором предстал тот самый Уиллис Хайле. Ненавистный, чудовищный, с омерзительной улыбкой. — Помнишь?

— С трудом. Я помню тебя, но других…

— Я…

— Уилл. Брат… Друг. Я не помню маму и папу…

— Ничего. Вспомнишь…

За пустыми глазами вспыхнула злоба. Лицо, ослабшее от тонны обезболивающего, не смогло выразить эмоций. И к лучшему. Айзек смотрел на своего врага, был так близко, что руки могли дотянуться до шеи. Но Уилл только этого и ждал. Он предоставил свою шею. Вот же хватай! Но мальчишка охотник проснулся от долгого болезненного сна.

— Спасибо, что вытащил меня, — улыбнулся Айзек.

— Ничего, Марк… Ничего… и не из таких передряг выбирались…

День изо дня злоба все сильнее пропитывала раненое тело. Она легла фундаментом в разбитых костях. В раненых и ослабших руках, в промёрзших ногах. Злоба заставляла парня открывать каждый день глаза, учила видеть мир по-новому. Злоба заставила засыпать и просыпаться на этой койке столько раз, сколько нужно.

Чтобы однажды получить шанс на месть.

На противную, скользкую, отвратительную месть. Одна могила уже была заготовлена и опробована. Настало время для второй.

— Кость начала срастаться, но эту часть головы лучше не трогать…

— Ага… — улыбнулся Марк. Криво улыбнулся.

— Физических нагрузок избегаем… Ударов, тем более. Постарайтесь почитать сегодня литературу. Если будет больно, то прекратите. На первое время выпишу вам обезболивающие.

— Спасибо большое.

— Марк! — крикнул из коридора больницы Уилл. — Ну ты чего там тянешь?! Пошли! Мама и папа жуть как по тебе соскучились.

Ага… как же…

— Ох, Марк! Мааааарк! Надеюсь, ты не забыл, как заниматься любимым делом…

— Это каким? — Айзек начал вычленять чужие новому дому эмоции, чтобы тщательнее их спрятать.

— Нести мир и порядок, брат мой. Мир и порядок. И получать от этого удовольствие…

— Надеюсь, что нет, — улыбнулся Марк. Ехидно. Так, как только брат Уиллиса мог.