Рассказики

Алексей Еремин

Случайно найденная рукопись, открывающая путь в иное измерение, рассказы о современниках и изложение событий известной сказки в новых реалиях. Традиционное для автора смешение стилей и стремление говорить о серьёзном, развлекая. Рассказ «Провинциалка» публиковался ранее отдельной книгой.

© Алексей Еремин, 2023

ISBN 978-5-0060-0457-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Критическое глубокомыслие

Свобода воли как антитеза энтропии и экзистенциальному ужасу смерти.

Перед нами яркий поэтический манифест, в котором глубина осознания жизненной трагедии и тихая грусть, вполне традиционные для русской литературы, неожиданно находят выход.

«Медленно минуты уплывают в даль,

Встречи с ними ты уже не жди.

И хотя нам прошлое немного жаль,

Лучшее, конечно, впереди.

Припев:

Скатертью, скатертью

Дальний путь стелется,

И упирается прямо в небосклон.

Каждому, каждому

В лучшее верится…

Катится, катится

Голубой вагон.

Может мы обидели кого-то зря,

Календарь закроет старый лист.

К новым приключениям спешим, друзья…

Эй, прибавь-ка ходу, машинист!

Припев.

Голубой вагон бежит, качается,

Скорый поезд набирает ход…

Ах, зачем же этот день кончается,

Пусть бы он тянулся целый год!»

Классически лаконичное, но философски наполненное произведение, отражающее и острое чувство рефлексии лирического героя, и то решение, которое он находит для себя. Рассмотрим последовательно все строки стихотворения, что позволит сделать единственно верный и непротиворечивый вывод о характере и смыслах данного стихотворения.

«Медленно минуты уплывают в даль,

Встречи с ними ты уже не жди.

И хотя нам прошлое немного жаль,

Лучшее, конечно, впереди».

Первая же строфа ставит открыто и прямо вопрос о бренности бытия и необратимости потока времени, где минуты, подобно потоку электронов, уносятся вдаль. Особое внимание необходимо обратить на сочетание первой строки с эмоциональным ударением второй: «Встречи с ними ты уже не жди». Однако от данной драматической ситуации лирический герой, тем не менее, не впадает в пессимизм, потому что ещё остаётся надежда на будущее: «Лучшее, конечно, впереди».

«Скатертью, скатертью

Дальний путь стелется,

И упирается прямо в небосклон».

Заявленная в первом четверостишии тема бренности бытия здесь выходит на новый, уже трагический уровень. Бессмысленность бытия, несущегося подобно поезду. Символ рельс, как необратимости пути, символ неба, как смерти и загробной жизни. Автор не стесняется избитой метафоры жизни как пути, дороги, которая уходит в небо, как символ инобытия. Лирический герой произведения не только чётко осознаёт трагичность человеческого существования, но повторением стихотворной строфы снова и снова обращает внимание читателя — смотри, здесь первопричина моих действий.

Но глупое человеческое сердце не может не надеяться:

«Каждому, каждому

В лучшее верится»…

Автор подчеркивает, что несмотря на рефлексию относительно трагического конца человеческой жизни, им осознается, что время жизни еще есть, и впереди еще будут радостные минуты. Пусть разум и знает, что судьба неотвратима:

«Катится, катится

Голубой вагон».

Каков же выход, как жить, когда конец уже виден и неизбежен? Молиться, опустить руки, самому прервать свой путь?

В ситуации неизбежности смерти лирический герой выбирает деятельную позицию и свободу воли.

«Может мы обидели кого-то зря,

Календарь закроет старый лист».

Он говорит, что не стоит печалиться относительно прошлого, относительно неудач и обид, которые мы приносим другим людям, реализуя собственные желания — все их беды останутся в прошлом (с переворотом листка календаря). В конечном итоге и они неизбежно отправятся на небо в голубом вагоне, но пока есть время необходимо наслаждаться жизнью, искать приключений во все нарастающей интенсивности жизни:

«Жить без приключений нам никак нельзя,

Эй, прибавь-ка ходу, машинист!»

Сильное, ударное предложение, как клич, как слоган — давайте веселиться, давайте получать удовольствие от жизни, не обращая внимания на других! Жить надо ради своего удовольствия.

«Скатертью, скатертью

Дальний путь стелется,

И упирается прямо в небосклон.

Каждому, каждому

В лучшее верится…

Катится, катится

Голубой вагон».

Снова и снова автор повторят — да, жизнь конечна, дорога упрется в небосклон, но пока вагон катится, он будет набирать ход, лучшее есть:

«Голубой вагон бежит, качается,

Скорый поезд набирает ход…

Ах, зачем же этот день кончается,

Пусть бы он тянулся целый год!»

Лирический герой четко противопоставляет радость бытия смерти, — с набором скорости поезда конечная точка все ближе, но тем нужнее, необходимее моменты удовольствия. Здесь мы можем услышать отголоски застольной песни Вальсингама из пушкинского «Пира во время чумы»:

«Итак, — хвала тебе, Чума,

Нам не страшна могилы тьма,

Нас не смутит твое призванье!

Бокалы пеним дружно мы

И девы-розы пьем дыханье, —

Быть может… полное Чумы!»

Лирический герой мечтает, чтобы наслаждения сопровождали его бытие сколь возможно долго (день радости растягивается на год — «пусть бы он тянулся целый год!»). Замечательная чёткая позиция, противопоставляющая безжалостной энтропии, экзистенциальному ужасу неизбежного конца, возможность, не обращая внимания на чувства и интересы окружающих, получать и длить удовольствие от жизни.

«Скатертью, скатертью

Дальний путь стелется,

И упирается прямо в небосклон.

Каждому, каждому

В лучшее верится…

Катится, катится

Голубой вагон».

Победоносное смирение.

Перед нами одно из самых мрачных, беспросветных, безысходных произведений русской литературы. Ничего удивительного, создавалось оно в эпоху тоталитарного угнетения, когда даже представить, что через несколько десятков лет наступит Перестройка, придут гласность, свобода слова, всерьёз было невозможно. Стихотворение написано в 1964 году Зинаидой Петровой. Для неё это произведение так и осталось вершиной, пиком, снова добраться до сияющих высот большой поэзии ей не пришлось. Как же случился этот прорыв, в сущности, у заурядной поэтессы. Генезис шедевров, при их различии, часто имеет общие черты. В данном контексте мы можем вспомнить и Иосифа Мандельштама, кто из декадентского манерного поэта, эпохой, силой обстоятельств был весь «переогромлен» в голос России и свободы, Блока, чей голос лирического поэта в эпоху войн и революций приобрёл эпическую силу в «Скифах» и «Двенадцати», Есенина, из поэта любви и природы, преображённого в последнего певца уходящей русской деревни…

Именно поэтому нельзя пройти мимо обстановки, в которой творила поэтесса. Страна вновь меняла курс, разворачивалась, как огромный неповоротливый лайнер, к более авторитарному правлению. Уже состоялся кровавый новочеркасский расстрел. Перемены витали в воздухе. 1964 — год разворота оттепели, год отстранения от власти Хрущёва. В этот роковой год беспросветность будущего, до того туманного, становится для поэтессы зримой. Крушение надежд пусть даже на ограниченную, но свободу, гениальное предвидение застоя — всё в этой колыбельной!

Вчитаемся в эти великие строфы.

«Спят усталые игрушки, книжки спят.

Одеяла и подушки ждут ребят.

Даже сказка спать ложится,

Что бы ночью нам присниться.

Ты ей пожелай:

Баю-бай.

Обязательно по дому в этот час

Тихо-тихо ходит дрема возле нас.

За окошком всё темнее,

Утро ночи мудренее.

Глазки закрывай,

Баю-бай».

Каким удивительным чутьем, какой силой откровения, пришло к ней это знание, это чувство времени?! После бурь революций, мировых войн, приходит время сна, — всё засыпает. Засыпай и ты. Потому что «за окошком всё темнее», нет отблеска света в сгущающейся тьме настоящего.

«В сказке можно покататься на луне.

И по радуге промчаться на коне.

Со слоненком подружиться

И поймать перо Жар-птицы.

Глазки закрывай,

Баю-бай».

Безграничный пессимизм, безграничное смирение перед тяжестью настоящего. Только уснуть и слушать сказки, вот всё, что остаётся. Только в сказке еще и можно промчаться на коне грандиозных кавалерийских атак гражданской войны в России, подружиться со слонёнком, — потому что кругом железный занавес и выбраться к реальным живым слонам уже никогда не получится, уже не осуществятся мечты, не свершится задуманное — то, что может дать перо Жар-птицы, исполняющее желания.

«Баю-бай, должны все люди ночью спать.

Баю-баю, завтра будет день опять.

За день мы устали очень,

Скажем всем: «Спокойной ночи!»

Глазки закрывай,

Баю-бай».

«Мы устали очень», остаются только сны.

Любому, сколь-нибудь знакомому с русской классической литературной традицией известно, что на протяжении столетий стилизованные колыбельные становились яркими, обличительными творениями. Достаточно вспомнить колыбельные Лермонтова, Некрасова, бесчисленные подражания им. В русле этой классической традиции движется и Зинаида Петрова, но в новой реальности, где свобода уже даже не мерцающая звезда во мраке, — сгущается беспросветная ночь.

Нельзя не отметить и влияние колыбельной Бальмонта, поэта хронологически и стилистически гораздо более близкого:

«Детка, хочешь видеть Рай?

Всё забудь и засыпай.

Лишь храни мечту свою,

Баю-баюшки-баю».

Не об этом ли говорит поэтесса, несмотря на морок, надо хранить мечту?!

Переоценить не только литературную, но и практическую ценность данного шедевра невозможно. Всевидящее око большого брата пропустило этот мрачный манифест пессимизма, прикидывающийся весьма успешно детской колыбельной. Десятки и десятки миллионов советских детей, каждый день слушали этот убаюкивающий стих. Могли ли они увидеть за фасадом детской песенки этот шедевр свободной, пусть и склонившей голову музы? Будем объективны и честны, конечно же нет. Но сотни повторений, помноженные на годы взросления, вбивали навсегда эту колыбельную в человеческую память. А когда бывшие дети взрослели, то они прозревали и вычитывали невозможные в детской песенке, кричащие императивы «должны спать», «глазки закрывай», «спи», «усни», которые так перекликались с подавляющим свободные стремления серым бытием эпохи застоя. Они узнавали безысходность своей жизни, зарифмованную кодой «спать-день опять», «должны спать». Они видели эту красную нить «бунтующих колыбельных» классической русской поэзии. Тогда эти бывшие дети понимали, что есть свободная мысль и чувство в стране! В пессимизме и смирении детской колыбельной они обретали силу, зная, что власть можно обмануть, что кто-то также, как и они, страдает по подавленной свободе, страдает в мороке вечного сна. Потому что даже констатация факта, свободная и честная, это борьба! И сказать нам сейчас, кто уничтожил Советский Союз, экономический кризис, кризис идеологии, война в Афганистане или колыбельная «Спокойной ночи малыши», мы уже никогда не сможем.

Но то, что это факторы равного значения, бесспорно!